Жизнь «по Евангелию» противостоит жизни «по обстоятельствам» как благодать противостоит Закону. Принцип закона: на каждый случай дать указание. Разумеется, «случаев» бесчисленное множество, поэтому Закон их систематизирует, насколько возможно. Талмуд описывает тысячи ситуаций и даёт тысячи советов. Для тех, кому недосуг рыться в Талмуде или ходить к знатокам его, современный иудаизм даёт шестьсот с чем-то заповедей, сводя все многообразие ситуаций к шести сотням видов. Можно свести эти сотни заповедей к Десяти заповедям Моисея (заповедь на общий случай искушения женой ближнего, заповедь на общий случай искушения гневом, искушения имуществом ближнего и так далее). Десять заповедей можно свести к семи заповедям Ноя. Наконец, можно свести всё это к «золотому правилу этики»: «не делай другому того, чего не желаешь, чтобы делали тебе»; в Евангелии это правило тоже содержится: «Люби ближнего как самого себя». Казалось бы, принцип универсальный, но это универсализм частности, это просто удачное, в общих словах выражение той истины, что в каждом конкретном случае надо поступать в соответствии с обстоятельствами; ведь и себя я в каждую отдельную минуту люблю иначе, и желания мои разнятся в зависимости от ситуации. Жизнь по обстоятельствам есть жизнь вовне, жизнь в зависимости от мира.
Христос не говорит Своим последователям ничего нового о мире; что мир жесток и зол, знали до Христа, и многие говорили о мировом зле значительно красочнее. Христос открывает нечто новое о том, что мир зажат между двумя реальностями: Богом и человеком. Иисус говорит нечто новое о Боге и о человеке, и, оказывается, что мир зажат в тиски между Богом и человеком, и что поведение человека, его жизнь в мире определяется не миром, не обстоятельствами, а тем, кто есть человек и Кто есть Бог.
Нагорная проповедь говорит, прежде всего, о том, что «обстоятельства» изменились. По обычным обстоятельствам, нам следует жить в мире как в окопе. Идёт война, и на этой войне все средства хороши. В борьбе за существование можно все, что угодно, применять против природы и против других людей. Можно жертвовать справедливостью ради выживания, можно посылать полк на верную гибель ради спасения целой армии, можно лишать человека всего человеческого ради сохранения ему существования как белковому телу. Война все спишет!
По Евангелию, нам следует жить в мире как в раю. «Мир на земле»! Глупо верующему глядеть на мир как на поле военных действий. Церковь есть Церковь воинствующая не в смысле озабоченности победой, а в смысле радости от победы. Церковь воинствующая есть Церковь победившая в войне вместе с Христом. Ад уже побеждён, рай уже победил. Вот почему мы уже здесь должны вести себя не как солдаты и не как мародёры, а должны стремиться к правде, уже здесь должны прощать, уже здесь должны отдавать больше, чем получаем. Ветхий Завет знал, что такое райская жизнь, по заповеди о субботнем годе, который объявлялся (вернее, должен был объявляться) через каждые шесть лет. В этот год люди не сеяли, а питались, чем Бог пошлёт (и что припасли за предыдущие шесть лет). В этот год прощались все долги (поэтому никто не одалживал денег накануне субботнего года — все равно придётся простить долг). В этот год все рабы отпускались на волю.
«Давайте просящим, не отвращайтесь тех, кто хочет занять», — говорить Иисус, имея в виду именно этот обычай: да, давайте, твёрдо веря, что вам уже не отдадут. Прощайте должникам, давайте свободу рабам, ведите себя безумно по законам мира сего, ибо начался субботний год — приблизилось Царство Небесное, Бог подошёл к миру, пришёл Сам Господин Субботы. Благая Весть Иисуса заключается в том, что мир стал лишь маленькой деталью в сравнении с Царством Небесным, изменилась вся карта, вся картина мира, и, следовательно, должно измениться и поведение человека, как бы суров, жесток и корыстолюбив он ни был. Об этом все евангельские притчи, описывающие Царство: они обращены к людям не святым, а грешным, жадным, расчётливым, и призывают их именно из расчётливости, жадности и трусости перестать грешить и стать святыми. Ведь мир — иной для верующего, даже если это жадный верующий. А поскольку на каждого верующего достаточно трусости и жадности, то для каждого верующего важно помнить, что Судья близок, что Хозяин идёт и будет скоро, но в неизвестный час, и что Хозяин даст больше, чем может дать любой обман и насилие. Поэтому мы должны быть миротворцами, должны алкать правды, должны все раздавать, — это единственно разумный и выгодный способ поведения в мире, над которым навис свет Суда.
Мир для верующего в Христа перестаёт быть полем битвы и становится подножием престола Судии, где должно вести себя иначе. Но если бы Христос только это открыл людям, то поверившие Ему превратились бы в сумасшедших, шизофреников с раздвоенным сознанием, когда то, что мы «должны» резко противоречило бы тому, что мы «можем» и чего мы «хотим». Иисус же открыл нечто новое не только о Боге, но и о человеке. О Боге Он открыл, что Бог вместился в мир, о человеке Он открыл, что человек не вместим в мир. Человек больше любых обстоятельств. Человек глубже любых своих желаний и чувств. «Блаженны плачущие» — об этом. «Блаженны изгнанные за правду» — не о том, что есть правдолюбцы, которые получают мазохистское удовольствие от гонений за никому ненужную правду, а о том, что и тогда, когда мы никакого удовольствия от правды не получаем, мы превращаемся в людей. Раздавая имение своё, мы ничего не приобретаем, кроме шанса стать самим собой. Важнее не иметь, а быть, важнее не получать, а изменяться и расти. До и без Христа эти аксиомы современной психологии были пустым звуком; современная гуманистическая психология есть производное от Евангелия и без Евангелия быстро превращается в пустой звук. Иисус называет подлинного человека — душой, жизнью, используя ветхозаветные слова; потом христиане найдут сотни слов, многие из которых будут лишены всякого религиозного окраса для выражения той же истины: человек не есть сумма обстоятельств, сумма того, чем он владеет, сумма черт его характера, человек есть нечто, неразрушимое пощёчинами, но очень легко разрушимое мстительностью и вспыльчивостью, гордыней и эгоизмом.
Откровение о Боге, вместившемся в мир, и о человеке, не вмешающемуся в мир, не могут быть отделены друг от друга. То есть, конечно, можно оставить лишь весть о Христе — и получится всепрощенчество, непротивление злу силою, лень, пошлость, да и ханжество с фарисейством тут же прибегут. Можно оставить лишь весть о человеке — и получится гуманизм, гордыня, глупость, и опять же ханжество с фарисейством, только гуманистические, и опять же лень и пошлость. «Мужайтесь, Я победил мир» — если забыть об откровении о человеке, то слова эти странны и парадоксальны; следовало бы сказать: «Расслабьтесь, Я победил мир». Но христианство есть исцеление расслабленности, есть небывалое дотоле творчество, есть напряжённейшая активность и усилие (хотя с внешней, злой точки зрения часто эти усилия кажутся полнейшей бездвижностью; но это потому, что зло считает движением лишь разрушение и/или завоевание). Христос победил мир и сказал нам нечто новое и о нас: мы не часть мира, мы не побеждены с миром, после падения зла мы не валяемся обессиленно на траве, а мы раскованы, мы освобождены, мы наконец-то сильны.
На практике Евангелие часто превращают в Талмуд, благодать часто запрягают вместе с законом, ищут в Новом Завете конкретный ответ на конкретную ситуацию. Тогда начинаются недоумения: подставлять все-таки щеку или не подставлять? раздавать имение или пока попользоваться? Эти недоумения именно свидетельствуют, что мы не хотим слушать Евангельское откровение о Боге и о себе, а хотим просто иметь сборник рецептов, заповедей, предписаний. Разумеется, это не означает, что для христианина нет заповедей, что каждую ситуацию он решает только так, как Бог на душу положит. Часто душа так занята глупостями и грехами, что Богу решительно некуда положить Своего Духа. Конечно, и у христианина есть заповеди, правила, предписания, и многие из них словесно точно повторяют предписания Ветхого Завета. Но пространство, в котором эти заповеди применяются — уже другое; это пространство освещено Христом. Но участники всякого конфликта — уже другие, если хотя бы один из них знает, что он не просто «человек», а человек, ради которого Бог родился, умер и воскрес. И это означает, что если дохристианская нравственность может быть сведена к «люби ближнего, как самого себя», то христианская — к «люби ближнего, как Бог любит тебя». Между этими двумя заповедями, при их почти полном словесном сходстве, такое же различие, как между арифметикой и браком.