«И вы не сможете увидеть самаритянина, который несет ягненка (и) входит в Иудею. Он сказал ученикам своим: (Почему) он с ягненком? Они сказали ему: Чтобы убить его и съесть его. Он сказал им: Пока он жив, он его не съест, но (только) если он убивает его, (и) он (ягненок) становится трупом. Они сказали: Иначе он не сможет ударить. Он сказал им: Вы также ищите себе место в покое, дабы вы не стали трупом и вас не съели» (евангелие Фомы, 60).
Притча развивает мысль предыдущего афоризма (или, во всяком случае, на ту же тему): можно не умереть — в смысле, духовно — но для этого нужно поднапрячься.
Текст не такой простой, как может показаться. Во-первых, с ним случилась гаплография — это когда переписчик «на автомате» опускает повторяющееся слово. А оно нужное! Это особенно часто было до изобретения точек, запятых, абзацев. И тут текст начинается со слова «самаритянина». Предыдущий-то афоризм заканчивался словом «увидеть», а этот с этого же слова, видимо, начинался. Слова были написаны подряд, не то что без точки и абзаца, а даже без пробела. Ну и случился казус. Но это дело поправимое.
То, что в переводе Трофимовой дано как вопрос Иисуса «Почему он с ягнёнком», это догадка. Оригинал просто непонятен, совсем. Видимо, тут была описка или что-то ещё, и осталось «он вокруг ягнёнка». Возможно, тут нечто вроде идиомы «и что это с ним носится?» Общий-то смысл понятен: ягнёнок пока живой и, кажется, сильно не хочет помирать, а самаритянин за ним гоняется.
Кроме того, непонятно, кто «входит в Иудею» — самаритянин или Иисус? Трофимова реконструировала так, что — самаритянин, другие исследователи считают, что, скорее, Иисус. Последнее кажется более осмысленным: из Галилеи Иисус попадает в Иудею и видит тут непривычное для галилеян зрелище, использует его как материал для проповеди. При этом Иудея и самаритянин в евангелии Фомы упоминаются один-единственный раз — в этой притче. Более того, это вообще единственное место с упоминанием географии и национальности.
Валантасис считал, что это не так уж и важно, общий смысл понятен: человек всегда на пути к смерти. Что верно, а всё-таки детали-то интересные. Важно и то, что герой притчи (а это именно притча) именно самаритянин, ведь и в канонических евангелиях самаритянин — повторяющийся герой наряду с больными, калеками и женщинами. Самаритянин для еврея всегда — «свой чужак», маргинал, от которого добра не жди. Поэтому «милосердный самаритянин» это оксюморон, это било по нервам и запомнилось, как запомнилась бы женщина — книжник. Но не было их, таких женщин, вообще.
Что до барашка, то это ещё более значимый образ — и не случайно же Иисуса изображали именно в виде барашка. Пасхальный-то агнец.
Вообще самаритянин, который несёт барашка в Храм Соломонов, это тривиальная ситуация или фантастическая, поражавшая иудеев? Чужак — и в Храм? У них же всё своё, чего он к нам-то припёрся?
Это не вполне ясно, а для выяснения недостаточно данных. К тому же в притче ничего не сказано про Храм. Может, самаритянин просто хочет съесть ягнёнка? Но зачем он куда-то «идёт»? Сядь и съешь! Поэтому напрашивается объяснение «вокруг ягнёнка» такое: увидели комического растяпу-чукчу, который бегает за барашком, рассмеялись, а Иисус сказал… Это тем более вероятно, что употреблён глагол «убить», а не «принести в жертву».
Образ смерти — включая духовную смерть — как пожирания человека небытием есть образ очень древний. У ада — небытия — есть пасть, он е кушает людей. Могила — это глотка смерти. Тот же образ умирания как поедания смертью в афоризме 76, который совпадает с каноническим про моль, ржавчину и червяков, которые кушают, пожирают и губят.
Образ барашка, который убегает от повара, понятный и яркий. Григорий Сковорода у себя на надгробии завещал написать «Мир ловил меня, но не поймал». Это уже давно стало пошлостью, даже Ксения Собчак сделала эту фразу девизом своего инстаграмма. Мы все глядим в лорды Байроны и ещё немножечко в Лермонтовы. Все такие загадочные-загадочные, непонятные-непонятные, ну и, конечно, белые и пушистые. Ну и «Маленький принц», конечно, внёс тут свою лепту.
А Иисус — барашек, который не убегал, а шёл и шёл. И не блеял. Проповедовал, но не блеял! Почувствуйте разницу, а то многие не чувствуют и блеют, блеют, думая, что проповедуют.
Для Исайи этот образ, видимо, тоже из серии парадоксов — вот не может быть такого, а будет. Раб станет царём, ублюдок станет машиахом, барашек сам себя порежет и насадит на шампур.
Человеку Бог — дикость сама по себе, а уж если Бог не туманность, а конкретика в твоей жизни, тогда вообще дикость какая-то. Спасительная дикость. И вот насчёт спасительности человек сразу соображает, а насчёт дикости не очень. Кажется, что так и должно быть. Э нет, голубчик, и Бог не должен быть человек, не должен помирать, не должен воскресать, Богу это всё абсолютно неприлично, и ты не должен принимать это как должное, водружать ноги на стол Тайной вечери и, чавкая, заглатывать спасение как само собой разумеющееся. Побегай сперва, дружок, побегай. Под лежачий камень даже Дух Святой не течёт.