Деньги есть средство общения, коммуникации. Конечно, их можно и нужно анализировать как средство обмена, и это делают экономисты, но всё-таки сам обмен есть средство не просто физического выживания, а средство общения. «Мы продаём мечту», — говорил один капиталист, и, действительно, слово есть мечта, мечта выраженная, мечта в диалоге. Эта мечта на низшем уровнем человеческого развития выражается через предмет — веточку-ленточку, мерседес-яхту-виллу, кольцо с бриллиантом. В деньгах. Но всё это лишь замены слова, и кризисы происходят, когда это забывают, когда начинают производить «ненужные вещи» — а кому ненужные? Ненужные слова, ненужные замены ненужных слов. Надоевших слов, пустых. Развитие экономики прямо пропорционально развитию личности в человеке, развитию потребности в коммуникации, и как в коммуникации постоянно идёт конкуренция новых слов, новых сообщений со старыми, исчерпавшими себя, так и в экономике этот процесс отражается.
Вот здесь и кроется одно из самых глубинных противоречий социальной жизни. Как личность, как участник коммуникационного процесса каждый человек беспредельно единственен — не одинок, а уникален. Лев Толстой рвался уйти из дому, но вообще-то он в своём доме и так был беспредельно один, потому что ни переписывание женой его черновиков, ни сочувствие дочери его взглядам не делало их — им, хотя создавало иллюзию некоей коммуникации. Они были на таком же расстоянии от него как любой африканец, читающий «Анну Каренину» — на таком же далёком, на таком же близком.
Если каждый человек как личность изолирован от своих родных, то почему после его смерти эти родные — или хотя бы и не родные, что тоже бывает — наследуют его собственность, включая и авторские права, кстати (тут Лев Толстой, правда, семью обездолил, но имение уступил — ненадолго, как выяснилось).
Отрицание права наследства неоднократно звучало в истории мысли, в том числе, христианской. «Раздай имение», «кто поставил Меня судить ваши тяжбы о наследстве». Мотивация борьбы с правом наследства обычно исходила из идеи справедливости — должно быть равенство старта, равенство возможностей, оно важнее равенства финиша. Отстаивание права наследства исходило из желания защитить потомство — желания сугубо животного, конечно.
При этом большие наследства, такие, о которых вообще стоило бы говорить, есть явление очень новое в мировой истории, связанное с индустриальной революцией, с коммуникационной революцией, когда какой-нибудь менестрель, в VIII веке обречённый и при жизни на не слишком роскошное житье, оказывается богаче любых королей и императоров современности. Именно институт наследства — самый мощный тормоз свободной конкуренции, хотя об этом предпочитают помалкивать. Наследство деформирует социум, искажает обратную связь, из-за наследство погибло столько же гениев — не получивших наследства — сколько из-за капиталистических монополий погибло изобретений.
Свобода есть условие, средство и итог общения, богатство же, особенно унаследованное, есть угроза для свободы постольку, поскольку богатство есть нечто, выделяющее человека среди других, причём угроза как для окружающих, так и для обладающего богатством. Имущественное неравенство мощнейшим образом деформирует исходные точки для коммуникации.
Либертариане мечтают о мире, где всё определяется личными заслугами — но в этом мире даже либертариане не отрицают права наследования, а результат известен: семья Ротшильдов, ныне состоящая из трёх сотен человек, сообща владеет 2 или 3 триллионами долларов. О, конечно, это ничуть не означает, что Ротшильды правят миром, но что эти деньги принадлежат людям, которые ничуть их не заработали, которые не рискуют даже, нанимая управителей, — несомненно. И это, кажется, неизбежно, потому что какая альтернатива? Можно сжечь наследство, если оно столы и шуб, а если оно электронные сигналы, позволяющие распоряжаться заводами и пароходам? Отдать всё государству, пусть и планетарному? Очевидно, нет, это сделает наследниками чиновников, что хуже любого людоеда, во всяком случае, при нынешних государствах.
Ответ неясен, но важно задаться вопросом, чтобы лучше понять суть человека как коммуникационного явления.