Говоря правду, мы становимся реальными. Человек не может забыть, что ему необходимо знать правду, ибо не может заглушить инстинкт познания — он слишком силен в нас. Но он может забыть, как важно для него говорить правду. Мы не познáем истину, пока не начнем жить, сообразуясь с ней.
Чтобы узнать правду, которая находится вне нас, мы должны быть правдивыми внутри себя, честными сами с собой. Мы честны сами с собой, когда раскрываем другим истину так, как мы ее поняли.
Люди восхищаются искренностью не ради правды, которую она обеспечивает, а просто потому, что это хорошее качество. Им нравится быть искренними не потому, что они любят правду, а потому, что люди будут любить их, если они будут казаться искренними.
Мы слишком похожи на Пилата. Мы все время спрашиваем: «Что есть истина?», а потом распинаем эту истину, стоящую перед нами.
Но раз уж мы задали вопрос, давайте на него ответим.
Если я спрашиваю, что есть истина, я либо жду ответа на вопрос, либо не жду его. Пилат не ждал. Однако его вера в то, что вопрос не имел ответа, сама по себе была ответом. Он думал, что на этот вопрос ответить нельзя. Иными словами, он полагал справедливым, что исчерпывающего ответа на вопрос «Что есть истина?» не существует. Если он считал, что истина не существует, значит, он отвергал собственное утверждение. То есть, даже отрекаясь от истины, Пилат признавал потребность в ней. Ни один человек так или иначе не может избежать того же, потому что мы неизбежно нуждаемся в истине, в правде.
Так что же такое правда, истина?
Правда вещей — это их реальность. Это соответствие нашего знания известным нам вещам. Правда наших слов означает соответствие их тому, что мы думаем. Правда нашего поведения — это соответствие наших действий тому, чего от нас ждут люди.
Примечательно, что человечество, горящее желанием познать, как все устроено, многое открыло, но до сих пор не знает, существует ли истина!
Объективная истина — это реальность, которую можно найти как внутри, так и вне нас, и с которой можно сообразовать наше сознание. Мы должны знать истину и выражать ее в своих словах и делах.
Мы не должны раскрывать все, что знаем, ибо есть многое, что мы обязаны сохранить в тайне. Но есть и то, что нужно обнародовать, хотя другим это может быть известно.
Мы должны принести дань уважения окружающей нас реальности, мы обязаны в должное время называть вещи своими именами и открывать наши мысли о них окружающим нас людям.
То, что люди постоянно разговаривают, неопровержимо доказывает, что они нуждаются в истине и взаимных свидетельствах, необходимых для того, чтобы истина созрела и утвердилась в их сознании.
Но тот факт, что люди так много болтают о пустяках или повторяют друг другу чужие выдумки, тратят время на скандалы, злословие, клевету, непристойности и насмешки, показывает, что наш ум искажен своеобразным презрением к реальности. Вместо того чтобы самим приспособиться к ней, мы искажаем все вокруг своими словами и мыслями, чтобы приспособить реальность к нашему искаженному сознанию.
Это искажение коренится в нашей воле. Мы еще способны говорить правду, но все больше и больше утрачиваем желание жить в соответствии с ней. Наша воля слепа, потому что отказывается принять законы нашего существования: она не может действовать в согласии с реальностью. Наша воля погружена в ложные ценности и увлекла за собой и наш ум, а наш неугомонный язык раз за разом доказывает, что в нашей душе нет порядка. «А язык укротить никто из людей не может: это неудержимое зло; он исполнен смертоносного яда.
Им благословляем Бога и Отца, и им проклинаем человеков, сотворенных по подобию Божию…
Течет ли из одного отверстия источника сладкая и горькая вода» (Иак 3:8 – 11).
Искренность в полном смысле слова должна быть чем-то большим, нежели стремление быть честным с самим собой. Это простота духа, которая оберегается волей к правде. Она подразумевает обязанность говорить правду и отстаивать ее. А это в свою очередь означает, что мы вольны чтить правду или не чтить ее и что правда до некоторой степени в нашей власти. И это огромная ответственность, потому что, оскверняя правду, мы оскверняем наши души.
Искренность в высшем смысле — божественный дар, ясность духа, возникающая под воздействием благодати. Пока мы не стали «новым человеком», сотворенным по образу Божьему «в праведности и святости истины» (Еф 4:24), мы не можем избежать лжи и двоедушия, ставших инстинктивными для нашей природы, «истлевающей в обольстительных похотях» (Еф 4:22).
Поэтому искренний человек по данной ему благодати знает, что он может быть инстинктивно неискренним и даже его природная искренность может стать прикрытием для безответственности и моральной трусости: словно достаточно признать истину и на этом остановиться.
Как же получилось, что наше привыкшее к комфорту общество перестало понимать, как важна правда? Жизнь стала столь удобной, что нам кажется, будто мы можем обойтись без правды. Лжец больше не чувствует, что ложь может довести его до голода. Если бы жизнь была более опасной и человеку, которому нельзя доверять, было труднее ладить с другими людьми, мы бы не обманывали себя и друг друга с такой легкостью.
Но весь мир научился смеяться над правдой или проходить мимо нее. Половина цивилизованного мира существует за счет лжи. Реклама, пропаганда и другие формы публичности, занявшие место правды, приучили людей к тому, что они могут говорить другим что угодно, лишь бы звучало правдиво и вызывало хоть малейший эмоциональный отклик.
Американцам всегда казалось, что их изощренный ум ограждает их от рекламы. Какая наивность! Искушенный ум ни от чего нас не ограждает. Нам нравится то, над чем мы делаем вид, что смеемся. Мы скорее купим плохую, но хорошо разрекламированную зубную пасту, чем хорошую, но не получившую никакой рекламы. Большинство американцев не хотели бы разбиться в автомобиле, о котором не знают их соседи.
Искренность становится невозможной в мире, где царит фальшь, а миру кажется, что он достаточно умен, чтобы ее распознать. Пропаганда постоянно демонстрирует презрение к фальши, но, презирая ее, мы невольно начинаем ее любить. В конце концов, мы не можем без нее обходиться.
Это двоемыслие очень характерно для греховного состояния, от которого человек не в силах освободиться: он любит то, что должен бы ненавидеть.
Ваше представление обо мне складывается из сведений, которые вы почерпнули у других людей и у себя. Что вы думаете обо мне, зависит от того, что вы думаете о себе. Возможно, ваше представление обо мне — отражение того, что другие люди думают о вас. Или возможно то, что вы думаете обо мне, — ваше представление о том, что я, как вам кажется, думаю о вас.
Требуется больше мужества, чем мы себе представляем, чтобы быть до конца искренними с другими людьми. Нашу честность часто портит скрытая бесчеловечность, порожденная страхом.
Фальшивая искренность много говорит, потому что боится. Истинное чистосердечие может позволить себе быть молчаливым. Оно не боится нападок. Все, что ему придется защищать, можно защитить с предельной простотой.
Доводы верующих часто бывают неискренними, и их неискренность пропорциональна их злости или раздражению. Но почему мы сердимся на то, во что верим? Потому что на самом деле мы в это не верим. Или делаем вид, что защищаем «правду», а по сути — самоутверждаемся. Искренний человек не столько стремится отстоять истину, сколько желает ее выразить, так как считает, что правда сама о себе позаботится, если будет отчетливо видна.
Вероятно, худший враг искренности — страх. Сколько людей боится следовать зову совести, потому что предпочитают приспосабливаться к мнению других людей, нежели к правде, которую знают сердцем. Как я могу быть искренним, если постоянно меняю мнение, чтобы соответствовать тому, чего от меня ждут другие? Они не имеют права требовать от меня, чтобы я был кем-то еще, кроме того, кем я должен быть в глазах Божьих. Вероятно, ничего большего нельзя требовать от человека. То единственное, что я обязан исполнить, — это именно то, чего они от меня не ждут. Я должен быть тем, кто я есть в их глазах, то есть продолжением их самих. Они не понимают, что, если я полностью соответствую себе, моя жизнь станет исполнением и завершением их жизни, но если я буду их тенью, то буду лишь служить напоминанием об их собственном несовершенстве.
Если я позволю себе опуститься до существа, которого от меня ждут другие люди, Господь скажет мне: «Я не знаю тебя!»
Благодатная честность не удержится в упорной и своевольной душе. Страсть будет все время возмущать ее ясные глубины, если только мы окончательно ее не усмирим. Но это не удавалось даже святым.
Ветер, поднимающий рябь на поверхности озера, не касается его глубины. Страсть не вредит искренности, когда мы ее терпеливо выносим, не отдаваясь ей.
Своеволие опасно для искренности, когда мы ему не противимся, и совершенно губительно, когда мы в нем умиротворяемся.
Чем духовнее насилие, чем меньше в нем чувства, тем оно опаснее. Действуя в глубинах воли и никак не проявляясь вовне, оно без всякой борьбы порабощает нас. При этом наши чувства остаются мирными, мы даже можем переживать восторг. Но глубокий мир души разрушен, потому что образ истины искажен бунтом. Таково насилие гордости, не встречающей сопротивления.
Есть только один род насилия, с помощью которого овладевают Царством Небесным. Это принуждение благодати, которое, на самом деле, есть порядок и мир. Оно низводит в душу глубокий мир, даже если кругом бушуют страсти. Оно называется «насильственным», потому что изо всех сил сопротивляется страсти и устанавливает порядок в обители души. Это насилие — голос и сила Самого Бога, говорящего в нашей душе. Это власть того, кто зовется Богом мира, говорящего внутри нас, в Его святилище. Бог мира не прославляется насилием.
И наконец, проблема правдивости — это проблема любви. Правдивый человек не тот, кто видит правду и выражает ее так, как видит, а тот, кто любит правду чистой любовью. Но правда больше абстракции. Она живая, и ее олицетворяют реальные люди и вещи. И секрет искренности нужно искать не в философской любви к отвлеченной истине, а в любви к реальным людям и реальным вещам — любви к Богу, воспринимаемой через окружающую нас действительность.
Святой должен искать правду как то, чему нужно служить, а не как что-то, чем он владеет и манипулирует ради собственного удовольствия. Эгоизм нашего века, посвятившего себя культу удовольствий, заразил весь род человеческий, так что все наши поступки в той или иной степени — ложь перед Богом. Такой век не может быть искренним.
Наша способность быть искренними с собой, с Богом, с другими людьми, на самом деле, пропорциональна нашей способности к искренней любви. А искренность нашей любви в большой степени зависит от нашей способности поверить в то, что нас любят. Большая часть нравственных, психических и даже религиозных сложностей нашего времени связана с нашим отчаянным страхом того, что мы не любимы и не будем любимы никогда.
Большинство людей хотят, чтобы их боготворили, и впадают в отчаянье, не получив той любви, которую, как им кажется, они заслуживают. Даже последний глупец должен смутно сознавать, что не достоин поклонения, и независимо от того, считает ли он себя вправе, чтобы его обожали, или нет, он вскоре обнаружит, что не может никого обмануть и заставить ему поклоняться. Наше представление о себе так далеко от реальности, что мы восстаем против этого недостатка «любви», словно нас ею обделили. Вся наша жизнь строится на двоемыслии. Мы допускаем, что другие получают то признание, которого мы хотим для себя, и, исходя из этого, считаем, что раз мы не любимы такими, как есть, то должны стать любимыми под фальшивым предлогом, то есть казаться лучше, чем есть.
Возможно, так мало людей верит в Бога потому, что они перестали верить в то, что Бог может их любить. Человек, который не боится признать все дурное в себе и все же считает, что он может быть объектом Божьей любви именно в силу своих недостатков, становится искренним. Его правдивость основана не на иллюзиях о себе, а на уверенности в бесконечной, неизменной милости Божьей.