Я не люблю, когда мне говорят, что я иудей, неважно, говорит ли это иудей или антисемит. Говорят из разных побуждений, но она без моего спросу зачисляют меня куда-то, оба вопреки моей воле отрицают, что я христианин от альфы и, надеюсь, до омеги.
Я не был иудеем до обращения к Богу. Мать-еврейка так же не делает евреем, как мать-коммунистка не делает коммунистом, а мать-женщина не делает женщиной.
Я стал иудеем, когда крестился, это да. Все дальнейшие разногласия с иудеями для меня — внутренние разногласия, для них — отнюдь. Мы разногласим о том, какие наши разногласия.
Естественно, это относится не только мне, но и ко всем христианам. Папа Римский иудей, любой русский черносотенец иудей. Что ещё раз напоминает, что все иудеи разные — как и русские, и китайские, и украинцы с французами.
Настоящая граница не между христианином и иудеем, а между верующим и увлекающимся этно-религиозными заморочками. Между теми, кто пишет письма, и теми, кто коллекционирует марки от писем. Между вовлечёнными и отстранёнными. Как вовлечённый я — в одном кластере не только с некоторыми иудеями (некоторыми, потому что большинство израильтян, считающих себя иудеями, абсолютно неверующие люди, не имеющие ни малейшего отношения к Аврааму), но и со многими мусульманами, буддистами и т.п. Со многими — не со всеми.
Жду ли я ответных признаний? Жажду ли я, чтобы меня пригласили в синагогу или мечеть? Да ни Б-же ж ты мой! Пригласят — пойду, если будет свободное время (которого всё меньше; чем более свободен человек, тем меньше у него свободного времени). Но это ничего не прибавит к моим отношениям с Богом. А вот если я начну обниматься с теми, для кого религия только фольклор, то потерять могу многое.
Ближе ли мне фанатик-верующий, чем околорелигиозный тусовщик? Как верующий — да, как фанатик — нет. В том и опасность фанатизма, что он может перевесить веру. Как и опасность легкомыслия, тусовочности в том, что они могут перевесить серьёзность. Серьёзность — это секулярный аналог веры.
Фанатизм плох не тем, что он искажает веру, а тем, что он искажает человека. Возможен фанатизм атеистический (да что уж там — «возможен» — он цветёт и пахнет). К фанатизму тоже относится оппозиция «спасение/творчество», «упрощение/усложнение», «разрушение/созидание». Да-да, бывает спасение, которое разрушает — советская власть самый простой пример в секулярной сфере, инквизиция — в религиозной.
В каждом человеке есть способность упрощать мир и способность усложнять мир. Обе нужны, но всё-таки упрощение есть средство для усложнения, не наоборот. Спасение есть прихожая творчества, не наоборот. Современный религиозный ренессанс начинался полтораста лет назад с великих усложнителей — того же Толстоевского, Бубера, Бердяева. Они открыли Бога как Колумб Америку, а за ними уже ломанулись упростители, уничтожая первозданную флору и фауну Америки. Упростители всегда заметнее, громогласнее, всегда претендуют на монополию — на то они и упростители. Они пытаются сделать Бога великим опять, обтёсывая Его и раскрашивая. Бог, к счастью, не Америка, Бога не надо делать великим опять, Он сам кого хочет сделает великим безо всяких опять, и ошесть, и овосемь. Великим сложностью, великим любовью, великим кто чего попросит. Вот и надо просить Бога, и просящему дастся, и простое дастся, и сложное, и мудрёное, и странное, а если очень просит — то и немыслимое, непредставимое, ненужное, и это самое драгоценное и вечное.