В России распродажи обычно со скидками небольшими, 10-20 процентов, но вдруг я купил в чёрную пятницу огромную томину «Христианство. Две тысячи лет». Стоила 2000 рублей, продали за 670. Не 30 долларов, а 11. Думаю, через год она будет на развалах у метро по полтора доллара. Но вдруг раскупят?
Тираж 3 тысяч.
Автор — профессор Оксфорда Диармайд Маккалох. Правда, на стр. 14 он обозначен как Дармейд Маккалоч. Эту часть переводила Наталья Холмогорова, две другие Василий Воздвиженский и Ирина Колбутова.
Это, видимо, ответ Оксфорда на многотомную историю христианства Кембриджа. Напечатано как энциклопедия — в две колонки, формат почти А3, но шрифт как в детских книжках — 14 кегель. На странице около 270 слов, общий объём ок. 300 тысяч слов (в «Анне Карениной» — 240 тысяч).
Автор — потомок 3 поколений священников (англикан!), сам — атеист («адогматический христианин», насколько я понимаю, означает именно это, как безалкогольное пиво: воскресения не было, чудес не было, Евхаристии не было, проповеди не было, пожмём друг другу пятки и будем всех любить, но из Евросоюза выходим, чтобы поляки нас не полонили, мальдивынаши, террористов мочим в ватерклозете).
«Две тысячи лет — не так уж и много. Христианство — религия молодая, намного моложе, например, даосизма, буддизма, индуизма или своей религии-прародительницы, иудаизма: в жизненном опыте нашего краткоживущего вида она занимает очень малый сегмент» (С. 16).
Оставив в стороне качество перевода — следовало бы «оно занимает», согласовывать с подлежащим, а не со сказуемым — отметим, прежде всего, глубокий материализм автора.
Время — физическая категория, история — категория антропологическая или, если кто-то отрицает своеобразие человека, психологическая, культурная. Один день Шекспира длиннее всего существования вселенной — даже если день был заполнен хозяйственной суетой или бедняга просто отсыпался после премьеры.
Измерять историю цифрами есть полезный мнемонический приём, легче запоминать. Иногда это полезный риторический приём, чтобы расшатать устоявшиеся стереотипы.
Человечеству, возможно, три миллиона лет, а может — сто тысяч или тридцать тысяч лет, в зависимости от того, как мы определяем человека. Именно человеку надо дать определение, человечество производное от человека, не наоборот.
Сам человек и не должен соглашаться измерять свою жизнь годами. Иначе теряет смысл свобода. Жизнь в рабстве, жизнь в тюрьме, жизнь в коме оказывается столь же нормальной, как жизнь в свободе, жизнь в любви, жизнь в труде. Тем самым размывается не понятие нормы, а понятие жизни. Нормой признаётся смерть, жизнь — лишь особая разновидность смерти. Человек — чуть более разнообразный раствор, чем морская вода.
Это определение по нижней границе, его нетрудно дать — определение по верхней границе дать трудно, потому что у жизни нет верхней границы, жизнь заключается в преодолении постоянно образующихся верхних границ.
Только приняв, что у жизни нет верхней границы, что для жизни норма — ненормальна в силу жизни как творчества и избытка, можно по-настоящему защитить жизнь того, кто находится в коме, в старческом маразме, в тюрьме. Потребовать отмены пожизненного заключения — которое вполне допустимо, если тюрьма норма. Потребовать, чтобы лишение свободы не превышало срока в 15 лет. Потребовать ухаживать за аутистами и «овощами», а не бросать их на свалку. Потому что интенсивность жизни, во-первых, не однородна, импульсная по характеру, во-вторых, измеряется не по внешней шкале, а по внутренней, от некоей точки внутри человека, а не по шкале налоговой полиции. Творчество — не количество трусов, пошитых заключённым, не количество монографий и статей университетского профессора.
Что до характеристики христианства как религии 2000-летней (плюс тысяча лет предисловия), то это навязывание читателю определённой картины мира, в которой иудаизм — прародитель христианства (и, видимо, пращур ислама), в которой всё чётко разделено по полочкам. Это бюрократическая картина мира, картина мира той же налоговой полиции. У всего должны быть чёткие рамки, координаты, уставы. Для чиновника, которому поручили наблюдать за религиями (само существование такого чиновника, заметим, есть огромная ошибка и трата налогов не по назначению) такое деление нормально, как и для обывателя. Историк же должен как раз деканонизировать стереотипы, вырывать жизнь из объятий администраторов.
История есть деадминистрирование. Это особенно нужно подчеркнуть, потому что позитивистские, материалистические коннотации в современной культуре ведут к прямо противоположному: попытке уничтожить историю как науку, распределив её предмет между статистикой, социологией, психологией, культурологией и свалкой. А история занимается человеком как таковым, человеком в его единстве с человечеством — и только история, не антропология — так что подобные попытки ведут и к ухудшению качества знания о человеке, и к дегуманизации самой жизни.