14 октября 2000 г.

ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ

Анатолий Стреляный:

Николай Бердяев, осуждая большевистское намерение построить новую Россию, взывал к памяти умерших: какое право, мол, имеет одно поколение, поколение живых, переиначивать всю жизнь, не учитывая идеалов ушедших поколений. Почему мнение живого "Васи Пупкина" важнее советов святого, но умершего, князя Владимира Красное Солнышко? А с другой стороны: есть ли у человека право оставлять какие-то заветы? На протяжении большей части истории человечества умерших боялись, задабривали их, но не слишком спешили их слушаться. Христианская же вера в воскресение сделала различие между миром живых и миром мертвых весьма непрочным. В чем же должна проявляться верность мертвым? Насколько человек свободен от порядков, которые складывались давно умершими людьми?

Яков Кротов:

Этот выпуск нашей передачи будет посвящен живым и мертвым, их взаимоотношениям. В течение тысячелетий в разных языках бытовало выражение "присоединиться к большинству". Действительно, вплоть до самого недавнего времени люди, которые уже завершили свой жизненный путь, составляли большинство, а живые всегда были меньшинством. И только в начале 20-го века, в результате демографического взрыва, впервые в истории человечества число людей, живущих на планете, превысило число людей, покинувших поверхность земли. Об этом вряд ли знают многие, но, тем не менее, современная цивилизация - современная западная цивилизация, конечно, - это очень четко внутренне сознает. И современный человек ведет себя так, как если он действительно является представителем большинства. Короткие похороны - и затем уже умерший человек для нас не существует, он оказывается "за гранью".

В сегодняшней России, однако, положение намного сложнее. Потому что после падения коммунизма не только христианство выступило на арену, но остается и атеизм и, наконец, появляется и своеобразное язычество. Оно формируется как бы "из ниоткуда", словно сплетается в воздухе из внутренних настроений и чаяний людей. И я боюсь, что большинство современных жителей России являются, прежде всего, такими стихийными язычниками. Об этом говорят многие проповедники, подчеркивая, что мало кто на Пасху идет в церковь, большинство - направляются на кладбище. И некоторые епископы даже критикуют в этой связи городские власти за то, что те выделяют транспорт для подобных поездок, и говорят, что это противоречит канону православия. Действительно - противоречит, но это означает, что православные - в меньшинстве. Есть ли различие между отношением к мертвым в христианской традиции, в традиции языческой, секулярной, и каковы эти различия?

Елена Хабургаева:

Различия, конечно, есть. Будучи коренной москвичкой, в детстве, то есть это где-то 50-60-е годы, я очень хорошо помню - мы тогда жили все дворами, улицей - как соседи и жители наших окрестных домов собирались и стойко ехали на кладбище с крашеными яйцами именно в то время, когда должна была бы быть Пасха, которую не отмечали как сейчас, естественно. Это было очень красиво, это очень было как-то весело, потому что соседи приезжали несколько навеселе. Но вот, откровенно говоря, даже имен покойников часто мы не знали и не слышали ни в разговорах в коридоре, ни в разговоре на улице, они не упоминались, упоминалось то, как весело съездили. Сейчас я, конечно, вижу... да нет, наверное, почти то же самое, те же толпы людей сейчас массами едут на Пасху и на Радуницу. Что до меня, то я, честно говоря, не езжу. Каюсь - грешна. Мое искреннее убеждение состоит в том, что прежде всего - помнить о наших мертвых, мы должны молиться, даже, может быть, не столько об их душах, сколько о том, чтобы наша душа, пока мы здесь живы, продолжала быть связана с теми душами наших дорогих усопших и чтобы эта связь как можно дольше не прерывалась. По крайней мере я знаю, я читала и просто почувствовала сама, как-то, когда была в храме на дне памяти своего отца, и я действительно страстно пыталась, как умею, молиться о том, чтобы он мог с Божьей помощью помочь мне, находясь там. Отчего-то у меня нет сомнений, что ему хорошо. И вот, поплакав, конечно, я вышла из храма с чувством радости, с чувством безусловной веры в то, что папа меня слышал, папа меня видел, и он меня не оставлял, и не оставит.

Яков Кротов:

В сегодняшней России, где религиозные люди все-таки являются пока меньшинством, часто подчеркивается то, что сближает христианство с другими религиями. И, прежде всего - уважительное отношение к умершим. Но история религии говорит нам, что здесь между христианством и большинством других религий все-таки - значительная пропасть. Потому что большинство религий относятся к покойникам, скорее, со страхом. И погребальные обряды призваны структурировать, оформить перевод человека из касты живых в касту мертвых, из мира живых в мир мертвых. Отсюда такой страх перед так называемыми "незалежными" покойниками, перед людьми, которые умерли без соблюдения соответствующих подобающих обрядов, чье тело не было погребено должным образом. Тут появляется страх, если человек не похоронен по-настоящему, то он еще не настоящий покойник, он не до конца умер, он из мира живых наполовину ушел, в мир мертвых не пришел. Это как бы упырь, нежить, и он будет таковым, пока не соблюдут, не выполнят обряд перехода. И отсюда - такое стремление в современной России часто как-то оформить место катастрофы: тут погиб человек внезапно, тело его могло даже исчезнуть в результате взрыва. Утонул корабль, подводная лодка. И удивительное дело, на месте этого взрыва или катастрофы ставят венки, укрепляют мемориальную доску и запрещают фотографировать. Так было в Москве в переходе на Пушкинской площади. Потому что - подспудно верят, не всегда давая себе отчет в этом, что душа погибшего человека витает здесь, она не нашла успокоения, и фотография, как и зеркало, может ее удвоить и затруднить ее переход в мир погибших. Значит, обязательно надо правильно похоронить.

И здесь христианство часто оказывается революционным явлением, потому что многие христиане пренебрежительно относятся к обряду похорон. Понятно почему - прежде всего, думают о воскресении.

И второе принципиальное различие между христианством и большинством других религий в отношении к душам умерших. В большинстве религий представление такое, что эти души находятся где-то во мраке, в серости. Даже в иудаизме, в книге царя Соломона говорится о том, что никто не знает - душа человеческая восходит ли вверх или опускается вниз, подобно душам животных. Судьба умерших трагична, непонятна и загадочна. И часто этим пользовались в древности, даже Библия описывает как царь Саул в тяжелую минуту обращается за помощью к ворожее, к эндорской волшебнице, чтобы та вызвала дух его предшественника, чтобы он получил совет. И эти волны увлечения спиритизмом вновь и вновь поднимаются в христианском мире. Достаточно назвать имя великого химика Дмитрия Менделеева, который был убежден, что за спиритизмом, за общением с душами умерших стоит какая-то реальность, что это технически возможно. Мода уходит, но не уходит неизбывная жажда людей каким-то образом общаться с умершими. А христианство ставит здесь жесткий запрет. Почему?

Сергей Ряховский:

Наверное, лучше всего задать вопрос Господу Богу, почему мы, зная, что это технически возможно, духовно-технически возможно, мы все-таки лишены такого права на основании священного писания общаться с духами умерших. Ведь на самом деле это бы облегчило нам жизнь. Может быть это дало бы ответы на те вопросы, которые мы сейчас, если бы их узнали, мы бы по-другому строили свои отношения с Богом, мы бы по-другому смотрели бы на свое предназначение, на свою судьбу, на то, что мы вечны. Наверное это бы человечество изменило. Здесь мы должны вернуться в Эдемский сад. Это необычный такой ответ, в том, что произошло в Эдемском саду кроется тайна, почему Бог поставил ограничение для нас в общении с душами умерших. Бог может со своей стороны открыть нам через какие-то сновидения, видения или еще что-то, в этих сновидениях могут фигурировать люди, умершие давно, и Бог может через них открывать нам какие-то вещи. Я это допускаю и это допустимо на основании священного писания. Но это не наше желание, это Божье желание. В Эдемском саду произошло то, что мы знаем все, это желание человека познать добро и зло. К какой категории Бог относит желание человека проникнуть в тайну ангелов или же умерших людей, где они, как они, что с ними, как они могут объяснить наше бытие здесь. Я думаю, что именно там в Эдемском саду произошел этот раздел между тем, что можно и что нельзя. Человек, познавший добро и зло, ограничил себя. Если бы человек не вкусил от древа познания добра и зла, наверное этого вопроса сейчас просто не стояло бы, мы бы были как боги.

Яков Кротов:

Христианство освобождает умерших от власти живых. Человек теряет право манипулировать душой, которая уже покинула этот мир. Один из классических девизов язычества, римского язычества - о мертвых говорить либо хорошо, либо ничего. Это отнюдь не призыв почитать покойника за какие-то его великие добродетели, это предупреждение: покойник может рассердиться, умерший может из-за гроба, невзирая на все предохранительные обряды, которые все в основном сводятся к тому, что воспроизводится в миниатюре похороны, умерший, рассердившись, может дотянуться до тебя, значит надо этого остерегаться. И здесь христианство оказывается совершенно безбоязненным и дерзновенным. И на протяжении всей церковной истории мы видим, как христиане судят умерших, невзирая на все традиции. Потому что, когда речь заходит об истине, то оказывается, что здесь никакой страх перед покойником не должен срабатывать. Чем отличается в этом смысле христианская позиция от языческой?

Валентин Чаплин:

Христианство в этом отношении поступает еще значительно как бы мудрее. Оно сохраняет в этом тайну. Суд Божий - да, каков он - никто это не расшифровывает. Куда уходят души наши - это тайна.

Яков Кротов:

Однако сегодня на церковных прилавках можно купить брошюрки и толстые книжки, где об этих тайнах божества все расскажут, все покажут. Какие мытарства проходит душа после смерти, сколько там ступеней, с какой стороны ангел подходит, с какой стороны - бесы, видения преподобной Феодоры, знаменитой византийской святой. В Византии в древности все эти тексты оставались где-то на периферии церковной жизни, а сегодня вдруг, и именно в России, они вышли вперед. Такое ощущение, что в православную церковь обращаются именно те люди, которых очень беспокоит судьба умерших, даже не своя, может быть, но своих родственников. Наверное, это понятно: после стольких лет довольно бурной истории, когда вопрос о суде стоит остро. Но насколько все эти книжки отражают действительность?

Валентин Чаплин:

Не надо путать церковь Христову как тело Христа, не надо путать Евангелие - со всем тем книжным колоссальным количеством, обилием, к которому нужно, мне кажется, подходить очень выборочно. Это есть большая трудность, это сейчас мы завалены всевозможными брошюрами и так далее. Очень трудно, в общем-то, разобраться, какая полезная, какая вредная и так далее. К сожалению, есть люди, у которых невероятно работает фантазия. Эту фантазию они излагают, и иногда это носит какой-то, я бы сказал, смелый псевдохристианский характер. Мне кажется, что мы не должны говорить больше, чем сказал нам Спаситель.

Яков Кротов:

Таким образом, христианское откровение было сперва воспринято как открытие мира умерших, дотоле погруженное в неизвестность, и вчерашние язычники стали увлеченно разрабатывать картины этого загробного мира. И мы превзошли в детальности даже древних египтян. В 16-м веке протестантизм восстал против такой ориентированности на мир умерших, на сосредоточенности на посмертии. И католичество, как и православие сегодня, в целом предпочитают молчать о загробной судьбе людей. Чрезмерная заинтересованность тем миром в ущерб этому миру рассматривается теперь большинством христиан как некоторое нарушение духовного целомудрия. И причина - в самом христианстве. Вера в Христа открывает условность деления людей на живых и умерших. Многие умершие более активны и живы, чем живые. Два мира невидимо соединяются. И как живые, так и умершие оказываются не в отношениях иерархии и зависимости, а в отношении сотворчества и сопереживания. К умершим относятся так же, как и к живым, а это означает - любить, не навязываясь, помогать, не трубя об этом, заботится, не вторгаясь в то, что составляет тайну чужого существования, не важно, до гроба это существование или после. И когда некоторым христианам не нравится непочтительное отношение современного мира к миру загробному, равнодушие к умершим и их заветам, то стоит помнить, что такое секулярное отношение к миру умерших - это только надстройка на христианстве, которое раскрепостило, освободило - и живых, и умерших. Сегодняшняя Россия оказывается отброшенной в средневековую эпоху, когда в 13-м столетии появился венец средневековой поэзии - "Божественная комедия" Данте. Описание загробной жизни, все четко структурировано. В чем же здесь отличие тогда христианства от язычества, от других религий?

Ольга Кверкелия: Христианство - по крайней мере, в этом вопросе - хотя, мне кажется, не только в этом вопросе, просто-напросто лучше понимает, обнажает скрытый смысл того, что интуитивно или на мистическом опыте, на мистическом уровне было свойственно еще неандертальцу. То же самое касается отношения к умершему. Я этим занималась достаточно долго, причем - именно дохристианской эпохой, в основном, и очень ранним христианством. Вот этот момент структурирования - он тоже появляется чрезвычайно рано. Конечно, я не думаю, что можно это сказать про палеолитические и мезолитические погребения, там еще как бы и самой структуры общества или стада первобытного еще нет настолько явно. Как только появляется понимание социальной структуры, автоматически она сразу начинает появляться в погребении. Загробный мир очень быстро приобретает вполне законченные черты восприятия. Это удивительно, потому что сама идея возникновения, само возникновение версии, что этот загробный мир существует - конечно, это мистическое предвидение христианства. И христианство в своей реализации, уже в актуализации всего этого - вывело на уровень сознания то, что древний человек, человек бронзового века, как говорится, нутром чуял.

Яков Кротов:

Христианство далеко не едино в своем отношении к умершим. И особенно нарастают разделения внутри христианской традиции, внутри христианского мира в 16-17-м веках и до сегодняшнего дня. Появляется протестантизм, который вообще отвергает многие вековые традиции христианства, традиции поминовения усопших, молитв об усопших и молитв усопшим святым. И здесь формируется современный секулярный мир. Изменение отношения к умершим влечет за собой и изменения в экономике, изменения в культуре, изменения в семейной жизни. Каким образом перемена нашего взгляда на умерших, развитие христианской традиции - влияет на современный мир?

Этот выпуск нашей передачи посвящен отношениям живых к умершим. Эти отношения достигли своего апогея, максимальной напряженности в христианской Европе в 15-16-м веках. Памятником им на Западе стоят готические соборы, они невероятно длинные, не только - высокие. Почему? Потому что в этих соборах совершали, прежде всего, не только воскресную службу, но - заупокойные мессы. И каждый аристократ, каждый купец, который заказывал эти заупокойные мессы, чтобы их служили на протяжении многих лет, иногда многих десятилетий, закупал место внутри собора, и тогда пристраивали специальный боковой алтарь, чтобы там священники из года в год служили заупокойные мессы по этому роду. В России тоже есть памятники этой заботе о покое усопших. В 15-16-м века при монастырях появляются вкладные книги. Русские дворяне, бояре - жертвуют целые деревни и села за упокой умерших. При этом умершие сами распадались на две касты: те, о которых надо молиться, чтобы им простились их грехи, (это большинство умерших) и элита, те люди, которые признаны святыми, грехи которых не мешают им уже сейчас находиться в райском блаженстве. За упокой умершего обычного человека служат панихиду, к святому умершему обращаются с молитвой, с молебном.

И в 16-м же веке происходит бунт против такого расслоения мира умерших на две неравных части. Это - бунт Лютера, это - бунт протестантизма. И не только это было на Западе, это было и в России. Стригольники, другие еретики 15-16-го и 17-го веков, прежде всего, восставали против чрезмерной озабоченности судьбой умерших, против того разложения финансового, которое с этим соединялось. Потому что это был фактически огромный бизнес, большие деньги, наличные деньги и считалось, что это развращает духовенство, которое, на самом деле, было такое же нищее, как и все люди той эпохи. И современного протестанта православный католик легко походя может упрекнуть, если в нем есть агрессивность, что протестант безразлично относится к судьбе умершего христианина. Разве это не обрыв церковной традиции многовековой?

Сергей Ряховский:

На самом деле это, часто кажущееся, среди протестантов, среди евангелистских христиан - безразличие к некому почитанию, к некоему ореолу тех людей, которые были героями веры, которые страдальцы, мученики и так далее, которые отдали сердце, которые отдали свою жизнь за Господа. Безразличие - их не поминают в молитвах, им не молятся. И просто простым людям, поминальные молитвы, ходатайственные молитвы. На самом деле, в протестантизме, в евангелиевском движении больше доверия, признания текстов Ветхого Завета - в том их аспекте, который (я думаю, мы здесь с православными похожи) не говорят о жертве, о конкретной, реальной жертве, скажем, и исполнении неких законов, которые связаны с жертвой. Вот, давайте такой аспект - святые, молитва святым. Это легкий путь, это околоязыческий путь все-таки отношения с Богом через неких посредников, будь то дева, будь то угодники, будь то ходатаи, это неважно. Это - достаточно легкий путь. То есть, это - человек, который знает мои проблемы, который жил со мной на земле; один защищает мореплавателей, другой защищает земледельцев, третий защищает воинов и так далее. Он - ходатай за тех. То есть, мы этим ограничиваем всемогущественность Бога, мы этим как бы создаем, что Бог не знает этих вещей, ему нужны посредники, ему нужен некий ходатай. То есть, нет личного общения человека с Богом. Да, ортодоксальная церковь этот постулат отвергает напрочь, его нет, этого личного общения между простым человеком и Богом, и не может быть: есть церковь, есть священник. Да, церковь, без церкви вообще все остальное немыслимо, священники нужны.

Вопрос - каковы их обязанности? Когда мы ограничиваем Бога, я так скажу, почему мы не молимся святым, мы почитаем святых, святых, которые прославили христианскую веру, мы их почитаем. Но - не молимся, потому что мы не хотим ограничить величество, всемогущество Бога. И для нас есть, как написано в писании, един посредник между Богом и человеком - Иисусу Христос распятый, воскресший и вознесшийся, на небесах восседающий. И каждый из верующих в нем находится, и он в нас. Когда мы принимаем святое причастие, для нас это такое же таинство, как и для православных, и для католиков, то этим самым мы становимся одна и та же плоть, одна и та же кровь, единство. И здесь посредничество, мы этим умоляем значимость Голгофы, мы умоляем значимость креста, мы этим лишаем человека личных непосредственных отношений с Богом. Как бы это ни кощунственно звучало для православного уха.

Яков Кротов:

И, как всегда у протестантов, самая сильная сторона - что Евангелие, источник христианского откровения поддерживает позицию, дистанцирующую духовно-зрелого человека от чрезмерной озабоченности судьбой умерших. Ведь там содержится знаменитый эпизод, когда один из последователей Христа говорит Иисусу: я не могу идти за тобой, мне нужно похоронить отца. Тогда Иисус ему отвечает: пусть мертвый хоронит своих мертвецов, мои ученики идут за жизнью. Что означают эти слова?

Ольга Кверкелия: Только мертвец, то есть нехристианин, в состоянии плакать над умершим, христианин должен радоваться. Только мертвец боится смерти, только мертвец убегает. Христианин, который обрел вечную жизнь, радуется.

Яков Кротов:

А почему же тогда у христиан похороны остаются, и плачем мы на похоронах? Мы - и католики, и православные, и протестанты - ничуть не меньше представителей любой другой религии или неверующие. Откуда эта скорбь, что она означает?

Ольга Кверкелия:

Это - печаль о потере, о нашей потере. Мы же все-таки очень редко сегодня грустим и плачем на похоронах, и, кстати говоря, тут есть обратная закономерность, потому что тот, кого мы сегодня хороним, такая поразительная неприятная личность, которая точно не будет спасена. Мы плачем, потому что она не спасется. Согласитесь, что этот повод для плача - все же не самый распространенный. Все-таки, как правило, мы плачем больше о хороших людях, о которых вообще что плакать, тут действительно радоваться надо. В этот момент мы плачем о себе, о том, что мы потеряли, о том, что мы расстались и не очень понятно, когда встретимся и как эта встреча произойдет и так далее. Что же касается плача об умершем, то, я думаю, что здесь можно было бы очень громко плакать о смерти Гитлера, о смерти Сталина, еще каких-то таких, вот это должно вызывать огромное горе, потому что, в общем, эти люди идут, согласно нашей вере, не прямо уж в Царствие небесное, я надеюсь. Иногда не хватает, как мне кажется, мужества сказать себе, о чем я, мужества сказать, что я плачу о себе. Мужества сказать, что я боюсь, хотя я очень люблю Господа, но - боюсь. Гениально сказал Маркес: умереть не страшно, страшно умирать. Вот действительно - умереть не страшно, мы боимся процесса, мы не боимся результата. И тогда надо просто себе честно ответить на эти несколько вопросов. И я не говорю, что все изменится, мы будем так же ощущать, как ощущали, но просто это будет чуть-чуть честная позиция.

Яков Кротов:

Для большей части христианского человечества, и для России в том числе, на протяжении девяти веков вопрос ставился совершенно по-другому: не как спасти умершего человека, а как стать достойным воли умершего человека.

В России эта проблема сегодня особенно обострена, потому что к воле предков взывают те, кто призывает, скажем, перезахоронить Ленина, потому что, конечно, предки не потерпели бы на Красной площади такого захоронения, такого некрополя. Но к воле предков апеллируют и те, кто призывает оставить эту могилу. И получается какой-то психологический блок. Что делать?

Сергей Ряховский:

Преемственность, консервативная преемственность поколений, так назовем. Все, касательно тех, кто лежит на Красной площади, я в этом никакой преемственности не вижу, а это - бунт тех, кто разрушил эту преемственность, кто разрушил движение веков. Как мы относимся к этому? Наши предки, наши прекрасные, прославившие Русь, мы сейчас говорим о России, предки, они умирали, и они этим самым давали право тому своему завещанию жить. Как поступали люди с завещанием? По-разному. Я думаю, что завещание Христа нарушалось, наверное, бесконечное количество раз. Почему сегодня тысячи христианских конфессий? Смерть Христа, смерть наших предков дала право жизни другим. Завещание, которое они давали, огромный опыт, который стоит за этим, духовный опыт, прежде всего, сегодня я не знаю, кто его исполняет. Вы скажете, может быть, русская православная церковь? Нет.

Яков Кротов:

Есть такая наука - генеалогия, и она, в частности, будучи наукой не точной, тем не менее, одно говорит совершенно математически точно. У каждого человека есть отец и мать, два деда, две бабки, четыре прадеда, четыре прабабки. Значит, здесь, как в известном рассказе о шахматной доске на каждую клетку, которой кладут в два раза больше зерен, чем на предыдущую, и на 64-й клетке там должно быть выложено столько зерна, сколько нет на всей планете. Но то же самое - с нашими предками. Потому что у каждого человека, живущего сейчас на земле, две тысячи лет назад по такой математике должно было быть много миллиардов предков, прошло ведь шестьдесят поколений, сотни миллиардов. Понятно, что на самом деле такого количества людей две тысячи лет назад просто физически не было. И это означает, что за исключением бездетных, людей, которые погибли, не оставив потомства, у каждого из нас есть огромное количество общих предков. Понтий Пилат, я боюсь, каждому европейцу приходится предком несколько сотен раз. Князь Владимир Красное Солнышко приходится прямым предком, необязательно по мужской линии, но очень часто по женской - наверное, каждому жителю Российской Федерации. Гены смешиваются невероятно причудливо. И, значит, следование воле предков физически невозможно, потому что слишком разной была эта воля. И вот это рациональное соображение освобождает нас от озабоченности тем, как бы выполнить заветы отцов. Слишком много отцов, слишком они разные. Но здесь конечно в христианстве появляется и другая проблема, уже не математическая. Потому что если еще для иудеев, как они описаны в Новом завете, проблема сводилась к тому, что кто бы из умерших пришел к нам и сообщил нам, что там, за гробом. Для христианина проблема ставится по-другому - как нам спасти умерших? Уже апостол Павел упоминает странный обычай у некоторых первых христиан - принимать крещение, заместительное за усопших предков. Мы знаем из "Повести временных лет", что в 11-м веке в Киеве выкопали мощи древних языческих русских князей и окрестили эти языческие останки. Откуда вот эта озабоченность судьбой умершего человека в христианстве?

Ольга Кверкелия:

А как иначе? Сидим мы на облаке такие счастливые, довольные, блаженные, и знаем, что кому-то очень плохо. Не получается, это ставит предел милосердию. И тогда как-то смысл спасения неинтересен. Если мы не спасемся все вместе, то мы не спасемся вообще. И главное, что и не нужно тогда. Это то, что, по-моему, привносит в христианство, будучи необычайно совершенно фантастически индивидуалистической религией, когда все сосредоточено на личности, вот через именно момент смерти она становится невероятно совершенно грандиозно социальной, грандиозно мировой по сути.

Яков Кротов:

Слова Иисуса "пусть мертвый хоронит своих мертвецов" стали зерном, из которого выросло совершенно новое представление о том, что такое умерший. Напомню, в языческом мире, в том числе и в славянском, российском язычестве, очень боялись покойника, который похоронен неправильно. Незалежный покойник, нежить, упырь - это существо, которое ходит-бродит и может и кровь пить. Христианин боится другого: он боится стать живым мертвецом. Потому что, как сказал Иисус, чтобы спастись, нужно родиться заново. Но родиться может только тот, кто еще не жив. Во Христе человек рождается, он перестает быть мертвым. В русской классической литературе это очень распространенная тема, но, наверное, самое классическое произведение - "Живой труп" Толстого. Образ человека, вся жизнь которого прошла в состоянии такой нежити. И, как бы Толстой не бранил церковь, это - чрезвычайно христианский взгляд на то, что такое живой человек, кто такой человек умерший. Это - общее место христианской риторики. Слишком мало людей действительно живых, слишком много людей, которые хорошо исполняют свои функции - хватательные, потребительские, воспитательные, родительские, но при этом не живут по-настоящему. Может ли церковь спасти таких людей, которые сознательно (а чаще бессознательно) отвергли Христа, отвергли веру. А часто ведь они остаются и внутри церкви. Возможно, это духовная смерть для человека, который принял крещение. И сам Христос называл духовными мертвецами, раскрашенными гробницами (отсюда - славянское выраженные "гробы повапленные") не каких-то атеистов - в его время атеистов не было, - а так он называл фарисеев, людей набожных и благочестивых. Как соединяется вера с этим состоянием духовной смерти заживо?

Сергей Ряховский:

Вы подняли сейчас очень серьезный вопрос о воскресении живых трупов, которые ходят среди нас и, в основном, это достаточно неглупые люди. То, что мы получили в наследие от десятилетий отступничества от Бога, отступничества от веры, это огромное количество живых трупов, которые занимаются наукой, занимаются искусством, самое страшное - политикой. И они живые трупы, они без Бога. Самое страшное, когда человек религиозный становится живым трупом. Крещение было для нас водоразделом, я думаю, водораздел все-таки проходит в несколько иной сфере, он проходит на Голгофе. "Исповедующий устами и верующий сердцем". Вы правы, очень много живых трупов среди евангелистских христиан, среди священнослужителей, среди ортодоксальных церквей, это правда. Мне кажется, что церковь должна повернуться лицом к этим людям. Я виню во всем церковь, сам отношусь к церкви, виню церковь. Когда живые трупы ходят по городу, когда живые трупы руководят различными структурами, это, прежде всего, ответственность христиан. И нам бы неплохо вернуться к практике тех святых, прославивших Русь в свое время, которые шли безбоязненно к царям, к боярам, шли к власть предержащим и говорили им правду и говорили им истину евангелистскую. Говорили правду о Боге и их отношениях с Богом. Я думаю, что мы должны бить сегодня во все колокола, не в наших лубочных праздниках, которые мы часто устраиваем сами себе, церковь для церкви, а чтобы церковь на самом деле стала церковью, не занимающейся политикой, не занимающейся бизнесом. Боже, спаси нас, сохрани от этого. У церкви есть прямая задача - спасение душ человеческих, донесение до них благой вести об Иисусе Христе, об искуплении, о вечной жизни. Я думаю, наверное, если бы церковь, православная церковь, евангелиевская церковь - занимались бы этим, если бы миссионерский отдел Русской православной церкви, возглавляемый очень уважаемым мною архиепископом Иоанном Белгородским, я слышал его пламенные проповеди, что мы должны выйти из наших келий, мы должны выйти из наших монастырей, выйти к людям, не нести православие им, а нести благую весть умершим и воскресшим в Иисусе Христе, проповедовать Христа распятого, - мне кажется, этих живых трупов было бы меньше, меньше и меньше. Я думаю, что Русская православная церковь, как никто другой в нашей стране, имеет такую потрясающую возможность благовествовать Евангелие и Царство божье, благовествовать чисто евангелиевское слово, открыть людям глаза на подлинную благодать Христа.

Яков Кротов:

После Христа и даже до сего дня слишком опошлили выражение "живой труп". На самом деле, каждый готов так называть другого, с кем не согласен, кто мне не нравится, тот живой труп, а живой - живой человек. Христианская традиция, между тем, выработала еще одно выражение, как бы в противовес вот этому соблазну заклеймить своего врага живым трупом и идти себе дальше по жизни. Есть духовное упражнение, к которому иногда обращались христиане - как западные, так и восточные. И оно заключается в том, чтобы представить живым трупом себя. Упражнение это опирается на слова апостола Павла, который сказал, что человек, родившись в крещении, родившись во Христе, умер для греха. И умирание это длится, пока греху позволено нападать на человека. Часто этот образ вызывал саркастические издевки, особенно когда речь заходила об иезуитах. Потому что говорили, что иезуиту, у них в уставе написано, что - "будь покойник, будь труп". Значит, это люди, лишенные собственной воли.

Но еще раз подчеркну, такое же духовное упражнение есть и в православной, восточной монашеской традиции - это умирание для греха. Не для добра, умирание для зла. И это не есть безволие, прямо наоборот. Попросить себе такого умирания, смерти - для того, что другие считают единственно возможной жизнью, смерти для пьянства, смерти для убийства. Я не могу поднять руку на другого человека, потому что я мертв для греха. Не потому что есть заповедь, не потому что есть то, се, пятое, десятое, не потому что пацифизм, а потому что я умер для насилия, я умер для агрессивности. И тогда грех ко мне, умершему для греха, подойдет, понюхает и пойдет прочь искать себе новую жертву. Таким образом, христианство приносит в мир новое определение того, что есть жизнь, что есть смерть. И живые, и умершие противопоставляются уже не физически, а духовно. И жив не только тот, в ком клетки делятся, жив тот, кто делится жизнью с другими.