Книга I ОБ ОГНЯХ В ВОЗДУХЕ

Предисловие

1. Ты знаешь, Луцилий,[1] лучший из людей, сколь велика разница между философией и прочими искусствами; не меньшая существует, по-моему, и внутри самой философии между той ее частью, которая касается людей, и той, которая относится к богам.[2] Вторая - и выше, и сильнее, и потому присвоила себе большее дерзновение; не удовлетворяясь видимым, она провидит нечто большее и прекраснейшее, спрятанное природой подальше от глаз.

2. Иными словами, разница между обеими такая же, как между богом и человеком. Одна учит, что следует делать на земле, другая - что делается на небе. Одна разъясняет наши заблуждения и служит нам лампой, при свете которой можно разобраться в жизненных трудностях; другая, поднимаясь ввысь, выходит далеко за пределы мрака, в котором мы вращаемся, и, вырвав нас из тьмы, ведет к самому источнику всякого света.

3. Я воистину благодарен природе не тогда, когда вижу в ней то, что видно каждому, а когда, проникнув в самые сокровенные ее глубины, узнаю, какова материя вселенной; кто ее создатель, начальник и страж; что такое бог; сосредоточен ли он всегда на себе самом[3] или же и на нас иногда взирает;[4] создает ли он каждый день что-нибудь или создал все однажды и навсегда;[5] часть ли он мира или сам мир;[6] можно ли ему и сегодня принимать решения и вмешиваться в законы судеб, или же признание ошибки - ведь он создал то, что нужно менять - нанесет ущерб его величию... Тот, кто способен хотеть лишь наилучшего, непременно будет хотеть всегда одного и того же. И ни свобода его, ни могущество не потерпят оттого никакого ущерба: ведь он сам себе необходимость.[7]

4. Не будь мне доступно все это знание, не стоило бы, право, и родиться. Чего ради стал бы я радоваться, что попал в число живущих? Чтобы переварить горы пищи и питья? Чтобы без конца набивать это хилое и вялое тело, которое погибнет, если не наполнять его ежечасно, - чтобы жить слугой при больном? Чтобы бояться смерти, для которой одной мы рождены? Отнимите у меня это бесценное благо - без него жизнь не стоит пота и треволнений.

5. О сколь презренная вещь - человек, если не поднимется он выше человеческого! Пока мы лишь боремся со страстями-разве это подвиг? Даже если мы одержим верх - мы побеждаем призрачных чудовищ, а не достойного противника. Не уважать же нам самих себя только за то, что мы не сравнялись в мерзости с последним подонком? Я не вижу оснований для особого самодовольства у того, кто оказался крепче других в больнице.

6. Временное облегчение болезни - это еще не здоровье. Ты избежал пороков души: в угоду чужой воле не кривишь ни лицом, ни речью, ни сердцем; нет в тебе скупости, отказывающей даже себе в том, что отняла у других; нет расточительности, бесстыдно разбрасывающей деньги, которые она станет добывать вновь еще бесстыднее; нет честолюбия, которое не укажет тебе других путей к достоинству, кроме недостойных, - все равно, до сих пор ты не достиг ничего. Ты избежал многого, но еще не себя самого. Ибо добродетель, к которой мы стремимся, - вещь, конечно, превосходная, но не потому, чтобы свобода от зла сама по себе составляла благо, а потому, что она освобождает душу, подготовляет ее к познанию небесных вещей и делает достойной того, чтобы приобщиться к богу.

7. Вот тогда-то, поправ всякое зло и устремляясь ввысь, душа проникает в сокровенную глубину природы и в этом обретает самое полное и совершенное благо, какое только может выпасть на долю человека. Тогда сладостно ей, странствующей среди звезд, смеяться над драгоценными мозаичными полами в домах наших богачей, над всей землей с ее золотом, - я говорю не только о том, которое она уже извергла на свет, отдав на чеканку монеты, но и о том, которое еще хранит в своих недрах для разжигания алчности грядущих поколений.

8. Роскошные колоннады, сияющие слоновой костью наборные потолки, искусно подстриженные аллеи, струящиеся в домах реки не вызовут презрения в душе до тех пор, пока она не обойдет весь мир и, оглядывая сверху тесный круг земель, и без того закрытый по большей части морем, но и в остальной своей части почти везде пустынно-дикий, скованный либо зноем, либо стужей, не скажет сама себе: "И это - та самая точечка, которую столько племен делят между собой огнем и мечом?"

9. О как смешны все эти границы, устанавливаемые смертными! Вот, наше оружие не должно пускать даков через Истр,[8] а фракийцев - через Гем;[9] парфянам должен преграждать путь Евфрат; Данубий - отграничивать римлян от сарматов; Рейн - положить предел Германии; Пиренейский хребет - возвышаться посредине между Галлиями и Испаниями;[10] мертвые безжизненные песчаные пустыни - разделять Египет и Эфиопию.

10. Интересно, если бы кто дал муравьям человеческий разум, неужто и они разделили бы свою полянку на множество провинций? Когда поднимешься в ту подлинно великую область и увидишь сверху какое-нибудь очередное войско, торжественно выступающее под развернутыми знаменами, словно происходит что-то действительно серьезное, конников, то выезжающих вперед, то съезжающихся к флангам, так и хочется сказать:

По полю черный строй идет и по узкой тропинке тащит добычу меж трав...[11]

Право, это та же суета, что и у муравьев, толкущихся на тесном пятачке. Да и чем они от нас отличаются - разве что размерами крошечного тельца?

11. Пространство, где вы плаваете на кораблях, воюете, царствуете, - точка.[12] То, что вы создадите, будь это даже империя от океана до океана, - малее малого. В вышине же - безмерные просторы, во владение которыми вступает душа, если она взяла от тела лишь самую малость, если стряхнула с себя всякую грязь и взлетела, вольная, легкая, довольная малым.

12. Попав туда, душа питается и растет; освобожденная словно от оков, она возвращается к своему истоку,[13] и вот доказательство ее божественности: все божественное ее радует, занимает - не как чужое, как свое. Беззаботно следит она за закатом и восходом светил, за их столь различными и столь гармонично согласованными путями; наблюдает, где какая звезда впервые засветилась над землей, где высшая точка ее пути, где низшая, - все обдумывает, все исследует любопытный наблюдатель. А почему бы и нет? Она ведь знает, что это - ее, родное.

13. Тогда-то и начинает она презирать тесноту прежнего своего жилища. Ведь от самых дальних берегов Испании до Индии расстояние какое? - Считанные дни, если ветер кораблю попутный.[14] А в той небесной области? - Стремительнейшая звезда, двигаясь без остановок и с равной скоростью все прямо, может мчаться здесь тридцать лет.[15]

Наконец, именно там душа получает, наконец, ответ на то, о чем долго спрашивала: именно там она начинает познавать бога. Что такое бог? - Ум вселенной.[16] Что такое бог? - Все, что видишь, и все, чего не видишь.[17] Он один есть все: он один держит все созданное им и внутри и снаружи - только так можно воздать должное его величию, более которого нельзя ничего помыслить.

14. Какая же разница между природой бога и нашей? - В нас лучшая часть - душа; в нем нет ничего, кроме души. Он весь - разум.

А тем временем смертные настолько погрязли в заблуждении, что небо, которого ничего нет прекраснее, упорядоченное в раз навсегда заданном порядке, люди считают бессмысленным, подвластным лишь игре случая,[18] и оттого беспрестанно смятенным всевозможными молниями, тучами, бурями, какие потрясают землю и ее окрестности.

15. И не только толпу заразило это безумие, но и некоторых, объявляющих себя приверженцами мудрости. Есть такие, кто думает, будто у них самих душа есть, и душа предусмотрительная, способная распорядиться своим и чужим; вселенная же эта, в которой мы живем, лишена будто бы всякого смысла, и то ли сама несется неизвестно куда; то ли движется природой, не ведающей, что творит.[19]

16. Не кажется ли тебе, что узнавать все это - занятие весьма стоящее? Насколько могуществен бог? Создает ли он сам себе материю или пользуется данной? Что первее: разум ли предшествует материи или материя разуму? Создает ли бог все, что пожелает, или же во многих вещах то, с чем ему приходится иметь дело, сопротивляется ему, не дается, так что из рук великого искусника многое выходит дурно созданным, и не от недостатка искусства, а из-за сопротивления материала искусству?

17. Вот этим заниматься, это изучать, этому прилежать - разве не значит перепрыгнуть через свою смертность и сподобиться лучшей участи? - Ты спросишь, какой мне от этого прок? - Может, и никакого, хотя одна-то польза есть во всяком случае: примерившись к богу, я буду знать, что все остальное ничтожно мало.

Глава I

1. Теперь пора мне приступить к моему предмету; выслушай же, что я думаю об огнях, проносящихся сквозь воздух.

Они несутся ас кривой и со стремительной скоростью; это доказывает, что они низвергаются с большой силой. Очевидно, что они не движутся сами по себе, но их что-то бросает.

2. Выглядят такие огни очень разнообразно. Какой-то из видов их Аристотель называет "козой".[20] Если ты захочешь спросить меня почему, сначала ответь мне, почему козы называются козами. Если же, что будет гораздо удобнее, мы уговоримся не задавать друг другу вопросов, на которые другой заведомо не может ответить, достаточно будет исследовать само явление, не доискиваясь, с чего бы это Аристотель стал называть козой огненный шар. Ибо именно такова была форма огня, который явился - величиной с луну - во время войны Павла против Персея.[21]

3. Мы и сами видели не однажды пламя в виде огромного столба, который на лету рассыпался. Подобное знамение мы видели незадолго до кончины божественного Августа.[22] Видели и во время казни Сеяна,[23] да и кончина Германика[24] не обошлась без такого предзнаменования.

4. Возразишь мне: "Неужто ты настолько погряз в заблуждениях, что полагаешь, будто боги посылают предзнаменования смертей, словно на земле есть что-нибудь столь великое, что весь мир знает о его гибели?" Это мы обсудим в другой время. Тогда и увидим, происходят ли все вещи в определенном порядке, так что всякое предшествующее - либо причина, либо знамение последующих. Увидим, пекутся ли боги о делах человеческих; возвещает ли сама последовательность миропорядка о том, чему предстоит свершиться, определенными знаками.

5. Покамест[25] же я вот что думаю: подобные огни возникают от сильного трения воздуха, когда одна часть его теснит другую, а та не уступает и сопротивляется. Из этого противоборства возникают столбы, и шары, и факелы, и свечения. А при более легком столкновении и, так сказать, трении, высекаются более мелкие огоньки:

...Звезды

Часто проносятся вниз, а за ними влечется их волос.[26]

6. Тогда мельчайшие огоньки обозначают и протягивают по небу тоненькую огненную дорожку. Ни одна почти ночь не проходит без подобного зрелища: ведь для этого не нужно большого перемещения воздуха. Одним словом, возникают они так же, как и молнии, только силы для этого требуется меньше; подобно тому как столкновение туч со средней силой производит зарницы, а более сильное - молнии, так и здесь: чем меньше воздуха и чем слабее его сжатие, тем более мелкие получаются огоньки.

7. Аристотель предлагает еще и такое объяснение. Круг земель выдыхает много разных испарений: одни влажные, другие сухие, третьи горячие, четвертые легко воспламеняющиеся.[27] Неудивительно, что у земли бывают испарения разных видов: ведь и в небе явлены самые разные цвета: Пес ярко-красный,[28] Марс - тусклее, Юпитер вовсе лишен цвета, испуская чистый свет.

8. Следовательно, среди множества частиц, испускаемых землей и уносящихся вверх, непременно должны попадать в тучи и некоторые легковоспламеняющиеся вещества, причем загораться они могут не только от удара, но даже и от дыхания солнечных лучей; ведь и у нас ветки, обрызганные серой, можно зажечь на расстоянии.

9. Вполне правдоподобно поэтому, что подобное вещество, скопившись в тучах, легко загорается, и возникают большие и маленькие огни, в зависимости от того, больше или меньше в них было сил.

Ничего нет глупее, как предполагать, будто это звезды падают или перепрыгивают с места на место, или будто от звезд что-то отваливается или отрывается.

10. Ведь если бы было так, звезд бы уже не осталось. А между тем каждая оказывается на своем обычном месте и в своих обычных размерах; следовательно, те огни рождаются ниже звезд и быстро пропадают, поскольку нет у них своего места и прочного основания.

11. - Но почему же они не появляются среди дня?

— Так ты скажешь, пожалуй, что и звезд днем нет, раз их не видно? Как не видно звезд, когда их затмевает солнечное сияние, так и эти факелы: они проносятся и днем, но яркость дневного светила скрывает их. Если же сверкнет порой вспышка такой силы, что блеск ее устоит и против дневного света, тогда появляются и днем.

12. На нашем веку точно появлялись дневные факелы, и не один раз: одни проносились с востока на запад, другие - с запада на восток.

Моряки считают, что если падает много звезд, значит, будет буря. Но если это - предвестие ветров, то рождается оно там же, откуда и ветры, то есть в воздухе, который посередине между Луной и Землей.

13. При сильных бурях часто появляются как бы звездочки, садящиеся на паруса; терпящие бедствие мореходы думают тогда, что это им помогают божества Кастора и Поллукса.[29] Но причина для доброй надежды здесь иная: очевидно, что буря уже переломилась и ветры утихают - в противном случае огни неслись бы, а не сидели.

14. Когда Гилипп[30] направлялся в Сиракузы, появилась звезда, остановившаяся на самом кончике его копья. В римских лагерях видели, как загорались дротики: это значит, что на них попали огни. Они часто являются в виде молний и тогда обычно поражают деревья и живые существа; но когда в них меньше силы, они просто тихо соскальзывают с неба и садятся на что-нибудь, никого не поражая и не раня.

Есть среди них такие, которые высекаются между туч; другие появляются при ясном небе, когда воздух достаточно сжат, чтобы испускать огни.

15. Ведь и гром гремит порой с ясного неба и по той же самой причине, что из туч - из-за столкновения масс воздуха; ведь и более прозрачный и сухой воздух может собираться и образовывать некие тела, подобные тучам; они-то, сталкиваясь друг с другом, и издают звук.

— Тогда в каком же случае получаются столбы? В каком - круглые щиты или подобия большого пожара?

— Когда на то же вещество воздействует подобная же причина, только большая.

Глава II

1. Посмотрим теперь, как получается сияние, окружающее иногда светила. Передают, что в тот день, когда божественный Август, вернувшись из Аполлонии, вступил в Рим, вокруг солнца был виден разноцветный круг,[31] какой обычно бывает в радуге. Греки зовут его "гало"; мы можем назвать его, пожалуй, венцом.[32] Расскажу, как объясняют его происхождение.

2. Когда в бассейн брошен камень, мы видим, как по воде расходится множество кругов: сначала возникает первый - самый маленький, затем другой - побольше, затем - все больше и больше, пока не иссякнет первоначальный толчок и не растворится в глади неподвижных вод. Предположим, что нечто подобное происходит и в воздухе. Сгустившись, он становится чувствителен к удару; свет солнца, луны или любого другого светила, попадая в него, заставляет его расходиться кругами. Ведь жидкость, воздух, все, что приобретает форму от напора извне, сжимаясь, принимает облик того, что его сжимает; но всякий свет распространяется кругами; следовательно, и воздух от удара света будет расходиться кругами.

3. Из-за этого греки назвали подобное сияние тем же словом, что и "гумно" - ведь места, предназначенные для обмолота зерна, почти всегда круглые. Не следует, однако, полагать, что эти будь то гумна, будь то венцы, образуются действительно рядом со светилами. Ибо они, хотя и кажутся окружающими их и словно венчающими, на самом деле отделены от них огромнейшим расстоянием; светящийся образ, который зрение наше, обманутое обычной своей слабостью, считает расположенным вокруг самого светила, возникает совсем недалеко от земли.

4. Ничего подобного просто не может произойти рядом со звездами или солнцем - ведь там лишь тонкий эфир. Только в плотных и густых телах могут запечатлеваться формы; в тонких им негде утвердиться, не за что зацепиться.

Подобные венцы можно иногда наблюдать в банях вокруг светильников[33] из-за темноты спертого воздуха - и особенно часто при южном ветре, когда атмосфера самая тяжелая и сгустившаяся.

5. Венцы эти иногда постепенно расплываются и пропадают. Иногда разрываются с какой-нибудь стороны; оттуда, где расплелся венец, моряки ожидают ветра: если разошелся с северной стороны - будет аквилон, если с западной - фавоний. Вот лишнее доказательство того, что венцы возникают в той же части неба, что и ветры; выше не бывает венцов, поскольку нет и ветров.

6. Добавь к этим аргументам еще один: венец собирается только при неподвижном воздухе и слабом ветре - при других обстоятельствах его не бывает видно. Ведь только неподвижный воздух можно сжать или раздвинуть, придав ему определенный облик; а на поток воздуха свет не может нажать, ибо тот не оказывает сопротивления и не принимает никакой формы, поскольку каждая его часть тотчас уносится прочь.

7. Итак, подобное изображение никогда не появится вокруг какого бы то ни было светила иначе, как при густом и неподвижном воздухе, готовом принять и удержать попадающий в него луч круглого света. И на то есть причина. Вспомни-ка пример, который я недавно приводил. Брось камешек в бассейн или в озеро - в любую стоячую воду - пойдут бесчисленные круги; а в реке ничего не получится. Почему? Потому что текущая вода разметает любые очертания. То же самое происходит и в воздухе: неподвижный, он может принимать определенные очертания; текущий же и несущийся не дает такой возможности, сметая любое давление и любую форму.

8. Когда венцы, о которых я веду речь, равномерно расплываются и сами по себе тихо пропадают, это предвещает безмятежность воздуха, тишину и покой; если они исчезнут с одной стороны - оттуда, где они раскололись, будет ветер; если порвались во многих местах - будет буря.

9. Почему это так, можно понять из того, что я уже изложил. В самом деле, если все изображение исчезает целиком, значит, воздух уравновешен и тем самым спокоен. Если оно пропадет с одной стороны, очевидно, что оттуда на него налегает воздух - значит, оттуда будет и ветер. Если же отовсюду оно раздирается и рвется, ясно, что натиск происходит со всех сторон и неспокойный воздух налетает то оттуда, то отсюда; из такого непостоянства воздуха, налетающего со всех сторон множеством порывов, очевидно, что предстоит бурная схватка многих ветров.

10. Такие венцы можно наблюдать по ночам вокруг луны и других звезд; днем редко, поэтому кое-кто из греков заявляет, что днем их не бывает вовсе, хотя история утверждает обратное. Причина их редкости в том, что солнечный свет сильнее, и сам воздух, возбужденный и разогретый им, - разреженнее. Луна действует слабее, и поэтому свет ее легче удерживается разлитым вокруг воздухом.

11. Равным образом и прочие светила недостаточно сильны, чтобы прорвать воздух; поэтому их изображение воспринимается более прочной и менее податливой материей и в ней сохраняется. Воздух при этом должен быть не настолько густым, чтобы выталкивать и отбрасывать от себя посланный свет, и не настолько тонким и разреженным, чтобы совсем не задерживать попадающие в него лучи. Именно такое умеренное равновесие и достигается ночью, когда воздух гуще, чем бывает обычно днем, и светила не пронзают его резкими ударами, но мягко испускают в него свой свет.

Глава III

1. Зато радуги, напротив, не бывает по ночам, или, по крайней мере, очень редко, так как луна не настолько сильна, чтобы пронизать тучи и окрасить их так, как это делает проникающее в них солнце. Ибо именно таким образом объясняют происхождение многоцветной дуги.[34] Ведь в тучах одни части сильнее раздуты, другие - слабее, одни слишком густы, чтобы пропустить солнце, другие - чересчур жидки, чтобы его отражать; такая их неодинаковость перемешивает свет с тенью и дает в результате удивительное разноцветье радуги.

2. Можно и иначе объяснить происхождение радуги, примерно следующим образом. Когда где-нибудь прорвется труба, через маленькую дырочку бьет вода; если мы посмотрим на ее брызги против низко стоящего солнца, мы увидим в них изображение радуги. То же самое ты можешь увидеть, если понаблюдаешь за суконщиком: когда он наберет в рот воды и легонько опрыскивает натянутые на распялки ткани, в этом воздухе, полном брызг, появляются те же цвета, какие мы видим обычно в радуге.

3. Причина ее - жидкость, в этом можешь не сомневаться: ведь когда нет туч, никогда не бывает и радуги. Однако посмотрим, каким образом она получается.

Некоторые говорят, что бывают капли, пропускающие солнце, а бывают более сжатые и потому непрозрачные;[35] соответственно первые испускают свет, вторые отбрасывают тень; из смешения того и другого возникает радуга, в которой одна часть воспринимает солнце и оттого сияет, вторая же темнее - она не пропускает солнца и отбрасывает тень на соседние капли.

4. Не все, однако, согласны, что это так. В самом деле, если бы в радуге было всего два цвета, если бы она состояла лишь из света и тени, то это могло бы показаться правдоподобным. Однако

...тысяча разных сверкает цветов,

глазу не уловить перехода: сливается каждый

с цветом соседним в одно, но лишь крайние два различимы.[36]

Мы видим в радуге и огненное, и желтое, и синее, и другие цвета, проведенные тонкими линиями, как на картине. Как сказал поэт, ты не отдаешь себе отчета в том, что это разные цвета, пока не сравнишь первого с последним. До чего удивительно здесь искусство природы: перелив красок ускользает от нас, и то, что началось неразличимо сходным, кончается несопоставимо различным. Так какие же тут два цвета, какие свет и тень, когда нужно объяснить неисчислимое разноцветие?

5. Некоторые думают, что радуга получается так: там, где уже начался дождь, каждая падающая дождевая капля оказывается зеркалом и отражает солнце. Бесчисленное множество таких отражений летит и отвесно и наклонно во все стороны, и радуга - смешение множества отражений солнца.

6. А приходят они к подобному заключению вот как. Выставьте, говорят они, на улицу в ясный день тысячу тазов с водой - во всех отразится солнце; обрызгайте каплями воды листья - каждая отразит солнце. Но возьмите самый необъятный водоем - в нем вы не получите больше одного отражения. Почему? Потому что всякая гладкая поверхность, заключенная в свои границы, есть одно зеркало. Раздели большой водоем внутренними стенками, и в нем будет столько же отражений, сколько отдельных бассейнов; оставь его как есть - и как бы он ни был велик, он даст тебе только одно отражение. Объем жидкости или величина водоема не имеют решительно никакого значения; если он ограничен, он представляет собой зеркало. Поэтому бесконечное множество капелек проливающегося дождя составляют бесконечное множество зеркал и дают столько же солнечных отражений. Со стороны они все кажутся перемешанными, ибо падают в разные стороны, и, кроме того, на расстоянии не видно разделяющего их пространства, так что вместо отдельных отражений мы видим одно, смешанное из всех сразу.

7. Аристотель судит об этом примерно так же. Всякая гладкая поверхность, как он говорит, возвращает глазу испускаемые им лучи; но самые гладкие вещи на свете - вода и воздух; поэтому от сгущенного воздуха наш взгляд отражается и возвращается к нам. Если же зрение слабое и нездоровое, то оно может оказаться не в состоянии преодолеть сопротивление даже обычного воздуха. Некоторые, например, страдают такой болезнью: им мерещится, что они повсюду натыкаются на самих себя, ибо везде они видят свое собственное отражение. Отчего это? А оттого, что больные глаза их не в силах прорвать даже ближайший слой воздуха, и взгляд сразу отскакивает назад.

8. На них всякий воздух действует так же, как на других - густой: ведь самой малой плотности достаточно, чтобы отразить немощный взгляд. Но гораздо сильнее отталкивает наш взор вода: она плотнее, и лучи наших глаз не могут ее пробить; она задерживает их и отсылает назад, откуда вышли. Итак, сколько капелек, столько и зеркал; но из-за малости своей они отражают лишь цвет солнца, а не его очертания. А так как один и тот же солнечный цвет воспроизводится в бесчисленных капельках, падающих беспрерывно, то мы начинаем видеть не множество разрозненных отражений, а одно длинное и непрерывное.

9. - Почему же, интересно, - возразишь ты мне, - я не вижу ни одного отражения там, где, как ты утверждаешь, их много тысяч? И почему эти отражения - разных цветов, если у солнца цвет один?

— Чтобы опровергнуть это твое возражение и прочие, не более твоего основательные, нужно заметить прежде всего следующее. Ничего нет обманчивее нашего зрения, и это касается не только тех вещей, которые нам мешает как следует разглядеть их удаленность, но даже и тех, которые у нас вроде бы под рукой. Весло, покрытое тонким слоем воды, кажется сломанным; плоды, если поглядеть на них через стекло, покажутся гораздо крупнее; на конце достаточно длинного портика исчезают промежутки между колоннами.

10. Вернемся к самому солнцу. Разум доказывает, что оно больше всего земного круга, а зрение уменьшает его до того, что многие мудрецы были убеждены, будто оно не больше фута в диаметре. Мы знаем, что оно движется быстрее всего на свете, и однако никто из нас не видит, как оно движется, так что мы бы и не поверили, что оно перемещается, если бы вдруг не замечали, что оно уже переместилось. Да ведь и сам мир несется с головокружительной скоростью, прокручивая в мгновение ока свои восходы и закаты, но никто из нас этого не чувствует. Так что же удивляться, если наши глаза не различают крошечные дождевые капли, и мельчайшие отражения кажутся с большого расстояния слитыми воедино?

11. Одно во всяком случае не подлежит сомнению: что радуга - это отражение солнца в полом и наполненном капельками росы облаке.[37] Ты можешь убедиться в этом и сам: во-первых, радуга бывает всегда только напротив солнца; во-вторых, она бывает высокая или низкая в зависимости от того, стоит ли солнце соответственно низко или высоко; движется она всегда в противоположную сторону, а именно поднимается, когда опускается солнце, и опускается тем ниже, чем выше солнце взойдет. Часто подобное облако оказывается сбоку от солнца; тогда оно не дает никакой радуги, ибо солнце отражается в нем не прямо.

12. Разнообразие же цветов происходит оттого, что часть цвета - от солнца, а часть от этого самого облака; влага чертит эти линии - то синие, то зеленые, то пурпурные, желтые или огнецветные, причем все это разнообразие получается из двух всего цветов - одного более насыщенного, другого более слабого. В самом деле, ведь даже окрашенные одними и теми же улитками[38] пурпурные ткани выходят самых разных цветов: тут важно и как долго их вымачивали, и какой был раствор - густой или жидкий, и окунали ли их один раз или несколько, вываривали их потом или нет.

13. Так не стоит удивляться тому, что всего две вещи - солнце и туча, т.е. отраженное тело и зеркало, - производят столько разных цветов: их ровно столько, сколько здесь может быть степеней усиления и ослабления света; ведь и свет бывает разного цвета - когда, например, огонь горит во всю мощь и когда он затухает и слабеет.

14. Бывают вещи, о которых мы не можем сказать ничего определенного и вынуждены довольствоваться самыми общими догадками; там наше исследование поневоле будет туманным и смутным. Но тут-то совершенно очевидно, что у радуги две причины - солнце и туча; очевидно уже из того, что ее никогда не бывает ни при совершенно ясном небе, ни при затянутом тучами так, чтобы солнца не было видно; а раз при отсутствии одного из двух ее не бывает, значит, она происходит из обоих.

Глава IV

1. С неменьшей очевидностью доказывается и то, что изображение радуги получается путем зеркального отражения, ибо оно никогда не возникает при противостоянии, то есть когда отражение (радуга) стоит с одной стороны, а отражающее (туча) - с противоположной. Геометры приводят на этот счет доводы, которые не убеждают, а прямо вынуждают всякого с ними согласиться, так что не может оставаться никакого сомнения, что радуга есть отражение солнца - плохо воспроизведенное из-за неправильной формы зеркала. А мы попробуем привести здесь другие доказательства, которые читатель сможет понять без специальной подготовки.

2. Одним из доказательств, что радуга рождается именно так, я считаю то, что она рождается чрезвычайно быстро. В самом деле, такое огромное и разнообразное тело в мгновение ока возникает на небе и так же быстро исчезает. Но ничто не получается с такой быстротой, как отражение в зеркале, ибо зеркало ничего не производит, а только показывает.

3. Артемидор Паросский[39] добавляет еще, какого именно рода должно быть облако, чтобы получалось такое отражение солнца. Если вы возьмете, объясняет он, вогнутое зеркало, которое можно получить, разрезав стеклянный шар, и встанете по ту сторону центра, то всех, кто будет стоять рядом с вами, вы увидите в зеркале перевернутыми и ближе к вам, чем к зеркалу.

4. То же самое, по его словам, происходит, когда мы смотрим со стороны на круглую и полую тучу: отражение в ней солнца отделяется от тучи, приближается к нам и поворачивается в нашу сторону. Огненный цвет у этого отражения - от солнца, синий - от тучи, а все остальные - от смешения двух первых.

Глава V

1. Против всего этого высказываются следующие возражения.

Во-первых, существуют два мнения о зеркалах. Одни полагают,

что мы видим в них наши подобия, то есть очертания наших тел, которые самими этими телами испускаются, а затем от них отделяются; другие считают, что мы смотрим не на образы в зеркале, а на сами тела, так как взгляд наших глаз поворачивается зеркалом назад и отражается на нас же.[40] Впрочем, каким бы образом мы ни видели то, что мы там видим, к делу это не имеет ни малейшего отношения.

2. Ибо, каково бы ни было изображение, зеркало должно воспроизводить его похожим. Но разве есть вещи более непохожие, чем солнце и радуга - и по очертаниям, и по цвету, и по величине? Радуга куда больше, и в сияющей своей части куда краснее солнца, а остальные ее цвета и вовсе другие.

3. - Далее, - возразят мне, - если ты заявляешь, что зеркалом может быть просто воздух, изволь показать мне в воздухе такую же гладкую и ровную поверхность, такой же блеск, как у зеркала. Да и облака не имеют с зеркалом ни малейшего сходства: сколько раз нам случалось проходить сквозь них, а себя мы в них не увидели; все, кто взбирается на вершины гор, перестают видеть и само окутывающее их облако, и своих отражений при этом не видят.

4. - Или вот, ты утверждаешь, будто отдельные капли - это отдельные зеркала. Ладно, пусть так, но я не согласен, что облако состоит из капель. В нем есть нечто, из чего могут получиться капли, но не сами капли. В облаках нет воды, а есть только вещество, из которого может получиться вода.

5. - Впрочем, пусть даже и это будет по-твоему, пусть будут в облаках бесчисленные капли, пусть они отражают солнце; но ведь отражение будет не одно, а в каждой - свое. Возьми и соедини несколько зеркал - они не сольются в одно изображение, но каждое будет заключать в себе свой образ видимой вещи. Бывают зеркала, составленные из множества очень мелких кусочков: покажи такому зеркалу одного человека - в нем появится толпа народу: каждая частичка даст свое изображение. Будучи соединены и вплотную прижаты друг к другу, они тем не менее дают каждая отдельное изображение, делая толпу из одного человека, причем не смешивают их все в одну кучу, но показывают каждое отдельно, как бы разнимая их и разводя в стороны. А ведь радуга очерчена единой линией, как изображение чего-то единого и целого.

6. - Что из того, - продолжит возражения наш противник, - что брызжущая из прорванной трубы или взбитая вверх веслом вода бывает окрашена в те же цвета, какие видны в радуге. Это-то правильно, но причина тут совсем не та, какую ты хочешь усмотреть - будто бы каждая капля воспринимает изображение солнца. Ведь капли эти падают быстрее, чем могут схватить какое бы то ни было изображение. Чтобы поймать его, они должны бы стоять. К тому же они несут не изображение, а цвет. Кроме того, как говорит в красноречивейших стихах Цезарь Нерон,[41] "шейка блестит Киферейской голубки при каждом движеньи", и у павлинов затылок сияет и переливается всеми цветами, стоит ему повернуться. Так что же, нам придется назвать зеркалами и перья, окрашивающиеся при каждом повороте в новый цвет?

7. Тучи ничуть не больше похожи на зеркала по своей природе, чем птицы, которых я привел в пример, или чем хамелеоны и все прочие животные, меняющие цвет - сами ли собою, когда воспламенится в них гнев или вожделение и прилив жидкости изменяет кожу, или в зависимости от освещения, принимая разную окраску, когда свет падает на них прямо или сбоку.

8. - Так что же общего между тучами и зеркалами? Одни прозрачны, другие не пропускают света; эти редки, а те - тверды и плотны; те - целиком из одного вещества, эти - случайно составились из самых разных веществ и потому непрочны и не держатся долго?

Кроме того, на восходе солнца мы видим, как часть неба краснеет, видим иногда огнецветные облака; что же мешает нам заключить, что как в этот один цвет они могли окраситься на восходе солнца, так могут принять и много цветов, хотя и не имеют никаких зеркальных свойств?

9. - Вот ты еще приводил такой аргумент, - добавит мой оппонент, - что, дескать, радуга всегда возникает напротив солнца, и зеркало тоже отражает предмет, прямо против него находящийся. Этот твой аргумент, - скажет он, - может послужить на пользу нам обоим: ибо как зеркало следует поместить напротив предмета, чтобы получить его отражение, точно так же и солнце должно стоять относительно туч, чтобы они могли окраситься. Ибо оно окрашивает их не из всякого положения - для этого дела тоже нужен удобный угол падения лучей.

10. Так говорят те, кто хочет, чтобы все считали, будто облака окрашиваются.

Посидоний[42] и другие, полагающие, что видимая нами радуга происходит путем зеркального отражения, отвечают: "Если бы в радуге был какой-нибудь цвет, то он там и сохранялся бы; и был бы виден тем отчетливее, чем ближе мы подойдем; но ведь в действительности образ радуги, издали столь ясный, пропадает, когда подойдешь близко".

11. С этим аргументом я, пожалуй, не соглашусь, хотя само отстаиваемое Посидонием мнение разделяю. Почему? Скажу: бывает, что туча окрашивается так, что цвет ее виден не отовсюду. Ведь и сама она не отовсюду видна; так, никто не может видеть облако, в котором сам находится. Что же удивительного, если не видит ее цвета тот, кто и ее саму разглядеть не может? Но она, хоть и невидимая, существует; так же и цвет. Поэтому то, что цвет по мере приближения перестает быть видим, еще не доказывает, что это ложный цвет. Такое ведь случается и с самими тучами, но они не станут ложными тучами оттого, что иногда перестают быть видимы.

12. Кроме того, когда говорят, что туча окрашивается солнцем, это не значит, что речь идет о таком же внедрении краски, как в какое-нибудь твердое, прочное и неизменное тело; она окрашивается как все текучее и непостоянное, лишь ненадолго принимая данный вид. А бывают и сами краски такие, что свойства их можно различить лишь с определенного расстояния: так, тирский пурпур, чтобы он заиграл всем своим блеском, следует держать тем выше, чем он лучше и насыщеннее. Из того, что эти ткани, в особенности лучшие из них, не являют своего цвета, будучи развернуты как попало, еще не следует, что они цвета не имеют.

13. В полном согласии с Посидонием я тоже считаю, что радуга возникает благодаря туче, имеющей форму вогнутого круглого зеркала - сегмента сферы. Это невозможно доказать без помощи геометров; они же, опираясь на не оставляющие ни малейших сомнений доказательства, учат, что радуга есть изображение солнца, хотя и непохожее.

Да ведь и зеркала не все отражают истинную правду.

14. Есть такие, что перепугаешься, в них заглянув, так уродливо исказят они твое лицо, сохранив сходство, но обезобразив ужасно; есть такие, что сам себе понравишься и возгордишься своей могучестью: настолько раздадутся у тебя плечи, и все тело увеличится, превосходя человеческие размеры; бывает, что зеркало отражает всякое лицо только справа, бывает, что только слева; бывают и такие, что перекручивают его и переворачивают. Так что же удивляться, если и в туче именно такого рода зеркало, отчего солнечное отражение получается искаженным?

Глава VI

1. Среди прочих пусть послужит аргументом в нашу пользу и то, что радуга никогда не бывает больше полукруга, и тем меньше, чем выше солнце... [как говорит Вергилий... предвещает[43]]*...

2. Но почему радуга настолько больше солнца, если она его отражение? А потому что у одних зеркал природа такая, что они увеличивают то, что отражают, иногда до чудовищной величины, а у других такая, что уменьшают.

3. Ты мне лучше вот что скажи: зачем бы радуге быть круглой, если она не отражение шара? Ты, может, и сумеешь объяснить, откуда у нее разные цвета; но откуда у нее такая фигура, не объяснишь, если не укажешь образец, у которого она заимствует эту форму. А таким образцом может быть только солнце; ты ведь тоже признаешь, что оно дает радуге цвет; выходит, и форму должно давать оно же. Ведь мы с тобой в конце концов согласны в том, что цвета, в которые окрашивается часть неба, от солнца; не согласны мы только в одном: ты говоришь, что этот цвет там есть, а я - что только кажется. Но есть ли он или кажется, так или иначе он от солнца.

Зато ты не сможешь объяснить, почему этот свет пропадает внезапно, тогда как всякое светящееся тело гаснет постепенно.

4. Мгновенное его появление и исчезновение говорит в мою пользу. Ибо это отличительное свойство зеркала: то, что появляется в нем, не по частям выстраивается, а возникает все вдруг. И пропадает в нем всякое изображение настолько же быстро, как и складывается; ибо для того чтобы создать или устранить его, требуется только показать или отодвинуть отражаемый предмет. Следовательно, в этом облаке нет никакой особой субстанции, и видимый нами цвет - не тело, а обман зрения, одно подобие без уподобляемого предмета. Хочешь убедиться, что это так, а не иначе? Закрой солнце, и исчезнет радуга. Помести напротив солнца облако другой формы, и не будет того многообразия цветов.

5. - Однако радуга значительно больше солнца.

— Я уже сказал только что: бывают зеркала, увеличивающие всякое тело, которое отражают. Добавлю к этому, что если глядеть сквозь воду, то все кажется гораздо крупнее. Самые мелкие и неясные буквы можно увидеть крупно и отчетливо сквозь стеклянный шар, наполненный водой. Плоды кажутся красивее, чем на самом деле, если плавают в стеклянном сосуде. Звезды кажутся больше, если смотреть на них сквозь облака, ибо взгляд наш скользит во влаге и не может точно попасть туда, куда хочет. Убедись в этом своими глазами: наполни кубок водой и брось в него кольцо; и хотя оно будет лежать на самом дне, изображение его получится на поверхности воды.

6. Сквозь воду все кажется гораздо крупнее, чем на самом деле; так что же удивляться, что отражение получается больше солнца, если мы видим его во влажном облаке? Здесь совпадают сразу две причины: во-первых, в облаке есть нечто подобное стеклу, что пропускает свет; во-вторых, есть что-то и от воды, хотя самой воды еще и нет, то есть в нем содержится водная природа, в которую ему предстоит превратиться из своей, облачной, природы.

Глава VII

1. Тут снова заговорит мой оппонент: "Раз уж ты упомянул о стекле, я приведу еще один аргумент против тебя, который относится как раз к стеклу. Бывают такие стеклянные палочки - на них вырезают бороздки или, наоборот, делают множество выступов, так что палочка получается наподобие шишковатой дубинки. Если на такую палочку попадает солнце, она воспроизводит тот же цвет, что бывает обычно в радуге, из чего можно понять, что радуга - не изображение солнца, а подражание его цвету, происходящее из отражения".

2. Отвечу. Во-первых, многое в этом самом аргументе говорит в мою пользу: и то, что происходит это, очевидно, под воздействием солнца; и то, что для этого необходимо, как явствует из описания, нечто гладкое и подобное зеркалу, чтобы отражать солнечный свет; очевидно также и то, что здесь возникает не настоящий цвет, а лишь обманчивый образ цвета, такой же, какой приобретает и являет нам голубиная шейка, когда поворачивается, как я уже говорил. Но именно это происходит и в зеркале: оно не окрашивается в какой-то цвет - в нем появляется некое обманчивое подражание чужому цвету.

3. Таким образом, мне осталось разрешить только одно затруднение, именно то, что в этой палочке не бывает видно изображения солнца. Но она просто не способна отобразить его как следует, хотя и пытается сделать это, поскольку материя ее гладкая и вполне для того приспособленная; пытается, но не может, поскольку форма у нее неправильная. Если бы ее изготовили подходящим образом, она воспроизводила бы ровно столько солнц, сколько у нее граней. Но так как все грани разные и недостаточно блестящие для настоящего зеркала, то в каждой из них начинает получаться изображение, но не получается до конца; к тому же из-за того, что направленные в разные стороны плоскости расположены так близко, отражения перемешиваются и сливаются в один цвет.

Глава VIII

1. - Но почему же радуга не описывает полный круг, а представляет всегда только его половину[44] - ведь она бывает и чрезвычайно длинная и достаточно изогнутая?

Некоторые думают на этот счет следующее. Поскольку солнце находится значительно выше туч, оно освещает только верхнюю их часть, и потому нижняя не окрашивается солнечным светом; и так как солнце всегда обращено к ним только одной стороной, то они и отражают только одну его часть, которая никогда не бывает больше половины.

2. Такой аргумент не очень убедителен. Почему? Потому что солнце, хотя и сверху, но просвечивает все облако насквозь; а значит, все и окрашивает. Разве не так? Обычно его лучи пробивают всякое облако, любой густоты.

Кроме того, здесь есть противоречие. Ибо если солнце, находясь сверху, примешивается только к верхней части облаков, радуга никогда не опустится до земли; на самом же деле она спускается до самого низу.

3. Затем, радуга бывает только напротив солнца. Значит, не имеет никакого значения, вверху находится солнце или внизу - оно все равно освещает весь обращенный к нему бок тучи. Ну и наконец, радуга бывает иногда и на закате. Тогда-то уж солнце, склонившееся к самой земле, освещает тучи несомненно снизу; но ведь и тогда получается только половина круга, хотя солнечный свет идет к облакам из низких и грязных мест .

4. Наши,[45] кто стремится доказать, что свет отражается в облаке, как в зеркале, делают это облако полым и имеющим форму отсеченной части шара, которая не может отразить целый круг, будучи сама только частью круга. К тезису я присоединяюсь, а с аргументом не согласен. Ибо в вогнутом зеркале получается полное изображение помещенного напротив него шара, так что ничто не мешает нам увидеть в полушарии целый шар.

5. Кроме того, мы только недавно говорили о похожих на радугу кругах, которые видны иногда вокруг солнца или луны: так почему же в них замыкается полный круг, а в радуге никогда? И кроме того, почему всегда только вогнутые облака отражают солнце, и никогда - ровные или выпуклые?

6. Аристотель говорит, что после осеннего равноденствия радуга бывает в любой час дня, летом же - только в начале или на исходе дня. Причина этого очевидна. Во-первых, в середине дня солнце самое жаркое и намного сильнее облаков, которые не могут отразить его, так как сами рассыпаются под его натиском. Зато утром или на закате сил у него уже меньше; поэтому облака могут выдержать и отразить удары его лучей.

7. Во-вторых, поскольку солнце создает радугу только в тех облаках, которые в данный момент находятся прямо напротив него, и поскольку по наступлении коротких дней оно всегда стоит ниже зенита, постольку в любое время дня, даже когда оно стоит выше всего, могут найтись облака напротив него, в которые его лучи будут ударять прямо. А летом оно движется прямо над нашей головой, так что в полдень, находясь в зените, смотрит на землю под слишком прямым углом, чтобы оказаться напротив какого-нибудь облака - они все под ним.

8. Как говорит наш Вергилий, "пьет огромная радуга воду",[46] предвещая дождь. Однако предвестия она может нести разные - в зависимости от того, где появится. Если она поднялась с юга, то принесет с собой страшные потоки воды; ибо это значит, что тучи настолько мощны, что даже самое сильное солнце их не одолело. Если радуга засияет на западе - будет роса и маленький дождик. Если она встала на востоке или где-нибудь поблизости - обещает ясную погоду.

Глава IX

1. Теперь нужно сказать несколько слов о так называемых "жезлах" ;[47] они бывают раскрашены не менее ярко и пестро, чем радуга, и мы также считаем их обычно предвестниками дождя. Много говорить нам о них не придется, и трудностей здесь не будет, ибо жезлы - это несовершенные радуги. В самом деле, на вид они такие же пестрые, только не изогнуты, а вытянуты по прямой.

2. Бывают они совсем почти рядом с солнцем в мокром и уже начинающем рассеиваться облаке. Цвет у них такой же, как и у радуги, только очертания другие, поскольку другие очертания у облака, в котором они возникают.

Глава X

1. То же разнообразие цветов есть и в венцах. Различаются многоцветные небесные явления тем, что венцы возникают везде, где есть какое-нибудь светило, радуга - только напротив солнца, жезлы - только рядом с солнцем. Я могу, впрочем, различить их и так: если ты разделишь венец, получится радуга, если распрямишь - жезл. Все они окрашены в разные цвета - от синего до желтого. Жезлы появляются только возле солнца; радуги бывают солнечные и лунные; венцы же бывают у всех светил.

Глава XI

1. Можно наблюдать и другой вид жезлов: когда тонкие, вытянутые и отстоящие друг от друга солнечные лучи устремляются вниз сквозь тесные отверстия в облаках. Они тоже предвещают Дожди.

2. Но как быть мне дальше? Каким именем назвать мне это? Образами солнца? Историки зовут их просто солнцами и рассказывают потомкам, как появлялись сразу по два и по три солнца.[48] Греки называют их "парелиями", то ли потому, что они видны всегда рядом с солнцем, то ли потому, что они достаточно на него похожи.[49] Впрочем, они уподобляются солнцу не во всем, а только в размерах и очертаниях: в остальном же непохожи - тусклые и бессильные, они нисколько не греют. Какое же дать им имя? Не поступить ли мне, как Вергилий: он посомневался насчет имени [винограда] и, в конце концов, дал то самое, насчет которого усомнился:

Как же назвать мне вас, скороспелый, красный, ретийский?

Все таки спора о них не веди с погребами Фалерна.[50]

Так почему бы мне не назвать их парелиями?

3. Это изображения солнца, получающиеся, как в зеркале, в плотном и находящемся рядом с солнцем облаке. Некоторые определяют парелий так: круглое светящееся облако, похожее на солнце. Оно следует за солнцем и никогда не отстает от него, оставаясь все на том же расстоянии, на каком было при своем появлении. Кто из нас удивился бы, увидав отражение солнца в ручье или тихом озере? - Никто, я думаю. Но с таким же успехом, как здесь у нас, так и там в вышине может появляться его отражение, было бы только подходящее для этого вещество.

Глава XII

1. Когда мы хотим наблюдать солнечное затмение, мы ставим на землю тазы и наполняем их маслом или смолой, так как жирная жидкость не так легко поддается возмущению и потому хранит возникшее в ней изображение; а возникать изображения, как известно, могут не иначе, как в жидком и неподвижном веществе. Тут мы и наблюдаем обычно, как луна становится между нами и солнцем и, хоть оно во много раз больше, скрывает его своим телом - иногда только частично, если заденет солнце сбоку, иногда целиком. Последний случай называется полным затмением, при нем и солнце перестает светить, и звезды показываются, а бывает оно тогда, когда оба шара стоят на одной прямой линии.

2. Так вот, раз мы можем видеть отражение обоих светил на земле, то можем и в воздухе, если только имеется такой сжатый и ясный воздух, чтобы в нем могло получиться изображение солнца. В облаках оно тоже получается, но не сохраняется, если они подвижны, или разрежены, или грязны. Ибо подвижные облака рассеивают его, редкие - не удерживают, пропускают насквозь; мутные и грязные не отражают, подобно тому как и у нас покрытая пятнами поверхность не дает отражения.

Глава XIII

1. По той же самой причине часто бывают видны два парелия сразу. В самом деле, что мешает, чтобы их было столько, сколько оказалось облаков, подходящих для воспроизведения солнечного отражения? Некоторые, правда, полагают, что всякий раз, как появляются два подобных изображения, следует одно из них считать отражением солнца, а другое - отражением отражения. Ведь и у нас тоже, если расположить множество зеркал так, чтобы одно могло заглядывать в другое, во всех окажется отражение, причем в первом это будет отражение истинного предмета, а во всех остальных - отражения отражений. Ибо зеркалу решительно все равно, что показывать: что видит, то и отражает. Точно так и там, в вышине: если какому-нибудь случаю угодно будет расположить облака так, чтобы одно заглядывало в другое, то одно будет воспроизводить изображение солнца, а другое изображение изображения.

2. Но чтобы сыграть роль солнца, находящиеся рядом с солнцем облака должны быть плотны, гладки, блестящи и ровны. Все такого рода подобия солнца бывают белые и похожие на лунный диск, ведь так же, как и луна, они светят, отражая косо падающие на них солнечные лучи. Они не располагаются под солнцем или слишком далеко от него, ибо тогда не отражали бы лучей и не воспроизводили бы изображения; так же ведь и у нас - если зеркало от нас слишком далеко, наш облик в нем не отражается, ибо силы зрения нашего не хватает, чтобы проделать путь туда и обратно.

3. Эти солнца, я воспользуюсь здесь словами историков, тоже предвещают дожди, особенно если покажутся с южной стороны, откуда идут самые тяжелые облака. Если же подобные изображения появятся по обе стороны от солнца, значит, если верить Арату,[51] собирается гроза.

Глава XIV

1. Пора перечислить и другие виды небесных огней, которые очертаниями своими бывают чрезвычайно разнообразны. То пронесется падающая звезда, то разольется сияние - иногда неподвижно застывшее в одном месте неба, иногда вертящееся. Их наблюдают множество видов. Бывает то, что греки называют "ямы", когда нечто вроде венца опоясывает огромный провал в небе, похожий на вырытую в нем круглую шахту; бывают так называемые "пифии", или "бочонки", когда большая круглая масса огня, похожая на бочонок, несется по небу или горит на одном месте; бывают "хаемы" - "зияния",[52] когда какой-то участок неба как бы расседается и в разверзшейся пропасти виднеется пламя.

2. Цвета у все этих огней также бывают самые разнообразные: бывают огни ослепительно красные, бывают цвета бледного и потухающего пламени, бывают как белый дневной свет, бывают^мерцающие, а бывают горящие ровным желтым светом без языков и без лучей.

Наконец, бывает, что мы видим, как

длинный тянется след за огнями, белея на небе.[53]

3. Эти огни похожи на звезды; они выскакивают внезапно и пролетают по небу с невероятной скоростью, отчего кажется, будто за ними тянется длинный огненный след: ибо глаз наш не в силах уследить за их перемещением и воспринимает как огненную нить весь пройденный ими путь. Скорость их движения столь велика, что, не будучи в состоянии различить его части, мы воспринимаем его в целом; мы замечаем скорее, где уже пронеслась звезда, а не где она сейчас проносится.

4. Таким образом, весь пройденный ею путь обозначается как бы непрерывным огнем, ибо медлительный взор наш не поспевает за передвижениями летящей звезды, отмечая одновременно, откуда она появилась и где скрылась из виду. То же самое происходит и с молнией. Огонь ее кажется нам вытянутым в длину, оттого что быстро пересекает все видимое пространство и глазам нашим представляется длиной в весь пройденный им путь. Но тело молнии никак не может быть такой же длины, как все пройденное ею расстояние: ибо столь длинные и тонкие тела не могут произвести достаточно сильного натиска.

5. Но каким же образом все эти огни возникают и приводятся в движение? - Огонь, зажженный трением воздуха, разгоняется до головокружительной скорости ветром. Однако не всегда это получается от ветра или трения; иногда они обязаны своим рождением благоприятному состоянию воздуха. Дело в том, что там, наверху, скапливается иногда много сухих, горячих, земляных частиц, среди которых занимается огонь и спускается постепенно все ниже в поисках пищи для себя и по этой же самой причине быстро перемещается.

6. - Но отчего же они разного цвета?

— А это зависит от того, что именно горит и сколько, и с какой силой действует то, что его зажгло. Предвещают же подобные явления ветер, и именно с той стороны, откуда появились падающие огни.

Глава XV

1. Ты спросишь, каким образом возникают свечения, которые греки называют ?????.[54]

— Говорят, от самых разных причин. Могут возникать они и от силы ветров, и от жара верхнего неба: широко разлитый там огонь перекидывается иногда на нижние области, если там окажется горючее; и звезды своим движением могут высечь огонь, который перекинется ниже. Что еще? А разве горящий воздух не может выбросить искры или языки пламени далеко вверх, до самого эфира, отчего там получится свечение, или сияние, или что-то вроде летучей звезды?

2. Некоторые из этих свечений летят стремглав, как падающие звезды, некоторые стоят на одном месте и светятся так ярко, что разгоняют темноту и ночь превращают в день, пока не иссякнут у их огня запасы пищи; тогда они сначала тускнеют, затем, как пламя угасающего костра, становятся постепенно все меньше и меньше и сходят на нет. Некоторые из них появляются среди облаков, некоторые - над облаками, когда сгустившийся воздух вытолкнет вверх до самых звезд огонь, долго разгоравшийся над землею.

3. Есть среди них и такие, которые не длятся нисколько, но мгновенно проносятся или же гаснут сразу, как только вспыхнули. Их называют зарницами (fulgures); они кратки и недолговечны и, падая, нередко причиняют вред и разрушения, как и молнии. Пораженные ими предметы или существа мы называем "siderata", то есть "получившие удар от светил", но не от молнии (fulmine), а греки зовут их ????????????.

4. Некоторые из этих свечений, более продолжительные и сильные, иногда следующие движению неба, а иногда движущиеся собственным курсом, наши считают кометами;[55] о них мы уже рассказали выше. К ним относятся "погонии" - "бородатые", "кипариссии", "лампады" и все прочие, рассыпающие сзади себя пышный огненный хвост.[56] Не знаю, стоит ли к ним же относить редко наблюдаемые "столбы" и "бочки": для их образования нужно скопление великого множества огненных частиц - ведь их огромные шары по размерам значительно превосходят даже восходящее солнце.

5. Сюда же, пожалуй, можно отнести и то, о чем мы часто читаем у историков: видели, как пылало небо - иногда так высоко, что пламя казалось разлитым прямо меж звездами, иногда так низко, что создавалось впечатление далекого пожара. При Цезаре Тиберии когорты ринулись на помощь Остийской колонии, думая, что она охвачена пожаром; действительно, большую часть ночи небо там пламенело неярким, густым и дымным огнем.

6. Что до всех только что перечисленных огненных явлений, то они, вне всякого сомнения, действительно горят тем огнем, который мы видим; в них есть определенная субстанция. Что же до рассмотренных нами раньше - я имею в виду радугу и венцы, - то тут возникает вопрос: существуют ли они благодаря ошибке и обману зрения, или и в них тоже явление соответствует чему-то истинному?

7. Наше мнение на этот счет таково: ни за радугой, ни за венцом не стоит никакое определенное тело; это, по нашему суждению, не что иное, как ложный зеркальный образ, обманом создающий подобие чужого тела. Ибо в зеркале нет того, что оно показывает. В противном случае образы в нем не возникали и не пропадали бы так мгновенно, стираемые другими, не сменялись бы молниеносно бесчисленные отражения - не успели появиться, как уже исчезли.

8. Так что же выходит? - А то, что это призраки и пустое подражание настоящим телам, да и те часто искажаются до неузнаваемости, если зеркало устроено подходящим образом. Я ведь уже говорил, что бывают зеркала, искривляющие лица всех, кто в них заглянет; а бывают увеличивающие до бесконечности, так что тела наши теряют в них всякие человеческие пропорции.

Глава XVI

1. Тут я хочу сделать небольшое отступление и рассказать тебе одну историю, чтобы ты увидел, до чего может дойти человеческая похоть в своей изобретательности, когда речь идет о возбуждении и поддержании ее накала, как не останавливается она ни перед каким средством, способным распалить и подогреть ее страсти. Был такой Гостий Квадра, непристойный до того, что был выведен даже на сцене. Богатый, жадный, раб своего стомиллионного состояния. Когда его зарезали его собственные рабы, божественный Август не счел его достойным даже обычного возмездия: еще немного, и он объявил бы во всеуслышание, что зарезали Квадру совершенно справедливо.

2. Этому человеку недостаточно было осквернять себя с одним полом - он равно жаждал и мужчин и женщин и завел у себя те самые зеркала, о которых я только что говорил: изображение в них чудовищно увеличивается, так что палец выглядит гораздо толще и длиннее руки. Зеркала эти он расставил так, чтобы, отдаваясь мужчине, видеть каждое движение находящегося сзади жеребца и наслаждаться искаженными размерами его члена так, как если бы они и вправду были такими.

3. А ведь он сам ходил по всем баням, выбирая себе мужчин, и сам измерял то, что ему было нужно; и тем не менее услаждал свою ненасытную похоть еще и фальшивыми образами.

Вот и говори теперь, что зеркало было изобретено ради красоты и чистоты! Мерзко описывать, что говорило и делало это чудовище, которому следовало бы быть растерзану собственными зубами, когда он бывал окружен со всех сторон зеркалами, чтобы самому быть зрителем собственных распутств, чтобы не только ртом, но и глазами участвовать во всех тех бесчинствах, которые, даже оставаясь скрыты в полнейшей тайне, отягощают совесть, в совершении которых никто никогда не решается признаться даже самому себе.

4. Ведь, ей-богу, преступления боятся собственного своего вида. Люди потерянные и погибшие, привычные уже к любому бесчестию, - и те сохраняют еще самую чувствительную стыдливость - стыдливость глаз. Этот же - как будто мало ему было на деле предаваться неслыханному и неведомому разврату - еще и глаза свои призывал сюда; более того, ему мало было видеть свои преступления в настоящем их размере - множа вокруг зеркала, он увеличивал и множил в них свои мерзости. К тому же он ведь не мог с достаточной отчетливостью наблюдать все происходящее, когда голова его была стиснута глубоко между чужими ляжками - вот он и представлял сам себе свои занятия в зеркальном отображении.

5. Так он рассматривал сладострастные проделки собственного своего рта; рассматривал, как кроют его одновременно во все возможные дырки нанятые им мужчины; иногда, распростертый между мужчиной и женщиной, отдаваясь всем телом, рассматривал недозволенное; да оставалось ли вообще хоть что-нибудь, что этот грязный человек делал бы в темноте? Он не только не стеснялся дневного света, он сам себе устраивал зрелища из собственных чудовищных соитий, сам себе при этом аплодировал, да что там - он, наверное, согласился бы и художнику позировать, чтобы его нарисовали в этом положении.

6. И у проституток остается какая-никакая скромность, и их тела, хоть и отданные на общественную забаву, норовят скрыть эту мало радостную отдачу за какой-нибудь занавесочкой; публичный дом - и тот до какой-то степени стыдлив. А это чудовище из собственного беспутства устраивало себе спектакль, выставляя перед самим собой такие гадости, для сокрытия которых ни одна ночь не была бы достаточно темной.

7. "Я, дескать, отдаюсь одновременно мужчине и женщине, что не мешает мне, впрочем, тут же исполнять и роль мужчины, бесчестя кого-нибудь незанятой в данный момент частью моего тела; таким образом, все члены мои заняты развратом; так пусть же и глаза мои примут участие в распутстве - и как свидетели, и как исполнители. Пусть все, что скрыто от глаз самим положением нашего тела, станет доступным обозрению благодаря ухищрениям искусства, чтобы никто не мог сказать мне, что я не ведаю, что творю.

8. Мало чем помогла нам природа; скудные средства отпустила она на удовлетворение человеческой похоти; у зверей соитие обустроено и то лучше; но ничего - я уж найду, как обмануть мою болезненную страсть и как насытить ее. Зачем называть это беспутством, если я грешу по законам природы? Что в том, что я расставляю кругом зеркала, увеличивающие до невероятных размеров отражения?

9. Было бы можно, так я бы увеличил размеры не отражения, а самой вещи; ну а нельзя - утешусь хоть иллюзией. Пускай похоть моя видит больше, чем может вместить, пускай сама удивится своей бездонности!" - Позорные дела! Убили его, наверное, быстро, так что он не успел ничего разглядеть; а надо было бы зарезать его не спеша и перед зеркалом.

Глава XVII

1. Конечно, в наши дни станут скорее смеяться над философами, рассуждающими о природе зеркала; исследующими, как это наше лицо возвращается назад, да еще повернувшись к нам навстречу; в чем состоял замысел природы вещей, что она, создав подлинные тела, захотела сделать видимыми и их изображения?

2. Какую она преследовала цель, изготовляя вещество, способное схватывать образы?[57] Уж наверное не ту, чтобы мужчины выщипывали перед зеркалом бороду и белили лицо - никогда и нигде не тратила она своих усилий ради того, чтобы потакать бесполезной роскоши - нет, причины здесь иные.

Во-первых, мы никогда не узнали бы, как выглядит солнце, ибо слабые наши глаза не в силах смотреть на него прямо, если бы природа не показала нам его, ослабив его свет. В самом деле, мы хоть и можем разглядеть солнце на восходе или закате, все же остались бы в полном неведении относительно его собственного истинного облика - не багряного, а сияющего ослепительно белым светом, - если бы не случалось нам увидеть его смягченным и не так слепящим взор в какой-нибудь жидкости.

3. Во-вторых, мы никогда не увидали бы встречи двух светил, когда затмевается дневной свет, и не смогли бы узнать, в чем там дело, если бы не могли свободно наблюдать на земле отражения солнца и луны.

4. Зеркала изобретены для того, чтобы человек познавал самого себя и делал бы из этого полезные выводы - прежде всего, составил бы правильное понятие о самом себе и, кроме того, кое в чем получал бы мудрый совет: красавец - избегать бесчестия; урод - пусть знает, что добродетелями он должен искупать телесные недостатки; юноше сам цветущий его возраст должен напоминать, что это пора учения и мужественного дерзания; старец поймет, что пора ему отложить неподобающие сединам попечения и потихоньку начать думать о смерти. Вот для чего природа вещей дала нам возможность видеть самих себя.

5. Прозрачный источник, гладкий камень покажут всякому его отражение:

...Недавно себя я увидел С берега в глади морской.[58]

Как, по-твоему, была устроена жизнь людей, причесывавшихся перед таким зеркалом? Их поколение было проще нашего; довольствуясь тем, что посылал им случай, они еще не научились извращать на службу своим порокам то, что было даровано им во благо, еще не грабили природу, отбирая ее изобретения для удовлетворения своей похоти и жажды роскоши.

6. Поначалу лишь случай показывал каждому его лицо. Позднее, когда врожденная любовь к самим себе разрослась и сделала созерцание собственного облика сладостным для смертных, они все чаще стали засматриваться на те предметы, в которых им случалось прежде увидеть свое отражение. Когда же народ испортился и полез даже под землю, чтобы выкопать оттуда то, что следовало бы зарыть поглубже, в ход вначале пошло железо - в общем, и откапывали бы его себе на здоровье, если бы ограничились только им, - а за ним и множество других ископаемых зол; среди них попадались гладкие, и люди, занятые совсем другим, увидели в них свое отражение - кто в кубке, кто в меди, обработанной для разных других целей; и вот уже изготовлен первый диск специально для этого, правда, еще не из блестящего серебра, а из материала хрупкого и дешевого.

7. Древние мужи, жизнь которых была еще груба, смыли под речной струей накопленную в трудах грязь, и вот они уже вполне нарядны, позаботились и о прическе, приведя в порядок волосы и расчесав окладистые бороды; но только каждый трудился над собой сам, а не обслуживал один другого. Даже женина рука не касалась длинных волос, какие отращивали мужи по обычаю тогдашнего времени; без всякого парикмахера они наводили себе красоту сами, встряхивая головой, точь-в-точь как благородные животные - гривой.

8. Позже, когда всем стала командовать роскошь, начали чеканить зеркала в полный человеческий рост из золота и серебра, затем принялись украшать их самоцветами; такое зеркальце обойдется женщине во много раз дороже, чем стоило в свое время целое приданое, дававшееся общиной дочерям небогатых полководцев. Не думаешь ли ты, что златочеканные зеркала водились у дочерей Сципиона,[59] все приданое которых составляла суровая медь?

9. О счастливая бедность, породившая столько славных имен! Да будь у них такое зеркало, они с презрением отвергли бы это приданое. Но тогда каждый из тех, кому становился тестем сенат,[60] понимал, что получает такое драгоценное приданое, вернуть которое было бы кощунством. А теперь девицам вольноотпущенников и на одно зеркальце не хватит того приданого, каким некогда с великодушной щедростью награждал римский народ.

10. Ибо праздная роскошь, привлекаемая к нам нашими богатствами, становилась с каждым днем все губительнее, пороки разрослись до размеров чудовищных, разнообразнейшие искусства до такой степени стерли всякие различия между вещами, что ни один мужчина уже не обходился без того, что всегда считалось предметом женского туалета, - ни один, не исключая воинов. Да разве для одного только туалета употребляется нынче зеркало? Ни один порок теперь не обходится без него.

---

[1] Луцилий Младший — друг Сенеки, римский всадник, прокуратор Сицилии, затем Азии, администратор, литератор и поэт. Ему посвящены Письма, О провидении и О природе.

[2] Обычно стоики делили философию на три части: физику, этику и диалектику, или логику. Сенека здесь не принимает во внимание диалектику, видимо, как науку вспомогательную. В самом общем виде мудрость, или философия, определялась в Риме как «знание вещей человеческих и божественных»; эту формулу и имеет в виду Сенека. Человеком и его делами занимается этическая часть философии; необычно здесь определение физики как науки о боге. Однако объяснить его нетрудно: физика, наука о природе, изучает природу и мир как целое; и то и другое, согласно стоическим воззрениям, божественно, ибо внеприродных божеств стоики не признают, а Природа и Космос для них — источники бытия, порядка, целесообразности, провидения, блага и добродетели.

[3] О том, что бог, или боги живут только для себя и не обращают внимания на нашу жизнь, вообще не заботясь о том, что происходит в мире (точнее, в мирах, поскольку их много), но наслаждаются безмятежным блаженством в «междумириях» («интермундиях» по–латыни), — учит эпикурейская философия.

[4] Учение о божественном Промысле, или Провидении — одно из центральных учений стоиков.

[5] О том, что бог создал все раз и навсегда, неизменно и непреложно, — см.: Сенека. О благодеяниях 6, 23, «distatueruntquae non mutarent» По Платону, бог сотворил мир и отправился отдыхать; пока он спит, мир постепенно теряет свое равномерное вращение в правильную сторону, а затем начинает вращаться в противоположную, иррациональным образом и неправильно; на земле в это время все приходит в упадок, живые существа вырождаются, учащаются землетрясения и наводнения, в обществе царят несправедливость, насилие и произвол; бог просыпается и внодь придает вселенной правильное вращение; земная история начинается заново с наивысшей точки расцвета и опять постепенно деградирует до новой вселенской катастрофы и нового обновления. Вероятно, учение древних стоиков о больших периодах мирового развития, каждый из которых заканчивается глобальной катастрофой — мировым пожаром или потопом, — это отголосок платоновского учения. Большинство христианских мыслителей полагали, что бог творит мир не только вначале, как описано в Книге Бытия, но и ежедневно и ежечасно, ибо без его постоянной поддержки ничто не могло бы существовать и мига. Постоянно и непрерывно творит мир бог и у Аристотеля: вечный двигатель (бог, целевая причина, движущая любовью) всегда служит причиной движения от небытия к бытию для всех вещей.

[6] Обе эти точки зрения принадлежат стоикам. О том, что бог — часть мира см., например: Цицерон. О природе богов 1, 33; о том, что бог — это весь мир см., например: Диоген Лаэртский, 7, 148: «Сущностью бога Зенон считает весь мир… (точно так же и Хрисипп… и Посидоний)». Поэтому для древних стоиков богословие («метафизика») не было самостоятельной частью философии (как выделил ее Аристотель), а отождествлялось с физикой.

[7] О том, что бог сам себе необходимость, учат все детерминистские пантеистические системы; то же можно найти, например, у Спинозы. В античности детерминистскому учению стоиков противостояли философские системы, связанные с платонизмом, где бог не тождествен «всему», вселенной, а трансцендентен, находится «поту сторону», за пределами мира. Согласно Платону, бог противоположен необходимости; бог — это благо и цель, начало бытия как порядка, целесообразности и разумности в мире; ему противостоит материя — небытие, начало хаоса, тления, гибели, иррациональности, энтропия; она–то и называется необходимостью. Тем самым в мире властвуют два противоположно направленных начала: божественное — закон и необходимость — энтропия.

[8] Истр — Дунай в нижнем течении, между провинциями Паннонией и Истрией.

[9] Гем — Балканский горный хребет.

[10] Две провинции Галлии: Gallia Cisalpina, от реки По до Ачьп, и Gallia Transalpina (Comata, Braccata, т. е. «по ту сторону Альп», «косматая» и «одетая в штаны» Галлия) — между Рейном, Альпами, Пиренеями и Океаном. Пиренейский полуостров делился на две провинции Испании: Ближняя Испания (Тарракона) и Дальняя Испания (Лузитания и Бетика).

[11] Сказано о муравьях. — Вергилий. Энеида, 4, 404. Пер. С. Ошерова.

[12] Представление о Земле как точке (по сравнению с мировым целым) встречается, в частности, у Плиния. Nat. Hist. 2, 174.

[13] Душа — искорка небесного огня, см.: Цицерон. О государстве, 6, 15.

[14] О краткости морского пути до Индии писал Страбон 2, 3, 6, ссылаясь на Посидония (это место в свое время вдохновило Колумба, см.: О. u. Е. Schoenberger 1990, S. 201).

[15] Считалось, что быстрее всех светил движется Сатурн, см.: Цицерон. О природе богов, 2, 20.

[16] Так учил Аристотель, см.: Метафизика, XII, 6–10.

[17] Деление всех вообще существующих вещей на видимые и невидимые берет начало от Платона (Тимейу 28 а). Для платонизма бог — невидимый ум, совечный умопостигаемому миру и творец видимого мира и души. Для пантеистов–стоиков бог — весьмир, видимый («тело») и невидимый («дух», spiritus). Для креационистов бог — «творец видимых же всех и невидимых» {Символ веры).

[18] «Небо» — так обычно (со времени Платона) назывался мир в целом, вселенная, но также и небо в отличие от земли — все, что выше орбиты Луны (со времени Аристотеля). О том, что во все времена, чему бы ни учили философы, большинство людей считает причиной вещей материю и случай, пишет Платон в Законах.

[19] Так учили эпикурейцы, а до них — атомисты Демокрит и Левкипп.

[20] Аристотель. Метеорологика 341 в 3: «…Почему появляются на небе горящие пламенники, падающие звезды и то, что некоторые называют «головнями» и «козами»…» (Здесь и далее «Метеорологика» в пер. Н. В. Брагинской.)

[21] Последний царь Македонии Персей (род. в 212 г.) был разбит в 168 г. при Пидне римским полководцем Эмилием Павлом Македонским, умер пленником в Альбе два года спустя.

[22] В 14 г. н. э.

[23] Луций Элий Сеян — могущественный временщик, фаворит императора Тиберия, казненный им в 31 г. н. э.

[24] Германик, полностью Гай Юлий Цезарь Нерон Клавдий Германии (это прозвище он получил за победы над германцами) — внучатый племянник императора Августа, отец императора Калигулы, племянник и приемный Сын императора Тиберия, считавшийся его наследником, любимец народа, — умер в 19 г. н. э. в возрасте 34 лет то ли от болезни, то ли — согласно его собственным словам и общественному мнению — от яда и был оплакан всей империей.

[25] Interim existimo: это слово означает, что Сенека выдвигает теоретическую гипотезу, которую надо будет доказать.

[26] Вергилий, Энеида, V, 528.

[27] Имеется в виду, возможно, Метеорологика 341 в 6 слл. Однако пересказ Сенеки неточен.

[28] Canis rubra: Canis — созвездие Большого Пса; самая яркая звезда в нем — Camcula — «собачка», Сириус. Восход этого созвездия в середине июля возвещал наступление самой знойной поры лета, которая поэтому так и называлась «собачками», каникулами, когда из–за жары прекращались занятия в школах. Сириус в римской поэзии традиционно называется «красным»; см.: например, Гораций. Cam., 2, 5, 39.

[29] Огоньки, появлявшиеся в непогоду на корабельных снастях и известные нам как огни святого Эльма, назывались у римлян «огнями Кастора и Поллукса». Считалось, что сами Диоскуры (созвездие Близнецов) слетают с неба на выручку терпящим бедствие морякам и садятся на мачты. Кастор и Поллукс, божественные близнецы Диоскуры — одни из самых древних культовых божеств Греции (еще до дорийского нашествия). Мифология называет их детьми Леды и царя Тиндарея, братьями Елены и Клитемнестры (настоящий их отец — Зевс; Диоскуры и означает «сыновья Зевса»). Они считались укротителями коней, охотниками, воинами, мореплавателями и покровителями соответствующих занятий. Клятва Кастором (mecastor, женская) и Поллуксом (edepol, мужская) были самыми распространенными и у греков и у римлян. В Риме близнецы также чтились, главным образом как покровители мореходов; им был посвящен храм; согласно легенде, они спасли римлян в битве при озере Регилле (496 г. до н. э.).

[30] Гилипп, сын Клеандрида, спартанец. В 415 г. до н. э. сиракузяне, воевавшие против афинян, призвали его в военачальники. Разбил в Италии афинских стратегов Демосфена и Никия.

[31] Об этом знамении пишут также Веллей Патеркул,2, 59, 2 и Плиний, 2,98.

[32] Греческое слово ??? первоначально означает «гумно», круглую площадку, на которой рассыпают зерно для обмолота; площадки эти у греков и римлян всегда круглые, потому что молотит зерно осел или лошадь, привязанные к столбу в центре площадки и волочащие цеп. Затем, в переносном смысле — светлый круг вокруг солнца или луны, «гало» в русской транслиттерации. Лат. corona — «венок, венец».

[33] Гало на небе сравнивались со световыми кругами вокруг лампы уже у перипатетика Стратона (Стобей 1, 28, 1а); Теофраст поясняет это явление, разбирая физические процессы именно в бане (фр. изд. Штейнметц 200, 3).

[34] О радуге см.: Аристотель. Метеорологика, 371 а 18 слл.; Плиний. Еcтественная история, 2,150.

[35] См,: Аристотель. Метеорологика, 371 b 4 сл.; Цицерон. О природе богов, 3, 51.

[36] Овидий. Метаморфозы, 6, 65.

[37] Ср.: Диоген Лаэртский, 7, 152: «Радуга — это отражение света от влажных облаков или же (как говорит Посидоний в «Метеорологии») край солнца или луны, зеркально отраженный, как дуга в росянистом облаке, полом и прозираемом насквозь». Ср. также: Посидоний, фр. 323.

[38] Из пурпурных улиток–багрянок древние получали краски от темно–синей, светло–голубой и фиолетовой до ярко–красной и розовой.

[39] Артемидор Паросский — имеется в виду, вероятно, известный греческий географ Артемидор из Эфеса (род. ок. 100 г. до н. э.), много лет бывший посланником своего города в Риме, автор не дошедших до нас 11 книг Географии. Ср. о нем 7, 13, 1.

[40] Первая теория восходит к Демокриту и Эпикуру, вторая — к пифагорейцам, Аристотелю и древним стоикам.

[41] Римский император Нерон (37–68 гг.), воспитанник Сенеки, сочинял стихи, музыку, трагедии; см.: Тацит. Анналы, 13,3; 14,6; Светоний. Нерон, 52; Дион Кассий. Римская история, 52,29.

[42] Посидоний Апамейский (ок. 135–ок. 50 гг. до н.э.) — философ–стоик, ученик Панэтия, виднейший представитель т. наз. Средней Стои.

[43] Испорченное место. Вергилий в Георгиках говорит о приметах, предвещающих дождь; среди них радуга: «И огромная воду радуга пьет» (1, 380).

[44] См.: Аристотель. Метеорологика, III, 5 (377 а 11) - о том, почему радуга не может быть больше полукруга.

[45] «Наши» у Сенеки всегда означает «стоики».

[46] Георгики, 380.

[47] Жезлы (virgae) — прутья, розги.

[48] Тит Ливий, 28,11; 41, 21; см. также: Цицерон. О государстве, 1, 15.

[49] ???????? от ???? ????? — «рядом с солнцем». О парелиях, или ложных солнцах см.: Аристотель. Метеорологика, 372 all.

[50] Несколько видоизмененная цитата из Вергилия. Георгики, 2, 95. Пер. С. В. Шервинского.

[51] Арат — поэт, грамматик, ученый первой половины III в. до н. э. (род. ок. 315 г. до н. э. в Киликии), друг александрийского поэта Каллимаха. Автор знаменитой дидактической поэмы Явления, посвященной преимущественно астрономии, метеорологике и небесным знамениям. Эту поэму столетиями изучали в грамматических школах, и влияние ее в астрономии было огромным, вплоть до начала нового времени. На латынь поэму Арата переводили Варрон, Цицерон и Германик, на русский язык А. А. Россиус. (См. в связи с данным рассуждением Сенеки ст. 880 сл.).

[52] «Ямы» — bothyni, греч. ???????, ???????, ??????; «пифии», или «бочонки» — pithiae, doliosimiles, греч. ????? — «пифосы», т. е. бочки; «хаемы» — «зияния» — chasmata, греч. ??????? — мн. ч. от «зев, пасть, зияние, бездна». См.: Аристотель. Метеорологика, 342 а 34; также Плиний, 2, 90.

[53] Вергилий. Георгики, 1, 367.

[54] Ср.: Апулей. О мире, 16: Selas autem Graeci uocant incensi aeris lucem; horum pleraque iaculari credas, alia labi, stare alia. Аристотель. О мире, 392 а 2–6; 395 а 31.

[55] Большинство стоиков, предшественников Сенеки, не различали кометы и метеоры.

[56] Ср.: Плиний, 2, 96.

[57] Физика стоиков носит еще более выраженный телеологический характер, чем аристотелевская, в особенности у таких стоических моралистов, как Сенека, для кого Природа тождественна верховному божеству и Промыслу, заботящемуся о человеке и воспитывающему его в добродетели.

[58] Вергилий. Эклоги, 2, 25. Пер. С. В. Шервинского.

[59] Речь, вероятно, идет о дяде знаменитого Сципиона Африканского — победителя Ганнибала. Ср.: Валерий Максим, 4, 4, 10.

[60] Римский сенат выдавал замуж дочерей заслуженных граждан и выдающихся государственных деятелей, если они не дожили до этого или были слишком бедны, чтобы собрать дочерям приданое. Мысль здесь такова: если крупный деятель, проведший много лет на высших должностях в государстве, настолько беден, что не может дать дочери приданого, значит, он не коррумпирован, не взяточник, и породниться с ним — великая честь, стоящая любого приданого.

Книга II (VI) О ГРОМАХ И МОЛНИЯХ

* [1]

Глава I

1. Исследование вселенной подразделяется на изучение небесных, надземных[2] и земных явлений.[3] Первая часть рассматривает природу светил, величину и форму объемлющих мир огней; пытается ответить на вопросы: твердое ли небо и образовано ли оно из плотного и сгущенного вещества, или же из тонкого и разреженного; движет ли оно вселенную, или само движимо чем-то; расположены ли светила ниже него или же укреплены неподвижно в его ткани; каким образом соблюдается чередование времен года; почему солнце движется в обратную небосводу сторону, и на прочие вопросы в том же роде.

2. Вторая часть занимается тем, что находится между небом и землей. Здесь облака, дожди, снега, ветры, землетрясения, молнии,

и ужасающие для сердец человеческих громы,[4] -

словом, все, что происходит в воздухе или производится им; мы называем эти явления надземными, поскольку область их выше земли - самой нижней области вселенной.

Третья часть исследует воды, земли, растения - древесные и травянистые и всякую вообще, выражаясь юридическим языком, находящуюся на земле недвижимость.

3. Ты спросишь, чего ради я поместил землетрясения в тот же раздел, что и громы и молнии? - Дело вот в чем: землетрясение происходит от духа (spiritus);[5] дух же есть приведенный в движение воздух, который проникает под землю, но рассматривать его следует тем не менее не под землей, а там, где ему положено быть по природе.

4. Я скажу тебе и более удивительную вещь: в разделе небесных явлений пойдет речь о земле. - Ты спросишь, почему? - А вот почему. Свойства самой земли мы разберем в своем месте, а именно: широкая ли она и неровная, с беспорядочно расположенными выступами, или же она напоминает по форме мяч, и все ее части пригнаны друг к другу, образуя шар; связывает ли она воды, или, наоборот, воды связывают ее; является ли она сама по себе живым существом, или же она - всего лишь неподвижное и бесчувственное тело, полное дыхания духа (spiritus), но только чужого. Всякий раз как перед нами будут вставать эти и другие подобные вопросы, мы будем относить их в нижний раздел - о земле.

5. Но если возникнет вопрос о расположении земли, о том, в какой части мира она находится, каково ее положение "относительно светил и небосвода, он будет рассматриваться в небесном разделе и займет, если можно так выразиться, более высокое положение.

Глава II

1. Я уже сказал о частях, на которые разделяется все природное вещество; теперь следует сказать кое-что, общее для всех них. И прежде всего следует усвоить, что воздух относится к тем телам, которым свойственно единство.

2. Что это значит, и почему это такая необходимая предпосылка, ты сейчас поймешь. Начну с предметов более возвышенных: есть вещи непрерывные и вещи соединенные, причем соединение есть связь двух смежных тел, а непрерывность - связь частей, между которыми нет промежутков. Единство есть непрерывность без соединения.

3. Не подлежит сомнению - не правда ли? - что из всех тел, какие мы видим или осязаем, какие доступны ощущению или сами способны ощущать, одни - сложные: сплетены, собраны, сколочены или каким-либо иным образом составлены, как например, веревка, зерно, корабль, - другие же не сложные, как дерево или камень. А раз так, то придется тебе признать, что и среди тех тел, которые ускользают от ощущения, а схватываются только мыслью, есть такие, которые отличаются единством.

4. Заметь, между прочим, как я щажу твои уши. Я мог бы избавиться от затруднения, прибегнув к философскому языку и сказать: "объединенные" тела. Но я избавлю тебя от этого, а ты меня за это отблагодари. Как? - А вот как: когда я буду говорить "единое", вспоминай всякий раз, что я имею в виду не число, а природу тела, скрепляемого не внешней силой, а своим собственным единством.[6] К разряду таких тел относится и воздух.

Глава III

1. Мир объемлет все, о чем мы знаем или можем узнать. Это могут быть либо части мира, либо то, что, не сделавшись частью, осталось лишь его материей; ибо всякое естественное рождение (natura), как и всякое создание рук человеческих, требует материи.

2. Объясню, что это значит. Глаз, рука, кости, жилы - это наши части. Материя - соки поедаемой нами пищи, которые пойдут в эти части.[7] Наконец, кровь - это как бы часть нас, которая в то же самое время есть и материя: ведь она участвует в создании других частей, но при этом и сама входит в число тех, что составляют целое тело.[8]

Глава IV

1. Так вот, воздух - часть мира, и притом необходимая. Ибо он связывает небо и землю, разделяет низшие и высшие области мира, одновременно соединяя их. Разделяет, поскольку находится между ними; соединяет, поскольку через его посредство они сообщаются друг с другом: он передает вверх то, что получает от земли, и он же вбирает лучи светил и изливает их вниз, на землю.[9]

2. Как бы частью мира я называю такие вещи, как, например, животные и растения. Род животных и растений в целом есть часть вселенной, поскольку он входит в состав целого и поскольку без них нет вселенной. Но одно животное и одно дерево - это как бы часть, поскольку если оно и погибнет, то, из чего оно выпало, все же останется целым. Что же касается воздуха, то он, как я уже говорил, принадлежит и небу и земле, прирожден тому и другому. Но все, что составляет прирожденную часть чего-либо, обладает единством. Ибо ничто не рождается без единства.

Глава V

1. Земля есть и часть, и материя мира. Почему часть, я думаю, ты не станешь спрашивать: с таким же успехом ты можешь спросить, почему небо часть мира - без земли вселенная может существовать так же мало, как без неба. Но кроме того, земля и материя мира, потому что содержит все то, что составляет питание для всех животных, всех растений, всех звезд.

2. Земля поставляет пищу каждому в отдельности и самому миру, потребляющему так много;[10] земля дает вещества, поддерживающие столько светил, не знающих отдыха день и ночь и ненасытных как в труде, так и в пище. Все, что есть в природе, получает из земли ровно столько, сколько ему нужно для пропитания; а мир раз и навсегда припас столько, сколько ему могло понадобиться навеки. Поясню тебе великую вещь на примере крохотной: яйца содержат ровно столько жидкости, сколько нужно для окончательного формирования животного, которому предстоит вылупиться.

Глава VI

1. Воздух соединен с землей непрерывным образом и прилежит к ней так плотно, что тотчас оказывается везде, где бы земля ни отступила. Он есть часть целого мира; но, с другой стороны, он вбирает все, что испускает земля для пропитания небесных тел, и в этом отношении его следует считать материей, а не частью. Именно это свойство является причиной его непостоянства и волнений.[11]

2. Некоторые[12] полагают, будто он составлен из отдельных частиц, как пыль, и в этом они совершенно не правы. Ибо никогда не может быть упругости в теле, если оно не едино по составу, ибо для того, чтобы оно напряглось, части его должны сообщаться между собой и объединить свои силы. Воздух, если предположить, что он разделяется на атомы, рассеян; а рассеянные тела не могут напрягаться.

3. Напряжение воздуха ты можешь наблюдать, глядя на надутые предметы, отражающие удар; глядя на тяжести, переносимые ветром на большие расстояния; слушая звуки - тихие или громкие в зависимости от того, насколько сжат воздух. А что такое звук, как не напряжение воздуха, сжимаемого ударами языка таким образом, что мы можем его слышать?[13]

4. Да что там - всякий бег, всякое движение - дело напрягшегося воздуха. Он сообщает силу жилам, быстроту бегущим; он, взметенный могучим порывом и закрутившись вихрем, увлекает за собой деревья и леса, поднимает ввысь и ломает целые здания; он возмущает море, само по себе ленивое и неподвижное.

5. А вот примеры помельче. Какое пение возможно без напряжения воздуха? А рога и трубы и те инструменты, которые под нажимом воды издают звук куда более мощный, чем способен произвести человеческий голос, - разве действие их основано не на напряжении воздуха? Вспомни о тех невидимках, что проявляют огромную силу совершенно неприметно: крохотные семена, ничтожные настолько, что помещаются меж двумя плотно соединенными камнями, оказываются достаточно сильны, чтобы опрокидывать громадные валуны и разрушать памятники; мельчайшие и тончайшие корни раскалывают утесы и скалы. А что это такое, как не напряжение воздуха, без которого ничто не имеет силы и против которого все бессильно?

6. Что в воздухе есть единство, можно усмотреть и из того, например, что наши тела не разваливаются. Что держит их, как не воздух (spiritus)? Чем, как не им, приводится в движение наша душа?[14] А что заставляет его двигаться, как не напряжение? Но откуда же взяться напряжению, если нет единства? И откуда взяться единству, если оно не было изначально присуще воздуху? Что заставляет расти плоды и прорастать нежные посевы, что выгоняет из земли зеленые побеги деревьев, что гонит их в вышину и заставляет раскидывать ветви, как не напряжение и единство воздуха (spiritus)?

Глава VII

1. Некоторые расщепляют воздух на удаленные друг от друга частицы, полагая, будто он смешан с пустотой. В доказательство того, что воздух - не тело и что в нем много пустот, они ссылаются на то, как легко движутся в воздухе птицы, на то, что самые крупные предметы проходят сквозь него так же легко, как и самые мелкие.[15]

2. Но они ошибаются. В самом деле, тем же свойством обладает и вода, но в ее единстве никто не станет сомневаться, ибо принимая погружающиеся в нее тела, она всегда течет им навстречу; наши [т. е. стоики] называют это свойство "circumstantia" ("окружением"), а греки - "??????????????". В воздухе оно проявляется точно так же, как в воде - он окружает всякое тело, которое сталкивается с ним. Поэтому придумывать в нем пустоты совершенно ник чему" Но об этом в другой раз.

Глава VIII

1. Не приходится особенно задумываться, чтобы признать существование в природе вещей, наделенных стремительной мощью и большим напором; но ничто не могло бы быть мощным без напряжения, так же как ничто, ей-богу, не могло бы получить напряжения от другого, если бы не было чего-то напряженного самого по себе - точно так же мы говорим, что ничто не могло бы получить движения от другого, если бы не было чего-то самого по себе движущегося. Но что вероятнее всего на свете могло бы иметь напряжение само по себе, как не дух? Кто скажет, что в нем нет напряжения, когда увидит, как сотрясаются земля и горы, стены и дома, большие города со всеми жителями, моря вместе с их берегами?

Глава IX

1. О напряженности воздуха свидетельствует и быстрота его распространения. Глаза наши мгновенно посылают свой взор на много миль; один звук вмиг пронизывает целый город; свет продвигается не постепенно, но одновременно проливается на все вещи.

2. А вода - как могла бы она напрягаться без духа? Ведь ты же не сомневаешься в том, что брызги, вылетающие из-под самой арены цирка и орошающие самые высокие ряды в амфитеатре,[16] летят благодаря напряжению воды? Ни человеческая рука, ни какой метательный снаряд не смогут забросить воду так далеко, как воздух; ему она послушна; он внедряется в нее и заставляет подниматься ввысь; она отваживается на многое, противное ее природе, и, рожденная течь вниз, устремляется вверх.

3. А что ты скажешь о тяжело груженных судах - разве не очевидно, что не вода мешает им утонуть, а воздух? Вода бы расступилась и не смогла бы удержать тяжести, если бы ее саму не сдерживало что-то другое. Если, стоя на берегу, метнуть в пруд диск, он не погрузится, а отскочит; а как бы он отскочил, если бы его не отталкивал воздух?

4. А каким образом голос проходит сквозь стены и преодолевает препятствия,[17] если не благодаря тому, что воздух присутствует также и в твердых телах: он-то и принимает поступающий снаружи звук и выпускает его снова с другой стороны, ибо духом своим он напрягает не только открытые [предметы или части предметов], но и скрытые и недоступные; ясно, что делать это он в состоянии лишь потому, что не разделяется нигде, но соединяется сам с собой даже сквозь такие препятствия, которые, на первый взгляд, разделяют его. Поставьте на его пути стены или высокие горы: сквозь них мы не сможем за ним последовать, но сам-то он пройдет. Ибо для него нет препятствий - препятствия только для нас; сам же он проходит даже сквозь то, что его, по-видимости, рассекает; он не только обтекает и окружает со всех сторон то, что встречается на его пути, но пронизывает насквозь.

Глава X

1. Воздух разлит между сияющим эфиром[18] и землею; он выше, подвижнее и тоньше не только земли, но и воды, но гуще и тяжелее эфира; сам по себе он холодный и темный.[19] Свет и тепло у него заимствованные. Но не на всем своем протяжении он одинаков: он меняется в зависимости оттого, с чем соседствует. Наивысшая его часть - самая сухая и теплая, а потому и самая тонкая - из-за соседства с вечным огнем, с движением стольких светил и с постоянно вращающимся небосводом; нижняя часть его, соседствующая с землей, густая и мрачная, ибо она впитывает земные испарения; срединная часть, по сравнению с верхней и нижней, более умеренная в отношении сухости и тонкости, но холоднее и той и другой.[20]

3. Ибо верхние слои воздуха согреваются жаром расположенных по соседству светил; в нижних слоях тоже тепло; во-первых, от земных испарений, которые несут с собой много тепла; во-вторых, оттого, что солнечные лучи отражаются от земли и таким образом вдвое щедрее обогревают те области, которые успевают пройти, не угаснув, на обратном пути; наконец, и от горячего дыхания всех животных, деревьев и трав, ибо ничто не живет без тепла.

4. Добавь сюда еще и огни - не только зажженные человеком и видимые глазу, но и скрытые под землей; некоторые из них вырываются порой на поверхность, бесчисленное множество постоянно горит в темной глубине. Везде, где воздух плодороден для жизни, в нем есть хоть немного тепла, ибо холод бесплоден, тепло же рождает жизнь. Ну а в более высоких слоях воздуха всегда царит стужа; ибо природа воздуха холодная.

Глава XI

1. Разделенный таким образом, воздух наиболее разнообразен, непостоянен и переменчив в нижней своей части. Поблизости от земли он испытывает больше всего воздействий и сам действует наиболее решительно, все возмущает, сам постоянно возмущаемый; причем не весь он одинаково изменяет свое состояние, но в разных местах по-разному - да и не везде - приходит в беспокойство и смятение.

2. Причиной непостоянства воздуха и происходящих в нем изменений отчасти служит земля: ее положение и обращенность в ту или иную сторону оказывают большое влияние на состояние воздуха; отчасти - движение светил, в первую очередь, конечно, солнца: ведь оно управляет годовым циклом, следом за его круговращением сменяются на земле зимы и лета. Подчиняется [воздух] также луне. Но и все прочие звезды воздействуют на землю и на прилегающий к ней дух (spiritus); их движение по своему пути или назад,[21] их взаимные пересечения посылают на землю то морозы, то дожди, то прочие беспокойства и неприятности.

3. Это было предисловие, необходимое для того, чтобы повести речь о громе, молниях и зарницах. Ведь все это происходит в воздухе, и нужно было разъяснить его природу, чтобы легче было понять, как он может действовать и какие воздействия испытывать.

Глава XII

1. Итак, речь пойдет о трех вещах: о зарницах, молниях и громе,[22] который возникает вместе с двумя первыми, но слышен бывает позже. Зарница - это когда мы видим огонь; молния - когда он действительно летит. Можно сказать, что первая как бы замахивается, угрожая, но не бьет; вторая же бьет и наносит удар в цель.

2. Есть вещи, насчет которых все согласны, и есть вещи спорные. Что касается нашего предмета, то тут все согласны, что все это происходит в облаках или из облаков. Опять-таки все согласны в том, что и зарницы и молнии либо огненные, либо огневидные.

3. Перейдем теперь к спорным вопросам. Одни думают, что огонь всегда содержится в облаках; другие считают, что он возникает там время от времени, и как только возникает, тотчас же испускается в виде молнии. Среди первых - сторонников огненного запаса - тоже нет согласия: на вопрос, откуда взялся этот огонь, каждый указывает свое. Одни говорят, будто солнечные лучи, пронизывая облака и возвращаясь отраженными назад, много раз сталкиваются друг с другом и таким образом зажигают огонь. Анаксагор утверждает, будто огонь сочится из эфира, и с жарко пылающего неба падает вниз множество огненных частиц, которые долго хранятся, заключенные внутри облаков.[23]

4. Аристотель не разделяет мнения, будто огонь скапливается в облаках заранее, полагая, что он выскакивает из облака в тот же момент, как возникает. Мысль его сводится к следующему.[24] Две самые нижние части мира - земля и вода. Обе они выделяют нечто; земные испарения сухи и подобны дыму, они производят ветер, молнию и гром; дыхание вод влажно, оно превращается в дождь и снег.

5. Так вот, сухое испарение земли, из которого получаемся ветер, собравшись в большом количестве, попадает иногда в скопление облаков, которые с силой ударяют его и сжимают с боков, так что оно, вырываясь, в свою очередь ударяет в ближайшие облака. Этот удар сопровождается таким же звукам, какой раздается в наших очагах, когда пламя трещит из-за сырых дров. Здесь дух (spiritus), несущий с собой частицы влаги и сжатый наподобие пузырей, лопается в пламени; точно таким же образом и там дух (spiritus), сжатый при столкновении облаков, не может ни лопнуть, ни отскочить беззвучно.

6. Треск этот получается каждый раз разным оттого, что облака бывают разные: в одних полость больше, в других - меньше. Сжатый воздух, с силой вырывающийся из-под давления, - это тот огонь, который зовется зарницей; напор, зажегший его, сравнительно невелик, он не способен нанести удар и потому безвреден. А видим мы блеск молнии раньше, чем слышим звук потому, что восприятие наших глаз проворнее - оно намного опережает уши.

Глава XIII

1. Ложного мнения придерживается, кто полагает, будто огонь хранится в облаках - в этом можно убедиться на многих примерах. Если огонь падает с неба, то почему не каждый день - ведь небо-то всегда горит одинаково? Далее, они не указали причину, по которой огонь, влекомый природою вверх, стекал бы вниз. Ведь наш земной огонь, из которого летят искры, устроен иначе; искры падают потому, что к ним примешаны некие тяжелые частицы; так что не сам огонь спускается вниз, а нечто другое толкает и влечет его к земле.

2. Но в том чистейшем огне нет никаких подобных примесей, ничего, что тянуло бы его вниз. В противном случае, если бы хоть какая-нибудь частица его выпала, он весь был бы под угрозой, ибо то, из чего могут выпадать кусочки, может и целиком сойти на нет. Далее, они ничего не говорят о том, легкое или тяжелое то, что падает вниз из небесного огня. Легкое? - Но тогда оно не отделится от неба, ибо легкость помешает ему упасть; оно не покинет своего священного места. Тяжелое? - Тогда как оно попало туда, откуда ему якобы нужно упасть?

3. - Так что же получается? - возразят мне. Разве иные огни не летят всегда вниз, к примеру, те самые молнии, о которых мы ведем разговор? - Согласен. Но только они не сами летят - их несет. Некая сила влечет их книзу. А в эфире такой силы нет; там не действует никакое внешнее принуждение, ничто оттуда не вырывается, вообще не происходит ничего не свойственного его природе. Существует порядок вещей, и очищенный огонь, замыкающий мир и получивший в удел наивысшие его области, окружает со всех сторон прекраснейшее из созданий.[25] Сам спускаться он не может, и ничто постороннее не может заставить его спуститься, ибо в эфире нет места никаким телам, которым там быть не положено; а которым положено по порядку, те не спорят между собою.

Глава XIV

1. "Но ведь вы сами, - возразит [наш оппонент], - указывая причины летучих звезд, говорите, что некоторые части воздуха перенимают огонь из более возвышенных областей и так загораются". - Верно, но очень большая разница между утверждением, будто огонь падает из эфира, что противно природе, и словами, что жар от небесного огня передается нижележащим областям. Ибо огонь не падает оттуда, так как этого не может быть, а рождается здесь. Подобное мы можем наблюдать собственными глазами и на земле: когда пожар широко разойдется, некоторые на отшибе стоящие дома сами по себе занимаются огнем, если они долго нагревались; значит, вполне вероятно, чтобы и в верхних слоях воздуха загорались от жара лежащего над ними эфира некоторые частицы, легковоспламенимые по природе. Кроме того, и нижний слой эфира непременно должен быть отчасти подобен воздуху, а верхний слой воздуха - подобен нижнему эфиру, ибо переход между двумя разными [элементами] не совершается внезапно; соседствуя, они смешивают свои свойства постепенно, так что и не решишь, что это: еще воздух или уже эфир.

Глава XV

Некоторые из наших полагают, что воздух, раз он способен превращаться в огонь и воду, не нуждается во внешних причинах для воспламенения: он загорается от собственного движения и, пробиваясь сквозь густую и плотную завесу облаков, не может не производить громкого звука: ведь лопается очень много очень больших полых тел. В свою очередь сопротивление облаков, которые с трудом поддаются напору воздуха, еще сильнее разжигает огонь, однако не оно является его причиной; так, рука может оказать ножу некоторую помощь, но режет-то все-таки нож.

Глава XVI

В чем разница между зарницей и молнией? - Скажу. Зарница - это широко распространившийся огонь, молния - огонь сжатый, запущенный и ударяющий с большим напором. Мы иногда зачерпываем воду, соединив обе руки, и, сжимая ее с обеих сторон ладонями, выдавливаем сильной струей, как из насоса. Представь себе, что нечто подобное происходит и там: тесно прижатые друг к другу облака выдавливают оказавшийся между ними дух (spiritus), тем самым и воспламеняя его и запуская, как запускает снаряд метательная машина; и ведь баллисты и скорпионы[26] тоже выпускают снаряды с громким звуком.

Глава XVII

Некоторые[27] полагают, что огненный дух (spiritus) издает звук тогда, когда проходит сквозь холодное или влажное. В самом деле, раскаленное железо нельзя намочить беззвучно: когда горячий слиток опускается в воду, он остывает с чрезвычайно громким шипением. Именно так, по утверждению Анаксимена, воздух, нападающий на облака, производит гром, и пока он борется, прокладывая себе дорогу сквозь препятствия и тесные разрывы между ними, он воспламеняется от самого этого движения.

Глава XVIII

Анаксимандр[28] возводил все эти явления к [движению] духа (ad spiritum). Он говорит, что гром есть звук удара по облаку. Почему гром гремит по-разному? - Потому что и удары бывают разные. Почему бывает гром с ясного неба? - Потому что и тогда движущемуся духу (spiritus) приходится иногда проходить сквозь сгустившиеся скопления воздуха и разрывать их. А почему иногда гром гремит, а огонь не сверкает? - Потому что слабого движения воздуха могло не хватить для воспламенения, для звука же хватило. Что же такое само сверкание? - Это удар [по облаку] внезапно обрушившегося, но разлетающегося в разные стороны воздуха, порождающий медленный и слабый огонь, не способный уйти далеко. Что такое молния? - Движение более густого и с большей силой направленного воздуха.

Глава XIX

Анаксагор говорит, что дело происходит так: некая сила спускается из эфира вниз. Таким образом огонь попадает в холодные облака и издает звук; когда же он разрывает их и проходит насквозь, он сверкает; причем когда огня меньше, получаются зарницы, когда больше - молнии.

Глава XX

1. Диоген Аполлонийский[29] говорит, что гром иногда производится огнем, а иногда - движением духа (spiritu); огонь производит те раскаты грома, которым сам же и предшествует, возвещая об их появлении; движение воздуха производит раскаты, которые грохочут без вспышки.

2. Я согласен, что и гром, и молния бывают иногда друг без друга, но дело не в том, что они друг от друга независимы, а в том, что они могут друг в друга переходить. Всякий признает, что дух (spiritus), с большой силой устремляющийся вперед, произведет звук, а затем и огонь. А кто не согласится с тем, что огонь может иногда прорваться внутрь облаков, а выскочить из них будет уже не в силах: при большом скоплении облаков он пробьется сквозь часть их, а остальными будет задержан? Так что огонь перейдет в движение воздуха (spiritus), утратив сверкание, а дух, прокладывая себе дорогу с яростной силой, воспламенит все вокруг.

3. Прибавь к этому также и то, что молния непременно должна и перед собой толкать и гнать вперед воздух (spiritus), и сзади за собой увлекать его, создавая ветер, ведь она с огромной силой ударяет по воздуху. Именно поэтому всякий предмет, прежде чей в него попадает молния, дрожит, сотрясаемый ветром, - тем самым, который огонь гонит перед собою.

Глава XXI

1. Теперь мы оставим наших наставников и двинемся дальше сами - от признанных мнений перейдем к спорным. Что признано? - Что молния - это огонь, и зарница - тоже, ибо она есть не что иное, как пламя, которое стало бы молнией, если бы у него было побольше сил; различаются они не природой, а напором.[30] 2. Что это - огонь, свидетельствует цвет, какого ни у чего, кроме огня, не бывает. О том же свидетельствует и действие: из-за молнии не раз возникали большие пожары; дотла сгорали леса и городские кварталы; можно видеть предметы, обугленные молнией, хотя она и не попала прямо в них; другие бывают покрыты чем-то вроде сажи. А как иначе объяснить, что от всех пораженных, молнией предметов пахнет серой?

3. Итак, ясно, что и молния и зарница - это огонь, и отличаются они друг от друга лишь своим движением, а именно: зарница есть молния, не достигшая земли, и наоборот - молния есть долетевшая до земли зарница.

4. Я так долго повторяю одно и то же не из любви к празднословию, а чтобы лучше показать их родство, ибо они одной природы и одного характера. Зарница - это почти молния. Обернем это высказывание: молния - это чуть больше, чем зарница.

Глава XXII

1. Раз мы установили, что обе интересующие нас вещи суть огонь, посмотрим, как возникает огонь у нас на земле: так же он будет возникать и там, наверху. Обычно он получается двумя способами: либо высекается из камня, либо добывается трением, когда, например, долго трут друг об друга два куска дерева; для этого подходит не всякая древесина - годятся для выманивания огня лавр, плющ и некоторые другие породы, известные пастухам.

2. Таким образом, вполне возможно, что и облака производят огонь тем же самым способом: в результате соударения или трения. Вспомним, с какой силой обрушиваются бури, с каким напором закручиваются вихри; все, что попадается им навстречу, они разбивают вдребезги или захватывают с собой, отшвыривая на большие расстояния.

3. Что же удивляться, если такая огромная сила высекает огонь - из себя самой или из чего-то другого? Ты ведь понимаешь, как сильно должны будут раскалиться от трения тела, соприкасающиеся с ее движением. Поверить в воспламеняющую силу бурь и вихрей нетрудно - ведь общепризнано, что такою же силой в огромной мере обладают и светила.

Глава XXIII

1. Но вполне возможно, что когда ветер и не очень сильно гонит и теснит облака, ударяя их друг об друга, из них высекается огонь, который вспыхивает, но не летит дальше; ибо для того, чтобы получилась зарница, нужно меньше силы, чем для молнии.

2. Выше мы разобрали, как нагреваются и загораются подвергшиеся трению тела. Но вполне вероятно, что может загореться и сам по себе воздух, способный обращаться в пламя, когда он трется сам о себя изо всех сил, то есть тогда, когда он превращается в ветер; в нем загорается пламя недолговечное и быстро угасающее, ибо оно рождается не из твердого вещества, в каком могло бы долго поддерживаться. Так что оно длится ровно столько времени, сколько успевает пройти расстояния: ведь оно пускается в путь без пищи.

Глава XXIV

1. "Однако вы же сами говорите, - возразит [наш оппонент], - что огонь по природе своей должен стремиться вверх; тогда как же молния устремляется к земле? Значит, то, что вы сказали об огне, неверно, и ему равно свойственно и подниматься, и опускаться". - И то и другое может быть верно одновременно. В самом деле, по природе огонь стремится вертикально вверх,[31] и если ничто ему не мешает, то поднимается - точно так же, как вода падает вниз; но если появится какая-то внешняя сила, которая погонит воду в обратном направлении, то она устремится туда, откуда раньше пролилась дождем.

2. Так вот, молния устремляется вниз под действием той же необходимости, что вода - вверх. С огнем здесь происходит то же самое, что может произойти с деревом, если взять его за верхушку и согнуть так, чтобы она смотрела в землю, а если деревцо молодое, той упиралась бы в нее; но как только ты отпустишь его, верхушка встанет на свое место. А потому не следует усматривать свойство[32] вещи в том, что она делает не по своей воле.

3. Если ты позволишь огню идти куда ему хочется, он ринется назад, к небу - месту[33] всего наилегчайшего; но когда что-то ударяет в него и заставляет свернуть в сторону от цели - тогда это не природа его, а его рабство.

Глава XXV

"Ты говоришь, - возразят мне, - будто облака вследствие трения производят огонь; но ведь они влажные, даже просто мокрые; как же они могут породить огонь? С такой же вероятностью он может родиться из воды".

Глава XXVI

1. Он рождается из облака. Во-первых, в облаках не вода, а сгущенный воздух, из которого вот-вот должна получиться вода, - еще не превратившийся в воду, но уже близкий к этому и готовый. Не следует думать, будто вода постепенно собирается в облаке и время от времени проливается: она падает сразу, как только образуется.

2. Во-вторых, даже если я соглашусь, что облако влажно и наполнено скопившейся в нем водой, все равно ничто не мешает огню возникать и из влажного, более того - из самой влаги, чему ты, наверное, еще больше удивишься. Некоторые вообще утверждали, что ничто не может превратиться в огонь, прежде чем не превратится в воду.[34] Следовательно, облако может загореться с какой-то одной стороны, и содержащейся в нем воде ничего при этом не сделается: так часто бывает, что полено с одного конца горит, а с другого сочится влагой.

3. Я вовсе не хочу этим сказать, что огонь и вода не противоположны и не уничтожают друг друга; нет, просто огонь побеждает влагу там, где он сильнее; и наоборот, где больше оказывается воды, там бессилен огонь; так, не загораются зеленые ветки деревьев. Так что важно лишь, сколько в облаке воды; небольшое ее количество не помешает огню и не сможет ему противиться.

4. А что? На памяти наших предков, как рассказывает Посидоний,[35] поднялся в Эгейском море новый остров.[36] В течение дня море пенилось и из глубины вырывался дым. Только ночью стало видно пламя; оно не горело непрерывно, а вспыхивало через определенные промежутки времени, наподобие молний, всякий раз, как подводный огонь преодолевал тяжесть лежащей над ним морской воды.

5. Потом полетели камни и обломки скал, частью нетронутые - движением воздуха (spiritus) их выбросило до того, как они сгорели, - частью изъеденные огнем и легкие, как пемза. Последней выскочила вершина сожженной горы. Позже она поднялась повыше, и скала разрослась до размеров острова.

6. Такой же случай произошел еще раз уже на нашей памяти, в консульство Валерия Азиатика.[37] - Для чего я привел этот рассказ? - Чтобы показать, что пламя не угасло, несмотря на разлитое над ним море, что огромная толща воды при всей своей тяжести не задавила его и не помешала выйти наружу; а была там глубина в двести футов, как передает слушатель Посидония Асклепиодот,[38] и сквозь нее прорвался огонь, раздвинув воды.

7. Но если даже эта безмерная громада вод не смогла погасить рвущийся снизу огонь, то насколько менее способна помешать огню тонкая, росная влага облаков? Более того: она не только не мешает, но напротив, способствует появлению огней; мы же видим, что они вспыхивают, только когда небо нахмурится, - при ясном небе молний не бывает. В светлый день или ночью при чистом небе их не приходится бояться - только в темную облачную погоду.

8. - А разве не бывает иногда зарниц в спокойные ночи, когда видны звезды? - Да, но знай, что там, откуда исходит блеск, есть облака, только земная выпуклость не позволяет нам их увидеть.

9. Прибавь к этому, что иногда облака опускаются очень низко, трутся друг об друга и испускают огонь, который летит вверх; мы видим его в ясной и чистой части неба, но образуется он в отнюдь не в чистой.

Глава XXVII

1. Некоторые различают несколько видов грома;[39] один из них - низкий гул, гудение, рокотание, такое, какое обычно предшествует землетрясению, когда воет запертый [в недрах земли] ветер. Вот от чего, по их мнению, оно происходит. Когда движущийся воздух (spiritus) окажется заключен между облаками, он кружится внутри их полостей, издавая глухой, ровный и непрерывный звук, похожий на мычание, в особенности когда преграждающие ему выход облака влажны; поэтому гром такого рода бывает обычно предвестником дождей.

3. Другой род грома - резкий, но не звучный, а скорее, я бы сказал, жестко-неприятно-пронзительный: такой звук мы слышим, когда мяч [из бычьего пузыря] лопается, ударившись о чью-нибудь голову. Такой гром раздается, когда лопается большое, надутое, как шар, облако, выпуская распиравший его дух (spiritus). Вот это и есть собственно громовый удар, внезапный и мощный. От него люди падают замертво; некоторые, правда, остаются в живых, но пребывают в оцепенении и совершенно не в себе; мы зовем их "пораженными громом" или "тронутыми": ум их стронут со своего места этим небесным звуком.

4. Гром может получаться еще и таким образом: воздух, заключенный в полом облаке и разредившийся от собственного своего движения, расширяется; ему теперь нужно больше места, и он ударяет [в стенки] заключающего его облака, издавая звук. А что? Руки, ударившись друг об друга, издают хлопок; разве не могут произвести такой же звук ударившиеся друг о друга облака, только более громкий, поскольку соударяющиеся [предметы] чрезвычайно велики?

Глава XXVIII

1. "Нам случается видеть, - скажет [мой оппонент], - как облака ударяются о горы, а звука нет".

— Прежде всего, звук получается не от всякого соударения - предметы должны быть расположены подобающим образом. Стукни рука об руку тыльными сторонами - никакого хлопка не получится; а если ударишь ладонью о ладонь, получится хлопок; к тому же звуки будут получаться совсем разные в зависимости от того, будешь ли ты хлопать согнутыми в горсть ладонями или распрямленными. Кроме того, чтобы раздался звук, нужно, чтобы облака не просто двигались, но стремительно и с большим напором неслись вперед.

2. Ну и наконец, гора не раскалывает облако, а постепенно разделяет его, отделяя часть за частью по мере того, как оно с ней поравняется. Да ведь и надутый пузырь не всегда издает звук, когда выпускает воздух: если разрезать его ножом, уши не воспримут ни звука; чтобы он зазвучал, надо разорвать его, а не разрезать. То же самое относится и к облакам: они звучат, только если лопнут под большим нажимом. Добавь к этому еще и то, что облака, гонимые ветром на горы, не ломаются, а обволакивают их и разделяются на множество частей отдельными выступами горы, деревьями и их ветвями, кустарниками, острыми торчащими скалами, так что весь воздух, какой в них есть, выходит в разные стороны; а зашуметь он может, только если вырвется весь сразу.

3. Чтобы понять это, вспомни, что ветер, рассекаемый стоящим на его пути деревом, свистит, а не гремит; чтобы раздался звук, какой мы слышим при громе, нужен очень мощный удар, и надо, чтобы все скопление воздуха вырвалось наружу одновременно.

Глава XXIX

Кроме того, воздух по природе подходит для произведения звуков. В самом деле, что такое голос, или звук, как не подучивший удар [и устремленный вперед] воздух (spiritus)? Итак, нужно, чтобы сошлись с двух сторон облака, причем облака полые и натянутые. Ты ведь замечал, насколько пустые предметы звучнее полных, а натянутые - дряблых. Тимпаны и кимвалы одинаково звучны: первые ударяют по сопротивляющемуся воздуху по ту сторону [туго натянутой кожи]; вторые звенят не потому, что сделаны из меди, а потому, что она полая.

Глава XXX

1. Некоторые, в том числе Асклепиодот, считают, что гром и молния могут высекаться и при соударении некоторых других тел. Однажды загорелась великим огнем Этна, извергла огромное количество горящего песка, пепел затмил дневной свет, внезапная ночь устрашила народы. Говорят, тогда много было громов и молний, получавшихся из соударения сухих тел, а не облаков, ибо малоправдоподобно, чтобы там, в столь раскаленном воздухе, были какие-нибудь облака.

2. Некогда Камбис послал войско к Аммону;[40] на него, как снег, посыпался взметенный Австром[41] песок, покрыл его и замел; похоже, что и тогда были гром и молния, вызванные трением и соударением песчинок.

3. Такое мнение отнюдь не противоречит нашему положению. Ведь мы сказали, что земля испускает тела и той и другой природы, так что в воздухе носятся и сухие и влажные [частицы]; и когда случится им составить облако, оно, конечно, получается тверже и плотнее, чем если бы оно соткалось из одного только духа (spiritus). Такое облако может лопнуть с громким звуком.

4. Эти [частицы] - появились ли они в воздухе вместе с дымом пожаров, или были взметены с земли ветром - непременно должны прежде составить облако, и лишь потом могут произвести звук. Облако же может составиться как из влажных, так и из сухих [частиц], ибо облако, как я уже сказал, есть сгущение плотного воздуха.

Глава XXXI

1, Что касается прочих свойств молнии, то дела ее, если присмотришься к ним внимательно, поистине удивительны и не оставляют никаких сомнений в ее божественном происхождении и редком могуществе. Серебро, запертое в шкатулке, оказывается расплавленным, причем на шкатулке не остается ни следа, ни царапины; меч становится жидким в ножнах и с неповрежденного древка копья по капле стекает все железо; когда молния расколет винную бочку, вино стоит, не разливаясь, впрочем, однако, не долее трех дней.[42]

2. Примечательно также то, что у всех пораженных молнией людей и животных голова смотрит в ту сторону, где вышла молния, а когда бывают поражены деревья, щепки летят навстречу молнии. Более того: у ядовитых змей и других смертоносных животных от удара молнии пропадает яд. Спрашивается, откуда я это знаю? - В ядовитых телах не заводятся черви; но, пораженные молнией, они уже через несколько дней кишат червями.

Глава XXXII

1. А разве не удивительно, что молнии предсказывают будущее,[43] причем не указывают только на одно какое-нибудь событие, но часто возвещают длинную череду грядущих судеб, и знаки их при этом куда яснее и очевиднее писаных?

2. На этот счет существует разногласие между нами и этрусками, достигшими наивысшей премудрости в науке толкования молний:[44] мы считаем, что молния вылетает потому, что столкнулись облака; они полагают, что облака сталкиваются для того, чтобы вылетела молния; ибо они возводят все непосредственно к богу, и с их точки зрения все происходящее не потому является знамением, что происходит, а, напротив, происходит для того, чтобы служить знамением. Но так или иначе, происходят-то они все равно тем же самым образом - является ли знаменование будущего их целью или их следствием.

3. - Но как же могут они быть знамениями, если не посылаются специально для этого? - А так же как птицы предвещают нам удачу, пролетая справа, или неудачу, пролетая слева от нас, хотя никто не посылал их специально для того, чтобы они попались нам на глаза.

— Но птиц тоже послал бог. - По-твоему, он выходит каким-то бездельником, занятым пустяками, если он входит в подробности каждого сна, располагает каждый раз внутренности [для гадания].

4. Тем не менее все это действительно совершается божественной властью, хотя бог и не управляет птичьими крыльями и не складывает в определенный рисунок внутренности каждой скотины под самым топором. Последовательность судеб разворачивается иначе: она повсюду посылает вперед указания на грядущее, из которых одни внятны нам, а другие неизвестны. Все, что происходит, есть знак какой-либо будущей вещи. Нельзя предугадать случайного, беспорядочного, бессмысленного; но все, в чем есть порядок, доступно предсказанию.

5. - Но отчего же только орел да ворон, и еще очень немногие птицы удостоились чести предрекать великие события, а все остальные не имеют пророческого голоса в предсказаниях? - Оттого, что некоторые [знаки] еще не освоены искусством [гадания], а некоторые и вовсе не могут быть освоены, так как слишком далеки от нашего образа жизни. А вообще-то нет такого животного, встреча с которым не предсказывала бы чего-нибудь. Но мы, конечно, отмечаем не все знаки, а лишь некоторые.

6. Гадание - дело наблюдателя, и зависит оно от того, кто обратит [на какие-либо знаки] внимание. Так что есть и такие, которые остаются незамеченными.

7. Наблюдения халдеев установили силу пяти звезд;[45] так неужели ты решишь из-за этого, что столько тысяч других звезд светят просто так? Отчего так часто вкрадываются ошибки в расчеты астрологов, как не оттого, что они препоручают нас немногим светилам, в то время как каждая из находящихся над нами звезд заявляет свои права на какую-то часть нас? Может быть, конечно, более низкие светила оказывают на нас более непосредственное воздействие; а поскольку они часто меняют свое движение, то и на нас влияют по-разному.

8. Однако и неподвижные, или кажущиеся неподвижными из-за скорости, равной скорости [вращения] вселенной, звезды также имеют власть распоряжаться нами. Каждая из них имеет свою сферу влияния, и действуют они, распределив между собою обязанности; но узнать, в чем именно их влияние заключается, гораздо труднее, чем отрицать его вообще.

Глава XXXIII

Однако вернемся к молниям. Молниеведение делится на три части: наблюдение, истолкование, умилостивление. Первая часть занимается формой молнии, вторая - собственно гаданием, третья - умилостивлением богов, к которым при доброй молнии следует обращаться с просьбами, при недоброй - с заклинаниями, а именно с просьбами исполнить обещанное или с заклинаниями не исполнять угроз.

Глава XXXIV

1. Молнию считают наивысшим из знамений, потому что она своим вмешательством лишает силы все прочие. То, что возвестила она, непреложно, даже если другой знак укажет на что-то иное; любая угроза, возвещенная внутренностями или птицами, снимается, если молния будет благоприятная; напротив, того, что предвещает молния, не опровергнут никакие последующие гадания по птицам или по внутренностям.

2. В этом, мне кажется, люди заблуждаются. Почему? - Потому что не бывает более и менее истинной истины. Если птицы предрекли будущее, то молния не может свести на нет это предсказание, - в противном случае они не предрекли будущего. Ибо я здесь сравниваю не птицу с молнией, а два знака истины, которые равны, если оба обозначают истину. Так что если вмешательство молнии опровергнет то, на что указывали прежде птицегадание или [рисунок] внутренностей, значит, плохо рассмотрели внутренности, неправильно гадали по птицам. Ведь тут не важно, что больше, что могущественнее по природе; если и то и другое - знак истины, то в этом отношении они равны между собой.

3. Если ты скажешь, что пламя сильнее дыма, ты будешь прав; но как знаки, указывающие на огонь, они равносильны. Поэтому если мне скажут: "Всякий раз, когда внутренности будут указывать на одно, а молния на другое, доверять следует больше молнии", - я, пожалуй, соглашусь. Но если скажут: "Первое гадание предсказало истину, но удар молнии,уничтожил его и утвердил свою истину", - это будет неверно. Почему? - Потому что неважно, сколько было гаданий. Судьба одна; если мы правильно поняли что-то при первом гадании, его не отменит второе.

4. Так что неважно, будет ли то, посредством чего мы вопрошаем [будущее], одна и та же вещь или разные: то, о чем мы вопрошаем, одно и то же. Молния не в силах изменить судьбу. Отчего? Оттого, что сама молния - часть судьбы.

Глава XXXV

1. - Хорошо, но если судьба неизменна, к чему же тогда молитвы и обряды умилостивления? - Позволь мне примкнуть к суровой школе тех, кто смеется надо всем этим[46] как над попытками утешить удрученную душу.

2. Не так вершится воля судеб, нельзя растрогать их мольбою. Свернуть со своего пути не заставит их ни сострадание, ни благодарность. Однажды вступив на свой необратимый путь, они текут, повинуясь предопределению. Как вода в быстрых потоках не возвращается вспять и ни на миг не останавливается, ибо набегающие сзади струи толкают те, что впереди, - так вечная череда сменяющих друг друга вещей крутит колесо судеб, и первый закон для них - не отступать от предрешенного.

Глава XXXVI

— Что же ты разумеешь под судьбой? - Разумею необходимость всех вещей и действий, которую никакой силе не разорвать. Если ты думаешь, что ее можно умолить, принеся в жертву голову белоснежной[47] овечки, ты не понимаешь, что такое божественное. Вы ведь и сами все согласны, что мудрец не может изменить своего решения; так что ж говорить о боге: ибо в то время как мудрец знает, что лучше всего для настоящего, для божества все [времена] - настоящее.

Глава XXXVII

1. Теперь я хочу привести аргументы тех, кто считает нужным заклинать молнии и не сомневается в пользе умилостивительных обрядов, способных, по их мнению, иногда отвратить опасность, иногда - уменьшить ее, иногда отсрочить.

2. Что из этого следует, я разъясню немного позже, покамест же замечу, что такая точка зрения совпадает с нашей,[48] ибо мы тоже считаем, отнюдь не покушаясь на власть и могущество судеб, что обеты приносят пользу. Дело в том, что бессмертные боги оставили кое-что в подвешенном состоянии, с тем чтобы обратить это ко благу, если будут вознесены к богам молитвы, если будут приняты обеты; так что это получается не наперекор судьбе - оно само заключается в судьбе.

3. "Либо будет, либо нет: если что-то будет, так оно будет, даже если ты не дашь обета; а если не будет, то не заставишь его быть никакими обетами" - [так могут мне] возразить. - Это неправильное умозаключение, ибо в нем опущено среднее условие, а именно: это будет, если будут прежде даны обеты.

Глава XXXVIII

1. "Значит, - скажет [мой оппонент], - в судьбу необходимо должно быть включено также и то, дашь ли ты обеты или нет". - Представь себе, я протягиваю тебе руку в знак согласия и признаю, что да, в судьбу включено также и то, чтобы обеты были обязательно даны; и потому они будут даны.

2. Этому человеку судьба - стать красноречивым, но при условии, что он выучится словесности; но в той же самой судьбе предусмотрено, чтобы он учился словесности; и потому ему придется-таки учиться. Этот станет богат, но при условии, что отправится на корабле за море; но та же самая судьба, которая обещает ему солидное состояние, требует, чтобы он к тому же отправился в плавание; и потому он отправится. Точно так же обстоит, по-моему, дело и с умилостивительными обрядами: человек избежит опасности, если умилостивит божество, пославшее ему угрозу; но то, что он умилостивит его, также включено в порядок судьбы; и потому он станет приносить умилостивительные жертвы.

3. Рассуждения, подобные этому, обычно предлагают нам как доказательство того, что воле нашей ничего не остается делать и всеми действиями распоряжается судьба. В своем месте, когда речь пойдет об этом, я объясню, каким образом кое-что остается все-таки и на долю человеческого решения, не уменьшая этим прав судьбы. Теперь же я объяснил то, о чем у нас идет речь, а именно, каким образом молитвы и жертвы могут предотвращать опасности, возвещенные в знамениях, если существует определенный порядок судеб: они не борются с судьбой, но сами включены в ее закон.

4. - "Так для чего же тогда нужен мне гаруспик? - можешь ты меня спросить. - Ведь мне так и так придется умилостивлять богов, раз это судьба, без всякого его совета". - Он нужен для того, что он исполняет волю судьбы. Так здоровьем своим ты обязан судьбе, но обязан также отчасти и врачу, ибо этот дар судьбы попадает к нам через его руки.

Глава XXXIX

1. Цецина[49] различает три рода молний: советующая, утверждающая и [указывающая на] положение [дел].[50] Советующая молния случается до самого события, но после того, как оно задумано, и удар ее советует замыслившим либо исполнить задуманное, либо отказаться от этого. Утверждающая молния бывает, когда дело уже сделано, и возвещает, добром оно обернется или злом.

2. [Указывающая на] положение [дел] молния ударяет, когда все спокойны, никаких действий не предпринимают и не замышляют;

она несет угрозу, обещание или предупреждение. Цецина называет ее предупреждающей,[51] но я не вижу, чем она отличается от советующей: ведь тот, кто предупреждает, тоже дает тем самым совет.

3. Впрочем, некоторое ее отличие от советующей молнии можно усмотреть вот в чем: эта последняя убеждает нас в чем-либо или разубеждает; первая же просто предлагает избежать надвигающейся опасности, боимся ли мы пожара, предательства близких или заговора рабов.

4. А я вижу и еще одно различие между ними: советующей молния бывает для того, кто замышляет что-либо; предупреждающей - для того, кто ничего не замышляет; таким образом, каждая имеет свою особенность: одна склоняет в какую-либо сторону колеблющихся; другая - загодя предупреждает.

Глава XL

1. [По поводу Цециновой классификации я должен сказать] прежде всего, что не молнии делятся на три рода, а их значения. Ибо сами молнии делятся по родам иначе: пронзающая, раскалывающая, сжигающая.[52] Пронзающая молния состоит из тончайшего пламени, и благодаря чистой и беспримесной тонкости пламени ей доступны самые тесные проходы.

2. Разбивающая молния круглая, и к составу ее примешайо немного сжатого и бурного воздуха (spiritus). В то время как первая молния выходит из того же отверстия, в какое вошла, вторая распространяется вширь и разрывает то, во что она ударила, а не пронзает.

3. Третий род молнии, сжигающий, содержит в себе много земного и более огненного, нежели пламенного; поэтому на пораженных такой молнией [предметах] остаются большие отметины, как от огня. Правда, без огня не обходится ни одна молния, но собственно огненной мы называем именно эту, ибо то, что поражено ею, хранит отчетливые следы жара, сгорает или покрывается копотью.

4. Жечь она может по-разному: либо обдает жаром и наносит легкие повреждения; либо сжигает дотла; либо воспламеняет. Собственно, жжет она в любом случае, но это жжение различается по роду и способу: то, что сгорает дотла, непременно также и горит, но то, что горит, не обязательно сжигается дотла.

5. Далее, то, что воспламенилось, могло гореть только слегка, от мимолетного соприкосновения согнем; всякий знает также, что можно гореть, не воспламеняясь, но не может воспламениться то, что не горит. Ну и наконец, последнее: можно сгореть дотла, не воспламенившись, и можно воспламениться, но при этом не сгореть.

6. Теперь перейду к следующему роду молнии; пораженные ею [предметы] оказываются закопченными; она либо окрашивает их, либо обесцвечивает. Разница, на мой взгляд, заключается в следующем: обесцвечивается то, у чего цвет повреждается, а не меняется; окрашивается то, поверхность чего становится иной, чем была - голубой, например, черной или бледной.

Глава XLI

1. До сих пор представления этрусков совпадают с мнением философов. Расходятся же они вот в чем: этруски говорят, что молнии посылает Юпитер, и вручают ему три разновидности этого метательного оружия.[53] Первую Юпитер посылает по собственному усмотрению, ни с кем не советуясь, как предупреждение; характер у нее вполне мирный. Вторую тоже посылает Юпитер, но по решению совета, созвав прежде двенадцать богов; эта молния тоже делает иногда что-нибудь хорошее, не без того, однако, чтобы навредить: даром она никогда не приносит пользы.

2. Третий метательный снаряд посылает тоже Юпитер, но тут он привлекает для совета всех тех богов, которых этруски зовут " вышними" и "скрытыми";[54] эта молния разрушает все, во что попадает, и, в частности, изменяет положение дел, как частных, так и общественных, существовавшее, когда она ударила; огонь ведь никогда ничего не оставляет как было.

Глава XLII

1. На первый взгляд кажется, что древность, со всеми подобными представлениями, ошибалась. В самом деле, что может быть наивнее веры, будто Юпитер из туч мечет молнии, поражая колонны, деревья, а порой и собственные свои статуи; убивает безвинную скотину, оставляя безнаказанными святотатцев, убийц, поджигателей; призывает на совет богов, как будто у самого Юпитера ума недостаточно? Будто сам по себе он пускает мирные и радостные молнии, для того же, чтобы запустить зловредную и губительную, необходимо участие целой толпы божеств?

2. Если ты спросишь моего мнения, я скажу тебе так: вряд ли тупоумие древних было так велико, чтобы они считали Юпитера несправедливым или недостаточно разумным. Он мечет молнии, которые поражают невинных, минуя злодеев; так что же, он не захотел бросать их более справедливым образом или просто не сумел?

3. Что именно хотели сказать этим древние? Мудрейшие мужи решили, что для обуздания невежественных душ необходим страх неотвратимого [наказания];[55] мы должны бояться чего-то, что выше нас. При столь дерзком разгуле преступности полезна было, чтобы существовало нечто, с чем никто и не мечтал бы помериться силами; и вот для устрашения тех, кого лишь угроза может заставить полюбить честность, они поместили над нашими головами карающего судию, причем вооруженного.

Глава XLIII

1. Но почему же Юпитер один посылает мирную молнию, а по совету и решению остальных богов - губительную? - А потому, считали они, что творить милость может и один Юпитер, то есть царь, карать же он может только по решению многих.

2. Пусть усвоят этот урок те, кому досталась большая власть над людьми: пусть не мечут молний, не посоветовавшись; пусть призовут многих, выслушают их мнения, пусть будут умеренны в карах, помня о том, что даже Юпитер не выносит решения в одиночку там, где нужно разить.

Глава XLIV

1. Едва ли древние были настолько неразумны, чтобы полагать, будто Юпитер меняет виды своего оружия. Такое представление прилично только поэтической вольности:

Молния есть и другая, полегче; десница Киклопов[56]

Меньше вложила в нее свирепости, пламени, гнева;

Боги зовут ее "добрым копьем" (вторым у Зевеса).[57]

Но те превосходнейшие мужи не впадали в подобное заблуждение и не думали, что Юпитер пользуется то тяжкими молниями, то более легкими и игрушечными. Просто они захотели преподать урок тем, кто должен поражать карающей молнией человеческие прегрешения: не все следует наказывать одинаково; одних достаточно слегка шлепнуть, других надо пришибить на месте и искоренить, третьим хватит предостережения.

Глава XLV

1. Не верили они и в то, будто молнии мечет собственной своей рукой такой Юпитер, какому мы поклоняемся [в священных изображениях] на Капитолии и в других храмах. Они подразумевали того же Юпитера, что и мы, правителя и хранителя вселенной, душу и дух мира, владыку и создателя мироздания. Ему подходит любое имя.[58]

2. Хочешь, назови его Судьбой - не ошибешься; все на свете зависит от него, он - причина причин. Если угодно, называй его Провидением, и будешь прав; именно его провидением соблюдается этот мир, дабы без помех шел он к своей цели и совершал все свои отправления. Хочешь, зови его Природой; и тут не погрешишь против истины; именно он породил все, его духом мы живы.[59] А хочешь, зови его Миром, и тут ты не обманешься; ибо он - это все, что ты видишь, все это целое; он присутствует во всех своих частях, поддерживая их существование и свое собственное. То же самое думали о нем этруски; они утверждали, что молнии посылаются Юпитером, ибо знали, что без него ничего не совершается.

Глава XLVI

Но почему же Юпитер поражает невинных и не трогает тех, кого следовало бы поразить? - Этот вопрос слишком серьезен, чтобы разбирать его мимоходом; мы займемся им в свое время и в своем месте. Покамест же я скажу только, что молнии посылаются не [непосредственно] Юпитером, но все [в мире] устроено так, что даже то, что совершается не им, совершается все же не бессмысленно, а всякий смысл - от него. Так что если чего-то Юпитер и не делает, все равно именно он сделал так, чтобы это совершилось. Он сам не участвует во всех делах каждого отдельного [человека] и во всяком событии, но причина, и сила, и орудие, благодаря которым совершается что бы то ни было на свете, исходят от него.

Глава XLVII

Но вот с тем, как этруски делят молнии, я не соглашусь. Они говорят, что молнии бывают либо длительные, либо определенные, либо допускающие отсрочку.[60] Длительные молнии возвещают не одно какое-нибудь событие, но целую их последовательность на протяжении всей жизни человека или государства, охватывая все его будущее; такие молнии являются в момент, когда человек или город переходят в какое-то новое состояние, например, когда кто-нибудь вступает во владение наследственным имуществом. Определенные молнии всегда обозначают нечто', относящееся именно к данному времени. Допускающие отсрочку - это такие молнии, чьи угрозы нельзя предотвратить или отменить, но можно отсрочить их исполнение.

Глава XLVIII

1. Объясню, почему я не могу согласиться с таким делением. Дело в том, что и та молния, которую они зовут длительной, тоже определенна, ибо она точно так же отвечает известному сроку и не становится менее определенной оттого, что предвещает многое; определенна и та молния, которая у них считается допускающей отсрочку: ведь они сами признают, что отсрочка, какую можно вымолить, строго ограничена - частные молнии можно отодвинуть не более чем на десять лет, общественные - не более чем на тридцать; таким образом, и они определенны, поскольку установлена граница, долее которой невозможно просьбами отодвинуть исполнение их угроз. Итак, всякой молнии и всякому событию назначен срок - ведь неопределенное и постичь невозможно.

2. О том, что в молнии заслуживает изучения, этруски говорят вскользь и между прочим. Они могли бы разделить их - хотя бы так, как разделил философ Аттал,[61] посвятивший себя этой науке: он выяснял, где явилась молния, когда, кому, при каких обстоятельствах, какая именно и какой величины. Но если бы я захотел распределять их по отделам, у меня не осталось бы времени ни на что другое. Это увело бы меня в бесконечность.

Глава XLIX

1. Теперь я только перечислю названия, какие дает разным молниям Цецина, и скажу, что я о них думаю. Он говорит, что молнии бывают требующие, которые требуют исполнения пропущенных обрядов или повторения совершенных не по обычаю; предупреждающие, которые указывают, чего следует остерегаться; смертоносные, предвещающие смерть и изгнание; обманчивые, несущие вред под видом какого-нибудь блага: они дают консульскую власть, которая оборачивается впоследствии бедой для тех, кто облечен ею; дают наследство, за выгоды которого приходится платить большими неприятностями; пугающие, несущие видимость опасности без самой опасности;

2. отменяющие, которые уничтожают угрозы предыдущих молний; удостоверяющие, которые подтверждают предыдущие; приземленные, которые случаются в закрытом помещении; покрывающие, которые ударяют в предметы, уже прежде пораженные молнией, если не было совершено искупительных обрядов; царские - когда молния попадает на форум, комиций или в места, где собирается правительство свободного города; они знаменуют для граждан угрозу царской власти;

3. подземные - когда огонь выскакивает из-под земли; гостеприимные, которые вызывают - или, если воспользоваться их [этрусков] более мягким выражением, приглашают - Юпитера присутствовать при наших жертвоприношениях; при этом, однако, следует остерегаться, как бы приглашенный не разгневался: говорят, что приход его сопряжен с чрезвычайной опасностью для приглашающих;[62] помогающие, которые приходят по призыву и ко благу призывавших.[63]

Глава L

1. Насколько проще было деление, какое применял наш Аттал - выдающийся муж, соединивший этрусскую науку с греческой тонкостью: некоторые молнии означают нечто, касающееся нас; другие не означают ничего либо нечто такое, чего смысл до нас не доходит.

2. Среди означающих нечто есть благоприятные, есть зловещие, есть смешанные, есть ни благоприятные, ни зловещие. Зловещие бывают следующих видов: они знаменуют либо неизбежное зло, либо такое, какое можно уменьшить или предотвратить с помощью обрядов. Благоприятные предвещают либо постоянные, либо скоропреходящие радости. Смешанные либо несут нечто отчасти хорошее, отчасти дурное; либо превращают дурное в хорошее, а хорошее - в дурное. Ни благоприятные, ни зловещие - это те, что предвещают нам какое-либо дело, которому не приходится ни ужасаться, ни радоваться - например путешествие, не пробуждающее в нас ни страха, ни надежды.

Глава LI

Перейду к молниям, которые означают нечто, не имеющее, однако, отношения к нам; например, что в этом году еще раз случится такая же молния, какая уже была.[64] Молнии, не означающие ничего, или значение которых от нас ускользает - это такие, что падают, например, в открытое море или в безлюдные пустыни;[65] у них либо нет никакого значения, либо оно пропадает понапрасну.

Глава LII

1. Добавлю еще несколько слов о силе молнии. Не всякое вещество она разрушает одинаково. На более крепкое - обрушивается с большим неистовством, потому что встречает сопротивление; сквозь податливое порою проходит, вовсе не причинив вреда. С камнем, железом и прочими очень твердыми веществами она вступает в бой: ей приходится прокладывать себе путь сквозь них, кидаясь в наступление, - только так она находит себе выход; напротив, мягкие и неплотные вещества она щадит, хотя они, как нетрудно заметить, легковоспламенимы, потому что здесь ей открыты вход и выход - вот она и свирепствует меньше. Так, я уже говорил, что лежавшие в шкатулке деньги находят расплавленными, в то время как шкатулка цела: тончайший огонь проходит сквозь незаметные отверстия в древесине, но, наткнувшись внутри нее на нечто плотное и неподатливое, сокрушает его.

2. Таким образом, молния, как я говорил, свирепствует не везде одинаково: из характера повреждений ты увидишь, какая именно сила нанесла их, и распознаешь молнию по ее делам. Иногда, впрочем, одна и та же молния воздействует на одно и то же вещество по-разному, как, например, на дерево: наиболее сухое в нем - сжигает, наиболее твердое и плотное - пробивает и ломает; верхний слой коры разносит в щепки, находящееся под ней лыко раздирает и треплет, листья дырявит и обрывает. Вино замораживает, железо и медь плавит.

Глава LIII

1. Удивительно, что замороженное молнией вино, когда вернется в первоначальное состояние, убивает, будучи выпито, либо сводит сума. Я размышлял, отчего бы это могло случаться, и вот что пришло мне в голову. У молнии есть смертоносная сила; похоже, что какой-то дух (spiritus) ее остается в жидкости, которую молния уплотнила и заморозила: ведь жидкость не оказалась бы связана, если бы ей не было придано нечто вяжущее.

2. К тому же масло и любая мазь после удара молнии отвратительно пахнут; значит, в тончайшем огне, направленном вопреки своей природе, присутствует некая смертоносная сила, убивающая не только своим ударом, но и дыханием. Кроме того, везде, где упала молния, остается несомненный запах серы; по природе своей тяжкий, он сводит с ума сильно надышавшихся им.

3. Но вернемся к этому на досуге. Может быть, тогда мне захочется показать, как все эти исследования проистекли из философии - матери искусств. Она впервые и исследовала причины вещей, и наблюдала их действия, и сопоставляла начала вещей с тем, что из них выходит - именно это лучше всего было бы сделать при изучении молнии.

Глава LIV

1. Теперь перейду к мнению Посидония.[66] Земля и все земное выдыхает [испарения] - частью влажные, частью сухие и дымные; последние составляют пищу для молний, первые - для дождей. Сухие и дымные [испарения], попав в воздух, не переносят заключения в облаках и разрывают их. Отсюда звук, который мы зовем громом.

2. А то, что распыляется в самом воздухе, тоже становится сухим и горячим; попав в заключение, оно точно так же ищет выхода и выходит с грохотом, причем иногда вырывается все сразу, и от этого звук получается сильнее, иногда же - частями и понемногу.

3. Итак, гром производит этот движущийся воздух (spiritus), когда разрывает облака или пролетает сквозь них; вращение воздуха (spiritus), запертого в облаке, создает мощнейшее трение. Гром есть не что иное, как звук, издаваемый быстро движущимся воздухом, и он не может происходить иначе, как при трении или разрыве.

Глава LV

1. "Необходимый для этого удар происходит и тогда, - скажет [наш оппонент], - когда сталкиваются между собой облака". - Но ведь столкновение происходит неполное: не целое облако сталкивается с целым, а часть с частью. К тому же мягкое звучит, только если сталкивается с твердым: так, прибоя не было бы слышно, если бы волна не сталкивалась с берегом.

2. "Огонь, упавший в воду, - возразит он, - потухая, издает звук". - Против этого я не возражаю - это говорит в мою пользу: ибо в подобном случае не огонь производит звук, а движущийся воздух (spiritus), выходящий через тушащую огонь воду. Уступаю тебе - пусть и возникает, и потухает огонь в облаке - все равно он рождается от движения воздуха (spiritus) и трения.

3. "А разве не может какая-нибудь из падучих звезд залететь в облако и там погаснуть?" - Думаю, что иногда может случиться и такое; но сейчас мы ищем естественную и постоянную причину, а не редкую и случайную. Допустим, я признаю, что ты прав: иногда после грома действительно вспыхивают огни, похожие на падучие, летящие звезды: но гром возникает не из-за них - разве что по чистой случайности гром происходит в то же время, что и это явление.

4. Клидем[67] говорит, что вспышка молнии - не огонь, а пустая видимость. Так ночью остается в воде светящийся след от движения весел. Пример неподходящий. Там свечение является внутри самой воды; а то, которое возникает в воздухе, вырывается и выскакивает из него.

Глава LVI

1. Гераклит считает зарницу чем-то наподобие первого нестойкого пламени нашего огня, когда он, пытаясь разгореться, то угасает, то вспыхивает. Древние называли это fulgebra - сполохами. Гром мы называем tonitrua - во множественном числе; а древние говорили tonitrus или tonus - я нашел это у Цецины; он, между прочим, был не лишен дара слова и в свое время мог бы красноречием завоевать себе имя, если бы его не затмила Цицеронова слава.

2. Говоря о сверкании молнии, древние употребляли тот же глагол, что и мы, только мы растянули в нем один слог и говорим fulgere (сверкать) как splendere (сиять); они же для обозначения того, как свет внезапно вырывается из облаков, употребляли обычно краткий средний слог и говорили fulgere.

Глава LVII

1. Ты спрашиваешь, что я сам думаю о молнии: ведь до сих пор рука моя служила лишь изложению чужих мнений. Скажу. Зарница - это когда внезапно и широко вспыхивает свет. Случаются они, когда облака разрежены и воздух превращается в огонь, но не находит достаточно сил, чтобы устремиться далеко.

2. Я думаю, тебя не удивит, что движение разреживает воздух, а разрежение воспламеняет; так становится жидким литой снаряд, пущенный из катапульты, и от трения воздуха, словно от огня, роняет свинцовые капли. Оттого-то летом и больше всего молний, что больше всего жара: ведь от трения двух нагретых предметов легче получается огонь.

3. И зарница, которая только сияет, и молния, которая устремляется вниз, получаются одинаково. Но у первой меньше силы, и питания меньше; чтобы выразить мою мысль одним словом, молния - это усиленная зарница. Итак, когда горячая и дымная природа, выделенная землей, попадает в облака и долго внутри них вращается, она в конце концов вырывается и, не имея сил, производит сияние;

4. там же, где у этих зарниц было больше питательного вещества и они вспыхнули с большей энергией, там они не только являются глазам, но и падают на землю.

Некоторые полагают, что молния всегда возвращается назад; некоторые - что она остается внизу, в тех случаях, когда в ней перевесят ее питательные вещества и когда она ударяла вниз с недостаточно большой силой.

Глава LVIII

1. "Но отчего же молния является внезапно, отчего не горит постоянным непрерывным огнем?" - Оттого, что в своем изумительно быстром движении она одновременно и разрывает облака, и зажигает воздух, а затем, когда движение затихает, и пламя перестает. Ведь бег движущегося воздуха (spiritus) не постоянен настолько, чтобы огонь мог непрерывно распространяться. Всякий раз, как он, бросаясь туда и сюда, с силой воспламенится от этого, он устремляется в бегство; затем, когда он вырвется и битва прекратится, он, по той же самой причине, либо несется до самой земли, либо рассыпается раньше, если был вытолкнут с меньшей силой.

2. "Почему она несется не по прямой?" - Потому, что состоит из движущегося воздуха (spiritu), а он - кривой (obliquus) и извилистый (flexuosus); и потому, что природа зовет огонь вверх, а насилие толкает его вниз, и путь начинает искривляться, в то время как ни одна сила не уступает другой и огонь стремится ввысь, а толкается книзу.

3. Почему часто поражаются молнией вершины гор? - Потому что они находятся напротив облаков на пути падающих с неба молний.

Глава LIX

1. Я знаю, чего ты давным-давно ждешь, чего добиваешься от меня. "Я предпочел бы, - скажешь ты, - не бояться молний, чем знать о них все; так что ты других учи, как они получаются; что до меня, то я хочу избавиться от страха перед ними, а не природу их рассматривать".

2. Последую твоему призыву. И в самом деле: ко всякому делу, ко всякой беседе следует примешивать что-нибудь поучительное. Когда мы проникаем в тайны природы, когда рассматриваем божественное, дух должен быть освобожден от своих недугов, должен быть время от времени укрепляем, - это необходимо и ученым, и тем, кто только этим и занимается; не для того, чтобы избежать ударов, - ибо со всех сторон сыплются в нас стрелы, - но для того, чтобы переносить их с мужеством и постоянством. Мы можем не потерпеть поражения; не подвергаться нападениям мы не можем.

3. Впрочем, несмотря ни на что, можно надеяться, что и нападений мы можем избежать. Ты спросишь: "Каким образом?" - Презирай смерть, и для тебя станет презренно все, что ведет к смерти, будь то войны или кораблекрушения, укусы диких зверей или тяжесть внезапно обрушивающихся развалин.

4. Разве они способны сделать что-нибудь большее, чем отделить душу от тела? Но этого никакая осторожность не избежит, никакая удачливость не дарует, никакая власть не добьется. Все эти ужасы случай распределяет по-разному; смерть призывает всех равно; разгневаны боги или благосклонны - приходится умирать.

5. Само отчаяние может придать духу. Трусливейшие животные, рожденные природой для бегства, оказавшись в безвыходном положении, отваживаются со своими невоинственными телами на битву. Нет врага страшнее, чем враг, загнанный в тупик и оттого храбрый: необходимость исправляет труса гораздо решительнее, чем добродетель; иными словами, великий дух и дух отчаявшийся способны отважиться по меньшей мере на равное.

6. Положим, что мы, в том что касается смерти, в положении отчаянном. Да так оно и есть. Так и есть, Луцилий: мы все обречены смерти. Весь этот народ, какой ты видишь, и весь, какой ты можешь вообразить себе где бы то ни было, природа скоро отзовет назад и схоронит - под вопросом только срок, а не суть дела: раньше ли, позже ли, а приходится отправляться туда же.

7. Так что ж? Разве не покажется тебе трусливейшим и глупейшим из людей тот, кто беспрестанно молит об отсрочке смерти? Неужели не стал бы ты презирать того, кто, созданный одним из обреченных на гибель, принялся бы выпрашивать, как благодеяния, позволения подставить шею последним? - Мы делаем то же; умереть позже - для нас вещь драгоценная.

8. Всем вынесен смертный приговор; и приговор этот в высшей степени справедлив и служит обычно величайшим утешением для тех, кому предстоит претерпеть последние муки: у всех нас одна причина, один и жребий. Если бы нас вел на казнь судья или магистрат, мы следовали бы за ним и послушно предстали бы перед нашим палачом; но какая разница, по приказу или по рождению идем мы навстречу смерти?

9. О безумец, ты забыл о своей хрупкости, если боишься смерти, только когда грянет гром! Разве от него зависит твоя сотворенность? Ты что, всегда будешь жить, если избежишь молнии? Тебе грозит меч, камень, лихорадка. Молния - не самая страшная из грозящих тебе опасностей, она - самая заметная.

10. Разве плохо тебе будет, если бесконечная скорость удара не даст тебе даже ощутить, что ты умираешь; если твою смерть сопроводят священные обряды; если, хотя бы в тот момент, когда ты будешь испускать дух, ты не будешь совершенно лишним, а станешь знамением чего-то великого? Что плохого, если тебя похоронят вместе с молнией?[68]

11. Но ты дрожишь от грома небесного и трепещешь от пустого облака, ты падаешь замертво каждый раз, как что-нибудь сверкнет. Ты что же, думаешь, что достойнее погибнуть от поноса, чем от молнии? А нет, так тем мужественнее поднимись навстречу угрозам неба, и пусть воспламенится весь мир - помни о том, что с такой смертью ты ничего не теряешь.

11. А если ты веришь, что именно для тебя готовится это небесное смятение, эта схватка бурь, что ради тебя несутся и сталкиваются с оглушительным грохотом тучи, что ради твоей погибели высекается такая громада огня, - тогда утешайся тем, что смерть твоя стоит так дорого.

12. Но для подобного соображения не будет места: громовый удар милостив к нашему страху, и в числе его преимуществ то, что он предваряет ожидание. Если кто и боялся когда-нибудь молнии, то только той, которая в него не попала.

---

[1] В некоторых рукописях эта книга идет шестой по порядку.

[2] Лат. sublimia — перевод греч. ??????? — «то, что приподнято над землей», «между небом и землей».

[3] Вторая часть этой трехчастной классификации естествознания — исследование явлений между небом и землей, то, что греки назвали ?? ????????????? — наукой метеорологикой. Собственно говоря, именно метеорологии посвящены все книги «О природе». Аристотель определяет предмет метеорологики так: «Наука… которую все до сих пор называли метеорологией… изучает все, что происходит согласно природе, но менее упорядоченной в сравнении с первым элементом тел (в небе, выше орбиты Луны, по Аристотелю, нет четырех известных нам телесных элементов, а есть только небесный чистейший огонь — эфир; поэтому там небесные тела существуют и движутся по другим — более правильным и лучшим законам. — Т. Б.), в местах, соседствующих с областью обращения звезд: это, например, Млечный Путь, кометы и наблюдаемые на небе воспламенения и движущиеся огни, а также все то, что мы могли бы почесть состояниями, общими и воздуху и воде. Кроме того, [сюда относятся вопросы] о частях Земли, видах этих частей и состояниях. Исходя из этого, следовало бы, видимо, рассмотреть причины ветров и землетрясений и всех явлений, сопряженных с движениями такого рода… Речь пойдет о громовых ударах, смерчах, престерах и о других повторяющихся явлениях природы, т.е. об изменениях состояний, которые одни и те же тела претерпевают при уплотнении…» (Метеорологика, 338 в 1 слл. Пер. Н. В. Брагинской).

[4] Овидий. Метаморфозы, 1, 55.

[5] Spiritus: одно из центральных понятий стоической физики (греч. ??????). Означает оно особо тонкий подвижный теплый элемент, иногда отождествляющийся с воздухом, иногда — с огнем. Он — основа всех вещей, которые кажутся нематериальными: из него состоит душа (жизненная сила) и ум. Он — причина всякого движения и всей жизни во вселенной. Его частицы так тонки, что проникают сквозь все тела, отчего он и кажется нематериальным. Мы переводим его как «движущийся воздух», «воздух» и «дух» в зависимости от контекста, в последних двух случаях каждый раз оговаривая, идет ли речь о spiritus или aer, spiritus или animus.

[6] О едином в четырех смыслах слова: 1) непрерывное; 2) целое; 3) одно по числу; 4) единое по виду — см.: Аристотель. Метафизика, кн. 10, гл. 1.

[7] Это рассуждение Сенеки о материи и частях мира восходит к виталистической теории элементов Посидония. См.: Цицерон. О природе богов, 2, 23.

[8] Первым о том, что кровь доставляет всем частям тела питательные вещества (вдыхаемый воздух и полезные соки поедаемой пищи), писал еще Платон. Тимей 80 d слл.

[9] Испарения земли, содержащие мельчайшие частицы четырех элементов, питают небесные светила, в первую очередь солнце, а передаточной средой служит воздух. В свою очередь, светила через воздух передают земле и земным существам часть своей силы. Теория о питании солнца очень древняя; она присутствует не только у древних стоиков, но и у досократиков. См.: Reinhardt К. Kosmos und Sympathie. Neue Untersuchungen uber Poseidonios. Munchen, 1926.

[10] Мир — это не совокупность вещей и живых существ, а самостоятельное, индивидуальное живое существо. Ср.: Платон. Тимей, 30 а–b.

[11] Земля испускает в воздух частицы элементов: земли, воды и огня. Именно они служат причиной атмосферных течений, волнений и вихрей.

[12] Атомисты: Демокрит, Эпикур, Лукреций. См.: Reinhardt К. Op. cit., S. 40 f.

[13] Именно стоики первыми стали исследовать распространение звуковых и световых волн в континууме.

[14] Душа, дыхание — animus. О том, что душа приводится в движение воздухом и сама есть воздух, учил Диоген из Аполлонии. См.: Аристотель. О душе, 405 а 26: «Диоген, как и некоторые другие, полагал, что душа есть воздух, считая, что воздух состоит из тончайших частиц и есть начало [всего]; благодаря этому душа познает и приводит в движение [тело]: она познает, поскольку воздух есть первое и все остальное происходит из него; она способна к движению, поскольку воздух — самое тонкое».

[15] Здесь Сенека спорит с эпикурейцами, которые постоянно приводили именно птичий полет или движение рыб в воде как доказательство существования разрозненных атомов в пустоте. См.: Лукреций. О природе вещей, 1, 378–386:

[16] Во время представлений зрителей в амфитеатре обрызгивали надушенной водой от духоты. Ср. у Лукреция, 2, 416: «…Когда окропят киликийским шафраном подмостки…»

[17] Ср. у Лукреция, 1, 354:

[18] Эфир, по Аристотелю, — особый чистый огонь, материя нетленных вещей надлунного мира: небесной сферы и светил. Он не имеет ничего общего с тем огнем, который мы видим на земле. Иногда называется пятым элементом (лат. quinta essentia)

[19] Учение о четырех первоэлементах и их основных качествах — самое раннее в древнегреческой философии; оно есть уже у первого критика традиционной мифологии Ксенофана; затем встречается у всех, кто писал о естествознании. Для стоиков элементы — основа всего телесного сущего — это бытие вообще. «Основа есть то, из чего первоначально возникает все возникающее и во что оно в конце концов разрешается. Четыре основы составляют бескачественную сущность — вещество. Огонь есть горячая основа, вода — влажная, воздух — холодная, земля — сухая. Самое верхнее место занимает огонь, называемый эфиром· — так пересказывает учение Древней Стой Диоген Лаэртский (7, 137). По Аристотелю, каждый элемент обладает по природе не одним, а двумя основными качествами, так что все четыре могут переходить друг в друга: огонь — теплый и сухой, воздух — теплый и влажный, вода — влажная и холодная, земля — сухая и холодная.

[20] Плиний (Естественная история, 2, 85) сообщает о том, на какой высоте от земли располагаются границы этих областей воздуха согласно стоику Посидонию: граница земной атмосферы находится в 40 стадиях от Земли, орбита Луны в 2 миллионах стадиев, от Луны до Солнца — 500 млн стадиев (стадий — ок. 185 м).

[21] Имеется в виду регрессия планет.

[22] Fulguratio, fulmen, tonitrus — пер. греч. ???????, ????????·, ??????.

[23] Первую точку зрения Аристотель приписывает Эмпедоклу; ср. Метеорологика 369 b 12: «Некоторые утверждают, что огонь рождается в облаках. Эмпедокл считает, что это солнечные лучи, захваченные [облаками]; Анаксагор — что это [часть] верхнего эфира (а эфир он считает огнем), спустившаяся сверху вниз… Нелепы оба учения о застрявшем огне, но учение о втягивании верхнего эфира особенно…»

[24] Аристотель. Метеорологика, 369 а 10–Ь 12.

[25] Прекраснейшим из созданий со времен платоновского Тимея называется наша вселенная, космос. «Тот, кто устроил эту вселенную… был благ… Невозможно ныне и было невозможно издревле, чтобы тот, кто есть высшее благо, произвел нечто, что не было бы прекраснейшим… Таким образом он построил Вселенную — … творение прекраснейшее и по природе своей наилучшее…» (Тимей , 29е–30b).

[26] Тяжелые боевые и осадные орудия у греков и римлян делились на две основные категории: 1) прямого натяжения (?????????), мечущие дротики и копья — катапульты (?????????), «ослы» и «скорпионы»; 2) обратного натяжения (?????то???), способные метать как дротики, так и тяжелые камни — баллисты.

[27] Имеются в виду Анаксагор и Архелай. По Анаксагору, молния — «часть горнего эфира, низвергнувшаяся сверху вниз. Вспышка этого огня есть молния, а шум и шипение от угасания — гром. Он думает, что как нам кажется, так оно и происходит, и что молния действительно раньше грома». «Когда горячее попадает в холодное [т. е. часть эфира в воздух или в облако], то от шума получается гром, от [светлого] цвета на фоне черного облака — молния, от большого количества и величины света — перун, от более плотного огня — ураган, а от огня, смешанного с облаком, — смерч» (См.: Фрагменты ранних греческих философов. Изд. А. В. Лебедев. М., 1989. С. 524525).

[28] Мнения философов. О громах, молниях, перунах, ураганах и смерчах (2, 25, 1): «Анаксимандр полагает, что все эти явления вызываются духом (пневмой= лат. spiritus); всякий раз, как охваченный со всех сторон густым облаком дух (пневма) вырвется наружу благодаря тонкости своих частиц и легкости, разрыв облака вызывает грохот, а образовавшаяся брешь — просвет на фоне черноты облака» (Там же. С. 125).

[29] Диоген Аполлонийский — учитель Платона. Развивал теорию Анаксимена.

[30] Сенека различает молнию(fulmen) и зарницу (fulgur); основания, на которых он это делает, не вполне понятны. Комментаторы О. и Э. Шёнбергеры предполагают, что их различала этрусская, а затем римская религия: молнии считались знамениями, а зарницы нет (см. цит. соч. С. 206).

[31] Согласно общепринятому ко времени Сенеки учению Аристотеля о четырех первоэлементах, каждый из них имеет свое место в мире, к которому всегда по природе стремится; так, естественное место огня — на периферии, поэтому он, если ничто ему не препятствует, всегда движется вверх; место земли — в центре вселенной, поэтому ее естественное движение — вниз. (Именно поэтому Земля может висеть в центре мира, ничем не поддерживаемая — ни водой, ни столбами, ни китами). Все тела обладают естественным движением вверх или вниз, сообразно природе преобладающего в их составе элемента, и называются легкими или тяжелыми. Противоестественное движение телам может придать только насилие: внешняя сила может подбросить вверх камень или обратить книзу пламя.

[32] Habitum: привычку, «склад». Перевод важного греческого стоического термина ????.

[33] Sedem: аристотелевское «место» (?????) переводилось на латынь как locus в самом общем смысле и в специальном смысле «границы объемлющего тела»; как sedes (реже regio) в смысле «естественного места» элемента или вещи в мире; как spatium в смысле пространства как такового, в самом абстрактном значении.

[34] Имеется в виду, вероятно, Хрисипп, по учению которого превращение элементов происходит так: земля (твердое тело) превращается в воду (жидкое тело), вода — в воздух (в газообразное состояние), а воздух — в огонь.

[35] См.: Посидоний, фрагмент 324 (Theiler).

[36] В 197 г. до н. э. в результате извержения вулкана между островами Фера (нынешний Санторин, Фира, или Тира) и Ферасия образовался новый остров — старший из группы островов Кемени — Палеокемени, или Гиера. Сама Фера — сравнительно большой (75 кв. км) остров вулканического происхождения в южной части Эгейского моря. Предположительно при извержении в доисторические времена подводного вулкана (ок. 1520 г. до н. э.) его верхушка оторвалась, в результате чего над поверхностью воды поднялись края большого кратера: о–ва Фера, Ферасия, Аспрониси и другие, более мелкие (именно этот катаклизм вызвал гигантскую волну, которая затопила Крит и разрушила тамошнюю древнюю цивилизацию, возможно, породив также мифы об Атлантиде). Сегодня этот кратер выглядит как огромная заполненная морем чаша с красноватыми краями из лавы и пемзы, которые с внутренней стороны обрываются вниз отвесно на глубину около 360 м, а с наружной полого опускаются. Внутри этой чаши уже в историческое время в результате новых извержений образовывались новые небольшие острова — острова Кемени. Гиера (197 г. до н. э.) и Фиа (46 г. н. э.) впоследствии исчезли опять. Существующие по сей день о–ва Кемени образовались при извержениях 726, 1457, 1570, 1707, 1866, 1870, 1925 и 1928 гг.

[37] В 46/47 г. н. э. там же поднялся новый остров Фиа, вскоре опять исчезнувший.

[38] Об Асклепиодоте, ученике Посидония, пишет только Сенека (см. также кн. II, 30,1; V, 15,1; VI, 17, 3 и 22,2). Сохранилось сочинение «Асклепиодота философа 12 глав о тактическом искусстве», где описываются тактические приемы для фаланги гоплитов (тяжело вооруженных воинов) — обычной боевой единицы эллинистического времени.

[39] Аристотель, в частности, пишет о разнообразии звуков грома, хотя и не классифицирует их. «В пламени слышится треск… когда при расщеплении и высушивании дров испарение сгустками вторгается в пламя. А выделение пневмы (лат. spiritus), происходящее в облаках, производит гром, ударяясь подобным же образом об уплотнение облаков. Звуки получаются разнообразными из–за неоднородности облаков и из–за пустот между ними там, где плотный слой прерывается» (Meтеорологика, 369 в 1 слл.).

[40] Об этом походе рассказывает Геродот, 2, 26.

[41] Австр — южный ветер.

[42] О действиях, производимых молнией ср.: Аристотель. Метеорологика, 371 а 24 слл.: «Молния поражает то, что оказывает сопротивление, а что не может его оказывать — ничуть. Так, на щите медные части уже расплавились, а с деревом ничего не произошло, ибо благодаря его пористости, пневма просочилась быстрее, чем успела оказать воздействие. И, проходя через одежду, молния подобным же образом не сжигает ее, но как бы превращает в ветошь». Ср.: Лукреций. О природе вещей, 6, 219–238: и расширить и редкими сделать, Их раскаляя огнем, который, внутрь проникая, Первоначала вина разлагает и живо разносит. Этого солнечный жар и ввек не способен, как видно, Сделать, как бы он ни был сверкающим пламенем мощен: Столь несравненно мощней и подвижнее молнии сила.

[43] Удивительно, что Сенека здесь ни разу не ссылается на своего предшественника Цицерона и его труд «О предсказании будущего» (или «О гадании» — De divinatione), хотя не раз повторяет его формулировки почти Дословно. Возможно, дело в том, что Цицерон следует академической традиции и отвергает стоическое учение о предсказаниях.

[44] По–видимому, почти все приемы гадания у римлян были заимствованы у этрусков — в первую очередь, гадания по птицам и по внутренностям жертвенных животных. О том, что гадание по молниям в особенности этрусская традиция, говорят сами римляне (Цицерон. О гадании, 1, 92, пишет тоже о «наивысшей премудрости» этрусков, обративших внимание на связь между молнией и грядущими за ней событиями; Etruria .. scientissime arnmadvertit; Плиний, 2, 138 и др.)

[45] Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн.

[46] Стоики, как известно, были фаталисты. «Рационалистический фатализм (сливающийся с механистическим детерминизмом) понимает предопределение как неумолимое сцепление причин и следствий внутри замкнутой каузальной системы… Фатализм оживляется в упадочные и переходные эпохи (поздняя античность, позднее Возрождение и т. д. — вплоть до астрологических увлечений в буржуазном обществе 20 в.).. (Аверинцев С. С. Фатализм, ФЭС, М., 1983. С. 713–714). Молния — закономерное природное явление, звено вселенской каузальной цепи, и потому часть Фатума — см. гл. 22.

[47] Белой, а не черной, потому что молния — небесное явление.

[48] Это противоречит гл. 35. Стоики — фаталисты, но Сенека — не всегда строгий и последовательный стоик, он слишком склонен к компромиссам. Кроме того, последовательный механистический детерминизм трудно выдержать в философской системе; это не всегда удавалось даже Спинозе.

[49] Авл Цецина, сын Авла Цецины, друга Цицерона, в защиту которого написана дошедшая до нас цицероновская речь. Род Цецин этрусский, из Волатерр, в Риме первые Цецины упоминаются только с I в. до н. э. Известно, что большинство представителей этого рода были, если можно так выразиться, этрусскими патриотами, в частности, собирателями и хранителями этрусских древностей. Из писем Цицерона известно, что Авл Цецина Старший преподавал сыну disciplina Etrusca; сын, твердо убежденный в непогрешимости своего искусства, практиковал как предсказатель, в частности, предсказывал Цицерону возвращение в Рим в 57 г. Известен он был также как талантливый оратор, видный помпеянец, противник Цезаря, и как крупнейший исследователь этрусских наук, в первую очередь учения о молниях.

[50] fulmen consiliarium, auctoritatis et quod status dicitur.

[51] monitorium.

[52] Ср. у Плиния, 2, 137: Fulminum ipsorum plura genera traduntur. quae sicca veniunt, non adurunt, sed dissipant; quae umida, non urunt, sed infuscant. tertium est quod clarum vocant, mirificae maxime naturae, quo dolia exhauriuntur intactis operimentis nulloque alio vestigio relicto, aurum et aes et argentum liquatur intus, sacculis ipsis nullo modo ambustis ac ne confuso quidem signo cerae. Marcia, princeps Romanorum, icta gravida partu exanimato ipsa citra ullum aliud incommodum vixit.м. также: Аристотель. Метеорологика, 371 а 18 слл.

[53] Ср. у Плиния, 2, 138: Tuscorum litterae novem deos emittere fulmina existimant, eaque esse undecim generum; Iovem enim trina iaculari. Romani duo tantum ex iis servavere, diurna attribuentes Iovi, nocturna Summano, rariora sane eadem de causa frigidioris caeli.

[54] Скрытые — букв. «закутанные», velati. Об этих богах–советчиках говорит Варрон (Arnobius. Adversus nationes 3, 40), что есть у этрусков боги, которых зовут «советчиками» («дающимисогласие») или «соучастниками» (hos consentes et complices Etrusci nominant); об этрусских di consentes пишет и Августин (О граде Божием 4, 23).

[55] Примерно так же, как кнут для невежд, объяснял суть религии софист Критий в своей трагедии Сизиф; страхом невежд перед молнией и землетрясением объясняют возникновение веры в богов эпикурейцы и большинство стоиков (ср.: Клеанф у Цицерона. О природе богов, 2, 14; ср. также Лукреций 5, 1209 слл.:

[56] Согласно мифу, перун Зевсу для войны против титанов выковали в Тартаре великаны Киклопы, дети Земли; ср. у Цицерона: «Думаю, ты не из тех, кто верит, будто молнию для Юпитера ковали Киклопы в Этне» (кратер Этны издревле считался входом в подземный мир). — О природе богов, 2, 43.

[57] Овидий. Метаморфозы, 3, 305 слл.

[58] Стоики называли бога Умом, Миром, Небом, Разумом, Природой, Промыслом, Благом, Творцом, Мастером и проч. О том, что ему подходит имя любого божества см. Диоген Лаэртский, 7, 147–148: «Бог есть единое живое существо, бессмертное, разумное, совершенное или же умное в счастье, не приемлющее ничего дурного, а Промысл его — над миром и над всем, что в мире; однако же он не человекоподобен. Он — творец целокупности и словно бы родитель всего: как вообще, так и в той своей части, которая проницает все; по многим своим силам он носит многие имена. Он зовется Дием, потому что через него (dia) совершается все, и Зевсом, поскольку он — причина жизни (zen) и проницает всю жизнь; он зовется Афиной, поскольку ведущая часть его души простирается по эфиру; Герой, поскольку по воздуху; Гефестом, поскольку по искусническому огню; Посейдоном, поскольку по воде; Деметрой, поскольку по земле; другие имена, даваемые ему людьми, точно так же обозначают какие–либо свойства. Сущностью бога Зенон считает весь мир в небе (точно так же и Хрисипп в первой книге О богах, и Посидоний в книге О богах). Антипатр в 7 книге о мире говорит, что сущность бога имеет вид воздуха; а Боэф в книге О природе называет сущностью бога круг неподвижных звезд». (Пер. М. JI. Гаспарова.)

[59] Cuius spiritu vivimus — ср. речь апостола Павла в ареопаге: «Ибо Им мы живем и движемся и существуем» {Деян, 17:28).

[60] Aiunt aut perpetua esse fulmina, aut finita, aut prorogatiua.

[61] Возможно, имеется в виду Аттал Родосский, математик и астроном сер. II века до н. э. Он был старшим современником астронома и географа Гиппарха, из сочинений которого сохранился критический комментарий к метеорологической поэме Арата ^Явления», которая, в свою очередь, была переложением Явлений Евдокса. Аттал также написал 4 книги Истолкований Явлений Арата и Евдокса, где спорит с Гиппархом. — Возможно, впрочем, что Сенека имеет в виду своего собственного учителя, грека и философа Аттала (о нем см. Письма к Луцилию, 108,13 слл., 110, 14 слл.).

[62] Плиний рассказывает, что «согласно древним этрусским преданиям», при некоторых священнодействиях вызывались молнии; по свидетельству Анналов Луция Пизона, «весьма серьезного автора», царь Нума Помпилий проделывал это неоднократно. Следующий царь, тоже этруск родом, Тулл Гостилий, попытался подражать ему, но неправильно выполнил обряд и был убит вызванной им же самим молнией (Естественная история 2, 140).

[63] Вот 13 видов молний, согласно Цецине: postulatoria, monitoria, pesti–fera, fallacia, dentanea, peremptalia, attestata, atterranea, obruta, regalia, inferna, hospitalia, auxiliaria.

[64] См.: Paul. Fest. De verborum signification, 289: «Обновляющей (renovativum fulgur) называется молния, которая берет на себя дело какой–либо другой молнии, то есть если произошла молния, подобная какой–либо прежде бывшей и означающая то же самое».

[65] См.: Цицерон. О гадании, 2, 45: «Что пользы, если молния ударит среди моря? Или среди безлюдных пустынь?»

[66] Ср.: Посидоний, фрагм. 325 (Theiler).

[67] Клидем (или Клитодем) — малоизвестный афинский ученый экзегет IV в. до н. э., написавший, по свидетельству Теофраста, книгу О зрении (DK 62, AI 2); первый составил историю Аттики под названием Аттида, или Протогония. — Ср.: Аристотель. Метеорологика, 370 all слл.: «Есть и такие, как, например, Клидем, что утверждают, будто молнии нет на самом деле, а это только видимость, уподобляя молнию тому, что бывает, если ударить палкой (веслом. — Т.Б.) по морской воде: ночью покажется, будто море мерцает. Так и в облаке, по их мнению, когда влага получает удар, молнией оказывается зрительное впечатление блеска. Эти люди, однако, не были знакомы еще с учениями об отражении, которое и признается причиной явлений такого рода. Мы видим, что вода под ударом мерцает, потому что зрительный луч отражается от нее по направлению к какому–нибудь блестящему предмету. Поэтому такое происходит чаще ночью, ведь Днем более яркий дневной свет делает этот блеск невидимым.

[68] Хоронить молнию — condere fulmen — технический термин древнего (этрусского по происхождению) обряда, которым очищали место, куда ударила молния. Такое место называлось bidental («двузубье»), обносилось каменной «колодезной стенкой» (puteal) с крышкой и с надписью «fulmen conditum» и впредь считалось священным и неприкосновенным. Bidens у римлян называлась двузубая мотыга, а также жертвенное животное, у которого должны были вырасти два резца. Античные авторы связывают название места захоронения молнии с жертвенным животным, а современные исследователи — с мотыгой, которая издревле символизировала молнию и которой рыхлился священный участок захоронения. Совершали обряд специальные sacerdotes bidentales, отдельная жреческая коллегия в Риме.

Книга III (VII) О ВОДАХ

*[1]

Предисловие

1. Я вполне понимаю, Луцилий, лучший из мужей, сколь велико дело, которому я, старик, пытаюсь сейчас положить основание, решившись обойти весь мир, докопаться до его причин и до его тайн и предоставить их любознательности других. Успею ли я постичь столь многое, собрать столь рассеянное, разглядеть столь сокровенное?

2. Старость должна бы мне воспрепятствовать, представив мне с укоризною в бесплодных занятиях растраченные годы. Тем крепче поднажмем, и пусть труд возместит ущерб, нанесенный дурно истраченной жизнью; прибавим ко дню ночь, отбросим дела, освободимся от забот об имении, лежащем далеко от хозяина; пусть дух[2] принадлежит целиком себе; обратимся, хотя бы под самый конец, к самосозерцанию.

3. Так дух и поступит, и будет понукать себя и ежедневно измерять быстротечность времени. Упущенное он возместит бережливым использованием жизни настоящей; переход к достойной жизни от раскаяния - самый надежный. И вот мне хочется воскликнуть стихом славного поэта:

Духом могучим воспрянем и в малое время великий Труд завершим.[3]

Я бы так и воскликнул, если бы предпринимал этот труд мальчиком или юношей, ибо для столь великого предприятия никакого времени недостаточно; но сейчас мы приступаем к серьезному, важному, непомерному делу далеко за полдень.

4. Сделаем так, как случается иногда в пути: кто вышел позже, наверстывает упущенное быстротой. Поспешим же, и возьмемся за наш - не знаю, осуществимый ли, но во всяком случае, великий - труд без скидки на возраст. Всякий раз, вспомнив о величии начатого, воспрянет дух, размышляя о том, сколько осталось предпринятого труда, а не о том, сколько осталось ему жить.

5. Некоторые потратили себя на то, чтобы изложить деяния чужеземных царей, поражения и победы, нанесенные друг другу народами. Не лучше ли искоренять свои беды, чем передавать потомству чужие? Не предпочтительнее ли славить деяния богов, нежели разбои Филиппа или Александра[4] и прочих, прославившихся истреблением племен? Ведь для смертных они были не меньшей пагубой, чем потоп, заливающий равнины, чем пожар, сжигающий все живое.

6. Пишут о том, как Ганнибал перешел через Альпы, как неожиданно напал он на Италию войной, еще более ожесточенной из-за испанского поражения; как после катастрофы, даже уже после падения Карфагена он, упрямый, обходил царей, прося войско против Рима, предлагая себя в вожди; как, уже стариком, он не переставал искать войны в любом уголке света: обходясь без родины, он не мог обходиться без врага.[5]

7. Насколько лучше задаваться вопросом, что следует делать, а не что сделано; научить тех, кто вверил дела свои фортуне, что она не дает ничего постоянного, что все ее дары улетучиваются легче ветерка! Фортуна не умеет стоять на месте; ей весело сменять печаль радостью или хотя бы перемешать их. Так пусть же никто не полагается на счастливое стечение обстоятельств, пусть никто не отчаивается при неблагоприятном: они постоянно чередуются.

8. Что ты прыгаешь от радости? То, на чем ты въехал на самый верх,[6] может сбросить тебя в любой момент, когда - ты не знаешь: у него своя цель, не твоя. Что ты лежишь в отчаянии? Ты достиг самого дна, теперь есть куда подниматься. Неприятности переменяются к лучшему, удачи - к худшему.

9. Поэтому следует твердо помнить о непрочности не только частных домов - эти могут рухнуть от пустяка, - но и общественных: из ничтожества вырастали царства, поднимавшиеся выше своих повелителей; великие империи сами собой рушились в расцвете сил. А сколько их было разрушено другими, невозможно и сосчитать. В тот самый момент, как бог особенно возвышает одни государства, он низлагает другие, но не мягко клонит книзу, а сбрасывает с самой вершины, так что после них не остается ни следа.

10. Подобные вещи мы считаем великими оттого, что мы малы; так, многое обретает величие не от своей природы, а от нашей низости.

Какое из человеческих дел главное? Наполнить моря кораблями, водрузить знамена на берегах Красного моря, блуждать по океанам в поисках неведомых земель, когда ведомых уже не хватает для беззаконий? - Нет, но увидеть все, видимое очам духа, и подчинить себе пороки, ибо нет победы более великой. Нет числа тем, кто владел народами и городами; тех, кто владел собой, можно перечесть по пальцам.

11. Так что же главное? - Вознестись духом над угрозами и обещаниями фортуны; ничего не полагать достойным надежды. Да и что есть у нее такого, чего ты мог бы возжаждать? Ты, который, обращаясь от божественных собеседований к делам человеческим, всякий раз омрачался так, будто с яркого солнца погружался в густую тень?

12. Так что же главное? - Быть в силах весело переносить невзгоды; что бы ни случилось, принимать так, словно ты хотел, чтобы оно случилось. Ведь ты и должен был бы хотеть, зная, что все происходит по божественному определению: плакать, стонать и жаловаться - значит отпасть от бога

13. Так что же главное? - Дух, мужественно и твердо встречающий несчастья, от излишеств не просто отвращающийся, но им враждебный; опасности не ищущий и не бегущий; умеющий не дожидаться счастья, а делать его, и без трепета и смятения шагать вперед навстречу любой судьбе, не позволяя ослепить себя ни блеску успеха, ни вихрю неудач.

14. Так что же главное? - Не допускать в душу дурных замыслов; воздевать к небу чистые руки; не добиваться такого добра, которое кто-то вынужден утратить, чтобы оно перешло к тебе; стремиться стяжать лишь то, что можно стяжать без соперников - доброе сердце;[7] на все прочее, что так высоко ценят смертные, пусть даже оно само случайно явится в твой дом, смотреть равнодушно: как пришло, так и уйдет.

15. Так что же главное? - Подняться духом высоко над случайностями; помнить, что ты человек, чтобы, если ты будешь счастлив, знать, что это ненадолго, а если несчастлив - знать, что перестанешь им быть, как только перестанешь считать себя таковым.

16. Так что же главное? - Жить, легко дыша кончиками губ, а не засасывать жизнь с ревом и свистом; благодаря этому становятся свободными - не по праву квиритов,[8] а по праву природы. Свободен тот, кто избежал рабства у самого себя: это рабство - постоянное и неодолимое, день и ночь равно гнетущее, без передышки, без отпуска.

17. Быть рабом самого себя - тяжелейшее рабство. Его легко, впрочем, стряхнуть, если ты перестанешь многого себе требовать, если перестанешь искать себе выгоды, если будешь держать перед глазами свою природу и помнить, как мало осталось тебе времени, даже если ты еще юн, и будешь говорить сам себе: "Что я беснуюсь? Чего ради пыхчу, потею, верчусь, пыля, по земле и по форуму? Мне ведь надо немного и ненадолго".

18. И здесь нам очень поможет рассмотрение природы вещей. Во-первых, мы отойдем от всего грязного. Во-вторых, мы отдалим от тела нашу душу, которая нам нужна здоровая и сильная. Наконец, изощренность, приобретенная путем упражнения в исследовании запутанных проблем, пригодится и для ясных; а ведь ничего нет яснее благодетельных правил, которые учат нас, как справиться с нашей мерзостью и безумием, которые мы сами осуждаем, а бросить не можем.

Глава I

1. Итак, займемся вопросом о земных водах и исследуем, каким путем они получаются, будь то ручей, о котором говорит Овидий:

Чистый ручей протекал, серебрящийся светлой струею,[9]

или [удивительный Тимав, о котором пишет] Вергилий:

...бурливый источник Тимава Там, где сквозь девять горл из глубин горы выливаясь, Он попирает поля, многошумному морю подобен;[10]

или, как я нахожу у тебя, любезнейший Луцилий:

Элий - река вытекает из родников сицилийских.

Откуда берется вода и каким образом столько огромных рек текут день и ночь? Почему одни вспухают во время зимних дождей, а другие поднимаются, когда все прочие потоки мелеют?

2. Нил мы выделим из общей массы: у него природа особенная и единственная в своем роде; к нему мы обратимся в свое время. А сейчас займемся рядовыми водами - холодными и горячими. Относительно горячих надо будет выяснить, рождаются ли они горячими или становятся. Из прочих мы особо рассмотрим те, которые вкус или какая-либо полезность сделали примечательными. Ибо некоторые воды лечат глаза, некоторые - нервы; некоторые исцеляют застарелые болезни, от которых отказались врачи; некоторые заживляют язвы; некоторые, будучи выпиты, согревают нутро и помогают при заболеваниях легких и кишечника; некоторые останавливают кровь. Словом, полезные свойства их не менее разнообразны, чем вкус.

Глава II

1. Все воды либо стоят, либо текут, либо собираются, либо движутся по различным жилам под землей. Одни из них сладкие, другие - по-разному едкие. Среди последних встречаются соленые, горькие и лечебные - среди них мы различаем серные, железные, квасцовые; вкус указывает на их свойства.

2. Помимо этого, воды различаются во многих других отношениях, прежде всего на ощупь: бывают холодные и горячие; далее по весу: бывают легкие и тяжелые; далее по цвету: бывают чистые, мутные, синие, желтоватые; затем по воздействию на здоровье: бывают полезные, бывают смертоносные, бывают такие, что затвердевают в камень; бывают жидкие и густые; бывают утоляющие жажду и такие, что их можно сколько угодно пить, не напиваясь; бывают и такие, которые способствуют плодородию.

Глава III

1. Стоит вода или течет - это зависит от расположения местности: по склону - течет, на ровном и низменном месте - держится и застаивается. Иногда ветер гонит ее снизу вверх: но это нельзя назвать течением; это насильственное движение. Собирается вода от дождей. Рождается из своего источника. Впрочем, ничто не мешает воде и рождаться и собираться в одном и том же месте. Это мы видим в Фуцинском озере: с окрестных гор стекает в него дождевая вода, но и в нем самом есть большие скрытые жилы; поэтому даже после того как перестанут течь зимние потоки, оно сохраняет тот же уровень воды.

Глава IV

Прежде всего зададимся вопросом: каким образом земли хватает на то, чтобы поддерживать непрерывное течение рек, откуда берется столько воды? Удивительно и то, что моря будто и не ощущают притока рек; не менее удивительно, что земля не ощущает их оттока. Что наполнило ее так, что из своих скрытых запасов она может предоставлять такое количество воды, или что пополняет ее запасы всякий раз, как они истощаются? Какой бы мы ни дали ответ на этот вопрос относительно рек, он будет верен также и для ручьев и источников.

Глава V

Некоторые считают, что земля получает назад все воды, какие она выделила, поэтому, дескать, и моря не разливаются: они не усваивают то, что в них втекло, а тотчас возвращают земле. Тайным путем море проникает под землю: в него вода течет открыто, из него возвращается незримо. И на этом обратном пути море процеживается: пробираясь, как сквозь строй, через множество изломов земли, оно теряет горечь и дурной вкус; пробираясь сквозь самые разные почвы, оно лишается всякого вкуса и превращается в чистую пресную воду.

Глава VI

1. Некоторые полагают, что земля выделяет то, что она получила от дождей, и в доказательство указывают, что там, где редко бывает Дождь, чрезвычайно мало рек.

2. Именно поэтому, говорят они, так сухи пустыни Эфиопии и так мало источников встречается во внутренней Африке: климат там жаркий и почти всегда лето; вот и расстилаются там безводные пески, без деревца, без пахаря, изредка орошаемые дождем, который тут же впитывается. И наоборот: известно обилие ручьев и рек в Германии, Галлии и ближайшей к ним части Италии, а все потому, что климат там влажный и даже летом бывают дожди.

Глава VII

1. Ты сам видишь, что против этого можно многое возразить. Прежде всего я, как человек, усердно вскапывавший свой виноградник, заявляю тебе, что не бывает такого дождя, который промочил бы землю глубже, чем на десять футов: обычно вся влага впитывается у поверхности и ниже не опускается.

2. Так каким же образом дождь, смачивающий лишь верхний слой почвы, может питать водные потоки? Большая часть его уносится в море по руслам рек; ничтожная часть впитывается землей. Но и эту часть земля не сохраняет. Если она сухая, она поглощает то, что про лилось в нее; если уже насыщена влагой, выталкивает все, что упадет на нее сверх потребности; поэтому после первых дождей потоки не увеличиваются, ибо жаждущая земля втягивает в себя всю воду

3. А как быть с реками, которые вырываются из гор и скал? Что могут дать им дожди, которые скатываются вниз по голым камням, не находя земли, в которую могли бы впитаться? Прибавь к этому, что в самых сухих местах колодцы, вырытые более чем на двести-триста футов вглубь, натыкаются на богатые артерии вод на такой глубине, куда дождь не проникает; ясно, что там не небесная и не собравшаяся влага, а, как обычно говорят, живая вода.

4. Вот еще аргумент, опровергающий такое мнение: некоторые источники вытекают на поверхность на самой вершине горы; очевидно, что они либо там и берут свое начало, либо поднимаются под давлением снизу, в то время как всякая дождевая вода стекает вниз.

Глава VIII

Некоторые думают, что подобно тому, как на внешней поверхности земли лежат обширные болота и большие судоходные озера, как раскинулись здесь по огромным пространствам моря, заливая во все низменные места, так же точно и внутренность земли обильна пресными стоячими водами, которые занимают не менее обширное пространство, чем Океан с его заливами, даже, пожалуй, и более обширное: ведь в глубину земля простирается дальше. Вот из этих-то глубинных запасов и выходят все потоки. А что земля не ощущает их утечки, неудивительно: ведь и моря не чувствуют их притока.

Глава IX

1. Некоторым кажется верным такое объяснение: внутри земли, говорят они, есть глубокие полые расселины и в них много движущегося воздуха. Под давлением тяжкого мрака он не может не замерзать, и тогда, вялый и неподвижный, он перестает быть самим собой и превращается в воду. Точно так же как над нами изменение воздуха дает дождь, так под нами оно дает реки и ручьи.

2. Но над нами тяжелый и медлительный воздух не может застаиваться долго - порой его рассеивает солнце, порой развеивает ветер, - так что между дождями получаются большие перерывы; под землей же - неважно, что именно заставляет там воздух превращаться в воду, - оно остается всегда одним и тем же, будь то постоянный мрак, вечный холод, ничем не тревожимая плотность воздуха; а значит, там всегда будут иметься причина для возникновения источника или реки.

3. Мы полагаем, что земля способна меняться. Всякое ее испарение, которое не попадает в область свободного воздуха, сразу сгущается и превращается во влагу. Вот тебе первая причина рождения подземных вод.

Глава X

1. Можешь прибавить сюда и то, что все возникает из всего: из воды воздух, и^. воздуха вода, огонь - из воздуха, из огня - воздух; так почему бы воде не получиться из земли? Если земля способна превращаться в другие элементы, значит, и в воду тоже. Более того: в воду по преимуществу, ибо земля и вода - вещи родственные, обе тяжелые, обе плотные, обе - оттесненные в самый низ мироздания. Из воды земля получается; почему бы не получиться и воде из земли?

2. "Но реки же очень большие". - Если ты заметил их размеры" погляди на размеры того, из чего они получаются. Ты удивляешься, откуда они берут все время новую воду, ведь они текут постоянно, а некоторые и вовсе стремительно мчатся. Тогда удивись заодно и тому, что воздух не иссякает и течение его не прекращается день и ночь, хотя ветры, казалось бы, угоняют весь воздух прочь. Да еще, в отличие от рек, он не стекает по определенному руслу, а бродит, широко разносясь по необозримым просторам неба. Удивись, пожалуй, и тому, что в море осталась хоть одна волна и вот движется к берегам, хотя уже столько волн о него разбилось.

3. То, что возвращается к самому себе, не иссякает. Все элементы переходят друг в друга; когда погибает какая-то доля одного, она превращается в другой, и природа, словно водрузив свои части на весы, внимательно следит, как бы не нарушилось их равновесие и мир не перекосился бы на сторону.

4. Все во всем. Воздух не только переходит в огонь; в нем самом всегда есть огонь: отними у него теплоту - застынет, затвердеет, остановится. Воздух может переходить во влагу, но и сам он не без влаги. Земля производит и воздух, и воду; но и сама никогда не бывает без воздуха и воды. Тем легче совершается их взаимный переход, что к каждому из них уже примешано то, во что ему предстоит перейти.

5. Итак, земля содержит влагу и выделяет ее. Содержит она и возДух; холодный зимний мрак сгущает его, и получается влага. Кроме того, сама земля тоже может превращаться во влагу и пользуется этой своей способностью.

Глава XI

1. "Ну, хорошо, - скажут нам, - но если причины возникновения рек и источников постоянны, почему же они иногда пересыхают, а иногда выходят на поверхность в таких местах, где их раньше не было?" - Землетрясения часто разрушают их пути, и обвал преграждает воде дорогу; задержанная, она ищет новых выходов и вырывается куда-нибудь, или же само смещение земли переводит ее русло в другую сторону.

2. У нас на поверхности земли случается обыкновенно так, что реки, потеряв русло, сначала разливаются, а затем прокладывают себе новую дорогу, поскольку утратили старую.

Теофраст сообщает о таком случае на горе Корике, где после землетрясения выбилось из-под земли множество новых источников.

3. Кроме этой, он приводит и другие причины, заставляющие воды, по его мнению, изменить течение, свернуть в сторону или выйти наверх. Некогда Гем[11] был беден водой, но когда племя галлов, преследуемое Кассандром,[12] переселилось туда, обнаружилось огромное изобилие вод, которые прежде, по-видимому, выпивали окрестные леса. Леса были срублены, и влага, не потребляемая более деревьями, разлилась по поверхности.

4. То же самое, по его словам, произошло и в окрестностях Магнезии. Но, не в обиду Теофрасту будь сказано, это малоправдоподобно, ибо наиболее тенистые места всегда бывают богаче водой. Если бы деревья осушали воду, этого не могло бы быть; но деревья пьют из ближайшего слоя почвы, реки же вытекают из глубины и зарождаются гораздо дальше, чем могут достать корни. Кроме того, порубленные деревья потребят больше влаги: ведь им будет нужно не только за счет чего жить, но и за счет чего расти.

5. Тот же Теофраст рассказывает, что возле города Аркадии на острове Крите пересохли источники и ручьи, когда город был разрушен и земля перестала возделываться; когда же впоследствии вернулись земледельцы, вернулась и вода. Объясняет это Теофраст тем, что слишком уплотнившаяся земля затвердела; никто не рыхлил ее, и она не могла больше пропускать дождевую воду. Но как же тогда в самых наипустыннейших местах мы обнаруживаем множество источников?

6. Наконец, гораздо больше можно найти местностей, которые начали возделываться из-за воды, чем таких, в которых появилась вода из-за того, что их начали возделывать. Не дождевая вода течет в обширных реках, которые от самого своего истока пригодны для больших судов; это ты можешь понять и из того, что ток воды в самом их начале одинаков зимой и летом. Дождь может создать бурный поток, но не реку, равномерно и всегда одинаково бегущую в своих берегах; ее дожди не создают, а только пополняют.

Глава XII

1. Повторим, если ты не против, в нескольких словах сказанное выше, и ты увидишь, что вопросов у тебя не останется, что ты уже добрался до истинного происхождения рек. Река, по всей видимости, есть постоянное и обильное течение воды. Итак, ты спрашиваешь у меня, откуда берется эта вода; а я, в свою очередь, спрошу тебя, откуда берутся воздух или земля.

2. Ведь если в природе вещей имеются четыре элемента, что толку спрашивать, откуда вода: она есть четвертая часть природы. Что удивительного, если такая большая часть природы всегда в состоянии излить из себя что-нибудь?

3. Как воздух - тоже четвертая часть мира - испускает бури и ветры, так вода - реки и ручьи; если ветер - это текучий воздух, то река - текучая вода. Сказав, что она - элемент, я дал ей тем самым достаточно много сил. Ведь ты же понимаешь: что вытекает из элемента, не может иссякнуть.

Глава XIII

1. Добавлю, говоря словами Фалеса: "Могущественнейший элемент" . Фалес считает, что он был первым, что из него все возникло.[13] А мы[14] либо совершенно соглашаемся с ним, либо придерживаемся очень близкого мнения. Ибо мы говорим, что огонь заполняет мир и обращает все в себя; постепенно он слабеет, затухает и сходит на нет, и, когда огонь угас, в природе вещей не остается ничего, кроме влаги; в ней таится надежда будущего мира.

2. Таким образом, огонь - конец мира, вода - начало. И ты еще Удивляешься, что может постоянно питать потоки то, что было раньше всего и из чего все произошло? При обособлении вещей эта влага свелась к одной четверти всего сущего и была расположена так, чтобы ее хватало для создания рек, ручьев и источников.

Глава XIV

1. То, что Фалес предлагает дальше, нелепо. А именно он говорит, что круг земель поддерживается водою и плывет по ней наподобие корабля, и когда говорят, что земля трясется, это она колеблется подвижной водою; так что не приходится удивляться обилию в нем влаги, необходимой для течения рек, - он весь лежит во влаге.[15]

2. Это устарелое и невежественное мнение ты отвергни. У тебя нет оснований верить, будто вода просачивается в наш шар сквозь трещины и стоит, как вода в трюме корабля.

Египтяне выделяли четыре элемента, а затем делили каждый из них надвое. Воздух они относят к мужскому роду постольку, поскольку он - ветер, и к женскому - поскольку он туманен и неподвижен; также и воду: море зовут мужским именем, а всю прочую - женским; огонь зовут мужчиной, когда он пылает жарким пламенем, женщиной - когда светит и не жжется; земля более твердая - скалы и утесы - зовется у них мужским, поддающаяся обработке и возделанная - женским именем.

3. Море едино и было таким, по-видимому, изначально; у него есть свои подземные жилы, которые пополняют его и вызывают его приливы и отливы. Как и у моря, так и у более мягкой воды есть обширные скрытые запасы, которые не может исчерпать течение самой большой реки. Количество этих запасов нам неизвестно; из них выпускается ровно столько воды, сколько может течь.

Глава XV

1. Кое с чем из этого мы вполне можем согласиться. Однако я вот еще что думаю. Мне кажется, что землей управляет природа и что она устроила ее[16] по образцу наших тел, в которых есть вены и артерии, одни из которых содержат кровь, другие - воздух (spiritus). Так же и в земле есть одни пути, по которым бежит вода, другие - по которым движется воздух; и природа до такой степени создала их похожими на человеческое тело, что уже и предки наши назвали их водными жилами.

2. Но подобно тому как в нас есть не только кровь, но множество видов жидкости: одни - необходимые, другие - испорченные или более вязкие, чем надо, в голове - мозг, в костях - костный мозг, всевозможная слизь, слюни, слезы и жидкость, добавленная в суставы, чтобы они скользили и быстрее сгибались, - точно так же и в земле огромное множество разных жидкостей: одни в свое время затвердевают - отсюда все залежи металлов, из которых наша алчность извлекает золото и серебро; другие превращаются из жидкости в камень; иногда земля и влага, загнивая, образуют такие вещества, как асфальт и другие ему подобные. Такова причина рождения вод по закону и по воле природы.

4. Кроме того, как и в наших телах, так и в земле жидкости часто портятся: какой-нибудь удар, или сотрясение, или истощение почвы, или холод, или зной могут повредить их природу; в жидкость может проникнуть сера и сгустить ее, порой надолго, порой на короткое время.

5. И так же, как в наших телах при повреждении вены сочится кровь, до тех пор пока вся не вытечет, или пока не затянется разрыв вены, преградив ей дорогу, или какая-нибудь иная причина не остановит кровь, так и в земле: когда рвутся и открываются ее жилы, вытекает ручей или река.

6. Важно, насколько большая жила открылась. Кроме того, некоторые иссякают, когда вода из них вытечет; иногда они запруживаются каким-либо препятствием; иногда сходятся и как бы стягиваются шрамом, преграждающим воде путь; иногда же земля, способная, как мы сказали, изменяться, не может больше превращаться в вещества, питающие влагу.

7. А бывает и так, что исчерпавшиеся жилы вновь наполняются, иногда сами, вновь собравшись с силами, иногда позаимствовав их из другого места. Часто пустые, расположенные рядом с полными, втягивают в себя влагу; часто сама земля, там, где она легко разлагается, тает и превращается в жидкость; часто под землей происходит то же, что и в облаках: воздух сгущается и, становясь слишком тяжел, чтобы сохранять свою собственную природу, рождает жидкость; часто собирается тонкая и рассеянная влага наподобие росы, которая из многих мест стекается в одно: аквилеги - водоискатели - называют это явление "потом", потому что отдельные капли выступают то ли под давлением почвы, то ли под влиянием жары.[17] Этой тоненькой струйки едва хватает для источника. А из больших полостей и больших скоплений воды выходят потоки, иногда спокойные, если вода стекает только под действием собственной тяжести, иногда бурные и громогласные, если воду выбрасывает вверх смешавшийся с ней воздух (spiritus).

Глава XVI

1. Но отчего некоторые источники бывают по шесть часов кряду полные и по шесть - сухие? Излишне называть по отдельности реки, в известные месяцы полноводные, а в другие - мелкие, и искать отдельной причины для каждой, когда я могу дать для всех одно объяснение. Как перемежающаяся лихорадка возвращается в один и тот же час, как подагра дает себя чувствовать в определенное время, как очищение, если ничто ему не мешает, происходит всегда в установленный день, как новорожденный появляется в свой месяц, так и у вод есть свои промежутки, в которые они уходят и возвращаются. Эти промежутки могут быть меньше и потому заметнее, могут быть больше, но оттого не менее определенные.

3. Стоит ли удивляться, что все в природе вещей происходит по установленному порядку? Зима никогда не пропускает своей очереди, летняя жара наступает в свое время, осень и весна сменяют их, как обычно; солнцестояние и равноденствие повторяются в один и тот же день.

4. Есть и под землей законы природы, менее известные нам, но не менее определенные. Поверь мне, внизу есть все, что ты видишь наверху. Есть и там просторные гроты и огромные впадины, обширные пространства между нависающими с обеих сторон горами; есть обрывающиеся в бездну пропасти, которые не раз поглощали провалившиеся города и схоронили в своих глубинах громадные обвалы, - все это заполнено воздухом (spiritus), ибо нигде нет ничего пустого, - есть покрытые тьмой болота и большие озера. Там тоже зарождаются животные, но неповоротливые и безобразные, ибо зачаты они в слепом и густом от сырости воздухе, в застывших стоячих водах. Большая часть из них слепы, как кроты и живущие под землей крысы - зрения у них нет, потому что оно им не нужно. Отсюда, как утверждает Теофраст, и те рыбы, которых откапывают в некоторых местах из-под земли.[18]

Глава XVII

1. Тут тебе на ум приходят разные остроты и, словно выслушав неправдоподобную байку, ты скажешь: "Что же, ходить на рыбалку не с сетями и не с крючками, а с мотыгой? После этого, я думаю, пойдут в море на охоту с рогатиной". Но почему бы рыбам не выходить на сушу, если мы выходим в море? Меняемся местожительством.

2. Ты удивляешься, что такое случается; но насколько более невероятные дела творит роскошь, всякий раз либо обманывая, либо побеждая природу! Рыбы плавают по комнате, и их ловят прямо под столом, чтобы сразу отправить на стол. Краснобородка кажется недостаточно свежей, если не умрет в руке у пирующего. Рыб приносят в закупоренных стеклянных горшках и, пока они умирают, наблюдают многообразные превращения цветов, которые меняет смерть в борьбе с дыханием жизни (spiritus). Других маринуют живыми, и они погибают прямо в соусе.

3. И эти люди считают сказкой, что рыбы могут жить под землей и что их можно не ловить, а откапывать. А разве не мог бы показаться столь же неправдоподобным рассказ о том, как рыба плавает в соусе и ее убивают не в кухне, а за обеденным столом, после того как она вполне усладит глаза и насытит их прежде желудка.

Глава XVIII

1. Позволь мне отступить от нашего вопроса ради обличения роскоши.[19] - Ты говоришь, что нет ничего прекраснее умирающей краснобородки; испуская дух, в самой уже агонии она окрашивается сначала в красный цвет, а потом бледнеет, чешуйки переливаются, и оттенки цветов меняются между жизнью и смертью неуловимыми переходами. Как долго предавалась наша роскошь ленивой дремоте, как поздно хватилась, что прозевала такое благо, что ее провели и надули! Таким дивным зрелищем наслаждались до сих пор одни рыбаки!

2. "Зачем мне вареная рыба? Зачем мертвая? Пусть она испустит последний вздох прямо на моем блюде". Раньше мы удивлялись брезгливости тех, кто не желал дотронуться до рыбы, если она поймана не в тот же день - так, чтобы в ней, по их словам, чувствовался вкус моря; из-за этого доставляли ее бегом, из-за этого народ на улице расступался перед запыхавшимися, кричащими разносчиками рыбы.

3. Но до чего дошла привередливость! Тухлой считается уже и убитая рыба. "Ее поймали сегодня". - "В таком важном деле я не могу положиться на твои слова. Пусть принесут ее сюда и пусть испустит дух при мне". Брюхо наших лакомок до того заважничало, что они и отведать уже не могут того, что не плавало и не трепыхалось перед ними во время самого пиршества. Такой вот утонченности достигла надменная роскошь, столько изящных ухищрений изобретает ежедневно это безумие, презирающее все привычное!

4. Раньше приходилось слышать: "Ничего нет лучше краснобородки, которая водится среди прибрежных скал!" А сегодня слышим: "Ничего нет прекраснее умирающей краснобородки. Дай-ка мне в руки склянку, посмотреть, как она забьется в конвульсиях". И когда все вдоволь ее нахвалят, она извлекается из своего прозрачного садка.

5. Тут все знатоки наперебой начинают показывать: "Посмотри, какой вспыхивает багрянец, алее любого пурпура! Гляди, какие прожилки бегут по бокам! А живот - можно подумать, что он залит кровью! А вот сейчас, в этот самый момент, как ослепительно сверкнуло что-то блестящее и синее! А теперь, смотри-ка, вытягивается и бледнеет и становится одноцветная".

6. Никто из них не станет сидеть у постели умирающего друга. Никто не выдержит зрелища смерти собственного отца, которой сам же желал. Сколько из них проводили до погребального костра умершего родственника? Братьев, близких в последний час покидают; на смерть краснобородки сбегаются толпой. "Ведь нет ничего прекраснее". - Право, тут не удержишься от резкого слова, поневоле перейдешь границы умеренности. Для чревоугодия им мало зубов, живота, рта: они прожорливы даже глазами.

Глава XIX

1. Однако вернемся к нашему предмету. Вот доказательство того, что под землей скрыто много вод, богатых рыбой, безобразной от жизни в затхлой неподвижности: когда вода вырывается на поверхность земли, она выносит с собой массу живых существ, мерзких и отталкивающих на вид, вредоносных на вкус.

2. Достоверно известно, что в Карии, возле города Идима, где вырвалась из-под земли подобная вода, вынеся на поверхность в новом потоке неведомых дотоле дневному свету рыб, погибли все, кто этих рыб поел. И неудивительно. Тела их были раздуты и жирны, как от длительного покоя; они не знали движения, откармливались во тьме, не видав света - главного источника здоровья. А что рыбы могут зарождаться во глубине земли - тому свидетельство угри, которые рождаются в скрытых гротах или ямах; они, кстати, тоже тяжелая пища из-за ленивого и малоподвижного образа жизни, особенно если были целиком скрыты в глубине под илом.

4. Итак, в земле есть не только водяные жилы, из стечения которых могут образоваться реки, но и большие, широкие потоки, одни из которых текут все время под землей, до тех пор, пока их не поглотит какая-нибудь пропасть, другие выходят на поверхность под каким-нибудь озером. Кто же не знает, что бывают озера и болота бездонные? К чему я все это говорю? - Чтобы стало ясно, что эти воды вечно поставляют вещество для больших потоков, и точно выяснить их пределы так же невозможно, как найти истоки иных рек.

Глава XX

1. А почему на вкус вода бывает разная? - На это есть четыре причины. Во-первых, вкус воды зависит от почвы, по которой она течет;

во-вторых, от почвы, из которой вода рождается путем превращения; в-третьих, ОТ воздуха, который преобразовался в воду; в-четвертых, воду может испортить вторжение чего-либо вредоносного извне.

2. Все это сообщает воде разный вкус, целебные свойства; отсюда - ее тяжелые испарения, смертоносный запах; тяжесть, теплота, или, наоборот, чрезмерный холод. Если вода протекает по местности, богатой серой, или щелочью, или асфальтом, это существенно влияет на ее свойства: она портится и пить ее нельзя без опасности для жизни.

3. Отсюда - и то, о чем говорит Овидий:

Есть у киконоврека, - коль испить из нее, каменеют

Сразу кишки; от нее покрываются мрамором вещи.[20]

Эта вода содержит лекарственные вещества и такого рода примеси, которые прилепляются к попавшим в эту воду телам и делают их твердыми. Как путеоланская пыль, коснувшись воды, становится камнем,[21] так эта вода, коснувшись твердого тела, застывает и сковывает его.

4. Поэтому вещи, брошенные в такое озеро и тотчас же вынутые, оказываются каменными. Такое случается и в Италии в некоторых местах: опустишь в воду прутик или веточку с листьями, а через несколько дней вынимаешь их окаменелыми; находящаяся в воде примесь собирается вокруг тела и постепенно к нему приклеивается. Это покажется тебе менее странным, если обратишь внимание на то, что Альбула, да и почти все насыщенные серой воды образуют твердую корку вдоль своего русла и берегов.

5. Одна из перечисленных причин действует и в тех озерах, из которых "хотя бы глоток кто ни выпьет", по словам того же поэта, "тот в неслыханно тяжкий сон иль в безумье впадает".[22] Их вода действует как неразбавленное вино, только сильнее. Ибо подобно тому как опьянение, пока не выветрится, есть не что иное, как безумие и переходит в необычайно тяжелый сон, так и эта серная вода^ позаимствовав из тлетворного воздуха некую едкую отраву, отнимает разум или погружает в забытье.

6. Свойство иное совсем у воды из Линкестия. Если Кто нибудь станет ее пропускать неумеренно в горло, То закачается так, будто цельным вином опьянился.[23]

Глава XXI

1. Бывают пропасти, в которые кто ни наклонится заглянуть, умирает; зараза так стремительна, что даже пролетающих мимо птиц заставляет падать замертво. Вот из таких-то мест, из такого воздуха и сочится по капле смертоносная вода. Если же зараза, разлитая в воздухе и по местности, слабее, то и вода менее вредоносна: самое большее, она вызовет нервное потрясение или сделает мертвецки пьяным.

2. Ничего удивительного нет в том, что местность и воздух заражают воду, уподобляя ее тем областям, по которым она течет или из которых вытекает:[24] так в молоке чувствуется вкус пастбища, и в уксусе - сорт вина. Нет такой вещи, которая не сохраняла бы примет того, из чего родилась.

Глава XXII

Есть еще другой род вод, возникший, по нашему мнению, вместе с миром. Если мир вечен, то и эта вода была всегда; если он имеет какое-то начало, то она появилась вместе с остальной вселенной. Ты спросишь, что это за вода? Океан и все омывающие землю моря, которые из него вытекают. Некоторые относят к началу мира и рождение некоторых рек, ибо его не объяснишь иначе: таких как Истр, как Нил - огромные потоки, настолько выделяющиеся среди других, что невозможно приписать им то же происхождение, что и всем прочим.

Глава XXIII

Итак, деление вод напрашивается, по-видимому, следующее: из тех, что возникли позднее Океана, одни - небесные, выделяемые облаками, другие - земные; из этих последних одни текут по самой поверхности - назовем их верхоплавами;[25] другие скрыты под землей, и о них я тоже рассказал.

Глава XXIV

1. Отчего некоторые воды бывают горячие, а некоторые даже кипящие, так что ими нельзя пользоваться, не остудив на открытом воздухе или не смешав с холодной водой, - на этот счет приводят очень много объяснений. Эмпедокл считает, что вода нагревается от огней, скрытых во многих местах под землей, если они находятся под тем местом, по которому протекает вода.

2. Ведь мы сами делаем сосуды со змеевиками, милиарии для нагревания воды в банях и множество других вещей; мы встраиваем в них тоненькие медные трубочки, опускающиеся по спирали, чтобы вода текла вокруг одного и того же огня достаточно длинным путем, чтобы нагреться; входит она в трубочку холодной, вытекает горячей.

3. Эмпедокл предполагал, что то же самое происходит и под землей; что он не ошибается - в том порукой жители Баий, у которых бани отапливаются без огня. В них вливается через отдушину раскаленный воздух (spiritus); струясь по трубам, он нагревает стены и сосуды в бане не хуже, чем огонь; наконец, и вся холодная вода по пути в баню превращается в горячую, не получая никакого привкуса от испарений горячего воздуха, так как течет она по закрытым трубам.

4. Некоторые полагают, что воды, которые протекают по местам, богатым серой ? ли щелочью, получают тепло от того вещества, по которому текут. Об этом свидетельствует запах и вкус самой воды, ибо она воспроизводит свойства вещества, которое ее согрело. А чтобы ты не удивлялся этому, налей воды в негашеную известь - закипит.

Глава XXV

1. Бывают воды смертоносные, и при этом не имеющие ни запаха особенного, ни вкуса. В Аркадии возле города Нонакрис есть речка, которую местные жители зовут Стикс, обманывающая пришельцев, ибо ни вид ее, ни запах не вызывают подозрений, точно как яды, изготовленные подлинными мастерами: единственный признак, по которому их можно узнать, - смерть. Та же вода, о которой я недавно рассказывал, убивает в считанные мгновения, и нет от.нее противоядия, ибо, выпитая, она тотчас же затвердевает, застывает, как намоченный гипс, и связывает внутренности.

2. Не менее вредоносная вода есть в Фессалии; ее избегают и дикие звери, и скот. Сила в ней такая, что она проедает даже очень твердые предметы; через железо и медь она проходит насквозь; деревья не могут ее пить, и травы она убивает.

3. Некоторые реки обладают удивительными свойствами; есть такие, которые окрашивают стада овец: через определенное время после того как овцы попьют воды, бывшие черные оказываются белошерстными, а те, что пришли на водопой белыми, уходят черными. Таким действием обладают два потока в Беотии, из которых один по своему действию назван Черным; оба вытекают из одного озера, а действуют по-разному.

4. Также и в Македонии, по словам Теофраста, желающие получить белых овец, ведут их к реке Галиакмон; когда овцы попьют из нее достаточно долго, они изменяются, будто их перекрасили. А если нужна темная шерсть, то и тут готов даровой краситель: то же самое стадо гонят к Пенею. Есть у меня свидетельства заслуживающих доверия людей, что в Галатии течет река, оказывающая то же действие на всех животных, а в Каппадокии - такая, которая меняет цвет лошадям, окрашивая их шкуру в белый цвет, а больше - ни одному животному.

5. Известно, что есть озера, которые держат на поверхности не умеющих плавать. Раньше такое озеро было в Сицилии, а в Сирии до сих пор есть озеро, в котором плавают кирпичи и не может утонуть никакой брошенный в воду предмет, даже тяжелый. Причина этого явления очевидна. Взвесь любой предмет и сравни его вес с весом воды; важно только, чтобы объемы были одинаковые; если вода тяжелее, она держит более легкий предмет и выталкивает его над собой настолько, насколько он ее легче; более тяжелые предметы опускаются. Если же вес воды и предмета, который ты с ней сравниваешь, окажется одинаковый, то он ни ко дну не пойдет, ни наверх не вытолкнется, а поплывет вровень с водой - почти утонув и не выступая ни одной своей частью над поверхностью.

6. Вот почему некоторые бревна почти целиком возвышаются над водой, другие погружены до середины, третьи опускаются вровень с водой. Если вес воды и дерева одинаков, то никто из них не уступает другому; более тяжелое - тонет; более легкое - носится на поверхности. При этом тяжелое или легкое разумеется не по нашей оценке, а по сравнению с тем веществом, которое должно его нести.

7. Таким образом, там, где вода тяжелее человеческого тела или камня, она не позволит утонуть тому, что уступает ей в тяжести; бывает и такое - в некоторых водоемах даже камни не идут ко дну. Я имею в виду твердые, плотные камни, потому что бывает много пористых, легких камней типа пемзы, из которых состоят плавучие острова в Лидии; об этом свидетельствует Теофраст.

8. Я сам видел плавучий остров близ Кутилий; еще один плавает в Вадимонском озере в окрестностях Статонии. На Кутилийском острове растут деревья и травы, и все же он удерживается на воде, и не только сильный ветер, но и легкое дуновение гонит его то в одну, то в другую сторону, так что ни днем, ни ночью он не стоит на одном месте: до того легкий ветерок может сдвинуть его.

9. Происходит это по двум причинам. Первая - грузность воды, насыщенной минеральными веществами и потому тяжеловесной; вторая - подвижность вещества, составляющего остров: это не плотное тело, хотя и питает деревья. Возможно также, что густая вода объединила и связала между собой древесные стволы и ветви, попадавшие в разное время в озеро.

10. Если на этом острове и есть скалы, ты увидишь, что они изъеденные и трубчатые - такие камни получаются из отвердевшей влаги и встречаются обычно по берегам минеральных источников, где примеси, выделенные водой, срослись и пена окаменела. А все, что возникло из сращения сквозных пустот, непременно будет легким.

11. Свойства некоторых вод не поддаются объяснению: почему нильская вода способствует чадородию женщин? Она открывала для зачатия даже то чрево, которое закупорилось от долгого бесплодия. Почему некоторые источники в Ликии, наоборот, предохраняют женщин от зачатия? К ним обычно отправляются те, чья матка не держит плода. Впрочем, что до меня, то я считаю все это необоснованными слухами. Есть поверье, что некоторые воды - неважно, выпьет их кто-нибудь или ими обольется - покрывают тело коростой, а другие - вызывают проказу или отвратительные белые пятна по телу; говорят, что таким же зловредным действием обладает вода, собранная из росы.

12. Естественно предположить, что воды, из которых образуется хрусталь, - самые тяжелые. Но на деле это происходит, наоборот, с самыми легкими и тонкими: из-за их тонкости они легче всего замерзают на холоде. А о происхождении такого камня свидетельствует само имя, данное ему греками: "кристаллом" они зовут равно и этот прозрачный камень и лед, из которого, по их мнению, этот камень получается. Так вот, небесная вода, содержащая менее всего земных примесей, замерзает; и если после этого она подвергается долгому и упорному воздействию холода, сгущается все больше и больше, пока не вытеснится из нее весь воздух и она не сожмется, превратившись из жидкости в камень.

Глава XXVI

1. Некоторые реки разливаются летом, как, например, Нил, о котором будет рассказано в другом месте. По свидетельству Теофраста, в Понте тоже есть несколько потоков, которые становятся полноводными в летнее время. Объясняют эти разливы четырьмя причинами: либо они случаются летом оттого, что в это время земля Легче всего превращается в жидкость; либо оттого, что в отдаленных областях идут очень большие дожди, и вода их, поступая по скрытым подземным каналам, незаметно вливается в реки.

2. В-третьих, если частые и сильные порывы ветра обрушиваются на устье потока и морские волны, устремившись ему навстречу, заставляют его остановиться: мы думаем, что он становится полноводнее, а он просто не выливается; в-четвертых, из-за светил: в известные месяцы их действие усиливается и они опустошают реки. Когда же они удаляются от земли, то потребляют и утягивают из рек меньше воды, и ее становится настолько же больше, насколько бывало меньше в предшествовавший период.

3. Некоторые реки на виду падают в какую-нибудь пещеру и таким образом исчезают из глаз. Другие постепенно иссякают и прерываются; однако через какой-то промежуток они появляются вновь, сохраняя свое прежнее имя, и текут в прежнем направлении. Причина совершенно ясна: под землей есть пустое место; а всякая жидкость по природе стремится вниз и в пустоту. Заполнив его, река некоторое время продолжает течь под землей, но как только на ее пути возникнет какое-нибудь твердое препятствие, она пробивает себе выход там, где встречает меньшее сопротивление, и возобновляет свое течение по поверхности.

4. На Востоке то же самое делает Тигр: он уходит под землю и пропадает там долго, появляясь, наконец, на поверхности очень далеко от того места, но, впрочем, и не оставляя сомнений в своем тождестве.

5. Некоторые источники в определенное время выбрасывают нечистоты: например, Аретуза в Сицилии каждое пятое лето, во время Олимпийских игр. Поэтому считают, что Ахейский Алфей достигает этих мест: он течет под морем и выходит на поверхность только на Сиракузанском побережье; оттого-то в дни Олимпийских игр помет жертвенных животных, попавший в Алфей, всплывает в Аретузе.[26] Ты и сам думаешь так, дражайший Луцилий, как я уже говорил в первой части; так думает и Вергилий, который обращается к Аретузе с такими словами:

Пусть же, когда ты скользить под течением будешь сиканским,

Горькой Дорида струи с твоей не смешает струею.[27]

В Херсонесе Родосском есть источник, который через большие промежутки времени взбаламучивается и извергает из самой своей глубины всякую гадость, до тех пор пока не освободится от нее и не очистится. Это же делают источники и в некоторых других местах, причем выбрасывают они не только грязь, но и листья, черепки и все, что гнило, лежа на дне. Море же делает это повсюду, ибо такова его природа: выбрасывать на берег все нечистое и вонючее. В некоторых частях моря это происходит в определенные периоды времени, так, например, в бурный период равноденствия море в окрестностях Мессены выбрасывает на берег что-то вроде навоза, и взбаламучивается, и бурлит, окрашиваясь грязью, отчего и пошла сказка, будто в том месте - стойло быков Солнца.

8. Некоторые случаи трудно бывает объяснить, особенно если нельзя установить или не наблюдалось с достаточной точностью время, когда они происходили, так что невозможно найти непосредственную и ближайшую их причину. Впрочем, есть одно общезначимое объяснение: все стоячие и замкнутые водоемы очищаются естественным путем. А в проточных водах примеси не могут отстояться и осесть, ибо течение постоянно их сносит; поэтому воды, которые не выбрасывают примешавшуюся к ним грязь, всегда более или менее взбаламучены. Море же всегда выносит из своей глубины трупы, мусор, обломки кораблекрушений и тому подобное; оно очищается не только в бурю и во время прилива, но и при полном спокойствии и безветрии.[28]

Глава XXVII

1. Однако пора мне уже, я чувствую, перейти к вопросу о потопе: каким образом, когда настанет этот роковой день, когда будет земля поглощена волнами? Будет ли это делом Океана, и на нас восстанет пучина с края света? Пойдут ли беспрерывные проливные дожди, и жестокая зима вытеснит лето, обрушив на землю непомерное количество воды из разверзшихся туч? Разольет ли земля шире реки и откроет новые источники? Или же не одна будет причина у столь ужасного бедствия, а все вместе они объединятся, и одновременно хлынут дожди, выйдут из берегов реки, покинет свое привычное место разбушевавшееся море, и все они в едином строю двинутся на уничтожение рода человеческого?

2. Именно так. Нет ничего трудного для природы, особенно когда она спешит навстречу своему концу. При начале всякой вещи она бережет силы, расходует всего в обрез, так что рост бывает незаметен; зато к разрушению она устремляется внезапно, вкладывая все силы в один порыв. Как много времени нужно, чтобы зародыш окреп в новорожденного младенца; сколько мучений стоит этого слабого младенца воспитать; какого тщательного ухода требует беззащитное, едва появившееся на свет тело прежде, чем вырастет! Но как ничтожно мало надо, чтобы его разрушить! Столетиями создавались города - рушились в какой-нибудь час; мгновенно получается пепел, а лес растет долго. Любая вещь, чтобы существовать и достичь полноты своих сил, требует много заботы и бережности; разрушить ее Ложно быстро и без труда.

3. Природе достаточно изменить любую малость в существующем порядке вещей, чтобы погубить смертных. Так что когда придет время и это станет необходимо, рок приведет в действие сразу много причин. Ибо подобная перемена не обойдется без сотрясения всего мира, как полагают некоторые, в частности, Фабиан.[29]

4. Вначале льются непомерные дожди, и печальное небо без единого проблеска солнца покрыто облаками, и беспросветный туман, и тьма, сгустившаяся из влаги, которую никогда не высушивают ветры.

Этого достаточно, чтобы испортить посевы, чтобы гнилые колосья поднимались из земли без зерна. Затем на месте всего, что было посажено человеческой рукой и сгнило, по всем полям всходит болотная трава.

5. Вскоре доходит очередь до растений покрепче: деревья падают с подмытыми корнями, мягкая, растекающаяся почва не удерживает больше ни лозу, ни кустарник. Не держатся даже травы в лугах, так любившие влагу. Наступает мучительный голод, и руки протягиваются за старинным пропитанием: обтрясают желуди с дубов, отыскивают каждое дерево, случайно оставшееся стоять, застрянув в ущелье меж двух плотно сдвинутых скал.

6. Покосились и текут крыши домов, вода льет внутрь, оползают фундаменты, вода повсюду стоит выше уровня почвы. Напрасно пытаются укреплять шатающиеся строения: всякая опора втыкается в склизскую землю, похожую больше на ил; в ней ничего не держится.

7. Все больше туч скапливается и прорывается дождем, тают снега, столетиями собиравшиеся в горах, и вот наконец с самых высоких вершин скатывается бешеный поток, срывая едва держащиеся на корню леса, раскатывая в мелкую гальку скалы с ослабевшими скрепами, смывая деревни и унося пастухов, смешавшихся со стадами; разбив в щепки небольшие дома, захваченные мимоходом, он слепо обрушивается на большие города, увлекая за собой стены, падающие и давящие людей - а те не знают, что и вопить: "Обвал!" или "Наводнение!" - до того одновременно явилась опасность быть раздавленными и утонуть. Двигаясь дальше PI по пути вбирая в себя другие потоки, он опустошает тут и там все равнинные области; в конце концов, запруженный трупами - ибо человеческие племена поставляют для этого обильный материал, - он разливается во все стороны.

8. А реки - и по природе-то своей неукротимые, а теперь еще подгоняемые бурями, они покинули свои русла. Как ты думаешь, на что будут похожи Родан, Рейн, Данубий, у которых и в обычное время течение бурное, когда, разлившись, они выйдут из берегов и, раздирая почву, одновременно станут прокладывать себе новое русло?

9. С какой головокружительной силой катятся вперед эти реки! Рейн течет по полям и лугам, но даже простор не может его утихомирить: широчайшие воды свои он гонит, как в тесном ущелье. Дунай подмывает не только подножия и склоны гор, он добирается до вершин горных хребтов, смывая и унося с собой горные отроги, рухнувшие скалы, даже целые области предгорий, расшатав их основание и оторвав от материка; после этого он не может найти выхода, ибо сам преградил себе все пути, и течет по кругу, замыкая в свое кольцо огромные просторы со многими странами и городами!

10. Тем временем дожди все идут, небо все тяжелее, и из одной беды мало-помалу рождается другая. То, что раньше было туманом, теперь ночь, кромешная и страшная от вспышек жуткого света. Ибо молнии сверкают одна за другой, грозы сотрясают море, начинающее расти отпритока новых рек и уже самому себе тесное. Вот оно уже переходит границу и все дальше отодвигает свои берега; однако потоки мешают ему выходить из берегов и гонят прибой назад. Впрочем, большая их часть, задержанная узким устьем, разливается стоячими водами, превращая поля в одно сплошное озеро.

11. Уже все, насколько хватает глаз, покрыто водой; все холмы скрылись в пучине, и глубина повсюду бездонная. Вброд можно идти только на вершинах самых высоких горных хребтов; к этим возвышенностям бежали с детьми и женами люди, гоня перед собою стада. Прервано сообщение между несчастными, невозможен переход друг к другу, ибо все, что чуть пониже - залито волнами.

12. За самые высокие вершины цеплялись остатки человеческого рода; у доведенных до крайности людей было лишь одно утешение: испуг перешел в отупение. Потрясение не оставило места страху, и даже боль их покинула: ибо она теряет свою силу в том, кто настолько несчастен, что уже не чувствует горя.

13. И вот, наподобие островов торчат из воды

Бывшие горы, число Киклад разбросанных множа,[30]

как превосходно выразился одареннейший из поэтов. Он же сказал, сообразно величию события:

Все было море одно, и не было брега у моря.[31]

Если бы еще он не испортил такой полет вдохновения и грандиозность материала неуместными ребячествами:

Волк плывет меж овец, волна льва рыжего тащит.[32]

14. Едва ли достойно трезвого человека изощряться в остроумии по поводу поглощенного водой земного шара. Он поведал о неимоверном и точно отобразил размеры смятения в следующих словах:

Вот по широким полям, разливаясь, несутся пощоки...

И уже скрыты от глаз погруженные доверху башни.[33]

Это великолепно; если бы только он оставил в покое волков и барашков! Да и можно ли плавать в потопе, в этом всепоглощающем водовороте? Разве не тонул весь скот в той же волне, которая смывала его с берега?

15. Теперь ты можешь вообразить себе надлежащие размеры происходящего: вся земля погребена под водой и само небо обрушивается на землю. Удержи перед глазами эту картину. Подумай: земной шар плывет, - и ты будешь знать то, что нужно знать о потопе.

Глава XXVIII

1. Однако вернемся к нашему предмету. Некоторые полагают, что бесконечные ливни могут причинить земле много вреда, однако не могут совершенно затопить ее: чтобы сокрушить великое, нужен великий удар. Дождь испортит посевы, град побьет плоды, реки вспухнут и поднимутся, но останутся в своих берегах.

2. Есть и такая точка зрения: на землю двинется море - это и послужит причиной столь великого бедствия. Ни потоки, ни ливни, ни реки не могут причинить достаточно зла, чтобы вызвать такое грандиозное крушение. Когда настанет день погибели и суждена будет перемена человеческому роду, тогда, я согласен, зарядят беспрерывные дожди и ливни без передышки; прегражден будет выход аквилону и австру с его сухим дыханием, и тучи и потоки будут течь обильно и беспрепятственно. Это уже великое бедствие:

В поле хлеба полегли; погибшими видя надежды, Плачет селянин: пропал труд целого года напрасный.[34]

3. Но это не предел: нужно, чтобы земля не попорчена была, а сгинула вовсе. Так что все это - только прелюдия; вслед за нею начнут расти моря, но не так, как обычно: прибой перейдет черту, дальше которой не достигали волны в самый сильный шторм. Затем они покатят к берегу неимоверной величины волну; в спину ее будут подгонять ветры, поднимая еще выше; и разобьется она о сушу в таком месте, откуда давным-давно не видать прежней полосы прибоя. Так дважды и трижды будет переноситься берег в глубь суши, морская пучина вторгнется в чужую область, как бы отодвинув границы ей дозволенного, и, словно наконец ничто ему не препятствует, на землю двинется вал, вышедший из самых сокровенных морских недр.

4. Ибо как воздух, как эфир, так и эта стихия обильна веществом и таит в своих недрах запасы преогромные. Приведенное в движение-не бурей, а роком, ибо буря всего лишь орудие рока - море поднимает и гонит перед собой могучую приливную волну. Постепенно она вырастает на такую дивную высоту, что возвышается надо всеми до сих пор надежными человеческими убежищами в горах. Для волны это нетрудно: ведь воды и так достигают такой же высоты, что и земля.

5. Если кто проведет линию, уравнивающую возвышенные [пункты на суше], то моря окажутся вровень с ними. Ибо земля везде равна по высоте - только пропасти и долины немного ниже, но благодаря им земной шар и закругляется; а моря ведь тоже часть земли, и поверхность их вместе со всеми прочими частями сливается в один шар Однако подобно тому, как глядя на поля невозможно заметить уклона равнины, так мы не замечаем и искривления моря, и нам все представляется ровным. Поскольку поверхность моря вровень с землей, то,чтобы разлиться, ему не нужно подниматься намного: чтобы стать выше равного, достаточно подняться самую малость. А кроме того, оно' потечет на землю не от берега, где оно ниже, а с середины, где вздымается его вершина.

6. Как из всех приливов, какие случаются во время равноденствия, самый большой - тот, что приходится на совпадение солнца и луны, так и прилив, посланный морем на покорение земель, будет гораздо мощнее самых сильных из случавшихся раньше приливов, он повлечет за собой воды и обрушится на землю не прежде, чем вырастет выше самых высоких горных вершин. В некоторых местах прилив заливает сотни миль, но он безвреден и блюдет установленный порядок: вода прибывает и убывает всегда на одну и ту же меру.

7. Но в тот день развяжутся путы законов и вода понесется, не зная удержу. Ты спрашиваешь, на каком основании? - На том же, на каком вспыхнет мировой пожар. И то и другое случается, когда богу захочется покончить со старым и начать лучшее. Вода и огонь властвуют на земле; из них начало, из них и конец. Итак, когда решено будет обновить мир, море обрушится на нас, и так же обрушится бушующий огонь, если будет избран другой род гибели.

Глава XXIX

1. Бероз, толкователь Бела,[35] говорит, что эти [катастрофы] связаны с движением светил. Он настолько убежден в этом, что указывает даже срок мирового пожара и потопа. Все, что есть на земле,'сгорит, по его уверению, тогда, когда все движущиеся сейчас различными путями планеты соберутся в созвездии Рака и выстроятся под ним так, чтобы через их центры можно было провести прямую линию. Потоп будет, когда те же самые светила соберутся в Козероге. В первом из этих созвездий происходит летнее солнцестояние, во втором - зимнее; оба - знаки чрезвычайно могущественные, ибо от них зависит поворот года.

Некоторые полагают, что потоп будет сопровождаться также и землетрясением, и расступившаяся почва обнажит истоки новых рек, более полноводных, чем обычные, ибо потекут они из непочатых запасов.

2. Что до меня, то я принимаю и эту причину: ведь столь огромное бедствие едва ли будет вызвано чем-то одним; думаю, что здесь следует также поместить и ту, которую считают причиной гибели мира наши стоики - всемирный пожар. Чем бы ни был мир - животное ли он, или управляемое природой тело наподобие деревьев и трав - внутри него уже заключено все, что ему надлежит совершить и претерпеть от самого его начала до конца.

3. Как в семени содержится законченный образ всякого будущего человека, как у неродившегося младенца уже есть в принципе и борода и седина - ибо в малом скрыты черты всего тела и последовательность его изменений - так и начало мира уже содержало в себе не только солнце, луну, смену светил и рождение живых существ, но и смену всего земного. Там заключен и потоп, который наступает по закону мира точно так же, как зима и лето.

4. Так что произойдет он не из-за дождя, но помимо прочего и из-за дождя тоже; не из-за наступления моря, но в том числе и из-за него; не из-за землетрясения, но и из-за землетрясения тоже. Все придет на помощь природе, дабы могли свершиться ее предначертания. Однако главная причина затопления земли будет в самой земле, которая, как мы сказали, способна распускаться, превращаясь в жидкость.

5. Итак, когда подойдет предел делам человеческим, либо какие-то части земли должны будут погибнуть, либо всем суждено быть истребленными до основания, чтобы возродиться совершенно заново, невинными и непорочными, чтобы не осталось ничего, что могло бы склонить их к дурному, - тогда влаги будет образовываться больше, чем когда бы то ни было. Ибо сейчас элементы пребывают в должном равновесии; чтобы равновесие нарушилось, нужно, чтобы одного из них стало больше. Больше станет жидкости. В самом деле, сейчас ее хватает на то, чтобы омывать земли, а не затоплять; прибавь к ней немного, и ей непременно придется занять чужое место.

6. Так что ты сам видишь: земле нужно будет умалиться, и тогда она, слабая, уступит более сильному. Итак, она начнет потихоньку рыхлеть, загнивать, а затем и распускаться, растекаться жидкой грязью. Тогда из-под гор начнут вырываться реки, сотрясая их своим напором, и потекут дальше, захватывая себе новые берега.

7. Почва вся будет сочиться водой; вершины гор превратятся в фонтаны. Подобно тому как нарыв распространяет болезнь на соседние здоровые участки тела, так и все, что находилось рядом с растекающимися участками земли, само начнет размываться, сочиться и, наконец, расползаться, пока прилив не хлынет в зияющие разломы скал и не соединит между собой моря. Не будет больше Адриатики, не будет ни Сицилийского пролива, ни Харибды, ни Сциллы; все предания смоет новое небывалое море, и океан, опоясывающий земли, покинет край света и явится в его середине.

8. Что еще? Зима по-прежнему будет распоряжаться чужими месяцами, не давая дороги лету, и созвездия, иссушающие землю зноем, замрут в бездействии, сдерживая свой пыл. Сколько имен канет в забвение: Каспий и Красное море, Амбракийский и Критский заливы, Пропонтида и Понт; сотрется всякое различие; сольется все, что природа развела по своим местам. Не уцелеют ни стены, ни башни.

Умоляющим об убежище не помогут ни храмы, ни городские твердыни - волна обгонит беглецов и смоет их с крепостных высот.

9. Разом хлынет и с запада и с востока. В один день исчезнет род людской с лица земли; все, что так долго взлелеивала благосклонная судьба, все, что она вознесла над прочим, все знаменитое и прекрасное, царства великих народов, - все уничтожит вода.

Глава XXX

1. Как я уже говорил, для природы нет ничего трудного, в особенности в таком деле, которое она постановила совершить изначально, к которому приступает не внезапно, а провозгласив его заранее. С первого дня мира, когда он еще только разворачивался из бесформенного единства в свое нынешнее состояние, было предрешено, когда ему утонуть; и дабы предприятие это, будучи внезапным, не оказалось непомерно трудным, когда придет время его осуществления, моря испокон веков упражняются в этом.

2. Или ты не видишь, как волны набегают на берег, как бы стремясь выйти за его пределы? Не видишь, как прибой то и дело переходит свои границы, увлекая за собой море в наступление на землю? Не видишь, как оно вечно сражается со всем, что его сдерживает? Чего же тебе еще? Недаром море и бурные реки, порождающие столь великое смятение, вызывают в нас страх.

3. Есть ли такое место, где природа не поместила бы влагу, чтобы повести на нас наступление со всех сторон, когда ей это заблагорассудится? Пусть меня назовут лжецом, если вода не встречается на пути всех, кто копает землю - алчность ли заставляет нас в нее зарываться, или какая другая причина гонит все глубже - рано или поздно вода преграждает путь. Добавь к этому, что в бездне скрыты огромные озера и большая часть моря, множество рек, никогда не вытекающих на поверхность.

4. Так что потоп сможет хлынуть откуда угодно: ведь воды текут и под землей и вокруг земли; долго сдерживаемые, они вырвутся, сливая потоки с потоками, озера с болотами. В отверстия, из которых бьют источники, вольется море, разверзая их все шире. Подобно тому, как извержения желудка истощают наше тело, как вместе с потом уходят наши силы, так и земля будет разжижаться и даже без всяких внешних воздействий сама себе доставит, в чем потонуть. Впрочем, я склонен думать, что сойдутся вместе все причины.

5. Ждать гибели осталось недолго. Гармония трещит под ударами и раздирается на части. Стоит миру хоть на миг ослабить свое обычное неусыпное попечение о ходе вещей - тотчас со всех сторон, сверху и снизу, видимые и невидимые прежде, вырвутся воды.

6. Нет ничего более буйного, непостоянного, своевольного, чем могучая волна, которой ненавистно все, что пытается ее сдерживать; тут уж она разгуляется на свободе и, следуя велению своей природы, заполнит все, что прежде омывала и через что протекала. Как языки пламени торопятся навстречу друг другу и огонь, начавшись в разных местах, быстро вспыхивает единым пожаром, так во мгновение ока сольются моря, в разных местах вышедшие из берегов.

7. Впрочем, такую свободу волны получат не навсегда: когда покончено будет с родом человеческим и истреблены будут дикие звери, у которых люди переняли повадки, тогда земля снова впитает воду, преградит путь пучине и заставит ее бушевать в своих границах; океан, отброшенный от наших жилищ, будет загнан назад в свои невидимые бездны, и восстановится исконный порядок.

8. Всякое живое существо народится заново, и появится на земле человек, не ведающий греха и рожденный под более благосклонными созвездиями.

Но и он сохранит невинность лишь на первое время. Быстро, как змея, заползет в него подлость. Добродетель найти трудно, требуется и наставник и руководитель; а порокам живо выучиваются без всякого учителя.

---

[1] В некоторых рукописях эта книга идет седьмой и называется О водах земных, поскольку в средневековых трактатах о природе вещей (Исидора, Бэды Достопочтенного, Гонория и др.) обязательно наличествовала глава О водах небесных (которые, согласно Книге Бытия, помещаются над небесной твердью).

[2] animus.

[3] Эти стихи, по всей видимости, принадлежат Вагеллию, другу Сенеки, о котором известно, что он был консулом–суффектом в 45 или 46 г. (см.: Morel. Fragmenta poetarum latinorum. P. 124).

[4] Великий завоеватель Александр Македонский и его отец Филипп, излюбленные герои античных историков.

[5] После победы римлян Ганнибал бежал к сирийскому царю Антиоху III и уговаривал его идти войной на Рим. После смерти Антиоха он отправился в Вифинию к царю Прусии с теми же предложениями В 182 г. до н.э. по кончил с собой

[6] Имеется в виду колесо фортуны, на изображениях наверху колеса сидит царь, внизу — нищий неудачник

[7] Или здравый ум — bonam mentem.

[8] Квирит — римский гражданаин. Здесь Сенека имеет в виду официальную формулу, произносившуюся, когда отпускали на свободу раба (manumissio) Нипс hominem ex iure Quiritium liberum esse volo (Gaius, 4, 15).

[9] Овидий Метаморфозы, 3, 407. Пер. С. В. Шервинского.

[10] Вергилий. Энеида, 1, 244–246. Пер. С. Ошерова.

[11] Гем — Балканский горный хребет.

[12] Сочинение Теофраста о водах не сохранилось. Об этом походе Кассан дра, сына Антипатра (ум. в 298 г.) сообщают только Сенека и Плиний (31, 53). Галлы переселились в Паннонию ок. 310 г.

[13] Фалес Милетский, первый из натурфилософов, учил, что начало всего — вода. См.: Аристотель. Метафизика, 983 b 18.

[14] Т.е. стоики.

[15] По Фалесу, плоская Земля плавает на воде. См. там же.

[16] С телом живого существа сравнивал Землю Эмпедокл. Овидий приписывает такое воззрение Пифагору, см. Метаморфозы, 15, 342:

[17] «Потом земли» называл Эмпедокл море, считая, что оно выступает на земной поверхности под действием солнечного жара. Аквилеги — римская корпорация вызывателей дождя (они же отыскивали источники и места Для рытья колодцев). Aquihcium — древний обряд вызывания дождя (этрусского происхождения). См.: Плиний, 31, 44.

[18] Плиний, ссылаясь на Теофраста, сообщает о рыбах, которые закапываются в землю, когда их водоем пересыхает, а туземцы выкапывают их лопатами (9, 176).

[19] На самом деле это не произвольное отступление от естественно–научной тематики к морализированию, а необходимое логическое звено: роскошь — признак деградации и упадка, которые в конце концов ведут к завершению мирового цикла, к гибели мира в потопе и пожаре.

[20] Овидий. Метаморфозы, XV, 313–314. Пер. С. В. Шервинского. Имеется в виду река Гебр (совр. Марица).

[21] Ср. Витрувий. Об архитектуре, 2, 6: «Есть удивительная пыль… Месторождение ее возле Ваий, вокруг горы Везувия. Если смешать ее с известью и цементом, раствор будет гораздо крепче обычного строительного, более того: он и под водой будет затвердевать».

[22] Овидий. Метаморфозы, XV 320–21. Пер. С. В. Шервинского.

[23] Овидии. Метаморфозы у XV, 329–331. Пер. С. В Шервинского.

[24] См.: Платон. Федон. 112 а — о подземных водах и их родстве с местностью.

[25] Supernatantes.

[26] Ср. об этом у Плиния, 31, 55 и Страбона, 6, 2, 4.

[27] Вергилий. Буколики, 10, 4–5.

[28] Самоочищение вод — переходная тема. Затем Сенека говорит о самоочищении мира — согласно стоической доктрине периодические всемирные потопы и мировые пожары уничтожают все сущее, после чего начинается новый цикл.

[29] Сервий Флавий Папирий Фабиан (I в. н. э.) — автор не дошедшего до нас естественно–научного труда Naturalium causarum libri.

[30] Овидий. Метаморфозы, 2, 264. Пер. С. В. Шервинского.

[31] Там же, 1, 292.

[32] Там же, 1, 304.

[33] Там же, 1, 285, 290.

[34] Овидий. Метаморфозы, 1, 272–273. Пер. С. В. Шервинского.

[35] Бел (Ваал) — ближневосточное божество, почитавшееся помимо прочего как изобретатель астрономии. Плиний сообщает (6, 121), что храм Юпитера Бела в Вавилоне еще стоит. Бероз Вавилонский — современник Александра Македонского, жрец Бела, автор Вавилонских или Халдейских книг. Выдержки из них цитирует Евсевий Кесарийский.

Книга IV. (Часть первая) О НИЛЕ

Вступление

1. Ты пишешь, добрейший мой Луцилий, что от души наслаждаешься Сицилией и прокураторской[1] должностью, оставляющей много свободного времени; и будешь наслаждаться, если и впредь решишь держаться в должных границах, не превращая простое управление в верховную власть. Не сомневаюсь, что так и будет; знаю, насколько ты чужд честолюбию, насколько привержен досугу и книгам. Пусть окружают себя деловой и людской суетой те, кто не в силах вынести собственного общества; а ты наедине с собой чувствуешь себя превосходно.

2. Это удается немногим, и неудивительно: по отношению к себе мы самодурные деспоты и сами себе в тягость; страдаем то от любви к себе, то от отвращения; бедный наш дух раздуваем спесью, раздираем алчностью; то изнуряем похотью, то разъедаем суетностью; а хуже всего то, что мы никогда не остаемся одни. Там, где живет в тесноте такое скопище пороков, не может не быть постоянного раздора.

3. Так не изменяй же своим привычкам, мой Луцилий: по возможности избегай толпы, чтобы не стать жертвой льстецов. Они мастера умасливать начальство - как бы ни был ты всегда начеку, с ними тебе не справиться. Но, поверь мне, если ты дашь себя поймать, считай, что сам выдал себя предателям.

4. Есть у ласковых речей одно природное свойство: они приятны, даже когда мы их отвергаем. Сто раз пропустим мимо ушей, на сто первый - примем; само то, что мы отказываемся их слушать, делает их еще приятнее; даже оскорбления не заставят их отступить. То, что я сейчас скажу, невероятно, но правда: всякий беззащитнее всего именно там, где на него направлено это оружие; впрочем, может быть, потому туда и направлено, что там он беззащитен.

5. Словом, постарайся освоиться с мыслью, что как бы ты ни исхитрялся, неуязвимым ты стать не сможешь; прими все меры предосторожности - и будешь поражен сквозь доспехи. Один станет льстить тебе незаметно, понемножку; другой открыто, не стесняясь, прикидываясь простаком и выдавая искусство за прямоту. Планк,[2] бывший до Вителлия[3] величайшим мастером этого дела, говаривал, что не следует скрывать лести или выдавать ее за что-то иное: "Искательство пропадает, если его не видно".

6. Нет ничего выгоднее для льстеца, как если его поймают на лести; еще того лучше - если выбранят, если заставят краснеть.

Помни, что на тебя найдется там не один такой Планк, и что нежелание, чтобы тебя хвалили, ничем тебе не поможет. Крисп Пассиен[4] - человек самый утонченный из всех, кого я встречал на своем веку, в особенности же тонко разбиравшийся в пороках, говаривал, что перед лестью мы не запираем дверей, а только слегка прикрываем, как делаем перед приходом возлюбленной; нам приятно, если она, придя, распахнет дверь; еще приятнее, если она на своем пути вовсе раз несет ее в щепки.

7. Помню, как Деметрий,[5] муж весьма замечательный, говорил одному могущественному вольноотпущеннику, что ему нетрудно будет разбогатеть, как только надоест быть порядочным человеком. "Я не стану ревниво прятать от вас секрет этого искусства, я обучу ему всех, кто стремится нажить богатство: это не сомнительная прибыль, какую дает море, не судебные дрязги, неизбежные при купле-продаже; им не придется полагаться ни на обманчивые обещания земледелия, ни на еще более обманчивые обещания рынка, - я укажу им не просто легкий, но даже веселый способ делать деньги, обирая простаков, которые станут радоваться и их же благодарить. Я стану божиться, что ты, например, ростом выше самого Фида Аннея и кулачного бойца Аполлония - неважно, что сложением ты рядом с любым фракийским гладиатором[6] напоминаешь мартышку. Поклянусь, что нет на свете человека более щедрого, и даже, пожалуй, не совру: ведь можно посмотреть на дело и так, что ты подарил людям все то, чего не успел у них отобрать".

9. Вот так-то, мой Луцилий, чем откровеннее и наглее льстец, чем меньше он краснеет, вгоняя в краску других, тем скорее добивается своего. Мы в нашем безумии дошли уже до того, что всякий, кто льстит умеренно, кажется нам зложелателем.

10. Я не раз рассказывал тебе о моем брате Галл ионе, человеке, достойном такой любви, какою не могут любить его даже те, кто любит от всего сердца; так вот, для него всех прочих пороков просто не существует, а этот он ненавидит. Ты можешь пытаться найти к нему подход с любой стороны. Начни преклоняться перед его выдающимся, несравненным умом: его-де недопустимо растрачивать по мелочам, а следовало бы хранить и почитать как святыню; он легко уйдет от твоей ловушки. Примись расхваливать его хозяйственность, которая настолько не вяжется с нашими нравами, что кажется вовсе с ними незнакомой и даже не выглядит им упреком; он прервет тебя на первом слове.

11. Примись восхищаться его обходительностью и непритворной ласковостью - он раздает ее даром всем, кто попадается на его пути, подкупая даже случайных встречных; ни один из смертных даже с единственным другом не бывает так любезен, как он со всеми, и сила природной доброты так велика, что всякий, не обнаружив в ней ни капли искусственности и притворства, не может не принять за лично ему оказанное расположение эту благосклонность, распространяющуюся на всех; но и тут он устоит перед твоими комплиментами, так что ты воскликнешь, что нашел, наконец, человека, недоступного соблазнам, на которые любой другой поддался бы с удовольствием.

12. Ты признаешься, что его благоразумие и упорство, с каким он избегает неизбежного зла, вызывают у тебя тем большее уважение, что ты говорил хотя и приятную, но правду, и надеялся, что уж ее-то охотно выслушает всякий. Но он решил, что в подобном случае нужна тем большая твердость, ибо лжец всегда стремится позаимствовать у правды ее правдивую убедительность. Впрочем, не досадуй на себя, не думай, будто ты плохо сыграл свою роль и он заподозрил насмешку или подвох; он не разоблачил тебя, а просто оттолкнул.

13. Руководствуйся таким примером. Как приступит к тебе какой-нибудь льстец, ты ему скажи: "Ступай-ка ты с этими речами, которые переходят от магистрата к магистрату вместе с ликторами·, к кому-нибудь, кто сам этим занимается и не прочь выслушать из чужих уст то, что сам говорил [выше себя стоящим]. Я не могу ни обманывать, ни обманываться; ваши похвалы я принял бы с удовольствием, если бы вы не хвалили злодеев так же, как и достойных людей".

Впрочем, разве непременно нужно так до них опускаться, чтобы они могли разить тебя в упор? Лучше держи их на почтительном расстоянии.

14. А если ты захочешь доброй похвалы, зачем тебе для этого кто-то посторонний? Сам себя похвали. Скажи себе: "Я посвятил себя свободным искусствам. Бедность советовала другое, и талант влек меня к тем занятиям, которые тотчас вознаграждаются, но я обратился к поэзии, хоть за нее ничего и не платят, и принялся за благодетельное изучение философии.

15. Я доказал, что всякое сердце может быть вместилищем добродетели; рождением обреченный на борьбу с трудностями,[7] вопреки своему жребию и благодаря своему духу добился я того, что встал наравне с величайшими из людей. Гай не заставил меня предать моей дружбы к Гетулику.[8] Мессалина и Нарцисс,[9] долго бывшие врагами всего Рима, прежде чем стали врагами себе самим, не смогли заставить меня изменить отношение к тем, кого я любил несмотря на то, что это грозило бедой. Ради верности я был готов поплатиться головой. Никогда не удавалось вырвать у меня хоть слово, идущее не от чистого сердца и спокойной совести. За друзей я боялся всего, за себя - ничего, разве что, как бы не оказаться недостаточно хорошим другом.

16. Не лил я бабьих слез; никого не хватал, умоляя, за руки; не делал ничего, недостойного мужчины и доброго человека. Я был выше грозивших мне опасностей, готов был идти на казнь, которой мне угрожали, благодарил судьбу за то, что решила испытать, во сколько я ценю свою честь; не подобало мне продавать ее дешево. Я не размышлял долго, стоит ли мне погибнуть ради чести или чести ради меня: слишком неравные были чаши весов.

17. Я не хватался за скоропалительные решения, лишь бы избежать ярости власть имущих. При Гае я видал и пытки[10] и костры; я знал, что под его властью дело дошло до того, что за образец милосердия считалось просто убить человека; и все же я не бросился на меч, не кинулся вниз головой в море, чтобы не получилось так, будто ради чести я способен только умереть".

18. Добавь к этому дух, не подкупленный дарами, и руку, никогда не тянувшуюся за наживой среди такого разгула алчности; добавь жизнь бережливую, беседу скромную, к низшим - человечность, к высшим - почтительность. После сам себя спроси: правда то, что ты припомнил, или выдумка. Если правда, то ты удостоился похвалы пред лицом великого свидетеля; если выдумка - выставил себя на посмешище без свидетелей.

19. Тебе может показаться, что сейчас я сам испытываю тебя или расставляю тебе ловушку; думай, как тебе угодно и, начиная с меня, опасайся отныне всех. Вот послушай на этот счет Вергилия:

Верности нет нерушимой нигде,[11]

или Овидия:

Всюду царит Эриния дикая; можно подумать,

Все присягнули злодейства чинить,[12]

или Менандра, - да и вообще, кто из поэтов не возвышал голоса во всю силу своего дарования против этого ненавистного единства всего рода человеческого в стремлении к пороку; все живут как негодяи, - говорит Менандр, выходя на сцену в роли деревенского мужика; он не исключает ни старика, ни мальчишку, ни женщину, ни мужчину, и добавляет: не то, чтобы отдельные некоторые люди грешили, - нет, преступление вплетено в самую ткань [человечества].

20. А потому надо бежать и укрыться в себя; даже более того - укрыться от себя. В этом отношении я намерен отвечать за тебя и буду добиваться этого, хотя бы и море разделяло нас; я поведу тебя к лучшему, пусть придется время от времени тащить тебя за руку насильно; а чтобы ты не чувствовал одиночества, отсюда буду с тобой беседовать. Мы объединимся в том, что есть в нас наилучшего. Будем давать друг другу советы нелицеприятные.

21. Я уведу тебя подальше от твоей провинции, чтобы ты не увлекся, часом, историей, не заслуживающей особого доверия, и не начал любоваться собой, размышляя примерно так: "Вот у меня в моей власти провинция, выдержавшая натиск армий величайших в мире городов и разбившая их, когда ради нее шла великая война Карфагена с Римом. Она видела войска четырех римских вождей,[13] то есть всей империи, собранные в одном месте, и кормила их. Она вознесла судьбу Помпея, истощила удачливость Цезаря, счастье Лепида отдала другим, - она решила участь их всех;

22. она следила, как разыгрывалось колоссальное зрелище, ясно показавшее смертным, как стремительно бывает падение с вершины на самое дно и сколь различными путями разрушает судьба великое могущество: она видела, как Помпей и Лепид одновременно были сброшены с самого верха на самый низ, хоть и по-разному - Помпей бежал к чужому войску, Лепид - к своему собственному".[14]

Глава I

1. Итак, чтобы отвлечь тебя от всего этого, хоть и много чудесного на Сицилии и вокруг нее, я не стану затрагивать вопросов, касающихся твоей провинции, и обращу твои мысли в другую сторону. Займемся-ка с тобой вопросом, который в предыдущей книге я отложил на потом: почему Нил так разливается в летние месяцы?[15] Философы утверждали, что Данубий по природе своей похож на Нил, потому что-де и истоки его неизвестны и воды в нем летом больше, чем зимой.

2. Но оказалось, что это неверно. Истоки Данубия мы обнаружили в Германии; вода в нем действительно начинает подниматься летом, но тогда, когда в Ниле она еще стоит на своем обычном уровне - после первых жарких дней, когда солнце на исходе весны растопит снега; он поглощает их раньше, чем Нил только начинает подниматься, всю же остальную часть лета уровень Данубия понижается, падая до зимнего и даже ниже. Нил же разливается в середине лета, начиная перед восходом Пса и кончая после равноденствия.[16]

Глава II

1. Среди потоков, какие природа представила взору человечества, этот благороднейший. Природа распорядилась, чтобы он орошал египетские поля во время самой сильной засухи, чтобы выжженная зноем земля могла впитать воду как можно глубже и ее хватило бы на целый год. Ибо там, ближе к Эфиопии, либо вовсе не бывает дождей, либо очень редко, так что они не в силах оживить непривычную к небесным водам землю.

2. Нил, как ты знаешь, единственная надежда Египта; от его разлива зависит год: много воды - богатый, мало - неурожайный; "там земледелец на небо не смотрит". Почему бы мне не пошутить с моим поэтом? Я могу привести ему и его любимого Овидия: "И травы не возносят мольбы к Юпитеру-Дождедавцу" .[17]

3. Если бы можно было узнать, в каком месте Нил начинает подниматься, стали бы ясны и причины его разлива. Теперь же известно лишь, что он протекает по обширным пустыням, разливается болотами, скрывается в непролазных зарослях трав, и только возле Фил блуждающие без определенных границ потоки сливаются воедино. Остров Филы,[18] скалистый и со всех сторон обрывистый, образован слиянием двух рек, которые здесь превращаются в одну и текут дальше под именем Нила. На острове этом помещается целый город.

4. Отсюда Нил устремляется в Эфиопию и дальше, через пески, по которым идет торговый путь к Индийскому морю. Затем его встречают Пороги - место, знаменитое великолепным зрелищем: там, по крутым, часто изрезанным скалам Нил устремляется вверх, напрягая все свои силы. Он с грохотом разбивается о встречные утесы, продирается сквозь узкие ущелья и всюду - победил ли он или принужден был отступить - бушует; здесь впервые возмущаются воды, лениво и безмятежно катившиеся до сих пор по гладкому руслу; непохожий на себя, бешено крутясь, выскакивает он из враждебных теснин - прежде он тек илистый и мутный, теперь же, иссеченный острыми выступами скал и подводных камней, он взбит в пену; цвет, данный ему природой, изменила жестокая местность. И, наконец, преодолев все препятствия, вырвавшись на простор, он падает с огромной высоты, оглашая окрестности непомерным грохотом. Племя, поселенное некогда в тех местах персами, не смогло перенести постоянного оглушительного шума и, жалея свои уши, переселилось в более спокойную местность.

5. Среди прочих чудес, которые рассказывают об этой реке, я слыхал о невероятной смелости тамошних жителей. Вдвоем они садятся в крохотные суденышки - один правит, другой вычерпывает воду; свирепое безумие Нила долго кружит их среди сталкивающихся друг с другом ревущих потоков, причем они умудряются держаться самой узкой линии фарватера, чтобы избежать тесно сгрудившихся подводных камней; наконец, низвергаясь вместе с рекой вниз головой, они продолжают править падающей лодкой, к величайшему ужасу зрителей, которые успевают оплакать утопленников, погребенных под такой громадой воды, прежде чем замечают их, несущихся со скоростью снаряда, уже далеко от места падения: водопад не топит их, а переносит на спокойную воду.

6. Раньше всего начало разлива Нила наблюдают у того самого острова Филы, о котором я только что рассказывал. Недалеко от него река разделяется камнем, который греки называют Абатон,[19] ибо на него не ступает никто, кроме верховных жрецов; эта скала первая чувствует подъем воды. Ниже - довольно далеко отсюда - из воды выступают два утеса, из которых льется масса воды; местные жители называют их "жилами Нила";[20] но этой воды не хватило бы для орошения Египта. В дни священных праздников жрецы бросают в эти источники ветви, а магистраты - золотые дары.[21]

7. Отсюда Нил, заметно прибавив сил, течет по узкому и глубокому руслу - горы с обеих сторон не дают ему разлиться. Лишь у Мемфиса он свободно растекается по полям, разрезанный на множество рек, и рукотворные каналы, в которых можно изменять уровень воды по мере надобности, разводят его по всему Египту. Разделившись вначале, воды дальше снова собираются, образуя нечто вроде широкого, мутного стоячего моря; пространность земель, по которым распространялись они, захватив справа и слева от русла весь Египет, отняла силу у течения.

8. Каков разлив Нила, таковы надежды на урожай. Земледелец не ошибается в расчетах, ибо плодородие земли, которым она обязана Нилу, в точности соответствует уровню разлива. Сухая песчаная почва получает от Нила и воду и землю. Ибо мутный поток оставляет всю свою грязь в трещинах высохших полей, всю жирную гущу, которую он принес с собой, он намазывает на жаждущие пашни, одновременно и орошая их и утучняя. Поэтому места, до которых не дошел разлив, лежат бесплодны и пусты; но и чрезмерный разлив приносит вред.

9. Поистине удивительна природа этой реки: ведь прочие реки разрушают почву, вымывая из нее все ценное. Нил же, хоть и больше их всех во много раз, не только не размывает ничего и не уносит, но, напротив, прибавляет почве сил - уже тем одним, не говоря обо всем остальном, что укрепляет ее: занося пески илом, он не только уточняет их, но и связывает, так что Египет обязан ему не просто плодородием своих полей, а и самими полями.

10. Разлив Нила - прекраснейшее зрелище: полей не видно, долины скрыты под водой, города выступают наподобие островов, сухопутные жители не могут сообщаться друг с другом иначе, как на лодках, и радуются тем больше, чем меньше видят своих земель.

11. Но даже и тогда, когда Нил держится в своих берегах, он впадает в море через семь устьев, и любое из них тоже - целое море. Да к тому же еще множество безымянных потоков ответвляется от него по обеим сторонам побережья.

Чудовищные звери, которых вскармливает Нил, не уступают морским ни по росту, ни по кровожадности; уже по одному тому, что этим громадным животным хватает и пищи и простора, можно судить о том, что это за река.

12. Бабилл,[22] муж превосходнейший и на редкость образованный, рассказывает, что в бытность свою префектом Египта, оказался свидетелем такого зрелища в самом большом из рукавов устья Нила - Гераклеотийском:[23] навстречу друг другу строем, как два неприятельских войска в битву, двигались с моря дельфины, а со стороны реки - крокодилы; мирные животные, чьи укусы не причиняют вреда, победили крокодилов.

13. У тех ведь верхняя часть тела твердая и непроницаемая для зубов даже самых крупных животных, а нижняя - мягкая и нежная. Туда-то дельфины, нырнув, и наносили раны торчащими у них из спины шипами, а затем, с силой рванувшись вперед, разрезали крокодила пополам; когда несколько были рассечены таким манером, остальные, словно войско, смешавшее строй, кинулись в бегство: самое смелое животное перед робким противником трусливо побежало перед смелым![24]

14. И жители Тентиры[25] одолевают крокодилов не благодаря каким-то выдающимся особенностям своей породы или крови, а благодаря дерзкому презрению к опасности. Они сами кидаются на них, обращают в бегство и ловят, накидывая на бегущих петлю; многие гибнут - и именно те, у кого недостает присутствия духа для преследования.

15. По свидетельству Теофраста,[26] Нил тек некогда морской водой. В царствование Клеопатры он не выходил из берегов два года кряду - на десятом и одиннадцатом году ее царствования.[27] Говорят, это было знамение падения двух власть имущих: ибо Антоний и Клеопатра лишились власти. Каллимах сообщает, что в предшествующие века Нил однажды не поднимался в течение девяти лет.

16. Однако пора мне перейти к рассмотрению причин, по которым Нил поднимается летом; начну с самых древних свидетельств. Анаксагор говорит, что в Нил стекают снега, тающие на горных хребтах Эфиопии. Этого мнения держалась вся древность - то же самое передают Эсхил, Софокл, Еврипид. Но оно явно неверно, на что указывает множество доводов.

17. Во-первых, Эфиопия - страна необычайно знойная, о чем свидетельствует до черноты выжженная кожа тамошних людей и образ жизни трогодитов, строящих дома под землей.[28] Каждый камень пылает, как костер, - и не только в полдень, но и на закате дня; на раскаленный песок невозможно ступить; серебро течет; плавятся скрепы статуй; не держатся никакие накладные украшения. Австр, дующий из этих краев, - самый жаркий ветер. Животные, обычно впадающие в зимнюю спячку, там никогда не прячутся; даже зимой змеи остаются на виду, на поверхности. В Александрии, отстоящей далеко от этих непомерно жарких мест, и то никогда не выпадает снег; а выше[29] не бывает даже дождей.

18. Откуда же в столь знойном краю могут взяться лежащие все лето снега? Конечно, на некоторых горных вершинах снег, наверное, бывает и там, но неужели больше, чем в Альпах, чем на горах Фракии или на Кавказе? Однако и с тех гор стекающие реки разливаются весной и в начале лета, а затем становятся мельче, чем зимой. Ибо по весне дожди размывают снег, а остатки его растопляет первое летнее тепло.

19. Ни Рейн, ни Родан, ни Истр, ни Гебр, текущий из-под Гема, не разливается летом; а ведь там, на севере, в горах всегда лежит снег. Фасис и Борисфен[30] тоже должны были бы разливаться летом, если бы снега могли, вопреки летней жаре, поднимать воду в реках.

20. Кроме того, если бы Нил поднимался именно по этой причине, то половодье приходилось бы на самое начало лета, ибо в это время большая часть снега еще сохранилась, но он уже предельно мягкий, и таяние идет быстрее всего. Однако в Ниле вода прибывает на протяжении четырех месяцев совершенно равномерно.

21. Если верить Фалесу, ежегодные этесии[31] сдерживают течение Нила: они дуют ему навстречу и гонят морскую воду вверх по его устью. Оттесненный таким образом назад, он отступает по своему собственному руслу - вода в нем не прибывает, а останавливается, и, запертый в устье, он вскоре выходит из берегов, где только может. Вот свидетельство Эвтимена Массилийского:[32] "Я плыл, - пишет он, - по Атлантическому морю. Оттуда течет Нил, который поднимается в период этесий, ибо постоянно дующие в это время ветры гонят морскую воду к берегу-Когда они утихают и море успокаивается, уменьшается и уровень воды в текущем оттуда Ниле. К тому же морская вода в тех местах пресная, и животные там похожи на нильских".

22. Но если разлив Нила вызывают этесии, почему же он начинается раньше и продолжается дольше, чем они? Кроме того, разлив не становится тем больше, чем они сильнее дуют, и вообще его подъем и спад не зависят от напора ветра, что случилось бы непременно, если бы именно ветер поднимал уровень воды. Далее: этесии дуФт к египетскому побережью навстречу течению Нила; если бы он был обязан им своим происхождением, то тек бы оттуда же, откуда они дуют. И еще одно: из моря он вытекал бы прозрачный и синий, а не мутный, как сейчас.

23. Прибавь к этому, что целая куча свидетелей опровергает сообщение Эвтимена. В те времена можно было приврать: воды за пределами Средиземного моря были неизведаны, и ничто не мешало сочинять о них сказки. А сейчас купеческие корабли ходят вдоль всего побережья внешнего моря,[33] и никто не рассказывает об истоках Нила и другом вкусе морской воды; впрочем, в это не даст поверить и сама природа: ведь солнце извлекает из моря всю пресную воду - самую легкую.

24. Кроме того, почему Нил не разливается зимой? Ведь и тогда на море нередки бури, а зимние ветры бывают гораздо сильнее умеренных этесий. И если бы Нил тек из Атлантического моря, он сразу наводнял бы Египет. Однако на самом деле вода поднимается в нем постепенно.

25. Энопид Хиосский[34] говорит, что зимой тепло сохраняется под землей; оттого в пещерах бывает жарко, а в колодцах вода теплее, чем летом; вот от этого тепла и пересыхают зимой подземные водяные жилы. В других-то землях реки зимой поднимаются из-за дождей, а Нилу никакие дожди не помогают, и он мелеет, зато поднимается на протяжении лета, когда под землей становится холодно и источники снова бьют в полную силу.

26. Если бы это было верно, то все реки разливались бы летом и колодцы наполнялись бы водой. Да и неправда, что под землей зимой теплее. - Почему же тогда тепло в пещерах и колодцах? - Потому, что в них не проникает холодный воздух снаружи; собственного тепла у них нет - просто они не выпускают холод. По той же самой причине летом в них холодно: разогретый воздух не добирается до этих дальних отъединенных мест.

27. Диоген Аполлонийский[35] говорит: "Солнце тянет к себе влагу, иссушая землю; она, в свою очередь, всасывает влагу из моря, а море - из рек и прочих вод; но не может быть такого, чтобы земля в одних местах была сухая, а в других - чрезмерно влажная; ведь она вся насквозь просверлена множеством сообщающихся между собой проходов, и по ним влага поступает из мокрых мест в сухие. В противном случае - если бы сухие земли не заимствовали у других часть влаги - они давно рассыпались бы в пыль от сухости. Ибо солнце вытягивает воду отовсюду, но больше всего из тех земель, которые оно палит особенно сильно, то есть из полуденных.

28. Когда земля высохла, она сильнее всасывает в себя влагу: как в светильнике масло течет туда, где оно выгорает, так и вода устремляется туда, куда зовет ее выжженная пылающим зноем земля. Откуда берется влага? - Ну конечно, из тех краев, где вечно зима - на севере воды больше, чем достаточно; вот почему Понт постоянно течет в Нижнее море[36] - там нет, как в других морских проливах, чередующегося движения воды туда и сюда: стремительно и упорно он несется всегда в одну сторону. И если бы по тем подземным переходам влага не поступала бы всегда туда, где ее не хватает, оттуда, где ее слишком много, то вся земля уже или высохла бы, или исчезла под водой".

30. Хотелось бы спросить Диогена, почему, если все земли пористы и сообщаются друг с другом, не везде вода в реках прибывает летом? - "В Египте солнце печет сильнее; поэтому и в Ниле вода прибывает сильнее; но и во всех прочих землях реки время от времени поднимаются". - Далее: каким образом в какой-либо части земли может случиться засуха, если любая из них тянет к себе влагу из других областей и тем сильнее, чем больше она раскалится? - Далее: отчего вода в Ниле пресная, если она из моря? А ведь ни в одной реке нет воды слаще...

(Далее текст книги о Ниле - с изложением собственной теории Сенеки об истоках Нила и о его разливах - не сохранился. Несколько отрывков из утраченной ее части приводит Иоанн Лаврентий Лид в 68-й главе четвертой книги своего сочинения "О месяцах".

Геродот говорит, что солнце, пересекая южный пояс[37] близко к земле, притягивает воды всех рек; летом, когда оно начинает склоняться к северу, оно увлекает за собой Нил; именно по этой причине он разливается летом.

Египтяне говорят, что дующие с севера этесии гонят верхние слои облаков к югу, отчего там проливаются обильные ливни, и Нил разливается.

А вот Эфор из Кимы[38] в первой книге "Историй" пишет, что почва Египта по природе пористая, но ил, наносимый Нилом из года в год, делает ее плотной и непроницаемой, и в жаркую пору река, наподобие пота, растекается в поисках рыхлой и пористой земли.

Фрасиалк же Фасосский[39] считает причиной нильских разливов этесии: Эфиопия опоясана очень высокими - сравнительно с нашими - горами; там скапливаются гонимые этесиями облака и, проливаясь, переполняют Нил.

Это подтверждает и Каллисфен Перипатетик[40] в четвертой книге своей "Греческой истории": он дошел с войском Александра Македонского до Эфиопии и обнаружил, что Нил течет там под беспрерывными дождями, льющимися над этой страной.

Но Дикеарх[41] в "Путеводителе вокруг земли" настаивает, что Нил вытекает из Атлантического моря.

---

[1] Луцилий был назначен прокуратором Сицилии в 63 или 64 г. Должность прокуратора как государственного чиновника возникла при Августе. Первоначально Август, как все богатые римляне, управлял своим имуществом с помощью управляющих из своих рабов или вольноотпущенников; затем он начал давать им также и государственные поручения — например, управлять казенным фиском в Лугдунской Галлии. Одновременно Август стал назначать чиновников из всаднического сословия для исполнения постоянных государственных должностей; они получали постоянное жалованье и тоже назывались прокураторами (степени прокураторского достоинства различались по размеру годового жалования: были прокураторы «шестидесятитысячники», «стотысячники», «двухсот-» и «трехсот–тысячники»). Прокураторы работали в самых разных сферах государственного управления (procuratores monetae, aquarum, fisci; управляющие рудниками procuratores argentariarum, auriarum, ferriarum; историк Светоний был procurator a studiis et a bibliothecis); в небольших провинциях (как Норик, Иудея) прокураторы часто назначались правителями; в больших (как Африка, Испания) управляли императорской казной при правителе–проконсуле или пропреторе. Число прокураторов–всадников с годами росло: от 23 при Августе до 177 к началу III в.

[2] Луций Нунаций Планк, консул 13 г.

[3] Авл Вителлий (12–69 гг.), будущий римский имератор (с января по Декабрь 69 г.), прославился лестью и угодливостью при Калигуле и Клавдии, от которых получал за это назначения на высокие и почетные должности.

[4] Гай Саллюстий Крисп Пассиен, консул 27 и 44 гг., судебный оратор, близкий друг Сенеки Старшего, отца философа; был женат на тетке Нерона

[5] Деметрий — философ–киник, знаменитый в Риме откровенностью, грубостью и прямотой своих высказываний, за которые неоднократно был изгоняем из Рима и из страны; Сенека к тому же восхищался его предельным самоограничением: Деметрий сидел и спал на земле, ел отбросы, одевался в лохмотья. Вероятно, какое–то время он жил у Сенеки, преклонявшегося перед ним. О нем см.: Сенека. Письма к Луцилию, 20, 9; 67, 14; 91, 19 и др., О стойкости мудреца 16, 4 , О провидении, 3,3; 5,5; Тацит. История 4, 40; Анналы, 16. 34; Светоний. Веспасиан, 13 и др.

[6] Thraex назывался гладиатор не по месту рождения, а по роду оружия, с которым он был обучен выступать на арене: «фракийцы» — вооруженные кинжалом.

[7] Луцилий Юниор, друг Сенеки, родился в очень бедной семье (недалеко от Помпей), много занимался литературной деятельностью; своей карьерой был обязан только себе, не имея влиятельных или богатых родственников; в зрелые годы был причислен к сословию всадников и, вероятно, был прокуратором и в других местах, до Сицилии.

[8] Гай — император Гай Калигула; Гней Лентул Гетулик попал при Калигуле в опалу потому, что его слишком любили солдаты германских легионов.

[9] Мессалина — третья жена императора Клавдия, Нарцисс — его влиятельнейший вольноотпущенник; оба — олицетворение преступной распущенности, беззакония и коррупции.

[10] Во времена Республики пытки нельзя было применять к свободному римскому гражданину ни при каких обстоятельствах; лишь при преемниках Августа они стали иногда применяться (преимущественно в делах об оскорблении величия).

[11] Вергилии Энеида 4, 373.

[12] Овидий. Метаморфозы, 1, 241.

[13] Четыре великих вождя — это, вероятно, главные участники гражданских войн после гибели Юлия Цезаря: Антоний, Октавиан (Август), Лепид и Секст Помпей. Антоний сам не воевал в Сицилии, но послал часть своей армии — 200 кораблей — в поддержку двум другим триумвирам (Октавиану и Лепиду) против Помпея. В битве при Навлохе в 36 г. Помпей был разбит, бросил свое войско, бежал в Митилену и пытался собрать там новую армию с помощью малоазийских провинциалов (позднее пытался бежать дальше, в Армению, к парфянам, но был схвачен и казнен в Ми лете в 35 г.).

[14] Армия Лепида перешла на сторону Октавиана, и ему пришлось подчиниться, последовав за своими солдатами.

[15] Вопрос о разливе и об истоках Нила — такой же традиционный для античной физики и метеорологии, как вопросы о форме земли, о природе молнии, дождя, облаков и радуги, о наземных и подземных водах, о ветрах и землетрясениях; начиная с Гекатея и Геродота, Аристотеля и Теофраста, Посидония и других более древних естествоиспытателей, все компиляции и компендии позднего эллинизма и римского времени, касающиеся философии природы, обязательно содержат главу о Ниле. Самыми распространенными объяснениями разливов Нила в летнее время были в античности следующие: летом начинает таять снег на вершинах гор Эфиопии (т.е. Центральной Африки), где Нил берет начало; летом в Эфиопии выпадают дожди; снег в верховьях Нила начинает таять под воздействием этесий — ветров, ежегодно дующих с севера на юг, с моря в глубь Египта, в течение 40 дней после восхода Пса — с середины июля по начало сентября; именно в этесиях видели причину таяния снегов или выпадения дождей в Эфиопских горах; некоторые объясняли разливы Нила ежегодным подъемом грунтовых вод у его истоков. — См.: Reh.ni А. Nilschwelle. In: RE 17, 517 190. Postl В. Die Bedeutung des Nil in der romischen Literatur. Wien, 1970.

[16] Пес — Сириус; восход Пса, или «собачьи дни» (canicula) — с 22 по 26 июля; равноденствие — 22–24 сентября. Нил разливается с конца июня до конца сентября; к середине декабря вода достигает своего обычного, низкого уровня.

[17] Сенека ошибся: «nec Pluuio supplicat herba Ioui» — это строка не из Овидия, а из Тибулла, 1, 7, 26. Кого Сенека называет «моим поэтом», не знаю. Можно строить гипотезы: Луцилий ли это, писавший элегии и, вероятно, небольшие эпические поэмы в описательно–дидактическом духе; или, может быть, племянник Сенеки, знаменитый эпик Лукан, посвятивший Нилу 10–ю книгу Фарсалии.

[18] Остров Филы известен всем античным авторам; он отмечает границу Эфиопии и собственно Египта. Однако описываемый здесь Сенекой большой остров, на котором располагается целый город, — это не Филы, а лежащий ниже по течению остров Мероэ (при Нероне римляне достаточно точно измерили расстояние между Асуаном и Мероэ — 975 миль).

[19] О нем см.: Лукан, 10, 323.

[20] Об этих двух скалах и бьющих из них священных источниках пишет Геродот, 2, 28; см. также: Лукан, 10, 325 сл.

[21] О празднике «Нилий» в дни летнего солнцеворота, когда фараон или один из его сыновей приносил Нилу дары, пишет, например, Гелиодор, 9, 443.

[22] Тиберий Клавдий Бабилл, префект Египта с 55 г. н. э., написал книгу о чудесах Египта (до нас не дошедшую). — Ср.: Плиний, 19, 3.

[23] Гераклеотийским называлось самое западное из семи устьев Нила.

[24] Аналогичный рассказ о битве нильских крокодилов с дельфинами передают Плиний, 28, 31; Аммиан Марцеллин 22, 15, 18; Солин 32, 26.

[25] Тентира (совр. Дендера) была довольно большим городом вниз по течению от Фив; о храбрости ее жителей и охоте на крокодилов рассказывает Плиний 8, 91.

[26] Книги Теофраста и его учителя Аристотеля о Ниле не сохранились.

[27] 4 2 и 41 гг. до н. э.

[28] Трогодитов, или троглодитов, первым описал, по–видимому, Гекатей Милетский, а вслед за ним Геродот (История, 4, 183): ?? ?????????? (в позднейших пересказах ???????????) ???????? — весьма мало цивилизованный народ на юге Ливии, живущий в пещерах и питающийся сырыми лягушками. Букв.: «Эфиопы, пожирающие сырых лягушек» (от ????? — грызу и глотаю сырым и ?????- — всякое ныряющее существо); или «Эфиопы, зарывающиеся в норы» (от ?????? — нора, пещера и ????? — погружаться); по мысли Сенеки, верна именно вторая этимология, а закапываются в норы они оттого, что в их стране слишком жарко и приходится искать прохлады под землей. «Троглодитами», т.е. «пещерными людьми» геродотовские «трогодиты» называются постоянно после Аристотеля, причем относится этот термин уже не только к южноливийским эфиопам, но ко всякому племени, стоящему на крайне низкой стадии культуры; Аристотель характеризует пигмеев как ??????????? ??? ???? т. е. как троглодитов по образу жизни. Посидоний, Птолемей, Страбон и другие уже используют это имя как нарицательное для обозначения разных племен Мизии, Индии, Нубии, побережья Красного моря.

[29] Т. е. выше по течению Нила.

[30] Родан — Рона, Истр — Дунай, Гебр — новогреч. Эвр, болг. Марица (течет с Рильских гор), Фасис — Риони, Борисфен — Днепр.

[31] Т. наз. «этесии» (или «бореи») — «летние ветры», регулярно дующие в Средиземноморье с севера на юг каждое лето в течение примерно 40 дней с начала июля (или с восхода Пса–Сириуса). Геродот упоминает специальную теорию этесий, но не называет имени Фалеса.

[32] Эвтимен (ок. 500 г. до н. э.) — автор перипла, т. е. описания плавания предположительно вдоль африканского берега Атлантики до устья Сенегала или Нигера. (Массилия — нынешний Марсель). Не только он считал, что Нил берет начало на западе Африки; в древности эта точка зрения была очень распространена. Так, нумидийский царь Юба (Гай Юлий Юба Второй — ок. 50 до н.э. — ок. 24 н. э.) определенно пишет в своем двухтомном сочинении О Ливии, что Нил берет начало в горах в Мавритании поблизости от Океанского (т. е. Атлантического) побережья. Ср.: Плиний, 5, 51; Витрувий, 8, 2, 6, 7.

[33] Внутренним морем называлось Средиземное; Внешним морем, или просто Океаном, — Атлантика; все, что лежит за Геркулесовыми столпами, — совр. Гибралтарским проливом.

[34] Энопид Хиосский — математик и астроном, современник Анаксагора, первым вычислил наклон эклиптики. Его теория истоков и разливов Нила обсуждается у Диодора Сицилийского. Библиотека, 1,41.

[35] Диоген Аполлонийский — натурфилософ, современник Анаксагора. Считал началом всех вещей и принципом всякого познания воду.

[36] Понт — Черное море, Нижнее море — Средиземное.

[37] Древние делили обитаемые земли северного полушария на три климатические пояса (греч. «зоны»): северный, умеренный и южный, предполагая, что южное полушарие, населенное антиподами, делится так же.

[38] Эфор из города Кимы в Эолии — греч. историк IV в. до н. э., автор 30–томных «Историй» — всемирной истории, ???????? ??????????, по выражению Полибия, от которой сохранились до нашего времени лишь незначительные фрагменты.

[39] Фрасиалк с Фасоса — периэгет, «один из тех самых древних физиков», по выражению Страбона (17, 790), т. е. натурфилософов, писавших «о природе» вообще. Полагал, что причиной большинства метеорологических явлений служат ветры, а основных ветра два: холодный, Борей, и теплый, Нот. О его объяснении нильских разливов см.: Аристотель, фрг. 248, Посидоний у Страбона 17, 790 и 1, 29.

[40] Каллисфен из Олинфа, историк и философ IV в. до н. э., младший родственник Аристотеля (вероятно, внучатый племянник), воспитывавшийся в его доме. Главные сочинения Каллисфена — «Греческая история» в 10 книгах и «Деяния Александра»; оба написаны в духе ионийской историографии с многочисленными пространными экскурсами, посвященными географии, астрономии, зоологии, ботанике и разным любопытным природным явлениям: землетрясениям, ураганам, разливам Нила и т.д.

[41] Дикеарх — философ–перипатетик из Мессены в Сицилии, ученик Аристотеля и Теофраста. Согласно Варрону (Res rusticae 1,2,6), Цицерону (Письма к Аттику 6, 2,3), Плинию (2, 162)— первоклассный ученый и крупнейший историк; более всего известен был учением о душе, в котором полемизировал с Аристотелем и соглашался с некоторыми положениями пифагорейского учения. По мнению Страбона — великий географ, наилучшим образом завершивший дискуссию о форме Земли и давший наиточнейшие измерения всех гор Греции.

Книга IV. (Часть вторая) ОБ ОБЛАКАХ

*[1] ** [2]

Глава III

... 1. Если я стану уверять тебя, что град образуется точно так же, как у нас лед, когда все облако замерзает, я поступлю, пожалуй, слишком дерзко. Лучше я займу место в ряду тех свидетелей, которые говорят с чужих слов, честно признавая, что своими глазами не видели. Или сделаю так, как делают историки: навравшись всласть, они вдруг останавливаются на одном каком-нибудь событии и заявляют, что за это вот, мол, они не могут поручиться, и отсылают нас к своим источникам - они, дескать, пусть отвечают за достоверность.

2. Так вот, если мне ты не веришь, пусть Посидоний поручится тебе за все - и за то, чего он не сказал, и за то, чему поучает: он твердо заявит тебе, что град получается из мокрого облака, когда оно уже успело превратиться в воду, - так твердо, как будто сам при этом присутствовал.[3]

3. Отчего градина круглая, ты можешь догадаться и без меня: понаблюдай и увидишь, что всякая капля превращается в шарик. Это видно на зеркале, когда на нем собирается влага от дыхания, на забрызганных вином кубках и на любой другой гладкой поверхности. То же самое на листьях - если какие капли на них удержались, они лежат шариками.

4. Что в мире мягче воды? Что тверже камня? И все же

Твердые скалы насквозь мягкая точит вода;[4]

или, как говорит другой поэт:

Капли падение камень долбит,[5]

и выдолбленное отверстие получается круглым. Ясно, что оно подобно тому, что его выдолбило; капля высекает себе помещение по своей форме и свойствам. Кроме того, даже если бы град не был круглым с самого начала, он мог бы округлиться, падая: ведь он столько раз перевернется, летя сквозь густой воздух, что равномерно обточится со всех сторон и станет шаром. Со снегом этого не случается, потому что он не такой твердый, более разреженный и к тому же падает не с такой большой высоты, образуясь над самой землей; так что по воздуху ему приходится лететь сравнительно недалеко.

6. Почему бы мне не позволить себе того, что позволяет себе Анаксагор?[6] Уж где-где, а среди философов должно быть равноправие.

Град - это не что иное, как подвешенный в воздухе лед, а снег - висячий иней. Мы уже говорили о разнице между росой и водой; та же разница - между инеем и льдом и между снегом и градом.[7]

Глава IV

1. Вопрос исчерпан, и я мог бы на этом остановиться, но я желаю платить полной мерой, и раз уж начал докучать тебе, то скажу обо всех неясностях, которые тут возникают. Спрашивается, отчего зимой идет снег, а весной, когда холода уже прошли, падает град? Тебе может порой казаться, что я заблуждаюсь, мне же мои соображения представляются правильными, а если я и бываю доверчив, то только до известной степени, и принимаю лишь те маленькие выдумки, за которые бьют по губам, а не вырывают глаза.

2. Зимой воздух холоден и тверд и потому превращается не в воду, а в снег, который по природе ближе к воздуху. С наступлением весны погода становится изменчивой, и в потеплевшем воздухе образуются более крупные капли. Поэтому, "как весна дожденосная хлынет",[8]по словам нашего Вергилия, воздух, вслед за самой погодой, начинает сильнее меняться - теперь он разрежен и открыт любым влияниям; оттого-то льют проливные дожди - не столько долгие, сколько обильные.

3. Зимой моросит медленными, тонкими струйками; к мелкому, редкому дождю часто примешивается снег; когда очень холодно и небо мрачно, мы говорим: "Снежный день". И вообще всегда, когда дует аквилон или установится принесенная им погода, моросит мелкий дождь; а при австре[9] льет как из ведра, и капли падают большие.

Глава V

1. У наших [т. е. стоиков] есть одно положение, которое я не решаюсь принять, ибо оно не кажется мне достаточно обоснованным, но и не хочу обойти молчанием. Впрочем, чего мне бояться перед столь снисходительным судьей? Да и вообще, если мы всякое утверждение начнем проверять досконально, как золото на пробу, всем поневоле придется замолчать. Мало найдется таких, против которых нечего возразить; всем прочим придется выдержать долгую тяжбу, даже если они победят в конце концов. - Так вот, они говорят, будто все, скованное льдом на севере, там где Скифия и Понт, оттаивает весной; приходят в движение замерзшие реки, освобождаются из-под снега горы. Вполне вероятно, что оттуда-то и идут холодные воздушные потоки, попадая в наше весеннее небо.

3. Они добавляют к этому еще кое-что, чего я не проверял и проверять не собираюсь - думаю, что ты сам, если захочешь, сможешь устроить такую проверку и установить истину, испытав снег на свой страх и риск; они говорят, что когда идешь босиком по крепкому, замерзшему снегу, ступни болят от холода меньше, чем на талом и мягком снегу.

4. Тогда, если только они не лгут, все, что несется к нам из тех северных мест, где снег начал таять и ломается лед, сковывает морозом уже теплеющий и влажный воздух южных краев; таким образом, там, где собирался пойти дождь, по вине холода образуется град.

Глава VI

1. Не могу удержаться, чтобы не привести все нелепости, какие рассказывают наши [философы насчет града]. По их словам, существуют опытные наблюдатели облаков, которые в состоянии предсказать град. Этому они действительно могли научиться путем простого упражнения, всякий раз замечая цвет облаков, из которых потом шел град.

2. Невероятно другое: что якобы в Клеонах[10] существовала государственная должность халадзофилаков - предсказателей града. Они давали знать, где сейчас будет град, и как ты думаешь, что было дальше? Думаешь, люди бежали за плащами и укрывались под навесом? Как бы не так: каждый шел принести за себя жертву с-кто ягненка, кто цыпленка. И облака, отведав чуть-чуть крови, тотчас же сворачивали в сторону.

3. Ты смеешься? Послушай кое-что еще посмешнее. Если у кого-то не находилось ягненка или цыпленка, которого не жалко, он налагал руки на самого себя; но не думай, что облака такие уж кровожадные: ему достаточно было поцарапать палец острым кончиком стиля, и выступившая кровь уже была умилостивительной жертвой: град обходил его поле так же, как поля, за которые приносились обильные жертвы.

Глава VII

1. Пытаясь найти объяснение подобным вещам, одни, как и подобает людям мудрым, утверждают, что не может того быть, чтобы кто-нибудь заключал перемирие с градом и откупался от бурь подарками, хотя дарами можно победить и богов. Другие подозревают, что в самой крови заключена некая сила, способная отвращать и отгонять облака.

2. Но как в столь ничтожном количестве крови может заключаться столь великая сила, что преодолеет расстояние до облаков и они в вышине ее почувствуют? Однако клеоняне судили и наказывали тех, кому было положено следить за погодой и предсказывать бури, за то, что по их небрежности побиты виноградники или погибли хлеба. И у нас законы XII таблиц грозят наказанием тому, кто будет "заговаривать чужой урожай".[11]

3. Невежественная древность верила, что заклинаниями можно вызывать дожди и предотвращать их. Что ничего подобного быть не может, настолько очевидно, что не нужно записываться в школу к какому-либо философу, чтобы понять это.

Глава VIII

1. Я прибавлю еще одну вещь, чтобы доставить тебе удовольствие похлопать меня по плечу и воскликнуть: "Здорово!" Говорят, что снег образуется в той части воздуха, которая ближе к земле. Ибо эта часть теплее по четырем причинам. Во-первых, все земные испарения, в которых много горячего и сухого, чем свежее, тем теплее; во-вторых, солнечные лучи отражаются от земли и поворачивают обратно: удваиваясь, они сильно разогревают все, что находится прямо над поверхностью земли, ибо здесь получается в два раза больше солнца, а следовательно, и тепла;[12] в-третьих, наверху более ветрено, а внизу тише.

Глава IX

1. К этим трем Демокрит добавляет еще одно объяснение: "Чем тверже тело, тем быстрее оно нагревается и тем дольше сохраняет тепло. Так, если поставить на солнце два сосуда - медный и стеклянный, то медный быстрее разогреется и дольше будет оставаться горячим". Далее он говорит о том. отчего это, по его мнению, происходит. "В более твердых и плотных телах поры должны быть мельче, и дух в каждой из них более тонкий, разреженный; значит, подобно тому, как маленькая баня или котел согреваются быстрее, так и эти скрытые отверстия, неразличимые простым глазом, скорее ощутят жар и дольше не выпустят его обратно из-за той же своей узости".

Эти долгие приготовления подводят нас к ответу на наш вопрос.

Глава X

Чем ближе воздух к земле, тем он плотнее. Как в воде и в любой другой жидкости муть оказывается в самом низу, так и в воздухе все более плотные частицы оседают на дно. Но уже доказано, что чем тверже и плотнее вещество, тем лучше оно сохраняет полученное тепло. Наверху, вдали от земного мусора, свободный от примеси воздух чище; солнце не задерживается в нем, проходя, как сквозь пустоту; от этого он меньше нагревается.

Глава XI

1. Некоторые возражают против этого, говоря, что на вершинах гор должно быть тем жарче, чем ближе они к солнцу. Мне Кажется, они ошибаются вот в чем: они считают, что высота Апеннин, Альп и других знаменитых гор достаточно велика, чтобы создать ощутимую разницу относительно расстояния до солнца.

2. Эти горы исключительно высоки по сравнению с нами, но взгляни на них с точки зрения вселенной, и сразу увидишь, что все они низки; только друг с другом они могут соперничать в высоте. Даже величайшие из них не поднимаются настолько, чтобы выдержать сопоставление с целым. В противном случае мы не поверили бы, что вся земля есть шар. Свойство шара - округлость в сочетании с некоей равномерностью; погляди на мяч для игры, и ты поймешь, в чем эта равномерность: он сшит из кусочков, и между ними - рубцы швов, но это не мешает нам сказать, что он со всех сторон себе равен. Как мяч выглядит круглым, несмотря на эти неровности, так и весь земной шар - несмотря на выступы гор, высота которых незаметна при сопоставлении с миром в целом.

4. Кто утверждает, что высокая гора должна нагреваться сильнее, потому что находится ближе к солнцу, тот вынужден будет признать, что долговязый человек согревается скорее коротышки, а голова - скорее, чем ноги. Но тот, кто мерит мир сообразной ему мерой и понимает, что земля в нем - не более, чем точка, тот догадается, что ничто на земле не может возвыситься настолько, чтобы сильнее ощущать влияние небесных светил, словно войдя с ними в близкое соседство.

5. Эти горы, на которые мы глядим снизу вверх, эти пики, покрытые вечными снегами, - все они ниже низкого; конечно, в известном смысле гора ближе к небу, чем луг или долина, но в этом смысле и мяч везде разной толщины. В этом смысле и одно дерево ближе к небу, чем другое. Но это не так, ибо различие между крошечными карликами может быть заметно лишь тогда, когда они сравниваются друг с другом. Но по сравнению с безмерным телом становится безразлично, насколько один из них больше другого: как бы ни была велика разница, и тот и другой окажутся предельно маленькими.

Глава XII

1. Однако вернусь к нашему вопросу. В силу приведенных мною причин большинство придерживается мнения, что снег образуется в той части воздуха, которая соседствует с землей. Частицы его связаны не слишком крепко, ибо соединились под воздействием не очень сильного мороза. Ведь близкий слой воздуха одновременно и слишком холоден, чтобы перейти в воду и дождь, и недостаточно холоден, чтобы затвердеть в град; именно при таком среднем, умеренном холоде из сгущающейся воды получается снег.

Глава XIII

1. Тут ты воскликнешь: "Чего ради ты с таким старанием исследуешь эти глупости, которые могут сделать человека ученее, но не лучше? Ты рассказываешь, как получается снег, в то время как тебе куда больше пристало бы рассказывать нам, почему не следует покупать снега".[13] - Ты хочешь, чтобы я вызвал на суд роскошь? Эта тяжба и так тянется изо дня в день, и без всякого результата. Впрочем, отчего не потягаться, даже если ей суждено выиграть: пусть если и победят нас, так хотя бы в борьбе и сопротивляющихся.

2. Так что же? Ты думаешь, подобное рассмотрение природы никак не поможет тебе приблизиться к твоей цели? Когда мы задаемся вопросом, из чего получается снег, и приходим к выводу, что природа его такая же, как у инея, в котором духа (spiritus) больше, чем в воде, разве ты не видишь, что это звучит упреком тем, кто покупает его: ведь тратить деньги на воду было бы постыдно, а это даже и не вода.

3. Право, нам лучше исследовать, как снег образуется, нежели как он сохраняется: а то ведь нам уже мало старых выдержанных вин, которые можно разливать по кувшинам[14] и сортировать по вкусу и возрасту, и мы изобретаем новые удовольствия, стремимся набить кладовые снегом, чтобы он перехитрил лето и чтобы холод погреба защитил его от пылающего летнего зноя. И чего же мы достигаем этими ухищрениями? Покупаем за деньги даровую воду. Жаль только, что нам нельзя купить ни ветра (spiritus), ни солнца, что воздух даже к столь утонченным и богатым людям поступает сам собой и совершенно бесплатно. О, как горько нам, что природа вещей оставила что-то на общее пользование!

4. Природа пожелала, чтобы вода текла для всех, равно всем доступная, чтобы всякий мог зачерпнуть живительный глоток; она щедро разлила ее на благо всем - не только человеку, но и всякому зверю, птице и самому неразвитому живому существу; и за эту-то воду хитроумная роскошь вопреки природе назначила цену: ничто не может быть ей мило, если не досталось дорого. Это было единственным, что уравнивало богатых с толпой, единственное, в чем они не могли получить преимущества перед беднейшим; и вот человек, обремененный тяжестью богатства, додумался наконец, как превратить воду в предмет роскоши.

5. Как дошли мы до того, что ни в одном источнике вода не кажется нам достаточно холодной? - Скажу. Пока здоровый желудок получает здоровую пищу и наполняется ею не перегружаясь, ему достаточно естественных освежителей; но когда он сожжен ежедневным перееданием и несварением, когда его печет не летний зной, а свой собственный, когда непрекращающееся опьянение заполнило внутренности и, превращаясь в желчь, жжет грудь, тогда приходится искать что-нибудь такое, что прекратило бы этот пожар, который от воды только сильнее вспыхивает. Лекарства усугубляют болезнь; и вот уже не только летом, но и среди зимы они пьют снег по той же самой причине.

6. Причина эта - не что иное, как внутренний недуг, ибо все нутро их испорчено роскошью. Оно никогда не знает передышки: затянувшиеся до зари обеды без перерыва сменяются завтраками: бурные возлияния еще глубже погружают в пучину недуга тех, чьи желудки уже и так лопаются, трещат от обилия разнообразных яств: невоздержанность не знает устали - поглощенная без меры пища клокочет, становится дыбом, словно взбесившийся зверь, и пылает, требуя все нового охлаждения.

7. И хотя их пиршества защищены от солнца занавесами, а в окна вставлена слюда, и жаркий огонь укрощает зиму, все же их расслабленный и утомленный собственным жаром желудок требует орошения. Подобно тому как мы приводим в чувство тех, кто потерял сознание и лежит в обмороке, брызгая на них чем-нибудь холодным, так и их скованные пороками внутренности не чувствуют ничего, пока их не обожжет чрезвычайно сильный холод.

8. Вот почему им недостаточно даже снега, а требуется лед, более крепкий и оттого вроде бы более холодный; его распускают, часто меняя воду, и пьют. Причем лед берется не сверху, а откапывается с самого дна, чтобы сила в нем была больше и заморожен был крепче. Так что вода не просто продается, а имеет своих торговцев и идет - о стыд! - по разной цене* как хлеб.

9. Лакедемоняне изгнали из города парфюмеров, приказав им не задерживаясь пересечь границу, зато, что они перевозили масло.[15] Что бы они сделали, если бы увидели специальные снегохранилища, вереницы повозок, служащих для перевозки воды, и даже не чистой, ибо цвет ее и вкус испорчены соломой, в которую она обернута?

10. Благие боги, до чего просто утолить здоровую жажду! Но что могут почувствовать эти омертвелые глотки, выдубленные обжигающей с пылу с жару едой? Все для них недостаточно холодно или недостаточно горячо; они хватают с огня раскаленные грибы и тут же глотают их вместе со шкуркой, еще дымящиеся, а потом тушат уже внутри, заливая ледяным питьем. Взгляни на этих неженок, укутанных шарфами и капюшонами, как они, бледные и больные, не просто прихлебывают воду со снегом, но грызут лед, кидая куски в свои кубки - как бы они не согрелись за то время, пока их выпивают.

10. Думаешь, это жажда? - Нет, это лихорадка, и тем более жестокая, что ни биение пульса, ни разлитый по коже жар не выдают ее - она иссушает само сердце. Страсть к роскоши - неизлечимая болезнь, вначале - мягкая и ненавязчивая, затем - жесткая и упорная. Разве ты не понимаешь, что привычка ослабляет действие любой вещи? Так и с этим самым снегом - хоть плавайте вы в нем, все равно повседневное рабство вашего желудка и привычка сделают его для вас не холоднее воды. Скорее ищите что-нибудь похолоднее снега, ибо привычный мороз уже не ощущается.

---

[1] Все сочинение Сенеки о природе распадается на две группы книг. Первая часть IV книги и VII книга — заключительные книги обеих групп; в обеих описываются чудесные и выходящие из ряда вон природные явления: удивительная река Нил с неведомыми истоками и непонятными летними разливами и кометы, предрекающие необычайные события; и Нил и кометы особенно близко связаны с промыслительной тайной космоса. Начальные книги обеих групп — I и вторая часть IV книги. Обе заканчиваются пространным обличением людских пороков и извращений, злоупотребляющих дарами природы. В обеих настойчиво повторяется мысль о ничтожестве не то что человека, но самой Земли, которая в сравнении со вселенной даже не песчинка, а точка.

[2] Все явления, связанные с влажностью в атмосфере, находились в центре внимания греческой философии на протяжении всего ее продуктивного периода, от первых ионийских натурфилософов до позднеэллинистических физиков–комментаторов. Начало этой книги Сенеки не сохранилось. В нем, по–видимому, объяснялось, как возникают облака: в результате сгущения воздуха, насыщенного сухими или влажными испарениями земли. Далее, как требовал канон метеорологических сочинений, заданный Аристотелем, должна была идти речь о дождях, росах, снеге и инее и лишь затем о граде.

[3] Обычно в качестве свидетелей в римском суде допускались лишь прямые очевидцы. А спор здесь идет — со времен Аристотеля — о том, является ли град замерзшим дождем (т.е. водой) или уплотненным, смерзшимся снегом (т.е. водяные испарения, составляющие облако, замерзли, не превратившись в воду). См., например: Аристотель. О мире, 394 b 1 сл.

[4] Овидий. Искусство любви, 1, 75.

[5] Лукреций. О природе вещей, 1, 314.

[6] См. Аристотель. Метеорологика, 347 b 34.

[7] Сенека сохраняет древнюю пропорцию «иней : лед = роса : вода = снег : град».

[8] Вергилий. Георгики, 1, 313.

[9] Аквилон — северный ветер, австр — южный.

[10] Клеоны: под этим именем известны два города — один на Афонском п–ове, другой в Арголиде, на пути из Аргоса в Коринф. Павсаний (Описа ние Эллады, 2, 34, 3) сообщает о подобных обычаях и, в частности, о должности «стражей града» в Арголиде. О том же: Плутарх. Quaestiones convivia- /es, 7, 2, 2, 2. См : Fiedler W. Antiker Wetterzauber. Wuerzburg, 1930.

[11] О римском запрете заговаривать чужие поля и наказании тому, qui fruges excantassit, см.: Плиний, 17, 267; 28, 18; 28, 29.

[12] Ср.: Аристотель. Метеорологика, 340 а 27: 348 а 17

[13] «Покупка снега» входит в поговорку, указывающую на чрезмерные изыски роскоши. Снегом обносили или осыпали гостей, разгорячившихся на императорских пирах, в нем подавали охлажденные напитки и яства, в корзинках со снегом и цветами разносили мороженое.

[14] Ср. например, у Колумеллы, 12, 28, 3: вино нельзя сразу разливать по кувшинам или бутылкам; его следует выдержать в бочках, пока оно не станет вполне прозрачным.

[15] Об изгнании из Спарты торговцев притираниями см.: Афиней. Пирующие софисты, 15, 686 сл.

Книга V О ВЕТРАХ

Глава I

1. Ветер есть текущий воздух.[1] Некоторые определяют так: ветер есть воздух, текущий в одну сторону. Второе определение, по-видимому, более точно, ибо воздух никогда не бывает вполне неподвижен, но всегда находится в некотором волнении. Так, мы говорим, что море спокойно, когда оно слегка шевелится, не устремляясь в какую-то одну сторону; так что если ты будешь читать, как

не было ветра, и море стояло спокойное,[2]

знай, что оно вовсе не стояло, а слегка волновалось, а что оно спокойно, говорится потому, что оно не устремляется ни в ту, ни в другую сторону.

2. То же самое будет справедливо и по отношению к воздуху: он никогда не бывает неподвижным, даже когда спокоен. Ты можешь это понять из такого примера: когда солнечный свет вливается в закрытое помещение, мы видим, как мельчайшие частицы несутся в разные стороны, вверх, вниз и навстречу друг другу.

3. Поэтому тот, кто скажет: "Морское течение есть волнение моря", - не очень точно понимает, что хочет сказать, ибо спокойное море тоже волнуется; но вполне обезопасит себя от возможных возражений тот, кто примет такое определение: "Морское течение есть волнение моря в одну сторону". Точно так же и в том вопросе, который мы сейчас исследуем: не ошибется тот, кто, соблюдая осмотрительность, скажет: "Ветер есть воздух, текущий в одну сторону", или: "воздух, текущий под напором", или: "определенное количество воздуха, направляющегося в одну сторону", или: "движение воздуха, более сильное в одном направлении".

4. Я знаю, что можно возразить по поводу второго определения: зачем тебе понадобилось добавлять "в одну сторону"? - Ведь все, что течет, всегда течет в одну сторону. Никто не скажет, что вода течет, если движение происходит только внутри нее самой, но только если она куда-нибудь перемещается; следовательно, нечто может двигаться и при этом не течь, и напротив, ничто не может течь кроме как в одну сторону.

5. Можно, конечно, воспользоваться и этим кратким определением, если оно достаточно надежно обезопасит нас от двусмысленности; но человеку более осмотрительному не стоит скупиться на одно слово, прибавление которого поможет исключить любой подвох. А теперь пора перейти к делу, ибо о формуле мы порассуждали достаточно.

Глава II

1. Демокрит говорит, что когда в тесной пустоте много частиц, которые он называет атомами, тогда поднимается ветер; напротив, спокойное и тихое состояние воздуха бывает тогда, когда в большой пустоте мало частиц. Ведь так же и на площади или на улице: пока малолюдно, можно гулять спокойно, а когда соберется в узком месте толпа, все сталкиваются друг с другом и получается свалка. Вот и здесь, в окружающем нас пространстве, когда множество тел заполнит небольшое место, они непременно начнут налетать друг на друга, толкаться, тесниться и друг другу мешать. От этого и рождается ветер: боровшиеся друг с другом тела, долго колебавшиеся на одном месте и откатывавшиеся из стороны в сторону, вдруг повернут и устремятся в одном направлении. А там, где на большом просторе вьется лишь несколько частиц, они не станут ни бодаться, ни толкаться.

Глава III

1. Нетрудно сообразить, что это неверно: вспомни хотя бы, что когда воздух тяжел от облаков, ветра не бывает; а ведь в это время больше всего тел собирается на небольшом пространстве - оттого-то так тяжелы и густы облака.

2. И вот еще: вокруг рек и озер часто бывают туманы - там собираются и теснятся тела, но ветра нет. Там иногда разливается такой мрак, что не видно стоящих рядом, что возможно только при скоплении множества тел на небольшом месте. А ведь если уж когда не бывает ветра, так это при тумане.

3. И вот еще пример от противного: когда восходящее солнце разрежает плотный и влажный утренний воздух, когда сбитые в толпу тела освобождаются и получают простор - тогда поднимается ветерок.

Глава IV

1. Ты скажешь: "Но если, по-твоему, ветры не возникают таким образом, то каким же?" - По-разному. С одной стороны, сама земля извергает большое количество воздуха, как бы выдыхая его из своих глубин; с другой стороны, снизу вверх постоянно поднимается обильное испарение; смешиваясь с воздухом и изменяясь, эти пары превращаются в ветер.

2. Есть еще одна вещь - я не могу ни поверить в нее, ни обойти ее молчанием: как в нашем теле от пищи образуются ветры, которые, испускаясь, чрезвычайно оскорбляют ноздри и освобождают живот иногда с громким звуком, а иногда бесшумно, так, по мнению некоторых, и сама великая природа вещей испускает ветры, переваривая свою пищу. Нам повезло, что она никогда не страдает несварением; в противном случае нам угрожало бы что-то ужасно гадкое и грязное.

3. Но не вернее ли просто сказать, что от всех концов земли постоянно несется множество частиц? Когда они собьются в кучи, а потом начнут расходиться под действием солнца, возникает ветер, ибо все, что, будучи стеснено, начинает расширяться, требует большего пространства.

Глава V

1. Так что же из этого следует? Считаю ли я испарение земли и вод единственной причиной ветра? Из-за них воздух становится тяжелым, и эта тяжесть затем разрешается порывом ветра, ибо все, что находилось в сгущенном состоянии, разрежаясь, не может не устремиться туда, где просторнее. Да, я и такую причину не отрицаю. Однако есть причина гораздо более основательная и истинная, и состоит она в том, что двигаться - естественное свойство воздуха; не заимствованная откуда-то, а внутренне присущая ему наряду с другими способность.

2. Или ты думаешь, что только нам дана способность двигаться, а воздух оставлен косным и неподвижным? Ведь и вода по-своему движется, даже при безветрии: иначе как бы она производила на свет живые существа? Мы видим, что в воде зарождается мох, а на ее поверхности - разные плавучие травы; значит, в воде есть нечто жизнетворное.[3]

Глава VI

Но что говорить о воде, если даже всепожирающий огонь кое-что создает: как ни малоправдоподобно это звучит, тем не менее истинная правда, что в огне рождаются живые существа. И воздух обладает некой подобной силой; поэтому он то сгущается, то распространяется вширь и очищается, то сжимается, то расходится и редеет. Между воздухом и ветром та же разница, что между озером и рекой. Иногда само по себе солнце вызывает ветер, растопляя застывший воздух и разгоняя вширь сгустившийся и сжатый.

Глава VII

1. До сих пор мы говорили о ветрах вообще; теперь пора разобрать их по отдельности. Может быть, выяснив, когда и откуда они появляются,[4] мы выясним, каким образом они возникают. Для начала рассмотрим предрассветные бризы,[5] дующие либо от рек, либо из лощин или с какого-нибудь залива.

2. Они никогда не длятся долго, но успокаиваются, как только начнет пригревать солнце, и никогда не переходят за пределы местности, которую можно окинуть глазом. Этот род ветров начинается весной и прекращается вместе с летом; дует он, как правило, оттуда, где больше всего вод и гор. На ровной местности, даже при изобилии воды, его не бывает, если не считать еле заметного дуновения, которое нельзя назвать ветром.

Глава VIII

2. Как же образуется этот ветер, который греки зовут ?????????

Все, что испускают из себя болота и реки, - а делают они это беспрестанно и в большом количестве, - днем служит пищей солнцу, а ночью ничем не поглощается. Если кругом горы, [испарения] скапливаются в одном месте. Когда они заполнят это место и перестанут там помещаться, они вытесняются и движутся в какую-либо одну сторону; это уже ветер. Они устремляются туда, где свободнее выход и больше простора, чтобы им, сжатым, было где рассыпаться.

3. Доказательство тому - что в первую половину ночи такой ветер не дует, ибо в это время только начинают образовываться испарения, которые скапливаются к рассвету; отяжелев, они начинают искать выход и выбирают то направление, где больше пустого пространства, вытекая на обширную открытую местность. Восход солнца подгоняет их, бичуя оцепеневший от холода воздух. Но еще прежде, чем солнце появится и пронзит воздух своими лучами, самый свет его уже действует и заранее начинает волновать и раздражать воздух.

4. Когда же выходит оно само, часть испарений увлекается вверх, часть рассеивается теплом. Вот почему им дано течь только по утрам: перед лицом солнца вся сила их улетучивается. Даже самые яростные из этих ветров стихают к середине дня и никогда не продолжаются дольше полудня; бывают и более слабые и кратковременные - в зависимости от того, насколько сильны или незначительны были причины, вызвавшие скопление испарений.

Глава XI

1. Но отчего подобные ветры сильнее весной и летом, а в остальное время года еле заметны и не могут даже наполнить паруса? - Оттого, что весна из-за обильных дождей - мокрое время, и насыщенная и перенасыщенная небесной влагой местность выделяет больше испарений.

2. Но почему они столь же сильны летом? - Потому что дневная жара не спадает после захода солнца и держится большую часть ночи.

Она вызывает испарения и с силой вытягивает наверх легко отделимые частицы, но, вытянув их, не в состоянии уже их поглотить; поэтому земля и влага дольше обычного источают и выдыхают из себя испарения.

3. На восходе они превращаются в ветер не только от тепла, но и от удара: я уже говорил, что свет, предшествующий солнцу, не согревает воздух, но пронзает его; получив удар, воздух отшатывается в сторону. Я, впрочем, не стану утверждать, что сам по себе свет совсем не греет - ведь он рождается от жара.

4. В самом свете, может быть, не так много тепла, как в его источнике, однако дело свое он делает - разгоняет и разреживает всякую густоту; поэтому и обделенные природой места, со всех сторон закрытые и никогда не видящие солнца, все же согреваются сумрачным туманным светом, и днем в них не так промозгло, как ночью.

5. Повторяю: всякий жар по природе своей отталкивает и прогоняет туман; поэтому и солнце делает то же самое. Вот почему некоторые считают, что ветер всегда дует оттуда, где солнце.

Глава X

1. Что это неверно, явствует из того, что ветер дует во все стороны и корабль может идти против солнца на всех парусах; а этого никогда не случилось бы, если бы ветер всегда дул от солнца.

Этесии,[6] на которые часто ссылаются сторонники этой-теории, тоже не слишком убедительный довод.

2. Расскажу вначале, что думают по этому поводу они, а затем - почему я так не думаю. По их словам этесии не дуют зимой оттого, что дни слишком короткие и солнце садится, не дав Достаточно тепла. Они начинаются летом, когда дни становятся длиннее и солнечные лучи падают на нас прямо.

3. Весьма вероятно, что снега, потревоженные теплом, начинают испускать больше влажных частиц, и одновременно земля, освобожденная от снежного покрова, начинает дышать свободнее; и вот все больше тел устремляется с севера, стекаясь в более теплые и низменные края; так возникают этесии.

4. Вот почему они поднимаются во время солнцестояния и прекращаются до восхода Пса; в это время уже много частиц из северной части неба перенеслось в нашу, и солнце, переменив свой курс, светит у нас под более прямым углом, притягивая к себе одну часть воздуха и отталкивая другую. Таким образом этесии ломают лето посередине, защищая нас от тяжкого зноя самых жарких месяцев.

Глава XI

1. Теперь пора исполнить мое обещание и объяснить, почему этот довод не убедителен и нисколько не подкрепляет их теорию. Мы говорили, что бриз поднимается перед рассветом и стихает, как только его коснется солнце. Напротив, этесии получили у моряков прозвище "сонь" и "неженок", потому что, по словам Галлиона, "никогда не поднимаются рано". Они начинают дуть обычно тогда, когда самый упорный бриз уже улегся. А этого не могло бы случиться, если бы солнце действовало на них так же, как на бриз, ослабляя их силу.

2. Прибавь к этому и другое: если бы они зависели от протяженности дня, то поднимались бы до солнцестояния, когда дни самые длинные и когда снега тают сильнее всего. Ведь в июле все уже давно растаяло, и если где и лежит еще снег, то крайне мало.

Глава XII

1. Есть несколько разновидностей ветров, вырывающихся из облаков, когда те лопаются и разрываются внизу; греки так и зовут их ????????· ("из-облачными") ветрами. Получаются они, по-моему, таким образом. Когда с земными испарениями поднимается в воздух большое количество неоднородных тел, одни из которых горячие, другие - влажные, когда все эти несовместимые тела, толкаясь и стремясь вытеснить друг друга, соберутся в одну кучу, тогда образуются, по всей вероятности, некие полые облака, между которыми остаются узкие трубчатые промежутки с дырочками, как у флейты.

2. Подвижный воздух (spiritus), оказавшийся запертым в этих промежутках, движется в большой тесноте и от трения разогревается, а разогревшись, расширяется и требует большего пространства; тогда он проламывает преграды и вырывается наружу ветром почти ураганной силы, поскольку он обрушивается сверху вниз, порывистым и резким, поскольку он не свободно течет по открытому пространству, но, отовсюду теснимый препятствиями, силой прокладывает себе дорогу в борьбе. Дует он обычно недолго, ибо облачная оболочка прорывается и все, что вмещалось в облаке, вырывается наружу. По той же причине он налетает бурным порывом, который нередко сопровождается огнем и грохотом в небе.

3. Бывает, однако, что соединяются вместе несколько произошедших таким образом порывов; такой ветер дует гораздо сильнее и дольше. Так, весной с гор текут сравнительно небольшие, хотя и бурливые потоки, пока каждый из них следует своим путем; но стоит нескольким потокам соединить свои воды, и они превосходят по величине настоящие, постоянно текущие реки.

4. То же самое вполне может случиться и с бурями; когда они разражаются поодиночке, то длятся очень недолго; когда же они объединяют свои силы, и потоки воздуха (spiritus), вырвавшиеся из разных сторон неба, сшибаются в одном месте, тогда они бушуют и сильнее и дольше.

5. Итак, ветер образуется, когда разрывается облако, а оно может порваться по самым разным причинам: иногда сквозь облачный массив прорывается воздух (spiritus), иногда воздух, запертый в полом облаке, бьется в поисках выхода, пока не прорвется наружу; причиной разрыва может быть и нагревание - будь то от солнца или от столкновения и трения друг о друга - тел большой величины.

Глава XIII

Здесь, пожалуй, если ты не против, можно остановиться и подумать над вопросом: отчего происходят вихри?

Реки, пока HP встречают на своем пути препятствий, текут прямо и спокойно; когда же они натыкаются на какую-нибудь скалу, выступающую сбоку от берега, они поворачивают свои воды вспять и, не находя выхода, начинают вращаться по кругу, как бы всасывая сами себя; так образуются водовороты.

2. Так и ветер: пока ему ничто не мешает, он свободно течет, растрачивая свои силы. Но когда он налетает на какой-нибудь утес или попадает в теснину и оказывается сжатым в узком и наклонном канале, тогда он начинает быстро вертеться и образует нечто наподобие тех водоворотов, в какие закручивается вода.

3. Такой вертящийся, кружащийся вокруг одного места и сам себя увлекающий в своем вращении ветер и есть вихрь, или смерч. Когда он вращается дольше обычного и с особенно бешеной скоростью, он воспламеняется, и возникает то, что греки зовут ????????, то есть огненный смерч. Ветры, вырывающиеся из облаков, - самые опасные: они срывают корабельные снасти, а иногда поднимают в воздух целые корабли.

4. Кроме того, есть еще ветры, порождающие ветер другого направления; воздух, приводимый в движение таким ветром, летит не в ту сторону, куда дует сам ветер.

По этому поводу я могу высказать вот такое соображение. Когда капли [на какой-то поверхности] уже склонились вниз и потихоньку ползут, еще нельзя сказать, что они стекают. Только когда несколько капель сольются вместе и объединят свои силы, о них говорят, что они текут. Так и здесь: пока в разных местах происходят легкие движения воздуха, это еще не ветер; ветер появится тогда, когда он соберет все эти движения и объединит их в один порыв. Движущийся воздух (spiritus) и ветер различаются по степени: сильное движение воздуха (spiritus) - ветер, а легкое течение - просто движущийся воздух (spiritus).

Глава XIV

Теперь вернусь к тому, о чем я упоминал вначале, - что есть ветры, дующие из пещер и подземных глубин. Земля не уходит вглубь сплошным плотным монолитом: во многих местах она полая, "изрытая слепыми норами",[7] которые кое-где заполнены водой, а кое-где пусты и сухи.

2. И хотя там нет света, позволяющего разглядеть разновидности воздуха, я осмелюсь утверждать, что там во тьме бывают и облака и туманы. Ибо и над землей они бывают не оттого, что мы их видим, но мы видим их оттого, что они бывают; да и рекам под землей нисколько не мешает быть то обстоятельство, что их не видно. Мы можем быть уверены в том, что там текут реки не меньше наших, одни - тихо и плавно, другие - с бешеным ревом несясь по неровным местам. Так что же? Разве не следует допустить, что там есть и озера, непроточные стоячие воды?

3. А если есть, то они непременно должны отягощать испарениями воздух, а отягощенный воздух будет склоняться вниз и вытеснять другой воздух, создавая тем самым ветер. Мы узнаем об этих ветрах, вскормленных во тьме подземными облаками, тогда, когда они накопят достаточно сил, чтобы вырваться на поверхность, разрушив преграждающую им путь землю или найдя какое-то отверстие.

4. Известно, что под землей много серы и других не менее горючих веществ. Когда движущийся воздух в поисках выхода протискивается по таким местам, он не может не воспламенить их уже одним своим трением, а когда пламя разгорится шире, даже остававшийся до тех пор неподвижным воздух станет от тепла тоньше, придет в движение, загудит, загрохочет и буйно ринется на поиски выхода. Но на этом я остановлюсь подробнее, когда займусь вопросом о землетрясениях.

Глава XV

1. А пока позволь мне рассказать одну историю. По словам Асклепиодота, Филипп однажды отправил огромное количество людей в старую, давным-давно заброшенную шахту выяснить, в каком она состоянии и есть ли еще металл - оставили ли древние корыстолюбцы хоть что-нибудь потомкам. Они спустились, захватив светильники и запас масла к ним на много дней; шли долго, устали и увидели огромные реки и обширнейшие стоячие водохранилища, не уступающие размерами нашим, причем нависающая сверху земля нисколько их не сжимала, и воды их лились вполне свободно. Людям такое зрелище внушило немалый ужас.

2. А я прочел этот рассказ не без удовольствия. Ибо из него видно, что пороки, которыми страдает наш век, не новы, а унаследованы нами от древности; что наше поколение не первое, кого алчность заставляет рыться во тьме в каменных внутренностях земли, подбирая все, что плохо лежит; что те самые наши предки, кому мы не устаем петь хвалы и жаловаться, что мы так на них не похожи, в надежде поживиться под корень срезали горы и не жалели жизни ради возможной прибыли.

3. Задолго до царствования Филиппа Македонского были люди, спускавшиеся в поисках денег на дно самых глубоких подземелий. Добровольно, в здравом уме и трезвой памяти свободные люди переселялись в пещеры, никогда не знавшие различия дня и ночи. Какое упование заставляло их повернуться спиной к свету? Какая нужда так согнула человека, обращенного к звездам, зарыла его в землю и заживо погребла в ее сокровенных недрах, сделав добытчиком золота, обладать которым не менее опасно, чем его искать?

4. Ради него он стал прорывать, как крот, подземные коридоры, пресмыкаясь в грязи в поисках сокровища, которого там скорее всего нет, потеряв счет дням, забыв, что есть на свете вещи лучше золота, иной природы, от которых он отвернулся. Разве есть мертвец, на кого земля давила бы такой тяжестью, как на этих несчастных, погребенных под чудовищными завалами, обрушенными на них корыстолюбием? Алчность лишила их неба и закопала туда, где гнездится ядовитая нечисть. Они дерзнули спуститься туда, где все устроено иначе, все незнакомо; где сверху нависает земля; где проносятся в пустоте слепые ветры; где из жутких источников льются никого не поящие воды; где царит чужая, бесконечная ночь, - они испытали все это и после этого еще боятся ада!

Глава XVI

1. Вернусь, однако, к тому, о чем у нас была речь. Ветров четыре, и различаются они по сторонам света: восточный, западный, южный и северный. Все прочие, которым мы даем множество разных имен, более или менее соответствуют этим четырем.

2. Если ты предпочитаешь, можно сказать о них в кратких стихах, как если бы они вдруг подули все вместе, и разразилась бы буря, какой не может быть никогда:

Эвр к Авроре тогда отступил, в Набатейское царство,

В Персию, к горным хребтам, озаряемым утренним светом.

Запад и те берега, что солнцем согреты закатным,

Ближе к Зефиру; меж тем как в Скифию и в Семизвездье

Вторгся ужасный Борей; ему супротивные земли

Влажны всегда от туманов сырых и дождливого Австра.[8]

Только Аквилону не досталось места в этой схватке ветров.

3. Впрочем, некоторые выделяют двенадцать ветров. Каждую из четырех сторон неба они делят на три части, и каждому из четырех главных ветров дают по два подчиненных. Варрон, муж весьма добросовестный, представляет их именно в таком порядке и имеет на то свои причины. Ведь солнце восходит и садится не в одних и тех же местах; восток и запад во время равноденствия - причем не забудь, что равноденствие бывает дважды, - находятся не там, где во время летнего солнцестояния или во время зимнего.

4. Ветер, дующий оттуда, где встает солнце в период равноденствия, называется у нас "подсолнечником" (subsolanus), а у греков "афелиотом" ("подсолнечным"). От восхода зимнего солнцестояния дует Эвр, который у наших получил название Вультурна - этим именем называет его Тит Ливий, описывая ту несчастную для римлян битву, в которой Ганнибал заставил наше войско встать против восходящего солнца и одновременно против ветра, так что и ветер помогал ему, и солнце, слепившее глаза неприятеля; Варрон тоже употребляет это имя, однако и имени "Эвр" уже даровано гражданство, и в нашем языке оно давно не воспринимается как чужое.

Ветер, дующий от восхода летнего солнцестояния, греки зовут ???????; в нашем языке для него нет имени.

5. Запад равноденствия посылает к нам Фавоний; что это - Зефир, скажут тебе даже люди, ни слова не знающие по-гречески. От запада летнего солнцестояния дует Кор; по мнению некоторых, он же называется Аргестом, но я так не думаю: Кор - ветер резкий, сильный; плыть при нем можно только по ветру; Аргест же обычно мягкий, одинаково удобно позволяющий двигаться как по ветру, так и против ветра. С запада зимнего солнцестояния дует Африк - ветер буйный и разрушительный; у греков он называется ???.

6. С северной стороны сверху[9] дует Аквилон, из середины - Септентрион, северный ветер; снизу дует ????????·, для него у нас нет названия. С юга дуют ?????????, затем ?????, по-латыни Австр; затем ??????????, у нас безымянный.

Глава XVII

1. Всего 12 ветров насчитывают не потому, что их везде 12, - наклон земли может препятствовать некоторым из них дуть в каких-то местностях, - а потому, что их нигде не может быть больше, чем 12. Так мы говорим, что падежей шесть, не потому, что всякое имя имеет шесть падежей, а потому, что ни одно не имеет более шести.

2. Те, кто считает, что ветров 12, исходит из того, что ветров должно быть столько же, сколько частей неба. А небо делится на пять кругов, проходящих через земную ось: это северный [пояс], затем [пояс] летнего солнцестояния, [пояс] равноденствия, зимнего солнцестояния и, наконец, [пояс], противоположный северному.[10] К ним прибавляется шестой круг, отделяющий верхнюю часть от нижней: ты ведь знаешь, что половина мира всегда находится сверху, а половина - внизу.

3. Эту линию, проходящую между видимой и скрытой [частями мира], греки называют ????????? [горизонтом, т. е. "ограничивающим" кругом], а наши назвали finitor - ["ограничитель"], или finiens - "ограничивающий". К этим шести кругам следует добавить еще меридиан - полуденный круг, пересекающий горизонт под прямым углом. Таким образом, некоторые из кругов пересекаются.

Но воздух должен разделяться на столько же частей, на сколько и мир.

4. Итак, горизонт, или ограничивающий круг, пересекая пять кругов, которые я перечислил вначале, делит их на десять частей: пять - на востоке и пять - на западе. Меридиан, пересекая горизонт, добавляет к этим десяти областям еще две. Так что воздух оказывается разделен на 12 частей, и столько же получается ветров.

5. Бывают ветры местные, не выходящие за пределы некоей области и дующие лишь на небольшое расстояние; они не берут Начало на самом краю вселенной, как те 12 основных. Так, Атабул свирепствует в Апулии, а в Калабрии - Япиг; в Афинах - Скирон, в Памфилии - Крагей, в Галлии - Цирций, от порывов которого шатаются дома, но жители все равно возносят ему благодарственные молитвы, полагая, будто именно ему они обязаны здоровым климатом; во всяком случае, божественный Август, когда был в Галлии, дал обет построить в честь него храм и построил. Впрочем, перечислять подобные ветры можно до бесконечности, ибо нет, наверное, такой области, у которой не было бы своего ветра, рождающегося и прекращающегося в ее пределах.

Глава XVIII

1. Итак, это создание Провидения не менее прочих заслуживает восхищения. Можно привести не одну причину, в силу которой Провидению следовало изобрести ветры и разместить их по разным сторонам света. Во-первых, ветры не дают застаиваться воздуху и, постоянно гоняя его из стороны в сторону, делают его бодрящим и живительным дня всех, кто им дышит.

2. Во-вторых, ветры приводят на землю дожди и в то же время не дают им лить слишком долго, то пригоняя, то угоняя тучи так, чтобы осадки равномерно распределялись по всему земному шару. В Италию дожди приносит Австр, в Африку-Аквилон. Этесии у нас разгоняют облака, а в Индии и Эфиопии те же этесии[11] сопровождаются беспрерывными дождями.

3. Стоит ли напоминать, что без ветра, отвевающего шелуху и негодные примеси от доброго зерна, нельзя было бы собрать урожай? Да и ростки гонит вверх тот же ветер; он освобождает наливающиеся зерна, разрывая окутывающие их оболочки, которые землевладельцы зовут фолликулами.

4. Стоит ли говорить о том, что благодаря ветру стала возможной торговля между всеми народами и связь между племенами из самых разных мест?[12] Великое благодеяние природы, если бы только человеческое безумие не обратило его себе во вред! А так о ветре можно сказать то же, что все в свое время говорили о старшем Цезаре, а Тит Ливий записал: не знаю, что было бы лучше для государства - чтобы он родился или не родился. В самом деле, все то полезное и необходимое, что делает для людей ветер, не может перевесить того, что изобретает свихнувшееся человечество с помощью ветра себе на погибель.

5. Однако если некая вещь приносит вред по вине дурно употребляющих ее, из этого отнюдь не следует, что она дурна по своей природе. Ибо провидение и бог, устроитель мира, не для того позволило ветрам вечно тревожить воздух, погоняя его со всех сторон и не давая ему застаиваться и загрязняться, чтобы мы снаряжали флотилии, полные вооруженных солдат, для захвата водного пространства и преследовали врага на море или за морем.

6. Какое безумие не дает нам покоя и гонит нас друг против друга на обоюдную гибель? В поисках войны мы подставляем паруса ветру, подвергая себя одной опасности ради того, чтобы обрести другую. Мы испытываем неверную судьбу, на себе узнаем мощь бури, которую не дано победить человеческому усилию, обрекаем себя на смерть бел надежды погребения.

7. Даже мира не стоило бы искать такой ценой; а мы, если удастся нам избежать подводных скал и мелей, спастись от поднятых бурей водяных гор, с вершины которых бросается на моряков бешеный ветер, пережить окутанные туманом дни, жуткие ненастные ночи с раскатами грома и крушение соседних кораблей в волнах водоворота, - чего достигнем мы ценой таких страданий и страхов? Какая гавань примет нас, измученных столькими бедствиями? Что ждет нас? - Война. Неприятель, которого уже видно на берегу. Народы, которые предстоит перебить и которые возьмут с собой немалую часть победителей. Древние города в пламени пожаров.

8. Чего ради мы заставляем целые народы браться за оружие? Зачем набираем войска, которым придется идти в атаку среди волн? Зачем не даем покоя морям? Видно, земля недостаточно быстро поглощает наших мертвых; видно, судьба нас слишком балует, видно, тела нам даны чересчур прочные, здоровье слишком завидное; видно, не косит нас ни болезнь, ни несчастье, и каждому дано безмятежно проживать все свои годы вплоть до глубокой старости! Так ринемся же скорей в морские пучины и призовем на наши головы забывший о нас рок!

9. Несчастные! Что вы гоняетесь за смертью? - Ее и так повсюду в избытке. Она заберет вас и из постели. Но пусть заберет вас невинными! Она настигнет вас и в собственном вашем доме. Но пусть настигнет вас не замышляющими зла! Ведь всякому видно, что это чистое умопомешательство, когда люди становятся опасны для всего окружающего, нападают на незнакомых; в беспричинной ярости крушат все, что попадается на пути; как дикие звери убивают тех, кого не ненавидели. Да что звери - те кусаются из мести или от голода. А мы ради чего поднимаем руку, не щадя ни своей, ни чужой крови? Ради чего мы спускаем на воду корабли, доверяясь пучине? Ради чего молим о попутном ветре как о счастье? В чем наше счастье? - Попасть на войну.

10. Куда завело нас наше помрачение? Мало уже бесчинствовать в пределах знакомого мира. И вот тупоголовый царь персов переправляет в Грецию свои войска, которых хватит, чтобы всю её заполнить, но мало, чтобы победить. И Александр стремится пройти дальше Бактрии и Индии, посмотреть, что находится за Великим морем, негодуя от мысли, что и для него может быть последний предел. Так и Красса алчность предаст в руки парфян; он не вздрогнет от проклятий трибуна, зовущего его назад, не испугается ни бескрайнего бурного моря, ни зловещих молний у Евфрата, ни явной неблагосклонности богов; путь к золоту лежит наперекор божескому и человеческому гневу.

11. Так что, пожалуй, не ошибется тот, кто скажет, что природа обошлась бы с нами гораздо лучше, если бы вовсе запретила ветрам Дуть и заставила бы каждого сидеть на своей земле, отняв у буйнопомешанных возможность носиться повсюду. От этого была бы, по крайней мере, одна польза: причинять зло человек мог бы лишь себе и своим. А что сейчас? Мало мне своих отечественных бед, непременно надо отведать и заграничных.

12. Нет на свете земли достаточно далекой, чтобы не могла угро жать нам каким-нибудь неведомым бедствием. Откуда я знаю, может быть, в это самое время владыка какого-нибудь большого племени за тридевять земель отсюда, надувшийся спесью баловень попустительницы судьбы, не хочет больше держать оружие в ножнах и оснащает флот, замышляя против меня козни, о которых я понятия не имею? Откуда я знаю, может быть, вот этот самый ветер несет ко мне опасность? Если бы моря оказались закрыты для человека, это был бы большой вклад в дело мира на земле.

13. И все же мы не вправе жаловаться, как я уже говорил, на творца нашего - бога, если его благодеяния мы употребили во зло и обратили его замысел в нечто прямо противоположное. Он создал ветры, чтобы они сохраняли на земле равновесие тепла и холода, чтобы приносили дожди и прекращали их, чтобы помогали расти посевам и наливаться плодам на деревьях, ибо поспевают они, между прочим, и оттого, что качаются на ветру: движение гонит питательные соки вверх, не позволяя им застаиваться.

14. Он даровал нам ветер, чтобы мы могли узнать дальние страны. Ведь если бы человек был всегда ограничен родным клочком суши, он остался бы невежественным животным, существом с узким кругозором и ничтожным опытом. Он даровал нам ветер, чтобы богатства каждой области стали общим достоянием, а не для того, чтобы перевозить за море легионы и конницу, переправлять оружие на погибель народам.

15. Если о благодеяниях природы мы станем судить по тому, как их использует извращенный род человеческий, то любое из них окажется нам во зло. Кому приносят пользу глаза, глядящие на чужие мерзости? Кому не вредит язык? Наконец, сама жизнь - для кого она не мучение? Нет вещи столь несомненной, чтобы под действием греха она не обернулась своей противоположностью. Так и ветер: природа изобрела его во благо людям; мы сами добились от него обратного. Все на свете соблазняет нас на какую-нибудь гадость.

16. Люди с разной целью отчаливают от берега, но среди этих целей нет праведных. Самые разнообразные побуждения толкают нас попытать счастья на море, но всюду, где плавают корабли, они движимы пороком. Платон, которого всем нам стоит послушать, замечательно сказал на склоне лет: "До чего же ничтожны вещи, за которые люди платят жизнью". Воистину, бесценный мой Луцилий, нельзя не рассмеяться, когда присмотришься хорошенько к этому их безумию, - впрочем, не их, а нашему, ибо и мы с тобой движемся в общей толпе, - когда подумаешь, как люди растрачивают всю свою жизнь, чтобы достать то, что им будто бы нужно для жизни.

---

[1] Fluens aer. Такое же определение ветра приводит Плиний (2, 114): fluctus aeris. Еще Аристотель указывает на него как на общепринятое: «Ветер — это движение воздуха» (Метеорологика, 349 а 20).

[2] Вергилий. Буколики, 2, 26.

[3] Вслед за Посидонием Сенека верит в существование жизненной силы — vis vitalis. Ее носителем обычно считается spintvis (пневма греческих стоиков — теплый, подвижный, необычайно тонкий элемент, сродни воздуху и огню). — Об учении Клеанфа о жизненной силе, которая заключается в тепле и наполняет весь мир см.: Цицерон. О природе богов, 2, 24. См. также Плиний, 2, 10; 11, 110.

[4] Далее Сенека рассматривает ветры в таком порядке: 1) возникающие у поверхности земли. Они слабы и непродолжительны; 2) дующие сверху вниз (гл. 12–13); 3) дующие из–под земли (гл. 14).

[5] Antelucanos flatus.

[6] Этесии — греч. «летние» ветры. См. примеч. 32 к кн. 4.

[7] Овидий. Метаморфозы, I, 388.

[8] Овидий. Метаморфозы, I, 61–66. Пер. С. В. Шервинского.

[9] Древние и средневековые карты были ориентированы не на север, как сейчас, а на восток. Поэтому сверху от севера, как нетрудно вообразить, будет северо–восток, а снизу от севера — северо–запад.

[10] Северный пояс (по–гречески «зона») — к северу от полярного круга; пояс летнего солнцестояния — от Северного полярного круга до Северного тропика; пояс равноденствия — экваториальная зона между тропиками; пояс зимнего солнцестояния — от тропика Рака до Южного полярного круга: и, наконец, пятый — южный полярный пояс. Зона равноденствия, далее, делится на две экватором, который зовется Горизонтом. Таким образом, климатических зон («климат» по–гречески значит «небосклон»; древние географы делили воображаемыми параллелями и меридианами не земной Шар, а небесную сферу) оказывается шесть. Они делятся перпендикулярным Горизонту меридианом пополам; выходит всего 12 участков неба.

[11] Мы зовем сезонные ветры (этесии) в Индии пассатами.

[12] Имеются в виду парусные суда

Книга VI О ЗЕМЛЕТРЯСЕНИИ

Глава I

1. Тебе, Луцилий, достойнейший из мужей, конечно, знакомы Помпеи - многолюдный, процветающий город в Кампании, что лежит на берегу чудесного залива, отделенный от открытого моря с одной стороны Суррентским и Стабийским, а с другой - Геркуланским побережьем. И вот недавно мы услыхали, что город этот разрушен землетрясением, причем пострадали и его окрестности; и случилось это зимой, вопреки уверениям наших предков, что зимой землетрясений не бывает.[1]

2. Несчастье произошло в февральские ноны, в консульство Регула и Вергиния;[2] правда, Кампания никогда не была свободна от угрозы подобных бедствий, но они столько раз случались, не принося никакого вреда, что страх перед ними прошел; а тут всю ее потряс сокрушительный удар. Ибо и в Геркулануме обрушилась часть города, а уцелевшие здания внушают опасения; пострадала и Нуцерийская колония,[3] хотя там и не было больших жертв. Неаполя лишь слегка коснулось чудовищное бедствие: обвалилось много частных домов, общественные здания все уцелели, разрушены некоторые виллы, но большинство, покачнувшись, устояло.

3. Рассказывают еще такие подробности: целиком погибло стадо из шестисот овец; статуи раскалывались пополам; когда все кончилось, встречали людей, тронувшихся умом и бродивших не в себе, куда глаза глядят. Здесь уместно будет разобрать причины этого явления: этого требует не только тема нашего изложения, но и злободневность происшествия.

4. Нужно найти средство утешить потрясенных людей и избавить их от непомерного страха. Если сам мир покачнулся, если уходит из-под ног все, что было в нем прочного, то где искать опоры? Если единственное на свете неподвижное, твердое и надежное, то, на чем держится все остальное,[4] дрожит и опрокидывается; если сама земля утратила свое главное свойство - устойчивость, то куда деваться нам с нашими страхами? Где найти приют для наших тел, куда скрыться в смятении, если ужас поднимается снизу, надвигается из глубины всякого убежища?

5. Кто не потеряет голову, когда затрещит кровля, готовясь рухнуть? Все бросаются стремглав на улицу, покидая свои пенаты. Где искать укрытия, откуда ждать помощи, когда все вокруг рушится, когда сама земля, наша опора и хранительница, на которой стоят наши города и которую иной раз называли основой мира, шатается и оседает?

6. Что может - не скажу, помочь, но хотя бы утешить тебя, если тебе, перепуганному, некуда даже бежать? Ничего, повторяю, нет вокруг достаточно безопасного, ничего прочного, что могло бы укрыть тебя и других. От неприятеля я укроюсь за стенами, и неприступная крепость на отвесной скале защитит меня хотя бы на время от самого большого войска; от бури нас спрячет гавань; дом защитит нас в ненастье от нескончаемых проливных дождей; пожар не погонится за убегающими от него; от грозы и ударов грома нас спасет подвал или глубокая пещера, ибо небесный огонь не пробивает землю: даже самый тонкий слой отражает его вспять; во время чумы можно уехать в другое место; словом, от всякой беды есть спасение.

7. Молния не выжигает целые народы; моровое поветрие опустошает города, но не стирает их с лица земли.

А это бедствие распространяется шире всех; неизбежное, алчное, оно поражает сразу весь народ. Ибо истребляются не только отдельные дома, семьи, города - бывает, что целые племена и страны уходят под землю, скрываясь под развалинами или проваливаясь в разверзшуюся пропасть; и, словно злое несчастье желает стереть всякое напоминание о том, чего больше нет, но что когда-то все же было, - над славнейшими когда-то городами, без следа былой жизни, расстилается земля.

8. Многие боятся этого рода смерти больше, чем любой другой, ибо низвергаются в пропасть вместе со своими жилищами и еще живые выбывают из числа живых; как будто не один конец у всякой судьбы! В этом, между прочим, тоже проявляется великая справедливость природы: когда дело подходит к кончине, все мы равны.

9. Какая мне разница, один ли камень ушибет меня насмерть или раздавит целая гора? Буду ли я погребен под развалинами одного дома, в горстке обломков и пыли, или целый земной шар рухнет на мою голову? Испущу ли я свой дух на воле и при свете дня, или в колоссальной расселине оползающей земли? Один ли я унесусь в глубины земных недр или в сопровождении многочисленных народов, вместе со мной проваливающихся под землю? Не все ли мне равно, умирать среди большой суматохи или нет? Смерть-то повсюду одинакова.

10. А потому давайте наберемся мужества перед лицом этого страшного бедствия, которого нельзя ни избежать, ни предвидеть; давайте перестанем слушать тех, кто отрекся от Кампании, кто эмигрировал после катастрофы и заявляет, что ноги его не будет никогда в этих местах. В самом деле, кто поручится им за то, что в другом месте земля держится крепче?

11. Она всюду подвластна тому же року, и если где еще не колебалась, не следует думать, будто там она непоколебима. Может быть, то самое место, на котором вы сегодня чувствуете себя в такой безопасности, разверзнется нынче ночью, а то и до захода солнца. Откуда ты знаешь, может быть, те края, где судьба, свирепствуя, истощила свои силы, впредь окажутся устойчивее других, опираясь на собственные развалины?

12. Считать какое бы то ни было место на земле безопасным и свободным от этой угрозы было бы заблуждением. Все подчинены одному закону; нет такого, которое природа замыслила бы создать неподвижным; время от времени то одно, то другое рушится; подобно тому, как в больших городах ветшает то один, то другой дом, так и на этой земле приходит в негодность то один, то другой участок.

13. Некогда Тир превратился в бесславные руины; Азия потеряла одновременно двенадцать городов; годом раньше такой же удар, какой ныне обрушился на Кампанию, поразил Ахайю и Македонию.[5] Рок кружит по земле, вновь посещая те места, где давно не был. Некоторые он тревожит чаще, некоторые - реже, но ни одного не оставляет невредимым и безопасным навсегда.

14. Что люди - мы существа бренные и рождаемся на краткий миг; города, побережья и материки, даже само море - и то в безропотном рабстве у рока. А мы уверяем себя, что удача и счастье, самые легковесные и летучие вещи из всех, какие есть у человека, пребудут постоянно; мы убеждены, что есть люди, у которых счастье прочно и неизменно.

15. Как может прийти в голову тем, кто уверен в вечности своего благополучия, что сама земля, на которой мы стоим, неустойчива? Но ведь это порок не Кампании только или Ахайи, а всей земной поверхности: она плохо скреплена и разваливается от самых разных причин; в целом-то она сохраняется прежней, а по частям разрушается.

Глава II

1. Однако, что же это я? Обещал избавить от страха перед редко возникающей опасностью, а теперь сам же заявляю, что она грозит всегда и везде. Да, вечный покой недоступен тому, что способно разрушаться или разрушать. Но именно в этом я и вижу величайшее утешение, ведь неизбежного боятся только дураки: у людей мудрых страх изгоняется рассуждением, а невежественные обретают спокойную твердость в отчаянии.

2. Так что слова, сказанные о жителях внезапно захваченной Трои, застывших от ужаса среди пожаров и вражеских мечей, ты можешь обратить ко всему человеческому роду:

Спасенье одно побежденным - оставить надежду спасенья.[6]

3. Если вы хотите ничего не бояться, сообразите, что бояться надо всего. Оглянитесь вокруг, какие пустяки выводят нас из строя: и пища, и вода, и бодрствование, и сон - все нарушает наше здоровье, стоит лишь преступить меру. Оглядитесь и сразу поймете, что мы - ничтожные, бессильные частицы, рассыпающиеся в прах от малейшего толчка.

Вот уж действительно, нам нечего бояться, кроме того, что земля внезапно расступится и погребет нас под собой!

4. Высоко нужно ценить себя, чтобы бояться молний и землетрясений с обвалами. Ты бы лучше осознал свое ничтожество и остерегался насморка! Нет, видно, мы уродились уж такие счастливые, выросли такие громадные и могучие, что и гибель нас никакая не возьмет, разве только потрясется мир, или гром небесный грянет, или земля расступится!

5. Да ведь стоит нам повредить ноготь, или даже только один его краешек - и уже болезнь нас приканчивает! Мне ли бояться землетрясений, если комок мокроты - и тот уже почти задушил меня! Мне ли пугаться, что море выйдет из берегов и небывалые волны надвинутся на меня, если подобные мне захлебываются глотком воды, попавшим не в то горло? До чего глупо страшиться моря, зная, что и капля может тебя убить!

Глава III

1. Небесполезно также иметь в виду, что все это не дело богов, что отнюдь не вышний гнев сотрясает небо и землю. Здесь действуют естественные причины; стихия не свирепствует по приказу свыше, а утрачивает равновесие в силу внутренних нарушений, как это бывает и с нашими телами; нам кажется, что она причиняет вред всему вокруг, а на самом деле это она сама повреждена.

2. Но для нас, не ведающих истины, все кажется страшнее, чем есть в действительности; особенный ужас наводит то, что случается редко; с привычным легче примириться; необычное пугает гораздо больше. Но отчего нам что-то кажется необычайным? - Оттого, что мы постигаем природу глазами, а не разумом; мы принимаем в соображение не то, что она может сделать, но лишь то, что она уже делала. Вот мы и расплачиваемся за пренебрежение к разуму страхом, видя сверхъестественное в просто непривычном.

3. Разве я не прав? Разве религия не опутывала мозги целых народов оттого только, что явилось затмение солнца или луна скрылась целиком или отчасти, что, правда, случается чаще? А еще сильнее действуют проносящиеся по небу огненные факелы или зарево на полнеба; хвостатые кометы; появление нескольких солнц или звезд средь бела дня, или множество стремительно летящих по небу огней, за которыми тянутся длинные огненные шлейфы.

4. Разве в состоянии мы без страха восхищаться подобными зрелищами? Но если причина страха - незнание, не стоит ли узнать, чтобы не бояться? Насколько лучше исследовать причины всякого явления, сосредоточив на этом все душевные силы. Нет человека достойнее, чем тот, кто не просто уделяет время подобным занятиям, но целиком отдается им.

Глава IV

1. Итак, спрашивается, что способно поколебать землю от самых глубин, стронуть с места глыбу подобной тяжести? Что наделено достаточной мощью, чтобы приподнять столь великий груз? Почему земля иногда сотрясается, иногда оседает, иногда разверзается и порой долго зияет провалами, порой же сразу вновь закрывает их? Отчего она то поглощает большие реки, то выплескивает на поверхность новые, прежде невиданные? Иной раз заставляет бить горячие источники, а другой раз охлаждает бывшие горячими раньше? То вдруг начинает извергать пламя из отверстия в какой-нибудь горе или скале, которого прежде никто не знал, то тушит столетиями знаменитые кратеры? Она творит тысячи чудес, меняя вид местностей, сдвигая горы, приподнимая равнины, заставляя долины вспучиваться холмами, вздымая новые острова из морских глубин. Отчего же все это происходит? - Выяснить причины - задача, по-моему, весьма достойная.

2. Ты спросишь, что даст такая работа? Ценнейшую из наград - знание природы. Исследования подобных материй могут принести впоследствии немало практической пользы, однако самое прекрасное в них то, что они увлекают человека самим своим величием, заставляя заниматься собой не корысти ради, но из чистого восхищения. Итак, Посмотрим, отчего все это происходит. Для меня это тем интереснее, что в юности я уже издал книжку о землетрясениях, и теперь хочу испытать себя и поглядеть, добавила ли старость мне знаний или хотя бы добросовестности.

Глава V

1. Причиной сотрясения земли одни полагали воду, другие огонь, третьи - саму землю, четвертые - движущийся воздух; пятые - несколько [стихий], шестые - все вместе. Некоторые точно знают, по их словам, что причина землетрясений - одна из этих [стихий], но не знают, какая именно.

2. Сейчас я займусь всеми объяснениями по порядку. Однако прежде всего мне придется отметить, что мнения древних неточны и грубы. В поисках истины они много блуждали вокруг нее; для первопроходцев все здесь было ново и непонятно; то, что нашли они, было впоследствии развито и отшлифовано. И все же если с тех пор была открыта истина, заслугу открытия следует отнести на их счет: только великий дух мог осмелиться раздвинуть завесы природы, не удовольствовавшись внешним ее видом, заглянуть внутрь и начать опускаться вглубь - к тайнам богов. Большую лепту в открытие внес тот, кто первым понадеялся, что может его сделать.

3. Итак, нам следует выслушать древних, не придираясь. Ни одно дело не достигает завершения в самом начале; и это верно не только по отношению к исследованию природы - величайшему и труднейшему из занятий; как бы много ни было здесь сделано в будущем, хватит дела и всякому следующему поколению; так бывает и с любой другой работой - вначале она всегда далека от совершенства.

Глава VI

1. Действием воды объясняли землетрясение многие и объясняли по-разному. Согласно Фалесу Милетскому, вся земля как бы плавает на воде, называй ее как хочешь: Океаном, или Великим морем, или простой водой, изначальной стихией [влаги], из которой потом произошла наша вода - сложная. Так вот, на этих волнах держится земной шар, подобно огромному кораблю, и, как корабль, он тоже вытесняет воду своей тяжестью.

2. Здесь я не вижу надобности излагать причины, в силу которых Фалес не признавал возможным, чтобы тяжелейшая часть мира поддерживалась движущимся воздухом, столь летучим и тонким; ведь здесь мы ведем речь не о положении земли, а о ее сотрясении. Так вот, в доказательство того, что именно вода повинна в землетрясениях, Фалес приводит то обстоятельство, что при всяком более или менее крупном землетрясении на поверхность вырываются новые источники, как это случается и при кораблекрушениях; когда судно накренится и ляжет на бок, оно зачерпывает воду, и если груза на борту слишком много, вода бьет вверх и заливает корабль, а если нет - все равно поднимается значительно выше обычного уровня и справа и слева.

3. Не надо долго думать, чтобы сообразить, что это неверно. В самом деле, если бы земля держалась на воде и время от времени на ней качалась, она всегда была бы в движении, и мы бы удивлялись не колебанию ее, а покою. Кроме того, она тряслась бы вся, а не частями - где это видано, чтобы качалась одна половина корабля? Но землетрясения охватывают не всю землю, а только ее часть. Как же может быть, чтобы плавучее тело не закачалось целиком, если закачалось то, в чем оно плавает?

4. "Но отчего же тогда вырываются на поверхность воды?" - Во-первых, часто бывает, что земля трясется, а новых вод никаких не появляется. Во-вторых, если бы воды прорывалась наверх по той причине, какую указал Фалес, то они хлынули бы со всех сторон от краев земли, как это бывает и в наших реках и морях: когда корабль погружается, прибывание воды заметно прежде всего на его бортах. Ну и, наконец, если бы было так, как ты говоришь, воды не появлялось бы так ничтожно мало, словно трюмная грязь выступает сквозь щели пола - нет, бесконечные воды, на которых покоится вся вселенная, полились бы непомерной силы наводнением.

Глава VII

1. Действию воды приписывают землетрясение и некоторые другие, однако объясняют все дело иначе. По их словам, по земле разлиты воды самых разных видов. Есть неиссякающие потоки, судоходные в любое время года независимо от дождей; среди них - Нил, катящий в летний зной непомерные массы воды; среди них Данубий и Рейн, разделяющие земли мирных и враждебных племен: первый сдерживает натиск сарматов, отграничивая Европу от Азии; другой не пускает к нам воинственных германцев.

2. Добавь обширнейшие озера, стоячие воды, по берегам которых живут народы, часто незнакомые друг с другом; огромные несудоходные болота, непроходимые даже для местных жителей. Кроме того, сколько есть ручьев, родников и источников, из которых внезапно, непонятно откуда взявшись, выливаются целые реки. А сколько мощных бурных потоков собирается время от времени, внезапно появляясь и так же быстро исчезая?

3. Все эти разновидности вод существуют и под землей. Иные и там катятся вниз быстрым и сильным течением, а достигнув обрыва, низвергаются водопадом; иные текут неторопливо и спокойно, лениво разливаясь по отмелям. И разве не очевидно, что воды стекаются в обширные впадины, образуя во многих местах стоячие водоемы? Впрочем, не стоит, пожалуй, долго доказывать, что там много воды; ведь там все воды; у земли никогда не достало бы влаги питать столько рек, если бы они не вытекали из некоего подземного водохранилища, и весьма обильного.

4. Если это правда, то тамошние реки непременно должны время от времени выходить из берегов и мощным течением крушить все на своем пути; место, подвергшееся натиску потока, сотрясается, не успокаиваясь до тех пор, пока не спадет вода. Кроме того, река или ручей могут где-то подмыть берег и, когда часть его сползет или обрушится в воду, то земля над ним сотрясается.

5. Слишком полагается на свое зрение и умом своим видит не дальше, чем глазами, тот, кто не в силах поверить в существование огромного моря в недрах земли. Я, например, не вижу ничего, что мешало бы быть под землей обширному побережью, неведомыми нам путями спускающемуся к морю, которое там должно быть не меньше, а возможно, и побольше нашего, ибо наверху ему приходится делить сушу со столькими живыми существами; а там темные, никем не обитаемые пустыни легче становятся добычей волн.

6. А волны - кто запретит им бушевать там, когда их подгоняют ветры, которые возникают повсюду, где есть воздух или провалы в земле? А значит, всякая, сильнее обычного разыгравшаяся там буря, ударяя снизу в землю, вызовет значительное ее колебание. И у нас на поверхности часто страдают от внезапного сильного прилива поселения, расположенные далеко от моря; деревни, в которых прибой слышался издалека и море едва было видно, оказываются накрыты пучиной. Точно так же и там подземное море может подниматься и снова отступать, причем от того и другого земная поверхность сотрясается.

Глава VIII

1. Я не думаю, что ты станешь долго колебаться, поверить ли тебе в существование подземных рек и морей или нет. В самом деле, если источники всех вод не заключены под землей, то откуда же берутся, откуда вытекают наши моря и реки?

2. Посмотри, как течение Тигра обрывается посередине: он не поворачивает назад или в сторону, а пересыхает, убывая сначала понемногу, незаметно, а затем вдруг исчезая; куда, по-твоему, могла уйти вода, если не под землю, во тьму? И ты тем более убедишься в этом, когда увидишь, как река в другом месте вновь появляется из-под земли, столь же полноводная, как и раньше. А Алфей? Посмотри, как эта река, воспетая поэтами, уходит в землю в Ахайе и, пересекая море, вновь выходит на поверхность в Сицилии дивным источником Аретузой.

3. А ты не слыхал, что среди попыток объяснить, отчего Нил разливается летом, есть и такая: Нил будто бы вытекает из-под земли и разливается не от небесных вод, а от притока глубинных? Я своими ушами слышал рассказ двух центурионов, которых Нерон Цезарь, большой поклонник всех добродетелей, но в особенности - истины, отправил исследовать истоки Нила.[7] Они рассказывали, как проделали долгий путь, как царь Эфиопии снабдил их наставлениями и поручил соседним царям содействовать им, как они оттуда добрались до самых дальних обитаемых земель.

4. "По истечении многих дней, - говорили они, - мы достигли необъятных болот; где они кончаются, не знали даже местные жители, и пытаться это выяснить безнадежно. Ибо вода там настолько покрыта переплетающимися растениями, что ни пешком, ни вплавь передвигаться по ней невозможно; единственное, на чем можно кое-как двигаться по илистому заросшему болоту - это на маленьких, легких одноместных суденышках. Вот там мы видели две скалы, из которых вырывалась, падая вниз, огромнейшая могучая река".[8]

5. Будь то в самом деле исток Нила или один из его притоков, рождается ли он на этом месте, или, уйдя где-то раньше под землю, здесь снова выходит на поверхность, - как бы то ни было, неужели ты не веришь, что этот поток поднялся из вод большого подземного озера? Чтобы с такой силой извергать такое количество воды, земля непременно должна хранить в своих глубинах ее запасы, рассеянные в разных местах.

Глава IX

1. Некоторые - и среди них весьма знаменитые мужи - полагают причиной землетрясения огонь. В числе первых" стоит назвать Анаксагора;[9] по его мнению, земля сотрясается примерно по той же причине, что и воздух. Там, внизу, движущийся воздух разрывает облака, собравшиеся из сгустившегося воздуха - точно так же разрываются облака и у нас; от соударения облаков и стремительного движения вырвавшегося из них воздуха вспыхивает огонь; в поисках выхода он обрушивается на все, что стоит у него на пути, руша и взрывая препятствия до тех пор, пока не сумеет, протиснувшись в какую-нибудь щель или силой разрушив преграду, проложить себе дорогу к небу.

2. Другие тоже считают причиной огонь, но полагают, что действует он не так. Он будто бы горит во многих местах под землей, выжигая все вокруг себя; и если изъеденная таким образом порода обрушится, следует сотрясение верхних пластов: лишившись опор, они начинают скользить вниз, пока не обвалятся совсем, ибо снизу их тяжесть ничем не поддерживается. Тогда-то и разверзаются пропасти и открываются огромные провалы; иногда, впрочем, после долгих колебаний, земля вновь успокаивается, опершись на то, что уцелело и устояло внизу.

3. Нечто подобное можно наблюдать и у нас, когда случается пожар в каком-нибудь городском квартале: после того как перегорят балки или разрушится нижняя часть здания, подпирающая верхние, долго сотрясавшаяся крыша обрушивается и падает или угрожает упасть до тех пор, пока под ней не окажется прочного основания.

Глава X

1. Анаксимен считает, что причина землетрясений - сама земля, и то, что заставляет ее содрогаться, возникает внутри нее самой и из нее самой, а не приходит извне. Дело в том, что отдельные ее части время от времени отваливаются, из-за того ли, что их подмыла вода, или разъел огонь, или отколол сильный порыв движущегося воздуха. Впрочем, даже если ничего этого не будет, все равно где-то что-то будет отделяться или расщепляться, ибо все на свете ветшает с годами и нет ничего неподвластного старости; она доканывает в конце концов и самые прочные и мощные вещи.

2. Так случается со старыми зданиями; они падают без видимой причины, просто потому, что крепости у них осталось меньше, чем тяжести. То же самое происходит и в этом вселенском теле земли; одряхлевшие части ее рассыпаются и падают, заставляя содрогнуться вышележащие пласты. Заставляют содрогнуться, во-первых, уже тем, что от них отделяются, ибо ничто, в особенности, если оно было большое, не отделяется от того, с чем было соединено, не заставив его колебаться; во-вторых, потому что, падая на что-то твердое, они отскакивают назад, как мяч, который, упав на землю, снова и снова подпрыгивает, многократно отбрасываемый ею вверх. А в-третьих, если они падают не на твердую землю, а в стоячие воды, то расходящиеся от падения с большой высоты столь огромной тяжести и от могучего удара водяные круги будут потрясать все окрестности.

Глава XI

1. Некоторые приписывают сотрясение земли огню, но объясняют его иначе. Если правда, что во многих местах под землей пылает огонь, то он должен превращать в пар огромное количество воды; не имея выхода, этот пар начинает давить на движущийся воздух; когда давление резко возрастает, он взрывает все, что преграждает ему путь, когда же давление не слишком велико - только сотрясает. Мы видим, как бурлит и пенится вода на огне; знаем, что будет, если кипятить на огне воду в плотно закрытом котле; естественно, что под землей, где огонь горит огромным могучим пожаром, вскипятив целое море воды, испарения клокочущих волн заставят содрогнуться все, что угодно, под своими ударами.

Глава XII

1. Большая и лучшая часть авторов считает причиной землетрясений движущийся воздух. Архелай,[10] физик для своего - древнего - времени достаточно основательный, говорит следующее. Ветры проникают вниз, в пещеры и полости земли; после того как все подземные пространства окажутся заполнены и воздух сожмется, насколько возможно, вновь поступающий воздух будет жать на него все сильнее, бить его и ударять без конца, тесня вперед.

2. Тогда-то теснимый воздух, ища себе места, сотрясает все, что давит его, и пытается взорвать стены своей тюрьмы; от этой;то борьбы воздуха, бьющегося в поисках выхода, содрогается земля.

Следовательно, накануне землетрясения воздух над землей должен быть тих и спокоен, поскольку весь движущийся воздух, обычно возбуждающий ветры, должен быть под землей. Так было и на сей раз: перед нынешним Кампанским землетрясением, хотя случилось оно зимой, в самое ветреное время, несколько дней небесный воздух стоял тих и недвижен.

3. "Выходит, что ни разу не бывало, чтобы при землетрясении дул ветер?" - Бывало, но редко. Для этого нужно, чтобы дули одновременно два ветра, - а это и может быть, и бывает. А раз мы узнали - да это и общеизвестно, - что на земле могут дуть сразу два ветра, то почему же один из них не может мести воздух сверху, а другой - внизу?

Глава XIII

1. К сторонникам того же мнения можно отнести также Аристотеля[11] и его ученика Теофраста,[12] мужа, обладавшего хотя и не божественным, как казалось грекам, однако вполне приятным и без натуги гладким слогом.[13] Вот как представляли дело эти двое. Из земли беспрестанно выделяются какие-то испарения, иногда сухие, иногда с примесью влаги; поднимаясь с самого дна подземелий вверх, они в конце концов достигают места, откуда дальше двигаться невозможно; здесь, откатываясь назад, движущиеся потоки воздуха сталкиваются друг с другом и мечутся в борьбе из стороны в сторону, налетая на препятствия; останутся ли они взаперти или вырвутся через какую-нибудь щель наружу - в любом случае они производят грохот и сотрясение земли.

2. К той же школе принадлежит Стратон,[14] исследователь природы вещей, занимавшийся преимущественно этой частью философии. Он пришел к такому заключению. Холодное и горячее не могут быть вместе и всегда расходятся в противоположные стороны; холод стекает туда, откуда ушло тепло, и наоборот: тепло оказывается там, откуда был изгнан холод. Что это истинная правда и что они действительно расходятся в разные стороны, ты поймешь из следующего примера.

3. Зимой, когда на земле холодно, в колодцах, пещерах и всех прочих подземельях тепло, ибо туда собралось все тепло, спасаясь от холода, царящего наверху. Вниз набирается столько теплого воздуха, сколько может вместиться, и чем гуще он становится, тем сильнее. Еще ниже тем временем давно уже собрался другой воздух, тоже сжатый в тесном помещении, и теперь он вынужден уступать место вновь прибывающему.

4. То же самое, только наоборот, происходит и летом, когда под землю спускается огромная масса холода: прятавшееся там тепло, отступая перед надвигающимся холодом, с великой силой устремляется в узкие и тесные закоулки, ибо природа обоих не терпит согласия и пребывания в одном месте. Итак, убегая прочь и стремясь вырваться во что бы то ни стало наружу, он крушит и ломает все на своем пути.

5. По этой же причине перед землетрясением бывает слышен рев: это ветер бушует в подземелье. Как говорит наш Вергилий:

Рев под ногами раздался и дрогнули, сдвинувшись, горы,[15]

а реветь там некому, кроме ветров.

6. Впоследствии повторяются те же стадии борьбы: собирается тепло, а затем вырывается наружу; отступает и загоняется в отдаленные углы холод, чтобы вскоре вновь обрести силу и власть. И вот, когда оба теснят друг друга то в одну, то в другую сторону, и воздушные потоки устремляются взад и вперед, тогда-то и происходит землетрясение.

Глава XIV

1. Есть и такие, кто полагает, что землю заставляет дрожать только движущийся воздух (spiritus) и ничего больше; однако его воздействие они объясняют иначе, нежели Аристотель. Вот послушай, что они говорят. Наше тело орошается кровью и воздухом, движущимся по своим путям. При этом сосуды, по которым движется душа, бывают более тонкие, не вмещающие больше того, что через них проходит, и более обширные, в которых она собирается и откуда направляется в разные стороны. Точно так же и все тело земного шара пронизано сосудами, по которым течет вода, соответствующая нашей крови, и ветер, который правильно будет назвать его душой. В каких-то местах они только движутся, а в каких-то и собираются.

2. И вот подобно тому, как в нашем теле, пока оно в добром здравии, кровь и воздух бегут по жилам спокойно и без помех·, а когда что-то не в порядке, пульс бьется чаще и дыхание становится прерывистым и судорожным, изобличая болезнь или усталость, - точно так же и земля в своем естественном состоянии не трясется; когда же что-то не так, она дрожит, как тело больного, ибо воздух, прежде спокойно текший по жилам, теперь движется толчками, сильно сотрясая свои сосуды. Немного раньше я излагал мнение тех, кто считает землю живым существом; здесь, однако, речь не об этом. В самом деле, живое существо, если заболевает, то все целиком; лихорадка не охватывает нас по частям, но с равной силой распространяется по всему телу.

3. Посмотри, ведь в землю проникает часть разлитого вокруг нее воздуха. Пока ему свободен выход, он скользит, никому не причиняя вреда. Но если что-то ему помешает или перегородит дорогу, он сначала будет сжиматься и тяжелеть, поскольку сзади вливается все новый воздух, а затем найдет какую-нибудь щель, в которую станет протискиваться с тем большей яростью, чем она теснее; ясно, что при том не обойдется без борьбы и ударов, и земля не может не трястись.

4. Но если воздух не находит и щели, сквозь которую мог бы просочиться наружу, он, сдавленный в тесном пространстве, начинает буйствовать там и бесноваться, круша и ломая все вокруг; тончайшая вещь на свете, он в то же время и самая могучая: он может пробраться туда, где, казалось бы, нет отверстия, а проникнув, изнутри разрывает и рассыпает в прах что угодно. Вот тогда-то и случается землетрясение; земля либо расступается, чтобы выпустить воздух, либо, выпустив его и лишившись опоры, обрушивается в ту самую полость, из которой он вышел.

Глава XV

Некоторые[16] думают вот как. Земля во многих местах пронизана отверстиями; причем это не только те проходы, которые с самого начала были у нее, служа чем-то вроде дыхательных отверстий, но и многие другие, образовавшиеся случайно. Где-то вода размыла и унесла верхний слой земли, где-то ее пробили низвергавшиеся с гор потоки, где-то дыры в земле открылись после сильных приливов. Сквозь эти отверстия под землю проникает воздух (spiritus). Если море накроет его и погонит вглубь, а течение не позволит ему повернуть назад, так что и выход впереди и путь вспять будет ему отрезан, тогда он закрутится вихрем и, не имея возможности двигаться прямо, что для него естественно, ринется вверх, пробивая стесняющую его землю.

Глава XVI

1. Ну и вот, теперь мне осталось изложить мнение, разделяемое большинством авторов; может быть, в конце концов именно оно будет одобрено большинством голосов. Что в земле есть движущийся воздух (spiritus), совершенно очевидно; не только тот, благодаря которому она держится и который связывает между собой ее части, - такой есть и в камнях и в мертвых телах; я утверждаю, что в ней есть и тот животворный воздух, благодаря которому все питается и растет. В противном случае, как могла бы она вливать жизнь в столькие деревья и травы, у которых нет другого источника жизни, кроме земли? Как могла бы она приютить и обогреть столько корней, зарывшихся в нее, одни - у самой поверхности, другие - уйдя далеко вглубь, если бы она не обладала в избытке душой, которая порождает столь великое разнообразие, вспаивает его, вскармливает и взращивает?

2. Однако эти доводы еще не самые веские. Все это небо, ограниченное огненным эфиром - верхней частью мира, все эти звезды, которых не счесть, весь этот сонм небесных тел - впрочем, бог с ним, с сонмом - возьми хотя бы одно это Солнце, совершающее свой путь так близко от нас и по объему многократно превосходящее земной шар, - все они получают питание от земли и делят его между собой; жизнь их поддерживается только земным дыханием и испарением - это их единственное пастбище, единственная пища.

3. Однако не будь земля полна души, которая день и ночь изливается из всех ее частей, она не в силах была бы прокормить так много и во столько раз больших, чем она сама, тел. Но если от нее так много требуют и так много получают, не может быть, чтобы у нее самой оставалось мало. Правда, все, что рождается из нее, рождается на время, ибо запас воздуха у нее не бесконечен, и его не могло бы вечно хватать для стольких небесных тел; если бы они время от времени не разрушались и не возвращались бы назад в землю; но все же и в ней самой должно оставаться полно души, вырывающейся наружу из скрытого внутри изобилия.

4. Итак, не приходится сомневаться, что в недрах ее спрятано много воздуха и что воздухом заполнены обширные слепые подземелья. А если это правда, то как же может всегда хранить неподвижность то, что наполнено подвижнейшей вещью на свете? А кому придет в голову усомниться в том, что воздух беспокойнее и непоседливее всего на свете и больше всех радуется движению?

Глава XVII

1. Следовательно, воздух, который постоянно желает двигаться, поскольку его природа не терпит покоя, будет время от времени приводить в движение и другие предметы. Когда это происходит? Когда ему прегражден путь. Ибо пока ему не мешают, он движется спокойно; но когда ему встречается препятствие и не пускает его дальше, он впадает в бешенство и сносит его, как тот "Араке, возмущенный мостом".[17]

2. Пока он тек по свободному гладкому руслу, волны его не накатывались друг на друга; но когда камни, упавшие случайно или брошенные человеческой рукой, стесняют его течение, он обрушивается на них, черпая силу для натиска в самой остановке; и чем больше Препятствие, тем больше его сила. Ведь сзади постоянно притекает новая вода и копится до тех пор, пока, не выдержав собственной тяжести, не рухнет вперед всей накопленной силой, увлекая за собой все, что стояло на ее пути. То же самое происходит и с воздухом (spiritus), только силы и подвижности в нем больше, так что он быстрее вырывается и с большей яростью крушит все вокруг; отчего и происходит трясение, то есть движение той части земли, под которой шла борьба.

3. И вот подтверждение тому, что все сказанное - правда. Часто после землетрясения, если при нем образовались расщелины, из них на протяжении многих дней дует ветер; так было, говорят, при землетрясении в Халкиде; ты найдешь рассказ об этом у Асклепиодота, слушателя Посидония, в той самой его книге о причинах природных явлений. И у других авторов ты можешь прочесть, как в каком-то месте расступилась земля и оттуда очень долго дул ветер, сам, очевидно, проложивший себе этот путь.

Глава XVIII

Итак, причина, вызывающая землетрясения, весьма значительна: это движущийся воздух (spiritus), от природы быстрый и носящийся с места на место. Пока ничто его не толкает, он незаметен в пустотах под землей, безобидно лежит там и не причиняет вреда окружающему.

2. Когда же какая-нибудь внешняя причина потревожит его, начнет толкать и загонять в тесный тупик, он поначалу уступает, стремясь, если есть возможность, ускользнуть и рассеяться; если же на него наступают со всех сторон, отрезав путь к отступлению, тогда

Бешено ветер ревет и громко и грозно рокочет В чреве замкнувшей его горы,[18]

он бьется, круша ее, и мечется тем яростнее, чем сильнее препятствие и чем дольше приходится ему бороться.

3. Обшарив все уголки своей темницы и не найдя выхода, отброшенный назад после очередного особенно мощного своего удара, он либо рассеивается по невидимым глазу отверстиям, образовавшимся, пока он сотрясал землю, либо раздирает в земле новую рану и сквозь нее вырывается наружу. Никакая толща горы не в силах укротить его, и нет таких стен, чтобы удержать ветер. Он расторгает любые узы, сносит любую тяжесть, просачивается сквозь мельчайшие щели туда, где посвободнее; с прирожденной ему неукротимой силой он вырывается на волю, особенно когда он возмутится, отстаивая свои права.

4. Движущийся воздух (spiritus) - вещь непобедимая; нет ничего, что смогло бы

Шумные ветры замкнуть и друг другу враждебные вихри, Властью смирив их своей, обуздав тюрьмой и цепями.[19]

5. Без сомнения, поэты желали представить такую скрытую под землей тюрьму, в которой заключены ветры; они не понимали одного: то, что может быть заключено, - еще не ветер; а то, что уже ветер, - не может быть заключено. Ибо то, что заключено, находится в покое, это стоячий неподвижный воздух; ветер же всегда в движении.

6. И еще один довод подтверждает, что землетрясение производится движущимся воздухом: ведь и наши тела дрожат именно тогда, когда движущийся в нас воздух приходит от чего-либо в смятение - сожмется ли он от страха, от старости ли расслабится и вяло ползет по утратившим гибкость жилам, от холода ли остановится или начнет кидаться из стороны в сторону от приступа лихорадки.

7. Пока он течет себе без помех вперед, как обычно, тело не дрожит; когда же встретится что-то, мешающее ему исполнять привычные обязанности, он теряет свою живую бодрость, не в силах поддерживать то, что прежде туго натягивал; невредимый, он служил прочной опорой; ущемленный, он сотрясает то, что на него опиралось.

Глава XIX

1. Нельзя не выслушать и того, что говорит на этот счет Метродор Хиосский.[20] Я ведь не позволяю себе обойти молчанием даже те мнения, с которыми не согласен: лучше представить их все и потом отвергнуть те, с которыми мы не согласимся, чем умалчивать о них.

2. Итак, что он говорит? В глиняной бочке голос певца дрожит и дает отзвук, обегая весь сосуд с легким сотрясением; как ни слабо это движение воздуха, его достаточно, чтобы обойти помещение, в котором он заключен, касаясь его стен и колебля их. То же самое происходит и в огромных, повисших под землей пространствах: там есть свой воздух, и, когда сверху его ударяет струя вновь поступающего воздуха, он приходит в движение, как та пустая бочка, зазвучавшая оттого, что в нее крикнули.

Глава XX

1. А теперь перейдем к тем, кто полагал причиной землетрясений все упомянутые нами причины вместе или большую их часть. Демокрит считает, что причин много.[21] По его словам, землетрясение иногда вызывается водой, иногда движущимся воздухом, иногда - той и другим вместе; вот как он рассуждает: земля внутри местами полая; в эти полости стекается огромное количество воды. Часть этой воды тоньше и жиже прочей. Когда сверху набирается много воды, эта ее более жидкая часть под ее тяжестью вдавливается в землю и впитывается, отчего земля начинает сотрясаться, волны впитавшейся воды передают свои колебания тому, внутри чего они текут.

2. Кроме того, о воде можно сказать все то же, что мы говорили выше о движущемся воздухе. Когда она соберется в одном месте и набьется туда так, что больше не влезает, она начинает изо всех сил напирать в какую-нибудь одну сторону, прокладывая себе путь сначала собственной тяжестью, а потом натиском. Дело в том, что долго заточенная вода может искать выхода только внизу, а найдя выход, не может падать прямо вниз спокойно, не сотрясая того, по чему или на что она падает.

3. Если, далее, уже устремившаяся вниз масса воды будет в каком-то месте остановлена и отброшена назад, она с удвоенной силой ударит преграждающую ей путь землю, сотрясая ее там, куда бьет самая сильная струя. Кроме того, случается, что жидкость постепенно просачивается глубоко в землю, которая, намокая, оседает, так что повреждается самое ее основание; в этом случае земля обрушивается там, куда устремится главная тяжесть потока.

4. Иногда движущийся воздух поднимает волны, и если он подует крепче, содрогается часть земли, на которую он гонит водяные валы. Иногда он скапливается в земных порах и в поисках выхода сотрясает все вокруг. Ибо земля проницаема для ветра, и движущийся воздух достаточно тонок, чтобы проходить через нее насквозь, а когда он возбужден и бушует, он достаточно могуч, чтобы снести любое препятствие.

5. Эпикур говорит, что землетрясение может вызываться всеми этими причинами и многими другими; он бранит тех, кто утверждал, что причина - какая-то одна из них: нельзя ведь ручаться за достоверность там, где мы можем только строить догадки.

6. Так вот, по его словам, причиной может быть вода, если она размоет и подточит какие-то части земли: подточенные водой, они уже не способны выдерживать ту же нагрузку, что и раньше, когда были невредимы. Землетрясение может произойти и от давления движущегося воздуха; воздух может прийти в движение либо от того, что под землю проникнет воздух снаружи, либо от удара какого-нибудь рухнувшего куска земли. Не исключено, что часть земли поддерживается чем-то вроде колонн или столбов; если они придут в негодность и зашатаются, содрогается и опирающаяся на них тяжесть.

7. А может быть, под землей проносится что-то вроде молнии, круша все на своем пути, когда горячий движущийся воздух обратится почему-либо в огонь. Может быть, невесть откуда взявшийся ветер возмущает подземные болота и стоячие воды, так что либо их волны ударяются о землю, либо сам ветер (spiritus) усиливается от движения воды и буйство его в глубине отзывается даже на поверхности. Впрочем, самой главной причиной землетрясений он считает движущийся воздух.

Глава XXI

Мы тоже считаем, что на подобное дело способен только движущийся воздух. Он сильнее всего и острее всего в природе; без него даже самые могучие вещи бессильны. Он воспламеняет огонь. Вода без него ленива и неподвижна; она устремляется вперед только тогда, когда ее гонит ветер. Он может обратить в прах огромные просторы земли, воздвигнуть новые горы и поднять среди моря невиданные прежде острова. Разве может кто-нибудь усомниться, что Фера и Ферасия и тот островок - наш ровесник - который родился в Эгейском море на наших глазах, обязаны своим появлением на свет движущемуся воздуху?[22]

По мнению Посидония,[23] землетрясения бывают двух родов. У каждого есть свое название. Первое - собственно "трясение", когда земля трясется, двигаясь вверх-вниз. Второе - "качка", когда она накреняется то одним, то другим боком, наподобие судна. А я считаю, что есть еще и третий - его обозначает наше латинское слово: ведь не без причины предки наши говорили о "дрожании" земли. Этот род не похож на первые два: при нем все вокруг не трясется и не качается, а вибрирует - дело, как правило, совершенно безобидное. Что же касается первых двух, то "качка" намного разрушительнее, чем "тряска": ибо если земля накренится в одну сторону и не получит сразу же толчка с другой стороны, который выпрямил бы ее, неизбежен обвал.

Глава XXII

1. Поскольку существуют разные виды землетрясения, то и вызываются они различными причинами. Итак, скажем прежде всего о сотрясении. Если множество связанных друг за другом повозок тащат по дороге очень большой груз и тяжело давящие на землю колеса наскочат на какой-нибудь ухаб, можно почувствовать, как сотрясается земля.

2. А Асклепиодот рассказывает, что когда с горы сорвался и рухнул вниз большой камень, то от тряски обвалились соседние здания. То же самое может произойти и под землей: какая-нибудь из нависающих над подземной пропастью скал может оторваться и с превеликим грохотом тяжело обрушиться на дно; удар будет тем сильнее, чем тяжелее камень или чем выше он висел, и, конечно, он заставит содрогнуться стены и потолок всего подземелья.

3. По всей вероятности, скалы могут падать не только увлекаемые собственной тяжестью, но и тогда, когда под ними течет река и влага постоянно проникает в камень, истончая его оболочки - скоблит потихоньку его кожу, если можно так выразиться. Такое ежедневное подпиливание длится веками и, наконец, настолько ослабляет связи между камнями, что они уже не в силах выдержать собственную тяжесть.

4. Именно тогда и падают скалы огромного веса; и, конечно, эта несущаяся вниз громада не оставит на месте ничего, что в принципе может быть сдвинуто:

С грохотом мчится, и тотчас вслед рушится все остальное.[24]

Глава XXIII

1. Такова была одна причина сотрясения земли. Перейдем к следующей. Земля по природе своей пориста, и много в ней пустот; сквозь эти поры проникает движущийся воздух, и если приток его большой, а оттока нет, то он сотрясает землю.

2. Это объяснение приводят и другие, если твое решение зависит от того, насколько велика толпа свидетелей. Его поддерживает даже Каллисфен,[25] муж весьма и весьма почтенный; это был благородный ум, безразличный к царскому гневу. Никакая доблесть и никакие победы не смоют пятна этого вечного преступления с имени Александра.

3. Ибо всякий раз, как кто-нибудь скажет: "Он перебил многие тысячи персов", - ему возразят: "И Каллисфена"; скажет: "Он убил Дария, владевшего в ту пору самым большим царством", - возразят ему: "И Каллисфена"; сколько раз ни скажут: "Он покорил все, вплоть до Океана; он и сам Океан рискнул испытать на новых судах; из малого уголка Фракии он распространил свою власть до крайних пределов Востока", - столько же раз услышат в ответ: "Но он убил Каллисфена". Пусть он превзошел всех образцовых вождей и царей древности - его преступление затмит все его деяния.

4. Так вот, этот Каллисфен, описывая затопление Гелики и Буриды[26] и объясняя, отчего море бросилось на эти города или они бросились в море, приводит в той же книге все, о чем мы говорили выше, а именно: движущийся воздух проникает под землю сквозь невидимые отверстия, на дне моря так же, как и везде; затем, если проход, по которому он спускается, окажется загражденным, а вернуться назад мешает ему сопротивление воды, он начинает метаться взад и вперед, сталкиваясь сам с собой и сотрясая землю. Вот почему чаще всего от этого бедствия страдают приморские местности, и вот отчего Нептуну приписывается власть колебателя земли и моря. Всякий, кто ходил в начальную школу, знает, что у Гомера он зовется ?????????.[27]

Глава XXIV

1. Я и сам думаю, что причина этого несчастья - движущийся воздух. Поспорить я собираюсь лишь о том, каким образом этот воздух проникает под землю: через невидимые глазу тончайшие отверстия или же через большие и широко открытые; снизу ли он идет, или с поверхности земли.

2. Последнее маловероятно. В самом деле, в наших телах кожа тоже не пропускает воздуха (spiritus); и попасть внутрь он может не иначе, как через дыхательные пути; а когда попадет, может находиться только в менее плотной части тела: ведь его нет в жилах и в мясе - он собирается во внутренностях и в обширной срединной полости тела.

3. Отчего бы нам не предположить, что и с землей может происходить то же самое, тем более, что землетрясение бывает не на поверхности или около нее, но в глубине и идет снизу вверх. И вот подтверждение: самые глубокие моря приходят в волнение без ветра, очевидно, оттого, что сотрясается их дно. Так что вполне правдоподобно, что землетрясение идет из глубины, где в огромных пещерах собирается движущийся воздух.

4. "И все же, - возразит мой оппонент, - как мы начинаем дрожать, когда нас проберет холод, не так же ли и земля сотрясается нападающим на нее извне воздухом (spiritus)"? - Этого не может быть никак. Нас заставляет дрожать внешняя причина, но чтобы с землей произошло то же самое, она должна озябнуть. Я готов согласиться, что то, что происходит с ней, напоминает наши ощущения, но причина этого - совершенно иная. На нее должно воздействовать какое-то глубокое внутреннее раздражение.

5. Пожалуй, главным доводом в пользу этого может послужить следующее. Когда при сильном землетрясении в почве образуются гигантские провалы, целые города порой поглощают и навеки погребают эти зияющие пропасти.

6. Фукидид рассказывает, что во время Пелопоннесской войны остров Аталанта провалился целиком, или, во всяком случае, большая его часть.[28] По словам Посидония, на которые ты можешь положиться, то же самое случилось с Сидоном. Впрочем, у нас нет нужды в свидетелях; мы и сами помним, как земля разверзлась от внутреннего содрогания, как оказались разделены соседствовавшие местности и исчезли бывшие луга. Так вот, теперь я расскажу, как, по-моему, это происходит.

Глава XXV

1. Когда мощный поток движущегося воздуха (spiritus) заполнит пустоты в глубине земли и начнет метаться в поисках выхода, он все чаще и чаще сотрясает своды своего убежища, над которыми иногда могут располагаться города. Они тоже сотрясаются: иногда падают дома, иногда же удары настолько сильны, что падают стены, поддерживающие кровлю подземной полости, обрушиваясь в это подземелье и увлекая за собой в немыслимую глубину целые города.

2. Рассказывают еще, хочешь - верь, не хочешь - не верь, будто некогда Осса с Олимпом составляли одну гору, а впоследствии она раскололась на две части из-за землетрясения. Тогда-то и потек там Пеней, осушив болота, от которых страдала Фессалия: он вобрал в себя все застоявшиеся без выхода воды. А посередине между Элидой и Мегаполем течет река Ладон, тоже образовавшаяся после землетрясения.

3. Что я хочу этим доказать? - Движущийся воздух собирается в обширные пещеры - как иначе назвать мне пустые места под землей? В противном случае при землетрясении приходили бы в движение большие пространства и содрогались бы одновременно многие местности. Мы же видим, что страдают обычно небольшие участки, во всяком случае, толчки никогда не распространяются дальше, чем на двести миль. Вот и нынешнее землетрясение - слухи о нем разошлись уже по всему миру, само же оно не перешло границ Кампании.[29]

4. Стоит ли продолжать? Когда содрогнулась Халкида, Фивы устояли. Когда так сильно пострадал Эгий, в соседних Патрах узнали о беде из рассказов. Тот страшный толчок, уничтоживший два города - Гелику и Буриду, затих уже в окрестностях Эгия. Одним словом, землетрясение распространяется, по всей видимости, на расстояние, равное протяженности тех самых подземных пустот.

Глава XXVI

1. Ради подтверждения моего мнения я мог бы злоупотребить авторитетом многих мужей, которые сообщают, что в Египте никогда не бывало землетрясений. Объясняют же они это тем, что Египет будто бы весь образовался из ила. Так, если верить Гомеру, Фарос[30] отстоял тогда от материка настолько, сколько может проплыть за день корабль на всех парусах. Но сейчас он к материку приблизился. Действительно, мутный Нил, спускаясь к морю, несет с собой много грязи и, оставляя ее у берегов Египта, ежегодно наращивает их. Поэтому почва Египта - жирная и илистая, без каких-либо полостей, ибо образовалась она из затвердевшего, высохшего ила. Структура его плотная и устойчивая, ибо все части склеены друг с другом; а пустот там не может быть оттого, что к уже затвердевшим частям постоянно добавлялись жидкие и мягкие.

2. Однако и в Египте бывают землетрясения, и на Делосе, хоть Вергилий и повелел ему стоять неподвижно:

[Бог]

Дал ему ветры презреть и средь волн пребывать неподвижным.[31]

Философы, доверчивый народ, тоже в один голос твердили - со слов Пиндара, - что Делос никогда не трясет. Фукидид говорит, что прежде он действительно был неподвижен, но во время Пелопоннесской войны впервые поколебался.[32]

3. Как сообщает Каллисфен, это случилось и в другое время: "Среди многих знамений, возвестивших гибель двух городов, Гелики и Буриды, самыми замечательными были огненный столб непомерной величины и сотрясение Делоса". По его мнению, Делос считался особо устойчивым оттого, что плавает на поверхности моря, а его полые скалы и пористые утесы дают выход сжатому под землей воздуху; по этой же причине почва на островах в целом устойчивее, и для городов тем меньше опасность, чем ближе они к морю.

4. Что это не так, достаточно почувствовали уже Помпеи и Геркуланум. Добавлю, что морское побережье вообще подвержено землетрясениям. Так, Пафос обрушивался не раз; так, знаменитый Никополь уже свыкся с этим бедствием; глубокое море, омывающее Кипр, его и сотрясает; Тир трясло столько же раз, сколько заливало наводнением. Вот примерно и все обычно приводимые причины землетрясений.

Глава XXVII

1. Однако при нынешнем Кампанском землетрясении было, как рассказывают, и несколько особенных случаев, которые нуждаются в объяснении.

Мы уже говорили о том, что в Помпейской области погибло стадо в шестьсот овец. Не нужно думать, что эти овцы умерли от страха.

2. Говорят, что после больших землетрясений обычно бывает моровое поветрие, и это неудивительно. Ведь в недрах скрывается много смертоносных веществ. Сам воздух, застывший то ли от неподвижности и вечной тьмы, то ли оттого, что земля там содержит что-то не то,[33] - тяжел для дыхания. Кроме того, он испорчен злокачественным подземным огнем и, вырвавшись на волю после долгого заключения, отравляет и оскверняет здешний, чистый и прозрачный, заражая всех, вдыхающих непривычный воздух (spiritus), новыми неизвестными доселе болезнями.

3. Да и воды, скрытые в земной глубине, наверняка тоже непригодны для питья и болезнетворны: ведь их никогда не шевелил вольный ветер, из них ни разу никто не напился. Сгустившиеся, окутанные непроницаемым мраком вечной ночи, эти злокачественные воды не могу не быть противопоказаны телам. Да и смешанный с ними воздух, лежащий среди тамошних болот, вырвавшись наверх, широко разносит заразу и убивает вдыхающих его.

4. Скот заражается легче, и болезнь валит его в первую очередь из-за его жадности, из-за того, что почти все время он проводит под открытым небом и пьет воду, что вреднее всего во время морового поветрия. Что касается овец, вообще менее крепких от природы, то их гибель меня не удивляет: ведь они ходят, ниже других склонив голову, и вдыхают токи отравленного воздуха у самой земли. Если бы его выделялось больше, он повредил бы и людям; а так масса чистого воздуха поглощает его прежде, чем он успеет подняться достаточно высоко, чтобы его вдохнул человек.

Глава XXVIII

1. О том, что многие земли заключают в себе смертоносные вещества, можно догадаться уже из того, что множество ядов рождаются на земле сами собой, без человеческого вмешательства; очевидно" в почве есть семена как доброго, так и дурного. А чем еще объяснить, что во многих местах в Италии сквозь какие-то отверстия выделяются ядовитые испарения, которыми ни зверю, ни человеку дышать небезопасно? Даже птицы, попадающие в поток таких испарений там, где их еще не разбавил хороший воздух, падают на лету, причем тела их синеют, а горло вздувается так, словно их придушили.

2. До тех пор пока земля стоит на месте, этот воздух, вытекающий сквозь узкое отверстие, в силах умертвить лишь того, кто склоняется прямо над ним. Мрак и печаль того места, где он веками томился в заключении, постепенно отравили его, и чем дольше он коснеет там в неподвижности, тем становится тяжелее и ядовитее. Когда же ему удается наконец вырваться, вместе с его вихрями несутся наружу отрава темного холода и подземная ночь, оскверняя воздух нашей области. Ибо в борьбе худшее одерживает верх над лучшим.

3. И вот чистый воздух тоже становится вредоносным; отсюда - череда внезапных смертей и какие-то чудовищные болезни: ведь открылся новый небывалый источник заразы. Долго ли будет свирепствовать чума или нет, зависит от того, насколько сильна была зараза; мор прекратится после того, как порывы ветра и широкие поднебесные просторы рассеют тяжелый воздух.

Глава XXIX

1. Что же до тех, кто бегал, словно сумасшедший, по улицам или был внезапно как бы оглушен, то это от страха. Страх, даже не слишком сильный, даже частный наш страх, всегда потрясает ум; а если это всеобщая паника, когда рушатся города, гибнут народы, содрогается земля? Странно ли, если душа, брошенная между болью и страхом, перестает соображать, где она находится?

2. Трудно сохранить здравый рассудок в больших несчастьях. Конечно, самые неуравновешенные головы с перепугу совсем теряют рассудок и власть над собой. Впрочем, и у любого человека испуг - это некое потрясение здравого смысла, и каждый боящийся подобен безумцу; но только одни быстро приходят в себя, в других же страх производит сильное смятение и переходит в настоящее помешательство.

3. По той же причине и во время войн там и сям бродят одержимые, и нигде ты не встретишь столько пророков, как там, где умы поражены ужасом, перемешавшимся с суевериями.

Глава XXX

1. Что статуя раскололась пополам, меня не удивляет - я ведь уже говорил, что, бывало, и горы расступались, и почва раскалывалась до самых недр.

В этих местах материк обрушился в страшном крушенье,

(Могут все изменить бесконечно долгие сроки!)

Две страны разделив, что прежде были едины;

Вторгшись меж ними в провал, волнами могучими моря

От Геспийской земли Сицилийский берег отторгло

И между пашен и сел потекло по расселине узкой.[34]

2. Посмотри: целые страны срывает со своих мест, швыряет за море некогда примыкавшую к материку область. Посмотри: раскалываются города, разъединяются народы, когда возмущается одна из частей природы, и море, огонь или воздух устремляется в одну сторону. Их мощь поразительна - ведь это мощь вселенной; пусть стихия буйствует только в одном месте, в этом буйстве - силы всего мира.

3. Именно так море оторвало Испанию от Африки, с которой они составляли одно целое; именно так Сицилия отделилась от Италии во время того наводнения, которое воспевают величайшие из поэтов. Насколько же больше напор сил, идущих снизу: ведь чем теснее и напряженнее подъем, тем сильнее напор.

4. О том, сколь чудные зрелища представляют иногда землетрясения и сколь великие дела творят они, сказано довольно. Стоит ли теперь изумляться, что разломана одна медная статуя - не цельная даже, а полая и тонкостенная? Может быть, в ней оказался заключен воздух, искавший выхода? Да и кто не слыхал о вещах, куда более замечательных: на наших глазах углы зданий разъезжались в стороны, а потом вновь соединялись. Постройки, плохо укрепленные на фундаменте, возведенные строителями небрежно и непрочно, землетрясение, раскачав, укрепляло.

5. Оно раскалывает стены и дома, разрезает толстенные башни из сплошного твердого камня, рассыпает в прах гранитные опоры сооружений - так что же особо замечательного в том, что статуя оказалась рассечена с ног до головы на две равные половинки?

Глава XXXI

1. Но отчего же землетрясение длилось много дней подряд? Ведь Кампанию беспрерывно продолжало трясти, толчки были помягче, но причиняли ужасные разрушения, ибо трясло здания, уже основательно потрясенные и еле державшиеся: чтобы свалить, достаточно было не толкнуть, а просто пошевелить их. Видимо, к тому времени вышел еще не весь воздух; большая часть вырвалась, а остатки продолжали блуждать в поисках выхода. Ко всем доказательствам, что это происходит именно по вине воздуха, прибавь, не задумываясь, и следующее.

2. После главного толчка, особенно жестоко потрясшего города и земли, уже не может следовать равный ему по силе; за самым мощным ударом идут более слабые, ибо буйствующие ветры в первый раз пробили себе путь к выходу; оставшийся еще внизу воздух уже не способен на это, да ему и не нужно биться, поскольку дорога проложена и можно выйти там, где вырвались главные силы.

3. И вот еще что заслуживает, по-моему, внимания - я узнал это от человека весьма серьезного и образованного: когда все это произошло, ему случилось мыться в бане. И он утверждает, что видел, как плитки, которыми был выстлан пол, отделялись друг от друга, а затем вновь соединялись, причем вода то уходила в трещины расступающегося пола, то с бульканием и пузырями выталкивалась наверх, когда пол сжимался. Он же рассказывал мне, что на его глазах толстая глинобитная изгородь тряслась, как студень, - мягче и чаще, чем это допускает природа твердого тела.

Глава XXXII

1. Вот и все, лучший из людей Луцилий, что касается собственно причин; теперь о том, что относится к укреплению души. Нам важнее сделать душу мужественной, нежели более ученой. Но одно без другого не получается; ибо откуда душе набраться силы, как не из добрых искусств, как не из созерцания природы?

2. Да и само это несчастье - оно всякого заставило Подтянуться, укрепиться душой против любых бедствий. В самом деле, - что мне бояться человека или зверя, стрелы или копья? Меня подстерегают опасности посерьезнее: нам грозят молнии, земля, природа готовит на нас что-то великое.

3. Нужен великий дух, чтобы бросить вызов смерти, надвигается ли она со всех сторон, настигая каждого, или забирает нас буднично и просто. Насколько будет грозен ее вид и велико оружие* которым она решит нас поразить, едва ли очень важно; от нас ей нужна лишь самая малость. Эту малость отнимет у нас или старость, или воспаление уха, или излишек жидкости, загнившей в нашем теле, или пища, не усваиваемая больше желудком, или нога, слегка ушибленная, когда мы споткнулись.

4. Человеческая душа - сущий пустяк, но презрение к душе - поистине великое дело. Презревший свою душу может спокойно глядеть на бушующее море, даже если все ветры одновременно будут свирепствовать над ним, даже если мир вдруг пошатнется и сама океанская пучина хлынет потопом на землю. Спокойно будет взирать он на страшное грозовое небо, извергающее молнии, даже если вдруг расколется небосвод, обрушив сразу весь свой огонь на всеобщую погибель - в первую очередь на погибель ему самому. Спокойно будет он смотреть на разверзшуюся под ногами землю, когда рассыпаются сами ее скрепы и, кажется, вот-вот обнажится царство подземных богов. Бестрепетно будет он стоять над готовой пожрать его бездной и, может быть, сам спрыгнет туда, куда должен был упасть.[35]

5. Что мне размеры бедствия, от которого я погибну? Сама гибель - дело маленькое. А потому, если мы хотим быть счастливы, если не хотим вечно терзаться, страшась людей, богов или вещей, если хотим презирать судьбу с ее несбыточными обещаниями и пустяковыми угрозами, если хотим прожить без тревог, самим богам не уступая в счастливой безмятежности, надо, чтобы наша душа всегда была наготове. Бери ее, кто захочет, - кознодеи или болезни, вражеские мечи или обвалы рушащихся островов, провалится ли вся земля в бездну или необъятный пожар уничтожит города и веси.

6. Мой долг один: поторопить ее, когда придет ей время уходить, подбодрить и отпустить с добрым напутствием. "Ступай, душа моя, смело, ступай счастливо! Не надо колебаться: ты возвращаешься, откуда пришла. Это лишь вопрос времени: ты делаешь сейчас то, что все равно пришлось бы сделать когда-нибудь. Не вопрошай, не бойся, не пяться назад, будто тебя толкают к чему-то дурному; тебя ожидает природа, давшая тебе жизнь, и места, куда лучше и безопаснее здешних.

7. Там не дрожит земля, не сшибаются ветры, с грохотом разламывая тучи, пожары не опустошают города и области, там не надо бояться кораблекрушений, увлекающих в пучину целые флотилии; там не наводит ужас оружие, сверкающее под враждебными знаменами и грозящее гибелью многим тысячам с той и с другой стороны; там нет чумы и не горят общие погребальные костры, куда без разбору бросают всех, сражаемых болезнью".

Умереть нетрудно; тяжело бояться. Лучше пусть смерть один раз обрушится, чем вечно тяготеть надо мной.

8. Неужели я вправе страшиться гибели даже тогда, когда сама земля гибнет раньше меня, когда она, сотрясающая нас, сама сотрясается и, прежде чем поразить нас, сама получает разящий удар? Море поглотило Гелику и Буриду целиком; неужели я стану бояться за свое тело - эту ничтожную частицу? Корабли плывут над двумя городами - над хорошо известными нам городами, память о которых донесли до нас письмена; а сколько их было еще в других местах, сколько народов погребено заживо под землей и на дне морском! - Отчего же я противлюсь смерти - я ведь знаю, что не бессмертен? Неужто, зная, что все на свете имеет конец, я до последнего вздоха буду бояться?

9. Так что держись бодрее, Луцилий, изо всех сил держись против страха смерти. Он унижает нас; он губит тревогами ту самую жизнь, которую велит беречь; он преувеличивает все опасности вроде землетрясений и молний. Подумай о том, что невелика разница между кратким сроком и долгим, и ты стойко встретишь любую опасность.

10. То, чего мы лишаемся, - всего лишь часы; ну, пусть не часы, а дни, месяцы, годы: мы лишаемся того, что в любом случае нам бы не принадлежало. Скажи пожалуйста, что даст мне, если я даже и получу их? Время течет мимо, не утоляя нашей жажды; чем дальше, тем больше нам его не хватает. Будущее - не мое, так же как и прошлое; я подвешен в одной точке бегущего времени, и самое драгоценное - возможность сознавать, что я никогда не жаждал получить его больше, чем имел.

11. Изящно возразил мудрый Лелий[36] какому-то человеку, сказавшему: "В мои шестьдесят лет..." - "Скажи лучше "не мои шестьдесят". Привычка исчислять утраченные нами годы мешает нам понять, что суть жизни - в ее неуловимости, а удел времени - всегда оставаться не нашим.

12. Лишь одно должны мы вколотить в свою душу, одно беспрестанно повторять себе: придется умереть. Когда? - Какое твое дело? Смерть - закон природы; смерть - повинность и долг всех смертных; смерть - лекарство от всех зол и бед. Всякий, кто знаком со страхом, уже пожелал ее. Брось все, Луцилий, и думай только об одном - как бы не начать бояться имени смерти; пусть мысль о ней станет тебе привычна и близка, чтобы, если понадобится, ты мог сам шагнуть ей навстречу.

---

[1] Аристотель сообщает, что землетрясения случаются преимущественно «весной или осенью, в дождливую пору или во время засухи: ведь это наиболее ветреные времена года. А летом и зимой, из–за мороза в одном случае и из–за жары — в другом наступает затишье, ибо [для образования испарений] зимой слишком холодно, а летом слишком жарко» (Метеорологика, 366 b 2).

[2] Т. е. 5 февраля 63 г. (Тацит в Анналах 15, 22, 5 датирует это землетрясение 62 г.).

[3] Совр. Ночера.

[4] Земля — неподвижный центр мироздания, согласно стоической космологии (так же учили Платон, Аристотель, их последователи, Птолемей и большинство древних греков и римлян; не разделяли этого воззрения только атомисты — Демокрит, Эпикур — и некоторые пифагорейцы).

[5] Сильнейшее землетрясение в Ахайе и Македонии случилось в 60 г. Благодаря этому землетрясению освободился из тюрьмы апостол Павел. См.: Деян., 16:24–26: «…Ввергнул их во внутреннюю темницу и ноги их забил в колоду. Около полуночи Павел и Сила, молясь, воспевали Бога; Узники же слушали их. Вдруг сделалось великое землетрясение, так что Поколебалось основание темницы; тотчас отворились все двери, и у всех Узы ослабели».

[6] Вергилий. Энеида, 2, 354.

[7] Об экспедиции, отправленной Неронохм исследовать верховья и искать истоки Нила, см.: Плиний, 6, 181.

[8] Вероятно, это те самые две скалы между Сиеной и Элефантиной, которые описывает Геродот.

[9] См.: Анаксагор, 59 А 89 DK; Аристотель. Метеорологика 365 а 19; Аммиан Марцеллин, 17, 7, 11.

[10] Архелай Афинский, ученик Анаксагора, учитель или друг Сократа. В отличие от Анаксагора не считал Ум особым началом, полагая, что он участвует в общем смешении наряду с другими элементами. Все природные процессы возводил к борьбе и смешению тепла (движущего, животворящего начала) и холода (начала пассивного и мертвящего).

[11] Аристотель. Метеорологика, 365 а 15–369 а 9.

[12] Теофраст. О ветрах, 22–24.

[13] Имя «Теофраст» означает по–гречески «говорящий божественным слогом». Ученик Аристотеля получил его как прозвище — divinitate loqir endi nomen invenit (Cicero. Orator, 62); прежде его звали Тиртамом.

[14] Стратон из Лампсака сменил ок. 281 г. до н. э. Теофраста во главе перипатетической школы.

[15] Вергилий. Энеида, 6, 256.

[16] Диоген Аполлонийский — один из последних натурфилософов ионийской школы, вероятно, ровесник Протагора. Объявлял единственным первоначалом воздух, наделяя его свойствами анакгагоровского Ума. См.: Диоген Лаэртский, 9, 57; Симпликий. Комм. к физике, 151, 28.

[17] Вергилий. Энеида, 8, 726.

[18] Вергилий. Энеида, I, 55–56.

[19] Энеида, I, 53. Пер. С. Ошерова.

[20] Метродор Хиосский — философ–атомист и историк, ученик Демокрита, написал О природе и Троянская история.

[21] Демокрит, фр. 68 А 98 DK.

[22] Фера (Санторин) — остров вулканического происхождения в южной части Эгейского моря, самый южный из Кикладских островов. ?? кратеру бывшего вулкана, окружностью 12–18 км, почти до поверхности поднимается кольцом отмель с обрывистыми краями, огромная чаша; еще в двух местах она поднимается над водой — это маленький островок Ферасия и поднявшийся только в 46 г. н. э., при жизни Сенеки, остров Фиа, вскоре опять исчезнувший. Вулканическая активность и появление новых небольших островков в кратере (они называются сейчас архипелагом Кемени) продолжается по сей день.

[23] Посидоний из Апамеи (135–51/50 г. до н. э.) — крупнейший философ–стоик, ученик Панэтия, вместе с которым составляет т. наз. Среднюю Стою.

[24] Вергилий. Энеида, 8, 525.

[25] Каллисфен (род. ок. 370г. до н.э.) — историк и философ, внучатый племянник и воспитанник Аристотеля.

[26] Гибели этих городов в 373 г. Каллисфен посвятил целую книгу. О ней пишут также Овидий, Mem., 15, 293 слл., Страбон (1,3,18), Плиний (2, 206), Марк Аврелий, видевший в ней символ бренности всего сущего (4, 48, 1).

[27] «Земли колебатель» — постоянный эпитет Посейдона у Гомера (например, Илиада, 7, 445).

[28] В 427 г. См.: Фукидид, 3, 89.

[29] Землетрясение 5 февраля 63 г. (как раз во время написания Сенекой этой работы) разрушило большую часть кампанских городов Помпеи и Геркуланум; вскоре, в 79 г. извержение Везувия уничтожило их полностью

[30] Гомер. ОдиссеЯу 4, 354. Фарос — остров в море напротив Александрии, на котором при Птолемее II был построен знаменитый маяк в 400 локтей высотой — седьмое чудо света. Еще Александр соединил его дамбой с материком.

[31] Вергилий. Энеида, III, 77.

[32] Фукидид, 2, 8; Пиндар, фр 58.

[33] terrarum culpa.

[34] Вергилий. Энеида, III, 414–419. Пер. С. Ошерова

[35] Ср. у Горация. Оды, 3,3,7: Si fractus illabatur orbis, impavidum ferient ruinae.

[36] Гай Лелий (ок 190 — ум. после 129 г. до н. э.) — сын того Лелия, которого связывала легендарная дружба со Сципионом Африканским Старшим: сам он был другом Младшего Сципиона. Именно он выступает в диалоге Цицерона О дружбе.

Книга VII О КОМЕТАХ

Глава I

1. Нет, наверное, человека настолько ленивого, тупого, настолько уставившегося, подобно скоту, в землю, чтобы не выпрямился и не устремился всей душой ввысь, по крайней мере, тогда, когда в небе вдруг просияет какое-то новое диво. Покамест все идет как обычно, грандиозность происходящего скрадывается привычкой. Так уж мы устроены, что повседневное, будь оно даже достойно всяческого восхищения, нас мало трогает; а вот зрелище вещей необычных, пусть и ничтожных, всегда сладостно.

2. Так что прекрасный сонм звезд, которыми усыпано непомерное тело [вселенной], не собирает толпы народа на площади; но стоит появиться чему-то из ряда вон выходящему, как все головы задираются к небу. У солнца нет зрителей, пока оно не затмится. Никто не смотрит на луну, пока с ней все в порядке; но стоит с ней чему-нибудь случиться, как целые города завопят хором, и каждый зашумит что есть мочи, повинуясь пустому суеверию.

3. А ведь насколько замечательнее то, что происходит изо дня в день: солнце замыкает своим вращением год, делая столько же, так сказать, шагов, сколько в году дней; от солнцестояния оно поворачивает, сокращая день, а от равноденствия склоняется ниже, удлиняя ночь; оно затмевает светила; оно, будучи намного больше Земли,[1] не сжигает ее, но равномерно обогревает, то усиливая, то ослабляя свое тепло; оно делает Луну полной не раньше и не позже, как она встанет точно напротив него, и затемняет ее, когда она встанет рядом.

4. Но мы не замечаем всего этого, ибо это в порядке вещей. Вот если что-то погаснет или вспыхнет на необычном месте, тогда мы смотрим, задаем вопросы, показываем пальцами: настолько больше свойственно нам от природы восхищаться новым, нежели великим.

5. То же самое происходит и с кометами: если появляется на небе какой-нибудь редкостный огонь необычных очертаний, всякий из нас, не обращая внимания на прочие светила, горит желанием узнать, что это такое, дивиться ли этому явлению или бояться. Ибо нет недостатка в любителях напугать, толкующих комету как зловещее предзнаменование. Так что народ кидается расспрашивать, пытается разузнать, знамение это или просто звезда.

6. А я клянусь Геркулесом, что не бывает расспросов более возвышенных, нет сведений более полезных, чем все, что относится до природы звезд и светил: сжатый ли это огонь, в чем убеждают нас собственные глаза, а также истекающий от них свет и спускающееся к нам тепло, или же это не огненные шары, а некие твердые, земляные тела, которые катятся по огненной поверхности, заимствуя от нее и блеск и тепло, а сами по себе не светят?[2]

7. Такого мнения держались и великие мужи[3] полагавшие, что светила составлены из твердого вещества, а огонь у них-заимствованный. Ведь сам по себе огонь, говорили они, рассыпался бы, если бы его ничто не держало и он не охватывал бы чего-то единого; при стремительном вращении мира [космический] вихрь несомненно рассеял бы огненный шар, если бы огонь не принадлежал некому устойчивому телу.

Глава II

1. Для нашего исследования полезно будет рассмотреть и такой вопрос: устроены ли кометы так же, как верхние [звезды], или нет?[4] На вид у них много общего: они так же восходят и заходят, и внешний облик у комет похож, хоть за ними и рассыпается длинный хвост; ибо и те и дру1ие одинаково огненны и блестящи.

2. В таком случае, если все светила - [того же состава, что и] земля,[5] это будет уделом и комет; если же [окажется, что] кометы - не что иное, как чистый огонь, остающийся на одном месте по шесть месяцев кряду и не рассыпающийся от быстрого вращения мира, то и [звезды] тоже могут состоять из тонкой материи и тем не менее не распадаться от постоянного круговращения неба.

3. И вот еще в чем нам не помешает разобраться: обращается ли мир вокруг неподвижной Земли, или мир стоит, а земля вертится? Ибо были такие, кто утверждал, что природа вещей движет нас без нашего ведома, и что восходы и закаты происходят не от движения неба, но мы сами восходим и закатываемся.[6] Это, право, заслуживает размышления; хорошо бы выяснить свое действительное положение: досталась ли нам самая ленивая или самая подвижная из обителей; движет ли бог все вокруг нас, или, напротив, движет нас самих.

Глава III

1. Необходимо, однако, чтобы были собраны сведения о всех прежних появлениях комет; ибо из-за редкости их появления до сих пор невозможно установить их орбиты; выяснить, соблюдают ли они очередность и появляются ли точно в свой день в строгом порядке. Наблюдение этих небесных [тел] - дело новое и лишь недавно пришедшее в Грецию.

2. Правда, уже Демокрит, отличавшийся среди всех древних острым умом, подозревал, что движущихся звезд больше, [чем пять],[7] - а в то время еще не были известны орбиты и этих пяти; однако он не называет ни их числа, ни их имен. Евдокс первым привез в Грецию из Египта [описание] движения [пяти планет].[8] Но о кометах он не говорит ни слова, из чего явствует, что и у египтян, которые больше других народов интересовались небом, эта часть [астрономии] не была разработана.

3. Впоследствии Конон,[9] сам скрупулезный исследователь, собрал сохраненные египтянами упоминания о солнечных затмениях; однако и он нигде не упоминает о кометах, а он не преминул бы сделать это, если бы обнаружил у них какие-нибудь определенные сведения на этот счет.

Глава IV

1. Два мужа, учившихся, по их словам, у халдеев, Эпиген[10] и Аполлоний из Минда, крупнейший специалист в составлении гороскопов, решительно не согласны друг с другом. Аполлоний утверждает, что кометы у халдеев считаются блуждающими звездами - [планетами] и что орбиты их вычислены. Напротив, по словам Эпигена, халдеи не смогли определить путь комет, которые, по всей видимости, представляют собой пламя, зажженное некими стремительно крутящимися воздушными вихрями.

Начнем, пожалуй, если ты не против, с соображений этого последнего: разберем их и опровергнем.

2. По его мнению, звезда Сатурна имеет наибольшее влияние на движение всех небесных тел. Когда она входит в ближайшие к Марсу созвездия, проходит вблизи Луны или попадает в лучи Солнца, она, будучи по природе ветреной и холодной [планетой], собирает в разных местах воздух и сбивает его в кучи; если затем на нее попадут солнечные лучи, гремит гром и сверкают зарницы; если же и у Марса подходящее расположение, тогда ударяет молния.

3. По словам Аполлония, у молний и зарниц разная материя. Испарения воды и всякой другой влаги производят в небе только вспышки, способные напугать, но не ударить; а вот горячие и сухие [частицы], выдыхаемые землей, высекают молнию. Огненные же столбы и факелы, которые различаются единственно величиной, получаются следующим образом:

4. когда внутри какого-либо из воздушных шаров, которые мы зовем вихрями, окажутся заключены частицы земли и влаги, то там, куда несется этот вихрь, он является на небе в виде вытянутого огня, который продолжает сиять до тех пор, пока не рассеется скопление воздуха, в котором набралось много земли и влаги.

Глава V

1. Начнем с последних и самых явных выдумок: факелы и столбы не могут порождаться вихрями. Ибо вихри возникают и движутся у поверхности земли: вот почему вихрь с корнем вырывает кустарники и оголяет почву всюду, где проносится; иногда, правда, он поднимает в воздух дома и целые леса, но обычно летит ниже облаков - во всяком случае, никогда не поднимается выше их. Столбы же, напротив, появляются в верхней части неба; не бывало такого, чтобы они стояли перед облаками.

2. Кроме того, вихрь несется скорее любого облака и вращается; к тому же он быстро исчезает, ибо, не выдерживая собственного напора, разрывается. А огненные столбы не перемещаются и не пролетают по небу, в отличие от факелов, но светят неподвижно на одном и том же месте.

3. Хармандр в книге о кометах рассказывает между прочим, что Анаксагор наблюдал на небе большое и необычное свечение, размером с крупный столб, которое сияло на протяжении многих дней. По рассказу Каллисфена, перед тем как море поглотило Буриду и Гелику, на небе появлялся огонь такой же удлиненной формы.

4. По мнению Аристотеля,[11] это был не столб, а комета; просто вначале она была слишком раскалена, и оттого был виден не рассеянный, а сплошной огонь; по мере же того как она с течением времени остывала, она принимала вид обычной кометы. Вообще о том небесном огне можно было бы рассказать много любопытного, но самое замечательное в нем то, что он вспыхнул на небе в тот самый миг, как море накрыло Буриду и Гелику.

4. Не знаю, может быть, Аристотель вообще все столбы считал кометами, с той разницей, что у этих огонь непрерывный, а у прочих комет - рассеянный? Столбы горят ровным огнем, который ни в одном месте не прерывается и не слабеет, только на концах горит сильнее; а именно так описывает Каллисфен то явление, о котором я только что говорил.

Глава VI

1. По словам Эпигена, существуют две разновидности комет. Одни светятся равномерно со всех сторон и не меняют места; другие движутся меж звезд, и за ними с одной стороны тянется рассыпающийся огонь, напоминающий длинные волосы; таких комет на нашем веку наблюдалось две.

Что касается первых - неподвижных и со всех сторон равномерно волосатых, то они возникают обычно низко и по тем же причинам, что столбы и факелы: их воспламеняет бурно несущийся воздух, замутненный множеством сухих и влажных частиц, выдыхаемых землей.

2. Ибо движущийся воздух (spiritus), вырываясь из тесноты, способен зажечь воздух (aera) над собой, если он полон горючих веществ, а затем гнать его перед собой и поднимать, пока какая-нибудь причина не заставит его перестать и отхлынуть назад; и точно так же подниматься и воспламенять одно и то же место [на небе] он может вновь и вновь изо дня в день. В самом деле, мы же видим как ветры дуют изо дня в день в одном направлении, словно по уговору; как дожди или грозы возобновляются в точно указанный день.

3. Короче говоря, мысль Эпигена я мог бы выразить так: эти кометы, по его мнению, возникают точно так же, как огни, высекаемые вихрями, с той единственной разницей, что вихри обрушиваются на землю сверху вниз, а здесь [воздушный поток] пробивается от земли кверху.

Глава VII

1. Возразить на это можно многое. Во-первых, если бы тут были замешаны ветры, кометы никогда не появлялись бы в безветренную погоду; а они появляются и при самом спокойном воздухе. Далее, если бы комета происходила от ветра, то вместе с ветром бы и пропадала; и, появляясь вместе с ветром, она бы с ним и усиливалась, сияя тем ярче, чем он крепче дует. Кроме того, ветер ударяет по воздуху сразу во многих местах, а комета бывает видна только в одном месте; и еще: верхних частей неба ветер не достигает, кометы же бывают видны значительно выше тех пределов, которых может достичь ветер.

2. Затем Эпиген переходит к тем кометам, которые больше похожи на звезды, поскольку перемещаются относительно созвездий. Причины возникновения их он указывает те же, что и для комет, названных у него нижними; с тою лишь разницей, что более сухие испарения земли поднимаются выше, а аквилон гонит их еще дальше, в верхние части неба.

3. Но если бы их гнал вперед аквилон, то они всегда двигались бы к югу, куда направлен этот ветер. Однако наблюдавшиеся кометы двигались в самых различных направлениях - и на восток, и на запад. причем все - по кривой, а такого направления пути как раз не может дать ветер. Затем, если бы именно порыв аквилона поднимал кометы с земли, они не всходили бы [на небе] при других ветрах. А они восходят.

Глава VIII

1. Теперь займемся опровержением другого его рассуждения, ибо у Эпигена их два.

Когда соединятся в одном месте сухие и влажные испарения земли, то сама несовместимость этих тел заставляет воздух вращаться вихрем; сила вертящегося с большой скоростью ветра воспламеняет все, что захвачено вихрем, и поднимает ввысь; там огонь пылает до тех пор, пока ему хватает горючего, и гаснет по мере его убывания.

2. Чтобы утверждать подобное, нужно не замечать, как движутся вихри и как - кометы. Первые устремляются с бурной силой и несутся быстрее ветров; кометы же движутся настолько медленно, что невозможно отметить путь, пройденный ими за день или за ночь. Кроме того, вихри кидаются из стороны в сторону, движение их беспорядочное и, если воспользоваться словом Саллюстия, "водоворотистое";[12] напротив, кометы движутся размеренно, шаг за шагом следуя строго определенному пути.

3. Ну кто из нас поверил бы, что Луну или пять планет гонит вперед ветер или вращает вихрь? Я думаю, никто. Отчего? - А оттого, что в их движении нет ни порывистости, ни сумятицы. То же самое можно отнести и к кометам: их перемещение слишком правильно и размеренно, чтобы кто-нибудь мог приписать его причинам столь непостоянным и мятущимся.

4. Далее, хотя смерчи и могут захватывать частицы земли и влаги, поднимая их снизу вверх, они не в состоянии унести их выше Луны; за облака их власть не простирается. Кометы же мы наблюдаем в верхних областях неба, среди звезд. Малоправдоподобно, чтобы вихрь мог бушевать так далеко и так долго: ведь чем он больше, тем скорее взрывается.

Глава IX

1. Итак, мы можем предоставить Эпигену выбор: либо маленький слабый вихрь - но он не сможет забраться так высоко; либо большой и могучий - но он очень быстро лопнет.

Кроме того, по его собственным словам, первая, более низкая разновидность комет не может подняться выше оттого, что в них слишком много земляных [частиц]; собственная тяжесть удерживает их поблизости от земли. Но так как кометы, появляющиеся выше, видны дольше, то в них должно быть больше вещества; ибо если бы в них не было больше горючего, они не могли бы дольше светиться.

Я уже говорил о том, что смерч не может существовать долго, равно как и вырасти выше Луны и дотянуться до звезд. В самом деле, вихрь создает борьба нескольких ветров между собой. А она не может продолжаться долго. В вихре закручиваются беспорядочные, не имеющие определенного направления потоки воздуха, так что в конце концов все подчиняются какому-нибудь одному.

3. Ведь сильная гроза не длится долго, и всякая буря чем свирепее, тем короче. Когда ветер начинает дуть с наибольшей силой, значит, он скоро ослабеет. Всякий буйный порыв самим напряжением своим приближает свой конец. Никто не наблюдал смерча не то что целый день, но хотя бы час; его недолговечность столь же поразительна, как и его стремительность. Кроме того, вращение вихря сильнее и быстрее на земле и у ее поверхности: чем выше, тем оно слабее и медленнее, так что в конце концов вовсе сходит на нет.

4. И вот еще что: даже если бы вихрь достиг самой вышины [небес], где ходят светила, он рассеялся бы от того движения, которое вращает вселенную. Ибо нет ничего быстрее этого мирового круговращения. Даже если бы все ветры, сколько их есть, соединились в один порыв, оно рассыпало бы его, рассыпало бы и прочную твердыню земли, что уж тут говорить о крошечной частице вертящегося воздуха.

Глава X

1. Огонь, несущийся вместе с вихрем, не может продолжать гореть в вышине, если прекратится сам вихрь. Но чтобы вихрь мог долго существовать, да еще там, где ему препятствует более мощное движение - это совершенно невероятно. Ведь в тех местах есть свой вихрь, увлекающий за собой небо:

Вспомни, что небо еще, постоянным влекомо вращеньем, вышние звезды стремит и движением крутит их быстрым.[13]

Даже если допустить то, чего в действительности быть не может, как объяснить те кометы, которые бывают видны по полгода?[14]

2. Далее, в этом случае нам придется признать два движения в одном месте: первое - божественное и постоянное, бесперебойно делающее свое дело;[15] другое - новое, внезапно появившееся, занесенное вихрем; одно из них неизбежно станет мешать другому. Но поскольку и лунная орбита, и движения надлунных светил неизменны, не колеблются и не останавливаются никогда, так что мы не можем заподозрить, чтобы на их пути встречались какие-либо препятствия, постольку и не верится, чтобы смерч, самая буйная и сокрушительная разновидность бури, врывался в упорядоченные и спокойные ряды светил и бесновался там.

3. Наконец, даже если мы поверим, что вращающийся вихрь зажигает огонь и выталкивает его вверх; что этот огонь, появляясь в вышине, похож на продолговатую звезду и принимается нами за таковую, - все равно, я думаю, огонь должен быть подобен тому, что его породило. Но вихрь круглый, ибо он вертится вокруг своей оси и закручивается наподобие вращающейся колонны. Следовательно, так же должен выглядеть и огонь, заключенный в этом вихре. Однако он длинный и рассеянный, а отнюдь не круглый.

Глава XI

1. Но оставим Эпигена, и посмотрим, что думали другие. Кое-что, однако, нужно сказать прежде, чем я начну излагать их мнения. Кометы появляются не в одной какой-то части неба, и не только в круге созвездий [Зодиака], но и на востоке, и на западе, а чаще всего - на севере.

2. Форма у них, как и имя, одинаковая. Впрочем, греки различали три вида комет: те, у которых пламя свисает наподобие бороды; те, что рассыпают пламя во все стороны, словно волосы; и те, у которых огонь тянется в одну сторону, но на конце как бы заострен. Так или иначе, все они обладают одним и тем же признаком, по которому и зовутся справедливо "кометами" [то есть "волосатыми"].[16]

4. Их трудно сравнивать друг с другом по облику, так как появляются они чрезвычайно редко. И даже в самое время появления кометы между наблюдателями не бывает согласия, ибо в зависимости от остроты или слабости зрения один находит ее более блестящей, а другой - красноватой, один видит волосы, вытянутые полоской, другой - рассыпающиеся по бокам. Но различаются они между собой или нет, происхождение их должно быть одинаковым. Одно можно утверждать с достоверностью: что время от времени на небе наблюдаются новые светила необычной формы, за которыми тянутся полосы рассеянного огня.

Глава XII

1. Некоторые из древних предлагают следующее решение. Когда одна из блуждающих звезд налетит на другую, свет обеих сливается, создавая впечатление продолговатого светила. Это происходит не только тогда, когда две звезды соприкоснутся, но и когда они просто сблизятся, ибо разделяющее их расстояние освещается с обеих сторон, воспламеняется, и получается длинная полоса огня.[17]

2. На это мы возразим так. Число движущихся звезд точно известно, и они обычно появляются на небе в одно время с кометой, из чего следует со всей очевидностью, что комета происходит не от их сближения, но сама по себе и по собственным законам.[18]

3. Кроме того, одна звезда достаточно часто проходит прямо под тем местом, где находится выше другая; так, Сатурн часто оказывается на одной прямой линии над Юпитером, а Марс - над Венерой или Меркурием, однако от такой их встречи, когда одна закрывает собою другую, не возникает комета. В противном случае кометы появлялись бы каждый год; ибо каждый год какие-нибудь звезды оказываются одновременно в одном созвездии.

4. Если бы звезды, находя одна на другую, создавали комету, она исчезала бы мгновенно. Ибо скорость их прохождения по небу чрезвычайно велика; вот отчего затмения светил длятся недолго: то самое движение, которое сблизило их, быстро разводит затем в стороны. Мы видим, что и Солнце и Луна освобождаются спустя малое вре-ми после начала затмения; насколько же быстрее должны расходиться звезды - ведь они несравненно меньше? Напротив, кометы бывают видны по полгода, что было бы невозможно, будь они порождением двух встретившихся звезд; ведь звезды не могут оставаться рядом долго - их разделит закон их собственной скорости.

5. Далее: звезды только нам кажутся стоящими рядом, на самом же деле их разделяют огромные расстояния. В таком случае, как же может огонь одной звезды достать до другой и соединить их, если меж ними лежит непомерно большое пространство?

6. Впрочем, они говорят, что это не обязательно огонь, что смешивается просто свет двух звезд, создавая видимость одной, подобно тому как солнечный свет делает облака красными, как вечером или утром все на земле окрашивается в золотистый цвет, как появляется радуга или ложное солнце.

7. Во-первых, все эти явления создает могучая сила - их зажигает солнце; у звезд же нету такой мощи. Во-вторых, все они возникают лишь под Луной, недалеко от земли; все, что лежит выше, - всегда чисто, неложно и своего собственного цвета.

8. Ну и наконец, даже если бы что-то в этом роде и имело место, оно не длилось бы долго, но быстро бы погасало, как исчезают с неуловимой быстротой венцы, окружающие Солнце и Луну; да и радуга не держится долго. Если бы что-то в этом роде возникало в пространстве между двумя звездами, оно бы тоже быстро таяло; во всяком случае, не оставалось бы видимым так долго, как обычно бывают видимы кометы.

Наконец, путь [блуждающих] звезд лежит через Зодиак; они не выходят за пределы этого круга. Кометы же наблюдаются Повсюду; указать границы, которых они не переступают, не легче, чем точное время их появления.

Глава XIII

1. Совсем наоборот рассуждает Артемидор.[19] По его словам, блуждающих звезд вовсе не пять: пять оказались предметом наблюдения и изучения; бесчисленное же множество их носится, незамечаемое нами, то ли потому, что свет их темен, то ли оттого, что орбиты их расположены так, что они становятся видны лишь на какой-либо крайней их точке. Вот отчего, говорит он, среди звезд время от времени появляются новые и для нас невиданные, которые смешивают свой свет с постоянными светилами и распространяют в стороны больше огня, чем это обычно делают звезды.

2. Но эти его выдумки - пустяки, он завирается и похуже: его объяснение мира в целом - вот уж совсем бессовестная ложь. Если верить ему, верхняя область неба необычайно прочна и представляет собой нечто вроде высокой, твердой и толстой крыши; тело это состоит из скопления сильно сжатых атомов.

3. Ближайшая к этой крыше поверхность - огненная, но настолько плотно сжатая, что ничто не в силах ни разрушить ее, ни как-либо повредить; однако в ней есть какие-то то ли окна, то ли отдушины, через которые внутрь мира залетают время от времени внешние огни, не настолько, впрочем, большие, чтобы вызвать внутри беспорядок; к тому же они вскоре снова вылетают из мира наружу. Таким образом, необычные небесные явления проистекают из вещества, лежащего по ту сторону мира.

Глава XIV

1. Опровергать все это - все равно, что молотить кулаками по воздуху и сражаться с ветром. Однако я бы желал, чтобы человек, снабдивший мир таким чудесным прочным потолком, сказал мне, на каком, собственно, основании я должен поверить в подобную плотность неба? Что за сила подняла гуда столь твердые тела и там их удерживает?

2. Далее: вещества столь плотные должны и весить немало: каким образом удерживается эта тяжесть на самом верху? Отчего эта громада не упадет и не разобьется? Ведь не может же подобная глыба, какую Артемидор поместил на самом верху, висеть ни на чем или опираться на невесомый [воздух]?

3. Здесь ведь ничего не говорится о каких-либо приспособлениях, которыми мировая крыша крепилась бы снаружи, или о каких-либо подпорках, тянущихся к ней от центра вселенной и не дающих безмерно тяжелому телу упасть. Ну и, конечно, сейчас уже никто не осмелится заявлять, будто мир действительно падает и несется сквозь бесконечность, только падение его незаметно, оттого что вечно, и навстречу ему не попадается ничего, на что бы он мог наткнуться.

4. Некоторые высказывали в свое время такое предположение о земле, ибо не могли найти других объяснений тому, что подобная тяжесть неподвижно стоит в воздухе. Они говорили, что земля, мол, всегда несется, но падение ее незаметно, поскольку то, во что она падает, бесконечно.

Затем: чем ты докажешь мне, что движущихся звезд не пять, а множество, и во множестве разных областей мира? А если ты считаешь возможным утверждать это без всякого убедительного обоснования, тогда кто угодно вправе утверждать что угодно: либо что все вообще звезды движутся, либо что ни одна. Кроме того, эта твоя толпа всюду бегающих звезд мало чем тебе поможет: ведь чем их будет больше, тем чаще должны будут они попадаться нам на глаза; а кометы редки, чем и удивительны.

Глава XV

1. Наконец, против тебя будет свидетельство всех прошедших поколений, которые отмечали восхождение всех подобных звезд и передавали потомкам. После смерти сирийского царя Деметрия, детьми которого были Деметрий и Антиох, незадолго до Ахейской войны на небе вспыхнула комета, размером не уступавшая Солнцу.[20] Вначале это был огненно-красный шар, светивший так ярко, что рассеивал ночную тьму; затем он начал постепенно уменьшаться, тускнеть и в конце концов пропал полностью. Но сколько же нужно соединить звезд, чтобы составить тело подобной величины? Можно согнать вместе целую тысячу, ко и ей далеко еще будет до размеров Солнца.

2. В царствование Аттала[21] появилась комета, бывшая поначалу умеренной величины; но, поднимаясь все выше, она разрасталась так, что вскоре достигла пояса равноденствия и заняла своим безмерным протяжением всю ту часть неба, которую мы зовем Млечным Путем. Сколько же должно было сойтись планет, чтобы занять сплошным своим огнем такое огромное пространство в небе?

Глава XVI

1. Ну вот, аргументы противника опровергнуты; теперь надо опровергнуть свидетелей. Чтобы сокрушить авторитет Эфора,[22] большого усилия не потребуется: он ведь историк. А этот народ обычно пытается снискать себе одобрение, повествуя о вещах невероятных, возбуждая читателя чудесами, словно он тут же бросил бы чтение, если бы речь пошла о предметах обыденных. Бывают историки доверчивые, бывают небрежные, один соврет по недосмотру, другой намеренно; один не может избежать лжи, другой к ней и стремится.

2. Общее свойство всего этого племени в неколебимой уверенности, что труд их не может быть одобрен или любим народом, если не будет обильно окроплен выдумками.

Среди них Эфор не относится к числу самых добросовестных и заслуживающих доверия; он столь же часто обманывается, сколько обманывает. Так у него и с этой кометой, за которой глаза всех смертных наблюдали с особой пристальностью, ибо она повлекла за собой чудовищные последствия: именно она своим появлением утопила Гелику и Буриду. Так вот, Эфор говорит, что она тотчас же раскололась на две звезды, о чем никто, кроме него, не сообщает.

3. Но кто же мог наблюдать момент, когда комета распалась и разделилась на две части? А если кто-то видел, как комета разорвалась, то почему никто не видел, как она составилась из двух звезд? И почему Эфор не прибавил, на какие именно звезды она разделилась: ведь это должна была быть одна из пяти известных планет?

Глава XVII

1. Аполлоний из Минда придерживается иного мнения. А именно он утверждает, что комета не составляется из нескольких планет, но каждая из множества комет - планета. По его словам, это не обман зрения, и не полоса огня, протянувшаяся между двумя сблизившимися звездами, но что кометы - самостоятельные светила, как Солнце и Луна. У них своя особая форма - не сжатая в круг, а вытянутая в длину.

2. Правда, нам непонятно, по какому пути они следуют, но это оттого, что они движутся в более высоких мировых сферах и нам являются лишь на самом низшем участке своего пути.

Не следует думать, будто при Клавдии[23] мы видели ту же комету, что при Августе;[24] будто та, что явилась при Цезаре Нероне[25] и положила конец позору, возвещенному предыдущей кометой, была похожа на ту, которая взошла на небе после смерти божественного Юлия, во время игр, посвященных Венере Родительнице, в одиннадцатом часу дня.

3. Кометы многочисленны и разнообразны, неодинаковы по величине и непохожи по цвету; бывают красные, которые вообще не светят; бывают белые, сияющие, словно целиком состоящие из чистого и прозрачного света; в других видно пламя, но не чистое и тонкое, а клубящееся дымной гарью. Бывают кометы кровавые, угрожающие, несущие предзнаменование грядущего кровопролития. Свет комет то слабеет, то усиливается, как и у других светил: опускаясь, они становятся ярче и крупнее, поскольку мы видим их с более близкого расстояния, а возвращаясь назад, уменьшаются и темнеют, поскольку удаляются.

Глава XVIII

На это следует прежде всего возразить, что кометы ведут себя не так, как все прочие светила. Величина кометы больше всего вначале, в тот день, как она появилась. А ведь она должна была бы расти по мере приближения к земле; в действительности же она сохраняет свой первоначальный размер до тех пор, пока не начнет угасать. Во-вторых, к Аполлонию можно отнести и то возражение, которое мы уже выдвинули прежде: если бы комета была блуждающим светилом, она двигалась бы в пределах Зодиака, в которых пролегают пути всех светил.

Наконец, сквозь звезду никогда не бывают видны другие звезды; взор наш не в состоянии пронзить насквозь светило и разглядеть то, что над ним. Но сквозь комету, как сквозь облака, можно бывает разобрать, что за ней находится; из чего ясно, что комета не светило, а легкий и колеблющийся огонь.

Глава XIX

1. Наш Зенон держится такой точки зрения: существуют, полагает он, звезды, движущиеся рядом; лучи их объединяются и возникает свечение, кажущееся продолговатой звездой.

Некоторые из наших считают, что никаких комет нет, а есть одна видимость, создаваемая либо столкновением соседних светил, либо слиянием лучей движущихся рядом звезд.

2. Некоторые же утверждают, что кометы есть, что они движутся по своим орбитам и появляются в поле зрения смертных по истечении длительного, но строго определенного периода. Другие же говорят, что кометы хотя и существуют, но светилами их называть не стоит, ибо они недолговечны и чрезвычайно быстро рассыпаются и пропадают.

Глава XX

1. Этого последнего мнения придерживается большинство наших. Им кажется, что только такое объяснение не противоречит истине. В самом деле, в вышине зарождаются самые разные виды огней; то мы видим, как все небо загорается, то летит звезда, и

Длинные полосы пламени тянутся сзади, белея;[26]

то проносятся факелы, с широкими шапками огня. Да и сами молнии, которые с удивительной быстротой мгновенно и ослепляют взор и возвращают его во тьму, суть не что иное, как огонь, зажженный трением и соударением больших масс воздуха. Потому-то они и не удерживаются: будучи высечены, они сразу растекаются и гибнут.

2. Есть и более долговечные огни, которые не рассеиваются до тех пор, пока не съедят весь запас пищи. К ним относятся чудеса, описанные Посидонием: пылающие колонны, щиты и прочие невиданные и редкостные явления.[27] На них, наверное, не обращали бы внимания, если бы они не выходили из ряда вон и не нарушали известных нам законов [природы]. Поражает всех неожиданное появление огня: падает ли он сверху, или вспыхивает и несется прочь, или, если воздух сжат и раскален, стоит на месте как чудесное знамение.

3. А что? Разве не было однажды такого, что эфир расступился, и в образовавшемся отверстии открылась широкая полоса света? Он[28] мог бы воскликнуть [вместе с Турном]:

Что это?

Расступается небо;

Вижу, как звезды вкруг полюса бродят...[29]

Ибо звезды однажды вспыхнули среди бела дня, не дожидаясь ночи. Впрочем, тут требуется объяснение совсем иного рода. Про звезды мы точно знаем, что они есть, даже когда их не видно; непонятно, отчего они появились в воздухе в несвойственное им время?

4. Однако и многие кометы мы не видим оттого, что их скрывают солнечные лучи. Однажды во время солнечного затмения на небе вдруг обнаружилась комета, находившаяся рядом с солнцем и потому прежде невидимая; об этом рассказывает Посидоний. Довольно часто при закате солнца, неподалеку от него, бывают видны рассеянные огни. Вполне возможно, что сама звезда сливается с солнечным светом и незаметна, а волосы ее видны даже и в лучах солнца.

Глава XXI

1. Итак, по мнению наших, кометы, подобно факелам, трубам, столбам и прочим небесным знамениям, порождаются сгущением воздуха. Оттого-то они и появляются чаще всего на севере, что там самый неподвижный воздух.

2. Но почему же тогда комета не стоит, а движется? - Скажу. Как всякий огонь, она перемещается туда, где есть ей пища; и хотя естественное стремление тянет ее кверху, она сама поворачивает назад и опускается, как только ей начинает недоставать [горючего] вещества. В воздухе она движется не направо или налево - у нее нет своего определенного пути, - но туда, куда ведет ее пастбище, где больше запасы питания; она не движется вперед [к заданной точке], как звезда, но переползает туда, где есть что пожрать, как огонь.

3. Отчего же она бывает подолгу видна и нескоро гаснет? Ведь вот комета, которую мы видели во время счастливейшего Неронова принципата, красовалась на небе в течение шести месяцев. Она двигалась в направлении, противоположном Клавдиевой комете; та появилась на севере, поднялась вверх и направилась к востоку, становясь все темнее; эта взошла там же, но направилась на запад, а затем свернула к югу, где и скрылась из глаз.

4. Видимо, первая двигалась по местам, заполненным более горючими и дымными веществами; второй же, наверное, досталась область более обильная питанием; причем обе опускались в ту сторону, куда звало их вещество, а не предназначение. Путь утех двух комет, которые мы сами наблюдали, лежал в противоположных направлениях: одна двигалась направо, другая - налево. Между тем все пять планет движутся в одну сторону, а именно в противоположную той, куда движется мир. Ибо он вращается с востока на запад, а они с запада на восток; от этого движение у них двойное: одно - которым они сами движутся, другое - в котором они влекомы миром.

Глава XXII

1. Я, однако, этой точки зрения наших не разделяю. Ибо я не считаю комету внезапно вспыхнувшим огнем, но предпочитаю поместить ее среди вечных созданий природы. Во-первых, все творения воздуха недолговечны, так как рождаются в веществе летучем и переменчивом. Как может нечто долго пребывать неизменным в воздухе, если сам воздух не может подолгу оставаться самим собой? Он вечно течет и если успокаивается, то лишь на миг. В мгновение ока он переходит из одного состояния в другое: то он дождливый, то ясный, то колеблется между тем и другим. Так же ведут себя и его ближайшие родственники - облака. Они сгущаются из воздуха и снова превращаются в воздух; и так же как он, они то собираются в стада, то рассыпаются, но никогда не бывают неподвижны. Быть не может, чтобы в столь неустойчивом теле гнездился такой упорный и неизменный огонь, не уступая в постоянстве огням, зажженным природой для того, чтобы никогда не гаснуть.

2. Во-вторых, если бы движение кометы зависело от питания, она всегда опускалась бы вниз, ибо воздух тем плотнее, чем ближе к земле. Однако еще ни одна комета не опускалась до самого горизонта и не приближалась к земле.

Глава XXIII

1. Но это еще не все. Огонь идет либо туда, куда влечет его природа, то есть вверх, либо туда, куда влечет его пища, вещество, от которого зависит его существование. Ни на земле, ни на небе нет огня, который двигался бы по кривой. Двигаться по кругу свойственно светилам. Я не знаю, так ли вели себя все прочие кометы, но те две, что являлись на моем веку, вели себя именно так.

2. Кроме того, всякое пламя, зажженное от временной причины, быстро гаснет. Так, факелы горят, пока проносятся по небосводу; молнии хватает только на один удар; падучие звезды пролетают, рассекая воздух. Огонь может быть долговечен лишь на своем месте: это те божественные огни, части мироздания и его творения, которые горят в мире вечно. Они делают свое дело и, шествуя непрерывно и равномерно, исполняют свое предназначение. [Так же и кометы. ] Кроме того, если бы они были простыми скоплениями огня, возникшими от случайной причины, разве не менялась бы со дня на день их величина? В зависимости от обильного или скудного питания они бы то разрастались, то уменьшались.

3. Я только что говорил, что огонь, вспыхнувший по вине воздуха, не может быть долговечным. Скажу больше: он вообще не может сколько-нибудь длиться, оставаясь на месте. И факел, и молния, и падучая звезда, и любой другой огонь, зажженный воздухом, всегда лишь проносится мимо и виден только в падении. Комета же располагается на определенном месте и не срывается с него стремглав, а размеренно, шаг за шагом перемещается в своем пространстве; и под конец она не гаснет, а удаляется.

Глава XXIV

1. Мне возразят: "Если бы комета была блуждающая звезда, она находилась бы в Зодиаке". - Но кто провел ту черту, которой нельзя переступать звездам? Кто загнал божественное в тесные рамки? Смотрите, даже у тех светил, за которыми одними вы признаете право передвигаться, у всех разные орбиты; в таком случае, отчего бы не существовать и таким, чей путь столь же определен, но сильно удален от этих? Почему на небе должны быть участки, где проход воспрещен?

2. Но даже если ты настаиваешь на своем: что ни одна звезда не может двигаться, минуя Зодиак, - согласись, что ведь комета может иметь такую орбиту, которая пересекает Зодиак где-то в невидимом нам месте: такое ведь возможно, хотя и не необходимо.

Наконец, посмотри сам: не больше ли подобает величию этого мира, чтобы он повсюду был равно полон жизни и подвижен, со всех сторон пересекаясь орбитами небесных тел; разве лучше, чтобы он застыл в мрачном оцепенении везде, за исключением одной торной тропинки - [Зодиака]?

3. Неужели ты поверишь, что в этом теле - величайшем и прекраснейшем, среди бесчисленных звезд, которые заботятся о разнообразном и богатом украшении ночи и не потерпят, чтобы она хоть где-то осталась пуста и безжизненна, - есть только пять светил, которым дозволено передвигаться, а остальные застыли, как толпа немых статистов в театре?

Глава XXV

1. В этом месте меня могут прервать таким вопросом: "Отчего же тогда пути комет не наблюдались и не изучены так, как орбиты пяти звезд?* - Я отвечу вот что: мы допускаем существование многих вещей, хотя понятия не имеем о том, что они собой представляют.

2. Все согласятся с тем, что у нас есть дух, веления которого побуждают нас к чему-то и от чего-то удерживают; но что такое этот дух, наш господин и правитель, - на это едва ли кто ответит тебе вразумительнее, чем на вопрос, где этот дух находится. Один скажет, что это движущийся воздух, другой назовет его неким ладом, третий - божественной силой и частью божества, четвертый - тончайшей частью души, пятый - бестелесной способностью; найдутся и такие, кто скажет, что это - кровь или тепло. Но если наш дух до сих пор о самом себе не может выяснить, кто он такой, тем более нет у него полной ясности относительно других вещей.

3. Стоит ли удивляться, что мы до сих пор не вывели точных законов появления комет - столь редкого в мире зрелища? Что мы до сих пор не отыскали их начал и конечных целей, - ведь они возвращаются в поле нашего зрения через такие огромные промежутки времени! Не прошло еще и полутора тысяч лет с тех пор, как греки впервые

Дали созвездьям число и каждому имя...[30]

И по сей день еще многие народы знают небо лишь по виду, недоумевая, отчего луну вдруг закрывает тень затмения. Да и у нас все рассуждения на этот счет лишь недавно привели к достоверным выводам.

4. Придет время, когда усердие долгих поколений вытащит в один прекрасный день на свет все то, что скрыто сейчас от нас. Для такого исследования одной жизни недостаточно, даже если вся она будет посвящена небу. Что же говорить о нас, столь неравномерно делящих и без того немногие отпущенные нам годы между науками и пороками? Все это будет разъясняться постепенно в долгой череде преемства.

5. Но придет время, и потомки наши удивятся, что мы не знали столь простых вещей. Вот пять звезд, на которые нельзя не обратить внимания; они так и дразнят наше любопытство, появляясь неожиданно то здесь, то там; и что же? - Мы только-только начинаем узнавать, когда они восходят утром и когда - вечером; где они стоят; когда движутся вперед и когда - назад. Всего несколько лет прошло, как мы научились распознавать, опускается Юпитер или заходит, или движется ретроградно - ибо таким именем назвали их попятное движение.

6. Впрочем, уже появились люди, которые могут поправить нас кое в чем: "Вы заблуждаетесь, полагая, будто какая-либо звезда может приостанавливаться или сворачивать со своего пути. Небесным телам не дозволяется ни стоять, ни уклоняться в сторону; все они идут вперед, шаг за шагом двигаясь в том направлении, в каком были однажды запущены. Движение их прекратится лишь вместе с ними. Всякое перемещение в этом вечном устройстве предустановлено раз навсегда; если они когда-нибудь остановятся, то все вещи, удерживаемые ныне в непрерывном равновесии, обрушатся друг на друга".

7. Отчего же тогда кажется, будто некоторые звезды возвращаются вспять? - Впечатление замедления их возникает оттого, что навстречу им движется Солнце; кроме того, природа расположила их пути и орбиты таким образом, что в определенное время они обманывают зрение наблюдателя; так корабли, идущие на всех парусах, кажутся нам неподвижными. Когда-нибудь явится человек, который точно опишет, где пролегают пути комет, почему они блуждают в стороне от прочих звезд; пусть потомки тоже внесут свою лепту в исследование истины.

Глава XXVI

1. "Однако сквозь звезды, - возразят нам, - не видно того, что за ними; кометы же проницаемы для взора". - Да, но не в том месте, где находится само светило - твердое огненное уплотнение, а там, где оно рассыпается волосами, где от него отходит разреженное сияние; иными словами, видеть можно сквозь промежутки между огнями, а не сквозь сами огни.

2. "Все звезды, - скажут нам, - круглые, а кометы вытянутые; ясно, следовательно, что они не звезды". - Но с чего вы взяли, что кометы длинные? По природе своей они такие же шары, как и прочие светила; другое дело, что свечение их вытягивается в длину. Солнце рассылает свои лучи во все стороны, но собственная его форма совсем иная, чем у истекающего из него света; то же и у комет: собственное их тело круглое, сияние же их кажется более вытянутым в длину, чем у других светил.

Глава XXVII

1. "Но почему?" - спросят нас. - А вы сами сначала ответьте нам, почему Луна светит совсем другим светом, чем Солнце, хотя получает его от Солнца? Почему она то краснеет, то бледнеет, а когда потеряет Солнце из виду, становится мертвенно-свинцовой и вовсе чернеет?

2. Скажите, почему все звезды выглядят в какой-то степени разными и почему они так сильно отличаются от Солнца? Но несмотря на видимую разницу, все они вправе называться светилами. Точно так же и кометам, хоть они и непохожи на других, ничто не мешает иметь одинаковый с прочими жребий и быть такими же вечными.

3. Можно взглянуть на это и шире. Посмотрите внимательно: разве сам мир не составлен из различий? Отчего Солнце в созвездии Льва раскаляется и иссушает землю зноем, а оказавшись в Водолее, заковывает ее зимним холодом и останавливает реки льдом? А ведь оба созвездия одного происхождения, несмотря на различие их природы и действия. Отчего Овен восходит молниеносно, а Весы поднимаются еле-еле? Ведь оба они - светила одной природы, несмотря на то, что одно долго карабкается вверх, а другое стремительно возносится.

4. Неужели ты не замечаешь, насколько противоположны во всем четыре стихии? Тяжелое и легкое, холодное и горячее, влажное и сухое: вся гармония этого мира составлена из разноголосиц. Вы говорите, что комета не звезда, потому что у нее форма не такая, - не отвечает образцу и не похожа на другие. - Но посмотрите: планета, возвращающаяся на свое место через тридцать лет, считается в точности подобной планете, которая каждый год приходит на свое место.

5. Природа не старается подогнать свои создания под одну мерку; напротив, она любит похвастаться разнообразием. Она нарочно делает что-то быстрым, а что-то медлительным, что-то наделяет мощью, а что-то умеренностью; какие-то вещи она выделяет из толпы, чтобы красовались поодиночке у всех на виду, а другие помещает в стадо. Кто думает, будто природа может делать лишь то, что она делает часто, тот сильно недооценивает ее возможности.

6. Она не часто показывает нам кометы; она предназначила для них особенное место, особое время, дала им не такое, как у других, движение, желая, чтобы и они заставляли нас преклониться перед величием ее творений. Взгляните, как они огромны, как ослепительно сверкают, насколько они больше и ярче других звезд! Право же, их облик слишком прекрасен, чтобы считать их игрой случая. Конечно, вид у кометы странный и примечательный: вместо того чтобы плотно сжиматься в комок, она свободно распускается по небу, охватывая пространство, на котором помещается множество звезд.

Глава XXVIII

1. Аристотель говорит, что кометы предвещают бури с чрезвычайно сильными ветрами и ливнями.[31] Разве это не означает, что комета - светило, способное знаменовать будущее? Однако она предвещает бурю не так, как иные приметы. Но как по равноденствию можно узнать, будет ли год холодным или жарким; как по положению звезды халдеи предсказывают новорожденному, какие его ждут печали и радости,

2. так и комета грозит не тем, что тотчас обрушатся ветер с дождем, как говорит Аристотель, а что весь год будет неспокойный. Таким образом, она несет предзнаменование не только ближайшего будущего, которое она могла бы почерпнуть сразу из своего ближайшего окружения, но содержит предвестие, издавна заложенное в нее мировыми законами.

3. Так, комета, появившаяся при консулах Патеркуле и Вописке,[32]исполнила предсказания Аристотеля с Теофрастом: действительно, повсюду беспрестанно свирепствовали сильнейшие бури, - но помимо этого в Ахайе и в Македонии целые города обрушились во время землетрясений.

Глава XXIX

1. Кто-нибудь может сказать нам: "Медлительность комет доказывает, что они очень тяжелы и содержат много земного вещества. О том же свидетельствует и направление их движения: почти все они стремятся к полюсам". - И то и другое неверно. Отвечу сначала на первое возражение. Все, что движется медленнее, тяжелее. Хорошо. Вот Сатурн, совершающий свой путь медленнее всех звезд; что он, тяжелый? Легкость его доказывается уже тем, что он расположен выше прочих.

2. Ты скажешь, что Сатурн описывает большую окружность, и движется не медленнее, а дольше прочих. А тебе не приходит в голову, что я мог бы то же самое сказать о кометах, если бы они и в самом деле были так медлительны? Но это ложь: последняя комета, которую мы видели, прошла половину неба за шесть месяцев; предыдущая исчезла из виду еще быстрее.

3. "Но они опускаются ниже других звезд, потому что тяжелые". - Во-первых, то, что движется по кругу, не опускается. Во-вторых, последняя комета начала двигаться с севера на юг через западную часть неба и скрылась из глаз, все еще продолжая подниматься; предыдущая - Клавдиева комета, которую мы тоже увидели вначале на севере, постоянно двигалась прямо вверх, пока не исчезла.

Вот и все касательно комет, что возбудило интерес во мне или в других. Истинно ли это, знают боги, которым дано знать истину. Нам дозволено только шарить впотьмах на ощупь, строя догадки о неведомом, не слишком доверяя своим открытиям, но и не теряя надежды.

Глава XXX

1. Замечательно сказал Аристотель, что больше всего почтительной сдержанности нам следует выказывать тогда, когда заходит речь о богах. Если в храм мы входим степенно, если, приближаясь к жертвеннику, склоняем голову, подбираем тогу и всячески стараемся подчеркнуть свою скромность, то насколько же важнее нам вести себя так же, принимаясь рассуждать о светилах, о звездах и о природе богов! Насколько больше надо стараться избежать опрометчивости и бесстыдства, не утверждать того, чего мы не знаем, и не соврать о том, что знаем!

2. Стоит ли удивляться, что мы так поздно докапываемся до вещей, так глубоко лежащих? Панэтию и всем тем, кто предлагает считать кометы не полноправными светилами, а ложным призраком светила, придется основательно поразмыслить над тем, все ли части неба равно подходят для возникновения комет, и во всякое ли время года они могут появляться; могут ли они зарождаться во всех тех местах, где они движутся, и так далее. Все эти вопросы отпадают сами собой, когда я утверждаю, что они не случайные огненные вспышки, а изначально вплетены в ткань мира, который редко выпускает их напоказ, заставляя двигаться вне поля нашего зрения.

3. Как много еще других светил незримо свершают свой путь, никогда не восходя для человеческих глаз! Ибо не все бог создал для человека. Велика ли доступная нам доля этого великого творения? Даже сам правитель его и создатель, основавший вселенную и окруживший себя ею, тот, кто составляет ее большую и лучшую часть, невидим для нас; созерцать его приходится мысленно.

4. И не он один: многое, родственное высшему божеству и наделенное ненамного меньшим могуществом, скрыто от нас. Скажу даже, чтобы больше тебя удивить, что, может быть, мы только [эти высшие существа] и видим, и в то же время не видим: ведь они могут оказаться такой утонченности, какую человеческое зрение не воспринимает. А может быть, столь недосягаемое величие таится в недоступном священном месте и царствует там над своим царством, то есть над самим собой, и никого не впускает к себе, за исключением духа. Смешно: мы не знаем того, без чего ничего нет, и удивляемся, если не все узнали о каких-то жалких огоньках, в то время как бог, главная часть мира, скрыт от нас!

5. Как много живых существ, впервые открытых нами лишь в этом столетии, и как много вещей, еще не открытых! Люди грядущего поколения будут знать многое, неизвестное нам, и многое останется неизвестным для тех, кто будет жить, когда изгладится всякая память о нас. Мир не стоит ломаного гроша, если в нем когда-нибудь не останется ничего непонятного.

6. Есть таинства, в которые посвящают не с первого раза; Элевсин откроет вам новые тайны, когда вы вернетесь в него вторично; не с первого раза посвящает в свои священные таинства и природа. Мы считаем себя посвященными, а на самом деле нас не пускают дальше прихожей. Ее секреты открываются не сразу и не всем; они заперты далеко, во внутреннем святилище; кое-какие из них увидит наше поколение, другие - то, которое придет после нас.

Глава XXXI

1. Когда же настанет время нам узнать их? - Большие дела делаются медленно, особенно если на них жалеют труда. Мы никак не можем довести до совершенства даже то единственное, чему прилежим всей душой, - окончательно испортиться: наши пороки все еще только развиваются. Что ни день, роскошь изобретает какое-нибудь новое безумство; бесстыдство придумывает что-нибудь неслыханное себе в поругание; распущенная душа, изъязвленная наслаждениями, находит, на свою погибель, чем изнежить и размягчить себя еще больше.

2. Нам до сих пор не удается изгнать остатки силы и твердости; до сих пор приходится выводить следы добрых нравов. Правда, гладкостью и белизной тела мы давно превзошли самых кокетливых женщин; мы, мужчины, носим цвета, в какие порядочная женщина не оденется - это одежда проституток; походка наша мягка и нежна, при каждом шаге нога задерживается в воздухе: мы не ходим, а выступаем; пальцы наши изукрашены перстнями, на каждом суставе по драгоценному камню.

3. Каждый день мы изыскиваем способы оскорбить нашу мужественность, чтобы хоть надругаться над ней всласть за то, что нельзя от нее отделаться: один отрезал себе детородные части; другой сбежал в самое непристойное отделение гладиаторской школы и там, нанявшись умирать, избрал самый постыдный род оружия,[33] чтобы дать вволю развернуться своей болезни.

Глава XXXII

1. И ты удивляешься, что мудрость до сих пор еще не исполнила своего предназначения! Даже испорченность - и та еще не показала себя целиком; она только-только выходит на свет. А ведь ей мы отдаем все силы, ей рабски служат и глаза наши и руки. А кому нужна мудрость? Можно ознакомиться мимоходом, но стоит ли заниматься этим всерьез? - Кто сейчас думает иначе? Кому взбредет на ум философия или любая другая свободная наука, разве что отменят публичные игры, или зарядит дождь, и надо будет как-то убить день?

2. Сколько философских школ осталось без последователей? Ни одного заметного человека нет среди академиков, что древних, что новых. Кто передаст потомкам наставления Пиррона? Пифагорейская школа, вызывавшая столько злобы и зависти своим многолюдством, не может найти руководителя. Новая секта Секстиев, представлявшая силу и мужество Рима, так бурно начиналась - и уже исчезла.

3. Но зато сколько стараний прилагается, чтобы не дать исчезнуть имени какого-нибудь актеришки из пантомимы! Для последователей Пилада и Ватилла[34] построен целый дом; у этих искусств нет недостатка в учениках и учителях. По всему городу и в частных домах трещат подмостки, на которых скачут мужчины и женщины, состязаясь, кто сладострастнее изогнется в пляске. А потом, когда лицо достаточно поизотрется под маской, можно надевать кожаный шлем.

4. До философии никому нет дела. До такой степени, что не только никто не продолжает исследование предметов, мало изученных древними, но и их-то открытия в большинстве своем забываются. А ведь, боже мой, даже если бы мы всем миром навалились на это, если бы трезвое и серьезное юношество вкладывало сюда все свои силы, если бы только этому учили старшие и учились младшие, - и то едва ли бы мы докопались до дна, где зарыта истина; а сейчас вд ищем ее, гладя поверхность земли изнеженными руками.

---

[1] Величина Солнца оценивалась в древности по–разному: Анаксагор считал, что оно примерно такое же, как Земля; Анаксимандр полагал, что Солнце «размером с Пелопоннес»; Аристарх Самосский, учивший, что Земля вращается вокруг неподвижного Солнца, определял его величину с помощью пропорций и полагал, что его диаметр в 100–300 раз больше диаметра Земли.

[2] Согласно учению Древней Стои, небесные тела (звезды и планеты) — одушевленные живые существа, возникшие в небесном огне — эфире и сами имеющие огненные (эфирные) тела. Так, согласно Посидонию, — это боги, обладающие огненными телами и утонченным разумом, который позволяет им не сбиваться с кругового пути и точно вычислять свои орбиты. Еще раньше такой взгляд на природу звезд и планет изложил Платон в диалоге «Тимей». Высокая разумность небесных тел, намного превосходящая человеческую, проявляется также в их безукоризненной нравственности: они тысячелетиями выполняют свой долг, вращаясь там, где поставил их Бог–Творец, и ни на шаг не отступают от порученной орбиты. С точки зрения как Платона, так и древних стоиков, небесные тела — боги второго ранга; божество выше их — сам космос.

[3] В частности, Фалес Милетский полагал, что небесные тела имеют ту же природу, что и Земля, но раскалены от небесного круговращения.

[4] Примечательно, что Сенека рассматривает кометы не в 1–й книге, вместе с небесными явлениями подлунной сферы, а отдельно, и связывает их природу со звездами, с надлунной, божественной областью.

[5] Здесь имеется в виду не столько третья от Солнца планета, сколько четвертый из первоэлементов, или стихий; поэтому вернее писать его здесь со строчной буквы.

[6] В частности, например, Аристарх Самосский (ок. 310–ок. 230 г до н.э.) доказывал, что Земля и планеты вращаются вокруг Солнца.

[7] Движущимися, или «бродячими» (слово «планеты» и означает «бродячие», или «блуждающие»), звездами назывались те, орбиты которых были нерегулярны; иногда наблюдалось их движение назад; в отличие от этих пяти остальные звезды считались неподвижными, фиксированными на равномерно по кругу вращающейся небесной сфере.

[8] Евдокс Книдский — ученик Платона, известный математик, астроном, геометр, физик, врач, философ, законодатель.

[9] Конон — астроном первой половины III в. до н.э.; Каллимах (и Катулл, 66, 7) восхваляет его как первооткрывателя созвездия «Волосы Вероники».

[10] Эпиген Византийский — астролог И в. до н.э., учился у халдеев. Его, судя по всему, много читал, уважал и пересказывал Посидоний.

[11] Аристотель. Метеорологика, 344 b 34.

[12] Саллюстий. История, фрагм. 4, 28.

[13] Овидий. Метаморфозы, 2, 70–71. Пер. С. Шервинского.

[14] Плиний (Естественная история, 20, 90) называет 180 дней как предельно долгий срок явления кометы; он не упоминает комету 69 г., которую было видно целый год

[15] Стоики вообще считали небо (точнее, надлунную сферу) божественным. Согласно Хрисиппу и Посидонию, оно управляет всем мирозданием. (Такой взгляд не противоречит упоминавшемуся выше воззрению древних стоиков, что бог — это мир в целом; со времен Платона мир одинаково часто называется у греков «космос», «все» или «небо».)

[16] «Комета» по–гречески означает «волосатая» звезда, так же как «планета» — «блуждающая» звезда.

[17] Это древнейшая из известных нам теорий комет. Аристотель приписывает ее Анаксагору и Демокриту: «Анаксагор и Демокрит говорят, что кометы — это соединения блуждающих звезд, [или планет], когда, двигаясь рядом, они кажутся соприкасающимися». — Метеорологика, 342 b 27.

[18] sui iuris — т.е. имея право на самостоятельное существование.

[19] Артемидор из Эфеса (род ок. 100 г. до н. э.) — известный географ. В космогонии во многом следует Демокриту и Анаксагору. Его сочинения часто используют Страбон и Плиний.

[20] Сирийский царь Деметрий Сотер, отец Деметрия II и Антиоха Сидета, умер в 151 г. Комета появилась в 147 г. перед Ахейской войной и была видна в течение 32 дней.

[21] Аттал III царствовал в 138–133 гг. до н.э. Именно он завещал свое царство римлянам.

[22] Эфор из Кимы (Эолида) — греческий историк IV в до н.э., автор всемирной истории в 20 книгах, которую постоянно используют Плиний и Страбон (важнейшие естественно–научные источники Сенеки).

[23] 54 г. н. э.

[24] 14 г. н. э.

[25] 60 г. н. э.

[26] Вергилий. Георгики, 1, 367.

[27] В 63 г. появилась комета в форме колонны, в 100 г. до н.э. по небу пролетел огромный огненный щит. См.: Плиний, 2, 100.

[28] Вероятно, имеется в виду Посидоний.

[29] Вергилий. Энеида, 9, 20.

[30] Вергилий. Георгики, 1, 137.

[31] Аристотель. Метеорологика, 244 b 19–345 а 10. Правда, Аристотель говорит о сильных ветрах и засухе, без ливней.

[32] Консулы–суффекты 60 г.

[33] Retiarius tunicatus — гладиатор, выступающий в одной рубахе, вооруженный сетью и трезубцем.

[34] О них см.: Светоний. Август, 45 и Тацит. Анналы, 1, 54.