«Историчность» стало синонимом подлинности. Но в общении (а история — категория коммуникативная) сама подлинность есть не столько подлинность, сколько аутентичность. Аутентичное исполнение музыки не есть подлинное. Подлинная золотая монета не идентична аутентичной золотой монете. Аутентичный золотой не идентичен фальшивому золотому, он изготовлен не для обмана и не для использования в качестве средства обмена или наживы, а для воскрешения подлинности как духовной категории.
История есть разновидность риторики, историчность есть разновидность риторического стиля. Ромео, обнаружив труп Джульетты, может завыть с горя, может начать грязно ругаться, может просто остолбенеть — последнее вероятнее всего. То есть, подлинные реакции, неотрефлектированные, внутренние — это животные реакции. Для обезьяны и для человека это реакции одинаково подлинны, но для человека они ещё и нечеловечны, неисторичны, не аутентичны.
Тут налицо тот же базовый языковый парадокс, что и в утверждении «все утверждения ложные, включая настоящее утверждение». Язык говорит о себе, что он не может существовать. Он существует исключительно за счёт того, что с точки зрения биологии, зоологии и прочей физики является ложью. А с точки зрения человека, как раз вой над покойником — это ложь, это волчье в человеке. Человеческое же — «for restful death I cry». На русском «зову я смерть», выпадает оксюморон — «хочу испустить дух и отдышаться». Екклесиаст — ложь, потому что утверждение «всё суета сует» само является суетой и даже, строго говоря, увеличивает суетность. Между тем, любому человеку понятно, что Шекспир побеждает смерть, побеждает отчаяние своим перечнем того, что вызывает отчаяние, как и Екклесиаст преодолевает суету, превращая её в предмет осмысления.
Когда человек говорит «я плачу», он лжёт, потому что именно в момент произнесения этих слов он как раз вынужден перестать плакать, он говорит. Тем не менее, человек по-настоящему плачет не тогда, когда плачет слезами, а тогда, когда утверждает о себе, что он плачет. Это можно было бы описать как игру, но этому мешает то, что для игры требуется хотя бы один играющий, а человек говорит о том, что плачет, более чем серьёзно — он говорит об этом по-человечески.
История как набор событий не исторична, она даже не подлинна — если это история человека, а не история звезды или музыки. История всего, что не человек, есть всего лишь факт, совершившееся. Даже о факте говорить трудно, потому что «факт» уже есть вычленение чего-то, акт словесный, разумный, внешний по отношению к бытию. История иногда бывает подлинной — когда люди ведут себя именно как люди. Подлинная история уходит в прошлое (зоологическая история даже на это неспособна), её место занимает (должна занимать) аутентичная история — история как текст, описание, риторика.
Простейший пример — «поиски исторического Иисуса» или «поиски исторического Израиля» (начиная с «исторического Иакова» или поиски исторического Мухаммеда. (Наверное, совсем простейший пример — В.Пупкин, каковой существует же, в конце концов), но всё же он не настолько удобен для анализа). Какой Иисус, Мухаммед, Израиль «исторический» — точнее, какой Иисус историчен, аутентичен, подлинный? Мы не знаем, но мы отлично знаем, какой — не историчен, не аутентичен, не подлинный. Точнее, мы узнаём ложь постепенно. Историчен ли Иаков в описании книги Бытия? Конечно, нет. Причём, этот Иаков намеренно неисторичен. Не историчен, а мифологичен. В случае с Иаковым — нет проблемы, его историчность или неисторичность не имеют ни малейшего значения для государства Израиля, как бы оно ни утверждало противоположное. Государство! Абстракция! С Иисусом сложнее, потому что Иисус имеет значение не для государства, а для отдельного человека. Может ли быть историческим Иисусом, о котором заранее утверждается, что Он не воскресал, потому что воскресения невозможны? Конечно, нет — это мифологический Иисус, Иисус — герой материалистически-атеистического мифа. Мифологический — не значит мифический.
Для верующего историчность Иисуса есть не то, что подлежит розыску. Розыск может установить зоологичность Иисуса — ту зоологичность, которая устанавливается для любого человека паспортом, надгробием, чеком в магазине, полицейским рапортом, медицинской картой. Историчности не может быть без зоологичности — если Иисуса вообще не было, говорить не о чем, но всё-таки Он явно был как некоторое белковое тело, подобное Нерону или Клеопатре. Что до подлинности, тут сложнее, а уж что до аутентичности — то она целиком не просто предмет веры, а дело веры. Точно так же существование жены или мужа — дело мужа или жены. В общении, в любви аутентичность достигается не человеком, а его собеседником, тем, кто его любит. Аутентичность эта обоюдна. Аутентичное чтение текста означает не только верное понимание подлинного текста, но и подлинное изменение понимающего, как аутентичная музыка есть не набор нот, а то, что совершают музыканты.