Мф. 18, 21 Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? №91 по согласованию. Фраза предыдущая - следующая. См. прощение. "Против меня?" - так что главное ударение падает уже на согрешающего брата, а сам Петр предстает человеком весьма благородным, готовым, в соответствии с преданиями старцев, прощать до семи раз. Если бы он - если бы каждый из нас! - был искренним, то спросил бы: "Могу ли я оставить в себе хоть сколько-нибудь места ненависти?" Но в такой постановке вопрос уже содержит в себе ответ: "Разумеется, нет". И притча о немилосердном заимодавце и есть такой четкий недвусмысленный ответ, образно иллюстрирующий математически выраженную заповедь: прощать "до седмижды семидесяти раз". В этом смысле, притча - дубликат. Без нее можно было бы обойтись. Но, в отличие от математической формулы, притча содержит в себе целый мир. Она отвечает не только на тот вопрос, который был задан - но и на тот, который бы следовало задать. "Где мне взять силы, чтобы прощать?" - вот настоящий вопрос, вот главный вопрос, который, однако, нам задать стыдно, ибо спросив так, мы признали бы собственное бессилие простить действенно и реально хотя бы один-единственный раз. Мир этой притчи крутится вокруг денег - точнее, вокруг десяти тысяч талантов. Это не символическая сумма, а фантастическая: около трехсот тонн серебра. Годовой доход со всей Палестины был многократно меньше. И это не только выводит события за пределы мира сего - становится ясно, что царь притчи - это Господь. Эти триста тонн тускло-белого металла материальны. Они увесисты. Это положительная ценность. И здесь - тот главный оттенок, который появляется в замене слова "грех" словом "долг" (к примеру, в молитве "Отче наш" у Луки вместо долгов говорится о грехах). Грех - это чистое отрицание и уничтожение. Это дырка в бытии. Долг - это нечто положительное. Грех - то, что мы мы потеряли или убили из Божьего творения, долг - то, что получили из него. И если выражение "простить грех" означает для нас прежде всего отрицательное действие: отказаться от своего права на месть, лишить себя удовольствие сделать ответную гадость - то "простить долг" есть действие глубоко положительное: подарить то, что - если мы не простим - вернулось бы в наши руки и вновь стало бы оттягивать наши карманы. Вот откуда берутся силы прощать. Прощение Божие не есть просто отказ Вседержителя мира поразить нас громом за наши грехи. Бог прощает нам долг, вручая нам сокровище - Дух Божий. Его прощение открывает нам источник жизни, оно есть наше дыхание и наша сила. Мы слишком привычны к той благодати жизни, которая дается нам от рождения, и лишь страх смерти помогает нам чуть-чуть освежить ощущение неимоверности, величия имеющегося в нас дара. И именно отсюда должны мы и имеем возможность черпать силу прощения: силу не просто отпустить другого непобитым, а одарить его милостью, благодатью, Духом Святым. Понять эту увесистость Духа столь же трудно, как познать реальность бесовщины. Обычно реакция немилосердного заимодавца рассматривается не столько как немилосердная, сколько как нелогичная. "По всякой логике, - пишет один комментатор, - тот, кому прощается большой долг, тем самым обязывается простить и другим небольшие долги". Однако есть здесь некоторая хитрость, как и в манере, с которой задал свой вопрос Петр. Заимодавец оказывается каким-то идиотом, абсолютно нас нас, конечно, не похожим. На самом деле, он действовал совершенно логично - и мы обычно действуем по той же самой логике. Если на нас сваливается большое богатство, то логика подсказывает: чтобы оно оставалось большим, его как раз не надо раздавать! Каким бы большим ни было большое ни было, если его расточать - оно становится меньше. Вот логика мира сего, здоровая, житейская и в меру простая. По ней мы обычно и поступаем и носимся со своей благодатью как с писаной торбой (что бы это ни было), боясь ее рассыпать. Заимодавец немилосерден, но не глуп. Повелитель любого из земных царств его бы не осудил, ибо всякий царь ведет себя так же и смысл всякого царствования в том, чтобы не уступить врагу ни пяди земли. Всякого - но не Небесного. Только в этом Царстве деньги обладают свойством расти по мере расточения их, и население только этого Царства растет по мере того, как уходят из него во все концы земли проповедники. Здесь действует иная логика - логика милосердия, которое не только прощает зло, но и дает прощенному добро в тысячу раз более весомое, чем прощеное зло. И так апостол Петр получает не только ответ на свой вопрос, но и поучение о том, как быть апостолом: ибо само пришествие Христа в мир есть прощение мира, и благовестие об этом пришествии и Царстве Божием есть возвещение щедрого и неисчетного Божьего милосердия, величины не отрицательный, а глубоко положительной. Не просто "обнуление" всех обид, установление какой-то стартовой линии, шанс заново попробовать жить с Богом возвещено Евангелием, а дар огромного богатства любви и милосердия. Притча кончается угрожающе: "Государь отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга. Так и Отец Мой небесный поступит с вами если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему прегрешений его". Вот еще один образ ада: ад есть попытка отдать Богу то, что Бог просил отдать людям. Попытка безнадежная так же, как попытка найти триста тонн серебра в пустом кармане - значит, мучение с отдачею будет вечным, тем более что должника не отпускают на заработки, а сажают в тюрьму. Самое, в определенном смысле, страшное в том, что, став подлинно человеком, включившись в раздаяние Божьего богатства, мы как раз и начинаем подвергаться опасности вечных мучений. Ведь в притче речь идет о служителях - о визирях, о высших чинах государства - то есть, о христианах, точнее даже - об апостолах (и говорится она апостолу), о костяке Церкви. Ведь должник царя не закопал полученные таланты в землю, а роздал - недаром у него не оказалось наличности. За это Царь не ругал его, а - если мы вспомним притчу о зарытом таланте - похвалил. Немилосердный заимодавец - христианин из лучших. И все его достоинства сведены на нет одним простым жестом: он "схватив, душил" своего должника. И каждый из проповедников, учителей, раздаятелей благодати - словом или делом мы раздаем, неважно - когда требует хотя бы малейшей благодарности (денежной, эмоциональной, какой угодно) в ответ на благодать, тем самым вцепляется в глотку должнику и обесценивает весь свой успех. Издалека кажется, что эта притча описывает мир, где только дурак и лодырь не получит спасения. Вблизи оказывается, что Царство Божие берется усилием, через преодоление весьма по-своему умного и логичного "разума греха". И нужно сделать еще один шаг, и оказаться не вдали и не вблизи, а внутри это мира - внутри Царства Божьего - чтобы уже не понять, а поднять одновременно тяжелую и необременяющую, расточаемую и неоскудевающую, горящую и неопаляющую благодать Духа Святого, приводящего к Сыну Царя Небесного, Спасителю Иисусу Христу и Его Отцу. Аминь. Видимо, проповедь 1991-2 гг. "Нормальный" должник ненавидит кредитора. В самом деле, он ведь расстался с деньгами, почему теперь он на них притязает? Чужие деньги усыновляются быстрее чужих детей. Все претензии к Богу - из искреннего непонимания: ну, да, Творец, ну и что? Неприлично об этом все время напоминать... * * * «Тогда» – это после слов о том, что молитва двух или трёх согласных между собой людей всесильна. Пётр сразу видит, что имеет в виду Иисус, соответственно, указывает на слабое место концепции: где их взять-та, двоих согласных между собою людей? Где трое русских, там двое стукачей, где трое евреев, там четыре партии,
где двое братьев, там Авель и Каин — в лучшем случае, а в худшем — старший Ульянов и младший Ульянов. Человеку естественно ссориться с человеком, – во всяком случае, человеку, каким мы его знаем. Причём, как заметил один из героев Толстого, плохие люди легче объединяются. Понятно — у них планка ожиданий занижена. Как говорил Ульянов-младший, хоть с чёртом… Иисус не начинает убеждать Петра, что люди не так плохи, как кажется. Да, г…о. По сто раз на день предадут (в лучшем случае) или будут пытаться тобой манипулировать (худший случай). Человеку естественно предавать — в том числе, тебе. Поэтому ты и спрашиваешь, прощать или нет. Непрощение есть суть предательства. Ты, не могущий простить, и есть естественнейший предатель. А мёрзнуть от мороза человеку естественно? Судя по описанию грехопадения — нет. Адам и Ева утеплились только после. А чихать, сутулиться, терять зубы, умирать — естественно? А естественно присваивать себе власть определять, что естественно, а что нет? Красные ботинки — естественно, презерватив — противоестественно. Переливание крови — естественно, клонирование — противоестественно. Война и смертная казнь — естественно, аборт — противоестественно. Прощать — это антиаборт, но всё прощать — противоестественно. Ведь в норме не может быть того, что требует прощения (греха), следовательно, не может быть и прощения. Протирать очки — не естественно, потому что очки — не естественно, они не родятся с человеком, а создаются искусственно. Противоестественность испрашивания прощения и прощения человек интуитивно знает с момента рождения и до момента, когда начинает воспитывать других. Пока человека воспитывают другие — то есть, в детстве — это интуитивное знание сохраняется. Что, кто-нибудь в детстве просил прощения и не чувствовал, что делает нечто глупое и ненатуральное? Мы ещё себя винили — мол, я плохой — а чего винить? Мы хорошие, поэтому и не должны просить прощения. Но прощать — ещё более противоестественно, чем просить прощения. Всё равно, что стричь ногти взрослому человеку. Бррр… Вот почему Господь советует прощать как можно скорее. Неприятную работу надо делать в первую очередь, промедление делает её ещё более неприятной. Интуитивно-то мы стараемся оттянуть неприятное на подольше. Авось что-нибудь произойдёт, что вообще можно будет ничего не делать. Он умрёт, я умру… Правда, у верующего тут грозное предупреждение с воскресением — мол, не отвертишься. Самый распространённый выход — имитировать смерть под лозунгом «Время — лучший хилер». «Время» тут псевдоним смерти, склероз — агонии. Пройдет десять лет, встретим друг друга и, если вспомним, что было какое-то недоразумение, простим и будем опять вместо пиво пить. «Естественным образом» всё затянется. Надо подождать — рассосётся. Иисус с этим решительно не согласен. Ближайшая причина понятна: промедление создаёт шрам. Где шрам, там ничего не растёт, утрачена способность быть живым. Мёртвая зона, хотя и гладкая. Рана затянулась, но жизни стало меньше. Поэтому — если с кем-то в ссоре, то прежде молитвы Богу иди и примирись. Ужас — мы оказываемся в заложниках у другого. Нам задано противоестественное — прощать, когда у нас ещё нет желания и возможности простить. Что ж, противоестественность прощения предваряет противоестественность воскресения. Мы входим в огромное море бесконечности и, когда прощаем, словно пробуем воду ногой, и это малоприятно, но всё же лучше, чем проваляться вечность на раскалённой сковородке пляжа. * НЕ СУДИТЕЕсли бы я был женщиной, то, наверное, представлял бы себе ад как вечные родовые муки. Не просто больно, но еще и бесплодно больно. Бесконечная бесплодность. Лучше уж норушку родить. Самое страшное в человеческом суде - когда он нескончаемый. Юридические-то суды в этом отношении просто рай. Вынесли приговор, вывели из зала, из жизни, из памяти. Может даже и посылочка от благотворителей обломиться. А так - чувство мести удовлетворено, граждане довольные расходятся по домам. Только "не судите" - это про совсем другие суды. Это ад ежедневного суда, когда приговор вынесен раньше судебного разбирательства. Сперва "виновен", потом сладострастное описание того, в чем виновен, какие доказательства, почему нельзя помиловать и так до бесконечности. У такого "суда" нет конца, нет возможности амнистии или помилования, потому что кинопленка жизни крутится в обратном направлении. Память такого "судьи" бесконечно углубляется в прошлое, пытаясь найти новые подтверждения правильности приговора. Но это не прошлое "преступника" - это прошлое своей злости, досады, раздражительности. Прощение, соответственно, запускает пленку в правильном направлении. Прощение не слепо и не глупо, оно знает вину того, кого хочет простить. Но эта вина - до приговора, приговор кладет конец перечислению вин и открывает начало совершенно другой истории, истории прощения. Это может быть долгая история, но это долгота милости, не зла. Так и вся Вселенная - у нее было начало и нет конца. В отличие от зла, у которого конец есть и очень жесткий и, по меркам веры, близкий, а вот начала не было вообще. Не потому что зло безначально, а потому что зло лишь паразитирует на чужих началах. |
