Евангельское сравнение язычников с собаками, которые кормятся крошками с Божьего стола... Плутарх в «Застольных беседах» обсуждает вопрос о том, как контролировать рабов. Это довольно редкий случай, вообще античные люди предпочитали вытеснять из сознания существование рабов, рабства и связанных с этим проблем.
Плутарх, собственно, обсуждает этот вопрос косвенно: он размышляет над тем, следует ли после ухода гостей убирать со стола остатки еды и тушить лампы. При этом ясно, что убирать будет не хозяин, а опять же рабы. Благоразумие требует экономить. Один грек додумался до того, что не просто гасил лампады, а ещё и доливал их до самого верха. Соответственно, рабы не могли украсть масло (отлить себе), потому что сразу бы стало заметно. Но Плутарх добрый, он советует что-нибудь оставлять «рабам и их детям». Чтобы подбодрить, он говорит, что это будет «по-царски»: якобы
«персидские цари не только посылали гостинцы своим друзьям, военачальникам и телохранителям, но и уделяли место рядом со своим обеденным столом для рабов и даже для собак, делая, насколько это возможно, своими сотрапезниками всех, с кем у них было какое-либо общение. Ведь даже самых свирепых зверей можно приручить прикармливанием».
То есть, собаки и рабы это свирепые звери. Вот подсознательный ужас перед возможностью Спартака и прорвался.
При этом любопытно, что собака оказывается заменой раба. А ещё любопытнее, что латинский каламбур про доминиканцев — «Божьи собаки», «Домини канес» — полностью идентичен греческому каламбуру эпохи Платона. «Киники» («циники») якобы назвались так в честь «кин», «собак». Например, о стоике Зеноне говорили, что его книга «Государство» написана «на собачьем хвосте», когда он ещё был киником.
Платон писал, что Сократ любил клясться собакой, именно собакой поклялся на суде, в критический момент. Это было, конечно, юродство, неважно, было это в реальности или придумано Платоном.
Собак не ели, не корейцы же мы. Но отсюда вышел невесёлый для собак казус. Когда было нужно принести «жертву всесожжения» — то есть, жертву, которая целиком посвящалась богу, а не делилась так, что часть сжигали, а часть сами съедали — то приносили в жертву собаку. Такова была жертва Гекате, богине подземного мира. Между прочим, такую жертву приносили, когда освящали дом — окуривали ладаном и убивали собаку, а труп сжигали.
Конечно, греки не евреи, но в отношении к собакам, судя по всему, различия были не слишком велики. Это не так уж важно. Важно, что из всего можно сделать метафору, и одна из лучших метафор философии — это сравнение философа с собакой. Не так важно, сам Сократ или Платон через литературный образ Сократа употребил это сравнение, как важен для Платона образ: собака чутьём, а не головой понимает, кто ей враг, а кто друг. Так в человеке есть чутьё на истину, только надо его в себе развить.
Это юродство, конечно, ведь собака всё равно оставалась животным, и греки часто ругали друг друга «ах ты, собака». Надо опуститься ниже человека, чтобы стать человеком. Простейший парадокс познания. А рассуждение Плутарха — как и евангельский эпизод — напоминает о связи знания и свободы. Надо иногда потерять свободу, чтобы найти свободу. Стать рабом Божьим, собакой, которая ловит объедки, падающие откуда-то Сверху, чтобы перестать быть рабом среды и псом, облаивающим всех подряд и на всех подряд бросающимся.