Человек бунтует не всегда, когда ему плохо, но когда человек бунтует, ему плохо всегда. Можно взбунтоваться от недоедания (умеренного; от настоящей голодухи просто помирают). Можно взбунтоваться от несправедливости, а можно — от неожиданности зла. Если в твой дом поселят роту — это, как ни странно, может вызвать бунт, а вот одного-единственного солдатика могут терпеть годами.
Бунт может победить, но бунт не может освободить. Это не означает, что всякий бунт бесполезен или даже ухудшает положение, как любят демагогировать разнообразные диктаторы. Они сами обычно приходят к власти благодаря бунту и очень боятся, что другие повторят их трюк.
Правда, что недостаточно свергнуть диктатора, чтобы свергнуть диктатуру. Неправда, что для свержения диктатуры не обязательно свергать диктатора. Особо циничная неправда, что всякое свержение диктатора ведёт к ещё худшей диктатуре. Такое бывает, если человек бунтует. Но если человек восстаёт!..
Восстание отличается от бунта как реанимация от мумификации. Бунт — от недостатка калорий, восстание — от переполнения свободой и истиной. Правда, что килокалорий и киловатт мало, но истина в том, что не килокалориями и киловаттами жив человек.
Если человек злится от нехватки хлеба, тепла и света, то он, конечно, в своём праве… Он даже прав… Только правота эта животная, а животное в человеке всегда хуже животного в животных. В человеке животное превращается в скотское.
«Скотское» не всегда «рабское», но всегда «несвободное», как волна, которая обречена отхлынуть. Вот на рубеже II и III тысячелетий была масса разнообразных потрясений. О, конечно, этих потрясений было в сто раз меньше, чем за сто лет до этого, кровопролитий было в тысячи раз меньше, но всё же какой был сюрприз! Все думали, что сонный Восток ни на что не способен — такое думанье есть часть традиционного, к сожалению, западного расизма. А Восток взял да и поднялся — в Йемене и в Афганистане, в Египте и в Ливии, в Сирии и в Ираке.
К большому удивлению и возмущению Запада, Восток взбунтовался не только против несправедливостей восточных, но и против несправедливостей западных. Частью западного расизма является уверенность в том, что Запад несправедливым быть не может в принципе. Во всяком случае, несправедливость Запада не может заслуживать 11 сентября. Неадекватная реакция, террористическая! То ли дело реакция Запада на 11 сентября — положить сотни тысяч людей в отместку за гибель трёх тысяч. Ну, конечно, под лозунгом обеспечения безопасности миллиардов и спасения человечества, это святое.
Кстати, поднялся и Запад. Хиленько, ну так ведь и несправедливости, против которых поднялись на Западе, не чета тем, против которых поднимались на Востоке. «Оккупай Уолл-стрит» это всё-таки бунт не умирающих с голоду (что уж говорить о московском «оккупай Абай», который оказался жалкой пародией хоть на Запад, хоть на Восток, бунтом перекормленных овец).
Ни одно из этих поднятий или бунтов не превратилось в воскресение — даже грузинская революция роз или украинский майдан. Большинство цветных революций оказались чёрно-белыми бунтами, только с прямой трансляцией в интернете. Но, как говорится, афиняне осудили бы Сократа, даже если бы пользовались айфонами. Можно два года транслировать в сеть изображение мяса на сковородке, но если под сковородкой нет огня, трансляция не помешает мясу протухнуть.
Разнообразные бунты оказались в конечном итоге антиполитикой, потому что были не во имя свободы, не во имя общей свободы, а во имя свободы частичной, эгоистичной, то есть бесчеловечной.
Плохая новость: история человечества по большей части и есть история антиполитики. Так и история христианства по большей части есть история сношений с антихристом (к другим религиям, как и к атеизму с воинствующим безбожием, это относится, увы, тоже). Но как приключения антихриста не означают, что Христос не приключился, так и антиполитика не означает, что политика — не самое интересное приключение в жизни.
Хорошая новость: «по большей части» не означает «так что всё безнадёжно», «ложись и помирай». Велика Федура, да дура. Антиполитики много, но живы люди политикой. Живы и циники, и простаки, и жулики, и аскеты. Идеалы у всех разные, одинаково то, что без идеала вообще нет жизни. Даже идеал циника — отрицание любых идеалов — всё-таки делает циника живым и активным человеком, а не мумией самого себя. Идеи разные, но цель одна, и эта цель свобода. То, что мы сегодня можем выбирать между политикой и антиполитикой, можем анализировать отличия бунта от восстания, деспотии от демократии — это благодаря горчичному зерну свободы. Свободу засунута под перинами всяческих угнетателей, и они ворочаются — и правильно ворочаются, потому что из этого горчичного зерна будет им большое огорчение.
Не надо ждать, пока ближние оголодают настолько, что подымут руки против океана зла. Надо кормить ближних — кормить хлебом, кормить и идеями. Идеи не на берёзах растут, их надо ещё придумать, обдумать, обсудить, передумать, записать, отредактировать, ещё раз обсудить, найти единоидеемышленников… В общем, мало не покажется! А ещё надо пропалывать планету своего сердца от баобабов того же цинизма, самонадеянности, уметь вырвать отчаяние, не задевая отчаянности, поощрить горчицу, с корнем выпалывая горечь.
Антиполитика говорит, что ближний хуже меня. Я умный, благоразумный, благородный идеалист, который готов умереть за идею или, по крайней мере, понимает, что, коли уж умирать, так за идею, что не интернетом единым жив человек, что плохое плохо, а хорошее хорошо. Ближний — наоборот. Ближний это анти-я. Следовательно, политика невозможна. Один я могу спасти человечество, но ведь это же будет опять диктатура! А вдвоём — уже не с кем. После смерти Ганди, как выразился один диктатор, не с кем ядерную кнопку нажать.
Для считающих себя самыми умными антиполитика заявляет, что ближний не анти-я, а копия меня. Я труслив — так и ближний труслив. Лень на лень, ленина на ленина, усталость на сталина, и команданте Че ничуть не лучше самокоманды «а чё!» Все политики политиканы, а без приличных политиков самые правильные политические идеалы и структуры висят в воздухе и только дразнят душу.
Антиполитика права, в этом её сила. Она говорит правду: человечество недостойно свободы, а если и достойно, то неспособно к ней. Вот она — правда бунта, правда отчаяния, правда смерти.
Политика же не о правде, не о том, как было и как есть, а о свободе. Политика — не о прошлом и не о настоящем, а о будущем. Подлинное будущее не обусловлено прошлым и не вытекает из настоящего. Оно неожиданно, незаслуженно, оно подарок, а не процент, благодать, а не закон, органика, а не механика. Оно может быть, а может и не быть — но именно поэтому политикой не просто можно, а нужно заниматься, чтобы будущее всё-таки было.