«Он взял пять хлебов и две рыбы, воззрев на небо, благословил и преломил хлебы и дал ученикам Своим, чтобы они раздали им; и две рыбы разделил на всех» (Мк 6:41).
Один из основных сюжетов мировой литературы — тиражирование. Золотая рыбка — не сюжет, а глупость. Сюжет — попросить у золотой рыбки изготовить ещё одну золотую рыбку, а лучше три. И у каждой, кроме текучки, просить ещё по рыбке.
Сюжет — о поиске любимого человека, подвид единственного сюжета жизни: любви, любви бесконечной, бессмертной, вечной.
Сюжет по-разному обыгрывали. Есть у Александра Беляева (адвоката Бейлиса, ставшего фантастом) повесть о бесконечно размножающемся хлебе. Есть сказка о Мидасе.
Есть рассказ Шекли об автомате, который умел делать всё, но только в одном экземпляре, а когда его попытались убедить в том, как замечательно тиражировать одно и то же, он начал воспроизводить самого себя — то есть, золотая рыбка плодит золотых рыбок, а те, вместо исполнения желаний, плодят опять золотых рыбок… Вся история бюрократии, включая религиозную, в этой притче.
Интересен подвариант, когда аппарат-дубликатор чуть-чуть ухудшает качество оригинала при каждом прогоне. Каждая новая золотая рыбка чуть менее золотая и желания исполняет чуть хуже. Люди живут в мире тарахтящих автомобилей, глючных телефонов, выше всего ценятся некие мифические «оригиналы», не ухудшенные.
Почему шекспировский гимн любви как звезде, которая неподвластна шутовскому кривлянию времён, очень мил, но пошловат? Потому что на самом деле любовь, пусть неподвластная времени, не звезда, а общение, жизнь бок о бок, слово друг другу, вдох и выдох, и тут волны, может, не захлёстывают, а на пустом месте такие приключения бывают, из которых самое страшное вот это пустое место и есть. Пустотелая любовь. Причина именно в том, что любовь плодится, размножается, тиражируется, воспроизводит самоё себя, но как «воспроизводит»? То с опечаткой, то где-то сэкономили на поцелуе, где-то недоговорили, где-то помяли бок… И вот уже вечность есть, любовь есть, а жизни как-то не очень…
Вот Господь тиражирует хлебцы — ученики выступают гутенберговским печатным станком. Вот литургия — собрались раз в неделю и тиражируем, как и просил Иисус — «делайте в воспоминание обо Мне». Чтобы не забыть, надо повторять. Чтобы не выцвело, надо подкрашивать. А то висят фотографии и плакаты синюшные как утопленники, красный цвет цвет Крови — первым выцветает.
Э нет, литургия вовсе не подкрашивание, не расчёсывание прошлого, чтобы кровь шла. Это мы так свой день рожденья можем вспоминать, юбилеи свадеб празднуем — вот ведь, был медовый месяц, первый экземпляр, а сейчас уже штамп износился, еле-еле очертания видны прежней любви, ну давайте помянем её добрым словом. Дудки! И с собой так нельзя, а с Богом тем более. Плохое — с ним нет проблем, оно само себя забывает и старается, чтобы весь мир с ним канул в небытие. Хорошее, счастливое — не самоподдерживается, его нужно проживать дальше, прилагать усилие.
Христос — не платоновская идея, которая как штамп отпечатывается на земном — понятно, что не без потерь — и наша задача подняться туда. Христос живой. Образ Божий в нас не ухудшенный Бог, а жизнь, любовь, которые каждый день творят новое, как мы их не сдерживаем, как мы их не предаём и не душим. Уж мы любовь душили-душили… А Дух дышит! Мы можем подняться выше точки, с которой начинаем.
Бывают одинаковые кристаллы. Но чем сложнее организована материя, чем выше к Богу, тем меньше одинаковости, тем больше неповторимости. Близнецы — не два кристалла, мы восхищаемся сходством именно потому, что различия-то несомненны. Если бы близнецы были буквально клоны, нас бы это ужаснуло. Нас должно ужасать и то, что мы часто клоны самих себя вчерашних, а то и позавчерашних. Наше воспоминание о Христе, наша благодарность, наша молитва — клон, слепок, оттиск прошлого воскресенья, а то слепок с предыдущего, и черты оригинала всё менее различимы именно потому, что — слепки. Чем более драгоценно событие, тем более оно не должно быть слепком себя. Как деньги — если на них один и тот же номер, то они ничего не стоят, за них ещё и в тюрьму попасть можно.
Любовь не кристалл, любовь хлеб. Не бывает двух одинаковых кусочков хлеба — разная плотность, разные пузырьки-дырочки. Каждый новый кусочек хлеба, который передавали апостолы, не был похож на исходные пять лепёшек, чуть-чуть был другим. Каждый новый день любви — новый. Каждое воспоминание о Голгофе — новое, каждое причастие отличается от предыдущего, не потому что Бог новый, а потому что наш разговор с Распятым и Воскресшим продолжается. Бог приходит к каждому с новым словом, с новым вдохновением, и мы к Богу, к другому человеку, к самому себе — с новой любовью, чтобы омертвевшее ожило, а живое воскресло к жизни вечной, где мы перестанем отличаться друг от друга ничтожным процентом, а станет вполне собой и Божьими.