СОЧИНЕНИЯСТИХОТВОРЕНИЯСтихотворения воспроизводятся по т. XII (дополнительному) Собрания сочинения, изданному в Брюсселе, "Жизнь с Богом", 1970. Бескрылый дух... - Милый друг, иль ты не видишь... - Бедный друг... - Хоть мы навек незримыми цепями... - Ex oriente lux - Иммануэ-эль. - Три свидания. - Горизонты вертикальные - На небесах горят паникадила - От пламени страстей нечистых и жестоких - Панмонголизм. - Дракон. - Скептик. - Шум далекий водопада. - Эпитафия. - Некогда некто изрек: "Сапоги суть выше Шекспира". -Из письма. - Природа с красоты своей. -
XII, 8
III Бескрылый дух, землею полоненный, Себя забывший и забытый бог... Один лишь сон - и снова, окрыленный, Ты мчишься ввысь от суетных тревог. Неясный луч знакомого блистанья, Чуть слышный отзвук песни неземной,- И прежний мир в немеркнущем сиянье Встает опять пред чуткою душой. Один лишь сон - и в тяжком пробужденье Ты будешь ждать с томительной тоской Вновь отблеска нездешнего виденья, Вновь отзвука гармонии святой.
//16// XVIII. Милый друг, иль ты не видишь, Что все видимое нами - Только отблеск, только тени От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь, Что житейский шум трескучий - Только отклик искаженный Торжествующих созвучий?
Милый друг, иль ты не чуешь, Что одно на целом свете - Только то, что сердце к сердцу Говорит в немом привете? 1892
XII, 23
XXXV. Бедный друг, истомил тебя путь, Темен взор, и венок твой измят. Ты войди же ко мне отдохнуть. Потускнел, догорая, закат. Где была и откуда идешь, Бедный друг, не спрошу я, любя; Только имя мое назовешь - Молча к сердцу прижму я тебя. Смерть и Время царят на земле,- Ты владыками их не зови; Всс, кружась, исчезает во мгле, Неподвижно лишь солнце любви.
//24// XXXVIII Хоть мы навек незримыми цепями Прикованы к нездешним берегам, Но и в цепях должны свершить мы сами Тот круг, что боги очертили нам.
Всё, что на волю высшую согласно, Своею волей чуждую творит, И под личиной вещества бесстрастной Везде огонь божественный горит.
//27// EX ORIENTE LUX "С Востока свет, с Востока силы!" И, к вседержательству готов, Ирана царь под Фермопилы Нагнал стада своих рабов.
Но не напрасно Прометея Небесный дар Элладе дан. Толпы рабов бегут, бледнея, Пред горстью доблестных граждан.
И кто ж до Инда и до Ганга Стезёю славною прошёл? То македонская фаланга, То Рима царственный орёл. //28//
И силой разума и права - Всечеловеческих начал - Воздвиглась Запада держава, И миру Рим единство дал.
Чего ж ещё недоставало? Зачем весь мир опять в крови? Душа вселенной тосковала О духе веры и любви!
И слово вещее - не ложно, И свет с Востока засиял, И то, что было невозможно, Он возвестил и обещал.
И, разливаяся широко, Исполнен знамений и сил, Тот свет, исшедший от Востока, С Востоком Запад примирил.
О Русь! В предвиденье высоком Ты мыслью гордой занята; Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа?
1890 //33//
ИММАНУ-ЭЛЬ Во тьму веков та ночь уж отступила, Когда, устав от злобы и тревог, Земля в объятьях неба опочила, И в тишине родился С-Нами-Бог.
И многое уж невозможно ныне: Цари на небо больше не глядят, И пастыри не слушают в пустыне, Как ангелы про Бога говорят.
Но вечное, что в эту ночь открылось, Несокрушимо временем оно. И Слово вновь в душе твоей родилось, Рожденное под яслями давно.
Да! С нами Бог - не там в шатре лазурном, Не за пределами бесчисленных миров, Не в злом огне и не в дыханьи бурном, И не в уснувшей памяти веков.
Он здесь, теперь,- средь суеты случайной В потоке мутном жизненных тревог. Владеешь ты всерадостною тайной: Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог. XII, 44
LXVI Шум далекий водопада Раздается через лес, Веет тихая отрада Из-за сумрачных небес. Только белый свод воздушный, Только белый сон земли... Сердце смолкнуло послушно, Все тревоги отошли. Неподвижная отрада, Все слилось как бы во сне... Шум далекий водопада Раздается в тишине.
Дек. 1894. В "Вестнике Европы", 1895, №2 озаглавлено "Сумерки над Иматрой".
//80// ТРИ СВИДАНЬЯ Москва - Лондон - Египет . 1862 - 1875 - 1876
Заранее над смертью торжествуя И цепь времен любовью одолев, Подруга вечная, тебя не назову я, Но ты почуешь трепетный напев...
Не веруя обманчивому миру, Под грубою корою вещества Я осязал нетленную порфиру И узнавал сиянье Божества...
Не трижды ль ты далась живому взгляду - Не мысленным движением, о нет! - В предвестие, иль в помощь, иль в награду На зов души твой образ был ответ.
1
И в первый раз,- о, как давно то было! - Тому минуло тридцать шесть годов, Как детская душа нежданно ощутила Тоску любви с тревогой смутных снов.
Мне девять лет, она...* ей девять тоже. "Был майский день в Москве", как молвил Фет. Признался я. Молчание. О, Боже Соперник есть. А! он мне даст ответ.
* "Она" этой строфы была простою маленькой барышней и не имеет ничего общего с тою "ты", к которой обращено вступление.//81//
Дуэль, дуэль! Обедня в Вознесенье. Душа кипит в потоке страстных мук. Житейское... отложим... попеченье - Тянулся, замирал и замер звук.
29 июня 1898
Алтарь открыт... Но где ж священник, дьякон? И где толпа молящихся людей? Страстей поток,- бесследно вдруг иссяк он. Лазурь кругом, лазурь в душе моей.
Пронизана лазурью золотистой, В руке держа цветок нездешних стран, Стояла ты с улыбкою лучистой, Кивнула мне и скрылася в туман.
И детская любовь чужой мне стала, Душа моя - к житейскому слепа... И немка-бонна грустно повторяла: "Володинька - ах! слишком он глупа!"
2
Прошли года. Доцентом и магистром Я мчуся за границу в первый раз. Берлин, Ганновер, Кельн - в движенье быстром Мелькнули вдруг и скрылися из глаз.
Не света центр, Париж, не край испанский, Не яркий блеск восточной пестроты - Моей мечтою был Музей Британский, И он не обманул моей мечты.
Забуду ль вас, блаженные полгода? Не призраки минутной красоты, Не быт людей, не страсти, не природа - Всей, всей душой одна владела ты.
Пусть там снуют людские мириады Под грохот огнедышащих машин, Пусть зиждутся бездушные громады,- Святая тишина, я здесь один.
Ну, разумеется, cum grano salis! Я одинок был, но не мизантроп; В уединении и люди попадались, Из коих мне теперь назвать кого б? //82//
Жаль, в свой размер вложить я не сумею Их имена, не чуждые молвы... Скажу: два-три британских чудодея Да два иль три доцента из Москвы.
Все ж больше я один в читальном зале; И верьте иль не верьте - видит Бог, Что тайные мне силы выбирали Все, что о ней читать я только мог.
Когда же прихоти греховные внушали Мне книгу взять "из оперы другой" - Такие тут истории бывали, Что я в смущенье уходил домой.
И вот однажды - к осени то было - Я ей сказал: "О Божества расцвет Ты здесь, я чую,- что же не явила Себя глазам моим ты с детских лет?"
И только я помыслил это слово - Вдруг золотой лазурью все полно, И предо мной она сияет снова - Одно ее лицо - оно одно.
И то мгновенье долгим счастьем стало, К земным делам опять душа слепа, И если речь "серьезный" слух встречала, Она была невнятна и глупа.
3
Я ей сказал: "Твое лицо явилось, Но всю тебя хочу я увидать. Чем для ребенка ты не поскупилась, В том - юноше нельзя же отказать!"
"В Египте будь!" - внутри раздался голос. В Париж - и к югу пар меня несет. С рассудком чувство даже не боролось: Рассудок промолчал, как идиот.
На Льон, Турин, Пьяченцу и Анкону, На Фермо, Бари, Бриндизи - и вот По синему трепещущему лону Уж мчит меня британский пароход. //83//
Кредит и кров мне предложил в каире Отель "Аббат" - его уж нет, увы! Уютный, скромный, лучший в целом мире... Там были русские, и даже из Москвы.
Всех тешил генерал - десятый номер,- Кавказскую он помнил старину... Его назвать не грех - давно он помер, И лихом я его не помяну.
То Ростислав Фаддеев был известный, В отставке воин и владел пером. Назвать кокотку иль собор поместный - Ресурсов тьма была сокрыта в нем.
Мы дважды в день сходились за табльдотом; Он весело и много говорил, Не лез в карман за скользким анекдотом И философствовал по мере сил.
Я ждал меж тем заветного свиданья, И вот однажды, в тихий час ночной, Как ветерка прохладное дыханье: "В пустыне я - иди туда за мной".
Идти пешком (из Лондона в Сахару Не возят даром молодых людей,- В моем кармане - хоть кататься шару, И я живу в кредит уж много дней)
Бог весть куда, без денег, без припасов, И я в один прекрасный день пошел - Как дядя Влас, что написал Некрасов. (Ну, как-никак, а рифму я нашел). 1
Смеялась, верно, ты, как средь пустыни В цилиндре высочайшем и в пальто, За черта принятый, в здоровом бедуине Я дрожь испуга вызвал и за то
1 Прием нахождения рифмы, освященный примером Пушкина и тем более простительный в настоящем случае, что автор, будучи более неопытен, чем молод, первый раз пишет стихи в повествовательном роде. //84//
Чуть не убит,- как шумно, по-арабски Совет держали шейхи двух родов, Что делать им со мной, как после рабски Скрутили руки и без лишних слов
Подальше отвели, преблагородно Мне руки развязали - и ушли. Смеюсь с тобой: богам и людям сродно Смеяться бедам, раз они прошли.
Тем временем немая ночь на землю Спустилась прямо, без обиняков. Кругом лишь тишину одну я внемлю Да вижу мрак средь звездных огоньков.
Прилегши наземь, я глядел и слушал... Довольно гнусно вдруг завыл шакал; В своих мечтах меня он, верно, кушал, А на него и палки я не взял.
Шакал-то что! Вот холодно ужасно... Должно быть, нуль,- а жарко было днем... Сверкают звезды беспощадно ясно; И блеск, и холод - во вражде со сном.
И долго я лежал в дремоте жуткой, И вот повеяло: "Усни, мой бедный друг!" И я уснул; когда ж проснулся чутко - Дышали розами земля и неба круг.
И в пурпуре небесного блистанья Очами, полными лазурного огня, Глядела ты, как первое сиянье Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки - Все обнял тут один недвижный взор... Синеют подо мной моря и реки, И дальний лес, и выси снежных гор.
Все видел я, и все одно лишь было - Один лишь образ женской красоты... Безмерное в его размер входило,- Передо мной, во мне - одна лишь ты. //85//
0 лучезарная! тобой я не обманут: Я всю тебя в пустыне увидал... В моей душе те розы не завянут, Куда бы ни умчал житейский вал.
Один лишь миг! Видение сокрылось - И солнца шар всходил на небосклон. В пустыне тишина. Душа молилась, И не смолкал в ней благовестный звон.
Дух бодр! Но все ж не ел я двое суток, И начинал тускнеть мой высший взгляд. Увы как ты ни будь душою чуток, А голод ведь не тетка, говорят.
На запад солнца путь держал я к Нилу И вечером пришел домой в Каир. Улыбки розовой душа следы хранила, На сапогах - виднелось много дыр.
Со стороны все было очень глупо (Я факты рассказал, виденье скрыв). В молчанье генерал, поевши супа, Так начал важно, взор в меня вперив:
"Конечно, ум дает права на глупость, Но лучше сим не злоупотреблять: Не мастерица ведь людская тупость Виды безумья точно различать.
А потому, коль вам прослыть обидно Помешанным иль просто дураком,- Об этом происшествии постыдном Не говорите больше ни при ком".
И много он острил, а предо мною Уже лучился голубой туман И, побежден таинственной красою, Вдаль уходил житейский океан.
Еще невольник суетному миру, Под грубою корою вещества Так я прозрел нетленную порфиру И ощутил сиянье Божества. //86//
Предчувствием над смертью торжествуя И цепь времен мечтою одолев, Подруга вечная, тебя не назову я, А ты прости нетвердый мой напев!
2б - 29 сентября 1898
Примечание. Осенний вечер и глухой лес внушили мне воспроизвести в шутливых стихах самое значительное из того, что до сих пор случилось со мною в жизни. Два дня воспоминания и созвучия неудержимо поднимались в моем сознании, и на третий день была готова эта маленькая автобиография, которая понравилась некоторым поэтам и некоторым дамам.
//86// Горизонты вертикальные В шоколадных небесах, Как мечты полузеркальные В лавровишневых лесах.
Призрак льдины огнедышашей В ярком сумраке погас, И стоит меня не слышащий Гиацинтовый Пегас.
Мандрагоры имманентные Зашуршали в камышах, А шершаво-декадентные Вирши в вянущих ушах. 1895 //87// CXXVII
На небесах горят паникадила, А снизу - тьма. Ходила ты к нему иль не ходила? Скажи сама! Но не дразни гиену подозрения, Мышей тоски! Не то смотри, как леопарды мщенья Острят клыки! И не зови сову благоразумья Ты в эту ночь! Ослы терпенья и слоны раздумья Бежали прочь. Своей судьбы родила крокодила Ты здесь сама. Пусть в небесах горят паникадила, В могиле - тьма.
1895 //91//
IX От пламени страстей нечистых и жестоких, От злобных помыслов и лживой суеты Не исцелит нас жар порывов одиноких, Не унесет побег тоскующей мечты.
Не средь житейской мертвенной пустыни, Не на распутье праздных дум и слов Найти нам путь к утраченной святыне, Напасть на след потерянных богов.
Не нужно их! В безмерной благостыне Наш Бог земли своей не покидал И всем единый путь от низменной гордыни К смиренной высоте открыл и указал.
И не колеблются Сионские твердыни, Саронских пышных роз не меркнет красота, И над живой водой, в таинственной долине, Святая лилия нетленна и чиста.
Шуточный вариант последней строфы:
Да! Не "колеблются" Сионские твердыни, О если бы Катков им подражал! И с щедростью, обычною и ныне, Мне гонорар за Янссена отдал.
XII, 95-96 XIX ПАНМОНГОЛИЗМ Панмонголизм! Хоть слово дико, Но мне ласкает слух оно, Как бы предвестием великой Судьбины божией полно. Когда в растленной Византии Остыл божественный алтарь И отреклися от Мессии Иерей и князь, народ и царь,
[96] Тогда он поднял от Востока Народ безвестный и чужой, И под орудьем тяжким рока Во прах склонился Рим второй. Судьбою павшей Византии Мы научиться не хотим, И всс твердят льстецы России: Ты - третий Рим, ты - третий Рим. Пусть так! Орудий божьей кары Запас еще не истощен. Готовит новые удары Рой пробудившихся племен. От вод малайских до Алтая Вожди с восточных островов У стен поникшего Китая Собрали тьмы своих полков. Как саранча, неисчислимы И ненасытны, как она, Нездешней силою хранимы, Идут на север племена. О Русь! забудь былую славу: Орел двухглавый сокрушен, И желтым детям на забаву Даны клочки твоих знамен. Смирится в трепете и страхе, Кто мог завет любви забыть... И Третий Рим лежит во прахе, А уж четвертому не быть.
//97// XXI ДРАКОН Из-за кругов небес незримых Дракон явил свое чело,- И мглою бед неотразимых Грядущий день заволокло.
Ужель не смолкнут ликованья И миру вечному хвала, Беспечный смех и восклицанья: "Жизнь хороша , и нет в ней зла!"
Наследник меченосной рати! Ты верен знамени креста, Христов огонь в твоем булате, И речь грозящая свята.
Полно любовью Божье лоно, Оно зовет нас всех равно . . . Но перед пастию дракона Ты понял: крест и меч - одно.
//115// СКЕПТИК И вечером, и утром рано, И днем, и полночью глухой, В жару, в мороз, средь урагана - Я всё качаю головой! То потупляю взор свой в землю, То с неба не свожу очей, То шелесту деревьев внемлю, - Гадаю о судьбе своей. Какую мне избрать дорогу? Кого любить, кого искать? Идти ли в храм - молиться Богу, Иль в лес - прохожих убивать? Князь Э.Гелиотропов. "Новое Время", 1886 г., №3601.
XII, 124 XXXII ЭПИТАФИЯ Владимир Соловьев Лежит на месте этом. Сперва был философ. А ныне стал шкелетом. Иным любезен быв, Он многим был и враг; Но, без ума любив, Сам ввергнулся в овраг Он душу потерял, Не говоря о теле: Ее диавол взял, Его ж собаки съели. Прохожий! Научись из этого примера, Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
//127// Некогда некто изрек: "Сапоги суть выше Шекспира". Дабы по слову сему превзойти британца, сапожным Лев Толстой мастерством занялся, и славы достигнул. Льзя ли дальше идти, россияне, в искании славы? Вящую Репин стяжал, когда: "Сапоги, как такие, Выше Шекспира,- он рек,- сапоги, уснащенные ваксой, Выше Толстого". И вот, сосуд с блестящим составом Взявши, Толстого сапог он начал чистить усердно. [1897] //129// IV ИЗ ПИСЬМА Во-первых, объявлю вам, друг прелестный, Что вот теперь уж более ста лет, Как людям образованным известно, Что времени с пространством вовсе нет;
Что это только призрак субъективный, Иль попросту сказать один обман. Сего не знать есть реализм наивный, Приличный ныне лишь для обезьян.
А если так, то значит и разлука, Как временно-пространственный мираж, Равна нулю, а сней тоска и скука, И прочему всему оценка та ж.
Сказать по правде: от начала века Среди толпы бессмысленной земной Нашлось всего два умных человека - Философ Кант да прадедушка Ной.
Тот доказал методой априорной, Что собственно на все нам наплевать, А этот - эмпирически бесспорно: Напился пьян и завалился спать.
//134// Природа с красоты своей Покрова снять не позволяет, И ты машинами не вынудишь у ней, Чего твой дух не угадает. |