Человечество в кавычках — это «церковь», «умма», «верующие», в общем, все, кто полагает своим призванием служение Богу, соучастие в единстве, которое даёт Бог, единстве людей.
Есть маленькая проблема: единство начинается с очередного разделения. Эта проблема имеет псевдо-решение, очень распространённое, даже, кажется, всеобщее для людей: кто не с нами, те нелюди. Не в Церкви — значит, неполноценный.
Такое «сектантство», «эксклюзивизм» может быть выражено грубее, может быть выражено деликатнее (современный иудаизм говорит «посторонние праведники» — «праведники язычников», но это всё равно «обречённые на гибель»).
Обычно налицо «среднее», «умеренное» (хотя с точки зрения Бога всё равно гнусное и греховное) отношение к окружающим как к конкурентам разной степени неприемлемости. Есть Церковь, христианство, иудаизм, атеизм, они соперничают друг с другом. Рыночные отношения. Причём, действует американский принцип: победитель получает всё. Но это в вечности, а пока критерии успеха — как в бизнесе, сугубо количественные показатели.
Количество последователей, количество представителей в органах власти, количество законов, принятых по настоянию той или иной религии, того или иного мировоззрения. Количество священников, храмов, богословов, стоимость картин/икон/статуй. Наличие своего государства — Ватикана, Израиля, Афона, Нотр Повр Сен Рюс.
Средства к достижению таких целей, конечно, тоже материальные — камни для храмов, бумага или электронные носители для книг, ткань для богослужебных облачений, полиция и тюрьмы для не подчиняющихся принятым законам. Плаха и костёрчик опционально, если повезёт.
В итоге «исторические пути христианства» выглядят как участие в каком-нибудь телешоу, где надо добраться до приза, преодолев разнообразные препятствия: съесть червяка, проплыть сквозь озеро г...на, подраться на верёвке с другим участником и сбросить его.
Реальная цель Бога — она же и цель верующих — совсем другая. Адам и Ева согрешили не тем, что занялись сексом до брака, не тем, что использовали презервативы, не тем, что у них была неправильная ориентация. Они не сделали ни эвтаназии, ни аборта, ни ЭКО. Они не были коммунистами или фашистами, демократами или монархистами. Они всего лишь сосредоточились на себе. Единство было нарушено — единство с миром и с Богом. Возобладала власть, которая сосредоточена на себе, а всё окружающее воспринимает как предмет.
Цель Церкви, цель христианства — восстановление общения с Богом здесь и сейчас. Это и есть Царство Небесное, пришедшее в силе в душу верующего. Восстановление единства с Богом и через это единство — единство с творением и единство с людьми. Единство общения, знания, любви.
Заставить всех жить праведно, создать интернет, истребить аборты, ввести всеобщее образование и медицину, победить войны, ложь, диктатуры, слетать на Луну, — это не цель Бога. Во всём этом нет ничего дурного, но это — дела земные, а не Божьи.
Цель — знание, общение, любовь — может быть обозначена одни словом: Слово. Людей надо спасать от бессловесности — и от разнообразной немоты, и от ещё более разнообразной псевдо-речи, псевдо-общения.
Средства, соответственно, тоже — исключительно слова.
Критерии успеха, соответственно, тоже слова. Там, где неверие горько говорит «слова, слова, слова», там вера радостно говорит: «Слова! Слова!! Слова!!!» Слава Слову! Слава Словом! Слово — сила, и нет иной силы, кроме слова, и знание пророк его, а общение плод его.
Есть две крайности: эскапизм и активизм, интериоризация и экстериоризация. Свести духовную жизнь к личному самосовершенствованию, аскетике с мистикой, либо свести духовную жизнь к социальной активности.
Христос сравнивал нас, Своих последователей, с дрожжами, с солью — с тем, что растворяется и этим преображает среду, мир. Две тысячи лет назад не было переливания крови, с сравнить с которым следование Христу ещё точнее.
Если бы Иисус ничего не говорил, просто пожертвовал бы Собой — это был бы эскапизм, интериоризация, ничего не говорящие никому.
Если бы Иисус только говорил, только учил подставлять щёки жаждущим подраться и тарелки жаждущим поесть, это было бы сведение жизни к социальной активности.
Истина не в том, чтобы избегать крайностей, не в несуществующем среднем пути, а в соединении крайностей. Внутренняя жизнь — не только кровь, но и слово, внешняя жизнь — не только слово, но и кровь. «Сын Божий» есть соединение несоединимых крайностей, и нам по этому же пути. Быть безмолвными проводниками, трубочками, по которым Жизнь, Кровь Христова поступает в человечество, оздоровляя и преображая его, быть и говорящими о Боге, напоминающими о существовании Бога, о вечности, о любви, об истине человечности и бессмертии человека.
В 2019 году Константинопольский патриарх объявил о том, что во всех странах Западной Европы русские православные приходы должны подчиняться епископы соответствующей страны, а не составлять некую ассоциацию (архиепископию) поверх границ, на манер интернационала. Начались переживания, причём Московская Патриархия любезно предложила принять под себя все эти приходы на любых условиях.
Страдания идут, конечно, ещё и от того, что в обещания Московской Патриархии верить трудно.
Нынешние страдания русских православных приходов Западной Европы — это Церковь, конечно, но это история не Церкви, а кремлёвского ползучего империализма, строительства «русского мира». Видите ли, не хотят русские православные «под греков»! Константинополь распорядился, чтобы в каждой стране Западной Европы все приходы подчинялись местному епископу, чтобы не было «архиепископии» — аналог личной прелатуры у римо-католиков, типа Опус Деи. Все иезуиты во всём мире подчиняются одному епископу. Русские хотят «интернациональности» — вот где бы ни были, хотим быть в союзе с русскими православными. То есть, обвиняют Константинопольского патриарха в «папизме», а точно такого же и даже более гнусного, потому что чисто националистического папизма Кремля не замечают. Кончится тем, что и Бога в папизме обвинят.
И в итоге попадают прямо в объятия ГРУ, Кремля, гебухи, военного министерства. Кто по наивности, кто по ностальгии, кто — это самое ужасное — по нелюбви к «грекам». А ведь всё так по канонам просто: приехал в чужую страну, находишь своих единоверцев, молишься с ними на их языке. Всё! Ах, другие националисты и мы тоже так хотим?!... Когда грешат, оправдываясь чужим грехом, это грех в квадрате.
А вот бы греки так отнеслись к апостолу Павлу! Ну и сидели бы все сегодня в Парфеноне по-прежнему. А русских бы просто не было бы либо молились бы Роду. Да и так ему, в общем-то молятся.
Нация есть фикция. Христос есть реальность.
Эссе вышло вышло из застольных бесед. Столы разные бывают, и эссе можно усадить за парту, поставить эссеиста перед столом экзаменатора — отсюда «эссе» как «сочинение» в современном английском. Но публичный дом не ЗАГС, сочинение не эссе. Эссе бесцельно. Поэтому оно именно «вышло» из застольных бесед, покинуло их. Но как «покинуло»: эссе иногда может всплыть всюду как фиалка в проруби. Например, в евангелии Иоанна монолог Иисуса за Тайной вечерей — типичное эссе, но это ясно только задним числом, что делает эссеистичность этого эссе неполноценной.
Первый в истории эссеист одновременно и самый великий, тут прямо как в истории драматургии, где Шекспир и первый, и последний. Монтень — не просто эссеист, он первый и последний успешный эссеист, его эссе были таким же бестселлером, как эразмовы пословицы, реколлекции Лойолы и раблезианство Рабле. А затем сам спрос на эссеистику упал, и довольно резко, так что Лев Толстой был вынужден прятать свои эссе в беллетристике, что очень эту беллетристику украшает, но эссе на пользу не идёт никогда. Единственным исключением можно считать «Москва-Петушки», где граница между Монтенем, Щедриным, Салтыковым и Шаламовым растушёвана.
Проблема с эссеистикой та, что она непременно от первого лица, а чтобы писать от первого лица надо иметь это самое лицо, и именно первое. Большинство-то лиц у личности — дай Бог, если четвёртое или третье, редкий писатель долетит до второго, а уж до первого — ну вот, эссеисты. Да и те с облегчением соскальзывают — у того же Монтеня дневник путешествия в Италию вовсе не эссе. Что опять же заставляет оценить путешествие Венички в Кремль, которое вовсе не путешествие, а эссе. Кстати, да — кроме «Москва-Петушки» есть ещё одно эссе, и преогромное, в шкуре романа — Шенди! А вот путешествие Стерна вовсе не эссе.
От застольной беседы эссе унаследовало одну черту — приятственность. Оно должно доставлять удовольствие, а для этого оно должно быть языковой игрой. Игрой словами, мыслями, цитатами, аллюзиями и пр. Тут Рубикон между эссеистикой и философией, и Платон всё-таки не эссеист или, точнее, обычно не эссеист. Он, конечно, играет языком, но всегда хочет победить. Это застольные соревнования, а эссе это воплощённое миролюбие. Вот почему «Быть или не быть» вовсе не эссе, хотя и похоже. В театре сюжет, квест, интрига. Кстати, эссе не может быть с рифмой, и даже верлибром не получится — потому что игра игрой, но именно игровая игра, а поэзия игра профессиональная, платят за неё или нет.
Эссе играет словами в отсутствие собеседника. Оно приятно автору, ему доставляет удовольствие, не читателю. Если в тексте обращение к читателю — пиши-пропало, это не эссе. В эссе читатель ощущает себя вуайеристом, агрессором — сознавая, что написано именно для него, что от Монтеня до Розанова эссеисты эксгибиционисты. Но хорошо одетые эксгибиционисты! Эксгибиционисты-денди!!
Сравнивая литературу с музыкой: эссе, конечно, додекафония. Пост-музыка. Хорошо темперированный хаос. В современном русском языке эссе встречается редко — оно плохо совместимо с необходимостью выживать, зарабатывать, с растворённостью всех во всём. Эссе стало принимать неожиданные формы — началось с пародий на патерик у Майи Кучерской, достигло совершенства у о. Сергия Круглова в житии св. Вжуха. Но это, конечно, не от хорошей жизни, это от суженности аудитории. Ну какая в России у эссеиста аудитория?! Не Тулуза, ох, не Тулуза... Каков мэр, такова и эссеистика, и если в мэрах не Монтень...