Придёт ли кому-то в голову каяться в фатализме? Вряд ли. Между тем, многие мелкие, но систематические грехи это проявления именно фатализма. Фатализм — способ приспособиться к беспомощности, к рабству — иногда к настоящему рабству, иногда к порабощённости обстоятельствам, среде. Фатализм особенно заметен у военных людей, причём от низших до вышестоящих, ведь и самые главные командующие не сами решают, начинать ли им войну. Они всего лишь исполнители решения — решения президента, решения парламента, решения народа. Даже и в древности, когда цари объявляли войны, сами и вели войны, фатализм веял над ними. Фатализм можно было хитрым приёмом использовать к своей выгоде, заявив, что сама Судьба «покровительствует», сам Рок «за нас» и «против наших врагов». Тем не менее, всё равно оставалось где-то над всеми этими призывами, словно дамоклов меч, тонкое жужжание фатализма: человек предполагает, Бог располагает.
Фатализм, а вовсе не рабство, величайшая противоположность свободы, как не безбрачие главный враг брака, а измена, прелюбодеяние. Фатализм порождает и рабовладение, фатализм уверен, что один создан повелевать, другой подчиняться, но эта уверенность всегда только у тех, кто повелевает. Фатализм раба совсем иного рода: он знает, что не рождён быть рабом, но знает и то, что не может освободиться.
Современный фатализм теоретически должен сопровождать атеистов-материалистов, а практически как раз неверующие менее фаталистичны, чем христиане. Стремление к творчеству и свободе в неверующих живёт, оно ищет себе самые разные основания и находит себе основания, может быть, не слишком научные, не очень последовательные, но всё же находит — и в теории случайных чисел, и в квантах, и всюду, где учёные обнаруживают непредсказуемость, а значит, зазор для свободы. На этом фоне особенно кошмарно выглядят верующие: в современном мире именно они оказываются носителями самого отчаянного фатализма и детерминизма. Сделала аборт — в ад. Использовал презерватив — в ад. Проголосовал за саму возможность сделать аборт — ад, ад, ад. Изобрели даже понятие «автоматического самоотлучения» — мол, нам некогда, да мы и добрые, но если сделала «зачатие в пробирке», то автоматически — в ад. При этом мало не делать запрещённого, надо ещё следовать куче предписаний и правил, не выполнив которые — в ад, ад, ад. Бог оказывается клеткой с жар-птицей, которая вся обвешана верёвочками с колокольчиками, и невозможно добраться до доброго, милосердного Бога, не задев верёвочки и тем самым не оказавшись в аду. Обречены все, кроме маленький группки ханжей горячо кающихся в грехах мира и немножечко в своих.
Это маленькая группка, заметим. Всё равно большинство фаталистов — не в Церкви. Но они и не атеисты, и не материалисты, а так — с серединки на половинку, пофигисты, анатоль-франкисты. Забавно, как в России этот фатализм выражается в совершенно противоположных видах: один и тот же человек может одновременно исповедовать веру в то, что деспотический режим обречён и падёт не позднее четверга, и веру в то, что русские обречены оставаться рабами, потому что у них рабство в крови. Неверны оба утверждения.
Фатализм делает именно то, что Кант считал — справедливо — величайшим грехом: рассматривает человека как предмет. В том числе, самого себя, но это такое «равенство» лишь ухудшает ситуацию. Предмет — значит, производное от среды, и тут неважно, от среды материальной или духовной. Космос, эволюция, материя — среда, а человек лишь функция от неё, или Бог — среда. Любопытно, что когда иезуит, богослов, палеонтолог Пьер Тейар де Шарден говорил о «божественной среде», он как раз имел в виду среду, которая не порождает, не определяет намертво результат, а прямо наоборот — созидает свободу, созидает человека. Бог же в представлении ханжей и фанатиков, этих фаталистов от религии, есть подобие материи, природной среды, только мощнее, сильнее, ещё более доминирующая и порабощающая.
Для материалиста жизнь есть порождение жизни, для верующего жизнь есть порождение Бога. Но принципиальное отличие тут отсутствует, если Сам Бог — не жизнь в полном и точном смысле слова. А Бог — живой, Он источник жизни не случайным образом, как материя, а сознательным действием Своей воли. Бог порождает жизнь и общается с этой жизнью. Общается не как автомат, который на правильные жетоны и сигналы выдаёт соответствующие результаты. Хорошо помолишься — один результат, плохо помолишься — другой. Тем более Бог не Фатум, Которому вообще малоинтересно, что там зудят людишки. Иногда Фатум совпадает с мыслями и чаяниями людей, иногда нет, но это совпадения, а не ответы, что и делает фатализм таким фаталистичным.
Особенно страшен фатализм в тех сферах, которые защищают, укрепляют, развивают свободу человека — в политике, в медицине, в религии. О политике и религии сказано было достаточно, а о медицине — вот, Боткинская больница, декабрь 2019 года. Я бывал (к счастью, гостем) в больнице Джорджтаунского университета в Вашингтоне, бывал — тоже гостем, к сожалению — в гипер-супер «сталинке» в Кунцево. В Боткинской поражает, конечно, нищета, которой нет в «сталинке», но атмосфера и там, и там одна — атмосфера фатализма и у врачей, и у больных. Люди ведь не меняют своё мироощущение, переходя с митинга на работу, в дом, в церковь. Если уж они фаталисты, они фаталисты всюду. Фатализм тут — расстройство общения, неверие в то, что общение что-то может, что-то означает, что другой человек — не предмет, а живая душа и даже дух, что ему не «положено» сколько-то чего-то, а он созидает своё будущее — с другими лучше, чем в одиночку, но если вокруг одни фаталисты, что ж — значит, с одним Богом и собой, не так уж мало.