«И вывел их вон из города до Вифании и, подняв руки Свои, благословил их. И, когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо. Они поклонились Ему и возвратились в Иерусалим с великою радостью» (Лк 24:50-53).
«Сказав сие, Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо. Тогда они возвратились в Иерусалим с горы, называемой Елеон, которая находится близ Иерусалима, в расстоянии субботнего пути» (Деян 1: 9-12).
Замечательный биолог Алексей Кондрашов в сердцах написал, что Бог, может, и есть, но «уши вянут» от того, что религии проповедуют заведомое вранье вроде полётов Иисуса в небо.
Заявление эмоциональное, не рациональное. Логика говорит, что, если Бог есть, то возможные любые необычные явления, Богом инициируемые. Допускать, что Бог есть, и не допускать, что Бог может всё, означает противоречить себе.
Кстати, для современного атеизма это характерно. Даже Докинз вроде бы допускает существование какого-то «высшего разума» или что-то вроде, главное — Бог не «личный», не «вмешивается».
Горячая, истовая вера в то, что Богу не нужно доверять ни в чём — не потому, что Бог ненадёжен и может подвести, а потому что Бог принципиально нами не занимается.
Рассказ о вознесении уникален тем, что он один в двух экземплярах. Лука им закончил первую часть книги и им же открыл вторую часть. Вышел «нахлёст», позволяющий лучше понять логику писателя. Писатель пишет, а не фотографирует, и более всего пишет писатель, описывающий неописуемое. Конечно, Луке далеко до математиков или физиков, у которых что ни слово, то знак, символ, метафора. Но он делает, что может — например, внезапно во втором рассказе появляются двое в белом. Это противоречие первому рассказу? Да нет, это просто, как говаривал Гораций, «поворот стиля».
В рассказе нет слов «полёт», «полетел». Вообще нет. Так что говорить о «полёте Иисуса на небо» означает искажать текст.
Любопытно отметить, что синодальный перевод заменяет «был возносим» на «возносился»: «анэфэрэто» (Лк 24:51), «анэлэмте» (Деян 1:2). В Деян 1:9 не «поднялся, а «был поднят» — «эпэртэ».
Понятно, что «поднял», «вознёс» — Бог.
Облако упоминается лишь во втором рассказе.
Ключевой вопрос: а как ещё описать неописуемое? Что именно неописуемо? Да то, что Иисус не пропал. Не исчез. Он есть. Он рядом. Вера не просто вспоминает Его, Его жизнь, смерть, воскресение. Вера живёт в Его присутствии. Я умру, а Иисус останется в том мире, где меня уже не будет. Но я не «встречу» Его. Я Его уже давно встретил, скоро полвека будет.
В русский язык в 1990-е годы проник с голливудскими фильмами американизм «мы его потеряли». Жалко исконно русских «дал дуба», «откинулся», «гигнулся». «Потеряли» — то есть, он живой, но мы от него оторвались в толпе.
Глупое выражение, но и смерть — ситуация глупая. Для человека. Обезьяна сдохла — нормальна, а человек-то, человек… Что с ним? А вот… «Потерялся».
«Вознесение Иисуса» — это ведь не что-то исключительное. Это использование очень старой метафоры: вот есть души животных, они опускаются, а душа человеческая — подымается.
«Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?» (Еккл 3:21).
Вопрос подразумевает, что вот так веровали во времена Екклесиаст, а он взбунтовался: может, всё наоборот?!
Потерял человек монету, нашёл — поднял. Вот и всё, что нужно знать о метафоре вознесения. Только в нас ценность и материал не совпадают, как и в монете, а в Иисусе было полное совпадение. У нас материал остаётся и идёт в переплавку, а Он — вот Он, в каждой Евхаристии, в каждом воспоминании. Не потому, что мы такие мощные вспоминатели, а потому что Он так сказал. И мы возносимся, когда мы с Ним, и опускаемся, когда живём как животные.