Мф 27, 46 а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?

Мк. 15, 34 В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои! Элои! ламма савахфани? - что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?

№162 по согласованию - Стих предыдущий - последующий.

Библеист П.Миннер (Pauk Minear, 40-177): Матфей подчеркивает, что Иисус был "оставлен", но он же подчеркивает и то, как Отец отозвался на смерть Сына: последствия поистине грандиозные, это космический мрак, творение света, отверзается святилище и гробы. Краски положены резче, чем в других Евангелиях, и "оставленность" тут не означает ни в коей мере того, что означает она в человеческих отношениях — исчезновения любви.

Мф. 27, 46 воспроизводит предсмертные слова Иисуса, сказанные на арамейском, из Пс. 21,2 (Пс. 21, 2: "Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего"). Он подчеркивает, что свидетели этого крика (может быть, и не солдаты) арамейского не знали и решили, что речь идет об Илии. В том же псалме в 11 стихе на арамейском есть слова: "Эли атта", которые говорящие по-арамейски могли понять как "Илия идет" - откуда и реплика в Мф. 27, 49 (Мк. 15, 36).

Матфей переводит возглас Иисуса на греческий, Марк сперва показывает, как звучали слова на арамейском: "Элахи, Элахи, льма швактани!". Лука приводит другие слова, более благочестивые "В руки Твои предаю дух мой" - правда, можно допустить, что именно эти слова Матфей принял за "громкий крик" (27, 50). Однако, представим на секунду, что Лука выдумал последние слова Иисуса, потому что ему было важно передать ощущение, результат, а не фактуру. А если и Матфей с Марком - или их общий предшественник - придумали и вставили? Чудо Евангелия не в том, что этого допустить нельзя, а в том, что это допущение не отменяет факта - Иисус умер, но лишь напоминает: смерть Иисуса важнее всего, что её сопровождало, важнее даже Его последних слов. Всё можно забыть, всё можно исказить, выдумать, забыть - кроме смерти. В первые часы, в первые дни после смерти любого человека близким кажется очень важным, как он умирал: мучался или тихо, был в сознании или в беспамятстве. Потом всё это забывается, как забывается, в сущности, и вся биография. Курил, любил читать бульварные романы или, напротив, сплошь аскетические поучения, - да какая разница! Смерть не перечёркивает жизнь, но, словно занавес, отдёргивает всё то, что казалось таким важным друзьям, ученикам, последователям... Здесь и сейчас важно, что Иисус умер - не выжил, не сбежал, не был подменён, а умер. И - воскрес. Он мог перед смертью цитировать таблицу умножения, всё равно Его смерть - не наша смерть.

Очень распространено толкование, согласно которому Иисус, в Своём отчаянии произнося слова древнего гимна, отождествил Себя с людьми в их богооставленности. Помилуйте, да какая такая наша богооставленность?! Если перечитать этот 21 псалом, так там - кроме этой первой строчки - никакого отчаяния нет, а есть фигура речи, низкий поэтический старт - голову в песок, ж..у к небу, ах-я-бедный-несчастный, но ужо Господь за меня отомстит и будет такой голливудский конец, что по усам текло и в рот попало. Не о том, что Бог оставил, печалуется человек, а о том, что остался он без власти, без богатства, без почёта - а Бог постольку-поскольку, коли уж считаем Его подателем всех этих благ, но не Сам Бог...

Не с чем Христу отождествляться, вот в чём кошмар. Больше всех кричали о том, что в горе разуверились в Боге, - не веровавшие и до горя. Мы не знаем, что происходило в душе Спасителя, но мы точно знаем, что в наших душах ничего близкого по силе не происходит. Как и стражники, мы вновь и вновь принимаем созвучие за совпадение. Его богооставленность - не наша богооставленность, отчаяние Иисуса - не наше отчаяние, и смерть Его - не наша смерть. Поэтому они и спасают нас, потому что подныривают глубже нас и выносят к небу.