II
ЗНАКИ АНТИХРИСТОВА ДУХА
1. СЕБЯЛЮБИЕ
Образ антихриста в повести Соловьева достаточно выразителен. Этот великий русский мыслитель и поэт попытался изобразить противника Христа, не упуская ни малейшей подробности, даже самой незначительной его черты.. Среди них выступают сущностные черты, отражающие все антихристово нутро. Исследование этих черт и их проявлений в жизни человека приведут нас к раскрытию структуры этого духа.
Антихрист Соловьева нисколько не атеист. «Сознавая в самом себе великую силу духа, он был всегда убежденным спиритуалистом, и ясный ум всегда указывал ему истину того, во что должно верить: добро. Бога, Мессию». Но здесь же Соловьев отмечает, что «в это он верил, но любил он только одного себя». Иначе говоря, вера антихриста и его любовь были разделены. Разум и сердце в бытии этой твари шли в разных направлениях. Обладая незаурядным проницательным умом, он не мог отрицать Бога, ибо только безумец говорит, что Бога нет (ср.: Пс., 13, 1). Для всякой разумной души существование Бога настолько очевидно, что она ни в каком случае не может Его отрицать. И чем значительнее ум, тем меньше опасность атеизма. Среди чистых душ склонности к атеизму нет совершенно, даже сами «бесы веруют, и трепещут» (Иак., 2, 19). Но одно дело найти Бога умом, и совершенно другое — признать Его своим сердцем и полюбить. Антихрист Соловьева Бога не отрицал. Он верил. Верил даже в Посланника Божиего. Но любил он только себя. Соловьев замечает, что антихрист «верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитал Ему себя».
Замечание весьма существенное. Себялюбие отвлекает взгляд от бытия и направляет на самого себя. Здесь все сосредоточено на любви к себе. Поэтому неудивительно, что тварь, ведомая себялюбием, совершенно неощутимо поднимается на самые вершины бытия и пытается воздвигнуть свой престол над звездами. Вне сомнения, это возвышение только психологическое. Оно — только настроение и только переживание. У себялюбия нет онтологической силы, и из области сотворенного оно никого не высвобождает. Никто не становится Богом, любя самого себя. Но взор, отвращенный от бытия и направленный на себя, изменяет всю человеческую жизнь. Себялюбивое действие — это серьезный поворот на пути бытия. Этот поворот вызывает желание считать себя выше Бога. И вместе с тем этот поворот изгоняет творение в ряды чистых тварей. Себялюбие — это поворот по направлению к небытию.
Святая Тереза Авильская1 сказала о дьяволе: «Бедный, он не любит!» Этим она выразила глубочайшую сущность дьявола. Дьявол — это тот, который не любит. Он не любит ни Бога, ни человека, ни вещи. И в этом его свойстве кроется самое существенное отрицание Бога. Святой Иоанн в своем Евангелии и в своих посланиях неустанно повторяет, что Бог есть любовь и что подобность Богу и участие в Его бытии проистекают только из любви. «Кто не любит, тот не познал Бога» (Иоанн, I, 4, 8). И напротив, «пребывающий в любви пребывает и в Боге, и Бог в нем» (4, 16). Утрата любви есть утрата Бога, обладание любовью — знак живущего в человеке Бога.
Поэтому нелюбящее существо исключено из божеской жизни: Бог не живет в нем и оно не живет в Боге. Оно может верить в Бога и даже трепетать перед Его могуществом, но, не имея в себе любви, оно не имеет экзистенциальной связи с Богом. Бог для него только причина его бытия, только абсолютная сила, действием которой оно возникло и по решению которой удерживается. Но Бог для него не та Личность, которая может заставить его говорить и которой оно могло бы ответить. Утрата любви есть утрата личности Бога. Это утрата связи с Богом. И это есть утрата религии в глубочайшем смысле этого слова, ибо религия — это отношение между двумя личностями. Нелюбящее существо с Богом не взаимодействует. Оно только «бывает» вместе с Богом, как тварь «бывает» вместе со своей причиной. И если дьявол не любит, то тем самым он — самый величайший отрицатель Бога, даже если он своим умом верит в Бога и трепещет. Но почему дьявол не любит? Как и откуда возникла эта нелюбовь в демоническом бытии?
Дьявол не любит потому, что он любит только себя самого. Любовь и себялюбие исключают друг друга. Это две силы, которые идут в противоположных направлениях. Любовь всегда есть выход, извержение из себя. Кто любит, тот ставит себя рядом с собой, переносит себя в другого, жизнь кладет за другого. Сущностно любовь есть сила, направленная к бытию. Это есть взгляд, направленный далеко от себя. Это звук, ищущий отзвука. Основа любви есть кроющийся в нас образ Божий. Будучи созданными по образу и подобию Господа, мы сами склоняемся к другому, тянемся к своему Оригиналу. Бог влечет наше бытие. Самой сущностью своей структуры мы повернуты к Нему и отвращены от себя. Наше бытие всегда смотрит вперед. Ему предназначено не оставаться в себе, но переступить через себя, войти в другого и быть в другом, ибо в этом глубинном Другом как раз и кроется источник нашего бытия, его происхождение, его модель. Свою жизнь выигрывает тот, кто ее утрачивает, то есть отдает ее Другому, ибо именно в этом Другом он ее и осуществляет. Наше бытие осуществляется только тогда, когда мы «бываем» вместе; «бываем» не в себе, но в другом и этого другого вбираем в себя. Бытие ставшее общим есть основа творящего существования и его полнота.
Однако вообразим себе, что свободная тварь по своей собственной воле закрывается в себе, отворачивается от другого и свой взгляд направляет только на себя. Ту силу, которая вела ее к бытию, она поворачивает к себе. Любовь превращается в себялюбие. Что тогда происходит? Не что иное, как отрицание всего и вся. Такая тварь отрицает прежде всего то, что находится рядом с ней. Себялюбие превращается в абсолютную глухоту по отношению к окружающему. Себялюбец никого не призывает и отклика от других не ждет. Его существование становится закрытым. Он не «бывает» вместе. Он «бывает» один в своем одиночестве. Все, что находится рядом с ним, утрачивает для него глубинный смысл. Себялюбие — сила, влекущая назад от бытия. Это сила направленная на себя. Но поскольку образ Господа уводит нас от самих себя, то себялюбие само по себе превращается в силу, разрушающую нашу подобность Богу. Обратив свой взор к себе, мы сталкиваемся с противоположным направлением образа Господня и должны сделать выбор: или возвратиться назад в бытие, или разрушить в себе подобность Богу. Тварь, ведомая себялюбием, выбирает второй путь. Она оставляет образ Божий, оставляет бытие и идет в себя. Она разрушает свою подобность Господу и таким образом превращается в противоположность Бога и становится полным Его отрицанием. Человек может быть настоящим и глубоким атеистом только тогда, когда он себялюбив, ибо себялюбие — самое серьезное отрицание Бога, это не теоретическое отрицание умом, но отрицание самой направленностью своего бытия. Себялюбие — это полный атеизм.
Именно с дьяволом и произошел такой серьезный поворот. Отказавшись служить Господу, возжелав подняться выше звезд и там воздвигнуть свой престол, возжелав быть подобным Всевышнему, он тем самым опроверг любовь как силу, направленную к бытию, и выбрал себялюбие как силу, направленную на себя. Он отвернулся от Бога и от всех других Богом сотворенных существ. Себялюбие отрезало его от существования вместе с другими и в других и закрыло его в самом себе. Дьявол превратился в самое одинокое существо из всех Божиих тварей. Его собственное бытие сделалось для него тюрьмой. Его экзистенция стала полным молчанием по отношению к Творцу и Его творению. Дьявол своим существованием никого не зовет к разговору. Его существование не диалог, но глубокий, непрерывный монолог; это разговор только с самим собой. Себялюбие замкнуло уста его бытия для всякого звука извне. В этом кроется причина, почему дьявол не любит. Он не любит потому, что выбрал другое, противоположное Божиему, направление своего бытия, разрушил в себе образ Божий, отделился от других и замкнулся в себе. Его нелюбовь естественный результат его себялюбия. Он верит в Бога, ибо он тварь Божия. И он это хорошо знает. Само по себе существование Бога у него не вызывает сомнений. Но направленностью своего бытия он отвергает Бога так яростно, как вряд ли бы смог это сделать даже самый неистовый атеист. Дьявол — полный безбожник именно потому, что он — полный себялюбец. Он также знает, что есть и такие творения Господни, которых он ненавидит и борется с ними. Но своим отвращением от бытия он их тоже отрицает, что не под силу — в метафизическом смысле — ни одному идеалисту. Дьявол — полный солипсист потому, что он — полный себялюбец. Себялюбие делает его и атеистом, и солипсистом. Оно разрушает его взаимосвязь с Богом и с миром, замыкая его в его собственном одиноком бытии.
В этом отношении замечание Соловьева, что антихрист «любил только одного себя», имеет необычайно глубокий смысл. Оно объясняет, почему этот человек, верящий в добро. Бога и даже в Мессию, все же стал помощником дьявола. Его себялюбивый выбор отвернул его от Господа и направил к тому, кто тоже отвернулся от Бога. Между антихристом и дьяволом себялюбие создало общее пространство, в котором оба они встретились. Соловьев рассказывает, что хотя его антихрист и верил в добро, однако «всевидящее око Вечности знало, что этот человек преклонится перед злой силой». Верить в добро означает не что другое, как быть открытым своим умом для действительности. Но преклониться перед добром означает самому сделаться добрым. А сделаться добрым самому означает отдать себя другому, ибо добро есть diffusivum sui: оно распространяется, выходит из себя и себя предоставляет другому. Добро в человеке есть любовь. Преклониться перед добром в глубинном смысле означает любить. Это может сделать тот, кто повернут к бытию. Но этого не может сделать себялюбец, который повернулся к себе. Вот почему антихрист Соловьева хотя и верил в добро, в глубине своего бытия склонялся перед злом, ибо в нем он видел свой образ, в нем чувствовал крепнущую силу себялюбия, направленную на себя. Преклонение антихриста перед злой силой было знаком не его слабости, не страсти, но знаком антибожеского направления его существования. Таким образом он приблизился к дьявольскому существованию; поэтому дьявол и выбрал его своим помощником в борьбе с Богом. Себялюбие стало дьявольскими воротами в человеческое бытие.
И это случилось не только с антихристом Соловьева, который является всего лишь символом всей антихристовой силы, действующей в истории. Всякий антихрист вырастает из себялюбия, и всякое себялюбие — путь дьявола в историю. Каждое себялюбие есть поворот от Бога, разрушение Его образа, отрицание Его творчества и тем самым безбожное действие. Оно усиливает деятельность противника Бога в мире. Оно ведет человека в общество зверя и делает его там своим. Поэтому борьба с себялюбием не только аскетическая задача, но и серьезная онтологическая задача. Борьба с себялюбием действительно есть борьба с антихристом внутри нас. Это борьба за образ Божий, за божественное направление нашего существования, проявленное любовью, которая ведет нас к бытию.
Здесь мы поймем, почему отречение от себя было первым требованием Христа, которое Он провозгласил миру. Вся Нагорная Проповедь основана на мысли отречения. Обратить взор свой на другого — на Бога и на ближнего, забыть себя, не демонстрировать себя, не заботиться о делах своих, отдать себя на службу другим — основной мотив проповедей Христа. Чем является требование подставить другую щеку, когда тебя уже ударили по одной, если не требованием не дать прорваться взыгравшей злобе, то есть переступить через себя. Чем является заповедь любить врагов и делать добро тем, кто ненавидит нас, если не указанием на то, что такая отдача себя другому делает нас детьми «Отца нашего небесного» (Матф., 5, 45), то есть обожает наше бытие. Чем является требование не трубить о том, когда подаешь милостыню, и, молясь, не стоять на углах улиц, чтобы показаться перед людьми, постясь, не удручаться - что это, если не заповедь скрыть себя от глаз людских и открыть себя только Богу? Чем еще является требование не собирать себе сокровищ на земле, не заботиться о пище и об одежде, если не радением отвратить взор человека от себя и направить его к Богу? Себялюбие — это величайший соблазн для человека. И его преодоление должно стать главной заботой человека.
Христос, обостряя взор человеческого духа, направляет внимание человека на преодоление этого искушения, дабы человек пристально следил за проявлениями себялюбия и не поддавался его соблазну. Себялюбие часто бывает похожим на любовь, как зверь похож на Агнца. Оно кроется под справедливостью, под добрыми делами, скрывается за постом, за заботой, за милостыней, даже за молитвой. Оно оправдывает себя необходимостью действовать, творить, воспитывать, опекать. Оно облачается в одежды религии, чтобы ему легче было похоронить саму религию. Ведь и антихрист Соловьева был непорочен, сдержан, добродетелен, ревностен в стремлении услужить и помочь другим. Он был человеком «незапятнанной нравственности». Скорее всего он не нарушил ни одной из десяти заповедей Божьих. Но он не любил ни Бога, ни ближнего и таким образом нарушил самую великую заповедь, на которой «утверждается весь закон и пророки» (Матф., 22, 40). Именно в Нагорной Проповеди Христос раскрывает коварство себялюбия. Он хотел предостеречь человека от всех тех внешних форм, в которых любовь умерла и которые поэтому становятся ловушками на пути человеческого существования. Христианское самоотречение есть преодоление самолюбия и укрепление любви. Это есть укрепление божественного в человеке и тем самым главное средство борьбы с антихристовыми замыслами. Отречение от себя — сила, которая ведет человека к Богу и делает его членом общества Агнца. Это сущностно религиозная сила. Ее основа кроется в самом бытии человека. Отречься от себя означает быть для другого и в другом, быть вместе, то есть так, как определил человеку Бог.
Проявление самоотречения есть любовь. Она, как уже отмечалось, есть сила, направленная к бытию: сила из себя в другого. Поэтому человек, который отрекается от себя и направляет свой взор на другого, естественно склоняется к этому другому, опекает его, заботится о нем и помогает ему. Это и есть христианская Caritas2. Но эта любовь не только внешнее поведение, не только внешняя помощь, но и глубокое переживание другого как осуществление самого себя. Ведь другому можно помочь не только из любви, но и из себялюбия. Антихрист Соловьева как раз и является таким себялюбивым другом и благодетелем людей. Он помогает людям не потому, что считает их своими братьями в Господе и переживает их как то пространство, в котором он осуществляет свое бытие, проявляя в себе образ Божий, но потому, что люди для него только средство удовлетворения собственного себялюбия, он желает, чтобы люди, принявшие любую его помощь, почитали его, благодарили и признали бы его своим вождем и властелином. Творя добрые дела, антихрист чувствует, что он поднимается над людьми, что он властвует над ними, он видит их преклоненными перед собой. Антихристова caritas не только не преодолевает себялюбия, но возводит его в высочайшую степень, ибо ближнего превращает в раба благодетеля. Только тогда, когда мы своего ближнего переживаем, как стоящего выше нас, как наше внутреннее призвание, как носителя того же образа Божьего, только тогда наша внешняя помощь ему становится выражением христианской саritas и отмечает нас знаком Бога. Только тогда осуществляется наше отречение от самих себя, как того требует Христос.
Именно такая внутренняя установка, такое переживание божественности человека и отличает христианскую caritas от антихристовой помощи. В наше время помощь человеку стала почти модой. Многие и всякие международные и национальные общества соревнуются между собой в оказании такой помощи. Зверь украшает свои рога, чтобы быть, насколько это только возможно, похожим на Агнца. И многих обольщает эта похожесть. Многие верят, что какая-то часть этих обществ и в самом деле трудится во имя любви к ближнему. А между тем по сути своей их деятельность принадлежит к области антихристовой помощи, ибо им недостает переживания божественности человека. Они смотрят на своих подопечных как на заключенных, как на купленных за кусок хлеба. Если смотреть поверхностно, то их благодеяния похожи на христианскую caritas, и те, кто их совершает, иной раз материально делают значительно больше, нежели христиане. Однако дух, который поддерживает и заставляет совершать эти благодеяния, сущностно другой. Христос велит делать добро для того, чтобы человек смог выйти из себя, чтобы он поддерживал себя в направлении к бытию, чтобы, существуя в другом, выиграл самого себя. Между тем антихрист делает добро для того, чтобы поставить человека на колени перед собой, чтобы увидеть его униженным, презренным и порабощенным. Христианская сагitas есть служение ближнему, антихристово благодеяние — власть над ближним. Именно поэтому сегодня все эти благодеяния так широко распространены в обществе зверя. Совет св. Иоанна верить не всякому духу, но прежде всего понять его особенно важен и нужен нам при определении своего отношении к ближнему, ибо здесь себялюбие легче всего скрыть под покровом добрых дел. Поэтому Христианство и требует, чтобы эти дела осуществлялись именем Христа; чтобы человек не похвалялся ими и не гордился и не требовал за них благодарности, как это делают анихристовы благодетели. Сокрытие себя — указатель того, что помощь, оказываемая ближнему, действительно есть христианская саritas, а не помощь антихриста.
Однако последствия себялюбия этим не исчерпываются. Себялюбие не только уводит человека от Творца и Его творений, оно вызывает в нем ненависть к Богу и к миру, за которой следует разрушение и уничтожение. Св. Иоанн в своем первом послании говорит, что «не любящий брата своего пребывает в смерти» (Иоанн I, З, 14). Это высказывание наполнено глубоким смыслом. Нелюбовь и смерть сущностно связаны между собой. Тот, кто не любит, несет смерть и умирает сам. Отвращаясь от бытия и закрываясь в себе, человек отрицает любовь только психологически, ибо онтологически отрицать кроющиеся в нем силы, направленные к бытию, он не может. Любовь как божественное подобие остается в нем даже в периоды наивысшего себялюбия. Она звучит в нем голосом совести, она принуждает его вернуться назад в бытие и заново начать существование вместе с другими и в других. Каждое столкновение с людьми и вещами, каждое отношение с представителями мира и Бога напоминает себялюбцу отвергнутое им высшее направление существования и не позволяет ему полностью успокоиться в своем выборе. Себялюбец живет в постоянном напряжении между призывом любви и неприятием этого призыва со стороны себялюбия.
Это напряжение, это постоянное напоминание и призыв вызывают в человеке ненависть ко всему, которая не позволяет ему успокоиться в своей тюрьме. Себялюбие превращается в ненависть к бытию. И чем сильнее человек себя любит, тем острее ненавидит других. Это последовательно проистекает из отвращения от бытия и поворота к себе. Себялюбие как сила, направленная на себя, хочет остаться единственной. Она желает сосредоточить человека на себе самом до такой степени, чтобы все остальное исчезло. Солипсизм себялюбия пытается огнем ненависти сжечь все мосты, соединяющие человека с Богом, с миром и людьми. Но такое резкое прерывание всех связей происходит только тогда, когда бытие разрушается. Когда исчезают вещи и люди и себялюбец действительно остается один, тогда уже никто не мешает ему сосредоточиться только на себе и заботиться только о себе. Таким образом разрушение последовательно становится выражением ненависти в жизни. Насколько любовь созидает, настолько ненависть, вызванная себялюбием, разрушает. Она разрушает все: вещи, людей, их отношения; она посягает даже на самого Бога и на Его порядок. Вот почему св. Иоанн говорит, что «всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца» (Иоанн I, З, 15). В физическом смысле такой человек может и не убить другого, как Каин убил Авеля, но в душе своей он жаждет для него небытия. Он жаждет, чтобы его ближний исчез! Поэтому мысль об убийстве пускает глубокие корни в каждом себялюбце. Такое духовное человекоубийство ведет к физическому уничтожению. «Не любящий брата пребывает в смерти» (Иоанн I, З, 14) — и не только в том смысле, что он сам «не имеет жизни вечной, в нем пребывающей» (Иоанн I, З, 15), но и в том, что он несет смерть другому, — уничтожение становится образом его действия. Себялюбец одной рукой сеет доброе, дабы быть почитаемым, другой — смерть, уничтожая тех, кто не преклонился перед ним и не признал его властелином.
Вот почему и антихрист Соловьева, обретя власть, насильственно сгоняет все народы в свою империю, убивает папу Петра II и старца Иоанна, ссылает преданных Христу христиан в пустыню, запрещая им «обитать в городах и других населенных местах», и, наконец, организовывает массовую бойню не склонившихся перед ним христиан и иудеев. По этому пути антихристова сила идет во все времена. От самого начала, еще со времен Каина, дух антихриста — человекоубийца. Где только происходит уничтожение бытия, где брат ненавидит брата, где дети предают отцов своих, где человек человеку враг, там кроется антихрист, там он воздвигает свое царство, ибо дьявол «был человекоубийца от начала» (Иоанн, 8, 44). Он настоящий автор смерти, ибо «Бог не создал смерти и не радовался погибели живых» (1, 13). Убиение жизни - самое яркое явление на испоганенной дьяволом земле. Это знак демонизма, кроющегося и в природе и в истории.
И все-таки это только логическое развитие себялюбия, которое через отвращение от бытия, через ненависть к нему ведет человека ко всестороннему его уничтожению. Всякий антихрист себялюбец, и потому — человекоубийца. Достаточно себялюбие сделать основой жизни, и исполнители этой жизни будут брести по крови братьев своих. Дьявол — убийца от самого начала потому, что он от самого начала себялюбец. Себялюбие — источник всякого действия антихриста. Оно — антропологический знак антихриста, который сторонники зверя носят на правой руке или на своем челе (0ткр., 13, 16), а следовательно, и в своих мыслях и делах. Их разум может верить в Бога и человека, они могут трепетать перед Богом и помогать человеку, но себялюбие отвращает их от Бога, сосредоточивает на себе, разрушает в них образ Господа и таким образом делает их открытыми и доступными для вековечного врага Божьего. Себялюбие — знак антихриста, путь и средство его деятельности в истории.
2. ВОСПРИЯТИЕ ХРИСТА ПРЕДТЕЧЕЙ
Себялюбие определяет отношения антихриста не только с Богом, не только с миром и человеком, но также и с Христом. Антихрист, как уже говорилось, всей направленностью своего бытия отвращен от Бога. Однако, если смотреть поверхностно, он кажется верующим, ибо верит в добро, Бога и Мессию. Он даже опекает религию: пытается объединить разделенные Церкви, предоставляет им права и привилегии, поддерживает их материально, держит при себе епископа Аполлония, которого впоследствии избирает даже папой. Внешние отношения антихриста с Богом и с религией кажутся вполне положительными.
Эта поверхностная положительность как раз и скрывает истинный дух антихриста. Многие, видя верующего в Бога антихриста, восхищаясь его удивительной щедростью к религии, не замечают кроющегося в нем сущностного безбожия и поэтому обольщаются этими внешними проявлениями. Многие, пережив серьезное потрясение, переходят на его сторону, считая защитников Христа упрямцами, ограниченными, не понимающими духа времени и потому проигрывающими людьми. Согласимся, что такие люди есть и в обществе Агнца, что они свою ограниченность пытаются скрыть под необходимостью сохранить в неприкосновенности наследие вероучения (ср.: Тимоф., I, б, 20), они ничего не меняют в своей деятельности, искажая таким образом характер самой Церкви, ибо Церковь всегда в развитии, как то горчичное зерно. Она — не окаменевшая древность, но вечно живая сила. Однако действительная окаменелость этих людей нисколько не оправдывает их поверхностности, когда они, раскрыв объятия, встречают антихристову помощь религии и даже охотно им помогают, считая предоставляющих эту помощь сторонниками Агнца. Это прямо-таки трагическое недоразумение, словно красная нить, проходит через всю историю. Соблазн земных прав, возможностей, привилегий и благ настолько велик, что перед ним немногие могут устоять. Большинство поддается этому соблазну, поддаваясь таким образом и скрытой антихристовой воле.
Таким образом, Соловьев не без основания отпадение от Бога, о котором говорится в Священном Писании (ср.: Фес.II, 2, 9), рисует в образе этого искушения. Его антихрист, сделавшись властителем мира, возвращает ссыльных пап в Рим и восстанавливает их во всех правах и привилегиях, которыми они обладали со времен Константина Великого3. Действительно, этот его поступок явился значительной поддержкой Церкви. Правда, Церковь по существу не связана ни с каким пространством нашей земли, ни с какими в истории ей предоставленными людьми правами или возможностями. Она есть в мире, но она не от мира. Поэтому любой дар мира не может обогатить ее сущности. Церковь обогащает только Святой Дух, воистину распространяющий божественное Откровение и возносящий его вечные ценности, призывающий праведных людей в виноградники Христа, распространяющий Евангелие по всему миру, основывающий и наполняющий смыслом формы божественного культа. Это истинные богатства Церкви и истинные ее ценности. Однако поскольку эти ценности должны распространяться в мире, то помощь мира в их осуществлении становится тоже значимой. В зависимости от этой помощи божественные ценности воспринимаются людьми по-разному — одни их воспринимают легче, другие с трудом, где-то их можно осуществить, а где-то — нет. Мирская помощь или способствует Царству Божьему, или мешает.
Зная об этом, антихрист Соловьева решается предложить Церкви свою помощь. Он избирает самую высокую форму этой помощи — права и привилегии, о восстановлении которых он заявляет на самом высоком месте Церкви, в самом ее центре — в институции папы. Так, не заслуживает ли антихрист поддержки? Может, его самого следует признать таким же попечителем Церкви, каким был Константин Великий и целый ряд других святых и не святых царей? Большинство представителей Церкви так и делает. «И с радостными восклицаниями: «Gratius agimus! Domine, salvum fac magnum imperatorem!»4 — почти все князья католической церкви, кардиналы и епископы, большая часть верующих мирян и более половины монахов взошли на эстраду и, после низких поклонов по направлению к императору, заняли свои кресла». Так же поступили представители и двух других конфессий: ортодоксы и протестанты. Первые соблазнились учрежденным императором музеем христианской археологии, вторые — Всемирным институтом свободного исследования Священного Писания. Поэтому большинство первых и вторых взошли на эстраду вместе со своими епископами и руководителями и заняли скамьи у трона императора.
Это удивительно глубокий по смыслу символ жизни Церкви. Усесться в тени земных престолов и преклониться перед земными властителями — самая значительная и постоянно существующая угроза для Церкви. Под воздействием этой угрозы легче всего отпасть от Бога, ибо это, как говорит св. Павел, поддерживает «вид благочестия», но «его не отрекшиеся» (Тим., II, 3, 5). Такие христиане поддерживают внешнее в религии, но совершают надругательство внутри ее: вместо Царя Христа они возводят на престол земного царя, вместо милостей Божиих принимают дары властителя. Вера в Дух Святой и кровь святых здесь оборачивается доверием к лукавству и в поддержку князей. Антихрист прекрасно знает эту слабость христиан и поэтому всегда предлагает свои дары. Он постоянно призывает христиан к себе — сесть в тени его престола и таким способом защититься от солнечного жара борьбы. Он обещает уничтожить своей могущественной рукой всех непослушных. В ходе столетий он возносит христиан на высокую гору, показывает им все царства мира, их славу и мощь, обещая все это отдать им, если только они, пав перед ним на колени, восславят его. И многие восславляют его. Многие взбираются на эстраду, склоняются перед ним и усаживаются в тени его трона, даже не чувствуя, что это тень смерти.
Но есть и другие — они не поддаются этому искушению. Есть в Церкви Христовой люди, которые не верят в помощь земных императоров религии, поэтому они не отзываются на их призыв и не садятся у подножья их престолов. Они предпочитают оставаться внизу вместе с истинными и старшими своими наставниками. Когда соловьевский антихрист провозгласил о восстановлении прав и привилегий пап и когда восхищенные князья Церкви и наставники двинулись к императору, «посредине собора, прямой и неподвижный, как мраморная статуя, сидел на своем месте папа Петр II. Все, что его окружало, было на эстраде. Но оставшаяся внизу поредевшая толпа монахов и мирян сдвинулась к нему и сомкнулась тесным кольцом». Так же поступили и члены других конфессий. Из ортодоксов не сдвинулся с места епископ старец Иоанн и его сторонники, они только «пересели ближе к папе Петру и его кружку». Из протестантов внизу остался профессор Паули и его группа. Он тоже пересел ближе к папе Петру и к старцу Иоанну.
Этим пространственным сближением христианских конфессий Соловьев хочет показать, что во всех Церквях есть люди, которые понимают искушения антихриста и им противостоят; они в этих соблазнах усматривают подготовку к борьбе с Церковью и поэтому сплачиваются. Это христианское ясновидение раскрывает суть обещаний антихриста, оно основывается на той общей мере, которой истинные христиане измеряют все посулы антихриста, находя их неприемлемыми. Поэтому они и не двигаются со своих мест и на призывы антихриста не отзываются; напротив, они сплачиваются и готовятся к борьбе, ибо знают, что противостояние искушениям антихриста есть его разоблачение, за которым последуют кровавые гонения.
Но что есть эта мера? На чем и чем держатся эти люди, оставшиеся внизу и, как замечает сам император, «покинутые большинством своих братьев и вождей, осужденные народным чувством?» Этот вопрос возникает не только у нас. Его поднимает и сам антихрист, спрашивая сидящих внизу: «Что всего дороже для вас в христианстве?»
На этот вопрос от имени всех оставшихся внизу христиан отвечает ему старец епископ ортодоксов Иоанн: «Всего дороже для нас в христианстве сам Христос». И этот ответ предназначается не только императору легенды Соловьева. Это ответ, который во все века дается всем земным властителям, которые пытаются обойти основу христианства, которые предлагают все что угодно, но обходят молчанием Христа. Христос есть та мера, которой измеряются земные посулы и дары царей. Те три небольшие группы в легенде Соловьева остаются внизу потому, что они там, на той стороне, где находятся восстановители прав и привилегий папы, музей христианской археологии, институт свободного исследования Священного Писания не чувствуют присутствия Христа. Они не взбираются на эстраду императора, ибо ступени к этому возвышению они не считают ступенями к Царству Христову. Они не усаживаются у трона императора, потому что этот престол для них не означает престола Христа. Они не отвергают подарков властителя как не отвергают и его самого. Старец Иоанн ясно замечает: «Но и от тебя, государь, мы готовы принять всякое благо, если только в щедрой руке твоей опознаем святую руку Христову». Но они должны видеть эту руку. Они должны чувствовать, что земные властители говорят и действуют не от своего имени, а именем Того, Который есть Царь царей и властвующих Властелин. И если эти земные властители такие, если в их словах и делах мы видим Христа, тогда они символизируют Царя Христа, тогда они Его предтечи, подготавливающие Его славное пришествие, которое утвердит вечное и вселенское Царство истины, любви и святости.
Поэтому верные Христу христиане требуют, чтобы был подан знак, который подтвердил бы христоцентрическую направленность земных правителей, подтвердил бы соединенность их власти и могущества с источником этой власти и могущества. Устами старца епископа Иоанна они требуют публично исповедовать Иисуса Христа, воплотившегося, родившегося, страдавшего, умершего, воскресшего и вновь грядущего. Если будет подан знак исповедования, он будет свидетельством чистой совести властителей и их незапятнанной жертве религии. Тогда их дары будут приняты с любовью. Тогда те оставшиеся внизу небольшие группы поднимутся со своих скамей и взойдут на ступени, ибо будут уверены, что они вступили на ступени, ведущие в Царство Христово. Но если земные властители не подадут такого знака, если всенародно не исповедуют Христа, тогда христиане не поднимутся со своих скамей, ибо поймут, что за всей земной помощью религии скрывается антихристов дух. Тогда они отвергнут эту помощь и скорее примут гнев земных царей, нежели, приняв дары их, отринут Христа.
Антихрист Соловьева не прислушался к требованиям старца Иоанна и не исповедал Христа. Таким образом он разоблачил себя как противника Христа, как представителя дьявола и исполнителя его воли. Старец Иоанн заявил об этом публично, а папа Петр предал императора анафеме, дабы тот не вводил в заблуждение людей. С антихриста была сорвана религиозная маска.
Христос — меч, который разделяет души. Христос — мера, позволяющая понять, кто от Бога, а кто — нет. «Духа Божия (и духа заблуждения) узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога» (Иоанн I, 4, 2). Иначе говоря, кто признает и исповедует богочеловеческую полноту Христа, есть от Бога; и напротив, кто не признает и не исповедует Христа как Бога и Человека, тот — антихрист. Такой человек может верить в Бога и Мессию, как верит антихрист Соловьева и множество его представителей в мире; он может предоставлять религии значительные права и еще более значительную помощь; он даже может объявить себя попечителем Церкви и ее руководителем; однако непризнание Христа перемещает его в ряды сторонников зверя, и все его труды служат только прикрытием его борьбы с Агнцем. Исключить из Христианства Христа означает исключить из него его онтологическое содержание, превратив его в чисто моральные нормы отношений с беспредельным Высшим Бытием. Всякий антихрист охотно признает нравственные ценности Христианства. Более того, всякий антихрист считает Христианство самой ценной религией, ибо эта религия способствует поддержанию нравственности человечества, улучшению социальных отношений, осуществлению мира и демократии, повышению культуры. Однако ни один антихрист не признает онтологической основы Христианства, которая есть Иисус Христос. Ни один антихрист не исповедует сверхприродного содержания Христианства.
Эта и есть тот показатель, который раскрывает, что действительно кроется под так называемыми земными правами, дарами, привилегиями и устремлениями антихриста. Это сверхприродное содержание, эта онтологическая основа и есть та мера, которой должны измеряться все земные посулы и дела самих христиан. Не теоретическое признание Бога или добра есть знак Агнца, не правовая или материальная помощь религии суть проявления Духа Божьего, но сам Христос: Его признание и исповедание, утверждение сверхприродного характера Христианства, почитание Его божественной миссии. Чтобы раскрыть подлинное лицо земных целей и дел, их надо мерить самим Христом. В отношении к Христу раскрывается дух не только отдельной личности, но и целого периода истории. Поэтому мы и спрашиваем сейчас: как переживает Христа антихристов дух? Каковы его отношения с богочеловеческой Его полнотой? Ответ на эти вопросы позволит точнее оценить земную жизнь и вместе с тем глубже понять наш век.
Исторического существования Христа антихристов дух сегодня не отрицает. Поднятая Ренаном4 и Штраусом5 буря завершилась полным поражением: историческая личность Христа не только не была разрушена, но стала еще более отчетливой, она словно прояснилась, как проясняется небо после длительного дождя. Глубокая прозорливость Соловьева вполне смогла охарактеризовать антихриста как антихриста, у которого «не было первоначально вражды и к Иисусу. Он признавал Его мессианское значение и достоинства». Соловьеву было присуще глубокое предчувствие того, что отрицание исторического существования Христа недолговечно и что оно не оставит глубоких следов в человечестве. Поэтому он своего антихриста сделал верующим в Христа как в историческую личность и даже как в посланника Божьего. Таким образом Соловьев хотел отметить, что отрицание историчности Христа, свойственное его времени, не может удовлетворить людей незаурядного ума; что это отрицание наивно, не заслуживает внимания и даже безвредно. Его антихрист, человек незаурядных способностей и всестороннего образования, не мог включиться в ряды последователей Ренана или Штрауса. Он должен был до конца оставаться вполне определившейся личностью — даже в своей установке по отношению к Христу. И Соловьев не ошибся. Полвека прошло, и историчность Христа была признана всеми. Поэтому сегодня отрицается другое, а именно: сегодня Христос отрицается как Первый и Последний.
Разъяснение того, что под этим подразумевается, содержится в последующей характеристике антихриста. Антихрист, как уже отмечалось, признавал Христа. Он не считал Его легендой, но считал реальным историческим человеком. «Он искренне видел в нем лишь своего величайшего предшественника, — нравственный подвиг Христа и Его абсолютная единственность были непонятны для этого омраченного самолюбием ума. Он рассуждал так: «Христос пришел раньше меня: я являюсь вторым; но ведь то, что в порядке времени является после, то по существу первые. Я прихожу последним, в конце истории именно потому, что я совершенный, окончательный спаситель. Тот Христос — мой предтеча. Его призвание было — предварить и подготовить мое явление». Иначе говоря, антихристов дух, даже и признавая историчность Христа, пытается увидеть в нем всего лишь своего предтечу. И здесь излишен вопрос, чьим предтечей считается Христос. Антихрист Соловьева считал Его своим предтечей; и так как он был человеком большого ума и высокой нравственности, то благодаря именно этим свойствам он убедил себя в том, что является «единственным в своем роде сыном Божиим». Наш век все больше склоняется к тому, чтобы считать Христа предтечей нравственного порядка, предтечей, который заложил основы современной нравственности человечества, социального устройства, демократии и даже мира в мире. То, что человечество усвоило за две тысячи лет, все, что развило, усовершенствовало, все это было начато Христом. Христос — предтеча современного развития.
Поэтому сегодня многие охотно обращаются к Евангелию и ищут в нем всевозможных подсказок, которые в наше время указали бы человечеству путь. Многие говорят о том, что в основах европейской культуры, а через нее и в основах культур других материков, кроется дух греков, римлян и дух Христа. Греки дали Европе философию, римляне — право, Христос — нравственность и религию. И эта слаженная троичность в ходе веков развилась в современную удивительную культуру. Христос — составная часть нашей культуры. Он — ее предтеча: правда, не единственный, но один из главных. Эта мысль о Христе как о предтече сегодня все больше овладевает сознанием. Сегодня почти все, исключая коммунистов, признают, что Христос был предтечей и нравственных, и общественных, и национальных, и даже международных отношений. Он указал, что человек должен «быть» для человека. Провозглашенные французской революцией «свобода, равенство, братство» были всего лишь действительным выражением и законченной формулировкой любви к ближнему. Сегодня закон любви к ближнему вписан во все конституции. Начатая Христом борьба за человека осуществлена. В этом отношении Соловьев был действительно прозорливо дальновиден, ибо отношение своего антихриста к Христу обосновал идеей предтечи. Дух антихриста перешел от Христа - легенды к Христу как к предтече. Установка антихриста Соловьева по отношению к Христу стала установкой нашего века.
Однако, в чем же заключается сущность идеи предтечи? Почему эта идея так охотно принимается и провозглашается даже властителями мира? Неужели мир уже действительно понял, что Христос есть Первый, как говорит о Нем Откровение (ср.: Откр., 22, 12)? Так думать означало бы быть обольщенным антихристовым камуфляжем, под которым кроется один из способов отрицания Христа. Идея предтечи есть отрицание Христа как Последнего, и тем самым как Бога. Кто такой предтеча и какова его роль, объясняет нам св. Иоанн Креститель, определяя свои отношения с Христом: «Идет за мной Сильнейший меня» (Марк, 1, 7), «Ему должно расти, а мне умаляться» (Иоанн, 3, 30). В этих словах как раз и заключается сущность всякого предтечи. Предтеча — глашатай будущей действительности и ее знамение, но сам он не есть эта действительность. Он ее сам не творит. Он только провозглашает, что она будет сотворена другим, Сильнейшим, нежели он. Он подготавливает для нее путь, но сам по этому пути не идет. Он символизирует ее, но реально в себе он ее не имеет. Он крестит только водой, следовательно, началом, которое очищает, но само не остается. Задача предтечи исчезнуть, растворившись в им провозглашаемой и грядущей за ним действительности.
Когда Христос, приняв крещение Иоанна, начал свою посланническую миссию, люди тут же отвернулись от Иоанна и пошли за Ним. И опечалились ученики Иоанна, видя конец деяний своего учителя и не понимая роли предтечи. Они пришли к Иоанну и сказали: «Равви! Тот, Который был с тобой при Иордане и о котором ты свидетельствовал, вот, Он крестит, и все идут к Нему» (Иоанн, 3, 26). Тогда Иоанн ответил, что это вызывает в нем не печаль, но радость, ибо он видит, что его предназначение осуществлено. Он был послан Богом прежде Христа, чтобы проложить Ему путь. Если люди идут к Иисусу из Назарета, это означает, что путь к Нему уже проложен и что миссия Иоанна завершена. Как друг жениха радуется счастью жениха, так и предтеча радуется успеху пришедшего после него. «Сия-то радость моя исполнилась», — сказал Иоанн своим ученикам, прибавив: «Ему должно расти, а мне умаляться» (Иоанн, 3, 29—30). Необходимо, чтобы предтеча исчез, растворился в им самим провозглашенном и указанном будущем. В этом его смысл и завершение его деятельности. Предтеча никогда не самостоятелен. Он живет жизнью будущей действительности и сияет ее светом.
Именно такое переживание содержится в понимании Христа как предтечи. Если Христос предтеча нашей культуры, тогда Он погружен в нее и растворен в ней. Что с того, что Он был ее глашатаем, но сам Он ее не сотворил. Он был только ее знамением и символом. Он провозглашал приход нового века. Однако сам Он не был этим новым веком. Сам Он не ввел ни христианской нравственности, ни демократического строя, ни социальных отношений, основанных на любви. Поэтому и свет свой Он получает не от себя, но с высот современной культуры. Христос как предтеча может быть понят и оценен только в связи со всем процессом истории. Исторический процесс перегнал Христа: он вырос, а Христос умалился. В связи с современной культурой мы вспоминаем Христа также, как и св. Иоанна Крестителя в связи с Христом. Таким образом Христос превращается в одну только клетку нашего исторического развития.
Поэтому антихрист Соловьева справедливо полагает, что если Христос предтеча, то смысл Его заключается в подготовительной работе. Он не завершает исторического процесса, он его только опровергает. Завершение никогда не содержится в руках предтечи. Для завершения истории появляются другие движущие силы, более могущественные, нежели предтеча. Антихрист Соловьева таким завершителем считает себя. Благодаря ему современный мир поддерживает развитие культуры, которая все больше обостряет нравственное сознание человечества, все чаще поднимает вопросы единства и мира, все властнее направляет землю к вселенскому согласию. В любом случае завершение мира не в руках Христа. Христос был всего лишь предтечей. Развивающаяся история перегнала Его и оставила далеко позади — за две тысячи лет, как оставила она и римское право, и медицину Гиппократа, и арабскую математику, и стратегию Ганнибала. Правда, идеи всех этих предтеч живут и сегодня. Но сегодня они уже включены в высшую действительность, в высшую совокупность, которая есть плод всего исторического развития, а не предтеч. Идеи Христа сегодня тоже живы. Но и они уже включены в высшие единства, в более могущественные действительности, нежели та, которую Он сам провозглашал и, возможно, даже верил. Если Христос — предтеча современной истории, то эта история как раз и была тем сильнейшим, более могущественным, нежели Он, началом, которое должно было прийти. Поэтому история возрастала, а Христос умалялся.
Такие выводы обязательно последуют, если Христа считать предтечей. Они возникают потому, что в понимании Христа как предтечи Христос исключается как Последний, как конец всего, как Омега (Ср.: 0ткр., 22, 13). Христос — не предтеча, но Первый и Последний, начало и конец. Он не глашатай и не предзнаменование новой действительности, но — сама эта действительность, ее начало, ее развитие и конец. Его подвиг распространяется в истории. Он и сам это провозглашал, сравнивая свое Царство с горчичным зерном, «которое, хотя меньше всех семян», но «становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Матф., 13, 22). Однако это распространение происходит не по закону исторического развития, но могуществом самого Христа через Дух Святой. Как зерно, посеянное в землю, растет и живет жизнью не земли, а своей собственной, так и Церковь Христова. Земля дает зерну лишь вещества, лишь условия для действия внутренней силы зерна. Так и история в соотношении с Церковью. История — только сцена, на которой происходит драма Христа. Мир — только почва Церкви. Она может быть плодоносной и каменистой. Семя Христа может упасть на утрамбованную дорогу, на места каменистые, «в терние», а может упасть и на «добрую землю» (ср.: Матф., 13, 4—8). Но в любом случае это семя падает сверху. В любом случае это семя — продукт не дороги, не скалы, не шиповника и не удобренной почвы. В каждом случае в нем содержится все будущее дерево. Семя не является предтечей дерева. Оно есть само дерево: его начало и его конец. Тот, кто его поливает и удобряет, не выше его. Он не является той будущей действительностью, для которой семя только глашатай и возбудитель. Семя есть действительность, вся действительность, более высокая, нежели вода, которой оно поливается, и более высокая, нежели удобрения, которые питают ее.
Христос не сравнил свое Царство с Римской империей, начало которой было положено Ромулом6, воздвигнувшим город, который в ходе веков развился в огромное и сложное государство. Он сравнил свой подвиг с горчичным зерном, с закваской, то есть с такими началами, которые развиваются благодаря своей собственной внутренней силе. Это закон природного развития. Произведения культуры не растут подобно семени, ибо каждое из них завершено в себе. Произведения культуры развиваются постоянным их воссозданием заново. Созданные раньше служат образцом, который в процессе культуры преступается и сохраняется как историческая редкость. В процессе культуры нет онтологического тождества. Оно есть только в природе и в сверхприроде. Поэтому и Царство Христа возрастает не как культура, то есть оно не воссоздается постоянно заново в процессе истории, но возрастает естественно, как семя при постоянном воздействии той самой внутренней силы. Царство Христово неотделимо от Христа, как отделима от Ромула Римская империя, как отделима она и от Цезаря7 и от Августа8, и от Юлиана9, которые развивали ее, заботились о ее процветании и защищали ее. Царство Христово есть сам Христос. Оно достигает зрелости не под солнцем мировой истории, но в жаре Святого Духа. Его не продолжают ни Петр, ни Павел, ни Тит10, ни Григорий, или Пий,11 но сам Христос. Правда, папы и епископы являются представителями Христа на земле. Однако они — представители, а не новые деятели; они сознательные и добровольные инструменты, но не самостоятельные творцы. Вся религия Христа наполнена присутствием Его самого: наполнена в своей иерархии, в своих таинствах и в своем учении. Христос учит, Христос правит, Христос посвящает.
Именно в этом и заключается главное отличие Церкви от всякого творения человека, в котором нет и не может быть личного присутствия автора. Всякое творение выражает его творца только символически, в образе знака. Произведение культуры всего лишь обозначает творца, но оно не является самим творцом. Между тем Церковь есть действительность Христа. Церковь — не символ Христа, или фигура, не внешняя форма, как, скажем, арка Ноя — форма Крещения. Церковь есть экзистенция Христа в истории. Поэтому никто не может развивать эту экзистенцию без Него самого. Никто не может быть выше ее, никто не может ее вобрать и погрузить в себя. Сам Христос начинает Церковь, ведет ее и завершает. Он — не предтеча ее, но Он Сам есть Церковь, сама церковная историческая действительность, сам Космос, соединенный с Богом и искупляющий. Между Христом и Церковью нет различия, как нет различия между жизнью семени и жизнью дерева. Христос есть Церковь, сосредоточенная в личной действительности, а Церковь есть Христос, раскрывшийся в исторической действительности.
Таким образом считать Христа предтечей означает включить Церковь в исторический процесс, воспринимать ее распространение не как распространение Духа Святого, но как некий результат деятельности земных веков. Это означает поставить ее на уровень всех других творений человека, иначе говоря, придать ей чисто человеческий культурный характер. Вот в каком смысле идея предтечи опровергает божественность Христа. Быть предтечей — сущностное призвание человека. Бог никогда не предтеча. Бог есть всегда весь сразу. Под мыслью о предтече кроется исключение Божества. Тот, кто считает Христа предтечей, отрицает Его как Бога. Христос как предтеча есть Христос только как человек: гениальный человек, человек великого сердца, глубокой прозорливости, прекрасно знающий жизнь, но все-таки только человек. Он действительно существовал в истории, действительно претерпел от иудеев и умер. Однако на этом и закончилась вся Его личная деятельность. В истории Он живет всего лишь своим творением, как и все другие люди. А это Его творение, называемое Церковью, тоже человеческое, следовательно, подчиняющееся всем историческим законам и всем историческим условиям. Это творение развивается так же, как и всякое человеческое творение. История выше его. История преобразовывает его, дополняет, исправляет, совершенствует и приспосабливает.
И вдруг здесь нам становится понятным, почему идея предтечи так охотно принимается в современном мире и почему она сегодня так охотно провозглашается. Мир, как это кажется, поворачивается к Христу, к Нему обращаются даже те, которые не считают себя христианами. Но они поворачиваются к Христу — человеку. Они поворачиваются к Церкви как к культурному порождению исторического развития. Они видят в ней только естественное средоточие здоровых возможностей человека. Божественность Христа и надприродность Церкви в их сознании утрачены. Ни один из мировых властителей, говоривших в последнее время о Христианстве, не исповедует Христа — Бога, воплотившегося, страдавшего, умершего, воскресшего и вновь грядущего. Ни один из них не признает Церковь божественной институцией, самим Христом. Но самое удивительное, что мы посчитали бы бестактностью требование такого исповедания. Мы посчитали бы выскочкой того, кто, скажем, на конференции по правам человека потребовал бы — по примеру старца епископа Иоанна — исповедать носителя и основу этих прав — Иисуса Христа, поскольку эти права формулируются словами Евангелия. Поступив так, мы действительно доказали бы, что лишены критерия оценки земных усилий, даров, возможностей, что у нас нет меры для различения душ и мы не чувствуем, как раздробляется Христос и как разрушается Его богочеловеческая полнота. Сегодня разделение Христа идеей предтечи осуществляется исключительно строго. Отрицание Его божественности становится очень явным. Вовлечение Его самого и Его подвига в область человеческой культуры неоспоримо. И все же мы часто этим восхищаемся и радуемся, что мир теперь так много и так часто говорит о Христе. Антихристов дух пользуется этой омраченностью нашего взора. Он постоянно говорит о Христианстве, о его ценности и значении для нравственности, общества, для демократии, науки, искусства, но он говорит, обходя молчанием самого Христа или провозглашая Его предтечей, но отнюдь не как Первого и Последнего, не как Альфу и Омегу. Поэтому по существу, все его речи — это речи дракона, и идея предтечи — это современная антихристова идея. Соловьев прекрасно понимал глубинную сущность этой идеи, поэтому и внес ее в общую установку антихриста по отношению к Христу.
3. ОТРИЦАНИЕ ВОСКРЕСЕНИЯ
С утверждением Христа как предтечи сущностно связано отрицание Его воскресения. Антихрист Соловьева, до конца развив мысль, что он есть последний и потому стоящий выше Христа, а Христос всего лишь его предтеча, все же не мог полностью успокоиться на этой мысли и полностью в ней утвердиться. Логическое рассуждение, что «то, что в порядке времени является после, то по существу первое», его не удовлетворило. Его все еще мучило сомнение: «А если?.. А вдруг не я, а тот галилеянин... Вдруг он не предтеча мой, а настоящий, первый и последний». Однако в каком же случае Христос может быть началом и концом, Альфой и Омегой? Только в том, если Он жив, если смерть Его на кресте была не окончательной, но только временной, если она была преодолена; иначе говоря, если Христос воскрес. Об умершем и не воскресшем Христе можно говорить только как о предтече, который был и прошел, но личной экзистенции которого в настоящем нет. Он живет в исторической памяти, в писаниях, в им провозглашенной религии, но только символически, не реально, а как всякий другой творец в своем творении. Невоскрешение опровергает личную экзистенцию Христа в Церкви и исключает Его из исторической действительности. И наоборот, если Христос преодолел смерть, если Он воскрес, то тогда Он живет во веки веков: тогда Он живет в своей религии не символически, но своей личностью; тогда Его деятельность в истории не воспоминание, но постоянное настоящее. Воскресение есть знак, дающий возможность понять, кто есть Христос: только ли прошедший предтеча или всегда сущий Первый и Последний.
Потому антихрист Соловьева и сомневается — а вдруг Христос есть нечто большее, нежели только предтеча, и делает весьма логический вывод: «Но ведь тогда он должен быть жив». И вдруг здесь ему становится понятным, как окончательно устранить это сомнение. Антихрист вскричал в своей ненависти: «Нет Его в живых, нет и не будет. Не воскрес, не воскрес, не воскрес! Сгнил, сгнил в гробнице, сгнил, как последняя...». Сгнивший Христос, вне сомнения, может только символически называться началом и концом. Включенный в судьбу ничтожнейшей твари и не преодолев этой судьбы, Он может быть только глашатаем всеобщего спасения, но не самим Спасителем. В этом случае всякий пришедший после Христа обоснованно может думать о себе, что может, и он является этим наивысшим и последним. Отрицание действительности воскресения есть самое серьезное отрицание божественности Христа и вытеснение Его в ряды предтеч. Вот почему антихрист Соловьева и хватается за это последнее и очень удачное средство. Этим он нисколько не опровергает своей веры в то, что Христос — Мессия. Ведь Мессия - это не кто другой, как посланник Бога. Так почему Христос не может быть таким посланником Господа? Ведь Бог посылал в мир не одного пророка и не одного святого. Почему Христос не может быть одним из этого длинного ряда посланников Божиих? Однако быть одним из посланников Бога — это одно, и совершенно другое быть самим Богом. Антихрист Соловьева не отрицает, что Христос есть Мессия; он только отрицает, что этот Мессия есть вместе и Сын Божий. А то, что он не является Сыном Божиим, удостоверяется тем, что Он не воскрес, что сгнил в могиле, как все пророки и святые. Вера в то, что Христос есть Мессия, в сущности, то же самое, что и восприятие Его предтечей. Поэтому эта вера в антихристовом сознании прекрасно сочетается со строгим отрицанием Христа через отрицание Его воскресения. Поэтому антихрист и не боится верить в Мессию, не отказываясь при этом ни от своего себялюбия, ни от своих стремлений возвыситься над Христом. Ведь всякого Мессию можно перегнать. В любое время Бог может послать другого, более могущественного, нежели предшествующий. Нельзя перегнать только того, Который есть всегда, Который есть Первый и Последний, Который есть Бог.
Следовательно, не вера в Христа — Мессию отличительная черта христианского сознания, но вера в воскресение Христа. И наоборот, отрицание воскресения Христа есть неоспоримый знак антихристова духа. Если мыслить религиозно, вековечный враг Бога прекрасно знает, что Христос воскрес. Но этого он никогда не признает и не провозгласит миру. Он может признавать историчность Христа, Его месссианство. Его беспредельное влияние на мировую историю, но он никогда не признает Его воскресения. Антихрист может принять участие в нашем Рождестве и стоять подле яслей; он может петь вместе с нами «Восплачьте, ангелы» в Великую Пятницу; однако он никогда не примет участия в Пасхальной процессии и никогда не возрадуется с нами при звуках «Радостного дня». Признать воскресшего Христа — означает признать Его тем Единственным, Который есть и Который должен прийти; это значит восславить Его и перед Ним преклониться. Это может сделать даже самый грешный христианин. Но этого не может сделать «незапятнанной нравственности» антихрист. Идея воскресения — меч, разделяющий души.
Характерно, что, внимательно вглядываясь в происходящее вокруг нас, мы замечаем, как эта идея в наши дни угасает. В сущности, сегодня повторяется та же самая сцена, которая происходила в греческом ареопаге две тысячи лет тому назад. Придя в Афины, св. апостол Павел вступил на городской площади в спор с эпикурейцами и стоиками. Одни считали его лишь болтуном, однако другие пожелали, чтобы он изложил свое учение уважаемым гражданам Афин. Поэтому «взявши его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобой?» (Деян., 1, 19). Заметив жертвенник, на которым было написано «неведомому Богу», он сказал, что Бог «не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду» (Деян., 17, 24—25). Человек ничего не может дать Богу, напротив, Бог сам дает «всему жизнь и дыхание и все» (там же). Он создал род человеческий; Он определил ход истории; Он зажег в человеке страстное желание искать Его. Он объемлет все: «Ибо Им живем и движемся и существуем» (17, 8). Таким образом, человек божественен: «Мы Его и род» (там же). Но, «будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого» (17, 29).
Где же здесь новое учение, вызвавшее интерес греков? Действительно, до этого времени святой Павел не провозгласил им ничего сущностно нового, чего бы они раньше не знали. То, что Бог есть творец мира — учил уже Платон. То, что Господь не живет «в рукотворенных храмах», провозгласил еще Сократ, указывая на внутренний характер божества, а также и Аристотель, перенеся Бога в недоступные потусторонние сферы. То, что Бог перенасыщает наше бытие — старая мысль, которая привела восточных мыслителей даже к пантеизму. То, что мы род Божий — мысль греческих поэтов. Это признавал и сам Павел (ср.,: Деян. 17, 28). Таким образом, Павлом выдвинутые идеи Бога Творца, Его трансцендентности, Его присутствия во всем, подобность человека Богу были грекам в большей или меньшей степени известны. В этих идеях еще не было той Благой Вести, которой преданно служил Павел и провозгласить которую он и прибыл в Афины, за что позже сложил голову.
Но именно потому, что он, в сущности, не провозгласил ничего нового, греки охотно его слушали. В повседневной жизни они привыкли видеть божество в виде статуй в храмах, они привыкли отделять его от своей жизни, разделять человека и Бога. Поэтому им было интересно еще раз послушать то, о чем раньше говорили им самые великие их мудрецы. Павел казался им одним из длинного ряда философов, благодаря которым Греция стала бессмертной в мировой истории. Эти философы как раз и пытались найти высшую связь человека с Богом, дать более духовную концепцию Бога. В речах Павла звучала давняя древнегреческая мудрость. Теология Павла была им интересна, ибо она стала воспоминанием тоски по прошлому. Поэтому они его и слушали.
Но вот наконец Павел подходит к самой Вести. Все то, о чем он до сих пор говорил грекам, было лишь введением и подготовкой. Еще в споре на городской площади он упомянул об этой Вести, «потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение» (17, 18). Когда его привели в ареопаг, он, изложив свои взгляды на Бога, подошел к самому существу своего учения. Он предложил всем покаяться, ибо настает время «в которое (Господь) буде праведно судить вселенную, посредством предопределенного Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых» (17, 31). В этих словах греки вдруг услышали то, что было для них совершенно новым. Они услышали, что Бог назначил Мужа судить мир и что этот Муж умер и воскрес. Воскресение для греков и было той великой, никогда еще не слыханной Вестью. Но именно эту весть они и не смогли вынести. «Услышавши о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время» (17, 32). Речь Павла оборвалась. Ничего не добившись, «Павел вышел из среды их» (17, 33). Отвлеченные мысли о Боге для греков были привычны, но умерший и воскресший Иисус им казался нелепостью.
Эта сцена как раз и отражает всю современную установку по отношению к воскресению. Современный мир охотно выслушивает наши абстрактные рассуждения о Боге и о Его Провидении, о необходимости одухотворить понятие Бога и не связывать Его с преходящими земными формами, о нашей внутренней связи с Божеством, о божественном начале, живущем в человеке... Но как только речь заходит о том, что эта связь, неразрывная и неопровержимая, есть в Иисусе Христе; что божественное начало нигде и ни в чем так не пронизывает человека, как в Иисусе Христе; что не кто другой, но Иисус Христос, являет нам Бога; более того, как только слышится утверждение, что Иисус из Назарета есть истинный Бог и истинный человек, что Он воплотился, родился, умер, воскрес и снова приидет, но на этот раз, чтобы судить мир; когда все это кто-нибудь из нас начинает провозглашать, современный мир начинает либо издеваться, либо вежливо замечает, что в настоящее время у него нет времени выслушивать такие сами по себе интересные вещи... Идея воскресения в современном сознании не играет никакой значительной роли.
Поразительно то, что даже среди христиан эта идея стирается и блекнет. Современные христиане не живут страстной верой в идею воскресения, как это было в прежние века. Для них несколько странно звучит утверждение святого Павла: «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша» (I Кор., 15, 14). Им представляется, что это изречение несколько жестковато. Они склонны думать, что Христианство можно было бы спасти и в том случае, если бы Христос сгнил. Между тем для ранних христиан эта истина — воскресение — была самой основой их религии. Они совершенно ясно чувствовали, что действительность воскресения открывает новый период истории, что Воскресное утро есть начало новой жизни.
Воскресение Христа сделало Его не только всегда современным, но вместе придало новый смысл всему нашему земному пути. До Христа смерть была окончательной. Правда, и прежний человек предчувствовал, что восстановление плоти в конце времен возможно. Однако это его предчувствие не имело под собой основы. Оно было лишено гарантии того, что это действительно произойдет. Воскресение Христа как раз и предоставило человечеству эту гарантию. Христос не только провозглашал, что мертвые воскреснут, но сам воскрес. Таким образом Он подтвердил и сделал нерушимым свое обетование. Смерть после Христа — не окончательная, но только временная, только преходящая.
Это изменение характера смерти изменило вместе и весь смысл истории. Человеческую жизнь во всей ее совокупности должна была постичь гибель. Это совершенно определенно провозгласил Христос в своем пророчестве о конце мира. И все же эта гибель в свете воскресения превратилась в очищающее средство, а не в гибель в прямом смысле этого слова. Разрушение мира перед лицом воскресения утратило тень тяжкой безнадежности, которая неотступно преследовала древнего человека. Это нашло яркое отражение в греческой философии и поэзии, насыщенной со времен Гомера глубокой печалью из-за сокрытого тенью потустороннего существования. Даже Иов, не имевший никакого понятия о воскресении, тяжко вздыхает по поводу того, что в скором времени должен отправляться «в страну тьмы и сени смертной. В страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма» (Иов, 10, 21—22). Это отчаяние древних в глубинном смысле как раз и является отсутствием идеи воскресения. Св. Павел справедливо заметил, что без воскресения «мы несчастнее всех людей» (1 Кор., 15, 19). Никакой подвиг и никакая жертва не имеют глубокого смысла, «если мертвые совсем не воскресают» (15, 29). Поэтому «станем есть и пить, ибо завтра умрем» (15, 32). Поэтому и конец мира только вселенское завершение бессмысленной жизни. И тогда призыв «станем есть и пить» отвечает всему историческому процессу. Перед лицом окончательной смерти история становится чисто посюсторонней. Взгляд человека направлен на эту землю, но не находя в ней смысла и видя конец всего, он омрачается и выражает болезненную безнадежность. Древнее отчаяние отражается в глазах всякого не верующего в воскресение человека. Поэтому совершенно понятно, почему первые христиане так крепко держались за истину воскресения Христа. В ней они видели вселенское спасение от бессмысленности. Они чувствовали, что воскресение сущностно связано с бессмертием человека. Если человек бессмертен, он воскреснет; если он не воскреснет, он не бессмертен; а если он не бессмертен, тогда все его существование чудовищная бессмыслица. Воскресение Христа было залогом воскресения всех и тем самым основой веры человека в бессмертие. Поэтому первые христиане были отмечены знаком радости. Земная жизнь для них не была отчаянием и безнадежностью, но только подготовкой к будущему вселенскому обновлению. Эта жизнь имела смысл, ибо она была соединена с вечностью.
Поэтому всякий раз, когда в истории ослабевает вера в воскресение, оживает древнее отчаяние, ибо вместе с этой верой исчезает и смысл земного существования. Оглянувшись на современный мир, мы должны признать, что отчаяние — характернейшая черта современного человека. А вспомнив, что этот человек, как тот грек из ареопага, не желает ничего слышать о воскресении, мы поймем происхождение и сущность этой особенности. Абстрактное признание Бога и Мессии не спасает современного человека, как не спасло оно и древнего. Бессмысленность все больше сжирает его сердце. Жизнь все больше становится сюсторонней. Земля превращается в единственную и последнюю родину. Поэтому вокруг нее и сосредоточиваются все усилия человека. Христианство тоже подключается к служению земле. И от Христианства начинают ожидать счастья уже в этой действительности: воспитания человека и общества, упорядочения социальных отношений, осуществления демократии, появления многодетных семей, совершенного здоровья, успеха в своем ремесле и т. д. Сверхприродность Христианства или забывается, или замалчивается. Идея воскресения считается почти нелепостью, о которой никто не осмеливается говорить публично. Именно тогда и появляется антихрист со своей концепцией Христа как предтечи и подсовывает ее человеку, который весь обращен к земле. Тот принимает ее, распространяет, повсюду о ней говорит, а наивные христиане радуются тому, что настает время расцвета Христианства. Омрачение идеи воскресения — победа антихриста как в сознании отдельного человека, так и в сознании исторических периодов. И напротив, отчетливость, яркая обозначенность идеи воскресения, глубокая вера в воскресение Христа, сосредоточенность собственных переживаний на этой вере есть знак крепости Христианства, несмотря даже на насмешки и нежелание многих слушать об этом. Провозглашенная в ареопаге Весть об «Иисусе и воскресении» есть Весть на все времена и для всех народов. И этой Вестью жива наша вера.
Установка антихриста по отношению к Христу — Богу, как видим, строго отрицательна. Этот дух всевозможными способами и средствами пытается расчленить Иисуса и стереть Его как образ Божий из сознания человечества. Божественность Христа просто нестерпима ни для одного антихриста. Поэтому всевозможные нападки на Богочеловека в ходе веков повторяются, они разнообразны и проявляются в различных идеях. Вначале они проявляются в мягких научных сомнениях, а заканчиваются жестокой ненавистью и кровавыми гонениями. Эти нападки продолжаются во все времена мировой истории, и так будет до самого конца истории, ибо только в конце времен антихрист будет пойман на лжи и изгнан, дабы больше не вводил дюдей в заблуждение. Сегодня эти нападки умело скрываются. Иногда даже кажется, что борьба против Христа прекратилась. Антихрист пытается уверить всех, что она прекращена, ибо добиться успеха легче всего тогда, когда нападение не воспринимается как нападение. Однако мы видели, что восприятие Христа предтечей и непризнание Его воскресения — это идеи, в существе которых кроется отрицание божественности Христа в самой наистрожайшей форме. Но сегодня эти идеи скрываются. Сегодня антихрист пытается сосредоточить внимание мира на Христе — человеке, чтобы таким образом скрыть Христа — Бога. Он не скупится на похвалы и восславление Христа — человека, Христа — Мессии, Христа — предтечи. Он, как и антихрист Соловьева, признает Его посланническую миссию и Его ценность, но только для того, чтобы опровергнуть Его как Единственнного, как Первого и Последнего, как истинного Бога истории. Сегодня усилия антихриста идут в направлении секуляризации истории, исключая Христа из ее процесса и делая Его всего лишь объектом истории, но не ее началом, центром и завершением. Древняя судьба, более высокая, нежели человек и Бог, начинает все ярче вырисовываться в переживаниях современности. Нечто темное и мрачное стоит за всеми нашими историческими событиями. Упоминаемое Соловьевым «дурное предчувствие» становится весьма ощутимым. Тютчевский прилив действительно уносит нас в свою темную бесконечность12. Поэтому христианское бдение сегодня становится не только аскетическим, но и историческим требованием. Мы живем в сочельник истории.
4. КОНФИРМАЦИЯ13 ДЬЯВОЛА
Возможно, самым удивительным из всех свойств антихриста является его своеобразное призвание. Еще св. Иоанн обратил наше внимание на двойственный характер антихристова духа, сказав: «Теперь появилось много антихристов... Они вышли от нас, но не были наши» (Иоанн, I, 2, 18—19). Этими словами св. Иоанн напоминает нам о молитве Христа на пути в Гефсиманский сад, в которой Он молит Отца своего за апостолов, которые в мире, но не от мира (ср.: Иоанн, 17). Апостолы как представители Христа остаются в мире, принимая на себя все его тяготы также, как и Христос их принял. Они действуют в мире уча, руководя, посвящая, страдая и умирая, ибо и Христос так поступал. Однако по своему апостольскому призванию и силой своей они не от мира. Апостолов Христу дал небесный Отец Его (ср.: Иоаннн, 17, 9). Поэтому и молится Христос: «Отче Святый! соблюди их во имя Твое: тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы (17, 11). Этим Христос хочет сказать, что апостольская Миссия была дана свыше; что она есть благо, что она исходит не от природы человека, что она не является общественной обязанностью, но дается Отцом Небесным. Правда, это благо и дар должны быть использованы в мире; они должны быть продолжением посланнической миссии Христа. Но по своему происхождению и по своей сущности они не от мира сего. Двойственность апостольского характера — деяния в мире и сила не от мира, составляет характернейшее свойство их личности и жизни.
Такой же двойственный характер свойствен и апостолам антихриста: «Они вышли от нас, но не были наши» (Иоанн, I, 2, 19). Здесь речь идет не о пространственным выходе от нас, здесь св. Иоанн указывает на источник антихристова духа. Антихристы не покидают общества Христа. Они не уходят из него. Напротив, они в нем существуют и действуют. Христово Царство на земле — это поле деятельности антихристов. Они происходят из него и в нем трудятся, ведя свою разрушительную работу. Но по своему признанию они не от него. Они призваны не Христом, но Его противником. Как есть апостолы в мире, но не от мира, так и антихристы есть в Царстве Христовом, но не от Царства Христова. Но и те и другие призваны. И те и другие действуют в среде, противной их сущности: мир противен апостольскому духу, Царство Христово противно антихристову духу. И те и другие обладают силою, происходящей не от той среды, в которую они поставлены. Противоположность и происхождения, и миссий ярко выражена и в представителях Христа, и в сторонниках антихриста.
В более глубоком смысле антихристов дух — это своеобразное священническое служение дьяволу. Антихристы, действующие в виноградниках Христа, не просто оступившиеся людишки или слабые грешники. Они — помазанники дьявола: его посланники и апостолы, получившие его дух и укрепленные его дарами. Дьявол и в этом, как и во всем другом, подражает Христу, поэтому он отбирает для себя священнослужителей, вдохновляет и посылает их сеять в почву Христову плевелы (ср.: Матф., 13, 25). Эту священническую черту антихриста Соловьев отображает в одном из эпизодов своей повести, который несет в себе глубокий смысл. Когда его антихриста вдруг осеняет мысль, что Христос все же, возможно, и не предтеча, но Первый и Последний, что Он может быть живым и поэтому действовать в истории через века, в нем вспыхивает глубокая ненависть к Христу и в то же время величайшее отчаяние, которое ведет его в темной ночи к отвесному обрыву, с которого он бросается в пропасть, желая покончить жизнь самоубийством. «Но что-то упругое, как водяной столб, удержало в воздухе, он почувствовал сотрясение, как от электрического удара, и какая-то сила отбросила его назад. На миг он потерял сознание и очнулся стоящим на коленях в нескольких шагах от обрыва. Перед ним обрисовывалась какая-то светящаяся фосфорическим туманным сиянием фигура, и из нее два глаза нестерпимым и острым блеском пронизывали его душу... Видит он эти два пронзительных глаза и слышит не то внутри себя, не то снаружи какой-то странный голос, глухой, точно сдавленный... И этот голос говорит ему: «Сын мой возлюбленный, в тебе все мое благоволение. Затем ты не взыскал меня? Зачем почитал того, дурного и отца его? Я бог и отец твой. А тот нищий, распятый — мне и тебе чужой. У меня нет другого сына, кроме тебя. Ты единственный, единородный, равный со мной. Я люблю тебя и ничего от тебя не требую. Я ничего от тебя не требую, и я помогу тебе... Прими дух мой. Как прежде мой дух родил тебя в красоте, так теперь он рождает тебя в силе».
Эта демоническая формула таинства преобразила антихриста. «... И он почувствовал, как острая ледяная струя вошла в него и наполнила все существо его. И с тем вместе он почувствовал небывалую силу, бодрость, легкость и восторг». Разве эта сцена не напоминает снисхождение Духа Святого на апостолов? Вполне может быть, что Соловьев сознательно сделал ее такой. И это сходство имеет глубокий смысл. Оно раскрывает перед нами истинную силу антихриста, не человеческую, но дьявольскую. Оно нам указывает на то, что в борьбе Христа и антихриста человек всегда только участник. Человек в этой борьбе никогда не бывает самостоятельным борецом. Он никогда в этой борьбе не пользуется собственной силой. Если он решает встать на сторону антихриста, он получает дьявольский дух. Таинство конфирмации всегда накладывает на него отпечаток, придает ему новое свойство, которым до этого он не обладал; оно придает ему силу и смелость, которых он до этого не ощущал в себе; оно вызывает в нем радость от своей миссии, которая до этого была для него не ясна. Человека может коснуться или язык пламени Троицина дня, или холодное фосфорическое пламя. И это преобразит все его существо. Тогда он становится носителем нового начала, его глашатаем. Он становится апостолом либо Христа, либо антихриста.
В этом призвании и в этом укреплении, в этом дьявольском священстве как раз и кроется источник действенности антихриста. Мы часто удивляемся тому, что сторонники антихриста нередко выказывают больше отваги, готовности к жертве, нежели воины Христа. И мы спрашиваем: неужели, служа злу, человек может быть таким деятельным? Сам по себе, вне сомнения, не может. Но отмеченный в своем духе фосфорическим светом и знаком дьявола, он возрождается в силе и начинает действовать прямо-таки сверхъестественно. Вложенная Соловьевым в уста дьявола формула таинства имеет важнейший смысл. Антихрист действительно сын дьявола. Его зачатие, как вскоре увидим, тоже демоническое. Но, посылая антихриста в мир, дьявол породил его в красоте. Соловьев подчеркивает, что его антихрист «будучи исключительной гениальности, красоты и благородства», был «выбран почти единогласно в пожизненные президенты Европейских Соединенных Штатов», явившись «во всем блеске своей сверхчеловеческой юной красоты и силы». Давая эту характеристику Соловьев указывает на то, что красота — это та одежда, в которую дьявол облачает своих сторонников и их дела, дабы привлечь к себе членов Царства Христова.
Красота в своей глубинной сущности есть проявление Бога. Находя выражение в творчестве Бога или человека, она раскрывает внутреннее совершенство бытия. И в то же время она является указанием на будущее преображение мира и на особенности воскресшей благословенности плоти. Однако в любом случае красота есть ценность вещи. Красота, как сияние совершенства бытия, проявляется в формах, доступных нашим ощущениям и тем самым может содержаться только в вещи. Только вещь — конкретная, материальная вещь — может быть красивой. Поэтому красота никогда не является ценностью личности, ибо личность не доступна ощущениям. Ценность личности не красота, но святость. Человеческая личность не измеряется и не может быть измерена красотой. Поэтому дьявол, родив антихриста в красоте, именно ею хочет прикрыть отсутствие святости. Он хочет обратить глаза людей на эту блестящую предметную форму, на эту молодую силу и благородную осанку, чтобы таким образом настоящая цена личности, отмеченной такими предметными свойствами, стала бы не доступна взгляду. Красота в руках дьявола служит для сокрытия отсутствия святости. Дьявольские твари могут быть очень красивы, но они никогда не могут быть святыми.
Здесь антихрист как раз и выявляет свою необычайно глубокую противоположность Христу, противоположность незамечаемую и недооцененную. Евангелия нигде не упоминают о том, что Христос красив. О красоте Христа они не говорят. Это не означает, что Христос был безобразен. Но это неупоминание в Евангелиях указывает, что Христос, приняв на себя судьбу человека до ее пограничных ситуаций — страдания и смерти, ничем не отличался строением своего тела от обычного среднего уровня, и поэтому Его плотское начало никому особенно не бросалось в глаза. Он предстал перед человеком не как красавец, но как Агнец Божий, как полнота святости. Он привлек к себе не глаз человека — «pulchrum est quod visum placet», как глубокомысленно замечает св. Фома Аквинский14, но его сердце и душу. Правда, однажды Христос действительно сделался красивым. Тогда «просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет» (Матф., 17, 2). Это произошло на Фаворской горе во время Преображения. Но Он запретил апостолам расказывать об этом своем кратком преображении, «доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых» (Матф., 17, 9). Преображение Христа было отблеском того вселенского очищения, когда всякий предмет станет красивым. Но постоянной эта красота, даже и в самом Христе, могла стать только после воскресения, только после вселенского преображения, только в другой сверхприродной действительности. Земля, не прошедшая через страдание и смерть, не может вынести форм совершенной красоты. Поэтому дьявол, возводя красоту на самую вершину ценностей и ею отмечая своих избранников, пытается опровергнуть необходимость вселенского преображения и свой Фавор воздвигнуть в нашей действительности. Антихрист — красавец. Он стоит перед человеком как нечто изумляющее, как произведение искусства; следовательно, как предметная, но не как личностная ценность, ибо реально своей личности он не имеет. Он творение дьявола, изваянное в человеческой природе.
Но красота не действенна. Красота сама по себе — для восхищения. Она — покой в себе; она — гармоничное сочетание частей; она отделяет от себя всякую борьбу. Красота — знак завершенного и потому успокоенного в себе бытия. Тварь, отмеченная этим знаком, не действенна, не отважна и не жертвует собой. Поэтому рождение антихриста в красоте не является достаточным для общества зверя. Антихрист является в мир не для того, чтобы вызвать восхищение людей, но для того, чтобы разделить их с Христом и отдать в рабство дьяволу. Для того, чтобы выполнить эту задачу, необходима действенность, отвага и самопожертвование. Этого красота не может дать человеку. Поэтому наряду с красотой дьявол наделяет своих избранников силой. Однажды родив их в красоте, он возрождает их еще и в силе. И это возрождение делает антихриста настоящим священнослужителем дьявола. Вначале антихрист Соловьева наслаждался своими «сверхчеловеческими добродетелями и дарованиями», в прекрасном настроении он ожидал «какого-нибудь ясного призыва Божия», этого он ожидал три года. В своей красоте он не нашел достаточно силы, чтобы начать свою деятельность. Между тем возрожденный в силе, получив укрепляющий дух дьявола, он сразу же начинает действовать, а позднее и бороться. На следующий день после ночного таинства обретения силы все «были изумлены его особенным, каким-то вдохновенным видом. Но они были бы еще больше изумлены, если бы могли видеть, с какой сверхъестественной быстротой и легкостью писал он, запершись в своем кабинете, свое знаменитое сочинение под названием: «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию».
Это произведение как раз и было началом его антихристовой деятельности. И этот человек больше не успокоился. Он действовал и боролся до тех пор, пока его не поглотила земля. О его деятельности мы будем говорить позже. Здесь хочется указать только ее источник, который кроется в перерождении антихриста через демоническую силу. Рожденный в красоте, антихрист привлекает людей, удивляет и ослепляет их, дабы они не увидели подлинной его личности. Перерожденный в силе, он начинает людей принуждать. Насилие становится одним из основных способов его господства. Красотой он восхищает людей, силой он их подчиняет. Вначале они шли за ним, очарованные его обаянием, позже они идут за ним влекомые страхом. Молнией убив папу Петра и старца епископа Иоанна, антихрист торжественно провозглашает, что «так от руки отца моего погибнут все враги мои». И князья церкви, дрожа от страха, вскричали, соглашаясь: «Регеаnt! Регеаnt!» — «Да погибнут! Да погибнут!» В этом их возгласе как раз и был слышен стон порабощенной, дрожащей от страха твари. Это был крик рабов. Это был крик человека, запутавшегося в антихристовых замыслах и не находящего пути назад, ибо путь этот для него был закрыт смертью. А умереть эта тварь боится. Поэтому она дрожит и кричит, соглашаясь с антихристом. Она благословляет смерть другого только потому, чтобы самой не умереть. Христос умер, чтобы мы были живы. И не один из Его соратников умер в ходе истории за других. Это самая высокая любовь, ибо «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Иоанн, 15, 13). Между тем люди, порабощенные антихристом, вопят «Регеаnt», надеясь таким образом выкупить себе жизнь. Себялюбие завело их настолько далеко, что на смерти другого они строят свое существование. Но это всего лишь логический результат себялюбивой направленности жизни и всего пути антихриста. Антихрист завладевает человеком не любовью, но силой, вселяя в него страх смерти.
Соловьев считает антихриста религиозным захватчиком, ибо тот захватывает место Христа в сердцах и жизни людей, он подчиняет себе людей не любовью, не духовными делами, не святостью, но насилием. Характерно, что такого же мнения придерживается и Достоевский. Иван Карамазов после своего продолжительного кошмара, во время которого ему представлялось, что он беседует с чертом, разрешает своему брату Алеше навестить его и рассказывает ему о своем переживании. Рассказывая, он восклицает: «Но он не сатана, это он лжет. Он самозванец... Он ужасно глуп, но он этим берет». Он — захватчик. Здесь Иван имеет в виду только самого себя: черт захватил его мысли и его чувства, он говорит так же, как и Иван, высказывает мысли и переживания самого Ивана. Дьявол, как и его сторонники, действительно захватчик. Такой он во всей истории. Антихрист никогда не несет в мир новую действительность, как это сделал Христос. Он только захватывает эту земную действительность силой и насилием, а потом ее же, ту же самую, предлагает людям, требуя за это преклонения и признания себя их вождем. Что нового совершил антихрист Соловьева, возвратив пап в Рим? Папы жили в Риме веками. Но за это восстановление прежней действительности антихрист потребовал сесть в тени своего трона. Не давать ничего нового, но поступать так, словно жизнь сущностно изменена, — истинный знак антихриста. Антихрист — ничуть не творец. Он всего лишь подражатель. Поэтому он всегда приспосабливается к тому, что уже есть. Он захватывает пространства Царства Христова и объявляет их своими. Землю он не преображает, но провозглашает, что создает на ней рай. Человека он не воскрешает, но объявляет, что гарантирует ему вечность. Ближнего он не любит, но провозглашает, что создает общество единой мысли и единого сердца. Казаться вместо того, чтобы быть, — одно из глубочайших свойств антихристова захватчика. Возрождение в силе как раз и дает сторонникам антихриста энергию и желание фальсифицировать действительность, вместо бытия предлагать небытие. Сила антихристова ─ это могущество, разрушающее действительность. Антихристово упрочение в силе есть пробуждение разрушительной силы в человеке. Если при Христовом таинстве конфирмации на человека снисходит животворящий Дух — Spiritus Creator, то после дьявольского укрепления в силе человеком овладевает разрушительный дух, дух отрицания и смерти.
5. ПРОИЗОШЕДШИЙ ОТ БЛУДА
Просто поразительно, что антихрист происходит от нас, как это утверждает св. Иоанн: «Они вышли от нас» (Иоанн, I, 2, 19). Разве Царство Христово не есть царство любви, творчества и святости? Разве в нем господствует насилие? Разве в нем человек возрождается через силу? Разве в нем красота является ценностью человека? Так как же из него могут выходить антихристы? Как оно может взрастить предателей? И все-таки так оно и есть. Слова Откровения неопровержимы: антихристы вышли от нас. Это утверждает не только св. Иоанн. Это утверждает и Соловьев своей повестью. Его антихрист произошел из верующих спиритуалистов, которых в то время было уже немного. Человечество в последнем столетии уже отпало от Бога. «Большинство мыслящих людей были неверующими». Но антихрист как раз принадлежал к меньшинству. Он, как говорилось, верил в добро, Бога и Мессию. Следовательно, он не пришел со стороны, из атеистического большинства, из общества неверующих. Он вышел от нас. Он был взят на служение дьяволу из христианского общества.
В образе помощника антихриста Аполлония Соловьев еще более отчетливо показывает происхождение антихристова духа из самого Царства Христова. Священное Писание рассказывает, что зверь, этот символ дьявола, имеющий «власть над всяким коленом и народом» (0ткр., 13, 7), в конце концов был пойман, а вместе с ним и «лжепророк», производящий чудеса перед ним, которыми он обольстил принявших «начертание зверя» (0ткр., 19, 20). Основываясь на этом рассказе Священного Писания, Соловьев своему антихристу тоже дает лжепророка Аполлония. Аполлоний был «человек несомненно гениальный, полуазиат и полуевропеец». В своих знаниях он сочетал «обладание последними выводами и техническими приложениями западной науки с знанием и умением пользоваться всем тем, что есть действительно солидного и значительного в традиционной мистике Востока. Результаты такого сочетания будут поразительны. Аполлоний дойдет, между прочим, до полунаучного, полумагического искусства притягивать и направлять по своей воле атмосферическое электричество». Таким образом, этот человек пришел с Востока в Рим «к великому императору, поклониться ему как истинному сыну Божию... и предложить ему на службу себя и все свое искусство». Император, разумеется, охотно примет его «как дар свыше и, украсив его пышными титулами, не будет уже больше с ним разлучаться». При помощи своей волшебно технической силы Аполлоний совершал перед людьми разнообразные чудеса, и во дворце императора происходило то, что некогда в старину и в средневековье происходило во дворцах властителей.
Шутовскую роль Аполлония мы рассмотрим несколько позже, сейчас нас интересуют не столько его способности, не столько его деятельность на службе императора, сколько его прежняя роль в Царстве Христовом. Соловьев говорит, что прежде Аполлоний был «католический епископ in partibus infidelium», то есть он был католическим епископом в языческих странах. Зная, что Соловьев не только всем своим сердцем, но и формально был католиком, трудно допустить мысль, что, рисуя образ Аполлония, он хотел хоть как-то задеть католическую Церковь, как это сделал Достоевский образом своего инквизитора-кардинала. Связь лжепророка с Царством Христовым здесь имеет более глубокий смысл. Делая Аполлония католическим епископом, Соловьев хотел выразить тот постоянный трагизм общества Агнца, который не исчезает со времен Иуды и который исчезнет только тогда, когда будет пойман последний лжепророк. Помощники антихриста всегда выходят от нас и уходят на службу зверя. Они выходят не из окраин Царства Христова, они не из числа не определившихся и еще сомневающихся его членов, но — из самого центра, из среды самих его руководителей. Разве первый предатель Христа не был Им же самим избранным апостолом? Разве не апостолом был тот, кто первым отрекся от Него перед людьми во дворе Каифы? Правда, Петр искренне раскаялся. Он искупил вину своим последующим усердием и мученической смертью. Но сколько в истории предавших Христа, сколько отрекшихся от Него апостолов, которые о раскаянии и не помышляют! Сколько таких отрекшихся от Христа и утвердившихся в своем отречении! На примере Аполлония — католического епископа Соловьев заставляет нас задуматься.
Эта же мысль кроется и в изображенной Соловьевым сцене отлучения антихриста от Церкви. Убив старца епископа Иоанна, Римский император начать диктовать своим секретарям акт соединения церквей, по которому он должен быть признан «верховным вождем и владыкой». Тогда вдруг поднялся папа Петр и «извергнул» антихриста, носящего маску Римского императора, как «гнусного пса, из ограды Божией» — из Церкви, трижды произнеся «анафема». Это отлучение указывает также и на то, что антихрист Соловьева был членом Церкви; что он пришел не со стороны, но вышел из христианского общества; он в нем находился, пока, наконец, не раскрыл свое подлинное лицо и не был изгнан из него. И в Откровении, и у Соловьева прослеживается одна и та же мысль: антихристов дух и его носители и выразители вышли от нас самих. Царство Христово не только поле их деятельности, но и их родина; они нам не чужие, но близкие — наши братья. Чем же объяснить это происхождение антихриста? Где кроется подлинный источник антихристова духа? Св. Иоанн замечает, что хотя антихристы вышли от нас, «но они не были наши» (Иоанн, I, 2, 19), следовательно, в них нет духа Христа. Тогда, какой же дух членов Царства Божиего их порождает?
В решении этого важного вопроса многое проясняет замечание самого Соловьева о происхождении антихриста от блуда. Когда этого красавца избирали в президенты Европейских Соединенных Штатов, вспомнили и о его происхождении, которое «было покрыто глубоким мраком неизвестности. Мать его, особа снисходительного поведения, была отлично известна обоим земным полушариям, но слишком много разных лиц имели одинаковый повод считаться его отцами». Вне сомнения, это обстоятельство на выборы никак не повлияло, особенно в этом столетии — «эти обстоятельства, конечно, не могли иметь никакого значения для века столь передового, что ему даже пришлось быть последним». Этим своим замечанием Соловьев, безусловно, хотел подчеркнуть противоположность Христа и антихриста. Христос рожден от непорочной Девы Марии действием Духа Святого, и потому ни один мужчина не может считать себя Его Отцом. Антихрист рожден блудницей и отца своего не знал, однако не потому, что его не было, но потому, что слишком много мужчин могли претендовать на честь быть отцом антихриста. Смысл этого сопоставления кроется не в поверхностном различии или сходстве, но значительно глубже, нежели только ─ «рождение без отца». В греховном происхождении антихриста кроется подлинный источник его духа. Антихристы вышли от нас — из Царства Христа. Но вынашивает их блудливое чрево. Поэтому они и не наши. Их происхождение не равнозначно происхождению сторонников Христа.
Блуд в существе своем есть ложь: ложь не словом, но плотью, а через нее и всей личностью. Это ложь в превосходной степени и в своем подлинном проявлении, ибо во всяком другом грехе участвует только наш дух, а в блуде участвует еще и плоть, следовательно, вся наша личность. Поэтому ложь особенно ощутимо проявляется и осуществляется именно в блуде. Плотские отношения между мужчиной и женщиной есть не что другое, как знак любви. Отдача своей плоти другому означает только завершение того, что уже совершилось, когда, любя, мы отдали свою душу другому. Любовь, будучи общим благом — communicatio bonorum, совершенно естественно ведет к обобщению не только имущества, не только пространства, не только времени, не только внутренних переживаний и настроений, не только веры и молитвы, но и плоти, в которой cодержится наш внутренний мир и через которую мы обращаемся словом к своему ближнему. Отдавая свое тело другому, мы отдаем ему последнее свое имущество, которое труднее всего сделать общим и которое дольше всего противится этому. Но любовь преодолевает закрытость плоти, взяв ее на служение себе. Над плотскими отношениями всегда витает дух любви. И только она высвобождает эти отношения от кабалы демонизма, который скрывается в глубинах страсти, от порабощенности духу разрушения и уничтожения.
Между тем блуд это отрицает. Он делает наше тело не выражением любви и ее завершением, но он превращает его в инструмент страсти. И все же объективный смысл плотских отношений здесь не исчезает. И даже самый большой развратник не может сделать так, чтобы соединение мужчины и женщины не было бы символом любви. Поэтому и он своим отношением объективно подает такой знак. И он символизирует любовь отдачей своего тела. Однако в действительности у него нет того, что он выражает и символизирует. Блудник не имеет любви и о ней даже не помышляет. Поэтому он подает знак любви без любви. Этот знак имеет только объективной смысл, но он не наполнен содержанием любящей его личности, поэтому этот знак становится пустым; более того, он становится обманчивым, лживым, ибо он не соответствует внутренней наклонности развратника. Плотские отношения есть выражение любви, а развратник ими выражает только свою страсть. Вот почему блуд есть ложь. В нем нет соответствия между объективным знаком и субъективным желанием. Если мы посмотрим на это объективно, то увидим, что развратник всего себя отдает другому потому, что он любит другого. Между тем в действительности он только пользуется телом другого как инструментом для собственного удовлетворения. Вместо любви в блуде проявляется себялюбие. Между объективным смыслом плотских отношений и субъективными устремлениями развратника возникает глубокая пропасть. Всякое действие развратника становится глубоко ложным. Блуд есть ложь, выраженная и совершенная нашим телом, а через него — и во всей человеческой полноте, ибо человек неделим.
Поэтому Соловьев, указывая на происхождение антихриста от блуда, тем самым выявляет самый глубокий источник антихристова духа, а именно — дух лжи. Рожденный блудницей, антихрист рожден ложью. Уже само его зачатие было связано не с истиной, но — с ложью. Его отец и мать были лжецами. Они лгали своими телами и собой, лгали друг другу, лгали любви, лгали объективному смыслу, и от этой совокупности лжи как раз и зачался антихрист. Дух лжи есть источник антихристовой жизни. Именно здесь мы находим ответ, как происходит то, что антихристы выходят из Царства Христова.
Царство Христово на земле не есть царство святых. Оно таким станет только после вселенского преображения. Однако, пока оно осуществляется на этой неочищенной земле, оно только почва, в которую неприятель сеет между пшеницей плевелы (Матф., З, 25), только невод, который захватывает «рыб разного рода» (Матф., 13, 47). Дух истины живет в нем рядом с духом лжи, добро рядом со злом, святость рядом с демонизмом. И так будет до жатвы, когда прежде будут собраны плевелы, связаны и сожжены (ср.: Матф., 13, 30). Так будет до тех пор, пока Великий Рыбак не сядет на берегу и не соберет хороших рыб в сосуды, а худых не выбросит вон (ср.: Матф., 13, 48). Однако было бы ошибкой думать, что в Царстве Христовом плевелы растут рядом с пшеницей и худые рыбы плавают рядом с хорошими в пространственном смысле. Всякий человек есть вместе и пшеница, и плевелы, и хорошая, и худая рыба. Всякий человек соткан из добра и зла, из святости и греховности. Эта двойственность, о которой писал Св. Павел и на которую сам жаловался (ср.: Римл.,7, 15—25), свойственна каждому из нас. Во всех нас есть начала, которые могут сделать нас и апостолами Христа, и лжепророками зверя. Поэтому и тот дух лжи, из которого рождается всякий антихрист, не отделен от духа истины. Дух истины перемешан с духом лжи, и часто дух лжи срывается под покровом духа истины, приняв его лик. Иногда даже самый острый взгляд не отличит рогов Агнца от рогов зверя, ибо они растут в глубинных наших переживаниях и ощущениях. В каждом из нас скрывается антихрист, и напрасен труд упорно собирающих плевелы. Для такого труда необходима преображенная до основания человеческая природа. Вот почему Христос и не позволил апостолам браться за этот труд отделения, ибо этот труд принадлежал только Ему самому. Только Он сам, преодолевая зверя, очистит существо человека от начала зла и таким образом окончательно высвободит его из-под угрозы склониться на сторону зверя. Но до тех пор, пока природа наша не очищена, плевелы растут в нас, они грозят заглушить пшеницу и увести нас в лагерь зверя. Антихристова угроза, возникающая в нас самих, является постоянной опасностью и для нашей личной судьбы, и для самого Царства Христова на земле. Антихрист приходит не со стороны и не с высот; он возникает в сердце отдельного человека и в структуре всего общества от количественного преимущества плевел, а не пшеницы.
И все же здесь дух лжи имеет особенное значение. Не потому, что он присутствует везде и всюду, но потому, что он извергается из самого существа человека и преображает его до основания. Дух лжи, укоренившись в человеке, неизбежно превращает того в антихриста. Ведь что есть ложь в своем существе? Она есть противоречие истине. Но что такое есть истина? Говорят, что истина есть соответствие мысли и слова. Совершенно справедливо. Но этим истина не исчерпывается, ибо она значительно шире. Соответствие между словом и мыслью еще только моральная правда, которая не исчерпывает глубин истины и не раскрывает ее конечной сущности. Ведь сама мысль может быть ошибочной. Человек, выражая ошибочную мысль своим словом, говорит моральную правду, однако логически он лжет. Поэтому и мысль тоже должна быть измерена какой-то высшей мерой. Что же такое эта мера — высшая мера, которая выше мысли? Говорят, вещь. Тоже совершенно справедливо. Мысль есть только тогда, когда она соответствует вещи. Однако и этим истина еще не исчерпывается. Соответствие между мыслью и вещью еще только логическая правда, которая тоже не исчерпывает глубин истины, ибо ведь и сама вещь может быть ложной. В нашей жизни и деятельности так много ложных вещей, так много вещей, которые мы принимаем за настоящие, хотя в действительности они только подделки, что вещь не может быть для нас окончательной и неоспоримой мерой истины. Вещь тоже должна быть измерена чем-то более высоким, нежели она сама. Она тоже должна соответствовать некой высшей норме, которая раскрыла бы ее внутреннюю подлинность или ложность. Такой высшей мерой вещи является ее божественный первообраз, по которому она была создана. Только тогда, когда вещь соответствует своему первообразу, когда этот первообраз она выражает своей действительностью, только тогда она истинна. И тогда мы уже имеем онтологическую истину, которой исчерпывается объем истины и которая окончательно выражает его сущность.
Объем истины включает и слово, и мысль, и вещь, и первообраз вещи. Каждая более высокая ступень здесь является мерой для более низкой: мысль для слова, вещь для мысли, первообраз для вещи. Подлинную, глубинную истину мы имеем только тогда, когда наше слово соответствует первообразу вещи, когда этот первообраз мы выражаем своими словами и своим бытием. Иначе говоря, когда наше слово, наша мысль и наше бытие измеряются божественным первообразом и когда между ними возникает соответствие, тогда мы и имеем подлинную и окончательную истину. Поэтому истина в глубинном своем смысле есть сам Бог. Сам Бог есть подлинная и высочайшая мера истинности.
Именно здесь перед нами и раскрываются глубины лжи. Ложь не только опровержение мысли словом: это всего лишь моральная ложь, имеющая ничтожное значение в существовании человека. Ложь также не является только опровержением вещи мыслью: это логическая ложь, ложь более значительная, ибо скрывает в себе отрицание действительности. В окончательном смысле ложь есть отрицание божественного первообраза своим бытием. Это уже онтологическая ложь, самая опасная, ибо в ней кроется отрицание Бога. Когда мы лжем своим бытием, мы отвергаем свой божественный первообраз и таким образом отвергаем самого Бога, ибо сам Бог есть наш Оригинал. В таком случае мы отделяем свое бытие от его Творца, не позволяем его измерять Богом и потому увековечиваем его в его фактичности. Заблудшее, поврежденное и безнравственное бытие становится последним пристанищем, за которым уже нет ничего более высокого. Его фактичность поднимается на самую вершину, которую и сам лжец не переступает, и другому не разрешает переступить. В этом смысле ложь и есть отрицание Бога. Для кого факт является высшей нормой и мерой, для того Бога нет. Поэтому всякий настоящий лжец вместе еще и безбожник — не в смысле теоретического атеизма, но экзистенциального отвержения Бога. Теоретически он может и не отрицать Бога. Умом он может Его признавать и верить в Него. Однако, оставаясь в фактичности своей действительности, лжец отвергает Бога своим бытием и потому опровергает Его значительно глубже, чем это мог бы сделать какой-нибудь атеист-теоретик. Отвержение Бога своим бытием ─ самая настоящая и самая глубокая ложь. Это ложь не словом и даже не мыслью, но самим бытием. Ложь — это обезбоженность в самом глубоком смысле этого слова. Вот почему Христос назвал дьявола лжецом и отцом лжи (ср.: Иоанн, 8, 44), ибо тот своим бытием как раз и опровергает Бога, хотя верит в Него и дрожит.
Здесь как раз и скрыты глубочайшие корни того, почему дух лжи является подлинным родом антихриста. Ложь не является порождением страсти или слабости. Истина, как и ее отрицание — вещи чисто духовные. Кто лжет, тот — против истины, он ее отвергает. Если человеком завладевает дух лжи, он превращает человека не в обыкновенного грешника, который в любой момент может поддаться своей слабости или пороку, но в настоящего антихриста, ибо этот дух привязывает человека к фактичности этой действительности и не позволяет ему признать Бога, живущего над ней. Христос первым попадает под это отрицание, ибо Он есть истина, ибо через Него и в Нем все сотворено. Он есть наивысшая мера бытия и тем самым сама Истина. Поэтому дух лжи и восстает в первую очередь против Христа. Он приводит человека в ряды сторонников зверя и включает его в борьбу против всего, что божественно. Последовательно — этот дух в Царстве Христовом наиболее опасен, ибо он превращает сторонников Христа не в досмотрщиков, которые не осмеливаются поднять глаза на алтарь, но в фарисеев, гордящихся своими добродетелями даже перед лицом Господа. Но между фарисеем и антихристом только внешнее различие. Фарисей — это антихрист в маске. Путь фарисея в общество зверя очень прямой. Нужны всего лишь условия, и всякий фарисей в Царстве Христовом превратится в антихриста. Надо только поставить фарисея между действительностью и Христом: он всегда выберет действительность и отвергнет Христа, как это он сделал две тысячи лет тому назад и как он это делает во все времена истории. Если в повести Соловьева большинство представителей всех трех конфессий поднимаются и усаживаются у трона антихриста, то только потому что действительность для них — это все, потому что они лгали своим бытием, потому что они были поставлены перед выбором: права пап, археологический музей и институт Священного Писания, с одной стороны и Христос — с другой. Права, музей и институт были для них действительностью и потому завершением бытия. Между тем Христос казался им только мечтой, мечтой прекрасной, привлекательной, но только мечтой, которую нельзя ставить выше действительности, тем более если эта последняя в большей или меньшей степени связана с угрозой для самой их жизни. Поэтому с криками «gratias agimus» они и уселись на скамьи подле антихриста. Подобное происходит постоянно и будет происходить до самого конца истории, ибо дух лжи кроется в каждом из нас — во всех, и мы все находимся под этой угрозой. Дух лжи искусил Иуду преклониться перед действительностью и выдать Христа в руки иудеев. Дух лжи соблазнил Петра преклониться перед той же действительностью и публично отречься от Христа. Дух лжи вызвал в Церкви ересь, расколы, религиозные войны, преследования, ибо даже руководителей он поставил на колени перед действительностью, вместо того чтобы поставить на колени перед престолом Господа. Дух лжи привел и соловьевского Аполлония к трону антихриста и предложил его на службу зверю. Аполлоний был епископом, следовательно, преемником апостолов; но не тех апостолов, которые были верны своему Учителю, а тех, кто Его предал. Аполлоний был наследником Иуды. Поэтому он пришел к императору и, как когда-то его предшественник, сказал ему: «Что мне дашь, если я своими знамениями и чудесами соблазню людей и отторгну их от твоего соперника — Христа?» Император дал ему пышный титул, власть канцлера, роскошь, и Аполлоний служил земному властелину. Вместо того чтобы служить Христу, он стал служить антихристу. Это происходит со всеми антихристами — всех веков и всех народов. Дух лжи их источник и живитель их деятельности.
Однако любопытно остановиться и взглянуть, во что же превращаются творцы и руководители Царства Христова, которые в обличьи лжепророков пошли на службу зверю. Пример соловьевского Аполлония и в этом случае весьма поучителен. Соловьев рассказывает, что в ведении Аполлония находилось увеселение людей. Веселие, наряду с единством и благом, было одним из начал антихристова царства. О всех этих началах речь пойдет несколько позже. Сейчас нам важно только понять, какое место в человеческой экзистенции занял автор этих увеселений, предоставляющий «людям возможность постоянного наслаждения самыми разнообразными и неожиданными чудесами и знамениями». Даже и тогда, когда Аполлоний был избран папой, он никому не уступил этой своей обязанности. Напротив, именно тогда он вошел в эту роль полностью.
Для выражения радости по случаю того, что у них есть новый глава Церкви, у дворца императора собрались толпы. Император с новым папой вышел на балкон. «Он приветливо кланялся во все стороны, тогда как Аполлоний из подносимых ему кардиналами-дьяконами больших корзин непрерывно брал и бросал по воздуху загоравшиеся от прикосновения его рук великолепные римские свечи, ракеты и огненные фонтаны... Народное ликование перешло всякие пределы... празднества продолжались еще несколько дней, причем новый папа-чудотворец дошел до вещей столь диковинных и невероятных, что передать их было бы совершенно бесполезно». Но разве в этой обязанности увеселять людей не чувствуется глубокой насмешки? Католический епископ в языческих странах, следовательно, тот, кто шагает впереди всех в Царстве Христовом, отбрасывает в сторону Евангелие, возвращается, как и инквизитор Достоевского, назад, поступает на службу земного властителя, чтобы быть увеселителем толпы, используя для этого колдовство и чудодейство. Литургию Жертвы Христа, означающую божественный образ существования, он выменивает на дешевые фокусы с ракетами и бесконечным огнем. Вселенское преображение могуществом Христа он надеется заменить волной внешнего восхищения. Поэтому, невзирая на восторг и крики толпы, автор этих увеселений становится шутом. В нем нет покоя существования. Правда, в глубинах своего существа Аполлоний скрывает подлинный трагизм, как скрывает его всякий шут. Однако этот трагизм в нем скрыт под маской величия. Он играет великого и могущественного, он сидит на своем собственном троне рядом с императором, он становится даже папой. Но за этим фальшивым величием мы видим достойного жалости шута, бросающего через балкон в кричащую толпу ракеты. И для него это не игра в минуту забвения. Это его обязанность в новой жизни, единственная обязанность, доверенная ему императором. Быть шутом — это его новое призвание в царстве зверя.
Подобная судьба постигла не только Аполлония. Она постигает всякого апостола Христа, превратившегося в лжепророка. Разве не шутовство кроется во всех заявлениях отпавших от Христа, в которых они отрекаются от своего прежнего призвания? Разве не вызывает улыбки их рвение в делах, которыми они хотят задобрить своих новых властелинов? В истории Церкви отпавших от Христа было немало. Многие пошели по следам Аполлония. Однако очень немногие из них сохранили человеческое достоинство. Очень немногие сохранили неоскверненной трагедию своей души, которая увела их далеко от Христианства. Почти у всех эта трагедия превратилась в комедию, которую они играли в течение всей своей жизни. И это совершенно понятно. Антихрист выбирает своих служителей не для того, чтобы их возвысить, но для того, чтобы через них осквернить божественный образ, чтобы через них унизить божественные ценности, чтобы превратить их в насмешку над Господом. Апостолам Христа было обещано сесть на двенадцати престолах и судить двенадцать колен Израилевых (ср.: Матф., 19, 28); иначе говоря, божественной мерой измерить историю земли. Антихрист своим апостолам тоже соорудил престол, «несколько ниже», нежели собственный. Однако этот престол — это престол шута, а не судьи. Задача апостолов антихриста увеселять толпу: насмешками над Христом, критикой в Его адрес, клеветой на Него, повторным отречением от Него, вовлечением Его в ряды смертных, искажением Его культа, унижением Его учения, надругательством над Его Церковью. То, что раньше для них было свято, теперь превратилось в объект насмешки. То, что раньше для них составляло бытие, теперь превращается лишь в злую игру. И они играют, они смешат толпы, не замечая, что таким образом в антихристовых поместьях они сами превращаются шутов. Апостолу Христа, однажды поставленному на службу Господу, остается сделать выбор: или вести добрую борьбу, сохранить веру и, если это необходимо, даже принять смерть, или сделаться шутом в руках антихриста.
Отрицание таинств Крещения, Конфирмации и Священства есть вместе и отрицание того отпечатка, который эти таинства оставляют в душе человека. Но ведь отпечаток есть не что иное, как апостольский знак, как знак Агнца на бытии человека. Его отвергнуть означает отвергуть не какую-нибудь дисциплинарную установку, не какой-то нравственный закон, но — онтологическое свое состояние, возникающее из этих таинств и отличающее человека от всех, не имеющих этой печати. В этом отвержении кроется попытка вернуться в дохристианские времена, в существование человека до Искупления. Вне сомнения, эта попытка тщетна. Никто не может стереть этого онтологического отпечатка с души своей. А если кто-то пытается жить так, словно его не имеет, тогда он становится шутом, увеселителем толпы. Три названные таинства придают человеку черты священнослужителя, царя и пророка, ибо они дают ему право участвовать в вечном священстве Христа, Его царствовании и в Его пророчестве. Перейдя на службу антихриста, апостол Христа не утрачивает этих черт, но только делает их не подлинными: он становится лжесвященником, лжецарем, лжепророком. Его священнодействия утрачивают религиозное содержание; знаки царского отличия он носит без должного величия; он произносит пророческие слова, в которых не содержится истины. Божественная действительность с ее таинствами превращается для него в человеческую игру на сцене антихриста. Поэтому такой актер, несмотря на его внутренний трагизм, становится смешным. Шутовство пронизывает само бытие всякого антихристова духа, ибо это свойство появляется от искажения сакраментальной действительности.
Мы сделали попытку провести более подробное исследование тех основных свойств антихристова духа, которые раскрывает Соловьев в своей повести. Все они кроются в себялюбии, которое отвращает человека от Бога, вызывает ненависть к Творцу и творению, ненависть, которая становится борьбой и уничтожением. В первую очередь эта борьба направлена против Христа, в Котором содержится богочеловеческая полнота и которую антихрист начинает разрушать, пытаясь расчленить Иисуса. Провозглашение Христа предтечей, который растворился в истории, умер, но не воскрес, — самое основное средство этой борьбы. Для того, чтобы эта борьба с Христом была успешной, антихрист для исполнения своей миссии получает от дьявола своеобразное демоническое «таинство конфирмации», он возрождается в красоте и силе. Красота и сила становятся ширмой для прикрытия антихристовой деятельности, ибо дьявол, как вскоре увидим, действует не от своего образа и не от своего имени. Источник всех этих свойств ─ греховное происхождение антихриста, ибо он произошел от блуда, от того духа лжи, который ярче всего проявляется и воплощается в блуде. Дух лжи использует особый способ угрозы для членов Царства Христова — он пробуждает в них себялюбие и через него уводит их далеко от Церкви. Но путь, который уводит Христовых апостолов далеко от божественного призвания, всегда заканчивается обязанностями шута. «Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его», «Расторгнем узы их, и свергнем с себя оковы их», «Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им» (Пс., 2, 2—4); «поругается», потому что эти их заговоры действительно сделались шутовскими. Быть посмешищем — судьба всякого антихриста.
