В английском языке «роды» — это «работа», «labour». Ясно, что рассказ о наказании за грех (мужчине — пахать в поте лица, женщине — рожать в муках) отвечает на вопрос, почему человек, в отличие от животных, живёт как-то криво, ненатурально. Горбатится и уродуется. Неужели нельзя размножаться как цветочки и рыбки? В раю не будет родов вообще, работы вообще или в раю рожать и работать будем, не отрываясь от поцелуев, объятий, танцев и шманцев?
Вопрос поставлен неглубоко, по-детски. Ненатуральность человека вовсе не в том, что ему с трудом даётся «плодиться и размножаться», для какой-нибудь мокрицы не составляющее ни малейшей проблемы. Ненатуральность человека в том, что главное в человеке не передаётся через размножение. Вообще.
Мир сей поощряет равновесие. Говоря языком акул — гомеостаз. Экологические пирамиды, чтобы внизу планктон, вверху кит. Для сохранения равновесия мир постоянно раскачивается из стороны в сторону, балансирует. В мире энтропии и хищничества, действительно, нужно постоянно бежать, чтобы оставаться на месте.
«Плодитесь и размножайтесь» и есть бег за стабильностью. Роди десятерых, четверо умрут до года, четверо попозже, на фронте и от болезней, а двое тебя с матерью будут кормить в старости, если будет чем.
«Мужская» экономика так же построена на экстенсивности, так же гонится за количеством, как и «женская экономика» — роды. Создать запас на чёрный день. И ты сам — запас своих родителей на чёрный день, и родители — запасные их родителей, и так до Адама с Евой.
Благодаря науке в XIX веке происходит чудо: создаётся экономика, которая даёт больше, чем требуется для выживания. Создаётся медицина, которая не даёт детям помирать, да и взрослых бережёт. Образованные люди, выросшие в интеллектуальной традиции предыдущих тысячелетий, в ужасе предсказывают демографический взрыв. Во-первых, земля не прокормит такую ораву, во-вторых, а чем эту ораву занять? Всех сделать охранниками и силовиками, подсказывает Russkiy Mir. Тунеядцы внизу будут охранять тунеядцев вверху, а «наука» будет кормить тех и других.
Только вот происходит то, что не предсказывали: демографический взрыв сменяется демографическим провалом. Боялись, что на всех не хватит еды, а надо было бояться, что едоки исчезнут. Наука подарила женщинам роды без боли, а женщины вообще не собираются рожать, а мужчины и не настаивают. Зачем? Жизнь можно посвятить более интересным занятиям, чем размножение, даже и без секса обойдёмся, а в старости заплатим легальному мигранту, он и памперс поменяет, и стакан воды подаст, причём без ворчания.
Мужчины перестают потеть, работая, женщина перестают кричать, рожая. Просто живут в своё удовольствие. Не распутничают, но — в своё удовольствие. К неудовольствию жрецов самых разнообразных религий и идеологий, построенных на идее количества и размножения с опережением.
Можно спасти планету от столкновения с кометой, от экологической катастрофы, но нельзя заставить Петю с Маней родить. Даже и жениться не заставишь. Да они даже спариваться не хотят, у них есть дела поинтереснее секса! Кстати, они не первые — монашество не сегодня придумали.
Человек отличается от обезьяны не способом размножения, а человечностью. Обезьяны плодят обезьян, человек плодит человечность. Любовь. Конечно, можно свести любовь к пережиткам полового инстинкта, наверное, динозавры так и поступили.
Яблоко — плод яблони, но человек — не плод человека. Человек — непонятно откуда. Научная и сексуальная революции освободили человека от необходимости плодиться и размножаться, чтобы обеспечить старость. Другой перестал быть средством меня.
Чем закончится рывок в свободу, непонятно. Вполне возможно вымирание человечества, причём довольно негигиеничное. Ведь это легко сказать — «заплатить деньги легальному мигранту», чтобы памперсы менял. Деньги в обществе, основанном на размножении — теперь уже на экономическом размножении, на постоянном приросте денег как условии жизни — имеют неприятное свойство обесцениваться. Но хотя бы и не было инфляции — мигранты тоже рано или поздно закончатся. Они же обычные люди, они тоже при первой возможности от экстенсивного, количественного размножения перейдут к качественному. И превратится Земля в необитаемый остров, где будет много денег, домов, пароходов, и экологический баланс будет отличный. Только людей не будет.
Что ж, лучше необитаемый остров чем помесь инкубатора, ксерокса и шредера. Конечно, всё не так трагично. Всё ещё трагичнее. Тому нечего завтрашнего апокалипсиса бояться, у кого апокалипсис сегодня за плечами. Апокалипсис ненависти, апокалипсис разобщённости, апокалипсис бессмыслицы. Плодится и размножается глупость, плодится и размножается эгоизм, плодится и размножается агрессия.
Что ж, значит, ответить размножением с опережением любви, разума и добра. Что, собственно, и пытается объяснить Бог, используя мифы и легенды древнего Ближнего Востока.
А какова судьба «работы»? Она ведь уже радикально изменилась за последние 500 лет. Базовая профессия Модерна это юрист, правовед, адвокат — то, что в предыдущие эпохи вообще не считалось «деятельностью». «Аблакат — нанятая совесть». В поте лица своего сегодня разве что бегуны зарабатывают. Впрочем, и эстрадные певцы. Сельским хозяйством занимаются единицы из сотни, да и этих древние землепашцы не признали бы за крестьян. Бродский тунеядец. Что конструктивного изобрёл Нобель? Не надо ничего взрывать! Пахать надо.
Люди сами в изумлении от того, во что превратился труд. Превращение ещё и не окончено вполне. Оказывается, коммуникация является мощным источником заработка, жизни, творчества. Пар, электричество, атомная энергия, капитал, — всё это лишь подводки к коммуникации как производственному процессу.
В этой ситуации говорить о труде в координатах «благословение/проклятие» странно. «Творческий/механический» тоже не очень работает, всё сложнее. Работа из монологического процесса стала диалогическим. При этом механического, неприятного однообразного труда меньше-то не стало, даже больше, и технический прогресс постоянно механизирует такой труд, но и постоянно отстаёт — механическое обнаруживается в самых передовых занятиях. Творческого в самых творческих процессах всё меньше и меньше, не потому, что меньше творчества, а как раз потому, что всё больше, но и механическое возрастает как тень на закате.
Пока ещё не так легко не работать, как легко не рожать, но всё же намного легче, чем в былые времена. Только вот «не работать» — это тоже трудное занятие. Рассуждения апостола Павла, жившего в мире надёжных ремёсел и молотящих быков, в мире коммуникации не работают. Что же, вера теряет смысл? Наоборот. Работа как занятие циклическое, бег по кругу, суета сует, когда из года в год одно и то же, постепенно уступает место работе как открытому в неизвестность состоянию. Предсказуемость будущего резко падает — и резко возрастает роль если не веры (которую не сочинишь и не предпишешь), то её секулярного аналога — надежды, энергичности, да и любовь из чего-то, что не имеет к работе ни малейшего отношения, а просто ночная рекреация, всё более становится и «как», и «что» труда. Не «любить свою работу», а «любить своей работой» — вот будущее человечества.