Мф 25.40. И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне.

№138 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Слово о некоем игумене, его же искуси Христос во образе нищаго.

Чем страшен Страшный суд? Тем, что он - не уголовный, а гражданский, по иску не Христа, а людей. Смертная казнь нам не грозит, лишение свободы не грозит - будем вечно жить в тошнотворно-полной свободе, вечно мучаться - и не от сковородок, а от бесцельности свободы. От нас отвернется наш ближний, которому не досталось хлеба и любви, а с ним отвернется и Бог. Правда, и предотвратить печальный исход можно, не карабкаясь на Синай или Сион, а открывая Бога в ближнем. Для этого вовсе не нужно насиловать себя, выискивая в ближнем приятные себе качества, выискивая в уроде красоту, выискивая в злом добрые черточки, или что-либо еще - ведь Бог не в красоте, не в добре, не в приятности; Бог есть Дух. Это не так трудно: ведь и путь к Богу начинается (тут правда атеизма) с беспокойства о человеке, о себе среди людей. Только это не означает (и тут неправда атеизма), что Бог - бегство от людей. Прямо наоборот: бегство к людям есть бегство от ада - и в Рай.

Мы читаем Евангелие и удивляемся: как можно звать священника "отец"? Господь ясно сказал: Отец один, на небе. Удивление пропадает у тех, у кого есть опыт рождения в Духе Святом, потому что всегда есть кто-то, через кого рождает нас к вечной жизни Дух, кто-то, кто помог прийти, войти, или не отойти.

Поразительно не то, что мы называем друг друга отцами, хотя и морщимся при этом. Поразительно, что мы совершенно спокойно зовем друг друга братьями и сестрами, не удивляясь и не морщаясь. Поразительно, потому что называть старшего по Духу отцом основания есть, и они не от нас зависят, - а вот называть людей братьями и сестрами оснований у нас нет никаких, кроме, разве что, самых ничтожных - биологических. Все мы братья по Адаму и Еве, и что же это за каиново кровопролитное родство! Что, может братская любовь между нами? Тогда бы давно Церковь одним видом этой любви завоевала бы весь мир! Между нами - склоки, склоки и склоки. Между нами отчужденность такого накала, что мы даже друзьями называться не имеем права. А туда же - "братья и сестры!"... Тамбовский волк нам брат! Человек человеку. Человек Богу - волк.

Самое большее, на что мы имеем право - именоваться "ближними". Чем ближе, тем враждебнее. Тем больше не любим друг друга, чем ближе друг к другу - хотя бы и в храме Божием. А если мы пытаемся вести себя как братья и сестры - до чего недружелюбное семейство получается из нас.

И вот, в рассказе о Страшном Суде - не в притче, а именно в рассказе, почти что в репортаже! - Господь Иисус вдруг употребляет совершенно неожиданное и дерзкое: "братья Мои меньшие". Не "ближних" кормили святые, не "единоверцев" поили, не "друзей" навещали в тюрьме, а - братьев Господних.

Христос "не стыдится называть их [то есть, нас] братиями"", - говорит апостол Павел (Евр 2 11). Говорит, зная, что стыдиться есть чего. Иисус не стыдится называть нас братиями только потому, что любит нас, пострадал за нас и освятил нас, потому, что "Освящающий и освящаемые, все - от Единого" (там же). Мы с Иисусом братья не благодаря Его связи с человеческим родом - генеалогии евангельские совсем о другом. Наше родство - не по Адаму и Еве, а родство в Боге Едином. По Адаму мы распяли Иисуса, по Боге стали братьями во Христе. Только в Христе мы получаем право называть друг друга братьями. Только в Христе научаемся быть братьями и сестрами, хотя от природы умения и любви такой не имеем. Только в Христе получаем силы творить братьям и сестрам своим любовь. И поэтому рассказ Господа о Страшном Суде - не разрешение: будьте нехристианами, только любите братьев; а мягкое, но беспрекословное научение: только во Мне возможна братская любовь.

В Евангелии Иисус редко говорит о Своей божественности хотя бы косвенно. Но здесь Он проговорился. Он назвал нас не просто братьями, но - братьями меньшими. Проговорился на удивление мягко, почти незаметно, невероятно нежно. Ведь мы действительно моложе его - на все время существования мира. Он старше нас, ибо рожден прежде начала всех веков.

Трудно быть старшим братом! Человеку это невозможно. Мы сами обличили себя, употребив замечательный евангельский оборот для обозначения животных. Сколько статей и разделов в газетах трактуют о собаках и кошках под игривым титулом: "О братьях наших меньших". Вот чего стоит наше биологическое братолюбие - младших братьев признали в собаках. И не случайно человекобожие сталинизма обличал Орвелл, в воображаемом мире которого главу государства все звали Старшим Братом. Мы готовы самих себя признать собаками в своре у Старшего Брата, пусть он ездит на нас и бьет нас - лишь бы кормил. Но, конечно, в глубине души каждый хотел бы сам быть Старшим Братом и ездить на других. И даже лучший из старших братьев - старший брат из евангельской притчи о блудном сыне, символ самого Израиля - какой же он завистливый и трусливый хам.

Один у нас Отец, один у нас и старший брат - Господь Иисус Христос. Он любит нас подлинно братской, бескорыстной, деятельной любовью, не требуя ничего взамен, не завидуя, не помня зла. Он любит каждого из нас так, как если бы не было у Него других братьев и сестер, как если бы каждый из нас был тем самым Адамом или Евою, как будто каждый из нас - все человечество. Он любит нас как единственных, и эта любовь Его открывает нам множество братьев во Христе, приводя в объятия Отца силою Духа. Аминь.

Проповедь 1992 г.

Эгоизм склонен Страшный суд понимать как суд над одним, над каждым. Все по очереди подходим и судимся. Лучше всего это выразил Уэллс в новелле, где каждый по очереди оказывается на огромной Божьей ладони, ангелы зачитывают грехи человека, и тот стыда бегает-бегает и, в конце концов, укрывается в рукаве Божием. Это вполне языческое, древнеегипетское представление о загробной жизни. Ради спасения на таком, индивидуалистическом суде, можно и жену любимую с собой в гроб уволочь, и взятку жрецу дать...

Страшный суд страшен не тем, что я, маленький такой, и - Бог, такой большой, а тем, что Бог - один - судит всё человечество разом. Оценивается не отдельный элемент, а связность элементов, то, что Владимир Соловьёв назвал "всеединство". Страшный суд страшен тем, что судит меня всё человечество - и давно умершие люди, и люди, которые родятся, когда уже и память о моей стране исчезнет. Я отвечаю перед Рамзесом Великим и Базишуаном Пупкиджеймом с колонии на Бетельгейзе. Они, конечно, тоже отвечают передо мной, но бартер, взаимное погашение долгов тут невозможны. Отпадение от Бога человека есть распад не Бога, а человечества. Вершина нашего совершенства в том, чтобы не соединяться со злым, с нечестивым - но эта вершина с точки зрения Бога есть плоское место, довольно пустое. Человек создан совсем для другой вершины, острие которой точечнее пика Коммунизма, но на этом острие - миллиарды, и им не тесно. Не тесно, но связь - плотнейшая. Отсюда парадокс апостола Павла: я свободен и могу есть, что угодно - но именно поэтому я не буду есть того, что неугодно моему ближнему. Это не зависимость от чужого эгоизма, это свобода от своего эгоизма. Разница - в Боге. Он среди нас - мы свободны, как бы ни теснились. Его нет среди нас - мы задыхаемся. Страшный суд вспоминается в преддверии Великого поста не случайно: пост вовсе не эгоистичен, это отказ от еды ради другого, а не ради самосовершенствования. В "Учении двенадцати апостолов" слова Иисуса о любви к врагам переданы как "поститесь за врагов". Потому что и враг - человек, который на Страшном суде будет с Судией против нас. И что перевесит: Божие милосердие или человечья справедливость? Пост - это не съесть, чтобы накормить. Не накормил голодного - всё, в геенну, на вечный пост ради самого себя. Можно не есть - нельзя не кормить. Можно молчать - нельзя не говорить слов любви. А мы что делаем? Мы словами высокомерия, ненависти, приговорами превращаем ближних в меньших. Мы сажаем других в тюрьму - вот, "дорогая, я уменьшил детей". Нет, говорит Господь - марш в тюрьму к тем, кого ты уменьшил, посмотрим, сможет ли твоё величество пролезть сквозь глазок в камере. И без нас людей уменьшают болезни, старость, голод - а мы от себя добавляем.

С точки зрения биологии, самое страшное для человечества - что нас много. Мы скучены, болезнь, которая в древности уничтожила бы крошечное племя, теперь может уничтожить всё человечество. С точки зрения Бога - и людей - это не скученность, это человечность, это встреча и единство, общение и взаимовозрастание. Жизнь - не фонтан, который бьёт в небо, а вокруг него решётка, чтобы никто не подошёл. Наоборот: пусть все могут подойти. Конечно, выпьют быстро, запачкают. Так поэтому мы и ищем источник воды - идём на запах Бога, потому что пересохло внутри, и мы находим и принимаем Его тут, чтобы раздать там.

Проповедь 1774, 2012 г.