«Хиазм» — название одного из самых распространённых литературных приёмов. Греки назвали этот приём «хиазм», потому что приём слово строит букву «Х». Простейший пример: «Сан-Франциско далеко, если ехать низко, если ехать высоко, Сан-Франциско близко». Первая, верхняя половина стишка похожа на вторую, между ними — центр симметрии.
Можно сравнить это с качелями: сперва летишь по дуге вперёд, потом по этой же дуге назад. Как евангельское «будут последние первыми, первые последними».
«Хиазм», на самом деле, отражает структуру нейрофизиологическую. Основной способ мышления — парами, противоположностями. Бинарные схемы очень экономны и мнемоничны. Поэтому хиазм, он же симметрия, возникает часто самопроизвольно. Если он «сам собой», придавать ему большого значения не нужно, но если он явно педалируется автором, тогда это важно. Определить, имеем ли мы дело с симметрией непреднамеренной или нет, и есть дело исследователя.
Хорошим примером несомненно авторского, нарочитого хиазма — библейский рассказ о потопе. Неожиданно? Однако, тут это легко обнаружить, потому что повторяются цифры. 150 дней — и в другой фразе 150 дней. 40 дней — и пониже опять 40 дней. Что уж говорить о симметрии действий: вошли в ковчег — вышли из ковчега.
Центром симметрии оказываются слова о том, что Бог «вспомнил» — о Ное и животных. Какие из этого вводы? Выводы делает читатель.
Важно, что обычно рассказ о потопе понимают прежде всего как наказание развратному человечеству, которое утопло. Сколько картин нарисовали, как распутники красиво разлагаются — во времени суровой цензуры один из немногих сюжетов, где художник мог показать что-то неприличное. Однако, рассказ не обо всём человечестве — он о Ное и его сыновьях. В начале — прегрешения, но и в конце — прегрешения. Ной напивается, Хам хамит. Всё вернулось в исходную точку! Оказывается, потоп, уничтожение — не средство победить грех. Селекция — чудесный метод в биологии, а применительно к людям — страшное преступление, так называли сортировку евреев, привозимых в Освенцим, на тех, кого убивали сразу, и тех, кого отправляли работать.
В рассказе о Ное замечательно соответствие структуры «вперёд/назад» последнему эпизоду, когда хорошие сыновья Ноя пятятся задом, чтобы накрыть упившегося отца. Зло осталось — папа алкоголик, брат хам, но топить их не следует, хотя очень хочется. Папа уже себя в вине потопил. Со злом надо бороться с выдумкой, самостоятельно, и чтобы ни один кролик не пострадал. Рассказ о потопе оказывается рассказом против смертной казни. Как-нибудь так, без неё...
Симметрия — приём классический, успокаивающий нервы. Самое же замечательное, что небольшое, искусное нарушение симметрии рождает юмор. Кривой хиазм — первая и базовая форма юмора. Когда ждёшь её, рассказчик явно к ней подводит, и вдруг — сбой. Словно качели закачались из стороны в сторону. Классический пример — анекдот про двух братьев-белорусов, один из которых работал у немцев во время войны, а второй партизанил. Первого посадили, второго наградили. Но когда первый вышел из тюрьмы, он быстро сделал приличную карьеру, дошёл до директора колхоза, а бывший партизан остался в этом колхозе скотником. Вот брат-неудачник и спрашивает брата-удачника, почему так. «Да потому что ты пишешь в анкете, что у тебя брать предатель родины, а я — что у меня брат герой войны!»
Вроде бы и симметрия, но — не вполне симметрия. И смешно.
Другой пример такой схемы — хиазм сего из трёх элементов, где каждый человек, а центр симметрии даже и дама, это знаменитый анекдот Вяч. Иванова, состоявший из одной фразы застигнутой врасплох крестьянки: «Лежу я со своим и тут входит мой».
Ищите хиазмы — и обрящете! Скоро вы обнаружите, что сплошь и рядом говорите именно хиазмами. Что ж, вся жизнь — хиазм, была даже песня неплохая о «небесных качелях», где точка отправления — утроба матери и колыбель, она же — точка прибытия в виде гроба и матери-земли. Гроб придумали люди, так что это хиазм абсолютно искусственный, а к чему он ближе — к философии или к юмору — это совсем другой вопрос.