Мф. 5, 1. Увидев народ, Он взошел на гору; и, когда сел, приступили к Нему ученики Его.

№50 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Комментарии: Ефрем Сирин; Бонхёффер, 1935; Мень, 1985, Аверинцев, 1994.

НАРОД-НЕВИДИМКА

«Увидев народ», — разве не лишняя трата слов? Как можно не увидеть народ, коли уж народ собрался?!

Приезжайте в Россию. Здесь народ не видят даже тогда, когда народ собрался, и именно тогда, когда люди собираются как народ. Зато видят народ там, где народа нет: в очереди за подачками власти, в заключённых, согнанных в кучу. Усматривают народ в скопище чиновников или солдат. Рабство (в лице рабовладельцев и в лице рабов одинаково) в упор не видит народа, видит всюду лишь презренных, слабых людишек.

Иисус, как и любой нормальный человек, тоже далеко не всегда «видел народ». Это хорошо, ведь Бог создал не народ, а человека, мужчину и женщину. Народ может весь состоять из существ одного пола Были же народом амазонки, а был ещё такой народ «мужики». Нагорная проповедь, однако, есть народная проповедь. Она обращена ко всем без различия пола, возраста, расы, то есть, именно ко всем «народившимся».

Конечно, это не исключает того, что Иисус обращается к народу в значении «большинство». Заповеди блаженства, другие поучения Нагорной проповеди обращены прежде всего к свободным людям среднего достатка, и блаженна страна, в которой такие люди в большинстве. Конечно, Иисус обращается ко всем, у кого есть глаза для разглядывания женщин, сердце для ненависти к врагу, щеки для пощечин. Но здесь есть слова, обращенные только к тем, кто может пойти в суд. Предложение мириться с соперником до суда (Мф 5, 25), неинтересно рабам, которые не рассматривались тогдашним судом в качестве юридических лиц. Кстати, оно было неинтересно и царям, которые сами и были судом. Ни раб, ни царь не могут исполнить заповеди «не судите, да не судимы будете» (Мф 7, 1) — раб не может быть ни судьей, ни даже подсудимым, царь обязан быть судьей и никогда не может быть под судом.

Иисус обращается к среднему (между рабами и царями) классу, когда призывает к безмятежности. Ни раб, ни царь не спрашивает себя, что он будет есть завтра или во что одеваться: один спокоен, потому что у него совсем ничего нет, другой — потому что у него есть все и еще немножечко. Они уже выполнили заповедь «не заботьтесь о завтрашнем дне» (Мф 5, 34), но выполнили просто оттого, что у них не было другого выбора. А это и есть рабство. Ни царь, ни раб не могут произносить от сердца «остави нам долги наши»: с царей не имеют права требовать долгов, а раб не имеет права одалживать.

Слушатели Иисуса — средний класс, озабоченный тем, строить дом на скале или на песке (Мф 7, 24) — то есть, люди, имеющие достаточно денег, чтобы строить дом, но имеющие недостаточно денег, чтобы не выгадывать копейку на фундаменте.

Даже, когда Иисус обращается к больным — это заболевшие члены свободного общества: они кому-то ещё нужны, их не бросили умирать. Больных к Иисусу приносят, за больных Его просят родственники. Не нужно думать, что тревога за больную дочь — «естественна». Там, где живые организмы порабощены природе целиком и полностью, нет места подобным сантиментам. Паралитик, который жаловался, что никто не помогает ему окунуться в чудотворную воду (Ио 5, 4), всё-таки тридцать восемь лет пролежал в параличе — и не умер с голоду: кто-то его кормил и поил, менял ему подстилку.

Типичный слушатель Иисуса — сотник, который «подвластный человек» (Мф 8, 9), но и одновременно сам имеет власть над другими.

Иисус требует отречения от тех норм и сокровищ, которые составляют весь смысл жизни среднего человека. Эти люди озабочены тем, чтобы похоронить отца — не из любви к отцу, а из страха перед окружающими. Эти люди, отправляясь в путь, аккуратно собирают запасную одежду и обувь, берут деньги. Иисус же велит не участвовать в похоронах собственного родителя, не брать в дорогу чемодана. Так проверяется готовность среднего человека к жертве и риску. Рабу Иисус не дает совета, потому что раб не мог ни устраивать похороны, не мог и пойти проповедовать. Что брать в дорогу — не проблема для того, кто не может выбрать себе дорогу (как и для царя, за которым в дорогу везут сразу все, что сопровождает его и в обычной жизни).

Для этого среднего человека рабы и цари одинаково за пределами существования — одни слишком низко, другие слишком высоко. Внутри этого среднего класса делят людей иначе: сотрудничаешь ты с Римом или нет, соблюдаешь обряды или нет.

Это люди, которые бегают посмотреть на роскошные одежды придворных (царя они в жизни никогда не увидят) — это не придворные (Мф 11, 8).

Притча о сеятеле (Мф 13) — именно о сеятеле, не о рабах сеятеля, хотя они тоже появляются в притче, как рассказы о купце, рыбаке, книжнике — именно об этих «средних людях».

Именно в обращении к среднему человеку получает смысл сравнение вечной жизни с царством. Тут уже берутся именно крайности: Бог как царь, человек как раб. Средний человек иногда понимает это как угрозу своему среднему положению. Как чиновник, рабочий, крестьянин человек ближе к Богу, чем как раб. Но после Иисуса все меняется: Иисус — Бог, ставший рабом, и следовать за Христом означает следовать в рабство — но не в рабство для потакания прихотям Бога, не в рабство.

С ОБОРОТОМ НА СЕБЯ

Сюжет одного дореволюционного романа строился вокруг расписки, которую выдали герою вместо денег. Бедолага уплатил комуто этим векселем, да забыл сделать при этом надпись на нём: «Без оборота на себя». Сделал бы — деньги стали бы взыскивать с того, кто выписал расписку. Забыл — взыскивать стали с него.

Нагорная проповедь похожа на жизнь, потому что похожа на такую расписку. Её первая часть, прежде всего, «заповеди блаженства», начинаются с обращения к человеку окруженному врагами, с призывом не отчаиваться. Тебя гонят — радуйся, тебя заставляют плакать — радуйся, тебя давят — будь кротким. А вот далее происходит исподволь перелом: Иисус обращается к человеку не как к существу, окруженному врагами, а как к врагу своего окружения. Ты — убийца, прелюбодей и пр. Слово «враг окружающим» не произносится, но явственно чувствуется. Перестань быть врагом!

Можно наугад взять что-нибудь из написанного до Нагорной проповеди или после — всюду обнаружится этот «оборот на себя». Заповеди блаженства в пятой главе Евангелия от Матфея — посмотрим пятый псалом. Начинается он с с вопля против врагов, с похвальбы своей праведностью, а затем вдруг автор переламывает себя и заканчивает признанием того, что праведность вовсе не связана с его драгоценной персоной. Враги такие, враги сякие, враги мне мешают, и вдруг, совершенно вне связи с предыдущим текстом, возникает молитва «уравняй предо мною путь Твой» — тут легчайший подсознательный намек на свою слабость. Слишком крутого поворота Провидения я могу и не преодолеть.

Можно взять пятую главу Деяний апостолов: ученики остались без Иисуса. Одни — это апостолы, которых арестовывают, но которые не перестают проповедовать Христа, не замыкаются в себе ради ожидания наказания для окружающих. Другие — и Анания с Сапфирой, которые заявили, что решили пожертвовать Церкви всё, да утаили часть денег. Что такого криминального в утаивании денег? Враждебность к окружающим, недоверие к ним, — а вдруг обманут, вдруг не прокормят. В сущности, утаивание денег и ложь, связанная с этим, есть оскорбление окружающих — ненадёжные вы людишки... Апостол Пётр обращается к правителям, обращается к Анании, а говорит одно: вы согрешили не перед людьми — перед Богу. Вы ошибились не в том, что сочли людей плохими, а в том, что сочли Бога плохим.

* * *

Можно ли жить по заповедям вообще и по заповедям блаженства в частности? Иногда - можно и нужно. Всегда - не выйдет, заповеди описывают ситуацию, когда человек ведом кем-то. Обидели - плачет, а не мстит. Бросили грязью - не замечает, сохраняет чистое сердце, а не вооружается оптическим прицелом, через который бросившего видно, а Бога - нет. Пошли на тебя войной - отвечаешь миром, а не войной. Украли твой кошелёк - принимаешь как подарок от Бога, а не жалеешь (именно так следует понимать "блаженны нищие духом" в контексте других заповедей.

В заповедях Моисея речь идёт о человеке, который ведом собственными страстями. Увидел чужого осла или чужую жену - возжелал. Увидел Бога - сделал идола. Увидел грех отца - разочаровался в отце. Ну не ослы же и отцы виноваты, что человек оказался таким ослом! Сам себя довёл.

Если же вокруг человека нет обидчиков, воров, агрессоров, - он не может жить по заповедям блаженства. Если вокруг нет женщин, родителей, ослов - он не может жить и по заповедям Моисеевым. Всё, что делает жизнь сложной, драматической, существует лишь на границе, где человек соприкасается с другими. Там и встаёт вопрос о смерти как о насилии, как о явлении противоестественном. Спасаясь от смерти, человек несёт смерть другим. "Есть упоение в бою" и "пограничных ситуациях". Но это упоение дешёвое и глубины существования не затрагивает. Граница - отнюдь не глубина. Края коржа - не корж, побережье - не континент.

Человек рождается не на границе с другими людьми, а во глубине материнской утробы и ещё глубже - в глубине Духа Божия. Если нет этого, изначального человеческого, то никакие контакты, диалоги, воспитание не помогут. Человечность похожа на плазму - на столь обжигающий жар, что он расплавит и уничтожит всё, с чем соприкоснётся. Плазму держат в магнитном поле, и все дела человеческие, вся "жизнь" как путешествие к границе - всего лишь поле, в котором существует ядро человека. Поэтому апостол Павел в тексте, который соединён с заповедями блаженства в литургическом обиходе, называет в числе грехов разделение, но не называет в числе добродетели единство. Разделению он противопоставляет любовь, мир - но не сплочённость. Два солнца не должны сливаться вместе - они оба тогда погибнут. Они светят бок о бок, и любовь рождается из этого соположения.

Нельзя описать полноту существования, которая начинается, когда решение проблемы на границе с другими людьми. Проблемы - это как черепки вазы, а жизнь - ваза, и по черепкам не узнать, что налито в вазе. Можно склеить черепки, но невозможно восстановить исчезнувшую воду. А Бог Свою воду, плазму, жар даёт разбитому человечеству уже сейчас - это и есть "Царство Божие приблизилось". Объединение верующих, Церковь не есть Царство Божие, но это - проявление Царства и дорога Царства. Творческий дух человека обычно разъединяет его с окружающими, творческий Дух Божий соединяет человека с окружающими. Не нужны враги, чтобы жить - нужен Бог и нужны любимые. Полнота жизни не в драке, упоение - не в бою им не в бездне, а в Небе и в мире.

* * *

Заповеди сами по себе похожи на негативное изображение. Этого нельзя, того нельзя. Ассоциации соответствующие - "заповедник" это место, где нельзя стрелять.

Правда, заповедник - это место, где можно жить, не боясь, что в тебя будут стрелять. Заповеди - негатив, но их все можно переформулировать положительно, выйдет позитив. Как негатив заповеди пугают, как позитив - пугают ещё больше. Как с Туринской плащаницей: в оригинале: негативное изображение непонятно и пугает (оно перестало пугать с тех пор, как его увидели позитивным), но позитивное изображение Лика, если стряхнуть с него глянец намоленности, ещё страшнее - ведь виднее следы ран. Так и жизнь по заповедям вовсе не есть негативное, отрицательное существование в мире тысяч запретов. Оно есть существование глубоко положительное, творческое, жизненное, только это жизнь настоящая, а не киношная, жизнь, в которой творчество идёт рука об руку со страданием, радость с болью, надежда с самопожертвованием.

ГОРА

Для слушателей Иисуса гора была местом очень символическим. Моисей подымался на гору. Да только Моисей разговаривал с Богом, а Иисус — с людьми. Моисей не учил, а принёс заповеди — извольте принять. Чем дальше читаешь Нагорную проповедь, тем больше кажется, что Иисус поднялся на гору не для того, чтобы Его лучше слышали и видели, а чтобы у слушающих не было искушения бросить в Него камень.  

Гора — естественное символ возвышенности, религиозности, но ведь всего лишь символ. Поэтому Златоуст не без сарказма бросает: «Народ смотрел на небеса, а ученики хотели уже слышать что-нибудь высокое и великое». То есть, гора настолько ниже неба, насколько слух — ниже зрения. Иисус мог бы и с неба вещать — а Он всего лишь с горы. Так что «нагорная» — это не так уж и возвышенно. Человек на гору подымается, Иисус на гору опускается. Это мы — альпинисты, а Он, скорее, — шахтер.