За 16 лет у нашей общины образовалось больше 40 тысяч долларов. Часть хранится в банке, часть у прихожан. Я не делаю из этого секрета, я всегда считал прозрачность в таких деньгах принципиально важной — из-за чего, думаю, меня терпеть не могут многие единоверцы, сидящие на том или ином денежном потоке. В 1990-е все оправдывали непрозрачность боязнью грабителей, теперь законом Яровой, боязнью властей. Оправдания всегда найдутся. А итог один — если мы боимся сказать, что Деньги Есть, кто поверит нашим словам, что Христос Воскрес? Точнее, кто сочтёт их важными? А самом важном-то молчат, небось. На Западе с этим получше, хоть и не всюду.
Это не так уж много, это ведь примерно 2,5 тысяч долларов в год. У Кочеткова с его тысячами последователей, у Богородичного центра, да в любом городском приходе РПЦ МП крутятся деньги на порядки больше. Даже не от государства, не от богачей, а просто птичка по зёрнышку клюёт, а зёрнышек много. Ну, лет через 30 вся эта халява кончится и в Канаде, и во Львове, и в Москве верующие станут тем, кем должны быть — немногочисленной группкой фриков, никому неинтересной, не имеющих больших денег, голосов на выборах, власти и потому социально безразличных.
Последние годы выходит поменьше, до кризиса было побольше, да и помещения бывали больше, людей ходило больше, и мы были помоложе, зарплаты были повыше. Хорошо, я деньги всегда переводил в доллары. Пакет для пожертвований я повесил с первой же службы, скорее по принципу «все так делают». Но многое, что я делал из этого принципа, я делать перестал, а пакетик продолжаю вывешивать.
Траты небольшие: что-то епископу, что-то на утварь, что-то на аренду одно время уходило. Зарплаты я не получаю — а так бы выходило, что я за каждую литургию получаю примерно 50 долларов. Вот я не знаю, как в Англии священники православные, которые работают — им хоть что-то платят или нет?
Вот эти 40 тысяч — это клад или вклад? Изначально моя идея была купить квартиру сугубо для Бога, чтобы там только было богослужение. В негосударственном православии сотни епископов, есть даже и несколько священников — но вообще священников мало, все сразу норовят в епископы, чтобы ни перед кем не отчитываться. Если бы все эти епископы служили ежевоскресно, да пакетик вывешивали — глядишь, можно было бы скооперироваться, двое или трое — 120 тысяч долларов, уже вполне можно купить квартиру, да на первом этаже, и там служить поочередно. Тем более, есть те, кто служит вечерами (я — только на Великий Четверг). Так вот как-то не с кем кооперироваться! Не вывешивают даже пакетиков, не ставят перед собой такой задачи! Рассчитывают, что появится один олигарх и возьмёт на содержание — и бывали прецеденты. Но олигархи как-то очень быстро исчезают.
Насколько я понимаю, протестанты намного деловитее меня — как-то собирают и на квартиру, и на целый дом. Ну, режьте меня, я так не умею. Отправить меня, наверное, надо бы в Южную Корею на перевоспитание, но как бы я на подлёте не умер от тромба.
Сейчас, когда я стараюсь подготовиться к смерти, чтобы после меня никому хлопот не было, я озадачился вопросом, что с деньгами-то делать. Ну, куплю новое кадило, новое облачение, а с деньгами-то что? Посмотрим! Интересно другое. Деньги в принципе — средство обмена, то есть, знаковая структура, предназначенная для усовершенствования коммуникации. Однако, открываем Геродота, да хоть бы и не Геродота, а Гобсека, и что такое деньги? Средство тезаврации! Не вклады, не средство обмена, а средство спрятать богатство!
Этому точно соответствует древнейшая стадия письменности, когда тексты пишутся для божеств и помещаются туда, где люди эти тексты прочесть никак не смогут. На вершину скалы или под фундамент храма (обычай, кстати, сохранившийся до наших дней — только вместо «божеств» теперь не менее мифические «потомки»). Геродот с придыханием, подробно описывает количество золота и серебра, которое жертвовали в святилища (перевод Геродота Стратановского ужасен — и «страусовые яйца», и «прорицалище» вместо «храма оракула»). Ровно десятину отдавали — Геродот это часто подчёркивает, когда речь идёт о греках, так что «десятина» это вовсе не филантропия, цедек всякий, а именно на храм. Впрочем, остальные девять десятых тоже ни во что не вкладывали, а просто под подушку. Буквально: сделают золотую кровать, на неё подушку — и лежат. (В переводе Стратановского невыносимое «было много ложей»).
Письменность уже была, способность общаться уже была — и всё это отправлялось под подушкой, в сокровищницу. Как метко говорят экономисты, «омертвлялось». Ровно тот же феномен в современной России. Тоталитаризм прежде всего уничтожает коммуникацию, и тогда происходит отбрасывание общества к стадии разобщения. Джон Стейнбек метко заметил, что в России (где он побывал в 1960-е) люди перебегают по улицам, чтобы укрыться в своём доме. Общение — большой риск, могут и расстрелять. Так оно и продолжается. Самое большее — возможность выехать за границу, там пообщаться. А в России — ну разве что лекцию послушать, только при той советской власти лекции общества «Знание» были бесплатные, а при этой — платные. Только лекции это же не общение, это «сверху/вниз», а общение всегда между равными.
Впрочем, Россия — лишь довёденная до абсурда тенденция, которая сохраняется и на Западе. Опасная тенденция. Подменить вклады — кладами, общение — разобщением. Брать деньги за знания — а в итоге знания превратятся в клад, в склад, к которому доступ только у богатых. А зачем богатым знания?! Как бы не вернуться в мир Геродота, где живут ветераны, победители, полноправные граждане, а есть всякая нежить, нелюди: лодыри, лентяи, женщины, дети, старики. Рабы в той или иной степени, оттеснённые в социальное небытие. Ковыряются на кухне, в рудниках и на прочих работах.
Хотя, надо отдать должное Геродоту — к вопросу об отношении к труду в античном мире — он с удивлением и неудовольствием описывает фракийцев:
«Человек, проводящий время в праздности, пользуется у них большим почетом. Напротив, к земледельцу они относятся с величайшим презрением. Наиболее почетной они считают жизнь воина и разбойника».
Хотя не исключено, что тут Геродот эзоповым языком излагает как раз свою личную позицию. Да и то — понятно, что миллиардер Сенека презирал крестьянина, пекаря, архитектора. Сами-то они-то вряд ли себя презирали, только написать об этом не могли, потому что времени и образования у них, в отличие от Сенеки, не было. Бедность это ведь отлучение не только от денег, но и от знаний и общения.