Мф. 5, 4. Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Лк. 6, 21 ... Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь.

№50 по согласованию — См. слёзы. Фразы предыдущая — следующая.

Издано в 2007 г. в составе брошюры "Заповеди блаженства", 100 экземпляров. Продолжение текста этой брошюры. Начало брошюры.

БЕЗУТЕШНЫЕ

Многие учёные считают, что заповеди блаженства точнее изложены у Луки. Так что сперва было «Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь» (Лк 6, 21), а потом Мф 5,4 смягчает: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Между «утешатся» и «засмеются» есть существенное различие и, видимо, не только в русском языке. Златоуст говорит однозначно: имеется в виду плач о грехах; как оплакивающему близкого человека не до жратвы, так оплакивающему свои грехи не до греха. При этом Златоуст отсылает к апостолу Павлу (2 Кор 7,10) — о печали по грехам. А только у Луки и у Павла совершенно разные и греческие слова стоят.

Конечно, плачут и во время покаяния, но всё-таки прежде всего Иисус имел в виду другое: плачут неудачники, плачут заболевшие и уже потому «сошедшие с гонки», плачут, когда не на что купить еды. Златоуст всё это знает и упоминает, а потом как-то плавно съезжает только на покаянные слезы. Конечно, он прав: да здравствует общество, в котором нет неудачников, в котором нет больных, нет гонки и нет проигравших, а люди плачут лишь потому, что осознали дистанцию между этим приятным миром и истинной жизнью. Такие слезы самые — романтические, возвышенные, после них, действительно, хочется не смеяться, а парить орлом. Но они — и самые непрочные слёзы, «плач второго порядка», это именно слёзы, а не плач, отдельные импульсы, самые эмоциональные, менее всего увязанные с биологией и психологией человека. Поэтому даже в идеальном обществе должны быть неудачи, болезни, чтобы это общество было человеческим, чтобы и смех, и счастье в нем стояли не просто на переживаниях заоблачных далей, а на памяти о боли, страдании, неудаче. Так оно выходит прочнее — для человека, каким он есть здесь и сейчас, а в раю, конечно, если кто родится (или рождается? мы же не знаем, может, кроме Адама с Евой там ещё были люди и живут до сих пор), пусть уж смеётся не по контрасту со слезами. В раю возможен такой смех, а на земле праведен лишь тот смех, который после слез, а не после довольства, не говоря уж о смехе от самодовольства.

Человек один, а ситуаций, в которые попадает человек, много. Плач может быть разный. Иисус говорит о плаче поражения (а у Луки этому противопоставляется гордый, издевательский смех победителя). Популярна строка Бориса Пастернака: «Но пораженье от победы ты сам не должен отличать». Иисус не так возвышен, зато ближе к реальности. Поражение в творчестве, наверное, можно и не отличить от победы, только лучше-то считать себя проигравшим, а не победившим. Пастернак, скорее всего, это как раз имел в виду.

От человека зависит, считать своё стихотворение удачным или нет. Заплакать от человека не зависит, если только он не актёр при исполнении актёрских обязанностей. Конечно, человек не только животное, он может и от радости заплакать, может и в отчаянии сдержать слёзы, но это уже что-то героическое и высокое, а вообще плачет человек от горя. Поражения разные бывают. Если устроить соревнования между плачущим ребёнком, плачущим взрослым, плачущим стариком, победителя не будет. Всякий такой плач на свой манер кошмар и ужас. Неравенство есть среди победителей, а все побеждённые равны, хотя и разные. Поэтому плач есть победа с точки зрения вечности, ведь настоящая победа в том, чтобы соединиться с другим. Плач объединяет надёжнее смеха.

Австралийский художник Ноэль Кунихан в 1972 г. создал жутковатое распятие: Иисус сидит на перекладине креста, по замечанию австралийского же искусствоведа, словно хозяин верфи на собрании профсоюза верфи. Терновый венец — или, точнее, все же корона — игриво сдвинут на бок. Издевательски хохочущее лицо. Конечно, это не тот божественный хохот, о котором Златоуст сказал, комментируя заповедь «блаженны плачущие», что слова: «вот Адам стал как один из Нас» ( Быт.3,22) произнесены Творцом «как бы смеясь». Это вообще не Христос, это кто-то, подменивший Христа. Это хохот сатанински серьезных людей с оловянными глазами, людей, которые думают, что выполняют Божью волю, раз посылают одних людей убивать других во имя добра — как они это добро понимают. Картина написана в знак протеста против вьетнамской войны — той, которую так восхвалял Солженицын как борьбу с атеистическим коммунизмом. Вообще не случайно заповедь о плачущих вызывает проблему смеха — ведь и у Луки, где блаженства соединены с проклятиями, блаженны плачущие — и прокляты насмехающиеся.  Эти люди не выполняют Божью волю, а «стали как Боги» — конкурируют с Богом в праве решать, кто прав, кто повинен смерти. Такому распятию поклоняются те, кто думает, что «следовать за Христом» — значит, следовать на фронт, что «отдать душу за ближних» — значит убить кого-нибудь из дальних.

Не всякое поражение засчитывается в победу, не всякий плач оплачивается утешением. Плач палача, у которого вдруг гильотина сломалась… Плач свергнутого диктатора… Плач над гробом убитого солдата… В этом мире слишком часто поражение благо, а плач — расплата за грех, прежде всего, за агрессию. Большинство соревнований, которые составляют человеческую историю, вообще не должны проводиться. У таких плачей по несостоявшемуся греху есть одна черта: он длится недолго. Настоящий  плач, праведный,  должен быть безутешным, — как и во всех заповедях, в этой будущая награда (утешение) противоположна настоящему состоянию (плачу). Кто же тогда может спастись, как по другому поводу вполне резонно всполошились апостолы (Мф 19, 25)?! Разве бывает безутешный плач? Рано или поздно всякий плач заканчивается. «Безутешный», однако, не означает «бесконечный». «Безутешный» в русском хорошо звучит, включает в себя «утеху», почти «потеху». Плач, в котором ни зёрнышка мести, злости. Плач, из которого не может прорасти торжество над врагом, не может прорасти желание увидеть врага в аду, — вот безутешный плач. Тут не слёзы, пожалуй, главное, и слава Богу, иначе бы святость зависела от слёзных желёзок, а они не бездонны. Утешение вечности, утешение глубокое и непреходящее даётся тем, кто не успокаивается на временном и земном. У таких людей (раньше их называли «святые») есть два признака: они умеют утешать других и они не плачут по пустякам.

Сенека замечал: «Нет блаженства без неустрашимости». Иисус этого не опровергает, хотя и не говорит: «Блаженны бесстрашные». «Блаженны плачущие» вроде бы и о том же, да совсем иначе. Может плакать бесстрашный человек? Конечно. Плачет тот, кому больно, а не кому страшно. Плачет тот, кто сострадает, а не тот, кто презирает чужую боль. Бесстрашный не боится за себя, это блаженство эгоизма, глуповатое и опасное. Плачущий не боится горя, ибо он уже внутри горя.

Поэтому, возможно, св. Иероним однозначно понимал  «блаженны плачущие» как «блаженны оплакивающие умерших» (Иероним Стридонтский. Четыре книги толкований на Евангелие от Матфея. М.: [1997]. С. 34). Может быть, он и ошибается буквально, зато истолковывает остроумно: «Этот плач — не есть плач об умерших по общему закону природы, а об умерших в грехах». Такой плач может быть ханжеским, если плачущий о чужих грехах себя считает святым. На практике, к счастью, плач и ханжество не совместимы.

«Не выказывать слабость — ещё не признак силы» (Музиль, 1921). Иисус делает слабость признаком силы, Сам проявляет слабость (и плачет не только в Гефсиманском саду, что можно было бы считать плачем о Себе, Он плачет и над Иерусалимом — Лк 19, 41). Слабость отличает Иисуса от людей, пытающихся быть спасителями, не имея Его силы. Силу Божию заменяют и силой ума, и агрессией, и насилием, и истерикой, но только блаженство всё равно остаётся не за истеричными, а за плачущими.  

* * *

Начинающим родителям нужно, в сущности, знать одно: ребёнок без уважительной причины не плачет никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Часто причину трудно понять, иногда приходится смириться с тем, что причину обнаружить невозможно, но главное – причина всегда есть и эта причина всегда уважительная. Извольте свои отношения с дитём строить, исходя из этого, а не из того, что спать хочется и дисциплинировать потомство нужно.

Когда же ребёнок перестаёт быть ребёнком – то есть, когда ребёнок начинает плакать без уважительной причины, без причины, а то и по причине совершенно неуважительной? Когда ребёнок становится взрослым – то есть, начинает плакать по причинам совершенно недостойным, греховным, а иногда просто гнусным?

По-разному. Начинается, наверное, одновременно с интеллектуальным и половым созреванием. Слёзы, конечно, напрочь убивают потенцию, но это бывает полезно носителю потенции. Можно не беспокоиться – воскресает, зараза, и хихикает при этом. Нормальный мужчина при виде женских слёз тушуется и готов сделать всё, что угодно, лишь бы это прекратилось (если этот мужчина не ханжа перед иконой, которая чудесным образом источает слёзы). "Готов сделать всё, что угодно" – это великолепно, это подымает до 40% вероятность, что мужчина наконец сделает хотя бы малую долю того, что должен, что обязался, что может и хочет.

Когда во взрослом воскресает ребёнок? Когда взрослый уважает причину плакать и плачет, а не хватается за дубину, не дерётся, не заливает своё горе сорокоградусной. Вот о таких взрослых и сказано: блаженны плачущие. Не "блаженны прикусившие верхнюю губу", "блаженны мачи", и уж подавно не "блаженны закатывающие истерики". Плакать – великое искусство души, слёзы – половина святости, и все ядовитые (ну действительно, ядовитые) насмешки Иисуса над разными людьми искупаются не тем, что Он Христос, а тем, что Он в конце заплакал над ними – и над Собой, конечно, мы же нераздельны, это и есть "вочеловечиться".