Пушкин украл сказку о рыбаке и рыбке у братьев Гримм, но следы кражи остались в черновике. У Гриммов старуха в своих требованиях доходит до желания быть папой, а в конце концов и богом, потому что не может перенести, что солнце всходит и заходит без ее дозволения. И у Пушкина в черновике было: «Не хочу быть вольною царицей, А хочу быть римскою папой». Что и было исполнено:
Воротился старик к старухе
Перед ним монастырь латынский
На стенах латынские монахи
Поют латынскую обедню.
Тут-то римская папа и говорит:
Не хочу я быть римскою папой,
А хочу быть владычицей солнца.
Что немцу-цензору было, очевидно, нормально, то русская цензура ни за что бы не пропустила. Сделать из бабы римскую папу — ради Бога, это весьма в духе басен о папессе Иоанне, намек на противоестественный характер западного христианства (ну, действительно, как может христианство быть западным — это все равно что персидские ковры из Мытищ). Но сделать бабу Богом, а Бога, соответственно, бабой (ведь «владычица солнца», а не Владыка)…
Золотая рыбка (у Гриммов, кстати, камбала) сошла и за папу, и за маму, и за Господа Бога, потому что и она — женского роду. Почему-то все слова, обозначающие силу, власть, мощь, мощность — не мужского рода и даже не среднего, а именно женского. Возможно, это наследие матриархата. Но еще скорее — это доказательство того, что всякая власть противоестественна, то есть противоречит человеческому естеству (конечно, «человек» при этом понимается не по-украински, как «муж», а просто как всякое двуногое без перьев, но с амбициями). Ну не создан человек властвовать — если мы определим власть как решение проблем через насилие. А как, позвольте спросить, еще решать проблемы?
Только вот беда: власть противоестественна, а безвластие еще противоестественнее. Хуже денег и демократии только их отсутствие. Рваться к власти пошло, быть в оппозиции к власти еще пошлее, а призывать не быть в оппозиции к власти не только самое пошлое, но еще и просто подлость. Хотя для истории языка именно отказ от власти есть уход в подлость в самом буквальном смысле: «подлое сословие» есть «низкое сословие», люди, лишенные — а точнее, никогда не имевшие — власти.
Человек без власти все равно вынужден принимать какие-то решения, о чем-то думать, что-то переживать, но все выходит у него коряво, потому что информации для принятия решений недостаточно, мысль кружится на месте, не находя себе противника, переживания пропитаны обидой за недостойное человека положение (действительно недостойное, незаслуженное, инвалидное).
Омерзительное состояние, поганое состояние. Но ничуть не здоровее и не благороднее быть тем, кто лишил власти, кто поднялся за счет принижения других. Подлости безвластных противостоит подлость властных.
Выход из плоскости власть-безвластие найден давно. Лучше власти мощь — сила, господствующая без насилия. Хорошая штука! Легко противостоять власти или подкладываться под нее, но с мощью невозможно так обходиться. Если уж она есть, все подминается под нее — на то она и мощь. В ней нет злобности, хитрости, двусмысленности власти.
Именно мощи, а не власти, поклонялись и поклоняются миллионы людей. Когда защищают государственное насилие, от войны и смертной казни до прописки и школьной формы, — защищают не власть, а упоительную возможность сделать людям хорошо или по крайней мере защитить их от зла, не испытывая ни особой ненависти, ни особой любви к тому, кого приказываешь казнить или одеть по своему усмотрению.
Власть — это всего лишь тень мощи, если мощь уходит, скоро рассыпается и власть. История и есть описание того, как постоянно что-то рассыпается и рушатся власти, казавшиеся незыблемыми, потому что мощь постоянно ускользает, потому что легче изобразить власть, чем обладать мощью.
Мощь нельзя ненавидеть, нельзя быть ей в оппозиции, как нельзя ее и любить, — нельзя же любить силу земного притяжения, хотя можно любить паразитирующие на этой силе самолеты и птиц. Но поклоняться мощи человек все-таки научился, и главное деление людей есть деление не на господ и рабов (все — холопы, то есть рабы с господской психологией), а на повернутых к мощи и повернутых к мощности.
Мощь оказывается лишь еще одной обманкой, тенью реальности, а реальность-то — в мощности. Мощность есть просто сила, не пытающаяся ни над кем господствовать, старающаяся не господствовать, ненавидящая господство. Ненависть к господству есть ненависть к подчинению, ведь невозможно господство без подчинения, как невозможны летающие без ползающих: кушать-то и орлам надо.
На слух кажется, что мощность и мощь подобны властности и власти, а на деле наоборот: как властность паразитирует на власти (даже в ее отсутствие), так мощь паразитирует на мощности. Даже господство без насилия есть все-таки паразитизм. Даже господство без ненависти, господство с любовью есть всего лишь бездушность.
Людей можно делить по их отношению к власти, и надо их так делить, чтобы держаться подальше от тех, кто не побрезгует насилием и подлостью, манипуляцией и обманом, чтобы сделать тебе хорошо. Хорошо бы, конечно, и за собой подмечать, когда ты покушаешься любить людей с этими негодными средствами, беда в том, что все люди — орлы: вдаль видим лучше. Совсем освободиться от обмана — значит понять, готов ли человек перестать быть орлом, парить, пощелкивая клювом (или клювами — почему-то мы чаще кажемся себе двуглавыми орлами), может ли он посидеть, сложа крылья.
Именно тогда, когда мы отказываемся летать, и обнаруживается, крылья у нас или всего лишь средства передвижения. Птица и в клетке птица, самолет и в небе — всего лишь кусок железа.
Зачем складывать крылья, когда самые томящие душу сны — о полетах? Во-первых, чтобы не шваркнуть хотя бы случайно перышком по чужому лицу. Конечно, каждый уверен, что уж он-то мастер пируэтов, только вот синяков в мире меньше не становится. Во-вторых, мощность, отказывающаяся становиться мощью, делает меньше, зато делается больше.
Нормальный человек не слишком расположен разбираться в этих оттенках — когда речь идет о нем. Это о другом хорошо разговаривается, чего у него больше — властолюбия или власти, мощности или мощи, а о себе знаешь, что всего недостаточно и должно быть больше. В Библии сообщается, что Бог, создав Адама, заметил: «Нехорошо человеку быть одному». Правда, Бог во исправление этой ошибки создал женщину, Адам же явно мечтал о подчиненном, но в конечном счете мужчина исправил положение. С Пятницей даже на необитаемом острове хорошо. Да мир и превращен, в сущности, в остров безлюдный — тут водятся не люди, а сплошь начальники, великие и могучие утесы, одной ногой попирающие ближних, а другой приветствующие планеты и звезды. И самые начальственные начальники — это те люди, которые скромно заявляют, что они не желают ни над кем начальствовать, а просто живут себе тихонечко.
Когда-то человек не только не стеснялся быть начальником и занимался этим делом с наслаждением, но даже иногда признавал, что вообще-то главный начальник другой. Навуходоносору пророк Даниил говорил: «Ты, царь, царь царей, которому Бог небесный даровал царство, власть, силу и славу, и всех сынов человеческих, где бы они ни жили, зверей земных и птиц небесных Он отдал в твои руки и поставил тебя владыкою над всеми ими. Ты — это золотая голова!» (Дан. 2,1).
Понравилось ли это Навуходоносору? С одной стороны, приятно, когда тебя называют золотой головой. С другой стороны, утверждение, что твою власть тебе кто-то дал, неприятно: человек сам кузнец своей власти и чужого счастья. Если признать кого-то «начальником жизни» (как называет Библия), то какой же ты начальник. Начало только одно, а если кто-то другой начальник, то ты в лучшем случае продолжение с примечанием.
Собственно, распространённая аллергия на то, чтобы быть начальником (не следует, впрочем, преувеличивать ни распространённости, ни степени искренности этой аллергии), и есть результат того, что «начальник жизни» оказался весьма своеобразным типом. После Христа нехорошо человеку быть начальником чего бы то ни было. Более-менее ловко называться золотой головой, когда твой начальник — могучий старец, встряхивающий землю словно простыню, у которого звезды из глаз сыплются. А когда начальник постоянно висит у тебя перед глазами на кресте, можно, конечно, продолжать носить золотую парчу, только расшив ее бриллиантовыми распятиями, но того удовольствия уже не будет.
Нет, конечно, любителей командовать на самом деле не поубавилось, но тоньше, тоньше стали начальствовать, даже появились такие начальники, что вроде бы свои в доску — эти самые вредные. Рубаха-парень, а поскребешь — опять золотая голова, и прегигантская. А то еще устроят спор начальников между собою, кто кротчее, кто всем более слуга, кто больше за реформы и т.п. И тут уж хоть в сторону отойди, хоть примкни, хоть воспротивься, а римская папа так тебе послужит, что мало не покажется.
Неудивительно, что идеалом постепенно (увы, слишком постепенно и не слишком искренне) становится уход в сторонку от всяких регалий, и от мощи, и от власти, и от властности. Хорошо бы остаться с мощностью, а все остальное — побоку. Но отворачивание или противостояние тоже не гарантируют, что ты порядочный человек, а не порядочная сволочь.
И всё-таки отсутствие гарантий, что ты порядочный человек, лучше, чем гарантия, что ты порядочная сволочь, а именно последнее имел в виду покойный лорд Эктон, сказав, что «всякая власть имеет тенденцию развращать, а абсолютная власть развращает абсолютно». Если, конечно, она не в руках у Абсолюта. Но у Абсолюта, кажется, рук быть не может.