Мф. 4, 2. и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал.

Лк. 4, 2 Там сорок дней Он был искушаем от диавола и ничего не ел в эти дни, а по прошествии их напоследок взалкал.

№22 по согласованию. Фраза предыдущая - следующая. Иллюстрации.

Искушение в пустыне воспринимается как бой Иисуса с искусителем. В православной традиции в качестве комментария к этому отрывку читается проповедь апостола Павла о необходимости христианину сражаться. Евангелие должно быть как сапоги у солдата, праведность - доспехи, истина - ремень, вера - щит, спасение - шлем, Дух - меч. Если это нарисовать, получится жуткое чудище. Если не рисовать, а просто орудовать верой и духом, словно это оружие, тоже получится чудовищно. Смысл оружия - убивать. Конечно, можно сказать, что верой и Библией мы убиваем грех, но это же пустословие: нельзя убить грех, не убив грешника. Поэтому так лицемерны и разрушительны для самой веры попытки от имени Христа вести бой с развратом - христианским браком, с войной - христианской войной, с чужой гордыней - своим смирением. Не нужно ни с кем воевать, - вот о чём Павел. Он не призывает сменить оружие, он призывает сложить оружие. А про всякие там щиты веры и мечи духа, - это просто успокоительное. Так у ребёнка отбирают спички, а взамён суют коробку с леденцами. Гремит похоже, но огня не будет. Ребёнок потрясёт-потрясёт, а в конце концов поймёт, что леденцы не списки, чиркать о коробку бесполезно, а надо засунуть себе в рот. Так и вера, правда, Дух, - всё это надо не как настоящее оружие поворачивать, не на другого обрушивать, а в себя, в себя. Настоящий меч в себя втыкать нельзя категорически, а меч Духа только в себя и можно. Об этом и говорил Спаситель, описывая искушение в пустыне.

Не надо видеть духовную жизнь как войну. Вот сатана - он прилетел, потому что Иисус захотел есть. Логика понятна: голод не тётка, а практический атеизм. Без Бога как без еды, без еды как без Бога. Сатана слеп, он ориентируется по запаху человеческих чувств. Чувство голода для него как запах гниющего мяса для стервятника. Голодный - значит, схавает всё, что ему предложат - даже власть покажется хлебом, хотя власть это камень. Прилетел. Голодный есть, а готового всё сожрать - нет. Значит, и войны нет, потому что война начинается там, где человек так боится голода и смерти, что готов идти в бой.

Иисус не воюёт. Где война, там нет победы. Победа там, где нет войны, и где Иисус, там войны нет. Все остальные победы - не мир, а перемирия до следующей стычки.

Победа Иисуса в том, что это победа обычного человека. Голод - яркий признак. Бывают необычные люди, которые никогда не спят (спят, то есть, крохотными порциями). Бывают необычные люди, которые могут долго не есть. Голод Иисуса - залог нашей сытости. Необычные евреи спасали евреев, обычный еврей спас человечество. Раз Он голодал, но не стал жертвой искушения, значит, всякий может. Ну, конечно, при условии там... что там? сапоги веры, меч надежды, броня праведности? или меч веры, а сапоги праведности? Ну какая разница! Это не условия - это условности. Фигуры речи. А безусловна - фигура Иисуса. Как человек он абсолютно обычен. Иисусу трудно подражать не потому, что Он необычен, а потому что обычаи бывают разные. Обычный человек телом обычно нормален - когда не ест, чувствует голод, когда сыт, не чувствует голода. Но духом обычный человек поразительно необычен: ненасытим, и чем больше у него есть, тем больше хочется, и войны обычно начинают люди, у которых уж точно есть еды и питья на миллион лет вперёд. Просто обычаи разные. Бывают обычаи военные, обычаи гордыни, жадности, похоти... далее по списку. А Иисус - обычный человек и телом, и духом, и Его обычай - это обычай мира, милости, молитвы. Спасение и есть в том, чтобы стать обычным человеком и телом, и духом, и отвечать на всё происходящее по обычаю воскресения.

*

Замечательно звучит на языке аука число сорок: полная рука, полная нога, полная рука, полная нога. Замечательно именно применительно к Евангелию, ведь оно говорит о том, что Иисус был "водим Духом в пустыне". Не сидел на месте, как Крамской нарисовал, добиваясь полной сосредоточенности, утраты ощущения собственного тела, а бродил, ощущая и руки, и ноги... И "взалкал" Он - да не взалкал вовсе, а есть захотел. Жратеньки. Ам-ам... Причём евангелист подчёркивает, что Иисус захотел есть, когда Он уже вполне мог поесть. Синодальное "напоследок" можно понять и так, что в самом конце, но всё-таки внутри этих сорока дней, на сороковой день. Это с нами, грешными, сатана разбирается внутри запретов - а с Иисусом он пришёл с самым страшным искушением: можно - давай! Всё можно! Кстати, не стоит думать, будто чего-то всё-таки вечно будет нельзя. Да можно и камни в хлеба превращать, и летать, и пр... Другое дело, что в вечности-то голода не будет, зла не будет, властвовать над другим не будет... Не будет всего того, что "не есть", что "есть ничто", дырка от бублика. Так что сатана торопится урвать своё, пока поезд не ушёл - уже всё можно и ещё есть не только всё, но и ничто.

*

Бог - зеркало, но и пересмешник Бога, искуситель - тоже всего лишь зеркало. Искушения это эхо внутреннего мира человека, само же искушение - в усилении эффекта, раковом разрастании импульса. Как и в рассказе о падении Адама, в пустыне, где постится Иисус, источник беды - не искуситель, а какой-то крошечный первоначальный взрыв в душе. Искуситель в этом смысле так же не враг Иисусу, как зеркало не враг человека. Может быть, диавол и рад бы не искушать, но не может - как зеркало не может не отражать. Отражение - это извращение ангельской сути диавола, призванного, как и все ангелы, светиться изнутри, а вовсе не отражать.

Иисус "взалкал" - удачное слово, потому что оно не означает только жажды и голода. "Алчут" и правды. Господь захотел есть - искуситель подсказывает ему лёгкий способ наесться.

Чего же захотел Господь, коли Ему предложено ринуться и лететь? Да мы все этого же хотим - ринуться и лететь. Простора, драйва, широты - ради этого мы лезем в горы и забираемся на дно океана, скользим на досках по прибою и напиваемся пивом. Оторваться!!! (Или, если угодно, трансцендировать).

Увидеть все царства и народы? Единения со всеми - вот чего недостаёт человеку, не только в пустыне, но в пустыне особенно одиноко. Простора надо человеку - но простора не пустынного, а наполненного. Человек рождён быть человечеством.

Искуситель усиливает слабое желание, зародившееся в душе Иисуса, и чуть-чуть сдвигает акценты. Зло всегда - в этом сдвиге. Не "пойди и купи хлеба", а преврати камни в хлеб. Не "вознесись", а - нырни вниз, вынуди ангелов послужить, как им и подобает. Не "обними всех", а наступи всем на шею. Нам нужны люди - искуситель подсовывает ангелов.

Наша пустыня внутри нас. Выпадет снег, засыпет всё вокруг, мы глядим - снежная пустыня. Но ведь это не пустыня вовсе, под снегом жизнь. Только эта жизнь спрятана от нас. В пустыне Сахаре есть жизнь, только она прячется от людей, которые превратили цветущие степи в пустыни, - кто научился прятаться от нас, тот и выжил. Мы всех распугали, а потом горюем - ах, одиноко.

Чтобы не было пустыни, надо заполнить пустоту собой. Надо опуститься к творению, а не пытаться взлететь над ним. Мы слишком материалисты - поэтому после нас остаются пустыни, результат невежественного и хищнического хозяйства. Мы не знаем материального мира и поэтому разрушаем его. Мы парим в своих идеях - не всегда ложных, но всегда недостаточно внимательных к тому реальному, материальному миру, который нас окружает. Мы смотрим на своих детей, а видим свои представления о том, какими эти дети должны быть. Мы на спичку не можем посмотреть так, чтобы увидеть именно эту спичку во всей её материльности. Вот спички и ломаются у нас в руках. Фантастические идеализации несовместимы с верой.

Вера есть видение видимого и уверенность в невидимом, а кто и видимое видит плохо, тот и невидимое воспримет искажённо. Дух Святой не отрывает нас от земли, а, напротив, прочно ставит на землю - и это надо принять. Потому в качестве параллели к рассказу об искушении в пустыне читают ап. Павла - что наша борьба не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной. Не камни, не народы, не храмы - враги, а наши полёты под чёрными, низкими небесами ненависти. Будем материалистами - будем любить крепче. Христос воплотился - и нам пора бы воплотиться в своё тело, по-настоящему радоваться богатству и бедности, вкусному и невкусному, друзьям и врагам. Тогда мы увидим, что рядом с нами есть всё, нужное для нас. Пока же мы как слепой, который стоит среди сокровищ, и не видит их. Мы видим проекцию своих страстей, своей тоски.

Лишь тогда, когда мы, как Иисус, отвергнем искушение оторваться от земли, лишь тогда мы подымемся к небу - вместе с землёй.

1640