«Около Него сидел народ. И сказали Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои и сестры Твои, [вне] дома, спрашивают Тебя» (Мк. 3, 32).
Слова «и сёстры» у Марка встречаются лишь в довольно поздних рукописях и вряд ли были в оригинале, но от этого не легче — тем, кто убеждён, что речь может идти только о единоутробных братьях и сёстрах и что таких братьев и сестёр о Иисуса быть не могло, что Он был ребёнком и первым, и единственным. Не так просто — после полутора тысяч лет почитания Марии — понять, что вера и в непорочность Её зачатия, и в рождение Иисуса от Духа Божия сами по себе не подразумевают, что Мария не рожала позднее. Что больше смущает: наличие детей у Марии или братьев у Иисуса? Чья чистота больше волнует?
Вопрос о том, действительно ли чистота и святость зависят от наличия детей или родственников, можно (если нужно) решить и потом. Кстати, вот именно вопрос из самых интересных, если верить тому великому инквизитору, который считал самыми интересными задачи, заведомо не имеющие решения.
Видимо, всё-таки более смущает наличие детей у Марии. В конце концов, богословы за время споров о том, как соединялись (точнее, как не соединялись) в Иисусе божественное и человеческое, выработали гениальное в своей универсальности объяснение: если уж Бог стал человеком, то Он стал человеком во всём, кроме греха. Иметь братьев — не грех. Так ведь и детей иметь — не грех?
Есть во всей этой многовековой проблематике какая-то особенность человеческой психики упругая, подсознательная, уходящая в глубоко дохристианскую и даже добиблейскую древность. Это не удивительно — мало ли тысячелетних предрассудков. Удивительно, что в одном и том же человечестве борются и те, кто, превознося деторождение, всё-таки в решающий момент выше ставят девство, — и те, кто этого не принимает. Причём, именно верующий человек мог бы поменьше озадачиваться всем этим. Ведь самое главное не «как», а «кто» — не как там у Иисуса с братьями или у Марии с детьми, а как у меня с Иисусом, как у меня с Марией. Их присутствие в моей жизни не зависит от присутствия в их жизни других людей, не этим опровергается или подтверждается, а — разговором, общением. Если Иисус и Мария умерли давно, то вопрос вообще неинтересен. Если они живы сейчас, отвечают на молитву, присутствуют, сами просят о чём-то своим присутствием, — вопрос ещё более неинтересен. Вопросы о детях и девстве — это вопросы о границе между вечным и временным, но граница есть проблема власти, проблема межевщика.
Не граница важна, а её преодоление. Когда близкие хотят спасти Иисуса от врагов — разве так уж важна степень родства? Когда Иисус говорит, что Его близкие не те, кто хотят спасти Его, а те, кто хочет спасения от Него, разве не стираются различия между мужским и женским, девственным и не девственным, разве не остаётся одно различие — между отдавшимися Христу и использующими Христа?