«И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли,- в учении; увещатель ли, увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте; начальник ли, начальствуй с усердием; благотворитель ли, благотвори с радушием» (Рим 12:6-8).
В православном богослужении рассказу об исцелении расслабленого предпослан призыв апостола Павла реализовывать те дары, которые Дух Божий даёт верующим. Вдохновляет на пророчество? Пророчествуй! На проповедь? Проповедуй! На благотворительность? Вперёд с песнями!
Интересно, что все «дары Святого Духа» запросто могут быть реализованы паралитиком. Как Стивен Хокинг. Проповедовать, пророчествовать, собирать и распределять пожертвования — всё можно, лёжа на диване. Лёжа, а не валяясь. Как блаженная Матронушка. Убивать людей, лёжа на печи, не получится, Илья Муромец свидетель, а воскрешать души и с печи можно.
Так что если расслабленный ничего не делает, это не от расслабленности, а от того, что люди вокруг него тоже ничего не делают из того, о чём говорит Павел. Сами не делают и другим не дают.
Добро можно делать и в параличе, что неплохо. Более того, и в грешном состоянии можно быть приличным человеком. Хорошим другом, мужем, отцом — и людоедом. Таким странным способом Творец гарантировал свободу человека. Чтобы никто не мог сказать «мне плохо, вот я и сволочь». «Я бессердечный, но это не моя вина». Сердечный, и хорошо мне, а я сволочь — не для всех, вот что кошмарнее всего.
Вопрос о смысле зла пошлый, потому что куда важнее вопрос о смысле избирательности зла. Нам кажется, нам хочется, чтобы плохой человек был плохим во всём, а так не бывает. Поэтому можно измениться, можно покаяться, но поэтому и святой может скурвиться и сам этого не заметить. Поэтому надо учиться замечать за собой, ты святой или не очень. Это называется «покаяние».
Бывает покаяние-частица, про сингулярный грех. Сделал гадость, не выполнил долг, носки разбросал, денег пожалел.
Такому покаянию противостоит бодрость духа, наглость греха, прущего на рожон.
Бывает покаяние-волна. Постоянное. Такому покаянию противостоит расслабленность души. Похоже на уныние и тоску, но не уныние и не тоска, а какая-то «усталость жизни», как говаривали в старину. Отупление всех чувств и головы. Отчуждение от всех и вся. Какая-то подростковая одурь, но у подростка это накопление сил перед рывком, а у взрослого это кома до комы. Паралич себя.
Такая расслабленность духа блокирует всё, включая покаяние, особенно покаяние и молитву.
Тут и начинается человечность как искусство нести другого. Апостол Павел призывал носить бремена друг друга, но главное-то моё бремя это я сам. Нелегко помочь другому, когда другой не хочет помощи, но и помочь, когда другой соглашается, а то и просит, тоже нелегко. Трудно вынести другого — об этом сартровское «ад это другой». А надо взять, и вынести другого из серости, и поднести Богу на блюдечке с каёмочкой.
Мы несём другого, а другой подтащит нас. Для другого мы способны сделать то, что не сделаем для себя. Поэтому святые, когда себя не спасли, очень даже помогают другим. Потому что мы друзья святым и свои Богу? Да нет, потому что Господь сказал любить врагов — и любит нас, Своих врагов. Другой это ад, и всё мы поддерживаем другого, отрицая ад, поддерживаем, не спускаясь в ад, а подымая другого к Богу.
Так и Бог спустился к нам, стал с нами, и то, что Иисус — Бог, опустившийся до людей, куда важнее того, что Иисус человек, сошедший во ад и вернувшийся с нами, жившими в этом аду.
Мы устали жить? Ну, бывает! Но другие-то не устали, просто кто не начинал, кто расслабился? Значит, помочь другому. Как море помогает моряку — само никуда не плывёт, а другого несёт. Чем помочь? А чем святые помогают? Молитвой, самим своим существованием помочь. Сам Бог этим помогает нам тем, что существует. Он есть — вот счастье. Он есть, Он прощает и Он делится с нами умением, благодатью прощать. Простить — и другой уже немножко воскреснет, и мы немножко воскреснем, усталые, но довольные. Не говорить — ну, только Бог может простить, а я слишком устал, да и не просит никто у меня прощения. Простить. Не думать «а какое это имеет значение, прощу я его или нет — да он уже давно про меня и думать забыл, а то, может, и умер». Простить! Не рассуждать — ах, я прощу, а он мне на шею сядет. Простить.
Когда ни на что нет сил, остаётся прощать. Мы же устали? Устали прощать от всего сердца? Устали ломать себя, перевоспитывать? Ну тогда простить устало, простить, словно прощаясь с жизнью, на самом деле. Давай, жизнь, я тебя ко Христу отнесу, пусть Он с тобой разбирается.
Простить других, что они не в параличе, не расслаблены, что они булькают и бегают, планируют на много лет вперёд, словно забыв про меня.
В конце концов, расслабленного приволокли ко Христу не против его воли. Он просил. Вспомним расслабленного в купальне Вифезда, у которого не было никого, кто бы ему помог. Совсем озлобленный был человеком, никого не прощал, а не прощал — так ему и не помогали, кому интересно помогать озлобленному. Вот — Христос помог… Но мы-то не до веры, а после, мы уже попробовали Бога, можем простить и до чуда, и без чуда. Простить, что мы расслабленные, а другие нет.
Нам прощение, может, и не поможет. Было бы подло и пошло прощать в расчёте на выгоду, что и нас Бог простит, подымет. А вот не подымет — и что? Всё равно прощать. Да и что мы прощаем такого особенного, что трудно простить? Никто не делает зла со зла, каждый делает зло ради самообороны. Наша усталость от жизни это усталость от безжизненности жизни, от того, что мы больше защищаем свою жизнь, чем живём, от того, что средства заглушили цель. Устали? Отдохнём! Ну её, самооборону, с оружием и без. Просто любить людей — этому усталость не помеха. Вяло, пассивно, но любить. Не мешать любви, которая в нас таится. Сопровождать людей к Богу — молча, словно мы эскалатор. Нас-то ведь тоже несут, и несравненно больше! Так что общий итог в пользу каждого.
Мы не чувствуем любви, своей и Божией? Мы холодны и безжизненны? Ох, не мы первые. Никодим и ученицы сняли мёртвого Спасителя с креста и понесли. Тот, к Кому несли, Кто прощал, Кто исцелял, в те минуты был на их руках. Мёртвый. Они его несли. Неужели в эти мгновения они чувствовали усталость от жизни, апатию? Нет. Были они возбуждены, энергичны? Нет. Всё растворилось в тяжести этого Тела.
Наше уныние, наша слабость — всё растворяется в унынии и слабости Спасителя. Он ведь через тоже прошёл в Гефсиманском саду, перед арестом и казнью. Так Он — перед арестом и казнью, а мы перед чем? Перед пустотой. Так вот нет пустоты, есть Бог, доверяющий нам, верующий нам, что мы возьмём и понесём других людей, возьмём и понесём Его, как Он берёт и несёт нас.