Эмиграция из России часто ведёт к потере веры. Иногда с заменой на новую (поразительно, сколько православных, эмигрировав в Израиль, преображается в иудеев, а чаще в иудеек — правда, агностиками ещё больше). Чаще человек просто теряет веру. Не всегда вдруг, иногда процесс растягивается на много лет, особенно, если по тем или иным причинам российский опыт и контакты с Россией являются важными (например, человек преподаёт русский язык или историю России).
По умолчанию речь идёт об эмиграции-апшифтинге. В США, включая Израиль, в Западную Европу. Не в Гоа или Таиланд. Там как раз православие может оказаться вдвойне востребованным как средство сохранения идентичности. Но на «Западе» очень часто вдруг обнаруживается, что православие похоже на старую детскую плюшевую игрушку: вроде и мило, но окружающие не понимают, что у тебя связано с этим пыльным фиолетовым уродцем с глазками цвета пинк. Сперва таскаешь с собой на рюкзачке, как дома таскал, а потом уже и игрушку отцепляешь, да и рюкзак меняешь на нормальный портфель...
Католикам и протестантам в этом смысле покойнее. Они, наоборот, водворяются в родные пенаты. Которые, конечно, оказываются совершенно не такими, как их миссионерский, экспортный вариант. Но всё же лучше адаптированными к реальности.
В России вера редко бывает политически нейтральна. У большинства она часть политического конформизма, у меньшинства — политического нон-конформизма. Любопытно, что конформизм один на все религии и конфессии, а вот нон-конформистская нагрузка была и есть исключительно у православия. (Понятно, что нон-конформизм не идентичен правозащите — защищать права себя это не нон-конформизм нимало). Но так и в Польше или Литве нон-конформистская функция реализовывалась в формах римо-католичества (как и конформистская). Потому что в Польше римо-католичество государственная религия, как в России православие, а у негосударственных религий нет ресурса на нон-конформизм, у них все оппозиционные ресурсы уходят на выживание, а уж о борьбе с левиафаном говорить не приходится.
Эмиграция, конечно, лишь особо интенсивная внешняя форма процесса, который идёт в любой душе ежедневно. Если человек жив, он каждый день просыпается в новой реальности. Но человек жив далеко не каждый день, даже не каждую неделю. Большую часть жизни человек существует, катится по инерции. Это нормально: творчество, любовь, свобода это трудные работы, они требуют внешней стабильности. Но, конечно, время от времени случаются бифуркации, рывки, кризисы. Качество не желает переходить в количество, количество машет рукой на качество, любовь тает как струйка дыма сияньи дня, а свобода начинает бить голову детей своих и чужих о камень, да ещё при этом мерзко хихикает и рыдает.
В общем, есть миллион причин потерять веру, потерять себя, потерять смысл жизни. Жизнь неблагоприятна для смысла жизни. Мир неблагоприятен для мира в душе. Бог настороженно относится к набожности. Потому что наши убеждения, которые приобретаются с таким трудом, очень быстро из наших убеждений становятся нами. Заменяют нас как тень Андерсена заменяет Андерсена.
«Верую, Господи, помоги моему неверию!» — это молитва человека, который никуда не эмигрировал. Где родился, там и пригодился. Ходил всю жизнь в одну и ту же синагогу. Жизнь в него эмигрировала, это да — в виде болезни. Да, жизнь часто может проникнуть в человека только в виде болезни, а то и смерти — но чтобы воскреснуть, нужно ведь умереть, вот незадача. И ещё хорошо, если это моя болезнь, своя смерть — но вот когда человек кричал Иисусу: «Верую, помоги моему неверию!» — он из-за сына-суицидника кричал, не из-за себя.
Там в греческом-то оригинале Иисус не говорит как в синодальном «если сколько-нибудь можешь веровать, всё возможно верующему. Он говорит: «Если можешь, всё возможно верующему». «Веровать» тут дописывается мысленно, тут вера курсивчиком. Но в наши дни куда чаше надо вписать «не веровать». «Не верую, Господи, помоги моей вере!»
Когда все молебны отслужены, все записочки поданы, все сорокоусты отсороковлены, остаётся ужас, усталое отчаяние, неверие. Бог не садист, Он и не требует веры, Он даже просит: «Ты пойми, что никакой ты не верующий, просто атеист с иллюзией Меня и, конечно, с иллюзией себя». Легко научиться включать в себе ощущение веры — а потом выключатель заедает и холод по коже — да верующий ли я? Ну да, не верующий, и что? Но у тебя есть кое-что поважнее веры — у тебя есть память о вере. Ну вот съездил человек в Иерусалим, ну поднялся на Храмовую гору, — и на Храмовой горе как в Самарканде вполне, ничего особенного. Да и вообще городок каких сотни в Азии. Стоишь в Иерусалиме — а Иерусалима-то вокруг и нет.
И я стоял в Иерусалиме на Храмовой горе. И вдруг острое знание, что вот тут, действительно, стоял Иисус. Стоял — и для Него вокруг не было Иерусалима, не было Храма, а была глубоко непонимающая Его толпа, не понимающие и не верующие, но и не понимающие верующие. Вокруг была пустота громокипящая. Не Иерусалим, не Храм, а так — стартовая точка на пути к Голгофе. Когда Ты знаешь, что через пару дней Тебе в ладонь гвоздь будут вбивать, все эти религиозные штучки совсем иначе воспринимаются. То есть, не воспринимаются вообще.
Зато потом, когда Иерусалим и Голгофа уже далеко, остаётся она — память об Иерусалиме, память о Кресте. И память о воскресении. Оно было! Если, конечно, ты ходил по воскресеньям в церковь. Не ходил — увы... Веровал в душе — ну и получай дырку в душе.
Ладно, по разным причинам можно не ходить в церковь. Причина же ходить одна — у тебя ноги есть. Эмигрируй в церковь. Эмигрируй из мира привычного, душевного, спокойного — и потеряй мир.
Ну, конечно, и церковь должна быть не от мира сего. Но, кажется, даже самая дурная церковь это всё-таки церковь.
Не верую — да, но «не верую, и что я с этим поделаю», а «Не верую, Господи!» Скажи Богу, что ты в Него не веруешь. Ну как Маленький Принц не стал сам рисовать барашка, а подошёл к лётчику и попросил: «Не умею рисовать, нарисуй мне барашка!»
Не верую, помоги моей вере! Неверие — оно не моё, оно как раз чужое, оно от «среды», которая заполонила меня, заопределила меня, затопила меня. Помоги моей вере — не вере моих родителей, которая мне передалась, помоги не вере моих собратьев по приходу, помоги не вере моих соотечественников, которую я разделил, а именно моей вере помоги. Моя вера где-то во мне спряталась и тоненько плачет-хнычет, ей страшно, она боится пропасть, она рвётся ко мне, а я ничем не помогу ей помочь — так Ты уж помоги, она же в Тебя!
Конечно, надо быть готовым к тому, что помощь может оказаться совсем не такой, какой я её себе представляю. Не благодатным дуновением Духа Божия, а увольнением с работы или чем похуже. Так Бог потому и реален, что Он не фантазия, вера потому и от Бога, что не от меня. Иногда дуновение типа, а часто очень даже не дуновение, а словно блюёшь и потом долго не можешь отдышаться. А не надо было тащить в рот всякую дрянь!
Жизнь есть вечная эмиграция, вечная жизнь есть эмиграция Бога в нас. «Царство Божие внутри вас». Мало не покажется! А если кажется мало, значит, ещё не сильно внутри. Значит, пора сносить очередную стену на границе, растаскивать колючую проволоку и махать руками: давай, проходи, не буду стрелять, честное слово! Есть сезонная работа — помогать моей вере жить с моим неверием! Ну и мне самому немножко тоже уж помоги, пожалуйста...