Идея «апостольского преемства» крайне любопытна для историка, ведь тут христианство сохранило и развило практику, которая в иудаизме исчезла. Попытки восстановить рукоположения как средство материальной верификации духовного лидерства предпринимались в иудаизме неоднократно как минимум с XVI века, но ничем не закончились.
В христианстве же изощрённая система канонического права, регулирующая «преемство», вся стоит на трёх дырах.
Во-первых, нет никаких данных о рукоположениях первых веков церковной истории. Только легенды, исходящие из принципа Ермолки Моисея: «Моисей носил ермолку, потому что он был обязан это делать». Апостол Пётр должен быть в Риме, потому что он должен был быть в Риме. «Апостольские постановления», которые описывают порядок поставления в епископы от имени ап. Симона Кананита — сочинение второй половине IV века, причём, видимо, написано арианином, поэтому Пято-Шестой собор эти постановления не признал
и лишь в Средние века они получили статус авторитетного текста. Настоящий апостол — Павел — один раз призывает своего ученика ставить побольше «пресвитеров», имея в виду именно епископов, и не говорит ни о каких двух или трёх со-поставляющих. Да и откуда бы они взялись, при малочисленности тогдашних верующих в Христа?!
Во-вторых, рукоположение, акт в высшей степени физиологический, было подчинено утончённой идеологии «еретичества»: если рукоположение совершает «еретик», оно недействительно. В городе должен быть только один епископ, но если епископ — еретик, он уже не епископ. В итоге сегодня в городе может быть два десятка епископов с одним титулом. Но само понятие «ереси» при этом является тем, что нужно доказывать.
Образуется порочный круг, когда то, что нужно доказать, доказывается при помощи того, что нужно доказать. Нужно заметить, что тут христианство вполне едино с иудаизмом, где под разговоры о многообразии всё равно налицо очень жёсткие фракционные деления, и фанатики от иудаизма так же не признают женщину раввином, какие бы ни были её взгляды, как фанатики от христианства не признают женщину священником или епископом, сколько бы мужских рук ей не «передавали» благодать.
Для «своих» вводится множество дополнительных условий: получить духовное образование, а то и воспитание («формацию»), не быть моложе определённого возраста и мн. др. Вводятся, чтобы закрепить свою власть, и по этой же причине нарушаются, когда босс решит, что нужно нарушить. Потом мы удивляемся, почему люди шарахаются от Церкви.
В-третьих, в древних (хотя далеко не апостольского времени) апостольских правилах как граната с вынутой чекой лежит канон:
«Аще который епископ, мирских начальников употребив, чрез них получит епископскую в Церкви власть, да будет извержен и отлучен, и все сообщающиеся с ним».
Церковно-славянский перевод очарователен: «мирских начальников употребив» означает, что некие мирские начальники, то есть, политики или диктаторы (смешивать два этих ремесла есть тьма охотников, я не из их числа) «употребили» верующего христианина, сделав из него епископа, то этого «употреблённого» следует считать анафематствованным. И всех, кто с ним общается — тоооже.
При этом в течение всех Средних веков светская власть («мирские начальники») совершенно официально контролировали назначения епископов. Этот контроль принимал различные формы, с ним боролись (отсюда «спор об инвеституре, знаменитая Каносса), но контроль этот был всегда. Он исчез — в той или иной степени — только, когда светской власть стало плевать на Церковь, и только там, где ей плевать. К сожалению, наплеватианство, лучшая модель церковно-государственных отношений, ещё утвердилось не всюду.
Церковное сопротивление тоталитаризму в советской России часто взывало к этому канону, который нарушался Лубянкой с особым цинизмом, ведь тут «мирские начальники» были ещё и неверующими. Однако, заметим, канону безразлично, верующий начальник или нет.
В этих условиях рассуждения о «каноничности» и «преемственности» носят сугубо опереточный характер. Преемственность налицо, их даже слишком много: есть преемственность телесная, есть преемственность предательства, есть преемственность манипуляций, есть преемственность бесчеловечности и вранья. Все они тесно переплетены друг с другом, и любые притязания расплести, «очистить Церковь раз и навсегда» лишь туже затягивают этот узел.
Это самоудушение будет продолжаться до тех пор и в тех точках, где вера основывает себя на власти, а не на общении. Единственная подлинная преемственность есть преемственность слова, речи, коммуникации, процесса даже не двустороннего, а миллионностороннего, одновременно средства и цели жизни.