Предлагаемая публикация имеет целью познакомить российского читателя с одним из выдающихся памятников древнеисландской литературы, который до настоящего времени известен в нашей стране лишь узкому кругу лиц, занимающихся историей скандинавской культуры.

Песнь о Солнце представляет чрезвычайный интерес в первую очередь в культурно-историческом плане, так как в этой поэме отразились воззрения исландцев той эпохи (ХII–ХIII века), когда язычество только что уступило место христианству[1]. Но даже став господствующей идеологией, последнее сохранило терпимость по отношению к язычеству, потому что «[…] кое в чем господствующая тенденция исландского христианства совпадала с господствующей тенденцией исландского язычества»[2].

Такое положение дел как раз и отразилось в поэме Песнь о Солнце и проявляется яснее всего в том, что местная языческая литературная традиция причудливо переплетается с привнесенной в связи с введением христианства традицией католической литературы видений (ср. Видение Тнугдала, Рассказ о Петре Гибернском и др.). Проявляется оно и в смешении языческих и христианских моральных норм и представлений о мироздании, смешении, которое порождено специфически исландскими условиями и в котором подчас господствует языческое начало.

С другой стороны, Песнь о Солнце обладает несомненной художественной ценностью и в силу этого представит интерес и для более широких масс читателей, знакомящихся с литературой Средних веков — прежде всего студентов-филологов. Поэма несет отпечаток истинного вдохновения в противоположность остальным древнеисландским духовным стихам, которые отличались искусственностью формы[3].

Поэма представляет собой рассказ человека, побывавшего в загробном мире, обо всем им виденном. Кроме того, она содержит рассказы-притчи о недолговечности земных радостей и необходимости праведной жизни. Название Песнь о Солнце поэма получила от многократных обращений рассказчика к образу Солнца. Сложное существительное Sólarljóð употребляет в тексте и сам неизвестный автор, откуда следует, что это название было дано поэме с самого начала. Начинается поэма рассказом о разбойнике, приютившем путника, который отплатил своему хозяину тем, что убил его. Умирающий разбойник взывает к Богу, который все его грехи перекладывает на убийцу (строфы 1–7). Далее говорится о том, что люди не властны над своей судьбой. Эта мысль подкрепляется рассказами: о двух некогда богатых, но внезапно обедневших друзьях (строфы 8–9); о двух друзьях, убивших друг друга на поединке из-за женщины (строфы 10–14); о каре, постигающей надменность (строфы 15–18). Строфы 19–24 содержат историю убийства юного Сёрли, доверившегося убийце брата, и предостерегают от коварства недругов. Строфы 25–75 — это собственно Песнь о Солнце, рассказ от первого лица о видении, обращенный к какому-то человеку, возможно, сыну рассказчика[4]. Описанию загробного мира, в котором основное внимание уделено мучениям грешников, предшествует описание последних дней и предсмертных страданий человека, от чьего лица ведется рассказ. Следующие строфы (76–80), не связанные ни с остальным текстом, ни между собой, весьма туманны и допускают самые различные толкования[5]. Строфы 81–82 носят монологический характер и являются обращением умирающего рассказчика к слушателю и призывом к Богу.

Из художественных особенностей Песни о Солнце можно отметить, во-первых, почти полное отсутствие кеннингов, столь характерных для древнеисландской — особенно скальдической — поэзии.

Во-вторых, к ним относятся многочисленные реминисценции как из Эдды, так и из церковной литературы. Некоторые из них упомянуты в статье И. Г. Матюшиной, помешенной в этом же номере.

По мнению О. Ольмаркса стиль Песни о Солнце сознательно приближен ее автором (духовным лицом) к стилю мифологических песен Эдды[6]. Это утверждение вряд ли можно безоговорочно принять. Момент сознательности здесь можно допустить лишь в той мере, в какой автор следовал традиции говорить о возвышенных вещах высоким слогом. Таким высоким слогом для исландца ХII-ХIII веков мог быть только слог мифологических песен Эдды. Песнь о Солнце большей своей части органически примыкает к ним не только по форме, но и по духу. Как и они, поэма порождена вдохновением, в ней чувствуется неудержимое стремление выразить чувства, возникшие в рамках и под влиянием новой христианской веры, попытка передать новое мироощущение исландцев, их меняющиеся представления о нормах морали.

Точное время создания Песни о Солнце неизвестно, так как поэма дошла до нас лишь в позднейших списках. О. Ольмаркс считает возможным отнести его примерно к первой половине XII века. Один из крупнейших исландских филологов Йоун Хельгасон подходит к датировке Песни о Солнце более осторожно и предпочитает говорить о XII–XIII веках как о вероятном периоде возникновения поэмы.

Неизвестным остался и автор Песни о Солнце. Предположение Йоуна Арнасона о том, что поэма написана Сэмундом Мудрым, не подтвердилось. Ясно лишь, что авторство принадлежит исландцу-христианину, который нашел для себя источник вдохновения в образах и образцах языческой поэзии и в первую очередь в Эдде с ее грандиозными картинами мироздания, как они представлялись древним скандинавам.

Как уже говорилось выше, до нас дошли лишь списки поэмы, сделанные в разное время. Этим обстоятельством объясняется наличие разночтений и различия в количестве строф в отдельных списках. Некоторые филологи (С. Бюгге, Финнур Йоунссон) полагают, что целый ряд строф, в том числе и 76–80 (см. выше), добавлен к поэме позднее, примерно в XV веке. Это помогло в какой-то степени воссоздать первоначальный облик Песни о Солнце. Однако современный канонический текст поэмы включает и те позднейшие интерполяции, которые повторяются в большинстве списков. Этот текст содержит 82 четырехстрочные строфы.

В рукописях поэмы деление на самостоятельные части отсутствует. Однако комментаторы и переводчики обычно членят текст на ряд эпизодов. Ниже выделение эпизодов проведено в соответствии с переводом Песни о Солнце, сделанным О. Ольмарксом.

Перевод осуществлен с издания: Eddalieder. Altnordische gedichte mythologischen und heroischen inhalts herausgegeben von Finnur Jónsson. II. Gedichte der heldensage. Halle a. S.: Verlag von M. Niemeyer, 1890.

При переводе Песни о Солнце основное внимание было уделено максимально точной передаче содержания поэмы — иногда в ущерб форме, поскольку свою главную задачу переводчик видел в ознакомлении заинтересованного читателя именно с этой стороной вовлекаемого таким образом в научный оборот памятника. Поэтому большая часть чисто поэтических красот подлинника не была воспроизведена (в первую очередь это касается аллитерации в ряде строф). Там же, где оказывалось возможным сохранить и художественное своеобразие оригинала, переводчик старался следовать определенной традиции в передаче древнеисландской поэзии, связанной с именами С. Свириденко, Б. Ярхо, А. И. Смирницкого, А. И. Корсуна, О. А. Смирницкой.

Переводчик благодарит О. А. Смирницкую за ее замечания, способствовавшие уточнению перевода отдельных строф и строк Песни о Солнце. Переводчик посвящает свой труд памяти профессора филологического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова В. П. Неустроева, обратившего внимание одного из своих студентов на этот выдающийся памятник древнеисландской литературы.

При подготовке данной публикации кроме работ, на которые уже сделаны ссылки выше, была использована следующая литература:

Эдда. Скандинавский эпос / Перевод, введение, предисловие и комментарии С. Свириденко. М.: издание М. и С. Сабашниковых, 1917.

Старшая Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях / Перевод А. И. Корсуна. Редакция, вступительная статья и комментарии М. И. Стеблин-Каменского. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1963.

Младшая Эдда / Изд. подготовили О. А. Смирницкая и М. И. Стеблин-Каменский. Л.: «Наука», 1970.

Folk H. Sólarljóð // Skrifter utgitt av vidensskabsselskabet i Kristiania. II. Hist.-filos. klasse. 2. bind. № 7. Kristiania, 1914.

Jónsson F. Replik // Edda. Bd. 5–6. Kristiania, 1916.

Jónsson F. Et lille Gensvar // Edda. Bd. 7–8. Kristiania, 1917.

Paasclie Fr. Kristendom og kvad. Krisliania, 1915.

Paasche Fr. Møtet mellom hedendom og kristendom i Norden. Oslo, 1958.

1–7. Первые семь строф, которые рассказывают о раскаявшемся разбойнике, несут отпечаток христианских воззрений. Покаявшись, разбойник получает отпущение грехов, а убийца, нарушивший и заповедь «Не убий» и законы гостеприимства, наказан тем, что будет нести грехи, совершенные разбойником. Согласно языческому кодексу морали, нарушение законов гостеприимства также являлось тяжким преступлением. Правда, исландцы-язычники знали для таких людей не менее ощутимое наказание: их объявляли вне закона.

1,1. В оригинале в начале строфы употреблено традиционное для эддической поэзии сочетание слов fé «имущество, деньги» и fjör «жизнь»¹⁵. Ср. Речи Высокого, строфа 58: fé еðа fjörvi «имущество или жизнь»[7].

8–9. Мысль о том, что судьба человека предопределяется свыше, присуща и языческим и христианским воззрениям на жизнь. Поэтому данные строфы были бы вполне уместны и в памятниках древне исландской языческой поэзии.

9,1. Уннарр — «удачливый, везучий», Сэвальди — «властитель моря». Оба имени символизируют самодовольство.

10–14. По сравнению с предыдущей частью текста, содержание этих строф отличается более бытовым характером: любовь к одной и той же женщине разрушает дружбу двух мужчин. Эти строфы перекликаются со строфами 92–93 Речей Высокого, с которыми в Песни о Солнце имеются и чисто лексические совпадения, ср., например, употребление слова lík тут и там для обозначения тела женщины.

11,1. Имена Свафадр и Скартхединн напоминают имена героев из песен и саг: Свава из Песни о Хельги, сыне Хьёрварда, Скарпхедин из Саги о Ньяле, Свафадр — «усыпленный», Скартхединн — «щеголь».

15–18. Содержание этих строф в какой-то мере повторяет мысль, заключенную в строфах 8–9, однако трактовка ее чисто христианская: гордыня ведет к несчастью, чрезмерность во всем наказывается. В начале отрывка наблюдается известное сходство с Речами Высокого, строфа 64.

16,1. Радню — «находящая новые советы», Вебоди — «властвующий над святыней».

20,1. Сёрли — герой, о котором рассказывается в Песни о Хамдире.

20,2. Вигольфр — «волк битвы, волк-убийца».

22,3. Рюгьярдаль — «долина засады».

25–32. Строфы, предваряющие рассказ о путешествии по загробному миру, содержат семь советов-заповедей: искупать зло добрыми делами, просить у бога милости, выражать свои мысли в надлежащей форме, не делать зла, быть твердым в мыслях и т. д.

25,1. Дисы — полубожества, помогающие при родах. Таким образом, фигуры из языческой мифологии включены в христианскую иерархию небожителей. Финнур Йоунссон считает, что под дисами подразумеваются святые девы.

28. Мысль о том, что «спрашивать следует в нужных словах», находим и в Речах Высокого, строфы 26, 28, 63.

29. Смысл строфы, очевидно, следующий: надо жить так, чтобы не бояться предстать перед небесным судьей.

29,4. В оригинале: «Тот имеет лакомства, кто требует».

33–35. Рассказчик говорит о своей привязанности к земной жизни, которая изображается отнюдь не как «юдоль скорби». Известное влияние христианского учения заметно лишь в строфе 34, осуждающей богатство. Ср. далее строфу 49. Однако отрицательное отношение к золоту было свойственно уже древнескандинавской языческой мифологии (см. Прорицание вёльвы, а также Сагу о Волсунгах).

36–38. Описание физической смерти, которое, по мнению О. Ольмаркса, содержит указания на симптомы некоторых болезней.

37,4. В оригинале: «Легко ходить без бремени». Видимо, подразумевается груз прожитых лет, сковывающий все усилия старого человека в борьбе со смертью.

39–45. В этом отрывке описано душевное состояние умирающего в последние дни жизни. Все семь строф начинаются словами: «Солнце я видел». Фр. Поске, О. Ольмаркс считают, что под Солнцем понимается одновременно и Христос. Однако особых оснований для такого толкования образа Солнца нет, кроме, пожалуй, строфы 41. Скорее всего Солнце является символом красоты земной жизни, которой так жаждет умирающий.

42,3. Гьёльв — очевидно Гьёлль, река, отделяющая мир живых от царства Хель в скандинавской мифологии.

46–50. Повествование о чувствах и мыслях рассказчика перед его странствованием по загробному миру. Здесь довольно сильны христианские мотивы (строфы 47, 49), но тем не менее смерть рисуется как самое страшное для человека событие.

48,4. В оригинале: «хотя должны (умирать) в присутствии родственников».

50,3–4. По мнению О. Ольмаркса, здесь изображено омовение тела, которое еще не покинула душа.

51–52. Начало пребывания рассказчика в загробном мире.

51. Судьбу умершего здесь решают норны, а не его дела при жизни. Таким образом, в поэме отразились и традиционные языческие представления о судьбе человека после смерти.

52,2. Семь миров, упоминаемые здесь, бесспорно включают ад и рай. Остальные пять соответствуют некоторым из девяти частей, на которые делилась вселенная в представлениях древних скандинавов. Таким образом, элементы языческой и христианской космологии смешиваются, а иногда и покрывают друг друга (ад часто называется царством Хель, смерти). В поэме идет речь о следующих мирах: Мидгарде (земном мире людей), где живут у источника Урд норны, и Ётунхейме (мире великанов), где сияет «ётунов солнце» (gýgjar sól — «солнце великанш», 51,3).

53–68. Описание увиденного в аду. В строфах 57–67 изображены адские муки за отдельные грехи. Особенно сильно чувствуется христианское влияние в строфах 60, 65, где говорится о карах для язычников и людей, не соблюдавших «святые дни». Осуждение остальных проступков носит в основном общечеловеческий характер и имеет место уже в скандинавской языческой мифологии.

54. Смысл строфы, по-видимому, в том, что надежда на спасение покидает людей лишь в царстве смерти, — так она сильна, так глубоко коренится она в человеческой натуре. Отсюда и образ для надежды, поражающий своим наивным величием: дракон, который крушит все вокруг своими крыльями.

54,2. Глэвальди — «властитель зноя, жара», очевидно, владыка ада.

55,1. Олень Солнца, смысл образа неясен.

56,1. Ниди — «месяц на ущербе», имя карлика, упоминающееся в Прорицании вёльвы, строфа 11. О его сыновьях ничего не известно. Следовательно, подземный мир карлов помещен автором в ад.

56,4. Ключ Баугрегина — источник мудрости, охраняемый великаном Мимиром, которому Один оставил свой правый глаз как плату за разрешение напиться из этого источника. Баугрегин — «бог кольца», поэтическая метафора для Одина, владевшего волшебным кольцом Драупнир.

58,3–4. В оригинале: «Кровоточащие сердца свисали из груди, изнуренные великой тоской».

59,2. В оригинале: «по раскаленным дорогам». Ср. строфу 31, где такое же наказание постигает нетвердых в помыслах.

63,2. Фегьярн — «жадный до денег, до имущества».

67,2. Это же наказание за ложь упоминается и в Песни о Фьольсвидре, строфа 45[8].

69–74. Описание райских радостей, ожидающих праведников. В содержании этих строф влияние христианских представлений о загробном мире наиболее сильно (ср., например, строфы 71 и 73, где прославляется умерщвление плоти). Именно это обстоятельство и заставило О. Ольмаркса предположить, что автором Песни о Солнце был священнослужитель, человек особенно фанатичный по сравнению с другими верующими, для которых самоистязание и соблюдение церковных праздников не могли иметь такого большого значения. Однако такое умозаключение вряд ли верно, потому что автор поэмы ограничился лишь перечислением — как бы по обязанности — только некоторых христианских добродетелей: соблюдение церковных праздников, призрение сирых и старых, умерщвление плоти. Если бы христианский идеал жизни действительно господствовал в сознании автора, то он, очевидно, отвел бы ему гораздо больше места, а самое главное — нашел бы куда более убедительные слова и образы для описания небесных радостей. Между тем, и О. Ольмаркс признает, что эта часть поэмы поражает своей художественной беспомощностью и бедностью мысли. Не поддерживала автора при описании рая и местная традиция, так как картины жизни в Вальгалле служить художественным образцом в данном случае, конечно, не могли.

Интересно, что наиболее художественно сильная в этой части строфа 74 (О. Ольмаркс полагает, что под колесницами подразумеваются созвездия Большой и Малой Медведицы) стилистически выпадает из своего ближайшего окружения именно из-за языческого характера заключенного в ней образа.

76–80. Позднейшая вставка, часть наиболее трудная для толкования в силу своего подчеркнуто мистического характера. Толкование ее осложняется еще и тем, что замыслы автора поэмы и неизвестного автора вставки вряд ли совпадали. Вставка переведена в соответствия с прочтением, предложенным О. Ольмарксом.

76,1. Бьюгвор, Листвор — женские имена. Хердир — «упорный».

77. О. Ольмаркс видит в этой строфе предостережение от недозволенной плотской любви.

77,1. Жена Одина — богиня земли Ёрд.

78. Смысл строфы неясен. О. Ольмаркс видит здесь предостережение от раздела отцовского наследства (?).

78,2. Солькатла — «солнечный котел», имя какого-то мифического существа женского пола.

78,3. Рог оленя был оружием, которым Фрейр, бог плодородия, убил великана Бели. Вигдвалинн — «тот, кому помешали в битве», очевидно, поэтическое обозначение для Фрейра, который во время сватовства к Герд отдал свой меч Скирниру, слуге, посланному им к своей избраннице. Таким образом, Фрейр-Вигдвалинн оказывается одним из сыновей Солькатлы (?), похищающим рог оленя из отцовского могильного кургана. Между тем, Фрейр — сын Ньёрда, бога моря, о смерти которого ничего не известно. Предположение О. Ольмаркса о том, что отец Фрейра — скорее всего «олень солнца», вряд ли оправдано, так как никаких намеков на это в скандинавской мифологии нет. Зато можно предположить, что Солькатла — мать Фрейра является сестрой Ньёрда (как известно, Фрейр и его сестра Фрейя, богиня любви, рождены от союза Ньёрда с собственной сестрой[9]). На родственную связь Фрейра и солнечного существа Солькатлы указывает и то обстоятельство, что Фрейр одновременно был и богом летнего солнца.

79,2. Ньёрд известен только как отец Фрейра и Фрейи. Ни о каких других его детях в эддической поэзии не говорится.

80,1. Свафр — Один, Свафрлоги — Локи. Строфа, очевидно, содержит намек на неизвестный миф о совместных приключениях этих богов. Ср. Перебранка Локи, строфы 23–25. Здесь оба бога изображены оборотнями.

81–82. Заключительные строфы поэмы, следовавшие первоначально, по мнению комментаторов, сразу же за строфой 75. Рассказчик подчеркивает правдивость Песни и прощается с тем, для кого она сложена, до дня страшного суда. В связи с тем, что в этих строфах, как и ранее в строфе 68, рассказчик обращается к какому-то определенному лицу, Финнур Йоунссон предположил, что и начинаться Песнь о Солнце должна была с такого же обращения. Хотя предполагаемое начало поэмы так и не обнаружено, мысль Финнура Йоунссона заслуживает пристального внимания.

[1] Подробнее об этой эпохе см.: Эйнар Ольгейрссон. Из прошлого исландского народа. М., 1957. С. 179–208.

[2] Там же. С. 193–194.

[3] Jón Helgason. Norges og Islands digtning // Nordisk kultur. Litteraturhistorie. B. Norge og Island. Uppsala, 1953. S. 99, 153, 156.

[4] Предположение Финнура Йоунссона.

[5] Предполагается, что эти строфы — позднейшего происхождения (XV в.).

[6] См. его комментарий к переводу Песни о Солнце, помещенному в кн.: Å. Ohlmarks. Den Okända Eddan. Uppsala, 1956.

[7] Там, где это специально не оговорено, ссылки даются на перевод соответствующих песен о богах в книге: Старшая Эдда: Древнеисландские песни о богах и героях. М.-Л., 1963.

[8] См.: Эдда. Скандинавский эпос. M., 1917. С. 374.

[9] См.: Перебранка Локи, строфа 36.