Вера, верность и предательство

Хорошо иметь Христа между собой и Богом. Одно плохо: память о том, как Иисуса предали. Предали глупо, без нужды, без достойного вознаграждения и, наконец, не смогли даже само предательство доделать до конца. Было два выхода у Иуды: покаяться подобно Петру (это был бы конец предательству) либо выкатить грудь и объявить свой поступок высшей добродетелью, а всех прочих назвать козлами (это был бы конец человечности). В истории политической и социальной в основном заметны предатели второго типа, наращивающие предательство до ультразвука. Кающихся не слышно, но они есть, конечно, и слава за это Богу.

Иуда предал Иисуса, потому что Иисус был не учитель Иуде, а брат. Иисус был равен Иуде, поэтому это предательство, а не простая непорядочность. В этом трагизм предательства — предающий любит и предаёт любовь, которая начинает в нём мучительную агонию. Предающий подменяет любовь манипуляцией. Предатель всегда должен оставаться безнаказан, ибо тот, кого он предал, должен оставаться в любви, а любовь не наказывает, не мстит, не разочаровывается. Иуда не тогда предал Христа, когда привёл стражу — и без Иуды бы арестовали, дурацкое дело не хитрое. Иуды тогда Христа предал, когда повесился, попытавшись уйти. Больше предаёт Христа лишь тот, кто не верит в возможность спасения Иуды.

Человек отличается от неразумных творений способностью к предательству. Предательство есть искажение главной способности человека — передавать знание из руки, передавать не так, как передается врожденная способность, а сознательно.

Между предательством и передачей нет никакой доказуемой и формализуемой разницы, почему предательство и делается возможным. Так делается возможным и убийство, потому что нельзя доказать, что нет никакой разницы между смертной казнью, убийством на фронте и убийством в подворотне.

Только разницы между смертной казнью и убийством нет, а между преданием и предательством есть. Правда, и то, и другое обнаруживается лишь тогда, когда человек нащупывает иную почву для доказательств, помимо человеческого. Если есть Творец, нет различия между палачом и солдатом. Если есть Бог, есть различие между преданием и предательством.

Дохристианское человечество ясно видело предательство, потому что не видело человека. Видели врагов и союзников, но не людей. Когда мир воспринимается с точки зрения стаи, рода, народа, тогда границы четкие и факт предательства несомненен. Он столь же несомненен, сколь загадочен и непонятен: как может человек предать родных. Для предателей Данте определяет ужаснейшие адские муки, а в центр Данте помещает Иуду — Данте, не Христос. Христос настолько не осуждал Иуду, что многие поддавались соблазну увидеть в Иуде вернейшего друга Христа. Потому что человек на месте Иисуса — осудил бы обязательно предателя, если только предатель не тайный друг.

Это восприятие не умерло с христианством, но родилось и новое. Не умерла семья и народ, но родилась община, единство не крови, но Духа. Сама возможность Духа есть предательство. Люди устроились без Бога, люди наладили заочные отношения с Богом, люди приручили Откровение, превратив его в наследуемую религию, которая передается из поколения в поколения — и только от поколения к поколению, внутри рода. И тут Бог предает верных Ему, приходя в мир лично, нарушая то, что люди долго считали сутью своих отношений с Богом. Кто кого предает? Поверившие в Христа — тех, кто не поверил? Или не поверившие — Христа? Единственный возможный судия — Бог — в этом случае оказывается единственным подсудимым.

В религиях традиционных («традиция» — латинское «предание», и предатель на латыни от того же корня), в религиях родовых традиция незаметна как воздух. Каждый спокойно дышит тем, что его окружает. Передача осуществляется всеми вместе и никем в отдельности. В религиях, выходящих за пределы рода, традиция превращается в искусственное дыхание, она передается от одного человека к другому.

Это безумно трудно, и всякая религия, основанная на личном порыве, склонна возвращаться к родовому традиционализму, вливая новое вино в старые мехи. Склонно к этому и христианство, да только в нем есть еще и Христос — краеугольная недоказанность. Как ни стараются христиане загнать себя в размеренный порядок передачи веры — через господство неписаной традиции, Писания или организации — им не побороть этой изначальной недоказанности.

Нет внешней точки отсчета — есть вечная вероятность предательства. Поэтому в христианстве создаются самые мощные механизмы предотвращения предательства, недолжных изменений в языке традиции — но бесконечное множество христиан и христианских движений используют эти механизмы для утверждения себя и обвинения других в предательстве, расколе, ереси. Возможен, конечно, парадоксальный выход из этого тупика: отказаться от власти, от насилия как средства доказать недоказуемость Христа. Выход этот пока не используется.

Предать может лишь свободный человек. Например, Сталин, хотя и окончил семинарию, не предавал Церковь, потому что в семинарию пошёл не по доброй воле. Это был единственный способ выбраться из нищеты. Предали Христа те, кто сделал Церковь государственной, те, кто насильно загонял в Церковь, кто не оставлял людям выхода из неё.

Предатель всегда лишь дополнение к тому, в руки кого он предаёт. Иуда — приложение к Каиафе. К сожалению, даже многие христиане, понимая греховность предательства, пользуются услугами предателей. Считают зазорным быть Иудой, но считают нормальным быть Синедрионом. Это не означает, что ответственность предателя меньше. Это означает, что грех деспотизма больше даже, чем грех предательства, потому что деспот нанимает предателя, не наоборот.

В церковных перечнях грехов редко впрямую упоминается предательство. Оно упоминается в другом, более важном месте: в молитве перед причащением, когда человек уже стоит перед Богом после таинства покаяния, вроде бы с чистой совестью, и молит: «Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда». Какие враги? Давно уже нет в мире людей, которые бы называли себя врагами Христа, сплошь друзья, верные или сочувствующие. Какая тайна? Давно уже все христианские секреты распубликованы, исследованы в тысячах томов и рассованы по почтовым ящикам — ешь-не-хочу. Какие лобзания, когда Христос невидим, когда никто не просит нас Его выдавать.

Христос — на каждом шагу. Если мы свежо взглянем на предательство, мы свежо взглянем и на предаваемого. Мы предаем Христа, когда предаем ближних, ибо Христос предупредил, что Он в том, кому плохо — в заключенных, в голодных, в жаждущих. Мы предаем Христа, когда обманываем чье-то доверие, нарушаем слово. Но если бы этим ограничивалось, мы были бы предатели слабенькие. Мы же предаем Христа, когда не даем чего-то людям, потому что они нас не просят, потому что мы думали, что им этого не нужно, потому что «не было такого уговору». Иуда предал Христа не тем, что знал, где Он. Иуда предал Христа тем, что не знал, что в Иисусе — Христос, Помазанник, Мессия. И мы предаем Христа тем, что не видим Его в каждом человеке, от начальника до дворника, от иностранца до соотечественника, от мужа и жены до врага всего рода.

Каждый человек ждет от нас того же, чего ждет Христос — любви и верности, готовности дать больше, чем положено по закону. Как и Христос, большинство людей вовсе этого не показывают. Как и Христос, большинство людей ждет, что мы их будем целовать — или жать им руку, или глядет им в глаза, или тереться с ними носами, как там принято в нашей земле — что мы будем их целовать без задней мысли, не подозревая их в предательстве. А ведь и Иуда предал Христа, потому что считал, что Христос предал его, предал его надежда на то, что Иисус есть спаситель отечества. И мы предаем людей, когда считаем их предателями наших надежд вместо того, чтобы видеть в них распинаемых грехов, страждущих и мятущихся Божьих детей.

Где был Христос, не было тайной для любивших Его. Иуда выдал не тайну местонахождения Христа, он выдал тайну любви, он привел к Любимому тех, кто Иисуса ненавидел. Так и мы предаем Христа не тогда, когда рассказываем людям о Церкви; в эти счастливо-неловкие мгновенья мы как раз верны тайне Христа. Мы предаем Христа, когда смеемся над людьми, когда говорим о них зло — пусть правду, Иуда тоже ведь правду сказал, Иисус действительно был там, но сказал зло. Мы предаем Христа, когда отстраняемся от людей и смотрим на них со стороны чертовски умных и сильных их противников.

Каждый из нас Иуда. Апостол Петр тоже был Иудой, более того, он был трижды Иудой, ибо Иуда предал Спасителя один раз, а апостол Петр троекратно. Вот в чем радость и надежда: не в том, что мы верны Христу, а в том, что Он верен нам и, когда мы предали, Он возвращается. Возвращается не потому, что мы предали, и не потому, что Он бесконечно, до злой несправедливости добрый (тогда бы Он вернулся и к Иуде), а потому, что Он возвращается, когда Его просят о возвращении. В этом — истинная верность, в этом — спасение от предательства. И когда нас предают люди (а они действительно подчас предают нас, но только подчас), когда нам кажется, что нас предал Бог (а нам действительно такое кажется, и действительно кажется), мы побеждаем предательство — верностью, принятием людей, едва лишь они попросят о прощении и даже тогда, когда они лишь подумают о прощении, и даже тогда, когда они лишь захотят, чтобы их простили, пускай они и побоятся подумать об этом и попросить этого. Мы побеждаем предательство, когда перестаем упрекать Бога в предательстве и видим, что Он — истинный и верный, верный нам и Себе до смерти, и даже до смерти крестной.

Современная психология, кажется, не оперирует понятием «предательство». Хороший психотерапевт (из анекдота: «Я подлец, но после визита к психотерапевту мне это нравится») удержал бы Иуду от самоубийства и вдохновил бы — не на покаяние, конечно, покаяние тоже ненаучный термин, а на позитивное развитие способностей. Был бы банкир или экскурсовод. Плохой психотерапевт (как и плохой литератор) изобразит предательство проблемой того, кто был предан. Много таких Иуд — не повесившихся, а пошедших в учителя жизни.

Ситуации, которые безусловно подразумевают предательство, конечно, бывают, но их не так много. Разглашение доверенной тайны — пожалуй, хотя и здесь есть смягчающее обстоятельство: не надо секретничать. Человек не создан для тайн. Нигде в Евангелии, кстати, не сказано, что Иисус запретил сообщать о месте Своего пребывания. Измена? Тайная измена? Например, супружеская? Не знаю, не пробовал, но мне кажется, это не предательство, а просто срыв. Вот развод — предательство. Предают оба, предают того, кто был единым существом. Убийство — предательство, хоть на войне, хоть смертная казнь. Предают человечество, Адама и Еву.

Одна весьма специфическая, церковная разновидность предательства: вторичное крещение или вторичное рукоположение (принятие священнического сана). В сущности, это подвид развода. Предаётся не только тот, кто тебя крестил, кто возложил на тебя руки. Предаёшься ты-прошлый, ты-принявший, ты-доверявший.

Иуда — идеальный предатель. Всякому предателю говорят, что он предатель, но всем это говорят после предательства, а Иуде было сказано до того. Всякий предатель предаёт прежде всего себя и уничтожает себя, но Иуда уничтожил себя не только духовно, но и физически.

Самоуничтожение предательства особенно заметно в разводе. Человек, у которого одна марка ещё не филателист. Филателист — человек, у которого хотя бы две марки. Но человек, который предал жену с другой женщиной (с другой женой) — не дважды женат, а вообще не женат. Как в Евангелии Иисус говорит самарянке, у которой было семь мужей, что она незамужем. Во всяком случае, её трудно назвать «верной женой», как Дон Жуана трудно назвать «верным мужчиной», а ведь «верный» — такое прилагательное, без которого существительные не существуют.

Предатель двоит мир, он двойник самого себя — он отражение, тень, убивающая оригинал. Чтобы спрятать этот печальный факт, предатель старается предать само предательство, изобразить его чем-то другим.Предатель предаёт в человеке способность говорить, потому что превращает её в способность толковать и перетолковывать. В этом смысл поцелуя Иуды. «Я не предаю, я целую». «Я не предаю, я меняюсь». Предатель ударит по щеке, а потом извергнет поток слов, объясняющих, что этот удар был не ударом, а символом того, обозначением сего, выражением этого. Только вот легко поддаются перетолковыванию слова, а предательство всегда действует и словом, и телом. Кто предаёт лишь на словах, тот ещё не упал на дно. Сказать: «Я от тебя ухожу» и не уйти — не означает уйти. А вот уйти, пусть даже произнося монологи о том, что уход есть в данном случае не совсем уход и вовсе даже не уход — это предательство.

Иуда помнил слова Спасителя об отношении к тем, кто бьёт тебя по щеке, поэтому он и поцеловал Иисуса (в щёку же целовал, очевидно). Идеальный предатель придумал идеально замаскированное предательство. Он всего лишь поцеловал.

Предатель любит говорить о порядочности. Если бы Пётр имел случай встретить Иуду после предательства, если Пётр имел силы и время назвать Иуду предателем (а Пётр был расторопный и энергичный человек), как бы ответил Иуда? Правильно: сказал бы Петру: «Я тебя больше не уважаю!» Громко оповестил бы всех окружающих: «Больше Петру руки подавать нельзя, он совсем озверел и хамит направо и налево!» Так предатель предаёт собственное предательство, пытаясь замазать его или представить другого таким грешником, таким подлецом, чтобы собственные одежды казались блестящими как снег. Бесполезно: многие предатели носят белые одежды, но белые одежды предательства сияют как прошлогодний снег.

Высшее предательство, впрочем, считать предательство непростительным грехом. Считать так означает предавать Бога. Его любовь сильнее даже наших предательств. Не надо демонизировать предательство (тем более, учитывая уровень разводов в современном мире). Психология права: что человек демонизирует, то с ним и случается: ведь как может смертное существо сопротивляться демонам. Сила предательства в том, что оно с кем-то случается ежедневно. В этом его и слабость: ведь с кем-то оно так же ежедневно не случается. Главное — не сообщать злу главную тайну христианства: Христос — рядом со мной. Он не в моём сердце. Я не выдумал Его. Он не поработил меня. Я могу без Него. Его можно у меня забрать, я проживу. Могу — но да не будет. Не «потому что я верный-преверный», не «потому что тогда мне будет плохо», а просто — потому что потому, окончание на «у». Нет. И точка. Вот эта точка и есть человечность.