Можно ли терпеть дома сына-наркомана? Точнее, где граница такому терпению? Пока не перейдёт на тяжёлые? Пока не украдёт плинтуса, поскольку всё остальное уже украл? Это ещё простые вопросы, а вот посложнее: чей он сын? В дом ввалился чужой мужик-героинщик, но он ведь тоже чей-то сын — терпеть? А мой сын — он точно мой? Анализ на отцовство делали?
В миниатюрном виде это вопрос о границе Церкви. Может ли членом прихода быть алкоголик? Атеист? Лев Толстой? Палач? Сплетник? Дзержинский? Простой мафиозо, без идеологии?
Сцилла Шевкунова и Харибда Померанца... Оба в Церкви или оба вне её? Прибегешный хлестаков, ставший митрополитом — в Церкви? А интеллигентный и честный проповедник нью-эйджа?
Со Львом Толстым как раз всё очень понятно, потому что с ним сделали двойной стандарт: отлучили от Церкви в эпоху, когда уж кого только не не отлучали! Не отлучали алкоголиков, наркоманов, геев, атеистов, порнографов (откровенных). Ни-ко-го! А тут — чижик Топтыгина отлучил! Смех и грех!
В довершение проблем, как шило в одном месте торчит фраза Спасителя про «не мешайте детям приходить ко Мне». Вы этих детей видели?! Вот семилетнее дитё — оно ходит в церковь, жрёт, что дают в воскресной школе, но оно же ещё и в Дед Мороза верует. И что, терпеть, пока не пройдёт?
А если взрослый придёт и перед крещением скажет, что ему и Христос нравится, и Роза мира? И конституция, и севрюжина с хреном? И акафист, и Кришна?
В принципе, это вопрос о сути языка, Слова, Логоса. Слово по своей природе двуприродно: оно и определяет, проводит границу («граница» на латыни «термин»), оно же и объединяет то, что в материальном мире кажется разъединённым по категориям.
Попытки сделать безграничное бытие безграничным и в языке в принципе не может быть успешна. Точнее, она может быть успешна лишь для Бога. Человек же, пытаясь преодолеть границы языка, всего лишь создаёт новый язык с новыми границами. Таково и эсперанто, таков и нью-эйдж, такова всякая набожность, претендующая подыматься выше перегородок, не доходящих до неба. Ничего не подымаются, просто надстраивают!
К счастью, очень сложное в теории намного проще на практике. Именно это имел в виду Мефистофель, объясняя, что на каждое цветущее древо жизни найдётся отполированный топор с топорищем из срубленного древа познания добра и зла. Теоретически человек никак не может знать, что другой вкладывает в слово «Бог» то же содержание, что и он. Матушки, да даже в коктейль «Оргазм на пляже» могут вкладывать ингредиенты в разных пропорциях — кому-то интереснее оргазм, кому-то пляж.
Теоретически вряд ли двое людей, говорящих друг другу «я тебя люблю» вкладывают в эти слова одно содержание. Они даже точно вкладывают разное содержание, ну и что? Это же язык, он не стакан, куда наливают водку и томатный сок. Язык живой, как корова, которая сжуёт и клевер, и осоку, а на выходе получится одинаковое молоко. Хотя, как человек, который пас коровье стадо совхоза «Красный балтиец» под Можайском, могу предупредить, что далеко не на всякое поле можно выгонять коров.
Все вопросы языкознания решаются не в высоких кабинетах. Есть в приходе алкоголик — поговори с алкоголиком! Есть поклонник Розы Мира — поговори и с ним! Вопрос в динамике. Сын-наркоман ужасен тем, что с ним говорить абсолютно бесполезно — на определённой стадии наркомании, конечно. А с поклонником Розы Мира на любой стадии можно поговорить, другое дело, что разговор может закольцеваться... Но и разговор с кем угодно может закольцеваться, и тогда лучше, конечно, расстаться на время — может, до следующего воскресенья, может, до Страшного Суда.
Если речь о Церкви, о христианской общине, то тут всё кажется ясным: есть иерархия ценностей, и в этой иерархии Христос должен быть выше Розы Мира. Как с любовью критерий: любящий больше говорит о любимом, чем о гламурном красавце-актёре (актрисе). Это не статический критерий, а динамический. Если христианин придёт на кружок любителей Шерлока Холмса и будет говорить только Христе — это ведь не будет раздвижением Шерлока Холмса до Христа, это будет что-то другое? Но если поклонник Шерлока Холмса станет говорить о Христе как о Супер-Холмсе — это будет христианство, пожалуй. Начальное, стартовое, но христианство.
Когда православный начинает говорить о России как Голгофе... Это может быть православие, а может быть антихристово. Надо смотреть на многое, в том числе, на поведение говорящего. Надо разговаривать, сочувствовать, иногда расставаться, а иногда сближаться. Непредсказуемо, неалгоритмизируемо! К тому же не только ты решаешь, кто «в», кто «вне», но и другие о тебе решают, нравится это тебе или не нравится.
Вот как-то так и с безграничностью Церкви. Эта безграничность не в том, чтобы поднять шлагбаум и выпустить всех, куда глаза глядят, а на их место напустить всех желающих. Эта безграничность в том, чтобы разговаривать языком, в котором Христос — подлежащее, а всё остальное — сказуемое. Тяжёлое задание! Ведь надо при этом договориться о том, Кто же такой Христос — и тут мы оказываемся в замкнутом кругу. Чтобы договориться, нужно уже знать, о Ком договариваемся. Чтобы создать язык любви, надо уже любить одного и того же человека. Это не вопрос обретения своей идентичности — это вопрос обретения общего языка.
Говорить об иных — тяжёлый крест. Отсюда века богословских споров, обвинений друг друга в ересях, отлучений, выстраиваний громоздких, незапоминаемых и непостигаемых догматов. Что ж делать — тяжёлый крест, но крест Христов был тяжелее, и остаётся тяжелее: посылать Духа Божия в каждое сердце, преодолевать всякую границу, учить язык Божию, и слава Богу, когда и если мы можем быть христианами — помогать Христу, быть Церковью без границ, полагающей границу всякой лжи, обману, легковесности, самообману и помогающей безграничному Слову Божию.