В чём хитроумность хитроумного Одиссея?
«Илиада» начинается с истории конфликта, с разобщения. Хитроумный Одиссей ликвидирует конфликт. Разобщение, правда, никуда не девается, но это никого не беспокоит.
Вообще «Илиада» рисует мир, от которого хочется в ужасе бежать. Это мир киллеров, спецназовцев, мир военных. Не просто мужской мир, а мир коллективных насильников и убийц, в котором нормальный человек где-то в самом низу пищевой пирамиды, молчит в тряпочку.
Мир «Илиады» не примитивен. В нём есть религия и искусство — «словно девки, брошенные в полк», как сказал Губерман. Но это не мир «толпы», вопреки Губерману, это как раз мир элиты — элитного полка. «Толпа» же — нормальные люди — в ужасе ждут, когда столкновение двух армий определит, кто будет трупом, кто живым, кто рабом, кто свободным. Сравнительно свободным.
Несколько временно объединившихся банд тупо осаждают Трою. Лакомый кусочек, в городе накоплено множество богатств. Ну, что значит «богатства» — золото и серебро. Несколько банд грабителей объединились, чтобы взломать сейф. Никаких Советов безопасности ООН, никаких международных судов. Впрочем, и в наши дни военные самой могущественной страны освобождены от всякой ответственности перед международным судом — именно потому, что свой суд это свой.
В лагере осаждающих чума. Точь в точь та же ситуация, что при осаде Иерусалима, да и при любой осаде — скученность, плохое питание, минимум гигиены. Жрец заявляет, что причина чумы — женщина, дочь жреца из Фив — не тех Фив, которые в Греции, а Фив, которые неподалёку от Трои, на берегу моря (на дочери царя этих Фив женат Гектор, и Ахилл при взятии Трои убьёт и этого царя, и всех его многочисленных детей).
Отец несчастной просил вернуть дочь. Главнокомандующий Агамемнон, сделавший её своей рабыней, отказался. Отец взмолился Аполлону, тот удовлетворил просьбу своего служителя и послал чуму, чтобы сделать Агамемнона уступчивее. А тот не уступает.
Ахилл возмущён. «Нас на бабу променял». К тому же, религию лучше не задевать.
Вообще все сюжеты «Илиады» вращаются вокруг «баб». Просто секс, ничего личного. Как в анекдоте: «Рядовой Петров, вот что на на лопату уставился, о чём думаешь?» — «О бабах, товарищ сержант…» — «Почему вдруг?» — «А я только о них и думаю».
Жрец осаждающих заявляет, что дочь нужно отпустить без выкупа и даже принести богу максимальную жертву, сто быков.
Агамемнон соглашается, если ему вместо этой женщины выдадут равноценную. Ахилл возражает: всё награбленное мы поделили, у нас нет «общака», чтобы из него кому-то компенсировать потери. В переводе Гнедича: «Что в городах разорённых мы добыли, всё разделили». В «добыли» ударение надо ставить на первый слог. Прав был Пушкин, поэт и хулитель поэта Гнедича…
Ничего, — отвечает Агамемнон, — давай я отпущу девку, совершим жертвоприношение, а я потом возьму себе компенсацию из твоей добычи, или из добычи Аякса или Одиссея. Давай всё же из твоей — возьму бабу Брисеиду.
Агамемнон соглашается с тем большей лёгкостью, что баба уже беременна. Солдаты этого не любят.
Ахилл в гневе (том самом, который следует воспеть) хватается за пистолет, но тут с неба слетает богиня и приказывает ему успокоиться. Бесполезно: Ахилл клянётся своим скипетром — золотым — что не простит обиды и отольются Агамемнону его заявки.
Разрулить ситуацию пытается Нестор. Сладкоречивый. Пожилой — «Два поколенья уже современных ему человеков Скрылись, которые некогда с ним возрастали и жили».
Нестор тоже безуспешен. Агамемнон с Одиссеем отплывают отдать дочь жрецу и принести жертву, а оставшиеся в лагере в преддверии жертвоприношения начинают, по приказу царя, «очищаться»: «И нечистое в море метали». Наконец-то! Беседер!! Появилась реальная возможность избавиться от чумы!!!
Попутно слуги Агамемнона приходят в шатёр Ахилла, там только его друг Патрокл, который сдуру отдаёт им приглянувшуюся Агамемнону рабыню.
Ахиллу является его мать-богиня, но успокоить его и она не может. Наоборот, он убеждает её пожаловаться Зевсу, чтобы тот отомстил за нанесённое ему оскорбление.
Агамемнон и Одиссей возвращают Хризу его дочь, «омывают руки» (видимо, впервые за много лет), подымают к небесам соль и ячмень, осыпают ими жертвенных быков в количестве ста голов, и режут всё стадо.
Мать Ахилла тем временем умоляет Зевса отомстить. Зевс сомневается — не хочет неприятностей с женой, которая подозревает, что он на стороне троянцев. Отомстить Ахиллу означает выступить против Агамемнона, а он же главнокомандующий греков. Жена Зевса, действительно, сердится, но он набирается духу и цыкает на неё, как подобает аксакалу. «Устрашилась его волоокая Гера богиня И безмолвно сидела».
Зевс посылает Агамемнону сон, приказывая ему атаковать Трою. Агамемнон вроде бы повинуется, но решает сперва проверить, насколько солдаты готовы к штурму, и поэтому объявляет, что намерен снять осаду и возвратиться на родину. Солдаты с криками «ура!» бегут к своим кораблям, чтобы отчалить. Агамемнон заявляет, что Зевс послал ему ложный сон, «уловил в неизбежную гибель». Зевс — Провокатор! Ну что ж, бежать так бежать, воля божья!
Тогда Гера подсылает к Одиссею Афину, и Одиссей начинает убеждать солдат продолжать осаду. Со скипетром в руке он останавливает бегущих. У него на пути оказывается Терсит, враг и Одиссея, и Ахилла.
Терсит — клоун, шут: «Всё позволяя себе, что казалось смешно для народа».
Внешность соответствующая:
«Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади
Плечи на персях сходились; глава у него подымалась
Вверх острием, и была лишь редким усеяна пухом».
Терсит — это медиатор юмора, ещё одно из древнейших изобретений человечества. Он передразнивает милитаризм, доводя всё до абсурда: «Слабое, робкое племя мы». Если король Лир ужинает утром, то его шут ложится спать в полдень.
Одиссей лупит Терсита — они парные шуты, но Одиссей шут опасный, и он создаёт ещё один медиатор общения:
«и скиптром его по хребту и плечам он ударил.
Сжался Терсит, из очей его брызнули крупные слёзы;
Вдруг по хребту полоса, под тяжестью скиптра златого,
Вздулась багровая; сел он, от страха дрожа; и, от боли
Вид безобразный наморщив, слёзы отёр на ланитах.
Все, как ни были смутны, от сердца над ним рассмеялись».
Здоровый спецназовский смех. Так будет с каждым леваком, социалистом, слабаком, интеллигентом, ботаником, трусом!
Следует рассказ Одиссея о чуде: якобы он увидел как дракон съел восемь птенцов, а девятого пощадил, значит, греки возьмут Трою на этот, девятый год осады. Но такой вздор мог иметь успел только в обстановке всеобщего благодушия от созерцания багровой полосы на спине Терсита, его воя и слёз.
Избиение Терсита всех примиряет. Нестор восклицает:
«Нет, да никто из ахеян не думает в дом возвратиться
Прежде, покуда троянской жены на одре не обымет».
При этом ранее говорилось, что троянцев не нужно бояться: если всех их взять в плен и каждого сделать рабом, подающим вино, то на десять ахейцев придётся один троянец, даже меньше. А троянских женщин, изволите видите, хватит на всех.
Агамемнон приносит извинения Ахиллу. Конфликт исчерпан, пока заочно. Брисеиду он возвратит позже, когда уже погибнет Патрокл и гнев Ахилла переключится с Агамемнона на троянцев. Ахиллу предстоит оказаться на месте Агамемнона, только к нему приходит на жрец, а царь, и просит не дочь, а сына — Приам просит отдать тело убитого Гектора.
Гомер настойчиво поминает жезл — символ власти. Он же фельдмаршальский жезл. А по сути — палка. Английская королева и сейчас не стесняется такой брать в руки. Вертикаль власти. Тут эта вертикаль власти — как карандаш, который рисует багровую линию на спину единственного нормального человека, затесавшегося по воле автора в эту толпу психопатов.
Вот — «посредник». Линия. Эта линия никогда не станет частью буквы. Это просто линия как знак, который может означать что угодно. Человек, живший полмиллиона лет назад, наносил линии на кость — это была та же самая линия. Когда сегодня человек, задумавшийся над чем-то, чертит бессмысленные закорючки на бумаге или штрихует её — это та же самая линия.
Можно предположить, что палка это не первичный знак. Первичный — татуировка на теле, особая стрижка. Не случайно Гомер противопоставляет прекрасные кудри «нормальных» солдат одуванчиковой поросли на голове Терсита.
Удар, молния, крик, — как может противостоять этому Терсит? Однако, противостоит. Из всех героев «Илиады» он самый любимый многими писателями Модерна. Солдат Швейк Бронзового века. Юродивый. Прямолинейности удара он противопоставляет изломанность: горб, заострённый череп, хромота. Наверное, Одиссей опознал бы Терсита в известном портрете Ганди. Терсит, однако, рисует языком, а не как Одиссей — дубинкой по хребту. Он переламывает вертикаль власти и получается человечек, убогий, но стойкий.
Свифт был отчасти прав (невольно), когда саркастически предлагал для точности речи носить с собой мешок с предметами и не произносить слова, а предъявлять друг другу предметы. Именно так и поступают люди — используя и слова, и изображения, и звуки, создавая второй предметный мир, вглядываясь в который люди и начинают общаться как люди, даже если за это приходится кому-то заплатить собственной спиной. Изображений спины Терсита нет на античных вазах. Но изображение распятого Иисуса ровно о том же: never more! никогда более!
Линия это мощный инструмент, и он может быть разрушителен, может быть созидателен. Линия — это запрет, но линия это и анализ. И закон, и благодать.
Линия — это и багровая полоса поперёк спины Тирсита, и багровые полосы на теле Иисуса, и крест, и виселица, и удар топора.
Но линия это и силлогизм, анализ, разграничение. Термин — и фаллический столб, делящий неделимую землю на «моё» и «твоё», и отгоняющий от «моего». Но термин — и орудие мысли, побеждающий разделение, потому что меч говорит «эта земля моя», а мышление, основа совести, подсказывает, что «моя» — негодный термин, когда речь идёт о земле. Конечно, соглашается завоеватель, всё условно, но в этих условностях собственность существует. Да-да, соглашается мышление, только вот что ты будешь, когда твою землю затопит океан, и ты будешь просить у соседа, которого не затопило, убежища? А он тебе ответит, что по закону ты должен жить на своей земле, а не досаждать соседям.
Линия — это любой удар, но линия — и поглаживание. Линия — это пощёчина, но и подставить щёку тоже линия. Крест — линия, но и призыв нести свой крест — тоже линия. Матерное слово на заборе, решётка на окне тюрьмы — штриховка, но и гравюра Рембрандта — линия, и галочка в бюллетене с призывом запретить смертную казни и пожизненное заключение тоже линия. Верёвка, на которой вешают, и верёвка, по которой идут, одинаково верёвки. Это великое изобретение «как», а не что, и вот это «как» организует общение, составляет грамматику коммуникации, а уж кто и как пользуется этой грамматикой, особая история.
На мозаике IV века из тунисского Неаполя и на вазе IV века до р.Х.: жрец Хрис просит Агамемнона отпустить дочь, предлагая взамен золотой скипетр Аполлона:
«Старец, он приходил к кораблям быстролетным ахейским
Пленную дочь искупить и, принесши бесчисленный выкуп
И держа в руках, на жезле золотом, Аполлонов
Красный венец, умолял…».
Хорошо видно, как изменилась культура за 8 столетий. Сразу три изображения Приама, припадающего к руке Ахилла (у Гомера очень выразительно про чувства Приама, прикасающегося губами к руке, убившей его сына). Все три изображения из музея в Бейруте, самое древнее, на вазе, и самое интересное, потому что Ахилл лежит на ложе, поставленном прямо на труп Гектора.
На картинке — Ахилл над телом Гектора. 480 год до р.Х. Лувр. Примечательно, что у Гомера нет текста, соответствующего этому изображению. Но Гомер — это лишь малая часть огромной литературы, которая в основном погибла, исчезла. И, знаете, сильного сожаления это не вызывает. Конечно, для историка всякое лыко в строку, но ведь людоедская же культура.... Отправиться в поход на богатый город, для успеха предприятия принести в жертву родную дочь (Ифигению)... Курс такой: одна дочь равняется одному рабу-троянцу, который будет мне вино наливать, и одной рабыне-троянке, которая будет меня в кровати ублажать.