Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы
Сергей Простаков
"МЕДИАЗОНА", 13 февраля 2015 г. http://www.zona.media/story/autodafe/
142 обвиняемые по делу о похищении мужской силы у драгуна Федьки Филиппова и другие жертвы суеверия: Сергей Простаков проследил историю колдовских процессов и народных расправ над ведьмами со времен Ивана Грозного до XX века
Четыре столетия назад европейская цивилизация переживала глубокий мировоззренческий кризис: авторитет христианской церкви падал, а наука Нового времени пока делала первые шаги. Одной из немногих скреп, объединявших большинство европейцев XVI века вне зависимости от их сословной, религиозной или этнической принадлежности, оставалась вера в дьявола. Кампания по борьбе с врагом рода человеческого и его сообщниками среди людей представлялась в такой ситуации соблазнительно простым решением. Повсеместно в Европе зажглись костры, на которых живьем сгорали тысячи и тысячи людей — количество жертв инквизиции сейчас оценивается в диапазоне от 200 тысяч до миллиона человек.
Часто приходится сталкиваться с убеждением, что Россию волна террора против «ведьм» и «колдунов» обошла стороной. Так, историк-славянофил, теоретик официальной николаевской народности Михаил Погодин писал: «У нас не было, правда, западного безземельного рабства, не было пролетариев, не было ненависти, не было гордости, не было инквизиции». Действительно, в стране московских государей не было инквизиции — главного организатора колдовских процессов. Но источники того времени свидетельствуют: русская репрессивная машина работала с не меньшим, чем на Западе, ожесточением. Различались только исполнители: в отсутствие инквизиторов их функции взвалило на себя самодержавное государство.
Государева инквизиция
Падение христианского Константинополя в 1453 году по всей Европе было воспринято как знак приближающегося Апокалипсиса. Некоторые интеллектуалы в православной Москве в ответ разработали концепцию «Третьего Рима»: московский государь объявлялся наследником римских императоров и константинопольских басилевсов, которому предстояло созидать огромную христианскую империю. Другие интеллектуалы позаимствовали ответ из Европы, где в моде были силовые методы борьбы с дьяволом.
Во времена Ивана Грозного хождение имела анонимная «Повесть о волховании», во многом вдохновленная «Молотом ведьм» доминиканского инквизитора Генриха Крамера — книгой, которая служила для европейских колдовских процессов своего рода УПК. Неизвестный русский автор в своей «Повести» умело адаптировал европейский опыт. В отсутствие инквизиции царь и епископы должны взять ее репрессивные функции на себя. Царь «написати книги повеле и утверди и проклят чародеяние и в весех заповеда после таких огнем пожечи».
В преданиях Иван Грозный предстает как борец с колдунами и ведьмами. Историки и фольклористы отмечают: так народное сознание переосмысливало курс царя на подавление внутренней оппозиции, выразившийся в опричном терроре. Одна из сказок рассказывает, что царь велел изловить всех ведьм на Руси. Собрал их на Красной площади в Москве, обложил соломой, поджег. Но ведьмы обернулись сороками и воронами и улетели из Москвы, за что эти птицы были прокляты государем.
Впрочем, в XVI веке борьба с колдовством еще не воспринимается как элемент системы госбезопасности, хотя цари и стараются оградить себя от чародейства, видят в нем личную угрозу. В присяге царю Борису Годунову в 1598 году говорилось: «Ни в платье, ни в ином ни в чем лиха никакого не учинити и не испортити, ни зелья лихово, ни коренья не давати. Да и людей своих с ведовством не посылати и ведунов не добывати на государское лихо (…) и наследству всяким ведовским мечтаньем не испортити и ведовством по ветру никакого лиха не насилати (… ) а кто такое ведовское дело похочет мыслити или делати (…) и того поймати».
Да и само понимание колдовства в России отличалось от европейского. Историк-архивист Николай Новомбергский в начале XX века писал: «Оригинальною чертою русской истории является отсутствие демонологии, религиозно-философского учения о ведьмах, резвившегося на Западе в недрах схоластики под влиянием изучения памятников классической древности и некоторых до настоящего времени еще не устраненных элементов язычества в церковном христианстве». Отсюда проистекало главное отличие русских колдовских процессов от европейских: на Западе колдовство было преступлением против Бога и человека, в России — против государства и царя.
Борьба с колдунами достигает своего апогея при первых Романовых. Каждое подобное дело расследуется местным воеводой, при необходимости — из Москвы высылается правительственная комиссия. Законодательно эта сфера регулируется специальными указами царя, которые зачастую выпускались для каждого отдельного случая колдовского преступления.
Политический характер колдовских процессов позволял чиновникам действовать на свое усмотрение; цари довольно часто получали челобитные, авторы которых жаловались: «Без государева указу и без розыску пытана».
Иногда следствие по колдовским делам оборачивалось разгромом целых областей. Так, когда в 1628 году арзамский воевода обвинил монастырских крестьян в наведении на себя порчи, местный архимандрит поспешил отправить царю прошение о передаче дела из Арзама в Нижний Новгород, «чтоб монастырские вотчинки не запустели и крестьянцы не разбрелись».
Не редкостью были массовые колдовские процессы с десятками обвиняемых. Но встречались в практике и более масштабные дела. Например, в 1664 году в Сумах местный воевода расследовал дело черкеса Умая Шамордина — по нему проходило 1452 человека. Допрос в то время предполагал использование пытки, так что многие подследственные и свидетели скончались еще до суда. Пришлось оправдываться перед столичным начальством из-за чрезмерно высокой смертности. «Не было ли у них язв, и не удавились ли, и не вина не опились ли, и зельем каким не отравлены ли, и иного какого дурна с собой не учинили ли», — гадал о причинах смерти подследственных воевода в челобитной царю. В конце он приписал: «Те черкасы за караулом померли своей смертью». Такой вариант в Москве всех устроил.
Большой московский колдовской процесс
Совершенно особенное место среди колдовских процессов на Руси занимают дела о преступлениях против царя и членов и монаршей фамилии.
В ноябре 1638 года одна из придворных мастериц Мария Сновидова рассказала государыне, что другая мастерица Дарья Ламанова сыпала заговоренный песок на следы царицы. Налицо было преступление против государственной власти. Дело поручили окольничему Стрешневу и дьяку Тараканову. Ламанову подвергли пытке. Не выдержав допроса, Ламанова созналась «в том-де, что она перед государем и перед государыней виновата» и ходила в Замосковоречье к некой Настасьице, которая заговаривает пепел от женских воротников.
Настасьицу разыскали и доставили на допрос. Выяснилось, что родом она из Чернигова, а муж у нее литвин Янко Павлов. Дело приобретало выраженный политический оборот. Под пытками у Настасьицы выясняли: «Сколь она давно тем промыслом промышляет и от литовского короля к мужу ее, литвину Янке, присылка или наказа, что ей государя или государыню испортить, был ли?». Несмотря на пытки, Настасьица отрицала и злой умысел, и связь с иностранной державой. Она настаивала: советовала мастерицам сжигать воротники и сыпать пепел на след царицы, чтобы та добрее и внимательнее относилась к своим служанкам.
Но следователи не остановились на полученном признании. Как только они получили от Настасьицы имя Манки Козлихи, обучившей ее приворотам, в деле появился новый подозреваемый. Под пытками Манка призналась только в том, что во время болезней ставит людям горшки на живот, да выговаривает некоторые недуги. Под третьей пыткой она рассказала, что ее этому научила ее мать, но она умерла уже семь лет назад. Зато Манка вспомнила трех слепых ворожей: Ульянку, жившую у Арбатских ворот, Дуньку из Лужников и Феклицу из Стрелецкой слободы.
Их взяли под стражу; дознание продолжилось. Слепые и больные женщины, несмотря на усилия следователей, не признавали злого умысла против царской фамилии. Согласно показаниям Ульянки, она только заговаривала мед для торговцев: «Как пчелы ярые роются и слетаются, так бы к тем торговым для их товаров купцы сходились». Дунька утверждала, что, хотя и слепая, видит, что у человека на сердце, и может таким образом обнаружить злоумышленника. Феклица признала, что она заговаривает грыжи. Больше женщины ничего не рассказали.
Но тут в деле наметился неожиданный поворот. В январе 1639 года после непродолжительной болезни умер пятилетний царевич Иван, а в марте скончался новорожденный царевич Василий. Сановники вспомнили о Дарье Ламановой, сыпавшей пепел на следы царицы, и раскрытой в Москве колдовской сети. Последовал царский указ: «С того времени как Дашка по ведовству жонки колдуньи Настьки на след государыни сыпала пепел и от того времени меж их государей скорбь и в их государском здоровье помешка».
Всех подозреваемых подвергли пытке «жжением» — им заживо жгли руки и ноги. Настасьица и слепая Ульянка умерли. Не узнав ничего нового, правосудие решило отправить выживших покалеченных женщин в ссылку. Дарью Ламанову с мужем сослали в Сибирь — они стали одними из первых политических ссыльных в этих землях.
Колдовской процесс 1638-1639 годов — лишь один из череды подобных: каждый раз, когда в царской семье происходило несчастье, возникала версия, что не обошлось без колдовства.
Аутодафе на соломе
Символом колдовских процессов в Европе в XVI-XVII веках стало сожжение людей на костре, получившее название аутодафе (auto da fé, по-португальски — «акт веры»). Обычно жертву приковывали к столбу, обкладывали хворостом и поджигали. В Московском государстве такая форма наказания для обвиняемых в колдовстве также получила распространение. Правда, на Руси для этого обычно использовали не хворост, а солому.
В 1647 году царь Алексей Михайлович издал специальный указ на имя шацкого воеводы Григория Семеновича Хитрово. Речь в нем шла о мере наказания для уличенных в колдовстве супругов Агафьицы и Терешки. «Причастя святых Божьих тайн, вели их вывесть на площадь и, сказав им их вину и богомерзкое дело, сажать их на площади в сруб и облокши соломой сжечь», — говорилось в царском указе. В документе указывалась вина подсудимых: люди, приходившие к ним гости, заболевали, а так как супруги не признавались в злом умысле, они уличались в колдовстве.
Через год — в 1648-м — царь писал уже белгородскому воеводе Бутурлину: «Иные прелестники мужского и женского пола в городах и уездах бывают со многими чародействоми волхованием, и многих людей тем своим чародейством и волхованием прельщают и портят, а иные люди таких чародеев и волхвов и богомерзких баб, вдов к себе призывают и к малым детям, и те волхвы над больными и над младенцами чинят всякое бесовское волхование». Воеводе надлежало ловить замеченных в колдовстве и отправлять их в ссылку в окраинные города. Этот указ не был случаен. Жалобы на «чародеев и волхвов» с юго-восточных окраин Московского государства в то время поступали на имя царя регулярно. В Речи Посполитой в то время полыхала гражданская война, и с территории нынешней Украины потянулись беженцы. Некоторые из них приносили с собой неизвестные до того на Руси еретические и магические книги.
На следующий год документ сходного содержания был отправлен к воеводе в Карпов и Оскол (также современная Белгородская область), но с важной припиской: «в польских и украинных землях многие незнающие люди, забыв страх Божий и не помятуя смертного часа, (…) держат еретические и гадательные книги, и письма, и заговоры, и коренья, и отравы и ходят к колдунам и ворожеям». Причина эпидемии колдовства была определена, а потому было выписано и лекарство: «Таких злых людей и врагов Божиих велено в срубах сжечь безо всякие пощады и домы их велено разорить до основания».
Все последующие годы на юго-восточных рубежах Московского государства пылают обложенные соломой срубы — аналоги европейских костров инквизиции. После Переяславской рады 1654 года подобная форма наказания стала только популярнее: Украине она досталась в наследство от католиков-поляков. В 1666 году гетман Брюховецкий «велел сжечь пять баб ведьм да шестую гадяцкого полковника жену».
Но колдунов предавали огню не только на Украине. В 1676 году в Сокольниках сожгли мужа с женой за «воровство людей и отравление их корнем». Чиновник посольского приказа Григорий Котошихин бежал в Швецию, где по заданию шведского правительства составил большое исследование о современной ему России. Он писал, что в 1650-е годы в Москве мужчин за волшебство и чернокнижничество сжигали, а женщин по грудь закапывали в землю, где они и оставались вплоть до смерти, наступавшей через несколько дней.
В 1682 году в Москве открывается Славяно-греко-латинская академия, в будущем преобразованная в Московский университет. В соответствующем указе царя Федора Алексеевича говорилось: «А от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити, и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и они с со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся».
С восхождением на престол Петра I в конце 1680-х годов колдовские процессы в Московском государстве постепенно утихают. Но это не означало, что «аутодафе на соломе» прекратились. Еще в 1689 году в Москве был сожжен немецкий поэт-мистик Квирин Кульман, обвиненный в ереси и неуважении к царской власти.
Уже в 1716 году в Воинском уставе Петр писал: «Ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохульный чародей: оный по состоянию дела о жестоком заключении, в железах, гоняемым шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть». Правда, неизвестно, применялось ли когда-нибудь на практике предусмотренное для солдат-колдунов сожжение.
Вплоть до второй половины XVIII века на западных окраинах Российской империи сожжение за колдовство остается делом обычным и вполне законным. В июне 1758 года управляющий имением графа Тышкевича писал последнему: «Ясновельможный пане! С возвращающимися клепацкими крестьянами доношу, что с вашего позволения сжег я шесть чаровниц, — три сознались, а остальные не сознались, потому что две престарелые, третья тоже лет пятидесяти, да к тому же одиннадцать дней они у меня просидели под чаном, так, верно, и других заколдовали. Я собираю теперь с десяти костелов воду и буду на ней варить кесель: говорят непременно колдуньи прибегут просить киселя: тогда мне еще работы».
Здесь нельзя не отметить тех немногих, кто выступал в защиту обвиненных в колдовстве. Такое заступничество требовало большой смелости — человек, проявивший сочувствие к «колдуну», рисковал и сам стать жертвой суеверия. В 1647 году новоназначенный воевода Григорий Хитрово имел на руках утвержденный указ о сожжении мужика Терешки с женой: он не решился привести его в исполнение и попросил о пересмотре дела.
Околдовали и оболгали
Всеобщая вера в колдовство превращала обвинения в чародействе в эффективный инструмент достижения частных целей, которым одинаково охотно пользовались как верхи, так и низы общества.
В 1636 году кабацкий откупщик Сенька Иванов заявил на другого кабацкого откупщика Петрушку Митрофанова: «Привез де тот Петрушка, с поля коренье, неведомое какое, а сказал де тот Петрушка, от того де коренья будет у меня много пьяных людей». Петрушка немедленно был схвачен и брошен в тюрьму, а кабак Сеньки остался единственным на дороге. Так обвинения в колдовстве способствовали успеху в рыночной конкуренции.
Они же зачастую помогали разрешить семейные конфликты. В 1622 году крестьянин Лунка Ушаков, желая свести счеты с тещей и женой, публично утверждал, что супруга отравила его брата, умершего незадолго до этого, корнем. Корень этот был получен женой от матери. Когда Ушаков избил жену, она призналась в убийстве. Продолжили пытать женщину уже в государственной темнице, где она заявила, что оговорила себя. В итоге в тюрьму по обвинению в нанесении побоев и колдовстве был брошен сам Лунка.
Обыденность колдовских процессов на Руси в XVII веке вела к тому, что многие помещики использовали обвинения в чародействе против неугодных крестьян. В 1647 году боярский сын Кирила Баранов изнасиловал и убил дочь крестьянина Тимошки Афанасьева. Когда последний стал добиваться наказания для преступника, Баранов, используя административные и финансовые ресурсы отца, обвинил Тимошку вместе с сыном в колдовстве — в ходе судебного разбирательства помещик смог найти лжесвидетелей, которые якобы прибегали к колдовским услугам Тимошки и его сына.
Не редкостью были также процессы, в которых «ведьмы» обвинялись в умышленном лишении мужчины сексуальной силы. В 1648 году в Москве драгун Федька Филиппов подал жалобу на Дарью, жену церковного дьячка. «Испортила она Дарья меня, ученила скопцом; и по пирам и по беседам похваляется, что так нарочно сделала. И я от той порчи в конец погиб и жена отстала», — писал Филиппов. Неожиданно рядовая жалоба на «оскопление» благодаря усердию следствия позволила раскрыть организованную колдовскую группу, в которой участвовали подруги Дарьи. Свидетелями обвинения на процессе выступали в основном мужчины. Так, некий Семен Борисов рассказывал про одну из обвиняемых: она ему помогла добраться до дома, когда он пьяный валялся на улице, а на утро у него болели глаза. Итог рассмотрения жалобы Филиппова — 142 женщины, обвиненные в колдовстве.
Но чаще всего поводом для подозрений в колдовстве становилась болезнь «потерпевшего», незадолго до этого побывавшего в чужом доме и принимавшего угощение из рук гостеприимных хозяев. Священник Василий в 1653 году жаловался на дьяка Ивашку, который угостил его детей каким-то зельем, после чего они стали «вне ума». Вскоре выяснилось, что все, кто пил предложенный дьяком напиток, тоже отравились. Ивашка признался, что положил в брагу траву, которую дал ему его знакомый Дементий. Тот в свою очередь утверждал, что поднял эту траву на дороге, идя из Мценска, а откуда она там оказалось, ему неизвестно. На этом следствие закончилось.
Трагичнее был исход дела об отравлении неустановленным зельем в одной из подмосковных деревень в 1677 году. Крестьянин Митька Печенный жаловался, что его жена распухла после того, как он сходил в гости к своему куму Емельяну Обыденному. Через некоторое время Емельян поругался в дорожном трактире с драгуном и в запале ссоры выкрикнул: «Пухнет де жена Митькина, будешь де и ты от меня пухнуть». Драгун приехал в Москву и доложил о случившемся окольничему. Итогом стал вердикт «его Емельку в том пытать и огнем жечь».
Дело в корне
Вообще, зелья, коренья и травы считались непременным атрибутом колдовства во все времена и во всех культурах. Это создавало серьезную опасность для всякого, кто занимался медициной, которая вплоть до XVIII века оставалась почти неотличимой от знахарства — грань была тонкая, и далеко не всегда царские сыщики ее видели.
В XVII веке борьба с колдовскими травами приобрела государственный характер. При царе Михаиле Федоровиче в приграничные города рассылается грамота, запрещающая покупать хмель у литовцев. В документе говорилось, что царские лазутчики выяснили: в Литве есть баба-ведунья, и наговаривает она на хмель, вывозимый в русские города, с целью нанести через то на Русь моровое поветрие. Чтобы не допустить проникновение во владения Романовых заговоренного хмеля, запрещалось покупать у литвинов любое подобное сырье.
Но чаще удары по травникам наносились точечно. В 1648 году по указу царя в Бежацком верху (нынешняя Тверская область) проводились сыскные мероприятия с целью поимки Первушки Петрова, который «коренье лихое и траву дурную у себя держит». В Рыльске под Курском в том же году был задержан «вор с краденными лошадьми» боярский сын Гаврилка Мусин, у которого «в карманце сыскан корень, и тот корень Гаврилка держит для звериного промысла». Соседи дали показания, из которых следовало, что Гаврилка мог заниматься, а мог и не заниматься охотой. Тогда воевода велел пытать Гаврилку, чтобы узнать, «для какого волшебного дела он корень тот держал».
В 1628 году в Ржеве как колдун в тюрьму был посажен крестьянин, который носил некий корень рядом с нательным крестиком. За арестом этого крестьянина последовало масштабное дознание в его селе. Выяснилось, что некий «дохтор» дал подозреваемому корень как средство от эпилепсии. И, действительно, когда следователи вернулись в Ржев, они обнаружили, что крестьянин уже несколько дней находится в приступе «черной болезни».
Случаев, когда власти не могли отличить колдовство от знахарства, в XVII веке было предостаточно. В 1676 году в Кашине был задержан Савка, который корнем лечил «людей и лошадей от всяких скорбей». Пока это выясняли, знахарь сидел в тюрьме.
Накликали суд
Колдовские процессы не могли продолжаться вечно. Другое дело, что в России они прекратились не столько благодаря просвещению и развитию наук, сколько по той же самодержавной воле, которая насаждала их на протяжении предшествующих столетий.
В XVII веке, одновременно со взлетом экзорцизма в Европе, в Московском государстве распространяется эпидемия кликушества. Кликуша, или икотница — это женщина, в которую, по поверью, вселился бес. Но сделал он это не по своей воле: в кликушу его посадил колдун или ведьма. Считалось, что кликуши не выносят аромата ладана, поэтому их беснования обычно случались в церквях. Во время приступов они выкрикивали имена людей. Те, на кого указывали кликуши, автоматически становились подозреваемыми — в том, что посадили беса в женщину. Бред кликуш считался неоспоримым доказательством, поэтому «окликаным» оставалось только терпеть пытки.
В конце XVII века кликуши становятся инструментом борьбы между группировками придворной элиты. Перед тем, как Петр I окончательно взял власть в свои руки, кликуш для распространения наветов на молодого царя активно использовала партия царицы Софьи; после для тех же целей — противники его реформ.
Это вселило в Петра убеждение, что с кликушеством и колдовством нужно покончить. Только теперь эти явления уже не казались загадочными — человеку Нового времени они представлялись обманом и шарлатанством. Впрочем, боролись с ними теми же методами, что и раньше.
В 1715 год выходит указ, запрещающий кликушество: «Ежели где явятся мужеска и женска пола кликуша, то сих имея, приводить в приказы и допрашивать под пыткой». Но уже на следующий год Петр подписывает новый, поистине революционный указ, согласно которому кликуши и колдуны как мошенники подлежали гражданскому суду. Еще один антикликушеский указ последовал уже при Анне Иоанновне: лишать сана священнослужителей, который держат в церквях кликуш и не доносят на них.
Правда, несмотря на эти прогрессивные меры, в провинции «показания» кликуш еще во второй половине XVIII века приводили к возбуждению уголовных дел. Теперь, однако, кликуши обвиняли людей в воровстве, убийствах, обмане и других преступлениях, не имевших отношения к потустороннему миру. Государство реагировало на изменившийся тренд, и в марте 1770 года появляется очередной указ — «О предостережении судей от неправильных следствий и решений по делам о колдовстве и чародействии и о наказании кликуш плетьми, яко обманщиц». В этом пространном документе указывалось, что суеверие имеет своей природой не только «закоснелое легкомыслие многих людей», но и корысть, злобу и обман.
В законодательстве Российской империи специальные наказания для кликуш и совершающих навет в колдовстве сохранялись вплоть до 1917 года. По Уложению о наказаниях 1885 года за подобные преступления предусматривался срок в тюремных психбольницах от 4 до 8 месяцев.
Иногда факт мошенничества гражданские суды доказать не могли. Так случилось с крестьянином Уколом Фатеевым, который жил в Белгородском уезде Курской губернии. В конце XIX века односельчане обвиняли его в колдовстве, да и сам он этих обвинений не отрицал. Однако из-за того, что колдовские способности Фатеева не вызывали сомнений ни у кого, кроме судей и судебных экспертов, найти свидетелей, чьи показания могли бы доказать факт мошенничества, власти не смогли. Напротив, его односельчане пытались убедить суд, что Укол действительно умеет колдовать. Он был оправдан и продолжил «наводить порчи» на соседей.
Колдовство и электричество
Петровские реформы в России совпали с важными переменами на Западе. В Европе формировалась современная научная картина мира, религия теряла свой прежний авторитет. Костры инквизиции гасли; проект Просвещения делал ставку не на традицию, богов и магию, а на человеческий разум.
Новое мировоззрение было заимствовано и адаптировано в России, но плоды Просвещения в здешнем климате созревали медленно — вплоть до XX века обвинения в колдовстве будут оставаться мотивом преступлений и поводом для судебных разбирательств.
В 1770 году судили крестьян украинского села Войтовка, которые участившиеся смерти односельчан связали с появлением в округе упыря. Очевидцы, якобы видевшие упыря, рассказывали, что тот ходит в темных длинных одеждах. Крестьяне сделали вывод, что это местный священник. Жители села стали допрашивать попадью, которая сообщила, что ее муж, действительно, страдает бессонницей, а потому ночами иногда гуляет. Священника разыскали, притащили на кладбище, и, вогнав в грудь осиновый кол, бросили в могилу и еще живого закопали. Правда, смертность в селе так и не сократилась.
В Новогрудском уезде (нынешняя Белоруссия) в селе Окопович летом 1855 года случилась засуха. В той местности царило поверье, что вызвать дождь можно, если закопать живьем старуху. В один из дней в Окоповиче хоронили детей, и собравшаяся толпа затолкала к внукам в могилу их бабушку. Совершившие это преступление получили по 12 лет каторги.
Еще более частым явлением были народные расправы над ведьмами. В 1879 году в родное село в Новгородской губернии вернулась солдатская жена Игнатьева, которая до этого с мужем проживала в Петербурге. С собой она привезла столичную косметику и лекарства, которыми хвасталась перед односельчанами, опознавшими в них колдовские зелья. Ее приезд совпал со вспышкой какой-то болезни, унесшей жизнь нескольких женщин. Как и было веками принято в таких случаях, Игнатьеву обвинили в колдовстве и сожгли в собственной избе. Но, как ни странно, суд присяжных оправдал крестьян, участвовавших в расправе: их поступок списали на недостаток просвещения среди сельского населения, лишь трое были приговорены к церковному покаянию.
В 1893 году в городе Мышкине Ярославской губернии случилась во многом похожая история. У местной жительницы Ольги Брюхановой появились симптомы психического расстройства, однако врача, способного поставить диагноз, рядом не было. Поэтому женщина решила, что свекровь навела на нее порчу. Ольга обходила соседей и объясняла все нехорошее, что происходило с ней в жизни, происками свекрови-ведьмы. Удалось ей подговорить и мужа, который согласился принять участие в самосуде над матерью. На церковный праздник Введения Богородицы во Храм, 21 ноября заговорщики собрались в доме у Брюхановой, куда вызвали ее свекровь. Там 70-летнюю женщину избили «до бессознательности», а затем положили на печь, с которой она свалилась и умерла. Но в этот раз суд был строг: всех участников расправы приговорили к каторге, а Брюханову отправили на постоянное лечение в психиатрическую больницу.
В 1895 году в Москве на Никольской улице у часовни святого Пантелеймона собралась большая толпа паломников. Туда привезли чудотворную икону. Чтобы приложиться к ней, из подмосковного села прибыла крестьянка Наталья Новикова. В толпе ходил нищий мальчик, которого она решила угостить яблоком. В тот момент, когда ребенок его укусил, с ним случился эпилептический припадок. Паломники закричали: «Мальчика испортила вот эта баба! Ведьма! Мальца заколдовала!». Женщину стали избивать.
Рядом случайно оказался мелкий чиновник Лев Нейман, который попытался помочь женщине, но тут же оказался обвиненным в потворстве «нечистой силе» и чуть не стал жертвой разъяренной толпы. Вырвавшись, Нейман нашел полицейских, которые и спасли женщину.
Свой материал об этом происшествии московский журналист заканчивал пассажем, который стоит того, чтобы привести его здесь целиком: «И над сценой этой средневековой расправы ярко сиял электрический фонарь великолепной аптеки Фаррейна, и повезли изувеченную Новикову в больницу мимо великолепного Политехнического музея, в аудитории которого еженедельно возвещается почтеннейшей публике то о новом способе управления воздухоплавания, то о таинствах гипнотизма, то о последних чудесах эдисоновой электротехники. И когда привезли Новикову в больницу, то, вероятно, по телефону, этому чудесному изобретению конца XIX века, дали знать в дом обер-полицмейстера, что вот-де в приемном покое такого-то полицейского дома лежит женщина, избитая в конце XIX века по всем правилам начала века XVI-го».
