«сию же дочь Авраамову, которую связал сатана вот уже восемнадцать лет, не надлежало ли освободить от уз сих в день субботний?» (Лк. 13, 16).
«Каков в колыбельку, таков в могилку», «горбатого могила исправит», «те же яйца, вид сбоку», — так называемая народная мудрость это мудрость заднего ума, интеллект на пенсии, глас циника из-под капельницы.
Так, да не так, и вовсе не так. Рождается человек скорченным как мораль иуды, как вот эта несчастная женщина, а умирают все по-разному, и даже воскреснут все по-разному. Потому что рождается человек, в котором живёт лишь позвоночный столб, включены базовые, автоматические — но именно поэтому не специфически человеческие — функции. Мы дышим не потому, что хотим дышать. Наше дыхание от нас не зависит. Позвоночный столб ещё скрючен, а уже управляет — нет, не нами, а нашим организмом.
Потом постепенно человек распрямляется, и появляются и мысли, и любовь, но есть несомненная (для нормальных людей) пропасть между позвоночником, биологией — и собственно человеческим. Один атеист поместил ехидный видеоролик: пятилетняя девочка удивляется глупости верующих, которые собственного бога едят в церкви. Но что сказала бы девочка, услыхав лекцию иного биолога о том, что она, девочка, её мысли, чувства, желания, восторги и огорчения, решения и нерешительность, это всего лишь продукт деятельности каких-то квантовых механизмов внутри неё? Людоед хотя бы не отрицает, что ест человека, а такие людоведы отрицают, что люди есть. Есть лишь принцип неопределённости, он всё и рождает, как Авраам евреев.
Мы люди не потому, что дышим, не потому, что делаем то, чего не можем не делать, мы люди настолько, насколько делаем то, чего можем и не делать — и прежде всего, любим. Любовь одновременно и самое неодолимое чувство, и само хрупкое, и никто не может родить любовь, но каждый может задушить любовь. Потребность в любви — на самом верху пирамиды человеческих потребностей, и эта верхушка не вырастает из пирамиды, пирамида отлично без неё обойдётся. Ну, пирамида обойдётся, позвоночник нервничать не будет, а человек — будет. А не будет — значит, уже и не совсем человек. Мы не люди, если хотя бы не стремимся перевернуть пирамиду, чтобы любовь была нашим позвоночным столбом, а всё остальное определялось ею. Хотя бы хотеть! Хотя бы не отрицать, что это — жизнь, и смысл, и истина. Но вообще-то — переворачиваться уже сейчас, пока живы, в гробу не перевернёшься.
Дыхание проверяется, когда воздуха не хватает, любовь проверяется, когда нас ненавидят, не любят, недолюбливают. Нас недолюбливают — а мы любим. Из нас выкачивают воздух любви — а мы и рады, и выдохнем ещё любви, столько, сколько нужно. Счастье веры в том, что мы вдыхаем полной грудью любовь Божию. Бог любит всех и всё, но вера это ответная любовь, вера это распахивание себя Богу — и людям, людям. Только этим верующий и отличается от атеиста — и если атеист любит, то и слава Богу. Как это может быть? Не обидно ли — атеист, а любит, может, даже больше нас? Вот-вот, и старосте синагоги сделалось обидно, что в субботу, единственный день, когда он царь и бог и всем рулит, вдруг всё внимание на Другом. Неужели нельзя в обычные дни исцелять?
Так в том-то и дело, что можно, но в субботу — лучше! В синодальном переводе почти пропала интонация, ощутимая в греческом оригинале: как раз в субботу! Именно в субботу! Там это чувствуется благодаря троекратному повторению определённого артикля и избыточного «день» — «от этой болезни в этот день этой субботы». По-гречески вообще получается пулемётная очередь, там «этот» звучит как «ту»: ту, туту, ту, да ещё и «ту саббату». «Ту десму туту те имера ту саббату». Потому что всё — ради субботы, позвоночник из шести дней недели — ради субботы, которая голова, которая любовь и ум Божий.
Все рефлексы человека есть реакция на происходящее, сам же человек есть не реакция, а происходящее, творящее, а не творимое. Любовь не ответ, любовь — крик, вопль восторга, вопрос и вызов всему творению. Любовь ни от чего не зависит, а от неё зависит всё. Любовь — это переворачивание пирамиды, когда основой становится самое эфемерное, ускользающее, стремительное, а все рефлексы и навыки становятся вторичными. Ради любви человек может и пойти на смерть от отсутствия воздуха, задохнуться, как отец Максимилиан Кольбе в освенцимской смертельной камере. Ради любви кормят и умирают от голода, ради любви отказываются от самообороны и безопасности, ради любви рожают — а что может быть опаснее родов? Только ребёнок, который появится на смерть, это уже Ева поняла, глядя на Каина.
Бог — Царь, суббота — царица, как Христос жених, человечество невеста. Суббота должна быть каждый день, и суббота совершается всякий раз, когда человек, скорченный от горя, обиды, отчаяния, распрямляется по слову Сына Божия и идёт, глядя уже на мир не исподлобья, а с верой.
[По проповеди 9 декабря 2018 года]