Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.
Шаховской И. Крещение знания / Путь.—1933.— № 39 (июль).— С. 3—17.
«И сказали жители того города Елисею: вот положение этого города хорошо, как видит господин мой, но вода не хороша и земля гибельна. И сказал он: дайте мне новую чашу и положите туда соли. И дали ему. И вышел он к истоку воды и бросил туда соли и сказал: так говорит Господь: исцеляю воду эту, не будет от нее впредь ни смерти, ни гибели.
4. Царств, 2, 19-21.
«В какой мере тело освобождается от вещественных уз, в такой освобождается и ум. И в какой мере ум освобождается от уз попечений, в такой просветляется он; а в какой просветляется, в такой же утончается и возвышается над понятиями века сего, носящего на себе образы дебелости. И тогда ум научается созерцать в Боге сообразно Ему, а не как видим мы. Если человек не сделается сперва достойным откровения, то не может видеть его. И если не достигнет чистоты, понятия его не могут стать просветленными, чтобы видеть ему сокровенное. И пока не освободится от всего видимого, усматриваемого в видимой твари, не освободится и от понятий о видимом, и не сделается чистым от потемненных помыслов. A где тьма и спутанность помыслов, там и страсти. Если человек не освободится, как сказали мы, от сего и от причин к тому, то ум не прозрит в сокровенное».
Преп. Исаак Сирин, Сл. 39.
I.
Земные человеческие понятия, на которых необходимо лежит печать первородного греха,
__________________
*) Давая место разным течениям христианской мысли, редакция печатает статью Иеромонаха Иоанна Шаховского, хотя с основной тенденцией ее, аскетически враждебной философии, науке и культуре, не согласна. Редакция.
3
по существу своему не просты. Они сложны. И в этой необходимой сложности всех вводимых в мир понятий человека раскрывается все несовершенство ветхой философии, как науки. Основа научности: знание точных законов мира и причастие к этой точности — отсутствует в том мысленно-застроенном пространстве, которое тяготеет к названию «научная философия».
Подлинно-научное любомудрие в мире одно: откровение плана вечного спасения человечества, премирные законы Духа, лежащие в основе всех законов видимой и невидимой природы: гносеологический эзотеризм библейского откровения. Лишь там открыта подлинная наука о духе и о плоти, слышно биение чистой мысли, видны непреложные законы, по которым существует человек и мир, в феноменально четком уяснении конечных причин мира и человека.
Гносеология же принимаемой во внешнюю философию христианской философии часто находится в пространстве чистой относительности, в сфере Духом не преображенного космоса. Оторванная от своих истоков, но уже тронутая христианскими надеждами мысль человека делает попытку восстановить свое единение с Истиной Божией — во внешнем («программном»), а не в органическом оцерковлении разума.
2.
Мир ветхих философских концептов — больной мир. Болезнь его выявляется в теологической бесцветности мысли, и в системе бессодержательных ее усложнений.
Но сложность концептов — следствие болезни, а не причина ее, и потому, конечно, всякому желающему оттолкнуться от «душевного» знания человеку можно пребывать, жить и ды-
4
шать в этой специальной сложности концептов, не заражаясь тою духовною болезнью, которая их вызвала.
Даже иногда эта сложность более способна явить мысль Духа, чем внешне выраженная простота. Это вопрос жизненной практики. Когда надо проповедовать в Китае, особенную ценность представляет китайский язык, никакого духовного отношения к проповеди не имеющий. Здесь разрешение всей формальной стороны участия философских знаков ветхой культуры в строительстве новой жизни. В жизненном сотрудничестве с людьми усложненными, обремененными, и даже больными своей мнимой высотой познания Реальностей, человек не может этим людям (а часто исамому себе) о простоте говорить просто. Раз-сложнить душу, «родить ее в простоту» это — особый дар внутреннего стояния в благодати. И потому будет совсем не рассудительной упрощенная критика той «христианской философии», которая образуется в атмосфере ветхой философии мира сего, и неистинны будут все внешние нападки даже на самую фалесовско-бергсоновскую ветхую философию, нередко честно поедающую крошки, падающие со стола истин Богооткровения.
3.
Но, конечно, состояние безблагодатной человеческой мысли в мире, как меркантильной, так и философской (какими бы эмоциями эта мысль ни сопровождалась), есть состояние блуда. Блуждания. «Похоть очей, похоть плоти и гордость житейская» — адекватное определение пресной, холостой человеческой мысли, пенно разливающейся в мире.
Всякая человеческая мысль, как и всякий
5
человек в мире, есть блудница, нечто блуждающее вне Бога. Человек даже в раю благодати заблудился: «Адам, где ты?»... «Наг я и скрылся» — отвечает человек. Вот — состояние ветхой человеческой культуры во всех ее проявлениях. Но всякая человеческая мысль, как и всякий человек, может приобщиться Евангелию, статьевангельской блудницей. Это и есть спасение мира. Ибо только искре евангельской, высеченной из человека, дано воспламенить мир.
4.
Мысль, как и все в мире, подлежит воскресению, возведению в Царство Божие. В порядке земного бытия, воскресение есть умирание во Христе для новой жизни.
Царство Божие должно зародиться внутри мысли, как оно зарождается внутри человека. Не переодеться в христианство должна мысль, но облечься во Христа. То, что истинно крестилось во Христа, в Него и облеклось. Пойти новым порядком, задышать новым воздухом должна мысль. Как и слово, познание должно быть «с солию» — с невидимым, но осиявающим присутствием Благодати. Слово же «с солию» есть, конечно, телеологически, «нездешнее» слово.
5.
Мысль христианская не связана никакими формами. Священномученик Петр Дамаскин так обосновывает оцерковление всех форм человеческой мысли: «... если бы все писали просто, то никто из высоких (ученых) не получал бы пользы, и считал бы написанное по простоте слова за ничто; но также и из простых никто не получил бы пользы, если бы все писали высо-
6
ко, потому что не понимали бы силы сказанного. Кто действительно вкусил ведения Писаний, тот знает, что сила и простейшего изречения Писания, и наиболее премудрого одна и та же и направлена к тому, чтобы спасти человека (курсив наш И.И.), а непричастный этого ведения часто соблазняется, не зная того, что обучение земной мудрости много помогает, если оно делается колесницею для премудрости Свыше». (Слово 23).
На периферии общечеловеческой не преображенной жизни естественна сложность и даже несомненна неразрешимость сложности понятий. По существу, например, неантиномичен концепт самого понятия «антиномии», и все предельные философские понятия — до единого — разлагаются на спектры тонких духовных неутоленных движений мысли, жаждущих все новой устремленности в истину.... Это — порочный круг» ветхого знания.
6.
Ветхий философско-научный «гносеологизм», изображенный со стороны, представит как бы такой вид: течет ручей; человек знает, где он начинается (родник), и где кончается (речка). Можно измерить длину ручья, можно составить точную описательную карту изгибов его и дать топографически исчерпывающую характеристику его. Но исчерпывается ли знание ручья этими знаниями? Ведь это будет знание не ручья, а видимого, открытого нам отрезка его (и то — знание несовершенное). Пусть отрезок целен, но он никогда не перестанет быть «отрезком», даже тогда, когда его «для научного удобства» будут считать «ручьем». Ручей есть ручей. Где он начинается — неизвестно, где кончается — никто не ведает. Известны лишь частности:
7
вкус воды в этом отрезке, прозрачность ее и т.д. Мысль человеческая доходит до некоей водной широты, где кончается вид ручья. Но ведь вода-то живая (мысль человеческая)! Она течет дальше уже не ручьем, но каким-то иным водным пространством, может быть — более совершенным. Какая-то здесь иная нисходит философия, раскрывается в опыте жизни-смерти, и самая действительность существования ее есть что-то уничтожающее для удобно-условной ветхой философии, серьезно облекающейся в недействительную броню экспериментальности, логических скреп, и ни на чем не утвержденного вдохновения. На огромном покрытом чудною растительностью мире, падший с высот своей солнцеподобной высоты разум человеческий вычистил, сотворил маленькую игральную площадку, где играется культурная игра. Чтобы ничто не соскакивало с площадки, она обнесена сеточкой общеобязательных аксиом и правил. И кто уходит — в Боге Воплощенном — с этой площадки в лесную гармоническую пустыню творения Слова — тот выходит из философской игры... «Мы не играем с ним» — говорят философы св. Апостолу Павлу.
7.
Философы: внешнее единство игры, внутренний разлад духа и познания. Св. Отцы: внешняя разделенность времени, пространства, характера, культуры; внутреннее единство духа и познания.
Нет в философской культуре единства веры, оттого отсутствует единство познания. И ничего не остается философам делать, как радоваться этому. Радость как бы вторичная: отсутствие единства — говорят — должно помочь неустанному горению мысли человечества в дра-
8
гоценных поисках единства»... Оценка этого в седьмом стихе, третьей главы, 2-го послания к Тимофею, о «всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины».
«Внешних судит Бог...» Но к чему христианская мысль совсем не может быть равнодушной, это к затмению и к перелицовке еt основных ценностей догматического мышления. Жизненно трудный вопрос встает здесь пред христианскою благовестническою работою в мире. Вопрос этот есть оцерковление мысли, но не внешнее «апологетическое» оцерковление, а существенное, целостное.
8.
Какой же практический по-земному (и благовестнический — по-небесному) должен следовать вывод из объявляемого неприятия яств и питий ветхой человеческой мысли?
Тот же, на который благовестники вселенной указывают: путь сердечного приятия ясных заповедей — чувств «нелюбви к миру» («мир» — в евангельской гносеологии), «неприятия мира», «хранения себя неоскверненным от (гносеологии) мира». Нельзя соединять душу с тем, что противно стоит Христу. Заповедь целостного противления страстям мира дана Творцом не пустынникам, не монахам, а всем последователям Воплощенного Слова, и преображение ветхого человека немыслимо без соблюдения этой рассекающей человека «до разделения души и духа, составов и мозгов, помышлений и намерений сердечных» (Евр. 4, 12) заповеди.
9.
Некоторые могут сказать: Нужно преображать мир... платоновский, аристотелевский, кан-
9
тианский миры... Не об этом ли только что говорилось, не это ли: «китайский язык для китайцев»? Все должно вести ко Христу!.. Но возражения эти будут как раз из той философско-исторической области, которую надо покинуть. «Преображать мир»... Господь этого не заповедует, это уже деяние славы Божьей. Господь велит человеку преображать лишь самого себя, да и то не своими силами, а стяжанием Духа, в усилии самоотвергающегося ветхого естества. Истинная любовь к человеку и миру открывается только в соблюдении этого. Мир преобразится чрез подвиг внутреннего человека и, значит, также через крест его мысли.
10.
Как преувеличена в сознании некоторых познавательная опасность быть «вне течения жизни». Как уничижают христиане Христово Имя! «Христианская философия» держит себя по отношению к «философии как науке» подобно тому, как эта «философия как наука» держит себя по отношению к «науке». Философия хочет стать «наукой», «христианская философия» хочет стать «философией». Происходит процесс обратный тому, который должен был бы происходить в верном Богу мире культуры: истинная наука должна была бы стремиться к философии, философия — ко Христу. Тогда, действительно, можно было бы бояться соблазнить культуру философов. Но ныне... при господствующем в философии начале подсознательного атеизма (искание Двери, которая открыта), боязнь «юродством» проповеди нарушить линию общепринято-заблуждающейся человеческой мысли, — серьезный и тягостный симптом.
10
11.
В чем же может выражаться и проявляться христианская мысль? Кроме слова — в писаниях и деяниях. Но в писаниях, не подтверждающих систему догматического неблагодатного человеческого мышления, но упраздняющих ее. Великие Отцы и Учители Церкви знали философию, как мы знаем марксизм. Но они не были философами, как мы не марксисты. Изучение, знание — для личного и церковно-культурного отвержения. Разумеем, конечно, не детское отвержение сложности, но мужнее отвержение безблагодатности. До какой-то степени философия Имени Христова должна быть всегда юродством для погибающих (и — также по апостолу — запахом живительным для одних философов и смертоносным для других), и если она перестает быть таковой, то погибающих она не спасает, но себя губит. Если что может спасти погибающего, то это только благодать — чрез подвиг слова. Никаким «хождением в народ» философов и ученых нельзя спасти и преобразить человеческую мысль.
Христианской философией можно назвать только то писание, автор которого остро ощущает «мир сей», преходящий, и постнически преодолевает его. Философия, как иконопись, требует поста, поста — от мира, поста форм и слов, возможную для творца бесстрастность, т.е. именно свободу от мира, от его неблагодатной склеенной гносеологичности, от его похоти мысли и слова.
12.
Христианская философия есть служанка богословия, в самом чистом и прямом смысле этого светлого выражения. До чего силен гип-
11
ноз «философии, как науки» можно проверить хотя бы на факте, что христианские философы ветхой философской культуры еще не перестали стыдиться Христова богословия пред давно уже мертвой тенью фейербаховского атеизма. Это очень характерно для общей установки современной научной философии: бояться более мертвого Фейербаха, чем Живого Бога!
Христианская философия есть Христословие, слово помазанное — елеем Духа, вопиющего в сердце: «авва, отче!» Христианская философия — дочь «Ума Христова» (I Кор. 2, 16) в человеке, дочь верная, не оскверняющаяся. Она — живая речь Церкви — Богохранимое Предание жизни духа. Она живет не оцерковлением мира, но оцерковлением души ищущей, рождаясь чрез человека, всегда немощного. Она есть всегдашнее харизматическое благовествование, которое не может в Церкви прекратиться, пока не упразднится знание (I Кор. 13,8). Апостол призывает вероюревновать о пророчестве. Вплоть до нашего времени, даже в христианском обществе, «пророк» понимается романтическо-язычески, и мысль о нем связана с каким-то ореолом и возношением. По существу же, всякий, исповедующий Иисуса Христа Богом, пришедшим во плоти, есть пророк, и пророк истинный, ибо верою исповедать Иисуса Христа Богом можно только в Духе Святом, по слову Апостола. «Свидетельство Иисусово есть дух пророчества» говорит Откровение (19, 10).
Дух Святой — таков же сейчас, как и был всегда — Всеисполняющий. Всякийхристианин, ревнующий живою ревностью о своей Благодати Крещения, есть харизматик в той или иной степени, и только дружба христиан с миром, которая есть вражда против Бога, лишает их цветения веры и появления обетованных плодов ее.
12
13.
Ныне, как и всегда, — время творчества. Творчества, разумеем не человеческого, а Благодати, в стяжании коей — все творчество человеческое. Сквозь прекрасное лицо мира сего, все более и более, проглядывает череп смеющегося безумного человеческого противления Богу. Когда мир обличается, он обличается — весь и, очевидно, что нельзя отвергать его и сознательно потом пользоваться им, ценностями его тонкой похоти. Такое состояние — не крестное. Это не крестоношение, а, в высшем случае, хождение около крестов — Господня и своего. Господень крест огонь свел с неба, чтобы загорелась земля. Господне Слово осолило мир, но мир преснится. Господь благословил в людях Свое Слово и Свою Жизнь; Оно должно в мире — через учеников — размножаться, как хлеб, и проникать до разделения души и духа, составов и мозгов.
14.
В ветхой философии не существует проблемы силы слова. Это очень важная проблема церковной гносеологии.
Кратко она может выразиться в следующем: гордый и неверующий скептик-генерал, мимоходом, из любопытства, переступает порог келии старца Серафима Саровского. Какие слова говорятся в келии — никто не знает, но — через очень короткий промежуток времени все видят выходящего из келии, слезно и покаянно рыдающего генерала... Что было сказано — вопрос менее важный, чем — как? Как рассекло генерала слово старца?...
Вот это рассечение, вот эта сила и есть то, чего нет в ветхой философии, «как науке».
13
Тайна дара ... Понятие о даре очень распространено в мире, но прилагается сообразно всей философии ветхого мира лишь ко внешней смертной сущности человека: дар слова — красота слова, уменье речи... (по «этой» оценке у Моисея не было дара слова, он гугнив был). Не таково харизматическое понятие о даре, это понятие уже не от мира, — но от Отца (по нему Моисей был, конечно, величайшим обладателем словесного дара).
Дар есть сила Благодати в Домостроительстве спасения. Дар есть власть. Образ этой власти показан в Откровении: из Уст исходит меч.
Познание Истины есть низведение дара Божьего в мир.
«... Он учил, как власть имеющий, а не как книжники...» «Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, а не философов и мудрецов... Огонь, огонь, огонь…» носит Паскаль на клочке бумаги у своего сердца.
Всякий философ, писатель, не имеющий Христовой Благодати — дара Духа тайного — учит, пишет именно как «книжник», а не как «власть имеющий». Не обновляется жизнь ни от звездного неба, ни от нравственного закона в человеке, если это небо и этот закон указаны безвластным перстом Канта.
16.
Море воды может образовать озеро и тысячи прудов, но оно никогда не создаст и малейшей искры. Слово мира сего так же подобно воде, как слово Благодати — огню. Ни то, ни другое не зависит, конечно, ни от учености, ни от невежества, ни от старости, ни от младости. Огонь — Дух дышит, где хочет.... и незнание зако-
14
нов прихода Духа сопутствует всякому рождению от Него. Все, что создает вечный град Божий, созидает Духом и властью, все это огнеобразно и безвидно, — не заключено ни в какой определенной условленной ни формуле, ни форме. «Где Дух Господень, там Свобода».
Творческий Дух, кровь Церкви бежит по всему Ее организму и оживляет омертвевшее, напаяет живущее, проходя мимо окаменелого и отсеченного. Душа, не приявшая Духа, не имеет власти даже жить, не только распространять свою жизнь, раздавать то, чего нет.
17.
Схоластицизм и Гностицизм — две опасности нынешнего богословского церковного делания, должны преодолеваться в Православном Христовом Богословии, как пути Слова Божия в мире, как юдаизм и язычество не преодоленные. И то и другое отводит от жизни. Одно — в соблазн рационализма, другое — в его безумие.
Богословие — живое пророчество Церкви должно быть так крепко связано с полнотой жизни, как оказалось с этой полнотой связано слово тайное преподобного Серафима, рассекшее генерала до разделения составов и мозгов. Вот это — подлинное Богословие Церкви. Если богословской страницей можно устрашить и изгнать нечистого духа, это есть признак действия подлинного православного Богословия, не «спутанность помыслов» наводящего, но целящего душу.
Церковный догмат есть выражение воссоздания твари Божией и знаменует собою величайшее — не схоластичный и не гностичный богословский факт, лежащий истоком всей христианской культуры. Догмат Церкви есть душа души,
15
цвет жизни, око всего строя православного христианского жизнепонимания. Раскрытие Догмата схоластическим учебником, равно как и философско-гностическим трактатом, есть уход от подлинно церковного святоотеческого богословствования, преодолевшего этот двойной соблазн.
Два ложных крыла, живущих на Теле церковном, являют некую симметрию взаимно уравновешивающих друг друга искушений разума. Бодрствуя посреди этих двух опасностей, дух подлинного богословского опыта Церкви укрепляется ныне в высоте своими подлинными крыльями: мученичеством и жизненной свободой от мира, свободой внутренней и внешней по святоотеческому толкованию апостольских слов о распятии мира и миру.
Где же упор нашего познания? Неудовлетворенные высшими познавательными процессами культурно-внецерковного опыта мы видим истину церковно-догматического познания и познаем его выражение в творческом гимно-логическом или «гимническом» откровении.
Это познание не есть человеческое творчество, но оно совершается чрез человеческое творчество приближения к Богу любовию — всем сердцем, всею душою, всем разумом, всею крепостию.
Гимно-логическое откровение есть Слово — песнь, свободно изливающаяся из сущности человеческой любви к Творцу.
Дух Святый вопиет в сердце «Авва Отче!» и из чрева этого краткого слова «авва» истекают реки живой мысли. Эта песнь не всегда поется или слагается размером или требует мелодий земных песен.
Нет, гимническое познавание есть благовествование славы Божией. Рождаясь чрез человека всегда немощного, гимническое познавание всю славу имеет как псаломская Дщерь Царева
16
(Пс. 44) — «внутрь». Оно есть сердце всякого истинного познания на земле и на небе. Без его биения нет жизни.
19.
Славя — познаем. Соединяя все под началом Отца Бытия воздаем Божие Богу, в то время как принимая ту или иную человеческую языковую форму для своего гимнического познания, воздаем Кесарево Кесарю, соблюдая и в познании вечный Закон Слова.
Вcя тварь прocлавляeт Бoга cвoим пoзнаниeм, cвoим языкoм. Язык, coзнаниe и дыханиe твари cуть гимничecкиe. Падeниe пoзнания твари ecть язык мучeния и cтeнания (в oжидании ocвoбoждeния Рим. 8, 21).
Пoдлиннoe Царcтвиe Бoжиe, грядущee в cилe cвoeй, ужe раcкрываeтcя вo вceй прирoдe чрeз гимничecкoe coзнаниe твари — пecнь ocвoбoждeния грядущeгo. В цeнтрe этoгo coзнания дoлжeн cтать царcтвeнный чeлoвeк.
Иеромонах Иоанн (Шаховской).
17
