Когда мы говорим «мир во зле лежит», когда Бердяев говорит о лживости бытия, мы ищем примеры лжи у злодеев. Но вот отец Александр — он не лгал, не лукавил, но пытался смягчить, подвести через это смягчение к прозрению и правде. Поэтому и прозелитизм осудил (в одном случае, а в другом, правда, защитил), астрологию же погладил по шёрстке на ушах. И это для него типично.
У какого-нибудь казённого чиновника такой речевой сценарий — «святая ложь» — производит ужасное впечатление, потому что это в чистом виде словесная манипуляция. У отца Александра это не была манипуляция, потому что уравновешивалось говорением правды о главном, полным безлукавством в личностных отношениях, — а чиновник, говоря правду, что «Христос воскрес», не то что лжёт в личных отношениях, а попросту не имеет этих личных отношений ни с окружающими, но с женой или детьми, ни даже с самим собой.
Почему детское вопрошание о лжи такое наивное, беспомощное? Потому что ребёнок ещё не личность, он хочет правды, не имея в себе сформированного носителя правды. А вот у высокого начальника призывы говорить правду так лживы, потому что он уже не личность. Он разрушил в себе человека. Он может даже и не лгать, и не лукавить, но какая разница темно в доме или светло, если дом пуст и заперт.
К тому же попытки отца Александра смягчить, примирить, вывести на сотрудничество ценой затушёвывания и компромисса, — он ведь за них заплатил жизнью. Своей! Обычно же за свои компромиссы платят чужими жизнями. Полуправда по-разному весит в зависимости от того, как живёт и как умирает человек.
Вообще же полуправда, попытка стянуть расползающуюся ткань бытия — страшное дело, потому что полуправда тянется, тянется, а потом лопается — и горе тем, кто в момент истины оказывается рядом. Да и после: лопнет полуправда — и люди уже теряют доверие к правде, и на все объяснения отвечают: «А вы Галилея сожгли!»