Михаил Гаспаров: любить читать и любить книги так же несхоже как любить жизнь и любить людей.
Я впал в недоумение: точно "читать" соотнесено с "жить", а "книга" с "человеком"? Читать это любить людей; жизнь вторична по отношению к человеку как книга вторична по отношению к чтению. Если нет человека, нет жизни. Нет читателя, нет книги, просто стопка грязной целлюлозы.
Нет, думаю, не ошибся. Постоянно повторяемый Гаспаровым символ веры — человек есть точка пересечения — это именно считать человека чем-то вторичным по отношению к слову. Человек машина, производящая слова. Кобылу щёлкают в нос, машет хвостом. Человека щелкают в нос и другие части тела, он издаёт слова. Жизнь выбивает из человека слова как пыль из ковра. Люди разные, потому что удары разные. Человек — книга со словами. Слова важнее, читают их. Слова переживают людей.
В лучшем случае, это профессиональная деформация филолога. В худшем, результат детской травмы с бегством в филологию как под подушку, слышать не противные нравоучения матери, а биение своей крови.
На всякий случай первозданный вид: у Гаспарова «Читатели и библиофилы — такие же разные люди, как жизнелюбы и человеколюбы».
Человек — точка пересечения... Это напоминает схемы сражений, который рисовал кадет Биглер и которые в точности воспроизводили схемы футбольных матчей, изготавливаемые тренером. Или школьный макет атома. Взрыв и шёпот, объятия и творчество — а это «пересекаемся, брат, пересекаемся»...
Гаспаров сравнивает веру с психозом, когда кажется, что всё вокруг искусственное, все роботы, всё пластиковое. Но это ведь как раз неверие таково. Всё вокруг просто комбинаторика, броунов биллиард. Единственное более-менее живое это слова, но и они всего лишь искры шуршание песка. Вера открывает Бога — Творца мира. Мира! Не макета мира, а реального мира!
Это ужасно трудно выдержать, и фанатизм начинает сооружать внутри реального мира его макет, как Буратино, прорвавшись через картину с нарисованным котелком, всего лишь удовлетворился театром, который ведь тоже не настоящая жизнь.
Вера же есть труд по удержанию реального мира, по избавлению от иллюзий, что всё «сделано» и потому может быть и «переделано» по какому-то плану. Мир живой, тёплый, пахнет навозом и правдой, и сколько бы смерть ни покрывала его известковым белёсым налётом, мир воскресает каждую минуту и нам велит.