«И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков» (Мк. 1, 17).
Вера начинается с потрясения, шока, открытия. В мире словно обнаруживается дыра. «В мире» или «в себе»? Немножко и в себе, но и вне себя. Если человек убеждён, что Бог, о котором говорят верующие, «глубоко в душе», значит, он, скорее всего, с верующими уже встречался, а с Богом нет. «В человеке есть дырочка в бесконечность» — выражение Николая Бердяева, но Бердяев в церковь ходил, хотя его там один раз священником аж антихристом назвал. Ходил, потому что внутри-то внутри, но то, что внутри, ведёт к бесконечности, которая снаружи. Или наоборот — встреча с Богом снаружи выбивает пробку, которая закупоривает душу внутри.
Первое, что делает человек (возможно, и не только человек) при столкновении со странным — он его помечает. Для памяти. Авраам после ночного откровения кладёт кучку камней в память о Встрече. Кучка, наверное, была маленькая — но любые пирамиды и соборы это ровно та же самая кучка. Потом Авраам от этого места далеко ушёл, но, где бы ни жил верующий человек, он всегда выделяет Богу особое место.
Особое, выделенное место для Бога может быть всего лишь полочка в книжном шкафу, как при советской власти, когда старались даже друзьям не показывать иконы. Это может быть красный угол в избе, может быть храм, может быть роща, луг, дерево, ручей, куда люди собираются помолиться вместе или поодиночке. Может быть целая гора — Синай, куда один Моисей смел ступить, а для других она была «табу», «запрет», «гарем». Да, «гарем» — это всего-навсего «посторонним В.», «private», то есть, «запретка». Сугубо негативное понятие. Так маленький ребёнок устраивает «секрет»: зарывает в землю что-нибудь, хотя бы стёклышко, и он один владеет этим секретом. Если с кем поделится — то лишь с самым близким, и сам факт того, что поделился, будет допуском в своё самое приватное, святое пространство.
Вера начинается с признания, что в этом мире, где Богу так же нет места, как художнику нет места в картине, программисту — в компьютере, должно быть место для Невместимого. Это и есть «святое». «Святость» — это выделенность, особость, запретность не всего остального, «мирского», «профанного», «несвященного».
Верующий, однако, выделяет место для Святого, но именно потому, что он — верующий, верующий верует, что место это не случайное. Бог указал! Бог тут мне явился ночью, — сказал бы, наверное, Авраам, поэтому это место святое. Не я его выбрал — Бог выбрал. Сколько легенд о том, что икона появилась на месте, где следовало построить храм или создать монастырь! Сперва выбирает Бог, человек лишь следует Божьему выбору. Это даже и к полочке в книжном шкафу относится.
Неверующий скажет, что это суеверие. А то Богу нечего делать, кроме как выбирать место для храмов, икон, Библии! Ему-то какая разница?
Смотря какой Бог! Богу Библии явно не всё равно. Не потому, что Библия так говорит — Библия не скрывает, что в течение многих поколений евреи молились в самых разных местах, Иерусалим вообще им не принадлежал, был завоёван. Но Библия говорит и о том, что Богу этот Храм безразличен не был. Это — проекция на Бога человеческих представлений о том, что «мой дом — моя крепость», частная собственность — дело неприкосновенное, без спросу не тронь, и на Синай не подымайся — гора святая, запретная зона Божия?
Конечно, проекций много и в религии, и в атеизме, но верующий-то пытается через эти проекции прорваться, и Бог есть первый и самый главный прорыв через проекции, иллюзии, стереотипы, предрассудки. Богу — не всё равно. Творцу вселенной интересны сопли сапиенса! Странно? Отчего ж! Только плохой творец, халтурщик, не обращает внимания на детали. Левша-то не ковал подкову, которой блоху подковали, он выковывал гвоздики, которыми подковывали! Человек — гвоздик, на котором космос держится.
У святости есть своя и нетривиальная история. Она начинается с мегалитов, с огромных многотонных блоков, из которых устраивали святилища, с колоссальных пирамид, на которые ушла куда больше сил, материала, веков, чем на любой исполинский собор наших времён. И в абсолютных цифрах, и в процентах люди каменного века на обустройство святилищ тратили в сотни раз больше сил и материалов, чем самые рьяные верующие в наши дни. Что же, вера ослабела? Или количество перешло в качество?
Христос одновременно говорил о том, что Храм — Дом Божий, Дом Молитвы, в котором не место суете, — и о том, что идёт время, когда Богу будут поклоняться не в зданиях, а в Духе, не на одной горе, а повсюду. В конце концов, Его за это и распяли — Он говорил о Себе как о Храме, как о Святыне, которую разрушат и которая вновь подымется в воскресении. Истолковали как призыв разрушить Храм — невинная уловка ради спасения святыни от явного экстремиста. Что же произошло?
Бог веками учил людей, что существует святость. Святость — Его свойство. Он — Свят, и только Он. Святость любого места, любого камня, воды, стены, текста — лишь от посвящения Ему, единственному подлинному Святому. Никакой физик не обнаружит ни малейшего отличия освящённой воды от обычной (не верьте суеверам, этим материалистам от религии!).
Бог открыл Себя людям как Святого, Запретного, Выделенного, Особого — чтобы затем перевернуть это открытие. Он повёл людей за Собой — к другим людям. Оказывается, «образ и подобие Божие» вовсе не в том, что у Бога так же две руки и две ноги, борода и аппендикс. Они в том, что человек так же свят. Такой же Особый, Отделённый, Выделенный. Такой же неприкосновенный для всех и вся. Такой же Свет, Истина и Жизнь. Такой же Путь — из Всего в Всего, из Ниоткуда в Никуда, из Вечность в Вечность. Такая же Любовь. И никто не смеет своими грязными руками — да и чистыми — влезать в чужую душу.
Что же тогда после этого религия? Было почитание святынь и Святого, а стало?
А стала «ловля человеков». Это лишь кажется, что метафора понятна. Рыбу — в сети, людей — в сети духовные. Духовныя! Ага, только словечко «духовное» всё меняет. «Духовные сети» — это как «рабство у свободы». Ловить людей для Бога означает предоставлять людям бесконечную свободу, освобождать их. Бог Свят — стать уловом Божьим означает стать Святым. На ключке у Бога — это безумная, лихая вольность, не то, что на очень куцей и степенной свободе среди людей и степей, организов и организаций.
Святость до Христа и после Христа — как негатив и позитив. До Христа святость есть нечто внешнее, за что можно и убить. После Христа святость — это глубоко внутреннее, твоё. А Божья святость что же — отменяется? Либо Бог свят, либо человек? Да с какой стати — Он же Бог, а не тришкин кафтан размером с космос. Он живой не как живо всё, Бог жив и свят не за счёт неравновесия, потребления, Бог жив и свят как источник бесконечного творчества и любви. От Него не убывает, сколько ни прибывает людям.
Святость из того, что относится лишь к Богу, становится судьбой, смыслом, предназначением каждого человека. Страшно сказать, но на практике всё не так уж трепетно, потому что всё равно это немыслимо. Ну какие из людей святые? Как из карася порося. Летающие на бреющем крокодилы. Немыслимо, невозможно, смешно. Но ведь — есть такое дело! Святые стали случаться. Первые христиане вообще друг друга называли «святые». Все, без исключения — апостол Павел пишет письмо христианам в Эфес, и прямо так, в лоб — «святым пишу». Потому что мир вывернулся с Воскресением Христа. Инверсия! Невозможное стало не то, что возможным, а просто даже обязательным.
Святость такого рода — не воспоминание о встрече с Богом, а жизнь с Богом постоянная. Позволение Богу жить у нас за пазухой. Открыть форточку в душе, да все окна распахнуть, чтобы Дух Божий не поразбивал стёкла, налетая на них. Трепетно, с благоговением касаться самого себя — вот это да! А как это? Ведь привыкает человек, подлец, ко всему, даже к тому, что он святой — если он святой. А это так, что нет святости без покаяния, потому что нет святости одноместной. Святость — всехняя. Благоговение к себе — лишь миллиардная часть благоговения ко всем другим, к миллиардам человечества, а какое у нас благоговение к другим? Вот и приходится святым каяться, каяться и ещё раз каяться, иначе они вовсе и не святые. Оказывается, молиться не в Храме, а на любом месте — не такое уж бело-розовое занятие, молитва-то на три четверти покаянная, а на четверть благодарственная, что Бог спас, не даёт преуспеть в людоедстве, ежедневно не даёт.
Рыбаки обычные широко расставляют руки, показывая, какую рыбу выловили. Рыбаки Божьи делают этот жест, чтобы показать, какие у них грехи — у них, не у тех, кого они ловят для Бога. Была святость мегалитическая, стала святость нанометрическая. Была святость как недоступность, стала святость как доступность предельная, доступность ужасная, неимоверная, подкожная. Была святость монументальная — стала святость живая. Была святость монолога — стала святость диалога. И кто ещё знает, как развернутся святость Божия и святость человеческая дальше — ведь Царство Божие только «приблизилось», только начинается.