Объявляя большевизм «милленаристской сектой», Юрий Слёзкин исходил из того, что определение религии не нужно исследователю, достаточно оперировать понятиями «церковь» и «секта». Он и определяет большевиков как секту, воздерживаясь от суждения о том, религия ли большевизм.
На первый взгляд, это неплохая попытка избежать проблем, связанных с определением того, что такое религия. Религия слишком легко определяется как отношения с Богом, а вот Бог определяется с трудом.
Точнее, Бог стал определяться с трудом, потому что в понятие религии искони включали буддизм и конфуцианство, которые христианские миссионеры принимали за языческую религию и считали, что в них говорится о божестве (божествах), пусть и ложных, а современные исследователи считают, что там идеи бога никоим образом нет. Зато есть обряды, схожие с обрядами религий, где идея Бога точно есть. Следовательно, Бог не обязательный элемент религии, а тогда вообще непонятно, что такое религия.
Выход был найден в определении религии как определённого способа поведения. Церковь — это один способ поведения (Слёзкин называет его «рутинизированным» — безликим, бюрократическим, неопасным для социума), «секта» — другой способ поведения, более личный и агрессивный.
Тем не менее, эта неплохая уловка не срабатывает прежде всего при попытках определить, что является церковь или сектой. Большевики для Слёзкина безусловно секта.
Но если вопрос о Боге не ставится, то в чем специфика человеческого сообщества, которое описывается как церковь или секта? Вот с точки зрения закона это избыточное определение (и, кстати, никоим образом не самоназвание — ни одно религиозное сообщество не будет говорить о себе «я секта, а не церковь»). Достаточно общего законодательства об общественных организациях, то есть, организациях, не ставящих своей целью извлечение прибыли для обогащения своих членов, а будут ли члены этих организаций коллекционировать марки, дрессировать собак, ловить рыб или молиться, законодателю абсолютно неважно. Большевики тогда — не секта, а общественная организация, как союз велосипедистов. Понятно, что это абсурд, во всяком случае, для историка, который анализирует именно специфически религиозные группы.
Единственным критерием оказывается самоидентификация группы — считает ли она себя религией или, самое меньшее, согласна ли она квалифицироваться как религия. Понятно, что ленинисты на это не согласятся — они всегда утверждали, что они партия, причём выступающая против религии, помимо прочего.
Выход из положения есть, как и указано — учитывать самоидентификацию сообщества. Учитывать, хотя и не придавать ей абсолютного значения. Пастафариане не являются религией, они являются сознательной пародией на религию. Для законодателя это не должно быть важно, пастафариане должны иметь право фотографироваться на документы с дуршлагом на голове, а для историка религий это важно.
Можно ли тогда говорить о большевиках как религии? Слёзкин предпочитает говорить о секте и о том, что у большевиков была идея харизматического лидера. Но может ли идея сколь угодно вдохновенного лидера указывать на «секту», да ещё милленаристскую? Нет. Вдохновенные лидеры могут быть и у политических партий, и у клуба филателистов. Оппозиция «бюрократия/вдохновенность», «скучный/интересный», «заинтересованный в том, чтобы увлекать/незаинтересованный» встречается во множестве социальных явлений.
Что до милленаризма, то он решительно религиозное явление, потому что вера в тысячелетнее царство включает в себя как обязательный элемент веру в Бога. Слёзкин это игнорирует, и эта исследовательская negligencia позволяет ему считать большевизм сектой. Но, во-первых, большевизм никогда не говорил о коммунизме как некоем тысячелетнем царстве, занимающем промежуточное место между существующей реальностью и Царством Божиим. Коммунизм для большевиков есть вечное царство, и это не случайно — никакого прихода Бога или Спасителя не предусмотрено. Большевизм является, таким образом, своеобразным, но именно политическим движением, предусматривающим замену одной политической системы другой. Ленину не нужен не только Бог, но и тысячелетнее царство. «Царство труда» — во-первых, всего лишь метафора, во-вторых, оно не тысячелетнее нимало.