В 835 году синод в Тьонвиле (северо-запад Франции) одобрил «Liber Officialles» — написанную епископом Меца Амаларом книгу о богослужении. Когда Амалар объясняет значение последнего причастия («виатикума»), он подчёркивает:
«Кто умер во Христе, о том должно думать не как о мёртвом, но как о спящем. ... Как частица Тела Христова стоит на алтаре до конца мессы, так тела святых покоятся в своих могилах до конца света».
Образ красивый — прежде всего, потому что он подразумевает, что история, жизнь человечества есть огромная космическая литургия.
Веры в чистилище, кстати, в этом столетии ещё нет. Рассказы о посещении загробного мира есть, но они ближе к политической публицистики (впрочем, как и творение Данте, вполне бульварное по желанию насолить врагам). Например, некая жительница Лаона попадает в загробный мир и видит стену, подымающуюся до небес и всю исписанную золотыми буквами. Проводник объясняет ей, что это «земной рай», куда попадают те, чьи имена обозначены на стене. Она видит яркое светящееся имя короля Бернарда и почти стёртое имя короля Людовика Благочестивого — который убил Бернарда Имя Людовика когда-то сияло ярче других, а после убийства Бернарда потухло, о чём и следует доложить королю.
Людовик убил Бернарда, своего племянника и правителя Италии (сына того самого Пипина, который покорял аваров), в 818 году (точнее, приказал ослепить, но ослепляли так своеобразно, что через два несчастный умер). Одновременно Людовик отправил в монастырь трёх своих сводных братьев, детей Карла Великого, сместил с кафедр епископа Миланского Ансельма, епископа Кремоны, епископа Орлеана.
Общественное мнение — а оно было и в IX веке — было возмущено гибелью Бернарда. Людовик дважды публично каялся в смерти племянника, в 822 году и в 833-м. Выражалось общественное мнение, конечно, иначе, чем в наши дни — в том числе, и через рассказы о таких вот загробных видениях.
Общего у красивого, но холодного текста Амалара с повествованием о Людовике одно — манипуляция тревогой, которую испытывает человек, у которого умирает близкий. Бернар был «близким» для многих феодалов, они вовсе не хотели погибнуть таким образом, и выражали это через «видения».
Только вот «должно» («debere») это теория, а сердцу не прикажешь. К счастью, не все считали нужным это скрывать. Эйнхард, секретарь Людовика Благочестивого, писал в апреле 836 года Люпу, аббату монастыря Ферье, что не может примириться со смертью своей жены Иммы (ум. 13 декабря 835 года), что вспоминает об умершей «каждый день, во всех делах, когда занимаюсь хозяйством или распоряжаюсь по дому, когда что должен что-либо решать в делах земных или религиозных». Вспоминал не случайно — жена была грамотна (сохранилось два её письма, когда он уезжал, сама распоряжалась имением. Люп выделил её «prudentia, gravitas, honestas» — «благоразумие, серьёзность, честность»; довольно мачистская похвала.
Скорбь Эйнхарда не только не уменьшалась со временем, но росла:
«Моя рана болит всё сильнее из-за того, что мои молитвы бесполезны, что надежды, которые я возлагал на заступничество мучеников, меня обманули ... Боль и тоска, которые поселились во мне после смерти моей дорогой жены, будут жить во мне неизбывно, пока Бог не пожелает призвать меня от этой временной жизни».
Вот — настоящая любовь, поверх всех барьеров, не то что пластмассово-гламурный роман Абеляра.
Эйнхарду оставалось жить всего четыре года, он умер в 65 лет. Кстати, был он священником и аббатом, но вот — жена. И не какая-то тайная. В 815 году Людовик подарил Эйнхарду два поместья на востоке Франции, Михельштадт и Мулинхейм, причём дарственная была на имя «нашего верного слуги Эйнхарда и его жены Иммы». В 819 году супруги завещали Михельштад королевскому монастырю в Лорше (оставив за собой право получения доходов). Епископ Вюрцбургский Гоцбальд вёл хронику, в которой отмечал смерти королевских приближённых — единственная женщина в этом списке Имма. Существует гипотеза, что она была дочерью или вдовой бывшего владельца Мулинхейма, но ведь не из-за её происхождения или приданого переживал Эйнхард. Он любил любившую его.