ПИСЬМА ПЛИНИЯ МЛАДШЕГО

К оглавлению

КНИГА VI

Плиний Тирону1 привет.

Пока я был за Падом2, а ты в Пицене, я меньше скучал без тебя; теперь, когда я в городе, а ты все еще в Пицене, скучаю гораздо больше, потому ли, что сами места, где мы обычно бывали вместе с тобой, живее напоминают тебя, или потому, что тоскуешь по отсутствующим особенно остро, если они недалеко: чем ближе осуществление надежды, тем нетерпеливее ждешь. Что бы ни было причиной, избавь меня от этой муки.

(2) Приезжай, или я вернусь туда, откуда безрассудно уехал, - вернусь, хотя бы ради того, чтобы узнать, будешь ли ты, оставшись без меня в Риме, посылать мне подобные же письма. Будь здоров.

Плиний Арриану1 привет.

Мне иногда в суде не хватает М. Регула2 - тосковать о нем - я не тоскую. Почему же не хватает? (2) Он уважал свою профессию; ему было страшно, он бледнел, писал свои речи3, хотя заучить их на память и не мог. Не только чрезвычайное суеверие, но и великое уважение к своему делу заставляло его обводить краской то правый глаз, то левый (правый, если он защищал истца, левый, если ответчика), переносить белую мушку то на одну бровь, то на другую; постоянно совещаться с гаруспиками об исходе дела4. (3) Тем, кто выступал вместе с ним, было очень приятно, что он просил не ограничивать времени5, что приглашал слушателей. Как приятно говорить сколько хочешь, навлекая не на себя досаду, а на другого, и говорить, словно застигнутый в чужой аудитории!

(4) Как бы то ни было, но Регул хорошо сделал, что умер; лучше бы, если бы раньше. Сейчас он, правда, жил бы, не причиняя зла обществу, при этом принцепсе6 ему не было бы возможности вредить. (5) Поэтому можно иногда пожалеть о нем. После его смерти участился и вошел в силу обычай просить и давать две или одну клепсидру, а иногда даже полклепсидры7. Адвокаты предпочитают покончить с делом, а не вести его; судьи - положить ему конец, а не судить. Какая небрежность, какая лень, какое пренебрежение к обработанной речи, к опасности подзащитных! (6) Мы умнее наших предков, мы справедливее самих законов, щедро предоставлявших и часы и дни отсрочки! они были тупыми тугодумами, мы яснее говорим, быстрее соображаем, совестливее судим - мы, за несколько клепсидр проворачивающие дела, которые они разбирали бы несколько дней! о Регул! ты своим тщеславием добивался у всех того, что очень немногие предоставляют честным людям.

(7) Я всякий раз, когда бываю судьей (я чаще судья, чем адвокат), соглашаюсь на испрошенное число клепсидр, как бы много их ни просили: (8) я считаю опрометчивым гадать об объеме дела, которое не прослушано, и, не зная, как оно велико, ограничивать время для его обсуждения, тем более, что первой своей обязанностью судья должен считать терпение, и справедливый суд его требует. - Но ведь говорят лишнее! - Лучше сказать лишнее, чем не сказать необходимого. (9) А потом судить о том, что лишнее, ты можешь, только прослушав все. Об этом, впрочем, как и о множестве недостатков в государстве, поговорим лично. Ты по своей любви к общественному благу стремишься поправить то, что уже трудно сделать хорошим.

(10) Теперь обратимся к нашим домашним делам. У тебя все хорошо? у меня ничего нового, да мне и прочные блага приятней и неудобства, к которым я привык, легче. Будь здоров.

Плиний Веру 1 привет.

Благодарю, что ты взял на себя уход за именьицем, которое я подарил своей кормилице. Когда я дарил его, оно стоило сто тысяч; потом доход с него стал уменьшаться, и цена его упала; твоей заботой она восстановится2. (2) Ты только помни, что я поручаю тебе не деревья и землю (хотя, конечно, и их), но свой подарок: сделать его как можно доходнее не менее важно для получившей, чем для меня, давшего. Будь здоров.

Плиний Кальпурнии1 привет.

Никогда я так не жаловался на свои занятия 2, которые не позволили мне ни сопровождать тебя в Кампанию, куда ты уехала поправить свое здоровье, ни сразу же за тобой последовать. (2) А сейчас мне особенно хочется быть с тобой, воочию убедиться, прибыло ли у тебя сил, пополнела ли ты, хорошо ли переносишь прелесть уединения и роскошное изобилие этого края3.

(3) Я беспокоился бы и скучал о тебе и здоровой: ничего не знать о той, кого так горячо любишь, и беспокойно и тоскливо. (4) А теперь, когда тебя и нет, и ты нездорова, я замучен неизвестностью и всякими страхами. Я всего боюсь; чего только не представляю; и, по свойству беспокойных людей, чаще всего воображаю то, чего больше всего опасаюсь. (5) Настоятельно прошу тебя, избавь меня от этого страха: пиши ежедневно одно - даже два письма. Я успокоюсь, читая; а прочитавши, опять стану бояться. Будь здорова.

Плиний Урсу1 привет.

Я писал, что Варену разрешили вызвать свидетелей; большинству это показалось справедливым, некоторым нет, и отстаивали они свое мнение упорно, особенно Лициний Непот, который в следующее заседание сената, когда речь шла о совсем других делах, стал рассуждать о последнем сенатском постановлении и пересматривать уже законченное дело 2. (2) Он еще добавил, что надо просить консулов обратиться к сенату (как это было с законом о незаконном соискании магистратур), не угодно ли на будущее время добавить к закону о вымогательстве, что право производить расследование и опрашивать свидетелей принадлежит как обвинителям, так и подсудимым3. (3) Некоторым эта речь не понравилась; ее сочли несвоевременной и запоздалой: Непот, упустив время для возражений, критиковал решение уже принятое, тогда как он мог внести к нему поправки. (4) Ювентий Цельз, претор4, накинулся на него резко, упрекая будто бы в "желании исправлять сенат". Непот ответил, Цельз в свою очередь - оба не удержались от оскорблений.

(5) Я не буду передавать слов, слышать которые от них обоих мне было больно. И тем неприятнее было поведение некоторых из нас, горя желанием все услышать, они перебегали от Цельза к Непоту (смотря по тому, кто говорил) и то подстрекали и распаляли их, то примиряли и успокаивали (так по крайней мере казалось). И, словно на каком-то зрелище, желали, чаще одному, но иногда и обоим, благосклонности цезаря5.

(6) Мне же особенно горько, что их выступления, как оказалось, были подготовлены: Цельз отвечал Непоту по написанному, а Цельзу Непот, глядя в таблички. (7) Такова болтливость друзей; люди, готовые переругаться, знали о намерениях друг друга, словно заранее сговорившись. Будь здоров.

Плиний Фундану 1 привет.

Если я когда-либо горячо хотел твоего присутствия в Риме, так это сейчас. Приезжай пожалуйста: я нуждаюсь в товарище, который разделит мои желания, труды, беспокойство. Юлий Назон добивается магистратуры2, добивается вместе со многими и порядочными людьми, победить которых и славно и трудно3. (2) То обнадеживаю себя, то начинаю бояться и, вовсе не чувствуя себя консуляром, кажусь себе опять кандидатом на каждую из пройденных мною должностей.

(3) Он заслуживает эту заботу давней ко мне любовью. Моя дружба с ним не продолжение дружбы с его отцом (ее не могло быть по моему возрасту): в моей ранней юности, очень его расхваливая, указывали мне его отца. Он очень любил не только литературу, но и людей, ей преданных, и почти ежедневно приходил послушать Квинтилиана и Никиту Сацердота, которых посещал и я4. Был это человек известный, исполненный чувства своего достоинства; память о нем должна быть на пользу сыну. (4) Сейчас, однако, в сенате многие его не знали, многие и знали, но помнят только живых. Поэтому, не рассчитывая на отцовскую славу - это для сына великая честь, но поддержка слабая, - он сам, собственными усилиями должен пробить себе дорогу. (5) Он всегда, словно в предвидении этого времени, усердно этим и занимался: приобретал себе новых друзей, не забывал старых5. А меня он избрал образцом и полюбил с тех пор, как стал опираться на собственные суждения. (6) Он присутствует на моих выступлениях в суде и волнуется за меня; сидит на моих рецитациях; при самом зарождении моих маленьких произведений 6 он тут - сейчас один, раньше с братом, недавно утраченным7. Я беру на себя его обязанности, я должен заступить его место. (7) И я печалюсь о нем, рано похищенном жестокой смертью, и о Назоне, лишенном помощи доброго брата и оставленном на одних друзей.

(8) Поэтому я очень прошу тебя, приезжай, присоедини к моему голосу твой. Мне очень важно показаться и походить с тобой; твой авторитет так велик, что, думаю, от твоего присутствия мой окажется действительнее даже у моих друзей. Оборви то, что, может быть, тебя задерживает: этого требуют мое время (оно мое сейчас), верность, мое достоинство, наконец, я поддерживаю кандидата; известно, что я его поддерживаю; я хожу по людям и прошу их, я в опасности. Коротко говоря, если Назон получит искомое - честь ему; если нет - провал почувствую я. Будь здоров.

Плиний Кальпурнии1 привет.

Ты пишешь, что очень тоскуешь без меня и единственное для тебя утешение обнимать вместо меня мои книги и часто даже класть их на мое место. (2) Я радуюсь, что тебе не хватает меня; радуюсь, что ты успокаиваешь себя таким лечением. Я же письма твои читаю и перечитываю; все время беру их как новые. (3) И тем сильнее разгорается тоска по тебе: если так сладостны твои письма, то сколько же радости в твоей беседе! Посылай письма как можно чаще: я счастлив ими до боли. Будь здорова.

Плиний Приску 1 привет.

Атилия Кресцента2 ты знаешь и любишь. Кто из людей особенно уважаемых не знает и не любит его? он мне дорог - не так, как большинству, а чрезвычайно. (2) Расстояние между нашими городами - один день пути; мы полюбили друг друга с ранней юности: это любовь самая горячая. Время и рассудительная оценка ее не охладили, но усилили. Это знают люди, близко нас обоих наблюдающие. И он всюду хвалится моей дружбой, и я громко заявляю, как мне дороги его скромность, покой3, безопасность. (3) Однажды, когда он опасался, что его оскорбит кандидат в народные трибуны, и сказал мне об этом, я ответил ????? ???? ??????1*. [1* никто, пока я жив.] К чему все это? Чтобы ты знал: пока я цел, обиды Атилию не будет. (4) И опять ты скажешь: "к чему это?" Ему был должен Валерий Вар, наследником которого наш Максим4. Я его люблю, но ты к нему ближе. Я и прошу и даже по праву дружбы требую: позаботься, чтобы мой Атилий получил сполна не только свои деньги, но и проценты за многие годы5. Он не прикоснется к чужому, но свое бережет; в выгодных предприятиях не участвует, и доходная статья у него одна: собственная бережливость. (6) Литературой он занимается много, но только ради удовольствия и славы. Для него тяжела малейшая потеря, потому что восполнить ее еще тяжелее.

(7) Избавь его, избавь меня от этого беспокойства! Дай мне спокойно наслаждаться прелестью его беседы! я не могу видеть печальным человека, чье светлое настроение исцеляло мою печаль. (8) Ты знаешь его остроты; постарайся, чтобы они не стали от обиды желчными и горькими. О силе чувства у него, обиженного, суди по силе его любви: великий и свободный дух не перенесет оскорбления и убытка. (9) Пусть даже и перенесет: я буду считать моим убыток, моим оскорбление - и буду разгневан не так, как за себя, то есть сильнее.

Зачем, однако, эти заявления, своего рода угрозы? лучше поступать, как я и начал: настоятельно прошу тебя, постарайся; пусть он не подумает (больше всего боюсь этого), что мне до него нет дела, а я - что тебе до меня. Ты, конечно, постараешься, если так же озабочен мною, как я им. Будь здоров.

Плиний Тациту привет.

Ты рекомендуешь мне как кандидата Юлия Назона 1. Мне Назона? Почему не меня самого? Прощаю все же тебя. Именно его я рекомендовал бы тебе, если бы ты был в Риме, а я отсутствовал. В этих хлопотах все кажется необходимым. Думаю, однако, что тебе надо обращаться с просьбою к другим; я же буду тебе прислужником, участником. Будь здоров.

Плиний Альбину 1 привет.

Я приехал в усадьбу моей тещи около Альсия2, принадлежавшую раньше Руфу Вергинию 3; печаль и тоску об этом прекрасном человеке разбудило во мне само это место, уединение которого он любил и которое называл "гнездышком своей старости". (2) Куда бы я ни шел, его искала моя душа, его искали мои глаза. Я захотел посмотреть на его памятник, и горько мне стало от того, что я увидел. (3) Памятник до сих пор не окончен, и не потому, что сделать это было трудно: работы там не то, что немного, а совсем мало. Нерадив человек, которому поручено было об этом позаботиться4. Негодование и жалость охватили меня: прошло десять лет после его смерти - и над его заброшенными останками ни надписи, ни имени, а ведь слава его обошла весь мир. (4) А он сам предусмотрительно поручил, чтобы о его дивном, бессмертном поступке было написано в стихах:

Здесь покоится Руф; когда прогнали Виндекса 5,

Власть он не взял себе: родине отдал ее.

(5) Так редки верные друзья, так быстро забываем мы умерших, что сами должны строить себе усыпальницу и на себя брать все обязанности наследников. (6) Кто не побоится того, что случилось с Вергинием? Возмутительнее и известнее делает обиду, нанесенную Вергинию, его слава. Будь здоров.

Плиний Максиму1 привет.

Какой радостный день! Я был приглашен в совет префектом города 2 и слушал очень даровитых и много обещавших юношей, Фуска Салинатора и Уммидия Квадрата3, выступавших защитниками обеих сторон. Отличная пара, и не только для нашего времени; они будут украшением литературы. (2) Изумительная честность, разумная твердость, пристойный вид, прекрасная латинская речь, мужественный голос, большой талант и такой же здравый смысл свойственны обоим4. Каждое из этих качеств доставляло мне удовольствие, и между прочим и то, что они смотрели на меня как на руководителя, как на учителя, и слушателям казалось, что они соревнуются со мной и идут по моим следам... (3) Какой (повторяю) радостный день! Мне надо отметить его белым-белым камешком. Какая радость для общества видеть знатных юношей, ищущих прославить себя работой и занятиями5! (4) Чего мне еще хотеть? Идущие прямым путем ставят меня образцом. Молю богов, да радуюсь всегда этой радостью; и у них - ты свидетель - прошу: пусть все, кто так высоко меня ценит, стремится меня превзойти. Будь здоров.

Плиний Фабату 1, тестю, привет.

Ты никак не должен так нерешительно рекомендовать мне тех, о ком, по-твоему, следует позаботиться. И тебе приличествует помогать многим, а мне делить твои заботы. (2) Я сделаю для Биттия Приска2 все, что могу, тем более на своей арене, т. е. у центумвиров.

(3) Ты велишь мне забыть о письме, которое, как ты говоришь, ты писал "с открытым сердцем" 3; но нет ни одного, которое я вспоминал бы с большим удовольствием. Читая его, я с особенной силой почувствовал, как ты любишь меня: ты ведь обошелся со мной так, как ты привык со своим сыном. (4) Не скрою, оно было для меня тем приятнее, что у меня оказались все основания ревностно заниматься делом, которое ты хотел поручить мне. (5) Поэтому настоятельно прошу тебя: всякий раз, когда я покажусь тебе небрежным и ленивым (я говорю: "покажусь": небрежным и ленивым я никогда не буду), брани меня так же откровенно: я пойму, что эта брань от большой любви, и ты порадуешься, что я ее не заслужил. Будь здоров.

Плиний Урсу1 привет.

Видал ты такого многострадального умученного человека, как мой Варен? то, чего он добился с величайшим напряжением, ему приходится отстаивать и как будто вновь испрашивать.

(2) Вифинцы осмелились перед консулами накинуться на сенатское постановление, желая лишить его силы, и даже пошли с обвинениями к принцепсу. Он отправил их обратно в сенат, но они не угомонились2. Клавдий Капитон3 говорил скорее нахально, чем настойчиво, как и подобает человеку, порочащему в сенате сенатское постановление. Ему ответил Фронтон Катий4 веско и твердо. (3) Сенат действовал удивительно: те, кто раньше отказывали Варену в его просьбе, постановили, после того, как она была уже удовлетворена, удовлетворить ее. (4) Каждому дозволено не соглашаться, пока дело не рассмотрено; по рассмотрении его все должны подчиниться решению большинства5. (5) Ацилий Руф и с ним семь или восемь человек - нет, семь - упорно стояли на своем прежнем решении. В этой маленькой кучке были люди, чье скоропреходящее строгое достоинство, вернее игра в него, вызвало смех.

(6) Ты оцени, какая борьба ждет меня в этой войне, если ее предваряли такие споры. Будь здоров.

Плиний Маврику1 привет.

Ты настоятельно приглашаешь меня в поместье под Формиями2. Я приеду, но с условием, что ты не будешь ничем стеснять себя; об этом же договариваюсь и для себя. Мне нужны не море и побережье, а ты, досуг и свобода. Иначе лучше оставаться в городе. (2) Приходится ведь все делать или по чужой воле или по своей собственной, а у меня характер такой: все или ничего. Будь здоров.

Плиний Роману1 привет.

Тебя не было при этом замечательном случае, да и меня тоже, но меня встретили свежей новостью. Пассен Павел2, известный римский всадник, человек, главное, образованный, пишет элегии; это у него в роду: он земляк Проперция и даже относит Проперция к своим предкам. (2) Собираясь читать, он обратился к Приску 3: "Приск, прикажешь" ... на это Яволен Приск (он присутствовал как ближайший друг Павла): "я ничего не приказываю" 4. Представь себе, какой хохот, какие шутки! (3) У Приска с головой вообще не ладно, но он выполняет возложенные на него обязанности, его приглашают в совет, он дает разъяснения по вопросам гражданского права; тем смешнее и приметнее был этот его поступок. (4) Обмолвка Яволена несколько расхолодила аудиторию; те, кто озабочен своей репутацией, должны не только сами быть в здравом уме, но и приглашать здоровых. Будь здоров.

161

Плиний Тациту привет.

Ты просишь описать тебе гибель моего дяди; хочешь точнее передать о нем будущим поколениям. Благодарю; я знаю, что смерть его будет навеки прославлена, если ты расскажешь о ней людям. (2) Он, правда, умер во время катастрофы, уничтожившей прекрасный край с городами и населением их, и это памятное событие сохранит навсегда и его имя; он сам создал много трудов, но твои бессмертные произведения очень продлят память о нем. (3) Я считаю счастливыми людей, которым боги дали или свершить подвиги, достойные записи, или написать книги, достойные чтения; к самым же счастливым тех, кому даровано и то и другое. В числе их будет и мой дядя - благодаря своим книгам и твоим. Тем охотнее берусь я за твое поручение и даже прошу дать его мне.

(4) Дядя был в Мизене и лично командовал флотом2. В девятый день до сентябрьских календ, часов около семи, мать моя показывает ему на облако, необычное по величине и по виду3. (5) Дядя уже погрелся на солнце, облился холодной водой, закусил и лежа занимался; он требует сандалии и поднимается на такое место, откуда лучше всего можно было разглядеть это удивительное явление. Облако (глядевшие издали не могли определить, над какой горой оно возникало; что это был Везувий, признали позже), по своей форме больше всего походило на пинию: (6) вверх поднимался как бы высокий ствол и от него во все стороны расходились как бы ветви. Я думаю, что его выбросило током воздуха, но потом ток ослабел и облако от собственной тяжести стало расходиться в ширину; местами оно было яркого белого цвета, местами в грязных пятнах, словно от земли и пепла, поднятых кверху. (7) Явление это показалось дяде, человеку ученому, значительным и заслуживающим ближайшего ознакомления. Он велит приготовить либурнику4 и предлагает мне, если хочу, ехать вместе с ним. Я ответил, что предпочитаю заниматься; он сам еще раньше дал мне тему для сочинения. (8) Дядя собирался выйти из дому, когда получил письмо от Ректины, жены Тасция5: перепуганная нависшей опасностью (вилла ее лежала под горой, и спастись можно было только морем), она просила дядю вывести ее из этого ужасного положения. (9) Он изменил свой план: и то, что предпринял ученый, закончил человек великой души; он велел вывести квадриремы6 и сам поднялся на корабль, собираясь подать помощь не только Ректине, но и многим другим (это прекрасное побережье было очень заселено). (10) Он спешит туда, откуда другие бегут, держит прямой путь, стремится прямо в опасность и до того свободен от страха, что, уловив любое изменение в очертаниях этого страшного явления, велит отметить и записать его.

(11) На суда уже падал пепел, и чем ближе они подъезжали, тем горячее и гуще; уже куски пемзы и черные обожженные обломки камней, уже внезапно отмель и берег, доступ к которому прегражден обвалом7. Немного поколебавшись, не повернуть ли назад, как уговаривал кормщик, он говорит ему: "смелым в подмогу судьба8: правь к Помпониану". (12) Тот находился в Стабиях9, на противоположном берегу (море вдается в землю, образуя постепенно закругляющуюся, искривленную линию берега). Опасность еще не близкая10 была очевидна и при возрастании оказалась бы рядом. Помпониан погрузил на суда свои вещи, уверенный, что отплывет, если стихнет противный ветер. Дядя прибыл с ним: для него он был благоприятнейшим. Он обнимает струсившего, утешает его, уговаривает; желая ослабить его страх своим спокойствием, велит отнести себя в баню; вымывшись, располагается на ложе и обедает - весело или притворяясь веселым - это одинаково высоко.

(13) Тем временем во многих местах из Везувия широко разлился, взметываясь кверху, огонь, особенно яркий в ночной темноте. Дядя твердил, стараясь успокоить перепуганных людей, что селяне впопыхах забыли погасить огонь и в покинутых усадьбах занялся пожар. Затем он отправился на покой и заснул самым настоящим сном: дыхание у него, человека крупного, вырывалось с тяжелым храпом, и люди, проходившие мимо его комнаты, его храп слышали. (14) Площадка, с которой входили во флигель, была уже так засыпана пеплом и кусками пемзы, что человеку, задержавшемуся в спальне, выйти было бы невозможно. Дядю разбудили, и он присоединился к Помпониану и остальным, уже давно бодрствовавшим. (15) Все советуются, оставаться ли в помещении или выйти на открытое место: от частых и сильных толчков здания шатались; их словно сдвинуло с мест, и они шли туда-сюда и возвращались обратно. (16) Под открытым же небом было страшно от падавших кусков пемзы, хотя легких и пористых; выбрали все-таки последнее, сравнив одну и другую опасность. У дяди один разумный довод возобладал над другим, у остальных один страх над другим страхом. В защиту от падающих камней кладут на головы подушки и привязывают их полотенцами.

(17) По другим местам день11, здесь ночь чернее и плотнее всех ночей, хотя темноту и разгоняли многочисленные факелы и разные огни. Решили выйти на берег и посмотреть вблизи, можно ли выйти в море: оно было по-прежнему бурным и враждебным. (18) Дядя лег на подостланный парус, попросил раз-другой холодной воды и глотнул ее. Огонь и запах серы, возвещающий о приближении огня, обращают других в бегство, а его подымают на ноги. (19) Он встал, опираясь на двух рабов, и тут же упал12, думаю, потому что от густых испарений ему перехватило дыхание и закрыло дыхательное горло: оно у него от природы было слабым, узким и часто побаливало. Когда вернулся дневной свет (на третий день после того, который он видел в последний раз) 13, тело его нашли в полной сохранности, одетым как он был; походил он скорее на спящего, чем на умершего.

(21) Тем временем в Мизене мать и я - но это не имеет никакого отношения к истории, да и ты хотел узнать только о его гибели. Поэтому я кончаю. (22) Добавлю одно: я передал все, при чем присутствовал сам и о чем услыхал почти сразу же, когда хорошо помнят, как все было14. Ты извлечешь главное: одно дело писать письмо, в другое - историю; одно - другу и другое - всем. Будь здоров.

Плиний Реституту1 привет.

Не могу сдержаться, чтобы не излить тебе хоть в письме, раз лично не пришлось, негодования, испытанного мной в аудитории некоего моего друга.

(2) Он читал произведение превосходное. Двое или трое слушателей, которые и себе и еще нескольким казались красноречивыми ораторами, слушая его, уподобились глухонемым; они сидели, не разжимая губ, не шевеля рукой, даже не вставая, хотя бы потому, что устали сидеть2. Откуда такая важность, такое высокоумие? (3) Это вялость, заносчивость, недоброжелательство, а вернее безумие - потратить целый день3 на то, чтобы обидеть и оставить врагом того, к кому пришли, как к близкому другу. (4) Ты сам красноречивее? тем более нечего завидовать: завидует слабейший. Да, наконец, выше ты его, ниже, равен ему - похвали, если он и ниже, если выше, если тебе равен. Если он выше и недостоин похвалы, то и тебя нельзя похвалить; если он ниже и равен тебе, то ты заинтересован в том, чтобы человек, которого ты обогнал или которому равен, казался очень значительным.

(5) Я привык почитать и даже восхищаться всеми, кто хоть немного успел в умственных занятиях. Они трудны, утомительны и прихотливы; тех, кто ими пренебрегает, они пренебрежительно отвергают. Ты, может быть, думаешь иначе? Хотя кто с большим почтением относится к умственной работе, кто благожелательнее ее оценивает? это вот и побудило меня рассказать именно тебе о своем негодовании. Я рассчитывал найти союзника именно в тебе. Будь здоров.

Плиний Сабину 1 привет.

Ты просишь меня вести дело горожан Фирма2. Приложу все силы, хотя и разрываюсь между множеством занятий. Я хочу и оказать услуги адвоката почтеннейшей колонии и обязать тебя, одарив тем, что тебе всего приятнее. (2) Ты ведь часто заявляешь, что наши добрые отношения для тебя и помощь и честь - поэтому я ни в чем не должен тебе отказывать, а тем паче в просьбе за родной город. Что почтеннее сыновних просьб и сильнее просьб любящего?

(3) Поэтому обещай твоим, вернее, нашим фирманцам мою помощь. Что они достойны моего труда и стараний, это обещает не только их собственное великолепие 3; что они превосходные люди, этому поверишь, раз среди них мог вырасти такой человек, как ты. Будь здоров.

Плиний Непоту 1 привет.

Ты знаешь, что поднялись цены на землю, особенно под городом? О причине этого внезапного подорожания много толковали. На последнем заседании сенат изрек благороднейшие слова: "кандидаты должны не задавать пиров, не посылать подарков, не давать денег на сохранение"2. (2) Первые два требования нарушали явно и не зная меры; третье - тайком, хотя об этом все хорошо знали.

(3) Наш Гомулл не упустил времени и, пользуясь единодушием сената, вместо подачи мнений потребовал, чтобы консулы довели до сведения принцепса это желание и просили его так же разумно расправиться с этим пороком, как это было с другими3. (4) Расправился: сократил эти грязные позорные расходы кандидатов законом "о домогательстве магистратур" 4 и распорядился, чтобы эти люди третью часть своих денег вкладывали в землю5. Он почел безобразием (так и есть), что люди, домогающиеся магистратур, считают Рим и Италию не родиной, а гостиницей или постоялым двором, как иностранцы. (5) Кандидаты бегают туда-сюда; услышав, что-то продается, торгуются наперерыв и этим еще набивают цену.

(6) Поэтому, если твои италийские поместья тебе надоели, то сейчас время их продать и купить землю в провинции, пока те же кандидаты продают там, чтобы купить здесь. Будь здоров.

Плиний Тациту привет.

Ты говоришь, что после письма о смерти моего дяди, которое я написал по твоей просьбе, тебе очень захотелось узнать, какие же страхи и бедствия претерпел я, оставшись в Мизене (я начал было говорить об этом, но оборвал себя). "Дух мой содрогается, о том вспоминая... все же начну" 1.

(2) После отъезда дяди я провел остальное время в занятиях (для чего и остался); потом была баня, обед, сон, тревожный и краткий. (3) Уже много дней ощущалось землетрясение, не очень страшное и для Кампании привычное, но в эту ночь2 оно настолько усилилось, что все, казалось, не только движется, но становится вверх дном. (4) Мать кинулась в мою спальню, я уже вставал, собираясь разбудить ее, если она почивает. Мы сели на площадке у дома: небольшое пространство лежало между постройками и морем. (5) Не знаю, назвать ли это твердостью духа или неразумием (мне шел восемнадцатый год)3; я требую Тита Ливия, спокойно принимаюсь за чтение и продолжаю делать выписки4. Вдруг появляется дядин знакомый, приехавший к нему из Испании. Увидав, что мы с матерью, сидим, а я даже читаю, он напал на мать за ее хладнокровье, а на меня за беспечность. Я продолжаю усердно читать.

(6) Уже первый час дня5, а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут. Решено, наконец, уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову и предпочитающих чужое решение своему; с перепугу это кажется разумным; нас давят и толкают в этом скопище уходящих. (8) Выйдя за город, мы останавливаемся6. Сколько удивительного и сколько страшного мы пережили! Повозки, которым было приказано нас сопровождать, на совершенно ровном месте кидало в разные стороны; несмотря на подложенные камни, они не могли устоять на одном и том же месте. (9) Мы видели, как море отходит назад; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его. Берег явно продвигался вперед; много морских животных застряло в сухом песке. С другой стороны черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зигзаги; она разверзалась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии, но большими.

(10) Тогда тот же испанский знакомец обращается к нам с речью настоятельной: "если твой брат и твой дядя жив, он хочет, чтобы вы спаслись; если он погиб, он хотел, чтобы вы уцелели. Почему вы медлите и не убегаете?" Мы ответили, что не допустим и мысли о своем спасении, не зная, жив ли дядя. (11) Не медля больше, он кидается вперед, стремясь убежать от опасности.

Вскоре эта туча опускается к земле и накрывает море. Она опоясала и скрыла Капри, унесла из виду Мизенский мыс. (12) Тогда мать просит, уговаривает, приказывает, чтобы я убежал: для юноши это возможно; она, отягощенная годами и болезнями, спокойно умрет, зная, что не была причиной моей смерти. Я ответил, что спасусь только вместе с ней; беру ее под руку и заставляю прибавить шагу. (13) Она повинуется неохотно и упрекает себя за то, что задерживает меня.

Падает пепел, еще редкий. Я оглядываюсь назад: густой черный туман, потоком расстилающийся по земле, настигал нас. "Свернем в сторону, - говорю я, - пока видно, чтобы нас, если мы упадем на дороге, не раздавила идущая сзади толпа". (14) Мы не успели оглянуться - вокруг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так темно бывает только в запертом помещении при потушенных огнях. Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали родителей, другие детей или жен и старались узнать их по голосам. (15) Одни оплакивали свою гибель, другие гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет, и для мира это последняя вечная ночь7. Были люди, которые добавляли к действительной опасности вымышленные, мнимые ужасы. Говорили, что в Мизене то-то рухнуло, то-то горит. Это была неправда, но вестям верили. (16) Немного посветлело, но это был не рассвет, а отблеск приближавшегося огня. Огонь остановился вдали; опять темнота, опять пепел, густой и тяжелый. Мы все время вставали и стряхивали его; иначе нас засыпало бы и раздавило под его тяжестью. (17) Могу похвалиться: среди такой опасности у меня не вырвалось ни одного стона, ни одного жалкого слова; я только думал, что я гибну вместе со всеми и все со, мной, бедным, гибнет: великое утешение в смертной участи8.

(18) Туман стал рассеиваться, расходясь как бы дымным облаком; наступил настоящий день9 и даже блеснуло солнце, но такое бледное, какое бывает при затмении. Глазам все еще дрожавших людей все предстало в измененном виде; все, словно снегом, было засыпано толстым слоем пепла. (19) Вернувшись в Мизен и кое-как приведя себя в порядок, мы провели тревожную ночь, колеблясь между страхом и надеждой. Осилил страх: землетрясение продолжалось, множество людей, обезумев от страха 10, изрекали страшные предсказания, забавляясь своими и чужими бедствиями. (20) Но и тогда, после пережитых опасностей и в ожидании новых, нам и в голову не приходило уехать, пока не будет известий о дяде11.

Рассказ этот недостоин истории, и ты не занесешь его на ее страницы; если же он недостоин и письма, то пеняй на себя: ты его требовал. Будь здоров.

Плиний Каннинию1 привет.

Я принадлежу к людям, которые восхищаются древними, но я не презираю, как некоторые, талантливых современников. Нельзя думать, что природа устала, истощена и ничего заслуживающего похвалы создать не может2.

(2) И поэтому я недавно слушал Вергилия Романа3, читавшего небольшому кругу комедию, написанную по образцу древней комедии - и так хорошо, что она может когда-нибудь сама стать образцом. (3) Не знаю, знаешь ли ты его, а знать бы следовало: он замечателен своей честностью, изяществом таланта, разнообразием работ. (4) Он писал мимиямбы тонко, остроумно, со вкусом и для этих произведений очень красноречиво (произведение любого литературного вида будет красноречиво, если оно совершенно), писал комедии в подражание Менандру и его современникам; ты можешь поместить их среди плавтовых и теренциевых. (5) Сейчас он впервые выступил с древней комедией4, но вовсе не новичком: у него есть сила, возвышенность, тонкость, желчность, сладостная прелесть; он превозносил добродетель, преследовал порок; пристойно пользовался вымышленными именами, уместно настоящими5. (6) В благожелательности ко мне превзошел всякую меру; поэтам, правда, разрешено сочинять.

(7) Главное: я вытяну у него эту книгу и пошлю тебе прочесть, вернее выучить. Я не сомневаюсь, что однажды взяв ее, ты уже не выпустишь ее из рук. Будь здоров.

Плиний Тирону1 привет.

Случилось нечто важное для всех, кто будет управлять провинциями; важное для всех, кто простодушно доверяет друзьям. (2) Лустриций Бруттиан, уличив своего спутника Монтания Аттицина во многих преступлениях, написал об этом Цезарю2. Аттицин, вдобавок к своим преступлениям, обвинил того, кого он обманывал.

Началось дело; я был в совете. Оба выступали за себя сами и говорили, выбирая ???? ?????????2* [2* по главным пунктам.] (по такой речи сразу видно, где правда). (3) Бруттиан показал свое завещание, написанное, по его словам, рукой Аттицина: это объясняло и тесную их близость и вынужденную жалобу на человека, которого он так любил. (4) Он перечислил его гнусные явные замыслы; Аттицин, не имея возможности обелить себя, свалил их на Бруттиана: защищаясь, он обнаружил свою подлость; обвиняя - преступность. Подкупив раба, принадлежавшего писцу, он перехватывал счетную книгу, вырезывал из нее листы и - верх гнусности - обвинил в своем преступлении3 друга. (5) Цезарь поступил превосходно: он повел допрос не о Бруттиане, а сразу же об Аттицине. Он осужден и сослан на остров. Честность Бруттиана справедливо засвидетельствована; приобрел он и славу мужественного человека. (6) Защищался он очень ловко, обвинял горячо и показал себя человеком столь же решительным, сколь добрым и искренним.

(7) Я написал об этом тебе, получившему провинцию4, чтобы предупредить: целиком полагайся только на себя и никому вполне не доверяй. И затем знай: если тебя кто-нибудь обманет (да не будет этого!), то отмщение готово. Но следи, прилежно следи, чтобы в нем не оказалось нужды. Не столь приятно получить удовлетворение, сколь горестно быть обманутым. Будь здоров.

Плиний Триарию1 привет.

Ты настоятельно просишь, чтобы я вел дело, тебя заботящее, хорошее и громкое. Согласен, только не даром. "Возможно ли? Ты - и не даром?"2 - Возможно, я требую плату, которая честнее безвозмездной защиты: (2) я прошу и даже ставлю условием, чтобы вместе со мной выступал Кремуций Рузон3. Для меня в обычае делать так с юношами из знатных семей4: я так хочу познакомить хорошую молодежь с Форумом, вывести ее на эту славную дорогу. И уж кому-кому, а моему славному Рузону я обязан оказать эту услугу и ради его семьи, и за его исключительную привязанность ко мне; я считаю очень важным, чтобы его видели и слышали одновременно со мной в том же процессе и на той же стороне. (4) Сделай мне это одолжение, сделай еще до его выступления; услышав его, ты будешь меня благодарить. Ручаюсь, что он достоин и твоих хлопот, и моих надежд, и такого крупного дела. Способности у него прекрасные; если пока что я продвину его вперед, то вскорости он сам будет продвигать других. (5) Ни у кого нет такого блестящего таланта, чтобы сразу же выдвинуться без благожелательного покровителя и счастливого случая. Будь здоров.

Плиний Макру 1 привет.

Какое значение имеет, кем что сделано! Те же самые поступки превозносятся до небес или пренебрежительно замалчиваются в зависимости от знатности или неизвестности совершившего...

(2) Я плавал по нашему Ларию, и мой друг, старик, указал мне на виллу и на комнату, выступающую над озером2: "Отсюда наша землячка вместе с мужем бросилась в озеро". Я спросил почему. (3) Мужа ее давно изводили гнойные язвы на тайных органах. Жена попросила показать их: никто честнее не скажет, может ли он вылечиться. Увидев, она пришла в отчаяние и уговорила его покончить с собой, (4) и была ему в смерти спутницей, нет, вождем, примером, неизбежной судьбой. Она привязала себя к мужу и бросилась в озеро.

(5) Об этом поступке, я, земляк, услышал только недавно и не потому, что он менее славен, чем поступок Аррии3, а потому, что совершившая его неизвестна.

Плиний Гиспану1 привет.

Ты пишешь, что Робуст, римский всадник, с Атилием Скавром, моим другом, вместе совершили путь до Окрикула2. Затем он исчез, и ты просишь Скавра приехать и навести нас, если возможно, на след, где искать дальше.

(2) Он приедет, боюсь, напрасно. Я подозреваю, что с Робустом случилось то же, что когда-то с Метилием Криспом, моим земляком. Я добыл для него звание центуриона3 и при отъезде подарил сорок тысяч сестерций4 на обзаведение всем нужным, но потом не получал от него ни письма, ни известия о его смерти. (4) Погиб ли он от руки своих рабов или вместе с ними, неизвестно; только больше не появлялся ни он сам, ни кто-либо из его рабов; не появлялся никто и из рабов Робуста. (5) Попытаемся, однако; пригласим Скавра; уступим твоим просьбам; уступим трогательным просьбам превосходного юноши, который разыскивает отца с любовью и проницательностью удивительными. Да пошлют боги, чтобы он нашел его, как нашел уже его спутника. Будь здоров.

Плиний Сервиану 1 привет.

Радуюсь и поздравляю: ты просватал дочь за Фуска Салинатора. Знатная семья; почтеннейший отец; мать, о которой скажешь то же2; сам Фуск, преданный занятиям, образованный, даже красноречивый, мальчик по сердечной простоте, юноша по воспитанности, старик по серьезности. (2) Любовь не сделала меня слепым. Люблю я его, правда, очень (он заслужил это услужливостью и почтительностью), но сужу о нем тем строже, чем больше люблю. Ручаюсь тебе, как человек его испытавший: у тебя будет зять, лучше которого и представить себе нельзя. Пусть скорее появятся у тебя внуки, похожие на него. (3) Счастлив будет час, когда мне доведется его детей, твоих внуков, принять из ваших рук в свои с таким же правом, как собственных3. Будь здоров.

Плиний Северу 1 привет.

Ты просишь меня подумать, что тебе, избранному в консулы, сказать в честь принцепса2. Найти легко, нелегко выбрать. О его нравственном облике можно сказать многое. Я напишу тебе или, предпочтительнее, скажу об этом лично, но сначала изложу свои колебания.

Я сомневаюсь, советовать ли тебе то же самое, что я выбрал себе. (2) Я, избранный консул, я отказался от всякой не лести, а даже ее подобия, и не потому, что чувствовал себя свободным, мужественным человеком, а потому, что понял нашего государя: я видел, что если в моей речи не будет слов, сказанных по необходимости, то он сочтет это величайшей похвалой: (3) я вспомнил, что больше всего почетных титулов было поднесено самым плохим императорам. Грань между ними и наилучшим государем лучше всего провести иным способом оценки. Я сказал об этом прямо, ничего не скрывая3, из боязни, как бы меня не сочли просто рассеянным, а не построившим речь по здравому рассуждению.

(4) Так говорил я тогда, но не всем нравится одно и то же и не всем оно подходит. А кроме того делать что-то или не делать зависит от самих людей, от обстоятельств, от времени, а это все меняется. (5) Недавние дела 4 величайшего принцепса дают возможность оценить новое, великое, существенное. По этим причинам, как я и писал, сомневаюсь, посоветовать ли сейчас тебе то, что я тогда избрал для себя. Не сомневаюсь в том, что я должен был для твоего решения сообщить о том, как я поступил. Будь здоров.

Плиний Понтию1 привет.

Знаю, какая причина помешала тебе предупредить мой приезд в Кампанию 2; тебя нет, но переселился ты сюда целиком. Столько городской и деревенской снеди нанесли мне от твоего имени. Хоть это и бессовестно, но я все взял: (2) и твои меня просили взять, и я побоялся, что если не возьму, ты рассердишься и на меня и на них.

Впредь, однако, если у тебя меры не будет, она будет у меня. Я уже заявил твоим, что если они опять принесут столько же, то все заберут обратно. (3) Ты скажешь, что мне следует пользоваться твоим добром, как своим собственным: я и буду беречь его, как свое. Будь здоров.

Плиний Квадрату 1 привет.

Авидий Квиет2, очень меня любивший и - это меня радовало не меньше - хорошо обо мне думавший, много рассказывал мне о Тразее (он был с ним близок) и между прочим часто упоминал один его совет: вести дела друзей; дела, от которых отказывались, и такие, которые могут служить примером. (2) Почему дела друзей, это объяснения не требует. Почему те, от которых отказывались? Потому что тут ясно видны и мужество защитника и его великодушие. Почему служащие примером? Потому что очень важно, какой пример подан, хороший или плохой. (3) К этим делам я добавил бы (может быть, из честолюбия) дела громкие и прославленные. Справедливо, чтобы человек выступал иногда ради собственной доброй славы, т. е. вел бы свое собственное дело. Так как ты советовался со мной, то вот тебе круг деятельности, достойной и непритязательной.

(4) Я прекрасно знаю, что опыт и есть и считается лучшим учителем красноречия. Я вижу много людей дарования малого, вовсе необразованных3, которые, ведя дела, достигают, наконец, того, что хорошо их ведут. (5) Но я по опыту знаю, как справедливы слова или Поллиона 4 или приписанные Поллиону: "Хорошо ведя дела, я стал вести их часто; ведя часто, стал вести нехорошо". Привычка к одним и тем же занятиям вырабатывает умение, но не развивает способностей, внушает не уверенность в себе, но самодовольство. (6) Исократ считается великим оратором, хотя он никогда не выступал публично и по слабости голоса и по застенчивости. Читай же побольше, пиши, обдумывай, чтобы суметь говорить, когда захочешь; когда обязан будешь захотеть, заговоришь. (7) Я всегда придерживался этого правила, но иногда повиновался необходимости, которую разум учитывает. Я вел дела по приказу сената; они, по делению Тразеи, относились к числу служащих примером 5. (8) Я защищал жителей Бетики против Бебия Массы; спрашивалось, разрешать ли им расследование? Разрешили. Я защищал их опять, когда они подали жалобу на Цецилия Классика; спрашивалось, следует ли карать провинциалов как сотрудников и помощников проконсула; они были наказаны. (9) Я обвинял Мария Приска, который, будучи осужден за вымогательство, пытался воспользоваться законом мягким, но для его зверских преступлений оказалось мало даже его строгих пунктов, он был выслан. (10) Я спас Юлия Басса, человека очень хорошего, но слишком беспечного и неосторожного; его дело рассмотрели, и он остался в сенате. (11) Недавно я защищал Варена, просившего разрешить ему вызов свидетелей; разрешено.

Я желаю себе на будущее вести по приказу такие дела, которые я охотно вел бы и по доброй воле. Будь здоров.

Плиний Фабату1, тестю, привет.

Мы должны, клянусь Геркулесом, праздновать твой день рождения как свой собственный: наше веселье зависит от твоего; благодаря твоей ревностной заботе мы счастливы здесь и спокойны там. (2) Твоя Камиллианова усадьба2 в Кампании обветшала, но более ценные части ее сохранились в целости или чуть пострадали. (3) Постараемся поправить их как можно толковее. У меня много друзей, но, пожалуй, никого из тех, кого мы с тобой ищем и кого требуют обстоятельства 3. (4) Все это изнеженные горожане, а управление поместьем требует пообвыкшего в деревне, закаленного человека, которому сельский труд не кажется тяжелым, заботы по хозяйству противными, а одиночество мрачным. (5) Очень хорошо, что ты думаешь о Руфе: он ведь был близок с твоим сыном. Не знаю, однако, что он может тут сделать; что хочет как можно больше - верю. Будь здоров.

Плиний Корнелиану1 привет. Я был вызван нашим цезарем на совет в Центумцеллы (так зовется это место) 2. Удовольствие я получил большое: (2) так приятно наблюдать в государе справедливость, чувство достоинства, приветливость, тем более в уединении, где эти качества особенно раскрываются. Дела были разные3: достоинства судьи подвергались испытанию на множество ладов.

(3) Защищал себя Клавдий Аристон4, первый из эфесских граждан, благотворитель, не интриган, друг народа. Ему завидуют; люди противоположного склада натравили на него доносчика. Он был оправдан и отомщен. (4) На следующий день слушалось дело Галитты, виновной в прелюбодеянии. Она была замужем за военным трибуном, намеревавшимся искать магистратур5, и запятнала свое и мужнино достоинство любовью к центуриону. Муж написал наместнику провинции, а тот цезарю. (5) Цезарь, взвесив все доказательства, центуриона разжаловал и даже выслал6. Оставалось наказать другую сторону: такое преступление можно совершить только вдвоем. Муж, хотя его и порицали за долготерпение, медлил по любви к жене и даже после явного прелюбодеяния держал ее дома, словно довольствуясь тем, что соперник убран7. (6) Его убедили довести дело до конца и он против воли довел его. Осудить ее было неизбежно, если даже обвинитель и не хотел этого, она осуждена и наказана по Юлиеву закону8. Цезарь присовокупил к приговору имя центуриона и памятку о нарушении военной дисциплины, дабы не считали, что в случаях подобного рода следует обращаться непосредственно к нему.

(7) В третий день разбиралось дело (о нем много говорили и о нем шли разные слухи) о завещании Юлия Тирона: в одной части своей оно было несомненно подлинным, о другой говорили, что она поддельная. (8) Обвиняли в этом преступлении Семпрения Сенециона, римского всадника, и Эвритма, цезарева отпущенника и прокуратора. Наследники, когда цезарь был в Дакии, написали ему сообща письмо, прося произвести расследование9. (9) Он произвел его; вернувшись, назначил день, и когда некоторые наследники, как бы из уважения к Эвритму, решили отказаться от обвинения, произнес прекрасные слова: "Ни он не Поликлет 10, ни я не Нерон". Он согласился только на просьбу об отсрочке и по истечении срока приступил к слушанию дела. (10) От наследников явилось только два человека; они требовали принудительной явки всех наследников, ибо донос был сделан всеми, или разрешения себе бросить это дело11. (11) Цезарь произнес речь, полную достоинства и очень уместную. Когда же адвокат Сенециона и Эвритма сказал, что обвиняемые остаются под подозрением, если их не выслушают, воскликнул: "мне нет дела, остаются ли они под подозрением; остаюсь я". (12) И обернувшись к нам: "??????????3*, [3* поймите] что я должен сделать: эти ведь будут жаловаться, что им разрешено было не обвинять". И затем по решению совета велел объявить всем наследникам, чтобы они или продолжали дело, или же привели каждый убедительные причины отказа. В противном случае он обвинит их в клевете.

(13) Ты видишь, в каких важных и серьезных делах проводим мы день; отдых после них был приятнейший. Нас ежедневно приглашали к обеду - для принцепса скромному; иногда мы слушали музыку и декламации, иногда ночь проходила в приятнейшей беседе. (14) В последний день при разъезде нам вручены были подарки (так внимателен и добр цезарь). Но меня и важные дела и почетное участие в совете и прелесть непринужденного общения радовали так же, как само место.

(15) Очень красивая вилла 12 расположена среди зеленеющих полей высоко над морским берегом; тут в заливе как раз устраивают гавань. Левая сторона ее уже прочно укреплена, на правой работают. Прямо против входа в гавань поднимается остров, о который разбиваются волны; суда могут спокойно войти в гавань и с одной и с другой стороны. Остров этот подняли с искусством, заслуживающим внимания: широчайшая баржа подвезла ко входу в гавань огромные скалы; сброшенные одна на другую, они в силу собственной тяжести не сдвигаются с места и постепенно образуют нечто вроде дамбы; (17) над водой уже выдается каменная гряда, ударяясь о которую, волны, вздымаясь, разбиваются. Стоит грохот, море бело от пены. На скалы потом поставят столбы и с течением времени образуется как бы природой созданный остров. Эта гавань получит навсегда имя своего создателя13 и будет спасительным пристанищем, ибо берег этот на огромном пространстве лишен гаваней 14. Будь здоров.

Плиний Квинтилиану привет.

Сам ты человек невзыскательный и дочь свою воспитал так, как и подобает твоей дочери и внучке Тутилия, но она выходит замуж за человека прекраснейшего, Нония Целера1, на которого гражданские обязанности2 накладывают необходимость жить с некоторой роскошью. Поэтому дочери твоей, в соответствии с положением ее мужа, прибавь и одежды и прислуги. Достоинства это не прибавляет, но служит к нему как бы добавкой и украшением.

(2) Я знаю, что ты богато наделен душевными качествами и маловато материальными. Я притязаю на часть твоего бремени и как второй отец вношу для нашей девочки пятьдесят тысяч3. Я внес бы и больше, не будь уверен, что по скромности своей ты согласишься принять подарок только незначительный. Будь здоров.

Плиний Роману1 привет.

"Все уберите", сказал, "и прочь начатая работа"2 - пишешь ли, читаешь ли, - вели убрать, унести, получай мою речь; как то оружие, божественную (можно ли горделивее?), а на самом деле из моих речей хорошую: с меня достаточно состязаться с самим собой. (2) Она написана в защиту Аттии Вириолы3; примечательной ее делают и высокое положение истицы, и редкостный случай, могущий быть примером, и важность вопроса. Знатная женщина, жена претория, лишена наследства восьмидесятилетним отцом через одиннадцать дней после того, как, обезумев от любви, он ввел к себе в дом мачеху. Аттия требовала отцовское имущество в заседании четырех комиссий4. (3) Заседало сто, восемьдесят судей (их столько в четырех комиссиях). С обеих сторон· много адвокатов; для них множество скамей; густая толпа многими кругами охватывала широкое пространство для судей. Толпились около судей; на многих галереях базилики5 здесь женщины, там мужчины жадно старались услышать (это было трудно) и увидеть (это было легко). Напряженно ждут отца, напряженно дочери, напряженно и мачехи. (5) Дело решили по-разному: в двух комиссиях мы выиграли, в двух проиграли. Стоит отметить эту удивительную разницу, хотя и дело то же самое и судьи и адвокаты те же. И время - то же самое. (6) Случайно произошло то, что случаем не покажется: проиграла мачеха, получившая из наследства одну шестую, проиграл Субуран6, которого отец лишил наследства; с бесстыдством исключительным он требовал состояние чужого отца, не осмеливаясь просить у своего.

(7) Все это я изложил тебе, чтобы ты из письма узнал о том, о чем не мог узнать из речи, а затем (уж открою тебе свои уловки), чтобы ты охотнее читал речь, если тебе представится, что присутствуешь на суде, а не читаешь мою речь. Пусть она длинна, но я не отчаиваюсь: она понравится тебе как самая короткая. (8) Ей придают свежесть обилие фактов, остроумное ее деление, множество историй и разнообразие стиля. В ней много (никому не осмелился бы сказать, кроме тебя) страниц возвышенных, много колких, много деловитых. (9) Сильные и взволнованные места часто приходилось прерывать: надо было высчитывать и чуть что не требовать счетной доски с камешками7: суд центумвиров вдруг принимал облик домашнего суда.

(10) Я дал волю негодованию, гневу и печали; в этом крупном деле я пользовался, словно в открытом море, разным ветром. (11) Некоторые из моих товарищей считают: эта речь среди моих речей то же, что среди Демосфеновых ???? ???????????8; так ли это, тебе судить всего легче: ты все их держишь в памяти и можешь сравнивать с той, читая эту одну. Будь здоров.

Плиний Максиму1 привет.

Ты правильно сделал, пообещав гладиаторские игры нашим веронцам: они тебя с давних пор любят и уважают. Оттуда взял ты свою дорогую и прекрасную жену. Почтить ее память следовало или каким-либо сооружением или зрелищем, лучше всего этим, самым подходящим для поминок 2. (2) А затем, тебя о нем просили так единодушно, что отказать было бы жестокостью, а не свидетельством твердости твоих убеждений. И как хорошо, что ты в устройстве этих игр был так непринужденно щедр: в этом сказывается большая душа. (3) Желаю, чтобы африканские звери3, во множестве тобой закупленные, прибыли к назначенному дню. Если, однако, их задержит непогода, ты заслужил за них благодарность, ибо не от тебя зависело, выпустить их или нет. Будь здоров.

КНИГА VII

Плиний Гемину1 привет.

(1) Меня страшит твое упорное недомогание, и хотя я знаю, как ты воздержан, но я боюсь, как бы оно не повлияло также на твой образ жизни. (2) Поэтому я уговариваю тебя терпеливо сопротивляться: это похвально, это спасительно. Мои советы вполне приемлемы для человеческой природы. (3) Сам я, по крайней мере, будучи здоров, обычно говорю своим так: "Если со мной приключится болезнь, то, надеюсь, я не пожелаю ничего, что влечет за собой стыд или раскаяние; если же болезнь возьмет верх, объявляю вам: не смейте мне ничего давать без разрешения врачей и знайте, что, если дадите, я накажу вас так, как другие люди обычно наказывают за отказ в послушании". (4) Однажды в жару жесточайшей лихорадки2, когда я, наконец, пришел в себя, меня умастили, и врач дал мне напиток, я протянул ему руку, велел ощупать ее3 и вернул бокал, уже прикоснувшийся к губам. (5) Потом, когда на двадцатый день болезни меня стали готовить к бане, увидя вдруг, что врачи мнутся, я спросил их, в чем дело. Они ответили, что я могу спокойно мыться, но что у них есть вообще некоторые сомнения4. (6) "Необходимо ли мыться?" - сказал я. Спокойно и кротко оставил надежду на баню, куда меня уже собирались нести, и настроился внутренне и внешне на воздержание, точно так же, как только что на баню. (7) Я пишу тебе об этом, во-первых, чтобы, уговаривая, служить тебе примером, а затем - чтобы на будущее время принудить себя самого к такой же воздержанности, к какой я обязал себя этим письмом, словно залогом. Будь здоров.

Плиний Юсту1 привет.

(1) Как согласовать одновременно и твое утверждение, что тебе мешают усердные занятия, и твое желание получить мои сочинения, которые с трудом могут получить и у праздных людей несколько минут от времени, вообще пропадающего даром. (2) Я подожду, чтобы пролетело лето, беспокойное и тревожное для вас, и только зимой, когда, можно думать, ты, по крайней мере, ночами будешь свободен, я спрошу, какие из моих безделок лучше всего показать тебе. (3) Пока вполне достаточно, если письма тебе не в тягость; в действительности же они в тягость и потому станут короче. Будь здоров.

Плиний Презенту1 привет.

(1) Ты неизменно - то в Лукании2, то в Кампании? "Я, ведь, сам, - говоришь ты, - луканец, а жена кампанка". Это основательная причина для долгого, но не постоянного отсутствия. (2) Почему тебе иногда и не возвращаться в Рим? Здесь тебя ждут почетные звания и дружба с теми, кто выше, и с теми, кто ниже тебя. До каких пор будешь ты жить, как царь3? До каких пор будешь бодрствовать, когда захочешь, спать, пока захочешь? До каких пор не будешь надевать башмаков, оставишь тогу лежать4 и весь день будешь свободен? (3) Пора тебе вновь взглянуть на наши тяготы, хотя бы только для того, чтобы не пресытиться этими удовольствиями. Приветствуй других некоторое время сам, чтобы стало приятнее слушать приветствия, потолкайся в толпе, чтобы насладиться уединением. (4) Зачем я, однако, неосторожно задерживаю того, кого пытаюсь вызвать сюда? Может быть, это именно и побудит тебя все больше и больше погружаться в покой, который я хочу не пресечь, а только прервать. (5) Если бы я готовил тебе обед, я примешал бы к сладким яствам пряные и острые, чтобы пробудить аппетит, притупленный и заглушенный сластями; так и теперь я советую самый приятный образ жизни иногда приправлять как бы чем-то кислым. Будь здоров.

Плиний Понтию 1 привет.

(1) Ты говоришь, что прочитал мои гендекасиллабы2; ты даже осведомляешься, каким образом я начал писать их, я, человек, по твоему мнению, серьезный и, по собственному моему признанию, знающий, что уместно и что нет.

(2) Я никогда (начну издалека) не был чужд поэзии, в четырнадцатилетнем возрасте я даже написал греческую трагедию. (3) "Какую?" - спрашиваешь ты. Не знаю, она называлась трагедией. Потом, когда, возвращаясь с военной службы, я был задержан ветрами на острове Икарии3, я начал сочинять латинские элегии на это самое море и на этот самый остров. Как-то я пробовал себя на героическом стихе, а теперь в первый раз на гендекасиллабах. Родились они вот по какой причине: мне читали в Лаврентийской усадьбе4 книги Азиния Галла, где он сравнивал своего отца и Цицерона5, тут же попалась эпиграмма Цицерона на его Тирона. (4) Затем, когда в полдень (дело было летом) я ушел поспать6, а сон не приходил, я начал размышлять о том, что величайшие ораторы считали подобные занятия усладой и относились к ним с похвалой. (5) Я сделал над собой усилие и, против своего ожидания, после длительного перерыва, в очень короткий срок набросал следующие стихи о том самом, что подстрекнуло меня к писанию:

(6) Книги Галла читая, в которых отцу дерзновенно

Первенства пальму дарит он в ущерб самому Цицерону,

Вольную я цицеронову шутку нашел, что блистает

Тем же талантом, с которым писал он серьезные вещи.

Он показал, что великих мужей наслаждаются души

Солью острот и изяществом пестрым прелестной забавы.

Жалоба здесь на Тирона: однажды ночною порою

Он, задолжав поцелуй влюбленному, дав лишь отведать,

Хитро украл и коварно унес их. И вот, прочитавши,

Я говорю: "Так скрывать зачем? про любовь и проказы,

Робко таясь, никому не рассказывать? Лучше признаться:

Знаю я козни Тирона, пугливые ласки Тирона,

Знаю обман, что сильней раздувает любовное пламя".

(7) Я перешел к элегическим стихам и стал сочинять их с такою же быстротой. Легкость эта испортила меня, и я начал добавлять к ним еще и еще. Возвратившись в Рим, я прочитал их приятелям; они одобрили. (8) Затем, на досуге, особенно в пути7, я стал браться за разные размеры и, наконец, решил, по примеру многих, составить особо один томик гендекасиллабов, и не раскаиваюсь. (9) Их читают, переписывают, распевают, и даже греки, которых любовь к этой книжке научила латинскому языку, исполняют их то на кифаре, то на лире.

(10) А впрочем, зачем я так хвастаюсь? Поэтам, правда, дозволено безумствовать, и я говорю не о своем, а о чужом мнении; судят ли люди здраво или заблуждаются, но меня это восхищает. Молю об одном: пусть так же ошибаются или здраво судят и потомки. Будь здоров.

Плиний Кальпурнии 1 привет.

(1) Нельзя поверить, как велика моя тоска по тебе. Причиной этому прежде всего любовь, а затем то, что мы не привыкли быть в разлуке. От этого я большую часть ночей провожу без сна, представляя твой образ; от этого днем, в те часы, когда я обычно видел тебя, сами ноги, как очень верно говорится, несут меня в твой покой. Наконец, унылый, печальный, будто изгнанный, я отхожу от порога. Свободно от этих терзаний только то время, в течение которого я занят на форуме тяжбами друзей. (2) Подумай, какова моя жизнь, ты - мой отдых среди трудов, утешение в несчастии и среди забот. Будь здорова.

Плиний Макрину1 привет.

(1) Редкое и замечательное событие случилось с Вареном, хотя еще и не наверное2. Рассказывают, что вифинцы отказались от обвинения против него, так как оно было начато неосновательно. Рассказывают? - здесь посол провинции, он привез постановление собрания3 императору, привез его многим первым лицам, привез также нам, защитникам Варена. (2) Настаивает на обвинении, однако, все тот же Магн; мало того, он даже упорно не дает покоя Нигрину, прекрасному человеку. Через него он требовал от консулов, чтобы они заставили Варена представить отчет. (3) Я помогал Варену уже только как друг и решил молчать. Несуразно было бы, если бы я, защитник, данный сенатом4, защищал как подсудимого человека, которому требовалось даже не казаться подсудимым. (4) Когда, однако, Нигрин высказал свое требование, и консулы обратили на меня свои взоры, я сказал: "Вы узнаете, что у меня есть основание молчать, когда услышите подлинных послов провинции"5. Тогда обратился ко мне Нигрин: "К кому они посланы?". - "И ко мне, у меня есть постановление провинции". (5) Он опять: "Тебе, может быть, дело ясно". - "Если оно ясно тебе с противоположной точки зрения, - возразил я, - то и мне может быть ясна его лучшая сторона". (6) Тогда посол Полиен изложил причины прекращения обвинения и потребовал, чтобы не было вынесено предварительного заключения до расследования императора. Отвечал Магн, и вторично говорил Полиен. Сам я вмешивался редко, говорил мало и больше хранил молчание. (7) Я знаю, что иногда молчание действует столь же сильно, как искусная речь, и помню, что некоторым, обвиненным в уголовных преступлениях, я помог, пожалуй, больше молчанием, чем самой тщательной речью. (8) Одна мать6, потеряв сына (что мешает рассуждать о теоретических вопросах, хотя бы причина для письма была и другая?), донесла государю на его вольноотпущенников (они же были сонаследниками сына), обвиняя их в подлоге и отравлении, и добилась назначения судьей Юлия Сервиана7. (9) Я защищал подсудимых при большом стечении народа: дело было очень громким, а кроме того с обеих сторон выступали знаменитейшие таланты.

Конец расследованию положило разбирательство, которое оказалось в пользу подсудимых. (10) Потом мать дошла до государя, утверждая, что она нашла новые доказательства8. Субурану9 было предписано заняться пересмотром законченного дела, если будет представлено что-нибудь новое. (11) Со стороны матери выступал Юлий Африкан, внук того оратора10, выслушав которого, Пассиен Крисп сказал: "Хорошо, клянусь Геркулесом, но к чему так хорошо?" Его внук, юноша талантливый, но человек недостаточно тонкий, говорил много, использовав все назначенное ему время. "Прошу тебя, Субуран, - сказал он, - разреши мне добавить одно". (12) Тут я - а в это время все смотрели на меня, ожидая, что я буду отвечать длинной речью, - говорю: "Я отвечал бы, если бы Африкан добавил то единственное слово, в котором, несомненно, все было бы новым". (13) Не помню, чтобы я когда-либо получал такое одобрение после выступления с речью, как после этого выступления без речи. (14) Точно так же и сейчас меня одобряют и довольны тем, что я до сих пор 11 только молчал в пользу Варена. Консулы, как того требовал Полиен, предоставили все на решение государю, следствия которого я жду с нетерпением. Этот день даст нам спокойствие за Варена и отдых или возобновит прерванный труд с новыми тревогами. Будь здоров.

Плиний Сатурнину1 привет.

(1) И совсем недавно и потом опять, раз ты этого потребовал, я благодарил нашего Приска 2 и притом с большой охотой. Мне очень приятно, что вы, прекрасные люди, мои большие друзья, так сошлись между собою, что считаете себя взаимно друг другу обязанными. (2) Он заявляет, что дружба с тобой доставляет ему особое удовольствие; ваша взаимная приязнь, которую усилит само время, стала для вас предметом почетного соревнования. Тебя задерживают дела, мне это неприятно потому, что ты не можешь всецело предаться занятиям. Если, однако, одну тяжбу ты окончишь благодаря судье, а с другой, по твоим словам, разделаешься сам, то сначала ты насладишься отдыхом там, а затем, пресытившись им, вернешься к нам. Будь здоров.

Плиний Приску привет.

(1) Не могу выразить, как мне приятно, что наш Сатурнин в ряде писем ко мне выражает тебе свою величайшую благодарность. (2) Продолжай, как начал, и люби этого прекрасного человека как самого близкого друга; ты получишь большую усладу от его дружбы и отнюдь не на короткий срок. (3) Щедро наделенный всеми добродетелями, он особенно отличается постоянством в любви. Будь здоров.

Плиний Фуску1 привет.

(1) Ты спрашиваешь меня, каким образом тебе, по моему мнению, следует заниматься в уединении, которым ты уже давно наслаждаешься 2. (2) Полезно, во-первых, - и это советуют многие, - переводить или с греческого на латинский или с латинского на греческий3: благодаря упражнениям этого рода вырабатываются точность и блеск в словоупотреблении, обилие фигур, сила изложения, а кроме того, вследствие подражания лучшим образцам, и сходная изобретательность; вместе с тем то, что ускользнуло от читателя, не может укрыться от переводчика. От этого приобретается тонкость понимания и правильное суждение.

(3) Ничто не помешает тебе о том, что ты прочитал с целью только запомнить суть и содержание, написать самому, точно соперничая с автором; затем сравнить с прочитанным и старательно взвесить, что удачнее у тебя, что у другого. Очень приятно, если кое-что лучше у тебя, очень стыдно, если все - у него. Позволительно иногда выбирать самые славные образцы и состязаться с избранными. (4) В этом соревновании есть дерзость, но нет наглости: о нем ведь никто не знает. Мы видим, впрочем, что многие вступали в такого рода состязание с большой славой для себя и, не отчаиваясь в успехе, превзошли тех, за которыми следовать считали для себя достаточным.

(5) Ты сможешь, пересматривая то, что говорил раньше и уже забыл, многое оставить, еще больше вычеркнуть, кое-что вписать, кое-что переделать. (6) Это требует труда и скучно, но вследствие самой этой трудности и продуктивно: ты вновь разгорячишься, вновь ощутишь охладевший и утраченный пыл и приделаешь как бы новые члены к уже готовому телу, не портя, однако, его прежнего вида.

(7) Я знаю, что сейчас ты занимаешься преимущественно речами, но я не советовал бы тебе всегда писать этим боевым, словно воинственным стилем. Подобно тому, как почвы обновляются разнообразным и переменным посевом, так и наш ум обновляется размышлением то об одном, то о другом. (8) Я хочу, чтобы ты иногда брался за что-нибудь историческое; хочу, чтобы ты тщательнее занимался письмами. Часто ведь в речи встречается необходимость в описаниях не только исторических, но даже в почти поэтических, сжатой же и точной речи учат письма. (9) Дозволительно освежиться стихотворением, не говорю пространным и длинным (такое можно создать только на досуге), но остроумным и коротким, которое вносит подобающее разнообразие во всевозможные занятия и заботы. (10) Их называют забавой4, но эта забава иногда получает не меньшую славу, чем серьезные произведения. И вот (почему бы мне не побуждать тебя к стихам стихами):

(11) Воску хвала 5, если мягкий, уступчивый, он покорится

Пальцам умелым, творя образ, что задан ему.

Вылепит Марса сейчас, непорочную деву Минерву,

Образ Венеры создаст, там и Венеры сынка;

Ведь и священные воды не только пожар прекращают,

Нет, - омывают они вешней норой и луга.

Так подобает талант человека направить стезею

Легких искусств и с умом много вносить перемен.

(12) Великие ораторы, а также великие люди таким образом либо упражнялись, либо развлекались, вернее, и развлекались и упражнялись. (13) Эти маленькие произведения удивительно напрягают и освежают душу; в них можно излить любовь, ненависть, гнев, сострадание, можно острить, вообще говорить обо всем, что бывает в жизни и даже на форуме, в суде. (14) Они полезны тем же, чем и другие стихи: освободившись от оков размера, мы радуемся прозе и охотнее пишем ею: сравнение показывает, насколько она легче.

(15) Вот тебе - может быть, даже больше, чем ты просил. Одно я упустил: я не сказал, что, по моему мнению, следует читать; впрочем, я сказал об этом, говоря о том, что следует писать. Ты будешь помнить о тщательном выборе авторов всякого жанра. (16) Говорят, что следует читать много, но не многое. Кто эти авторы - это так хорошо известно и проверено, что не требует указаний; а кроме того я и так слишком растянул свое письмо и, давая тебе советы, как ты должен заниматься, отнял у тебя время для занятий. Почему бы тебе не взять снова в руки таблички и не написать что-нибудь из упражнений, мною рекомендованных, или хотя бы то, что ты уже начал делать. Будь здоров.

Плиний Макрину привет.

(1) Так как я сам, узнав начало, жажду присоединить к нему окончание, которое словно оторвано, то полагаю, и ты хочешь узнать, чем все кончилось у Варена с вифинцами1. Дело вел с одной стороны Полиен, с другой - Магн 2. (2) Когда окончились речи, император сказал: "Ни та, ни другая сторона не будет жаловаться на промедление; я позабочусь узнать волю провинции". (3) Тем временем Варен испытал много. Сомнительно ведь, заслуженно ли обвиняют того, относительно кого неясно, обвиняют ли его вообще. Недостает еще, чтобы провинция опять одобрила то, что, как говорят, она осудила, и раскаялась в своем раскаянии 3. Будь здоров.

Плиний Фабату1, деду жены, привет.

(1) Ты удивляешься2, что Гермес, мой вольноотпущенник, не дожидаясь аукциона, оставил за Кореллией доставшиеся мне по наследству поля и взял семьсот тысяч за назначенные мне пять двенадцатых частей из всего наследства. (О продаже этих полей я велел объявить.) Ты добавляешь, что их можно продать за девятьсот тысяч, и настоятельно спрашиваешь, признаю ли я действительными его действия. (2) Да, признаю; и вот по каким причинам: я желаю, чтобы и ты одобрил и мои сонаследники извинили мой отход от них - я повинуюсь высшему долгу3.

(3) Кореллию я глубоко почитаю и люблю, во-первых, как сестру Кореллия Руфа, память которого для меня священна, затем как очень близкого друга моей матери. (4) Давние узы соединяли меня и с ее мужем, Миницием Юстом 4, прекрасным человеком; очень тесные с сыном: в мое преторство он даже председательствовал на данных мною играх5. (5) Когда я в последний раз был у них, Кореллия высказала мне свое желание иметь какую-нибудь собственность в окрестностях нашего Лария. Я предложил ей любое из моих поместий и за любую цену, кроме доставшихся мне от матери и от отца6: их я не могу уступить даже Кореллии. (6) Поэтому, получив наследство, в котором были и поместья, о которых ты пишешь, я написал ей, что эти последние будут продаваться. Это письмо отвез Гермес, и когда она потребовала, чтобы он тотчас же оставил за ней мою часть, он ей повиновался.

Ты сам понимаешь, что я должен признать то, что мой вольноотпущенник сделал в духе моих правил7. (7) Остается еще, чтобы сонаследники спокойно отнеслись к этой сепаратной продаже моего участка, который я имел право и вовсе не продавать. (8) Они не обязаны подражать моему примеру: их ведь не соединяют с Кореллией те же узы, что меня. Они могут, следовательно, думать о своей выгоде, место которой у меня занимала дружба. Будь здоров.

Плиний Миницию1 привет.

(1) Книжку, составленную мною, я послал тебе, согласно твоему требованию, чтобы твой, нет - наш друг2 (есть ли у нас что-нибудь не общее?) воспользовался ею, если понадобится, но послал с опозданием, чтобы у тебя не было времени исправлять, то есть губить ее. (2) Времени, однако, исправлять ли, не знаю, но уж погубить, конечно, тебя хватит, ????? ??? ?? ???????1* [1* Вы, ревнители 3.] устраняете все лучшее. Если ты это сделаешь, я отнесусь к этому хорошо: (3) потом я при случае буду пользоваться твоими поправками как своим добром, и меня будут хвалить по милости твоего привередничанья равно, как и за варианты, которые ты найдешь у меня в приписках сверху: (4) всякий раз, подозревая, что какое-нибудь место покажется тебе слишком напыщенным, потому что оно звучно и возвышенно4, я считал не лишним, чтобы тебе не мучиться, сейчас же добавлять другое, более сжатое и сухое, вернее более низменное и худшее, а по вашему суждению более правильное. (5) Зачем мне, в самом деле, всячески не преследовать и не гнать вашей скудости? Это я говорю, чтобы среди своих занятий ты мог порою посмеяться; а это вот уже всерьез: смотри, возмести мне путевые издержки, которые я понес, отправив гонца5. (6) Не вздумай, прочтя это, хулить не только отдельные части книжки, а всю книжку в целом и отрицать всякую цену за тем, цену чего я с тебя потребую. Будь здоров.

Плиний Фероксу 1 привет.

(1) Одно и то же письмо указывает и на то, что ты не занимаешься, и на то, что ты занимаешься. Я говорю загадками. Да, конечно - до тех пор, пока я не выскажу определеннее, что я имею в виду. (2) Ты утверждаешь в нем, что ты не занимаешься, но оно так отделано, как это может сделать только занимающийся человек. Если же ты можешь так писать, ничего не делая и ничем не занимаясь, то ты счастливейший из людей. Будь здоров.

Плиний Кореллии 1 привет.

(1) В высшей степени благородно с твоей стороны так настоятельно просить и требовать, чтобы я приказал принять от тебя в уплату за поля, считая не по семьсот тысяч, за сколько ты купила их у моего вольноотпущенника, а по девятьсот, за сколько ты купила у откупщиков двадцатую часть2. (2) В свою очередь, я прошу и требую, чтобы ты приняла во внимание не только то, что приличествует тебе, но и то, что приличествует мне, и позволила мне единственно в этом противиться тебе с тем же чувством, с каким я обычно повинуюсь тебе во всем. Будь здорова.

Плиний Сатурнину1 привет.

(1) Ты осведомляешься о том, чем я занят. Я загружен своими обязанностями, служу друзьям, иногда занимаюсь2, а делать это не иногда, а единственно и всегда было бы - не смею сказать правильнее, но уж, конечно, радостнее. (2) Мне было бы неприятно, что ты занят всем, кроме того, чем хотел бы заниматься, не будь то, чем ты занят, самым благородным занятием: заботиться о делах своего города и быть посредником между друзьями достойно величайшей похвалы3. (3) Я знал, что совместная жизнь с нашим Приском будет тебе приятна. Я давно знаю его искренность, его обходительность, вижу, что он, кроме того (это мне было неизвестно), отличается признательностью, так как ты пишешь, что он с таким удовольствием вспоминает о моих услугах. Будь здоров.

Плиний Фабату1, деду жены, привет.

(1) Калестрия Тирона2, связанного со мной частными и общественными узами, я люблю как самого близкого друга. (2) Мы с ним одновременно служили на военной службе, одновременно были квесторами императора3. Он опередил меня в трибунате благодаря праву детей 4, а я нагнал его в претуре, так как император сбросил мне один год5. Я часто уезжал к нему на виллы, он часто поправлялся после болезни в моем доме. (3) Сейчас он намерен отправиться через Тицин6 в провинцию Бетику7 как проконсул. Я надеюсь, нет, уверен, что он легко согласится на мою просьбу и свернет с пути к тебе, если ты хочешь формально освободить тех, кого ты недавно отпустил на волю в дружеском кругу8. (4) Не бойся, что это будет ему в тягость: ради меня он согласится обойти всю землю. (5) Отложи поэтому свою чрезмерную щепетильность и подумай, чего бы ты хотел. Ему так же приятны мои веления, как мне твои. Будь здоров.

Плиний Целеру 1 привет.

(1) У каждого есть свое основание для публичных чтений2, о своем я тебе уже часто говорил: я хочу, чтобы мне указали на то, что от меня ускользает; а кое-что ведь, конечно, ускользает. (2) Тем удивительнее для меня, что, по твоим словам, некоторые упрекают меня в том, что я вообще читаю свои речи3: может быть, они думают, будто только речи не нуждаются в исправлениях. (3) Я охотно осведомился бы у них, почему они допускают - если только допускают - возможность чтения исторического произведения, которое составляется не для того, чтобы блеснуть красноречием, а чтобы с достоверностью изложить истинные происшествия; трагедии, которая требует не аудитории, а сцены и актеров; лирики, для которой нужен не читатель, а хор и лира. Чтение всего этого вошло уже, однако, в обычай. (4) Следует ли винить того, кто положил этому начале? Кое-кто из наших и греки имели обычай читать свои речи.

(5) Скажут, однако, что излишне читать то, что уже произнесено публично. Да, если ты читаешь то же самое и тем же самым людям сразу же после своего выступления. Если же ты многое вставишь, многое изменишь, если пригласишь новых слушателей и кое-кого из прежних, но спустя некоторое время,- то почему считать причину для чтения менее похвальной, чем причину для издания? (6) Трудно, конечно, чтобы речь в чтении удовлетворила слушателей, но это уже относится к искусству читающего, а не к основаниям воздержаться от чтения. (7) Я желаю получать похвалы не тогда, когда я читаю, но тогда, когда меня читают. Поэтому я и не пропускаю ни одного случая для исправления: во-первых, я наедине с собой просматриваю то, что написал; затем читаю это двоим или троим; потом передаю другим для замечаний и их заметки, если они вызывают у меня сомнения, опять взвешиваю вместе с одним или другим; наконец, читаю в аудитории, и тогда-то, поверь мне, исправляю усиленно. (8) Чем я больше взволнован, тем напряженнее у меня внимание. Почтение, робость, страх - вот лучшие судьи: имей это в виду. Разве, если тебе предстоит разговор с любым ученым, но только с ним одним, ты не волнуешься меньше, чем в том случае, когда говорить придется со многими, пусть неучеными людьми? (9) Разве, встав, чтобы произнести речь4, ты не тогда именно всего меньше бываешь уверен в себе, не тогда именно желаешь изменить не то, чтобы многое, а решительно все? Во всяком случае, если сцена шире, то и круг зрителей разнообразнее, но мы с уважением относимся и к простым людям в грязных замаранных тогах5. (10) Разве ты не теряешь твердости и не падаешь духом, если считаешь, что уже твое начало не встречает одобрения? Полагаю, что это происходит потому, что толпа от самой многочисленности своей приобретает некий большой коллективный здравый смысл, и те, у кого по отдельности рассудка мало, оказавшись все вместе, имеют его в изобилии.

(11) Поэтому-то Помпоний Секунд (сочинитель трагедий6) обыкновенно говаривал, если кто-нибудь из его друзей считал, что данное место следует вычеркнуть, а он думал, что его надо сохранить: "Апеллирую к народу" 7 - и таким образом, смотря по молчанию или одобрению народа, следовал мнению друга или своему собственному. Так он считался с народом. Правильно или нет, это меня не касается. (12) Я обычно созываю не народ, но избранников8, чтобы было на кого смотреть, кому верить, за кем наблюдать, - за каждым, словно он единственный слушатель, - и бояться каждого, словно он не единственный. (13) То, что Марк Цицерон думает о стиле9, я думаю о страхе. Боязнь, боязнь - вот суровейший исправитель. Исправляет уже самая мысль о предстоящем чтении; исправляет самый вход в аудиторию; исправляет то, что мы бледнеем, трепещем, оглядываемся. (14) Поэтому я не раскаиваюсь в своей привычке, великую пользу которой я испытываю, и настолько не страшусь этих толков, что даже прошу тебя, сообщи еще что-нибудь, чтобы мне прибавить к этим доводам. (15) Моему рвению все мало. Я размышляю о том, какое великое дело дать что-нибудь в руки людям, и не могу убедить себя в том, будто не следует со многими и часто рассматривать то, что, по твоему желанию, должно нравиться всегда и всем. Будь здоров.

Плиний Канинию1 привет.

(1) Ты совещаешься со мной относительно того, каким образом сохранить и после твоей смерти деньги, которые ты пожертвовал нашим землякам на пиршество2. Запрос дельный, а решение не легко. Можно отсчитать все деньги городу, но страшно, как бы они не разошлись3. Можно дать землю, но она как общественное достояние окажется без присмотра. (2) Не нахожу, право, ничего лучшего, чем то, что я сам сделал. Вместо пятисот тысяч наличными, которые я обещал на содержание свободнорожденных мальчиков и девочек 4, я вручил городскому уполномоченному одно из своих имений за гораздо большие деньги и то же имение, после того как на него была наложена подать, взял назад с тем, чтобы давать городу по тридцать тысяч в год. (3) Благодаря этому и доля города в безопасности, и доход верен, и само имение всегда найдет господина, который будет его возделывать, так как доходность земли значительно превышает подать5. (4) Я хорошо понимаю, что израсходовал несколько больше, чем пожертвовал, так как стоимость прекрасного имения уменьшена неизбежной податью. (5) Следует, однако, ставить общественную пользу выше частной, вечное - выше преходящего и больше заботиться о своем даре, чем о своих средствах. Будь здоров.

Плиний Приску1 привет.

(1) Меня беспокоит болезнь Фаннии 2. Она схватила ее, ухаживая за весталкой Юнией, сначала по собственной воле (она с ней в свойстве), затем по решению понтификов; (2) весталки, вынужденные по болезни удалиться из атрия Весты3, поручаются заботам и охране матрон. Старательно выполняя эту обязанность, Фанния сама оказалась в опасности. (3) Лихорадка не покидает ее, кашель усиливается, она до крайности ослабела; сильны в ней только мысль и душа, достойные Гельвидия, ее мужа, и Тразеи, ее отца; остальное расшатано, и я поражен не только страхом, но и скорбью. (4) Я скорблю о том, что у государства будет похищена величайшая женщина; вряд ли оно еще увидит подобную.

Какая в ней чистота, какая праведность, сколько достоинства, сколько твердости! Дважды она последовала за мужем в изгнание, в третий раз сама была сослана за мужа4. (5) Когда Сенецион5 находился под судом за то, что составил книги о жизни Гельвидия и в защитительной речи сказал, что его просила об этом Фанния, она, на грозный вопрос Меттия Кара, действительно ли она об этом просила, ответила: "Да, просила"; на вопрос, дала ли она ему, когда он решил писать, материалы - "Да, дала"; с ведома ли матери6 - "Без ведома"; и после этого она не произнесла ни одного слова, которое было бы внушено страхом перед опасностью. (6) Мало того, эти самые книги, хотя они и были уничтожены по постановлению сената 7 из страха перед тогдашними обстоятельствами и по необходимости, она после конфискации ее имущества сохранила, держала при себе и унесла в изгнание причину своего изгнания.

(7) И в то же время она так приятна, так ласкова, так одинаково - это дается немногим - любезна и почтенна. Кого мы сможем показывать как образец нашим женам? С кого также и мы, мужчины, будем брать пример мужества? На кого будем удивляться, глядя и слушая, как удивляемся на тех женщин, о которых читаем? (8) И мне кажется, что самый дом этот колеблется и вот-вот рухнет, сдвинувшись со своего основания, хотя он пока что и имеет потомков8. Какими добродетелями, какими деяниями добьются они того, чтобы эта женщина умерла не последней в роде?

(9) Меня огорчает и мучит еще и то, что кажется, будто я снова теряю мать Фаннии, ее (как прославить ее больше!), эту мать столь великой женщины! В лице Фаннии она вернулась к нам9 и снова уйдет с нею, нанеся мне новую рану и разбередив старую. (10) Обеих женщин я почитал, обеих любил: которую больше - не знаю, да и они не хотели, чтобы между ними делалось различие. Я был к их услугам в счастье и в несчастье; я утешал их, высланных, я мстил за них, возвратившихся; однако не воздал им равной мерой, и поэтому мне так хочется, чтобы она осталась жить: у меня остается время выплатить свой долг10. (11) Такие у меня заботы в то время, как я пишу тебе; если какой-нибудь бог превратит их в радость, то я не буду жаловаться на пережитый страх. Будь здоров.

Плиний Тациту 1 привет.

(1) Книгу твою2 я прочитал и как мог тщательнее отметил то, что считал нужным изменить и что исключить. Я ведь привык говорить правду, а ты ее охотно слушаешь. Никто не выслушивает порицаний терпеливее людей, больше всего заслуживающих похвал.

(2) Теперь я жду от тебя мою книгу с твоими пометками. Какой приятный, какой прекрасный обмен! Меня восхищает мысль, что потомки, если им будет до нас дело, постоянно будут рассказывать, в каком согласии, в какой доверчивой искренности мы жили! (3) Будет чем-то редким и замечательным, что два человека, приблизительно одного возраста и положения, с некоторым именем в литературе (я вынужден говорить так скромно о тебе, потому что одновременно говорю и о себе), заботливо лелеяли работу друг друга. (4) Я юнцом, когда твоя громкая слава была в расцвете, страстно желал следовать за тобой, быть и считаться - "далеко, но ближайшим"3. Было много преславных талантов, но ты казался мне (так действовало природное сходство) наиболее подходящим для подражания и наиболее достойным его. (5) Тем более я радуюсь, что, когда речь заходит о литературных занятиях, нас называют вместе4, что, говоря о тебе, сейчас же вспоминают меня. (6) Есть писатели, которых предпочитают нам обоим, но нас с тобой - для меня не важно, кого на каком месте ставя, - соединяют: для меня всегда первый тот, кто ближе всех к тебе. Даже в завещаниях (ты, должно быть, это заметил), если завещатель не был особенно близок к одному из нас, то мы получаем те же легаты, и притом равные. (7) Все это направляет нас к тому, чтобы мы еще горячее любили друг друга: ведь занятия, нравы, молва - наконец, последняя воля людей связывают нас столькими узами. Будь здоров.

Плиний Корнуту1 привет.

(1) Повинуюсь, дражайший коллега, и щажу, согласно твоему приказанию, свои слабые глаза. Я и сюда2 прибыл в крытой повозке, запертый со всех сторон, точно в спальне; и здесь воздерживаюсь, хотя и с трудом, не только от стиля, но даже от чтения, и занимаюсь только с помощью ушей3. (2) С помощью занавесей я создаю в комнатах легкий сумрак; в криптопортике4, если закрыть нижние окна, также стоит полумрак. (3) Таким образом я постепенно приучаюсь к свету. Я моюсь в бане, так как это полезно, пью вино, так как это не вредно5, но в очень умеренном количестве: (4) такова моя привычка, а сейчас за мной есть и надзор6. Курицу я принял очень охотно, так как она послана тобой; хотя у меня и гноятся глаза, но они достаточно зорки, чтобы увидеть как она жирна. Будь здоров.

Плиний Фалькону 1 привет.

(1) Ты меньше удивишься тому, что я так настойчиво просил тебя предоставить трибунат2 моему другу, когда узнаешь, кто и каков он. Я могу уже, получив твое обещание, назвать и его имя и описать его самого. (2) Это Корнелий Минициан3, украшение моей области и в смысле достоинств и в смысле нравов, человек блестящего происхождения, с огромными средствами4, который любит науки так, как любят их обычно бедняки. Он справедливейший судья5, очень смелый защитник, самый верный друг. (3) Ты поверишь, что я облагодетельствовал тебя, когда ближе присмотришься к человеку6, который подстать всяким почетным должностям, всяким званиям (не хочу сказать ничего выспренного о таком скромном человеке). Будь здоров.

231

Плиний Фабату, деду жены, привет.

(1) Радуюсь, что ты настолько крепок, что можешь встретить Тирона в Медиолане2, но, чтобы не потерять тебе этой своей крепости, не бери, пожалуйста, на себя столько труда, непосильного для твоего возраста. Я настаиваю даже, чтобы ты ждал его дома, в самом доме и даже не переступал порога комнаты. (2) Хотя я люблю его как брата, но он не должен от человека, которого я почитаю как отца, требовать внимания, которого он не потребовал бы от своего отца. Будь здоров.

Плиний Гемину1 привет.

(1) Уммидия Квадратилла2 скончалась в возрасте немного меньше восьмидесяти лет: до последнего недомогания была она свежа и не в пример другим матронам крепка и плотна телом. (2) Скончалась она, составив безукоризненное завещание3: оставила две трети внуку, одну треть внучке.

Внучку я знаю мало, а внука люблю как самого близкого друга 4; это юноша исключительный и достойный родственной любви не только со стороны тех, с кем он в кровном родстве. (3) Будучи очень красив, он и мальчиком и юношей не навлек на себя никаких толков со стороны недоброжелательных людей; к двадцати четырем годам он стал мужем5, и, если бог будет милостив, то станет и отцом. Он жил под одной кровлей с распущенной бабкой, но вел себя очень строго и в то же время послушно. (4) У нее были пантомимы6, и она увлекалась ими больше, чем это прилично знатной женщине. Квадрат не смотрел на них ни в театре, ни дома; она этого и не требовала. (5) Я слышал от нее самой, когда она поручала мне руководить занятиями своего внука7, что она, как женщина старая, уже на покое, отдыхает обычно душой, играя в камешки8 и глядя на своих пантомимов, но, принимаясь за эти занятия, всегда приказывает своему внуку уйти и взяться за учение. Мне казалось, что она делает это не столько из любви к нему, сколько из уважения9.

(6) Ты удивишься, как удивился и я. На последних жреческих играх 10 во время представления были выведены пантомимы11. Когда мы вместе с Квадратом выходили из театра, он сказал: "Знаешь, я сегодня в первый раз увидел, как танцует вольноотпущенник моей бабушки". (7) Так сказал внук. Но, клянусь Геркулесом, совсем чужие люди, чтобы оказать честь Квадратилле (мне стыдно, что я сказал - честь), с льстивой угодливостью бежали в театр, неистовствовали, хлопали, удивлялись и потом повторяли перед госпожой отдельные жесты и песни; теперь они получат ничтожные легаты - маленький венок за свой труд в театре 12 - от наследника, который не смотрел на эти представления.

(8) Пишу об этом и потому, что ты обычно очень охотно слушаешь обо всем, что есть нового, а затем и потому, что мне приятно, пока я пишу, вновь переживать ту радость, которую я испытал: я радуюсь, что покойная любила родных, что она оказала честь прекрасному юноше, веселюсь и тому, что, наконец, дом Гая Кассия - основателя и отца кассиевой школы13 - будет обителью господина, который не меньше Кассия. (9) Мой Квадрат не оставит его в запустении, он подойдет к нему и вернет ему прежнее достоинство, его знаменитость и славу14; оттуда выйдет столь же великий оратор, сколь великим знатоком права был Кассий. Будь здоров.

Плиний Руфу1 привет.

(1) О, сколько славы у образованных людей скрывает и похищает их скромность или уединенная жизнь! А мы, собираясь говорить или читать, боимся только тех, кто выставляет напоказ свои занятия, тогда как те, кто молчит, значительно превосходят их тем, что чтят величайшее произведение молчанием. Пишу о том, о чем пишу, наученный опытом.

(2) Теренций Юниор2, безукоризненно закончив военную службу в коннице, а также прокураторство в нарбонской провинции3, удалился в свои имения и предпочел спокойный досуг уготовленным ему почестям. (3) Он пригласил меня к себе в гости, а я смотрел на него как на хорошего хозяина, как на прилежного земледельца и собирался побеседовать о том, чем, по-моему, он постоянно занимался; я так и начал, а он ученым разговором вернул меня к литературе4. (4) Как обработана его речь, как говорит он по-латыни, как по-гречески! Он так силен в обоих языках, что кажется, он владеет лучше именно тем, на котором сейчас говорит! Сколько он прочитал, сколько помнит! Можно подумать, что этот человек живет в Афинах, а не в деревне. (5) Что еще сказать? Он увеличил мою тревогу и заставил меня уважать этих деревенских отшельников не меньше, чем людей, которых я знаю как ученейших. (6) То же советую и тебе; как в лагере, так и в нашей литературе бывает много людей крестьянского обличья: обыскав их тщательно, ты обнаружишь у них воинское вооружение, а кроме того и яркое дарование. Будь здоров.

Плиний Максиму1 привет.

(1) Недавно недомогание одного друга2 показало мне, что мы бываем лучше всего тогда, когда хвораем. Обуревает ли больного алчность или сладострастие? (2) Он не раб любви, не домогается почестей, пренебрегает богатством и как человек, готовящийся покинуть все, удовлетворен очень малым. Тогда он вспоминает, что есть боги, что он - человек, никому не завидует, никому не дивится, ни на кого не смотрит с презрением, не внимает недоброжелательным толкам и не живет ими; он мечтает о банях и источниках3. (3) В этом - верх его забот, верх желаний, и на будущее, если суждено ему избежать смерти, он намечает жизнь тихую и спокойную, то есть безобидную и блаженную. (4) То, чему философы пытаются научить во многих речах и даже во многих книгах, это я могу кратко преподать тебе и себе: будем в здоровом состоянии постоянно такими, какими мы обещаем быть, болея. Будь здоров.

Плиний Суре 1 привет.

(1) Досуг доставляет возможность и мне учиться и тебе учить. Итак, я очень хотел бы узнать, считаешь ли ты, что привидения существуют и имеют собственную фигуру и какое-то бытие, или же это нечто мнимое и пустое, что получает образ вследствие нашего страха2. (2) Верить в их существование меня, прежде всего, побуждает то, что, по слухам, приключилось с Курцием Руфом3. Когда он был еще незначительным и неизвестным человеком4, он присоединился к свите африканского наместника. Как-то на склоне дня5 он прогуливался в портике: перед ним возникает фигура женщины выше и прекраснее обычной человеческой; он испугался, а она назвала себя Африкой, вещательницей будущего; он отправится, сказала она, в Рим, будет выполнять почетные магистратуры, опять вернется в эту провинцию с высшей властью6 и здесь же умрет.

(3) Все так и сбылось. Кроме того, говорят, когда он пристал к Карфагену и сходил с корабля, та же фигура встретилась ему на берегу. Сам он, когда заболел, гадая о будущем по прошлому, о несчастье по удаче, отказался от всякой надежды на выздоровление, хотя никто из его близких не отчаивался в его жизни.

(4) И разве не более страшна и не так же удивительна история, которую я изложу в том виде, в каком я ее услышал? (5) Был в Афинах дом, просторный и вместительный, но ославленный и зачумленный. В ночной тиши раздавался там звук железа, а если прислушиваться внимательнее, то звон оков слышался сначала издали, а затем совсем близко; затем появлялся призрак - старик, худой, изможденный, с отпущенной бородой, с волосами дыбом; на ногах у него были колодки, на руках цепи, которыми он потрясал. (6) Жильцы поэтому проводили в страхе, без сна, мрачные и ужасные ночи: бессонница влекла за собой болезнь, страх рос, и приходила смерть, так как даже днем, хотя призрак и не появлялся, память о нем не покидала воображения, и ужас длился, хотя причина его исчезала. Дом поэтому был покинут, осужден на безлюдье и всецело предоставлен этому чудовищу; объявлялось, однако, о его сдаче на тот случай, если бы кто-нибудь, не зная о таком бедствии, пожелал бы его купить или нанять.

(7) Прибывает в Афины философ Афинодор7, читает объявление и, услыхав о цене, подозрительно низкой, начинает расспрашивать и обо всем узнает; тем не менее даже с большей охотой он нанимает дом.

Когда начало смеркаться, он приказывает постелить себе в передней части дома, требует таблички, стиль, светильник; всех своих отсылает во внутренние покои, сам пишет, всем существом своим сосредоточившись на писании, чтобы праздный ум не создавал себе призраков и пустых страхов. (8) Сначала, как это везде бывает, стоит ночная тишина; затем слышно, как сотрясается железо и двигаются оковы. Он не поднимает глаз, не выпускает стиля, но укрепляется духом, закрывая тем свой слух. Шум чаще, ближе, слышен будто уже на пороге, уже в помещении. Афинодор оглядывается, видит и узнает образ, о котором ему рассказывали. (9) Привидение стояло и делало знак пальцем, как человек, который кого-то зовет. Афинодор махнул ему рукой, чтобы оно немного подождало, и вновь принялся за таблички и стиль. А привидение звенело цепями над головой пишущего. Афинодор вновь оглядывается на подающего те же знаки, что и раньше, не медля больше, поднимает светильник и следует за привидением. (10) Оно шло медленной поступью, словно отягченное оковами. Свернув во двор дома, оно внезапно исчезло, оставив своего спутника одного. Оставшись один, он кладет на этом месте в качестве знака сорванные травы и листья, (11) а на следующий день обращается к должностным лицам8 и уговаривает их распорядиться разрыть это место. Находят кости, крепко обвитые цепями; они одни, голые и изъеденные, остались в оковах после тела, сгнившего от долговременного пребывания в земле: их собрали и публично предали погребению. После этих совершенных как подобает похорон дом освободился от призрака.

(12) Тут я верю тем, кто это утверждает, а следующее сам могу утверждать перед другими. У меня есть вольноотпущенник, не лишенный образования. С ним обычно на кровати спал младший брат. Этому последнему показалось, как кто-то, сидя на постели, подносит к его голове бритву и даже срезает волосы с самой макушки. Когда рассвело, оказалось, что макушка у него сбрита, а волосы лежат на земле. (13) Прошло немного времени, и опять тот же сон заставляет поверить прежнему. Другой мальчик, спавший в детской9 вместе со многими другими, также рассказывает: вошли через окна двое людей в белых туниках, обрили лежавшего и ушли тем же путем, каким пришли; с наступлением дня обнаружилось, что и он острижен, а волосы разбросаны вокруг. (14) За этим не последовало ничего замечательного, разве только то, что я не был отдан под суд, а это было бы, проживи дольше Домициан, при котором это случилось. В его книжном ящике нашли донос на меня, поданный Каром; можно поэтому предполагать, что так как у подсудимых в обычае отпускать волосы, то отрезанные у моих людей волосы были предзнаменованием того, что опасность отвращена.

(15) Прошу тебя поэтому, вооружись всей своей ученостью. Вопрос достоин того, чтобы ты долго и много разбирал его, да и я не недостоин того, чтобы ты поделился со мной своим знанием. (16) Приводи, по своему обыкновению, доводы в пользу той и другой стороны, но в пользу какой-нибудь одной более сильные, чтобы не оставлять меня в недоумении и колебании: я и обратился к тебе за советом, чтобы не находиться больше в сомнении. Будь здоров.

Плиний Септицию1 привет.

(1) Ты говоришь, что некоторые в твоем присутствии укоряли меня в том, что я при всяком случае сверх меры восхваляю своих друзей2. (2) Признав свою вину, приветствую ее. Что почетнее обвинения в доброжелательстве? Кто, однако, эти люди, которые лучше меня знают моих друзей? Допустим, они знают их лучше: почему они завидуют моему счастливому заблуждению? Пусть друзья мои не таковы, как я всюду о них говорю, но я счастлив тем, что они кажутся мне такими. (3) Пусть поэтому на других перенесут они свое мрачное усердие: есть немало людей, которые вызывают нападки на своих друзей здравым о них суждением; меня никогда не убедят, что любовь моя к моим друзьям чрезмерна. Будь здоров.

Плиний Монтану 1 привет.

(1) Ты будешь смеяться, затем негодовать, затем опять смеяться, прочтя слова, которым ты не сможешь поверить, не прочтя их. (2) Есть на тибуртинской дороге2 на первой миле (я недавно это заметил) памятник Палланта3 с такой надписью: "Ему сенат за верность и преданность по отношению к патронам постановил дать преторские украшения4 и пятнадцать миллионов сестерций, каковой честью был он доволен" 5.

(3) Я никогда не восхищался тем, что посылает чаще судьба, чем здравое суждение, но эта надпись особенно напомнила мне о том, как комичны и нелепы почести, бросавшиеся иногда этому грязному подлецу, которые этот висельник осмеливался и принимать и отвергать и даже выставлять себя потомкам как образец воздержанности. (4) Но что я возмущаюсь? Лучше смеяться, чтобы те, кто дошел до такого счастья, что над ними смеются, не считали, что они достигли чего-то великого. Будь здоров.

Плиний Генитору1 привет.

(1) Мне очень тяжело, что ты пишешь о потере своего ученика, который подавал такие большие надежды. Могу ли я не знать, как пострадали от его болезни и смерти твои занятия? Ты ведь очень совестливо выполняешь все обязанности, и любовь твоя щедро изливается на тех, кого ты одобряешь.

(2) Меня даже здесь преследуют городские дела; нет недостатка в людях, выбирающих меня в судьи или посредники. (3) К этому присоединяются жалобы селян, которые после долгого перерыва по праву злоупотребляют моим слухом. Стала настоятельной и очень тягостной необходимостью сдача в аренду имения2: так редко можно найти подходящих арендаторов. (4) По этим причинам я занимаюсь урывками, но все же занимаюсь: и пишу кое-что и читаю. Читая, сравниваю и понимаю, как плохо я пишу, хотя ты и придаешь мне бодрости, сравнивая мои книжки о мщении за Гельвидия3 с речью Демосфена ???? ???????2*4. [2* против Мидия.] (5) Я имел ее, конечно, под руками, когда сочинял свои произведения,- не для того, чтобы соревноваться (это было бы нагло и почти безумно), но чтобы подражать и следовать, насколько допускало различие талантов, самого великого и самого маленького, и несходство тем. Будь здоров.

Плиний Корнуту1 привет.

(1) Клавдий Поллион2 желает, чтобы ты его любил, я он достоин этого уже потому, что он этого желает, а затем и потому, что он сам тебя любит: никто ведь не требует любви, если сам не любит. Кроме того, он человек прямой, бескорыстный, спокойный и сверх меры скромный, если только можно быть скромным сверх меры. (2) Когда мы вместе с ним были на военной службе3, я смотрел на него не только как сотоварищ. Он командовал конным отрядом в тысячу человек; получив приказание консульского легата рассмотреть счета конных отрядов и когорт, я нашел у некоторых начальников мерзкую алчность и такую же небрежность4, а у него величайшее бескорыстие и заботливое усердие. (3) Впоследствии продвинувшись до важнейших прокуратур, он не поддавался никаким соблазнам и не изменил своей врожденной любви к воздержанности, никогда не возносился в счастье, никогда, при всем разнообразии своих обязанностей, не умалил славу своей человечности и с такой же твердостью духа претерпевал труды, с какой сейчас переносит покой. (4) На короткое время, к великой для себя чести, он оставил его, будучи милостью императора Нервы взят нашим Кореллием5 к себе в помощники для покупки и дележа полей6. Сколь достойно славы то обстоятельство, что, несмотря на большую возможность выбора, он особенно понравился такому человеку! (5) Как он уважает своих друзей, как он верен им! Тут ты можешь верить изъявлению последней воли многих, в том числе Анния Басса7, очень почтенного гражданина, память которого он стремится благодарно увековечить, издав книгу о его жизни (он уважает литературу, как и другие благородные занятия). (6) Это прекрасно и уже по своей редкости заслуживает одобрения: большинство вспоминает об умерших лишь для того, чтобы пожаловаться. (7) Этого человека, жаждущего твоей дружбы (поверь мне), обними, удержи при себе, нет - пригласи и люби так, как будто ты воздаешь ему благодарность. Тот, кто положил начало дружбе, заслуживает не одолжений, а благодарности. Будь здоров.

Плиний Фабату1, деду жены, привет.

(1) Я в восторге от того, что тебе было приятно прибытие моего Тирона2; чрезвычайно радуюсь и тому, что, по твоим словам, воспользовавшись пребыванием проконсула, ты отпустил многих на волю3. Я ведь желаю, чтобы наша родина обогащалась во всех отношениях, а особенно гражданами: для городов это самое надежное украшение. (2) Не из тщеславия, но все же радуюсь я и тому, что ты добавляешь: нас с тобой превозносили, выражая благодарность и похвалы4; ведь, как говорит Ксенофонт, ??????? ??????? ???????3*, [3* самое приятное для слуха - это похвала (Ксенофонт, Меморабилии, II, 1, 31; Гиерон, I, 14).] в особенности если ты считаешь, что их заслужил. Будь здоров.

Плиний Тациту 1 привет.

(1) Предсказываю - и мое предсказание не обманывает меня, что твои "Истории" 2 будут бессмертны; тем сильнее я желаю (откровенно сознаюсь) быть включенным в них; (2) ведь если мы обычно заботимся о том, чтобы наше лицо было изображено лучшим мастером, то разве мы не должны желать, чтобы нашим делам выпал на долю писатель и восхвалитель, подобный тебе? (3) Я прямо заявляю, хотя от твоего усердия это и не может ускользнуть, будучи занесено в документы3, - я заявляю, чтобы ты скорее поверил, что мне будет приятно, если ты украсишь своим талантливым свидетельством мой поступок, известность которого возросла вследствие опасности.

(4) Сенат назначил меня вместе с Гереннием Сенеционом защитником провинции Бетики против Бебия Массы и, после осуждения Массы, постановил, чтобы его имущество было под охраной государства 4. Сенецион, проведав, что консулы намерены заняться исками5, пришел ко мне и сказал: "С тем же согласием, с каким мы выполнили возложенную на нас обязанность обвинения, обратимся к консулам и попросим, чтобы они не позволили расточать имущество, на страже которого они должны стоять". (5) Я ответил: "Раз мы защитники, данные сенатом, разберись, не выполнена ли наша роль с окончанием сенатского расследования". - "Ты, - сказал он, - у которого нет никаких связей с этой провинцией, кроме твоего благодеяния, притом только что оказанного, ты можешь назначить себе предел, какой хочешь, я же родился там 6 и был там квестором". (6) "Если у тебя это твердо решено и обдумано, - говорю я, - я последую за тобой, чтобы, в случае какой-нибудь напасти, она обрушилась не только на тебя".

(7) Мы приходим к консулам. Сенецион говорит, в чем дело, кое-что добавляю я. Только мы умолкли, как Масса, жалуясь на то, что Сенецион действует не как честный защитник, а как заклятый враг, требует привлечения его к судебной ответственности за нарушение долга. (8) Общий ужас; я же говорю: "Боюсь, славнейшие консулы, что Масса своим молчанием обвиняет меня в содействии противной стороне, раз он не требует привлечь и меня к судебной ответственности". Это слово сразу было подхвачено7 и впоследствии часто с похвалой упоминалось в разговорах. (9) Божественный Нерва8 (ведь и в бытность частным человеком он внимательно следил за проявлениями порядочности в общественной жизни) в посланном мне очень серьезном письме поздравил не только меня, но и наш век, которому выпал на долю пример (так он писал), подобный древним. (10) Всему этому, каково бы оно ни было, ты придашь больше известности, славы, величия9; впрочем, я не требую, чтобы ты превысил меру того, что было совершено: история не должна переступать пределов истины, и для честных поступков достаточно одной истины. Будь здоров.

КНИГА VIII

Плиний Септицию1 привет.

(1) Я благополучно закончил путешествие2, но некоторые из моих людей захворали от жестокой жары. (2) Чтец Энколпий3, опора моя в серьезных трудах и моя отрада, кашляет кровью: пыль разбередила ему горло. Какое горе для него, какая печаль для меня, если он, вся заслуга которого была в занятиях, станет к занятиям неспособен. Кто будет так читать мои книги, так любить их? К кому буду я так прислушиваться? (3) Боги, впрочем, сулят счастливый исход: кровь остановилась, боль утихла. Кроме того, сам он человек воздержанный, я полон заботы, врачи усердны. А здоровый климат4, деревенское уединение и покой обещают и здоровье и отдых. Будь здоров.

Плиний Кальвизию1 привет.

(1) Иные уезжают к себе в имения, чтобы вернуться обогатившись, я - чтобы обеднеть. Я запродал урожай винограда2 съемщикам, которые торговали его у меня наперебой: к этому склоняли их и тогдашняя цена и та, которая предвиделась. (2) Надежда обманула их. Просто было бы сделать всем равномерную скидку, только это было бы не вполне правильно. Я же считаю самым прекрасным поступать по справедливости и в обществе и дома, и в большом и в малом, и в чужом и в своем. Если одинаковы проступки, то одинаковы и похвальные дела. (3) Поэтому, чтобы "никто не ушел от меня без подарка" 3, я всем сбавил одну восьмую с его цены, а потом уже отдельно позаботился о тех, кто вложил в съемку винограда очень крупные суммы: они и мне больше помогли и себе больше сделали убытку. (4) Поэтому тем, кто сторговался больше чем за десять тысяч, я к этой общей, как бы официальной, восьмой части добавил еще одну десятую от суммы, превышавшей десять тысяч.

(5) Боюсь, что я выражаюсь неясно: вот пояснение моих расчетов. Кто сторговался, например, за пятнадцать тысяч, те получили скидку в одну восьмую от пятнадцати тысяч и в одну десятую от десяти. (6) Я принял, кроме того, в расчет, что из денег, которые они должны были уплатить, одни внесли значительную сумму, другие маленькую, а третьи ничего, и решил, что не будет правды в том, если я одинаково пожалею при скидке тех, кто был неодинаково совестлив с уплатой. (7) И я опять сбросил уплатившим десятую часть того, что они уплатили. Таким образом, казалось мне, лучше всего будет и оказать милость каждому в соответствии с его заслугами в прошлом и привлечь всех на будущее к покупке урожая и к уплате денег. (8) Дорого встал мне этот расчет или эта мягкость, но это стоило сделать: по всей области хвалят этот новый вид скидки. Что же касается тех, кого я не подогнал, как говорится, под одну мерку, а обошелся с каждым по-особому, поставив его на соответственную ступеньку, то, чем лучше и честнее был человек, тем более обязанным ушел он от меня, узнав по опыту, что у меня не "?? ?? ?? ???? ???? ????? ??? ??? ??????" 1*. [4* "Та ж и единая честь воздается и робким и храбрым" (Илиада, IX, 319; перевод Н. И. Гнедича).] Будь здоров.

Плиний Спарсу1 привет.

(1) Ты сообщаешь, что изо всех моих книг тебе особенно понравилась посланная тебе последней. (2) Таково же мнение одного очень ученого человека. Это заставляет меня думать, что никто из вас не ошибается, так как невероятно, чтобы вы оба ошиблись, и так как я все же склонен льстить себе. Я хочу, чтобы каждая моя последняя работа казалась самой совершенной, и поэтому я перенес уже свои заботы с этой книги на речь, которую я недавно издал2 и которую отправлю тебе, как только найду усердного письмоносца. (3) Я возбудил твое ожидание; боюсь, как бы моя речь, попав к тебе в руки, его не обманула. Пока что жди ее как произведение, которое тебе понравится: может быть, и в самом деле понравится. Будь здоров.

Плиний Канинию 1 привет.

(1) Ты прекрасно делаешь, что собираешься описать дакийскую войну2. Найдется ли тема свежее, богаче, обширнее, поэтичнее и, наконец, при всей своей правдивости, сказочнее? (2) Ты будешь говорить о создании новых рек3, о переброске через реки новых мостов4, о лагерях, расположившихся на горных крутизнах5, о царе, выброшенном из дворца, выброшенном из жизни6 и не пришедшем в отчаяние7, ты расскажешь о двух триумфах: один справляли впервые над народом, не знавшим поражений 8, другой был окончательным.

(3) Есть здесь одна, но величайшая трудность: подобрать для всего этого соответственные слова - это неизмеримый труд даже для твоего таланта, хотя он высоко парит и крепнет в блестящих произведениях. Некоторое затруднение будет и в том, чтобы уложить в греческие стихи варварские, дикие имена 9, прежде всего имя самого царя. (4) Все, однако, можно если не победить, то смягчить искусством и старанием. (5) А кроме того, если Гомеру позволено для гладкости стиха стягивать, расширять и сгибать даже нежные греческие слова, почему не разрешить тебе подобной же смелости, тем более, что это не прихоть, а необходимость? Поэтому, по праву поэтов, призови богов10 и среди богов того самого, чьи подвиги, дела и советы ты собираешься воспеть11, отпусти канаты, распусти паруса и устремись в путь во весь размах своего таланта. Когда, как не теперь? Почему, в самом деле, не заговорить мне с поэтом поэтическим языком?

(6) Теперь же договариваюсь с тобой вот о чем: первое, что ты закончишь, присылай мне; нет, присылай еще раньше, чем ты закончишь: свежее, сырое, подобное рождающемуся. (7) Ты ответишь, что выхваченная часть не может произвести такого впечатления, как целое; начатое - такого, как законченное. Я это знаю: я буду это расценивать как начинание, рассматривать как отдельные члены; они будут дожидаться в нашем ящике твоей окончательной отделки. Позволь мне помимо прочего получить еще этот знак твоей любви: пусть я знаю то, чего ты никому не хочешь сообщать. (8) В общем, может быть, мое одобрение и похвала твоему произведению будет тем больше, чем медлительнее и осторожнее будешь ты с его присылкой, но тебя самого я тем больше полюблю и тем больше одобрю, чем скорее и неосторожнее ты его пришлешь. Будь здоров.

Плиний Гемину 1 привет.

(1) Тяжкий удар поразил нашего Макрина2: он потерял жену, женщину редкостную даже для времен древних. Он прожил с ней тридцать девять лет без ссоры и без обиды. С каким почтением относилась она к своему мужу! Сама она заслуживала наибольшего. В ней собрались и соединились добродетели разных возрастов. (2) У Макрина есть, конечно, большое утешение в том, что он так долго владел таким сокровищем, но тем больнее для него утрата: привычка к хорошему делает потерю особенно мучительной. (3) Я буду в беспокойстве за этого очень дорогого мне человека, пока, наконец, он не сможет отвлечься и дать зарубцеваться своей ране3: это успешнее всего сделают и сама неизбежность, и длительное время, и пресыщение печалью. Будь здоров.

Плиний Монтану1 привет.

(1) Ты уже должен знать из моего письма, что я недавно нашел памятник Палланту с такой надписью: "Ему сенат за верность и почтение к патронам постановил дать преторские знаки и пятнадцать миллионов сестерций, каковою честью он остался доволен". (2) Потом я решил, что стоит поискать само сенатское постановление. Оно было так пышно и велеречиво, что эта горделивая надпись показалась скромной. Пусть бы сравнили себя с ним не то что те древние Африканские, Ахейские, Нумантинские2, а более близкие нам Марии, Суллы, Помпеи3 - не буду идти дальше - далеко им до Палланта! (3) Считать людей, принявших такое постановление, шутниками или страдальцами? Я назвал бы их шутниками, если бы сенату приличествовала шутливость; назвал бы страдальцами, но никакое страдание не может вынудить к такому поступку. Итак, это искательство и желание продвинуться?

Но кто настолько безумен, чтобы хотеть путем своего, путем общественного позора продвинуться в том государстве, где привилегией блистательного магистрата было право первым восхвалять Палланта? (4) Я не говорю о том, что Палланту, рабу, предлагаются преторские знаки4: они предлагаются рабами; не говорю о том, что постановляют не только уговорить, но даже заставить его носить золотые кольца5: несовместимо ведь с достоинством сената, чтобы бывший претор носил железные кольца. (5) Все это пустяки, на которые не стоит обращать внимания, а вот что стоит вспомнить: ради Палланта сенат (и здание после этого не было освящено?) благодарит государя за то, что он сам сопроводил упоминание о нем почетнейшим образом и дал сенату возможность засвидетельствовать свое к нему благоволение. (6) Что может быть для сената прекраснее, чем обнаружить свою благодарность Палланту? К этому добавлено: "дабы Паллант, коему все они признают себя предельно обязанными, заслуженнейшим образом получил награду за свою исключительную верность и за исключительное усердие". Можно подумать, что расширены границы империи, что спасены войска республики! (7) Следует продолжение: "для щедрости сената и римского народа не может представиться более удобного случая, чем возможность увеличить средства бескорыстнейшего и вернейшего стража императорского имущества". Вот желание сената, вот главная радость народа, вот удобнейший случай быть щедрым: увеличить средства Палланта путем истощения государственного имущества! (8) Дальше говорится о том, что сенату угодно было принять решение выдать ему из казны пятнадцать миллионов сестерций, и чем недоступнее душа Палланта для алчности, тем настоятельнее просить отца отечества побудить Палланта уступить сенату. (9) Только этого и недоставало, чтобы с Паллантом велись переговоры от имени государственной власти, чтобы Палланта упрашивали уступить сенату, чтобы сам государь был приглашен выступить против этого горделивого бескорыстия: только бы Паллант не презрел пятнадцати миллионов! Он их презрел, потому что отвергнуть такую сумму, публично предложенную,- в этом было больше дерзости, чем в том, чтобы ее принять! (10) Сенат, однако, превознес этот поступок, правда, с видом сожаления в следующих словах: "так как наилучший государь и отец отечества, по просьбе Палланта, пожелал опустить ту часть постановления, где говорится о выдаче Палланту из казны пятнадцати миллионов сестерций, то сенат заявляет, что, хотя он охотно и по заслугам определил Палланту между прочими почестями и эту сумму за его верность и усердие, тем не менее он и в этом повинуется воле своего государя, противиться которой в чем бы то ни было считает недозволенным". (11) Представь себе Палланта, налагающего запрет 6 на сенатское постановление, умеряющего свои почести и отказывающегося от пятнадцати миллионов как от чего-то чрезмерного, тогда как преторские знаки он принял, словно это нечто меньшее; (12) представь себе государя, покоряющегося пред лицом сената просьбам, вернее приказу отпущенника (отпущенник распоряжается своим патроном, к которому в сенате обращается с просьбой); представь себе сенат, упорно твердящий, что он по заслугам и охотно определил между прочими почестями эту сумму Палланту и настаивал бы на ее принятии, если бы не повиновение воле государя, противиться которой в чем бы то ни было не дозволено. Итак, для того чтобы Паллант не унес из казны пятнадцати миллионов, для этого потребовалась его собственная скромность и повиновение сената, который именно здесь должен был отказать в повиновении, если он вообще считал, что дозволительно в чем-нибудь не повиноваться.

(13) Ты ждешь конца? - погоди, услышишь еще нечто большее: "прославлять милостивую готовность государя, хвалить и награждать по заслугам полезно повсюду, наипаче же в тех местах, где ведающих его имуществом можно побудить к подражанию и где замечательнейшая верность и честность Палланта может своим примером вызвать стремление к почетному соревнованию; посему речь, которую наилучший государь держал за десять дней до февральских календ7 в сенате, и постановление сената по этому поводу надлежит вырезать на медной доске и прибить эту доску у статуи божественного Юлия, на которой он изображен в панцире"8. (14) Мало показалось того, что сенат был свидетелем такого позора: выбрали самое людное место, чтобы об этом позоре читали современники, читали потомки. Решено было обозначить на медной доске все почести привередливого раба: и те, которые он отверг, и те, которые получил, поскольку это зависело от постановившего. Преторские знаки Палланта вырезаны и высечены на публичных, предназначенных для вечности памятниках так, словно это древние договоры, так, словно это священные законы. (15) Такова была воля государя, сената, самого Палланта - не знаю уж, как сказать,- что они пожелали выставить на глазах у всех - Паллант свое бесстыдство, свое долготерпение государь, свою низость сенат. Не устыдились даже привести основание для своей подлости, исключительное, превосходное основание: пусть пример паллантовых наград вызовет у других стремление к соревнованию. (16) Так дешево стоили почести; даже те, которыми Паллант не пренебрегал. И однако находились люди благородного происхождения, которые искали и добивались того, что на их глазах давали отпущеннику и обещали рабу.

(17) Какое счастье, что моя жизнь не пришлась на то время, за которое мне стыдно так, словно я жил тогда! Не сомневаюсь, что и ты чувствуешь так же. Я знаю твою живую и благородную душу: моя скорбь покажется тебе не чрезмерной, а скорее недостаточной, хотя, может быть, в некоторых местах я дал своему негодованию волю больше, чем это подобает в письме. Будь здоров.

Плиний Тациту1 привет.

(1) Не как учителю учитель, не как ученику ученик (по твоим словам), но как ученику учитель (ибо ты учитель, я же ни в коем случае; ты и зовешь меня в школу, а я до сих пор праздную сатурналии2) послал ты книгу. (2) Можно ли было сделать гипербат3 длиннее и тем самым доказать, что мне не следует называться не только твоим учителем, но даже и учеником? Я приму, однако, на себя роль учителя и воспользуюсь над твоей книгой4 правом, которое ты мне дал, с тем большей свободой, что пока я ничего не собираюсь посылать тебе, и тебе не на чем будет мне отомстить. Будь здоров.

Плиний Роману1 привет.

(1) Видел ли ты когда-нибудь источник Клитумна2? Если нет (а я думаю, что нет, иначе ты бы мне об этом рассказал), то посмотри. Я увидел его совсем недавно (и жаль, что так поздно).

(2) Невысоко вознесшийся холм покрыт густой сенью древних кипарисов; из-под него вытекает источник, разливающийся множеством ручейков неравной величины. Пробившись, он образует широко расстилающуюся заводь, с такой чистой и прозрачной водой, что можно пересчитать на дне брошенные чурочки и блестящие камешки. (3) Отсюда он течет дальше; двигаться его заставляет не покатость места, а изобилие вод и как бы собственная тяжесть. Это пока еще источник - и вот уже мощная река, по которой могут ходить суда и которая несет их в разных направлениях по течению и против течения. Оно настолько сильно (местность здесь совершенно ровная), что суда, идущие вниз, не нуждаются в веслах; идущие вверх с трудом могут его преодолеть с помощью весел и шестов. (4) Для тех, кто совершает по реке увеселительную прогулку, это одинаково приятно: стоит переменить направление - и труд сменяется отдыхом, отдых - трудом.

Берега густо одеты буком и тополем: они словно погружаются в прозрачную воду, и река еще прибавляет к ним их зеленое отражение. Холодом вода может поспорить со снегом и не уступит ему цветом. (5) Около реки находится древний, очень чтимый храм: в нем стоит сам Клитумн, закутанный в претексту: жребии говорят3 о присутствии божества, и божества вещего. Вокруг разбросано множество часовен; там столько же богов. У каждого есть свой культ, свое имя; у некоторых есть и свои источники: кроме главного, являющегося как бы отцом остальных, имеются и меньшие, каждый со своим истоком. Все они вливаются в реку, через которую люди проходят по мосту. (6) Он является границей между святым местом и обыкновенным. Выше его можно только ходить судам, ниже разрешается и купаться4. Гиспеллаты5, которым божественный Август подарил это место, предоставляют здесь от имени общины баню, предоставляют и гостиницу. Нет недостатка и в усадьбах; привлеченные прелестью реки, они выстроились на берегу.

(7) В общем ты здесь от всего получишь наслаждение. Ты и поучишься здесь и почитаешь на всех колоннах и на всех стенах множество надписей 6, в которых прославляется этот источник и его бог. Многое ты одобришь; кое над чем посмеешься7; впрочем, по своей мягкости ты ни над чем не посмеешься. Будь здоров.

Плиний Урсу1 привет.

(1) Давно не брал я в руки ни книги, ни стиля; давно не знаю что такое отдых, что такое покой, что такое это сладостное состояние: ничего не делать, быть никем. Многочисленные дела моих друзей не позволяют мне ни отдохнуть, ни заниматься. (2) Никакие занятия не стоят того, чтобы ради них пренебречь обязанностями дружбы, свято чтить которые учат сами занятия. Будь здоров.

Плиний Фабату1, деду жены, привет.

(1) Ты так хотел увидеть от нас правнуков! Тем печальнее будет тебе услышать, что у твоей внучки случился выкидыш2: она по-детски не знала о своей беременности и не соблюдала того, что должны соблюдать беременные, а делала то, что им запрещено. Эту ошибку искупила она тяжким уроком: она стояла на краю смерти. (2) Тебе, конечно, тяжело пережить, что в старости ты лишился потомства, казалось, уже уготованного, но ты должен возблагодарить богов, которые отказали тебе сейчас в правнуках, чтобы сохранить внучку, а правнуков пошлют в будущем. Твердо надеяться на них заставляет нас эта беременность, хотя так несчастливо и кончившаяся. (3) Я уговариваю, убеждаю и подкрепляю тебя сейчас теми самыми доводами, что и себя. Твое желание иметь правнуков не горячее моего желания иметь детей: мне кажется, что мы с тобой оставим им широкий путь к почестям, имена - широко известные и изображения предков не от вчерашнего дня3. Только бы они родились и сменили наше горе на радость. Будь здоров.

111

Плиний Гиспулле привет.

(1) Когда я думаю о том, что чувство твое к дочери брата еще нежнее материнской любви, то понимаю, что тебя надо предварить сообщением о событии более позднем: пусть первое чувство радости не оставит места для тревоги. Я боюсь, правда, как бы ты после такого счастливого известия опять не впала в страх и не радовалась бы за нее, избавленную от опасности, трепеща в то же время за то, чему она подвергалась. (2) Она уже весела, она пришла в себя, она вернулась ко мне; она начинает поправляться и судит о пережитой беде по ходу выздоровления. Она была (в добрый час сказать!) в большой беде, была вовсе не по своей вине, а до некоторой степени по вине возраста. Поэтому и произошел выкидыш и так печально было ее знакомство с беременностью, о которой она не подозревала. (3) Поэтому, если тебе и не было дано утешиться в тоске по утраченном брате его внуком или внучкой, то помни, что утешение это только отложено, а не утеряно, потому что жива та, в которой наши надежды. В то же время оправдай перед своим отцом этот случай: женщина к таким случайностям снисходительнее. Будь здорова.

Плиний Минициану1 привет.

(1) Только на сегодня прошу извинить меня: будет читать Титиний Капитон2, и я буду его слушать, не знаю, больше ли по обязанности или по охоте. Это прекрасный человек, и его следует отнести к главным украшениям нашего века: он чтит науку, а ученых любит, бережет и продвигает; для многих сочинителей он приют и тихая пристань, для всех - пример и, наконец, возродитель и преобразователь литературы, уже стареющей3. (2) Он предоставляет свой дом читающим; с редким благожелательством посещает чтения, и не только у себя: на моих он неизменно присутствовал, если только находился в городе. Неблагодарность тем отвратительнее, чем благороднее повод для благодарности. (3) Если бы меня изводили тяжбы, я считал бы себя обязанным обойти всех своих поручителей, а теперь, когда все мое дело, вся забота в занятиях, разве меня меньше обязывает такое усердие именно в том, чем меня можно - не скажу единственно, но, во всяком случае, больше всего - обязать? (4) Если бы я даже не был обязан отплатить ему как бы взаимной услугой, мне все равно не дал бы покоя и талант этого человека, блистательный, огромный и очень нежный при всей своей строгости и величине его темы. Он описывает смерть знаменитых мужей4, в том числе некоторых очень мне дорогих. (5) Мне кажется, я исполняю благочестивую обязанность, присутствуя при посмертном восхвалении, позднем, правда, но тем более правдивом, тех людей, на чьих похоронах мне нельзя было присутствовать. Будь здоров.

Плиний Гениалу1 привет.

(1) Я одобряю то, что ты читаешь мои книги совместно с отцом. Для твоего развития важно научиться у красноречивейшего человека тому, что следует хвалить, что порицать, и в то же время получить навык в том, чтобы говорить правду. Ты видишь, кому ты должен следовать, по чьим стопам идти. (2) Счастливец! На твою долю выпало иметь живой, притом самый лучший и близкий тебе пример: образцом тебе служит тот самый человек, уподобить которому захотела тебя сама природа2. Будь здоров.

Плиний Аристону1 привет.

(1) Так как ты очень сведущ и в частном праве и в общественном (а сюда входит и право сенатское), то я хотел бы именно от тебя услышать, допустил ли я недавно в сенате ошибку или нет? Я хочу научиться не для прошедшего случая (это уже поздно), а на будущее, если случится что-нибудь подобное. (2) Ты скажешь: "Зачем ты спрашиваешь о том, что ты должен знать?" Рабство прошлого времени2 повлекло за собой невежество и забвение в области многих благородных знаний, между прочим и в области сенатского права. (3) Много ли найдется людей, настолько терпеливых, чтобы заниматься тем, что он не встретит на практике? Прибавь к этому, что трудно не перезабыть сведений, которым нет применения. Поэтому возвращенная свобода застигла нас несведущими и неопытными; упоенные ее сладостью, мы вынуждены иногда раньше действовать, а затем уже узнавать.

(4) С древних времен было заведено так, что мы учились от старших, не только с их слов, но и воочию, тому, что вскоре предстояло делать нам самим и что мы, в свою очередь, должны были передать младшему поколению. (5) Поэтому юношей сразу же вводили в военную службу, чтобы они привыкли распоряжаться, повинуясь, и предводительствовать, следуя за вождем; поэтому те, кто предназначал себя к государственной деятельности, присутствовали на заседаниях сената, стоя в дверях, и, прежде чем стать участниками в государственном совете, были в нем зрителями3. (6) Собственный отец был учителем сыну, а у кого отца не было, тому заменял отца самый старый и почтенный сенатор4. С полномочиями докладчиков, с правами голосующих, с властью магистратов, со свободой прочих сенаторов, с тем, где должно уступить и где сопротивляться, когда время замолчать, каким образом говорить, как разграничить противоречивые мнения, как провести добавочные предложения,- одним словом, со всем сенатским обычаем знакомились на примерах, а это самый верный способ обучения. (7) И мы в молодости были на военной службе, но в то время храбрость была в подозрении, а бездеятельность в цене, у вождей не было авторитета, а у солдат послушания; никто не командовал, никто не повиновался; все было разнузданно, спутано, извращено; все вообще следовало скорее забыть, чем запомнить5. (8) И мы же увидели сенат, сенат трепещущий и безмолвный: говорить то, что ты хотел, было опасно; то, чего не хотел, низко. Чему можно было тогда научиться, чему радостно было выучиться, если сенат созывался для полного безделья или для величайшего злодеяния6? Если задержанный или в насмешку или на горе себе он никогда не принимал серьезных решений, но часто горестные? (9) То же самое зло видели мы и терпели в течение многих лет, уже сами став сенаторами, уже сами став причастными к этому злу. За эти годы мы отупели и согнулись: для будущего мы сломаны. (10) Краток срок (время кажется тем короче, чем оно счастливее), за который нам захотелось узнать, что мы такое, и захотелось применить на деле то, что мы узнали.

Тем справедливее моя просьба, во-первых, о том, чтобы ты простил мою ошибку, если здесь есть ошибка, а затем, чтобы ты исправил ее своим знанием: ты ведь всегда занимался правом общественным и частным, древним и новым, обычным и применяющимся в исключительных случаях. (11) Я полагаю, что вопрос, который я предложу тебе, недостаточно исследован, а то и вовсе не известен даже таким юристам, которых обширная практика и множество дел заставили узнать решительно все. Поэтому и мне извинительнее, если я споткнулся, и ты будешь достойнее похвалы, если сможешь научить даже тому, чему, неизвестно, учился ли ты сам.

(12) Доложено было об отпущенниках консула Афрания Декстра, убитого - неизвестно, своей ли рукой или рукой домашних, рукой ли преступной или послушной7. Один ("кто?" - спросишь ты, - я, но это не имеет значения) полагал, что после допроса их не следует подвергать пытке, другой - что их надо сослать на остров, третий - наказать смертью. (13) Мнения эти были столь различны, что каждое из них могло рассматриваться только как совершенно особое. Что общего между казнью и ссылкой? Клянусь Геркулесом! Не больше, чем между ссылкой и оправданием, хотя оправдание и несколько ближе к ссылке, чем к казни (в обоих первых случаях жизнь подсудимому остается, в последнем она отнимается). Между тем и высказавшиеся за казнь8 и высказавшиеся за ссылку сели вместе, и это временное подобие единомыслия сгладило их разномыслие. (14) Я потребовал, чтобы голоса, поданные за каждое из трех решений, считались отдельно и чтобы два мнения не объединялись в кратком перемирии. Я настаивал, чтобы сторонники казни отошли от высказавшихся за ссылку и не вступали с ними в кратковременный союз против голосующих за освобождение: никакого ведь значения не имеет, отвергнут ли одно и то же люди, которым пришлось по душе не одно и то же. (15) Мне казалось чрезвычайно странным, что человек, высказавшийся за ссылку отпущенников и за пытку для рабов, вынужден был разделить свое мнение, а стоявшего за казнь отпущенников считали заодно со сторонником ссылки. Если следовало разделить мнение одного человека, так как оно включало в себя два положения, то мне было непонятно, каким образом можно объединить мнения двух, столь меж собою различные. (16) Позволь мне привести тебе мои основания так, как я это сделал там; по окончании дела так, как будто оно еще не было решено, и на досуге теперь объединить то, что я говорил тогда урывками, прерываемый многочисленными протестами.

(17) Представим себе, что для этого дела назначено трое судей: один высказался за казнь отпущенников, другой - за их ссылку, третий - за оправдание. Разве два первых мнения могут соединенными силами победить третье? Разве каждое из них не будет иметь в отдельности такой же силы, как и другое? И разве в первом больше общего со вторым, чем во втором с третьим? (18) Поэтому и в сенате голоса, которые поданы за мнения столь различные, должны считаться как противные. Если бы один и тот же человек считал, что их нужно и казнить и сослать, то они могли бы в силу мнения этого одного быть и казненными и сосланными? Можно ли, наконец, считать единым мнение, в котором соединены положения, столь противоположные? (19) Каким образом, наконец, когда один подает голос за казнь, а другой за ссылку, может считаться единым мнение, высказанное двумя лицами, если оно не будет считаться единым, хотя его и выскажет один человек?

Разве закон отчетливо не велит разъединять мнения высказавшихся за казнь и за ссылку, приказывая расходиться таким образом: "Те из вас, кто думает таким образом, ступайте в эту сторону; те, кто совсем иначе, идите туда, с кем вы согласны" 9. Рассмотри, взвесь каждое слово: "Те, кто думает таким образом" - это вы, высказавшиеся за ссылку; "ступайте в эту сторону", т. е. в ту сторону, где сидит сенатор, подавший голос за ссылку. (20) Из этого ясно, что думающие о смертной казни не могут остаться на этой стороне. "Кто совсем иначе" - ты замечаешь, что закон не довольствуется тем, чтобы сказать "иначе", а еще добавляет "совсем". Можно ли сомневаться, что сторонники смертной казни думают "совсем иначе", чем сторонники ссылки? - "Идите туда, с кем вы согласны" - разве не очевидно, что закон зовет, заставляет идти, толкает в противоположные стороны тех, кто думает по-разному? Разве консул не указывает не только обычной формулой, но и движением руки, где кому должно остаться и куда перейти?

(21) Оказывается, однако, что если не сосчитать вместе голоса сторонников казни и сторонников ссылки, то верх возьмет оправдывающая сторона. А какое до этого дело голосующим? Им во всяком случае не пристало всеми способами и всеми средствами сражаться против более мягкого решения. Число сторонников казни и ссылки следует сравнить сначала с числом сторонников оправдания, а потом уже между собой. Как в некоторых зрелищах жребий выделяет и ставит в стороне человека, который потом будет сражаться с победителем10, так и для сенатских схваток бывает первая очередь и вторая: то из двух мнений, которое одержало верх, поджидается третьим. (22) И если первое мнение одобрено, то остальные разве снимаются? Каким образом мнения, для которых в дальнейшем не будет места, могут стоять не на одном и том же месте?

(23) Повторю яснее. Если подан голос за ссылку, а сторонники казни сразу же с самого начала пойдут в другую сторону, то напрасно впоследствии будут они разногласить с теми, с кем недавно соглашались. (24) Зачем, однако, уподобляюсь я наставнику? Я ведь хотел узнать, надо ли разделять мнения или голосовать каждое предложение в отдельности?

Я добился того, чего требовал. Тем не менее я хочу знать, должен ли я был этого требовать? Каким образом я добился? Настаивавший на применении смертной казни, уступая то ли закону, то ли справедливости моего требования, отказался от своего мнения и перешел к сторонникам ссылки: он, несомненно, испугался, что если голоса станут считать отдельно, как это, казалось, и будет, то численно превысят голоса сторонников оправдания. Последних было гораздо больше, чем сторонников двух других решений. (25) Тогда те, кого он перетянул к себе своим авторитетом, оставленные им, отказались от мнения, оставленного своим виновником, и последовали как за перебежчиком за тем, за кем они следовали как за вождем. (26) Таким образом, из трех мнений образовалось два, а из двух удержалось одно; третье оказалось исключено, так как, не будучи в силах побороть оба, оно выбрало себе победителя. Будь здоров.

Плиний Юниору1 привет.

(1) Я завалил тебя сразу целой грудой свитков, но завалил, во-первых, потому, что ты этого требовал, а затем потому, что ты писал мне о том, что скуден у вас сбор винограда2: да будет мне известно, что тебе, как говорится, выдастся часок почитать книгу. (2) Те же вести из моих имений. И мне, следовательно, можно будет написать кое-что для тебя, если только окажется, где купить бумаги; если она будет шероховатой или 3 впитывающей, то мне вообще не следует писать, или, по необходимости, буду стирать, что бы ни написал, хорошее или плохое. Будь здоров.

Плиний Патерну привет.

(1) Я измучен болезнями моих людей и смертью их: умерли молодые люди. Есть у меня два утешения в этой печали - несоизмеримые с ней, но все же утешения: во-первых, готовность, с которой я отпускаю людей на волю1: мне кажется, что не совсем уж преждевременно потерял я тех, кого потерял уже свободными; а во-вторых, разрешение рабам делать своего рода завещания, которые я соблюдаю как законные2. (2) Они поручают мне и просят о том, о чем им хочется; я повинуюсь этому как приказанию: они делят, дарят, оставляют, лишь бы в пределах моего дома, так как для рабов господский дом - это своего рода республика и государство3. (3) И, однако, хотя я успокаиваю себя этими утешениями, я, в силу той же мягкости, которая заставляет меня разрешать все это, чувствую себя обессиленным и сломленным.

Все же я не хотел бы стать более жестким. Я прекрасно знаю, что другие считают подобного рода несчастье просто убытком и поэтому кажутся себе великими и мудрыми людьми. Велики ли они и мудры, я не знаю, но они не люди. (4) Человеку свойственно чувствовать и испытывать страдания, но в то же время бороться с болью и слушать утешения, а не просто не нуждаться в утешениях. (5) Я написал об этом, может быть, больше, чем бы следовало, но меньше, чем мне хотелось бы. Есть некоторое наслаждение и в печали, особенно если ты выплачешься на груди у друга, который готов или похвалить твои слезы, или извинить их. Будь здоров.

Плиний Макрину1 привет.

(1) И в твоих местах погода такая же суровая и неистовая? Здесь2 непрерывные бури и частые ливни. Тибр вышел из своих берегов3 и разлился по низким местам. (2) Хотя канал4, сделанный предусмотрительнейшим императором5, и обессилил его, но вода затопляет долины, течет по полям, и по ровным местам вместо земли ты видишь воду. Реки, которые он обычно принимает в себя и, смешав со своими водами, несет вниз, он теперь заставляет идти вспять и таким образом заливает чужой водой поля, с ним не смежные. (3) Анио6, самая прелестная изо всех рек, к которому виллы тянутся, словно приглашая его к себе в гости и стараясь у себя удержать, сломал и унес большую часть рощ, его осенявших; он подмыл горы; обрушившиеся громады во многих местах его заперли: ища утерянный путь, он сворачивает постройки и стремительно вырывается из развалин. Люди, которых это наводнение захватило на высоких местах, видели, как по широкому водному пространству неслись то драгоценная и тяжелая утварь богатых людей, то сельские орудия; в одном месте плыли волы, плуги, пахари, в другом скот, ходивший на свободе, а между ними стволы деревьев и бревна от вилл. (5) Беда не обошла и тех мест, до которых река не добралась. Вместо наводнения здесь шел непрерывный ливень и проносились смерчи: сооружения, которыми опоясана драгоценная земля, рухнули; памятники7 расшатаны и сброшены. Такое несчастье многих лишило сил, пригнуло и раздавило; убытки увеличены горем.

(6) Боюсь, не случилось ли у вас такой же беды; если все спокойно, пожалуйста, избавь меня поскорее от этой тревоги; а если что случилось, тоже сообщи. Мало разницы в том, потерпел ты несчастье или ждешь его; только для печали есть граница, а для страха - никакой. Печалишься в соответствии с тем, что, ты знаешь, случилось; боишься в соответствии с тем, что может случиться. Будь здоров.

Плиний Руфину1 привет.

(1) Обычное мнение, что завещание человека является зеркалом его нравов, совершенно лживо: хорошие качества Домиция Тулла2 смерть обнаружила ярче, чем жизнь. (2) Хотя он и был любезен с ловцами наследства 3, но наследницей он оставил дочь, общую у него с братом: он удочерил родную племянницу. Внукам он отказал много хорошего, отказал и правнуку4. Одним словом, все его распоряжения оказались исполнены родственной любви и тем более неожиданны. (3) Поэтому по всему городу идут самые разные толки: одни называют его неблагодарным, притворщиком и своими гнусными признаниями и жалобами на то, что отец, дед и прадед поступил не так, как круглый сирота, изобличают себя самих; другие превозносят его именно за то, что он разрушил подлые надежды5 тех, кого обманывать таким образом совершенно в духе времени. Говорят еще, что ему нельзя было умереть с другим завещанием: он не оставил своего имущества дочери, а только вернул его тем, кто через дочь его обогатил. (4) Дело в том, что Куртилий Манция возненавидел своего зятя, Домиция Лукана (это брат Тулла), и согласился оставить наследницей его дочь, свою внучку, только на том условии, если она выйдет из-под власти отца. Отец освободил ее 6; дядя удочерил племянницу, и вышло, что брат, причастный к проделке с завещанием, вернул под власть брата отвергнутую дочь, лукаво удочерив ее7. (5) Судьба вообще словно судила обоим братьям богатство вопреки решительной воле тех, благодаря кому они разбогатели. Домиций Афр8 назначил их своими наследниками по завещанию, оглашенному им восемнадцать лет назад9; впоследствии он был ими настолько недоволен, что постарался о конфискации имущества их отца. (6) Удивительна его жестокость и удивительно их счастье: жесток был человек, исключивший из числя граждан того, с кем у него были общие дети; счастливы люди, у которых место отца занял тот, кто погубил отца. (7) И это наследство Афра вместе с остальным имуществом, приобретенным совместно с братом, надлежало передать дочери брата, который назначил Тулла единственным наследником, предпочтя его ради примирения собственной дочери. Тем больше похвал заслуживает его завещание, продиктованное семейственной любовью, честностью и совестливостью: каждого родственника отблагодарил он по заслугам, отблагодарил и жену. (8) Жена, прекрасная, терпеливейшая женщина10, получила прелестные виллы и большие деньги: заслуга ее перед мужем тем больше, чем сильнее ее упрекали за это замужество. Казалось, что женщине знатного происхождения, честных нравов, преклонного возраста, которая давно овдовела и когда-то была матерью, зазорно выходить за богатого старика, настолько хворого, что он надоел бы и жене, которую ввел в свой дом молодым и здоровым: (9) все члены его были исковерканы и искалечены настолько, что он только глазами обводил все свое богатство и даже в постели переворачивался лишь с чужой помощью. Он должен был даже (противно и жалко сказать) подставлять свои зубы для мытья и чистки; жалуясь на свою слабость и немощь, он часто говорил, что ему приходится ежедневно лизать пальцы своих рабов. (10) И, однако, он жил и хотел жить, поддерживаемый женой, которая своим постоянством обратила себе в славу супружество, за которое первоначально ее винили.

(11) Вот тебе все городские пересуды: все пересуды касаются Тулла. Ожидался аукцион. Он был так богат, что человек, купивший громадный парк, смог в тот же день уставить его множеством древних статуй11: столько прекрасных вещей было у него заброшено в амбарах. (12) В свою очередь не поставь себе в труд написать, если у вас случится что-нибудь, о чем стоит писать. Людской слух радуется новизне, а на примерах мы учимся жить. Будь здоров.

Плиний Максиму1 привет.

(1) И радость и утешение для меня в литературных занятиях; всякую радость делают они радостнее, всякую печаль менее печальной. Огорченный и нездоровьем жены и опасными болезнями, а иногда и смертью моих людей2, я прибегал к единственному облегчению в скорби - к занятиям: они заставляют меня лучше понять несчастье, но и учат терпеливее его переносить. (2) У меня в обычае отдавать на дружеский суд, в первую очередь на твой, то, что я собираюсь выпустить в свет. Обрати поэтому особое внимание на книгу, которую ты получишь с этим письмом: боюсь, что я в своей печали был к ней не очень внимателен. Я мог, скорбя, заставить себя писать, но заставить себя писать так, как пишут с легкой душой, этого я не мог. А затем как занятия дают радость, так и занятия идут лучше от веселого настроения. Будь здоров.

Плиний Галлу1 привет.

(1) Мы имеем обыкновение отправляться в путешествия и переплывать моря2, желая с чем-нибудь познакомиться, и не обращаем внимания на то, что находится у нас перед глазами. Так ли уж устроено природой, что мы не интересуемся близким и гонимся за далеким; слабеет ли всякое желание, если удовлетворить его легко; откладываем ли мы посещение того, что можно всегда увидеть, в расчете, что мы часто можем это видеть, - (2) но как бы то ни было, мы многого не знаем в нашем городе и его окрестностях не только по собственному впечатлению, но и по рассказам. Будь это в Ахайе, в Египте, в Азии или в какой-нибудь другой стране, богатой диковинками и прокричавшей о них, мы об этом слушали бы, читали и все бы переглядели.

(3) Сам я как раз услышал о том, о чем раньше не слыхал, и я увидел то, чего до сих пор не видел. Дед моей жены велел мне осмотреть его америнские поместья3. Когда я проезжал по ним, мне показали лежащее внизу озеро, именуемое Вадимонским 4, и рассказали при этом о нем невероятные вещи. Я спустился к нему самому. (4) Озеро похоже на лежачее колесо: это равномерно описанный круг5, без единого залива, без единого угла; все вымерено, все одинаково, словно выдолблено и вырезано рукой мастера. Цвет у воды светлее синего и зеленее берега6; она обладает сернистым запахом и целебным свойством излечивать переломы. (5) Пространством оно не велико, но бывает, что по нему от ветра поднимаются волны. Суда по нему не ходят (оно священно) 7, а плавают острова, заросшие камышом, ситником и разной травой, в изобилии растущей по болотам и по самому краю озера. Все эти острова различны по форме и по величине; края у всех голые, потому что они часто ударяются и трутся или один о другой или о берег. Все они одинаково высоки и одинаково легки; все они наподобие киля опускаются в воду неглубоко. (6) Эта подводная часть, как можно видеть, равномерно погружена со всех сторон в воду и равномерно на ней держится. Иногда эти острова сбиваются вместе и, соединившись между собой, напоминают материк; иногда их разносит в разные стороны противными ветрами; порой, при безветрии, они спокойно плавают каждый сам по себе. (7) Часто меньшие пристают к большим, как лодки к грузовым судам; часто между меньшими и большими начинается своего рода состязание в беге, а затем, прибившись все к одному месту, они словно выдвигают сушу вперед и то здесь, то там скрывают озеро от глаз и вновь его открывают; только когда они держатся в середине озера, они не уменьшают его размеров. (8) Известно, что скотина, гоняясь за травой, идет на эти острова, как на край озера; только оторвавшись от берега она начинает понимать, что земля под ней движется; тогда, словно погруженная на судно, со страхом смотрит она на окружающее ее озеро. Затем она выходит в том месте, куда принесет ее ветром, и так же не замечает, что сошла с острова, как не замечала, что всходила на него. (9) Озеро это вливается в реку, которая, пройдя немного на виду, погружается в пещеру и течет глубоко под землей. Если в нее бросить что-нибудь раньше, чем она скроется, то она сохранит этот предмет и опять вынесет его на свет. (10) Я пишу тебе об этом, потому что, думаю, это тебе так же неизвестно, как мне, и не менее интересно. Ты, так же как и я, ничем не увлекаешься так, как творениями природы8. Будь здоров.

Плиний Арриану1 привет.

(1) Самым прекрасным и человечным считаю я как в жизни, так и в занятиях соединение строгости с веселостью: первая не должна переходить в мрачность, вторая - в разгул. (2) По этой причине я разноображу серьезную работу забавами и шутками2. Я выбрал для них самое удобное место и время и, чтобы теперь же приучить к ним досужих застольников3, я в июле, когда наступает перерыв в суде, собрал своих друзей и рассадил их по креслам, поставленным перед ложами. (3) Случилось, что в тот же день утром меня внезапно пригласили на защиту в суд, и это дало мне повод сделать предисловие4. Я просил, чтобы никто не упрекал меня в равнодушии к собственному произведению за то, что, собираясь читать его для друзей и для немногих, то есть опять-таки для друзей, я не отказался от судебного дела. Я добавил, что того же порядка придерживаюсь и в своем писании: долг стоит впереди удовольствия, дело впереди забавы, и я пишу сначала для друзей и затем уже для себя. (4) Книга моя5 была разнообразна по содержанию и по размерам. Я делаю так, не доверяя своему таланту, и этим избегаю опасности наскучить. Я читал два дня: меня вынудило к этому одобрение слушателей. Некоторые авторы кое-что пропускают и ставят себе это в заслугу; я ничего не выбрасываю и даже заявляю, что не выбрасываю. Я читаю все для того, чтобы все исправить, а это не удается тем, кто читает только избранное. (5) В их поведении больше скромности и, может быть, уважения к аудитории, но в моем больше простоты и дружелюбия. Тот любит друзей своих, кто считает себя любимым так, что не боится надоесть. А затем, какой толк в приятелях, если они собираются только ради своего удовольствия? Человек, который предпочитает слушать хорошую книгу своего друга, а не создавать ее, - это прихотливый, подобный незнакомцу человек. (6) Я не сомневаюсь, что ты, по своей обычной любви ко мне, желаешь как можно скорее прочесть эту неперебродившую книгу. Ты прочтешь ее, но уже пересмотренную: ради этого я ее и читал. Кое-что из нее, впрочем, тебе уже известно. Ты узнаешь это или в исправленном виде, или, как это бывает иногда после долгого промежутка, оно покажется тебе хуже: ты будешь читать все как заново написанное. От многочисленных изменений измененным кажется и то, что осталось таким, как было. Будь здоров.

Плиний Гемину1 привет.

(1) Разве ты не знаешь, что рабы всех страстей сердятся на чужие пороки так, словно им завидуют, и тяжелее всего наказывают тех, кому больше всего им хотелось бы подражать? А между тем даже людям, которые ни в чьем снисхождении не нуждаются, больше всего пристало милосердие. (2) Я считаю самым лучшим и самым безупречным человека, который прощает другим так, словно сам ежедневно ошибается, и воздерживается от ошибок так, словно никому не прощает. (3) Поэтому и дома, и в обществе, и во всех житейских случаях давайте придерживаться такого правила: будем беспощадны к себе и милостивы даже к тем, кто умеет быть снисходительным только к себе. Будем помнить, что Тразея, кротчайший человек, великий именно своей кротостью, часто говаривал: "Кто ненавидит пороки, ненавидит людей". - Ты, может быть, спросишь, что заставляет меня писать об этом? (4) Недавно один человек, - лучше, впрочем, поговорим об этом лично; хотя нет, вовсе не надо и говорить2. Я боюсь, как бы поступки, которые я не одобряю в нем; преследование людей, задевание их, сплетни, - не оказались в противоречии с тем, чему я учу. Кто бы он ни был, каков бы ни был, умолчим о нем: заклеймить его - в этом никакого примера нет, а не заклеймить его - это человечно. Будь здоров.

Плиний Марцеллину1 привет.

(1) Все мои занятия, все заботы, все развлечения унесены, выбиты, вырваны тягчайшим горем по поводу смерти Юния Авита. (2) В моем доме надел он на себя сенаторскую одежду; я помогал ему в достижении магистратур; он так любил меня и так чтил, что видел во мне учителя нравственности и относился как к наставнику. Это редко в наших юношах 2. (3) Много ли найдется таких, которые уступят возрасту или авторитету? Они сразу же все понимают, сразу же знают все, никого не уважают, никого не берут за образец и сами себе пример.

Не таков был Авит. Он был особенно умен тем, что считал других умнее себя; особенно образован потому, что хотел учиться. (4) Всегда советовался он или о своих занятиях, или о житейских обязанностях; всегда уходил, став лучше, а лучше становился или от того, что услышал, или от того, что вообще узнал. (5) Как он повиновался Сервиану3, человеку исключительной точности! Трибун, он сумел так понять и пленить легата, что когда тот перешел из Германии в Паннонию4, он последовал за ним уже не как сослуживец, а как товарищ и помощник. Ревностный и скромный квестор, он был так же приятен и мил своим консулам (а он служил у многих), как и полезен! С какой энергией и неусыпностью добивался он этого самого эдилитета5, которого не дождался! Это особенно растравляет мою печаль. (6) Перед глазами моими стоят напрасные труды, бесплодные просьбы, почетная должность, которой он так заслуживал; я вспоминаю о сенаторской одежде, надетой под моей кровлей; вспоминаю о своем содействии ему, оказанном впервые, о содействии, оказанном в последний раз, о наших разговорах, о наших совещаниях.

(7) Меня мучит мысль о его молодости, мучит несчастье его близких. У него была престарелая мать, была жена, которую он взял за себя девушкой год назад; была дочь, которую он совсем недавно взял на руки. Столько надежд, столько радостей уничтожил один день! (8) Вот-вот уже эдил будущего года, молодой муж, молодой отец, он не вступил в свою должность и оставил осиротелую мать, овдовевшую жену и крохотную дочь, не знающую отца. Слезы мои льются еще и оттого, что меня здесь не было, что я не подозревал о нависшей беде и узнал о его болезни и о смерти одновременно: у меня не было времени свыкнуться с этим тяжким горем. (9) В такой муке находился я, когда написал это, написал только это; даже теперь не могу я ни о чем другом думать или говорить. Будь здоров.

Плиний Максиму1 привет.

(1) Моя любовь к тебе заставляет меня не поучать тебя (ты не нуждаешься в учителе), а уговаривать крепко помнить о том, что ты знаешь, и следовать этому: иначе лучше об этом вовсе не знать.

(2) Подумай, что тебя посылают в провинцию Ахайю2, эту настоящую, подлинную Грецию, где, как мы верим, впервые появились наука, образование и само земледелие, посылают, чтобы упорядочить состояние свободных городов3, т. е. посылают к людям, которые по-настоящему люди, к свободным, которые по-настоящему свободны и которые сохранили свое природное право доблестью, заслугами, дружбой и, наконец, договором, освященным религией. (3) Чти богов основателей4 и имена богов, чти древнюю славу и ту самую старость, которая почтенна в человеке и священна в городах. Воздавай почет древности, воздавай его великим деяниям, воздавай даже мифам. Не умаляй ничьего достоинства, ничьей свободы; не останавливай даже хвастливых речей5. (4) Всегда помни, что это та земля, которая дала нам право и прислала законы, не по праву победы, а по нашей просьбе6; что ты вступаешь в Афины, что ты правишь Лакедемоном: отнять у них последнюю тень свободы7 и оставшееся имя свободы было бы зверской, варварской жестокостью. (5) Ты видишь, что хотя рабы и свободные хворают одинаково, но врачи обращаются со свободными мягче и ласковее. Не забывай, чем был каждый город, и не презирай его за то, что он это утратил; не будь горд и суров. (6) Не бойся, что тебя начнут презирать. Человека, облеченного полнотой власти, презирают только тогда, если он грязен и низок, и первый презирает себя он сам. Плохо, если власть испытывает свою силу на оскорблениях; плохо, если почтение приобретается ужасом: любовью гораздо скорее, чем страхом, добьешься ты того, чего хочешь. Ведь когда ты уйдешь, страх исчезнет, а любовь останется, и как он превращается в ненависть, так она превращается в почтение.

(7) Ты опять и опять должен (повторяю это) вспоминать о том, как называется твоя должность, и объяснить себе, что это значит: "упорядочить состояние свободных городов". Что важнее для граждан, как не упорядочение их города? Что драгоценнее свободы? (8) И как отвратительно, если вместо упорядочения получается разорение, а вместо свободы рабство!

Вдобавок тебе ведь предстоит состязание с самим собой: на тебе тяготеет слава твоей прежней квестуры, привезенная тобой из Вифинии, тяготеет признание государя, тяготеет трибунат, претура и эта самая должность легата, данная тебе как бы в награду. (9) Тем более ты должен постараться не произвести такого впечатления, будто ты оказался человечнее, лучше и опытнее в провинции отдаленной, но не в подгородной, среди рабствующих, но не среди свободных, когда был послан по жребию, но не по выбору, когда был еще неопытным новичком, а не испытанным и одобренным магистратом. Ты ведь часто слышал и часто читал, что гораздо хуже потерять добрую славу, чем не приобрести ее вовсе.

(10) Верь, пожалуйста, тому, что я сказал в начале: я пишу тебе, уговаривая, а не поучая тебя, хотя, впрочем, и поучая. Я не боюсь перейти меру в своей любви: нечего опасаться, что чувство, которое должно быть самым большим, окажется чрезмерным. Будь здоров.

КНИГА IX

Плиний Максиму1 привет.

(1) Я часто упрашивал тебя как можно скорее выпустить книги, которые ты составил то ли в свою защиту, то ли против Планты2, вернее - и в свою защиту и против него (этого требовала сама тема). Теперь, услыхав о его смерти, я особенно тебя упрашиваю и уговариваю. (2) Хотя ты и читал эти книги многим и давал их на прочтение, я не хочу, чтобы люди подумали, будто ты только взялся за них после его кончины, тогда как ты закончил их, пока он был еще жив и здоров. (3) Пусть за тобой сохранится слава человека принципиального. Это и будет, если людям справедливым и несправедливым станет известно, что решимость писать возникла у тебя не после смерти врага, но что его смерть опередила уже готовое издание. Вместе с тем ты избегнешь известного ??? ???? ?????????? 1* 3: [1* грешно при убитых.] (4) то, что написано о живом, о живом публично прочитано, это, если издать книгу сразу, издается против умершего, словно еще против живого. Поэтому, если ты работаешь над чем-нибудь другим, отложи эту работу и закончи те книги, которые нам, читавшим их, кажутся уже давно завершенными4. Пусть такими покажутся они и тебе; само дело не терпит промедления, не допускает его и краткость срока. Будь здоров.

Плиний Сабину1 привет.

Ты доставляешь мне удовольствие, требуя от меня не только многочисленных, но и длинных писем. Я был скуп на них частью из уважения к твоей занятости, частью потому, что сам разрывался между разными, по большей части скучными делами, которые одновременно и отвлекают душевные силы и ослабляют их. (2) Кроме того, не было и материала для того, чтобы много писать. Положение у меня ведь не то же, что у Марка Туллия2, следовать примеру которого ты меня зовешь. У него имелся богатейший талант, и таланту этому соответствовали разнообразные и великие события, тогда происходившие. (3) В каких узких пределах заключен я, ты это сам видишь, даже когда я молчу об этом; не посылать же тебе школьных писем или, если можно так выразиться, писем-теней3? (4) Думаю, они вовсе не подходят к тому, что я себе представляю, - к вашей жизни в лагере с ее оружием, военными рогами, трубами, потом, пылью, знойными днями4. Вот, думается, достаточное извинение; сомневаюсь, однако, хочется ли мне, чтобы ты его принял: ведь большой дружбе свойственно отказывать в снисхождении коротким письмам друзей, хотя и знаешь, что для них есть основание. Будь здоров.

Плиний Павлину1 привет.

(1) Всякому свое; я считаю счастливейшим того, кто наслаждается предвкушением доброй и прочной славы и, уверенный в потомках, живет будущей славой. И мне, если бы у меня не было перед глазами награды в веках, мог бы нравиться этот полный и глубокий покой2. (2) Всем людям, по-моему, следует думать о своем бессмертии или смертности и первым - стараться, напрягать свои силы, а вторым - пребывать в покое, отдыхать и не обременять свою короткую жизнь бренными трудами: я ведь вижу, что представление о труде как о чем-то жалком и неблагодарном привело многих к признанию собственного ничтожества3. (3) Я говорю с тобой так, как ежедневно говорю сам с собой, чтобы, если ты не согласен, перестать так говорить с тобой. Впрочем, ты будешь согласен, так как ты всегда обдумываешь что-нибудь славное и бессмертное. Будь здоров.

Плиний Макрину 1 привет.

(1) Я боялся бы, что ты сочтешь непомерно большой речь, которую получишь вместе с этим письмом, если бы она не была из таких речей, которые, кажется, вновь и вновь начинаются и вновь и вновь заканчиваются: каждое отдельное обвинение составляет как бы отдельное дело2. (2) Поэтому, откуда бы ты ни начал, где бы ни кончил, ты можешь читать дальнейшее и как начало и как продолжение и считать меня в целом очень растянутым, в отдельных частях очень кратким. Будь здоров.

Плиний Тирону1 привет.

(1) Ты поступаешь замечательно (я ведь произвожу дознание) 2; так и продолжай, повышая цену своей справедливости в глазах провинциалов своей большой человечностью. Главное здесь в том, чтобы привлечь к себе каждого честного человека и, пользуясь любовью меньших, приобрести уважение первых людей. (2) Большинство, опасаясь показаться слишком угодливыми по отношению к могущественным лицам, приобретают славу мрачности и даже злобности3. (3) От этого порока ты очень далек - я это знаю, но не могу удержаться, чтобы, хваля тебя, в то же время и не предостеречь: придерживайся таких правил, чтобы соблюдать различие между сословиями и между положениями; если они спутаны, приведены в беспорядок, перемешаны, то нет ничего неравноправнее самого равноправия. Будь здоров.

Плиний Кальвизию 1 привет.

(1) Все это время я провел среди табличек и книжек в самом приятном покое. "Каким образом,- спросишь, - мог ты добиться этого в городе?". Были цирковые игры2, а этим родом зрелищ я отнюдь не увлекаюсь: тут нет ничего нового, ничего разнообразного, ничего, что стоило бы посмотреть больше одного раза. (2) Тем удивительнее для меня, что тысячи взрослых мужчин так по-детски жаждут опять и опять видеть бегущих лошадей и стоящих на колесницах людей. Если бы их еще привлекала быстрота коней или искусство людей, то в этом был бы некоторый смысл, но они благоволят к тряпке, тряпку любят, и если бы во время самих бегов в середине состязания этот цвет перенести туда, а тот сюда, то вместе с ней перейдет и страстное сочувствие, и люди сразу же забудут тех возниц и тех лошадей, которых они издали узнавали, чьи имена выкрикивали3. (3) Такой симпатией, таким значением пользуется какая-то ничтожнейшая туника, не говорю уже у черни, которая ничтожнее туники, но и у некоторых серьезных людей4; когда я вспоминаю, сколько времени проводят они за этим пустым, пошлым делом и с какой ненасытностью, то меня охватывает удовольствие, что этим удовольствием я не захвачен. И в эти дни, которые многие теряют на самое бездельное занятие, я с таким наслаждением отдаю свой досуг литературной работе. Будь здоров.

Плиний Роману1 привет.

(1) Ты пишешь, что строишься. Это хорошо: я нашел себе защитника; и строюсь уже с основанием, так как строюсь вместе с тобой2. Сходство и в том, что мы строимся - ты у моря, а я - у Ларийского озера3. (2) На его берегу у меня много вилл, но две особенно и радуют и занимают меня. Одна, поставленная на скалах по байскому обычаю4, смотрит на озеро, другая, точно так же по байскому обычаю, подходит к самому озеру. (3) Поэтому я обыкновенно называю первую трагедией, а вторую - комедией: одна стоит словно на котурнах5, другая - словно в низких башмаках. У обеих есть своя прелесть, обе приятны владельцу, именно в силу своего несходства. (4) Одна ближе к озеру, с другой открывается на него более широкий вид, одна охватывает весь залив своим мягким изгибом, другая, находясь на очень высоком хребте, делит им два залива; там прямая аллея далеко протянулась по берегу, здесь она мягко загибается, переходя в обширный цветник; там не чувствуется волн, здесь они разбиваются о стены; там можно смотреть вниз на рыбаков, здесь самому рыбачить и забрасывать удочку из спальни и чуть ли даже не с постели, как из лодочки6. Вот почему я пристраиваю к той и другой части, которых им недостает, взамен излишних. (5) К чему, однако, я привожу тебе эти доводы, когда для тебя доводом служит то, что ты занят тем же. Будь здоров.

Плиний Авгурину1 привет.

(1) Если, после твоих похвал, я начну хвалить тебя, то боюсь, как бы не показалось, что я не столько выражаю свое суждение, сколько воздаю благодарность. Пусть, впрочем, это кажется, - я признаю все твои сочинения прекрасными, и особенно то, где ты пишешь обо мне. (2) Это происходит по одной и той же причине: и ты лучше всего пишешь о друзьях, и я читаю как наилучшие сочинения, написанные обо мне. Будь здоров.

Плииий Колону1 привет.

(1) Очень, очень хорошо, что ты с такой болью переживаешь смерть Помпея Квинтиана2: в твоей тоске живет привязанность к утраченному. Большинство ведь любят людей только, пока те живы, или, вернее, притворяются любящими и даже притворяются только по отношению к тем, кого видят в благополучии; о несчастных забывают так же, как об усопших. Твоя же верность долговечна, и таково постоянство в любви, что любовь эта может окончиться только с твоей смертью. (2) И, клянусь Геркулесом, Квинтиан был таков, что его подобает любить, следуя его собственному примеру. Счастливых он любил, несчастных оберегал, тосковал по утраченным. А сколько благородства было в его лице, какая неторопливость в речи, как смягчалась его серьезность любезностью! Какое рвение к наукам, какая верность суждений! Какую сыновнюю любовь он проявлял, живя с отцом, столь на него непохожим3! Он не мешал ему казаться отличным человеком, так как сам был отличным сыном. К чему, однако, я растравляю твою скорбь? (3) Ты, впрочем, так любил этого юношу, что предпочтешь и такие слова молчанию о нем, особенно с моей стороны: ты считаешь, что мой хвалебный отзыв прославит его жизнь, продолжит память о нем и сможет как бы вернуть ему те дни, которые были у него похищены4. Будь здоров.

Плиний Тациту привет.

(1) Хотел бы я повиноваться твоим наставлениям, но кабанов так мало, что нельзя угодить и Минерве, и Диане1, которых, как ты говоришь, надо почитать одинаково. (2) Следует поэтому послужить только Минерве, но в меру, как и подобает летом в деревне. В дороге я, правда, написал кое-какие мелочи, подлежащие немедленному уничтожению, так растянуто и с той болтливостью, с какой ведутся речи в повозке2. К этому я кое-что добавил, находясь на вилле: не хотелось делать ничего другого. Итак, поэмы, которые, по-твоему, так удобно заканчивать среди лесов и рощ, спят3. (3) Одну-две незначащие речи я пересмотрел; этот труд, впрочем, непривлекателен, неприятен4 и скорее похож на сельские работы, чем на развлечения. Будь здоров.

Плиний Гемину1 привет.

(1) Я получил твое письмо, очень приятное, особенно потому, что ты просишь написать тебе что-нибудь, что ты сможешь вставить в свои книги. Тема найдется - или та самая, на которую указываешь ты, а может быть и другая, лучшая: в той ведь есть некоторые неприятные стороны - осмотрись кругом, и они бросятся тебе в глаза.

(2) Я не думал, что в Лугдуне2 есть книгопродавцы3, и с тем большим удовольствием узнал из твоих писем, что мои книжки распродаются; я в восторге от того, что одобрение, которое они снискали в Риме, остается за ними и в чужих краях4. Я начинаю считать достаточно отделанными те произведения, оценка которых столь одинакова у людей, живущих в столь разных областях. Будь здоров.

Плиний Юниору1 привет.

(1) Некто бранил своего сына за то, что тот немного переплатил за лошадей и собак2. Когда юноша ушел, я говорю ему: "Послушай, разве ты никогда не делал того, за что тебя мог бы поругать отец? Делал ведь! И разве иногда ты не делаешь того, в чем твой сын, если бы вдруг он стал отцом, а ты сыном, не мог бы укорить тебя с такой же суровостью? Разве все люди не подвержены каким-нибудь ошибкам? Разве один не потакает себе в одном, а другой в другом?" (2) Мы так любим друг друга, что я не мог не написать тебе, находясь под впечатлением этой неумеренной строгости: не обходись никогда со своим сыном3 слишком жестоко и строго. Подумай о том, что он мальчик, что и ты был когда-то таким, и, пользуясь своим положением отца, помни, что ты человек и отец человека. Будь здоров.

Плиний Квадрату1 привет.

(1) Чем усерднее и внимательнее прочитал ты мои книги "Отмщение за Гельвидия" 2, тем настойчивее требуешь от меня, чтобы я подробно описал тебе все, что не вошло в эти книги и что говорилось вокруг, - словом, весь ход дела, при котором ты по своему возрасту не мог присутствовать.

(2) После убийства Домициана я подумал и решил, что преследовать виновных, отплатить за несчастных, проявить себя - это великая и прекрасная задача3. Среди многих преступлений, совершенных многими людьми, самым ужасным казалось то, когда в сенате поднял руку сенатор на сенатора, преторий на консуляра, на подсудимого - судья4. (3) Кроме того, я был дружен с Гельвидием, насколько возможна была дружба с человеком, который из страха перед этим временем скрывал в уединении свое громкое имя и великие доблести; был дружен с Аррией и Фаннией: первая была мачехой Гельвидия, а вторая матерью его мачехи 5. Меня побуждали, однако, не столько личные отношения, сколько общественная совесть: подлость проступка и желание подать пример.

(4) В первые дни после возвращения свободы6 каждый за себя, с нестройным и беспорядочным криком, привлекал к суду и карал своих недругов, по крайней мере таких, которые не пользовались влиянием7. Я же полагал, что будет пристойнее и увереннее сокрушить чудовищного злодея8 не ненавистью, которую в то время разделяли все, но его собственным преступлением. Когда первый порыв несколько поостыл и гнев, изо дня в день слабея, перешел в справедливость, я, хотя и был тогда в большой печали, так как недавно потерял жену9, посылаю к Антее (она была замужем за Гельвидием10) и прошу ее придти, так как новый траур еще удерживал меня дома11. (5) Когда она пришла, я сказал ей: "Мне предназначено не оставить твоего мужа неотомщенным. Объяви об этом Аррии и Фаннии (они уже вернулись из ссылки), обдумай сама, обдумай вместе с ними, хотите ли вы присоединиться к делу, в котором мне спутника не требуется; я, однако, не настолько ревную о своей славе, чтобы позавидовать вашей в ней доле" 12. (6) Антея передает мое поручение, и те не заставляют себя ждать. Заседание сената, кстати, приходилось через два дня. Я всегда сообщал обо всем Кореллию, которого знал как самого предусмотрительного и мудрого из своих современников13. Тут я, однако, удовольствовался своим разумом, опасаясь, как бы Кореллий не запретил мне действовать: был он слишком медлителен и осторожен. Я не удержался, впрочем, от желания дать ему знать в тот же день, что я решился на дело, о котором с ним не совещался, зная по опыту, что о принятых решениях не следует советоваться с теми, чьим советам ты должен уступать.

(7) Прихожу в сенат, прошу слова14, говорю некоторое время при величайшем сочувствии. Когда я подошел к самому преступлению, намекнул на подсудимого, не называя, однако, его имени, со всех сторон поднялись крики: "Мы должны знать, о ком ты докладываешь вне очереди!". "Кто может быть подсудимым до доклада?". "Остаться бы живыми нам, уцелевшим!". (8) Я слушал невозмутимо, бесстрашно: так сильно дело своей правотой и настолько твой страх или уверенность в себе зависят от того, не одобряют люди твоих поступков или не хотят их.

Было бы слишком долго перечислять все, что тогда бросали мне с разных сторон. (9) Под конец консул обратился ко мне: "Секунд, ты скажешь вместо своего мнения то, что хочешь" 15. "Ты разрешил,- говорю я, - то, что до сих пор разрешал всем". Я сажусь; начинаются другие дела. (10) Между тем один мой друг, консуляр, отзывает меня в сторону и нападает в обдуманной речи за то, что я будто бы выступил; слишком смело и неосторожно; он зовет меня назад, уговаривает перестать и даже добавляет: "Ты обратил на себя внимание будущих государей" 16. "Пусть, - ответил я, - только бы плохих". (11) Едва он отошел, как начал другой: "На что ты осмеливаешься? Куда стремишься? Каким опасностям себя подвергаешь? Почему доверяешься настоящему, не зная будущего? Ты задеваешь человека, ставшего уже префектом эрария17, в недалеком будущем консула и, кроме того, пользующегося таким влиянием, опирающегося на таких друзей!". И он назвал кого-то, кто тогда, по упорным и двусмысленным слухам, получил на востоке командование большой и прославленной армией18. (12) На это я ответил: "Все обдумано мной и заранее душой моей взвешено 19: я не отказываюсь, если так придется, понести наказание за честный поступок, лишь бы отомстить за позорный".

(13) Уже пришло время вносить предложение. Говорит Домиций Аполлинарий, консул будущего года20, говорит Фабриций Вейентон, Фабий Постумин, Биттий Прокул, коллега Публия Церта, о котором шло дело, отчим моей жены, которую я потерял, после них Аммий Флакк. Все защищают Церта, еще не названного мною, как будто он уже назван, и своей защитой утверждают преступление, оставшееся как бы невыясненным. (14) Нет необходимости пересказывать, что они еще говорили; ты найдешь это в моих книгах: я все это передал их же словами.

(15) Против выступают Авидий Квиет и Корнут Тертулл: Квиет говорит, что несправедливо отталкивать жалобы скорбящих, что не следует отнимать у Аррии и Фаннии права жаловаться и что важно не звание человека, а его дело. (16) Корнут говорит, что он консулами21 назначен в опекуны дочери Гельвидия по просьбе ее матери и отчима; он и сейчас не позволит себе пренебречь своими обязанностями, причем он ставит предел своей скорби и сочувствует сдержанности этих превосходных женщин, которые довольствуются тем, что напоминают сенату о кровавой угодливости Публия Церта и просят, если не будет наложено наказания за очевидное злодеяние, то хотя бы чего-то вроде цензорского клейма 22. (17) Тогда Сатрий Руф произнес уклончивую и двусмысленную речь: "Думаю, что если Публиций Церт не будет оправдан, то ему нанесли обиду, ведь его назвали по имени друзья Аррии и Фаннии, назвали и его друзья. Мы не должны беспокоиться: ведь судьями будем мы, которые составили об этом человеке хорошее мнение. Если он, как я надеюсь и хочу, невиновен, то я верю, вы сможете его оправдать, пока что-нибудь не будет доказано".

(18) Так они говорили и в том порядке, как их вызывали. Доходит очередь до меня. Встаю, произношу начало, которое помещено в моей книге, отвечаю каждому. Удивительно, с каким вниманием, с какими возгласами выслушали меня все те, кто только что громко возражал: такой поворот произвело благородство дела, ход речи или упорство обвинителя. (19) Кончаю. Начинает отвечать Вейентон23, никто не может этого вынести, его перебивают, шумят настолько, что он говорит: "Прошу вас, отцы сенаторы, не вынуждайте меня умолять о помощи трибунов". Трибун Мурена немедленно воскликнул: "Разрешаю тебе говорить, почтенный Вейентон"; но и после этого все-таки раздаются громкие возражения. (20) Тем временем консул, вызвав сенаторов по имени и проведя голосование, распускает сенат и покидает Вейентона, все еще стоящего и пытающегося говорить. По поводу этого оскорбления (так он это называл) он много жаловался гомеровским стихом:

? ?????, ? ???? ?? ?? ???? ???????? ??????? 2*. [2* Старец, жестоко тебя ратоборцы младые стесняют (Илиада, VIII, 102).]

(21) Не было почти ни одного человека в сенате, который не обнимал бы меня, не целовал и не осыпал наперерыв похвалами за то, что я, навлекши на себя вражду, вернул к жизни давно забытый обычай публичных обсуждений и что я, наконец, избавил сенат от ненависти, которой пылали к нему прочие сословия за то, что, строгий к другим, он щадил одних только сенаторов, которые как бы взаимно укрывали один другого.

(22) Все это произошло в отсутствие Церта; он или подозревал нечто подобное, или был болен: так по крайней мере извинял он свое отсутствие24. И доклад о нем император не отослал обратно в сенат25. Я, однако, добился того, чего домогался: получил консульство коллега Церта26, а Церт - преемника; и случилось совсем так, как я сказал в конце: "Пусть он отдаст при наилучшем государе ту награду, которую получил от наихудшего".

Потом уже я записал свою речь, насколько это было для меня возможно, многое добавив. (24) Случайно, но как будто и не случайно, Церт, спустя несколько дней после издания моей книги, заболел и скончался. (25) Мне рассказывали, будто в его сознании и перед его взором мелькала такая картина: он видел, что я угрожал ему мечом. Не решусь утверждать, что это правда; примера ради важно, чтобы это казалось правдой.

(26) Вот тебе письмо, не меньшее, если подумать о размере письма, чем книги, которые ты прочитал. Поставь это в вину себе самому, раз ты не был удовлетворен книгами. Будь здоров.

Плиний Тациту привет.

Ты сам себе не рукоплещешь, и я ни о ком не пишу более искренне, чем о тебе. Будет ли потомкам какое-нибудь дело до нас, я не знаю1, но мы, конечно, заслуживаем, чтобы было, не за наши таланты (это ведь слишком гордо), но за рвение, труд и уважение к потомству. Будем только продолжать начатый путь, который, правда, немногих привел к блеску и славе, но многих вывел из мрака и молчания. Будь здоров.

Плиний Фалькону1 привет.

(1) Я сбежал к себе в Этрурию, чтобы пожить по своей воле. Это, однако, невозможно даже и в Этрурии: мне не дают покоя записки селян2, поступающие со всех сторон и полные жалоб. Я читаю их еще неохотнее, чем собственные; и свои-то ведь я читаю с неохотой. (2) Пересматриваю некоторые незначащие речи3; после большого перерыва это и скучно и тягостно. Счета заброшены, словно меня здесь и нет4. (3) Иногда я сажусь верхом и разыгрываю в некоторой степени роль хозяина: объезжаю часть поместий5 ради прогулки. Ты же храни свою привычку и описывай нам, деревенским жителям такого сорта, городские события6. Будь здоров.

Плиний Мамилиану1 привет.

(1) Я не удивлюсь, что ты получил огромное удовольствие от такой богатой охоты, раз ты, по обыкновению историков, пишешь, что нельзя было и сосчитать добычи. У меня нет ни времени, ни желания охотиться: нет времени, так как начинается сбор винограда, нет желания, так как сбор незначителен2. (2) Я вывезу вместо молодого вина молодые стихи3 и, как только решу, что они перебродили, пошлю их тебе, раз ты так любезно их требуешь. Будь здоров.

Плиний Генитору1 привет.

(1) Получил твое письмо, в котором ты жалуешься, что тебе был противен роскошнейший обед, потому что шуты, кинеды и дураки бродили между столами2. (2) Хочешь, чтоб чело твое прояснилось? У меня нет никого из них, но я терплю людей, которые их держат3. А почему у меня их нет? Потому что меня ничуть не восхищает как забавная неожиданность расслабленный жест кинеда, шалость шута, глупость дурака. Я говорю с точки зрения не разума, а вкуса. (3) Подумай, как много людей, которых отталкивает все то, чем мы с тобой пленяемся и увлекаемся, как нечто нелепое или докучное. Сколько людей, когда выходит чтец или лирник, или комический актер4, требуют свои башмаки 5 или лежат, чувствуя скуку, не меньшую, чем та, с которой ты вытерпел этих чудищ (так ведь ты их называешь). (4) Будем же оказывать снисхождение чужим увеселениям, чтобы получить его для наших6. Будь здоров.

Плиний Сабину 1 привет.

(1) Твое письмо показывает, с каким вниманием, с каким рвением, с какой памятливостью ты прочитал мои книжки. Сам ты навлекаешь на себя труд, вызывая и приглашая меня посылать тебе как можно больше своих работ. (2) Я буду делать это, но по частям и как бы распределив материал2, чтобы не сбить постоянным изобилием ту самую память, которую я так благодарю, и не заставить ее, перегруженную и как бы подавленную, упускать частности в виду множества, предшествующее в виду последующего. Будь здоров.

Плиний Рузону 1 привет.

(1) Ты пишешь, что прочитал в каком-то письме стихи, которые Вергиний Руф приказал надписать на своей могиле 2:

Здесь покоится Руф, что Виндекса в битве осилил,

Родине власть передал, но не оставил себе3.

Ты укоряешь его за этот приказ и добавляешь, что лучше и справедливее поступил Фронтин4, который вообще запретил ставить себе памятник, а под конец спрашиваешь меня, что я думаю о том и другом.

(2) Я любил обоих, но больше восхищался тем, кого ты укоряешь, восхищался так, что считал всякую похвалу для него недостаточной - для него, кого сейчас мне приходится брать под защиту. (3) Всех, кто совершил что-либо великое и достопамятное, я признаю достойными не только снисходительности, но и похвалы, если они домогаются заслуженного бессмертия и стараются продлить славу своего имени, которое будет жить дальше, и в посмертных надписях.

(4) Нелегко найти мне кого-нибудь, помимо Вергиния, кто был бы так же скромен в похвалах себе, как и славен в своих деяниях. (5) Я сам, близкий и любимый друг его, свидетельствую, что только однажды он позволил себе в моем присутствии напомнить об одном из своих деяний: Клувий5 как-то вел с ним такой разговор: "Ты знаешь, Вергиний, какая степень достоверности обязательна для истории; поэтому, если в моих историях что-нибудь написано не так, как тебе хотелось бы, прошу тебя, прости мне". На это он ответил: "Разве тебе неизвестно, Клувий, что я сделал то, что сделал, затем, чтобы у вас была свобода писать так, как вам угодно?".

(6) А теперь давай сравним самый поступок Фронтина, который кажется тебе более скромным, сдержанным. Он запретил поставить себе памятник, но в каких словах? "Расходы на памятник излишни: память обо мне останется, если я заслужил этого своей жизнью". По-твоему, скромнее дать на прочтение всему миру6, что память о тебе останется навеки, чем отметить в одном месте двумя стихами то, что ты совершил?

(7) Я не ставлю себе, впрочем, целью укорить одного и защитить другого. Но что может защитить его перед тобой вернее, чем сопоставление с тем, кого ты предпочел? (8) По моему суждению, ни того, ни другого не следует винить; оба они стремились к славе с одинаковой страстью, но разными путями: один - требуя должной надписи, другой - предпочитая казаться презирающим всякие надписи. Будь здоров.

Плиний Венатору привет.

(1) Твое письмо было мне особенно приятно тем, что оно длинно, и еще больше тем, что оно все занято разбором моих книжек; не удивляюсь тому, что они доставили тебе удовольствие: ты ведь любишь все мое так же, как и меня. (2) Я же сам лично собираю урожай винограда, скудный, правда, однако более обильный, чем я ожидал1: собираю, если собирать значит - иногда сорвать гроздь, посетить давильню, отведать из чана молодого вина, застигать врасплох городских рабов, которые теперь распоряжаются деревенскими, предоставив меня секретарям и чтецам2. Будь здоров.

Плиний Сабиниану 1 привет.

(1) Твой вольноотпущенник, на которого, по твоим словам, ты сердишься, пришел ко мне и, пав к моим ногам, обнял их, будто твои. Плакал он много, много просил и молчал много - в общем внушил мне доверие к искренности своего раскаяния. Верю, что он действительно исправился, так как чувствует, что провинился.

(2) Я знаю, ты гневаешься, и гневаешься с основанием, это я тоже знаю; но кротость особенно похвальна тогда, когда причина гнева вполне справедлива. Ты любил этого человека и, надеюсь, опять полюбишь его, а пока достаточно, чтобы ты позволил умолять себя. (3) Можно будет снова гневаться, если он того заслужит; это будет тебе более простительно, если теперь ты поддашься мольбам. Уступи его юности, уступи слезам, уступи своему милосердию. Не мучь его2, не мучь также себя; ты, столь мягкий от природы, мучишься, гневаешься.

(4) Боюсь, как бы не показалось, что я не прошу, а принуждаю, если к его просьбам присоединю мои; я присоединю их тем полнее и непринужденнее, чем резче и строже я его выбранил, решительно пригрозив, что впредь никогда больше за него просить не стану. Так сказал я ему: его следовало устрашить; тебе же я скажу другое: возможно, что я и во второй раз буду просить тебя и во второй раз добьюсь твоего согласия, лишь бы по такому поводу, чтобы мне приличествовало просить, а тебе выполнить просьбу. Будь здоров.

Плиний Северу1 привет.

(1) Большое беспокойство причинило мне по многим и весьма основательным причинам недомогание Пассенна Павла2. Это прекрасный, честнейший, очень любящий меня человек; кроме того, в литературе он соперничает с древними; подражает им, воспроизводит их и прежде всего Проперция3, от которого он ведет свой род; он подлинный его потомок и больше всего похож на него в том, в чем тот особенно отличался. (2) Если ты возьмешь в руки его элегию, ты прочтешь произведение отделанное, нежное, приятное, действительно написанное в доме Проперция. Недавно он обратился к лирическим стихотворениям, в которых он уподобляется Горацию4 так же, как в элегиях Проперцию: можно подумать, что он родня и ему, если в литературе имеет какое-нибудь значение кровное родство. Большое разнообразие, большая подвижность: он любит, как истинно любящий, скорбит, как безудержно скорбящий, хвалит, как благосклоннейший человек, шутит, как самый тонкий шутник. Целое у него настолько же закончено, как и отдельные подробности. (3) За этого друга, за этот талант я болел душой не менее, чем он телом, и, наконец, вновь обрел его, обрел себя. Поздравь меня, поздравь также самое литературу, которую нависшая над ним угроза подвергала опасности столь же великой, сколь великой славы она достигнет от его выздоровления. Будь здоров.

Плиний Максиму1 привет.

(1) Когда я произносил свои речи, часто случалось, что центумвиры2, долго державшиеся в рамках судейской важности и серьезности, все внезапно, как бы побежденные и вынужденные, вставали и выражали мне свою похвалу. (2) Часто я уходил из сената прославленный так, как только мог пожелать, но никогда я не получал большего удовольствия, чем недавно от разговора с Корнелием Тацитом. Он рассказывал, что во время последних цирковых игр рядом с ним сидел какой-то римский всадник3. После разнообразной ученой беседы всадник спросил его: "Ты италик или провинциал?" "Ты меня знаешь, - ответил тот, - и притом по моим литературным работам". (3) Тот спросил: "Ты Тацит или Плиний?" 4. Не могу выразить, как мне приятно, что наши имена связывают с литературой, как собственность не нашу, людскую, а литературную, и что каждый из нас известен по занятиям своим даже тем, кому лично он не известен.

(4) Несколько дней тому назад случилось нечто подобное. Со мной возлежал5 выдающийся человек Фадий Руфин6, а повыше его - его земляк, который в этот день впервые прибыл в Рим. Руфин показал ему на меня: "Видишь его?", и затем рассказал многое о моих литературных работах. Тот ответил: "Это Плиний".

(5) Сознаюсь, я получаю великую награду за свой труд. Если Демосфен был прав, обрадовавшись тому, что старуха из Аттики узнала его, ????? ???? ??????????3*7, [3* это Демосфен.] то разве я не должен радоваться тому, что мое имя прославлено? Я и радуюсь, и открыто заявляю, что радуюсь, и (6) не боюсь показаться слишком хвастливым, так как привожу суждение обо мне чужое, а не свое, - тем более, что привожу его тебе, человеку, который не завидует ничьей славе и благоволит к моей. Будь здоров.

241

Плиний Сабиниану привет.

Ты хорошо поступил, что вольноотпущенника, который когда-то тебе был дорог, вновь принял в свой дом и в свое сердце, куда вернуло его мое письмо. Это доставит тебе радость, а мне это, конечно, радостно, во-первых, потому, что ты так сговорчив, что, даже гневаясь, позволяешь руководить собой, затем потому, что ты так со мной считаешься, или подчиняясь моему авторитету, или снисходя к моим просьбам. Поэтому я и хвалю тебя и благодарю, а вместе с тем уговариваю на будущее: будь снисходителен к заблуждениям своих людей, если даже не будет никого, кто бы упрашивал тебя. Будь здоров.

Плиний Мамилиану1 привет.

(1) Ты жалуешься на кучу лагерных дел и, однако, словно наслаждаясь полным досугом, читаешь мои шутки и безделицы2, любуешься ими, требуешь их от меня и настойчиво побуждаешь к сочинению новых. (2) После твоего суждения, - а ты человек образованнейший, серьезнейший и, сверх того, в высшей степени правдивый, - я начинаю искать в такого рода занятиях не только услады, но и славы. (3) Сейчас судебных дел хотя и немного, но все же они отвлекают меня3; когда это кончится, я пошлю что-нибудь из области тех же Камен4 в это благосклонное лоно. Моим воробушкам и голубкам, если они понравятся и себе и тебе, ты позволишь летать среди ваших орлов5; если они будут нравиться только себе, то ты постараешься удержать их в клетке или в гнезде. Будь здоров.

Плиний Луперку1 привет.

(1) Я сказал, думается, удачно об одном ораторе нашего века, безыскусственном и здравомыслящем, но не очень величественном и изящном: "У него нет никаких недостатков, кроме того, что у него нет никаких недостатков". (2) Оратор ведь должен иногда возноситься, подниматься, иногда бурлить, устремляться ввысь и часто подходить к стремнинам; к высотам и крутизнам примыкают обычно обрывы2. Путь по равнине безопаснее, но незаметнее и бесславнее; бегущие падают чаще тех, кто ползает, но этим последним, хотя они и не падают, не достается никакой славы, а у тех она есть, хотя бы они и падали. (3) Риск придает особенную цену, как другим искусствам, так и красноречию3. Ты видишь, какие крики одобрения обычно вызывают те, кто взбирается вверх по канату, когда кажется, что они вот-вот упадут. (4) Наибольшее удивление вызывает наиболее неожиданное, наиболее опасное, то, что греки так хорошо называют ????????4*. [4* потрясающее.] Кормчий, плывущий по спокойному морю, проявляет отнюдь не то же мужество, что и при плавании в бурю: в первом случае он, не вызывая ничьего восхищения, без похвал, без прославлений входит в гавань, но когда скрипят канаты, гнется мачта, стонет руль, вот тогда он знаменит и близок морским богам.

(5) К чему я говорю это? Мне показалось, ты в моих сочинениях напыщенным счел то, что я считаю возвышенным, дерзким - то, что я считал смелым, перегруженным - то, что я считал полным. Все зависит от того, отмечаешь ли ты достойное осуждения или бросающееся в глаза. (6) Всякий ведь замечает то, что выдается и выступает; но следует внимательно и остро различать, чрезмерно это или величаво, высоко или беспорядочно. Коснемся Гомера: кто усумнится, куда отнести: ???? ?? ????????? ????? ???????... ???? ?'????? ????????...5* [5* Вдруг как трубой огласилось великое небо (Илиада XXI, 388); ...копье (и кони бессмертные) были мраком покрыты (Илиада, 356-357).] и все знаменитое место ???? ???????? ???? ????? ????6*? [6* Волны морские не столько свирепые веют у брега (Илиада XIV, 394).]

(7) Нужны ли отвес и весы, чтобы определить, является ли место невероятным и пустым, или великолепным и божественным? Я и сейчас не думаю, что сказал или могу сказать нечто подобное: и не настолько безумен, но я хочу, чтобы люди поняли, что следует отпускать поводья красноречию и не стеснять полета таланта узкими пределами.

(8) "Но ведь есть разница между ораторами и поэтами". Как будто у Марка Туллия дерзновения меньше! Впрочем, его я оставлю в стороне; не думаю, чтобы здесь возможны были сомнения. А сам Демосфен, являющийся образцом и правилом для ораторов, разве он себя сдерживает и стесняет, когда произносит свое знаменитое: ???????? ?????? ??? ??????? ??? ?????????7* [7* Люди гнусные льстецы, несущие проклятие (Демосфен XVIII, 296).] или ?? ?????? ???????? ??? ????? ???? ???????? ???8* [8* Не камнями и не кирпичом оградил я наш город (Демосфен XVIII, 299).] и сейчас же: ??? ?? ??? ???????? ??? ??????? ??????????? ??? ??? '???????9* [9* Не поставил ли я со стороны моря Эвбею как оплот Аттики (Демосфен XVIII, 301).] и в другом месте: ??? ?? ????? ???, ? ?????? '????????, ?? ???? ????? ??????? ??????? ?? ??????? ??? ???????????10*. [10* Я думаю, мужи афинские, клянусь богами, он опьянел от величия содеянного (Демосфен IV, 49).]

(9) Что может быть смелее этого прекраснейшего и длиннейшего отступления: ?????? ???11*. [11* Болезнь ведь (Демосфен XIX, 259).] А это место, более краткое, но равное по смелости: ???? ??? ??? ?? ?????? ??????????? ??? ????? ?????? ???'???? 12*4, [12* Тогда я противопоставил обнаглевшему Пифону, мощно устремившемуся на вас (Демосфен XVIII, 136).] Того же порядка: ???? ?? ?? ?????????? ??? ???????? ??? ????? ????? ??????, ? ????? ???????? ??? ?????? ??????? ?????? ?????????? ??? ???????13*. [13* Когда кто-нибудь так, как этот человек, усилится путем стяжания и низости, то достаточно первого предлога и легкого толчка, чтобы все разрушить и уничтожить (Демосфен II, 9).]

Подобно этому: ??????????????? ????? ???? ?? ?? ????? ????????14* [14* Отвергнутый всеми справедливыми людьми в городе (Демосфен XXV, 28).] и там же: ?? ??? ??? ????? ????? ??????????, '????????????, ??????, ?'?????/?? ????. ?? ??, ???? ??? ????? ?????? ??????? ??? ???????? ?????????, ???? ??????? ???????15*. [15* Сострадание здесь, Аристогитон, ты потерял, - нет, вовсе уничтожил. Не стремись же к гавани, которую ты засыпал и завалил скалами (Демосфен XXV, 84).] Он же сказал: ????? ?'?????? ??? ??? ????? ?????? ??????? ????, ???? ????? ?????????, ????????, ???????16*. [16* Я не вижу здесь ни одного места, где бы он мог пройти. Внизу крутизны, утесы и пропасти (Демосфен XXV, 76).] И опять ??????? ?? ?????? ???? ??? ??? ?????????? ????? ??????? ??? ?? ?? ????? ????????????17*; [17* Боюсь, как бы кому-либо не показалось, что у вас человек, неизменно желающий быть негодяем, находится среди учителей (Демосфен XXV, 7).] недостаточно этого: ???? ??? ???? ????????? ?????????? ?? ?????????? ????? ???? ???????????, ??? ???? ????????? ?? ?????? ?????????18*, [18* Я не представляю себе, чтобы предки построили вам эти суды для того, чтобы вы выводили там таких людей (Демосфен XXV, 48).] вдобавок: ?? ?? ??????? ???? ???????? ??? ??????? ????? ??? ??????????19* [19* Если он продавец низости, перепродавец и меняла (Демосфен XXV, 46).] и тысячу подобных же мест, не говоря о том, что Эсхин называет ???????, ? не ??????20*. [20* "Чудища", а не "изречения" (Эсхин, Против Ктесифонта 167).]

(10) Я неожиданно доказал положения противоположные; ты скажешь, что Демосфена и винят за такие приемы. Посмотри, однако, насколько больше тот, кого упрекают, чем тот, кто его упрекает, причем большим его сделали именно такие приемы: во всем прочем проявляется его сила, в них - его величавость. (11) Разве и сам Эсхин удерживался от того, за что он поносил Демосфена? ??? ??? ?? ???? ?????????? ??? ?????? ??? ??? ????? ???? ?? ?????? ??? ????? ???? ? ?????, ?????? ?? ? ?????21*. [21* Оратор и закон должны говорить одно и то же. Когда же закон говорит одни слова, а оратор другие... (там же, 16).] В другом месте: ?????? ??????????? ???? ?????? ?? ?? ?????????22*. [22* Затем все становится ясным в постановлении (там же, 101).]

Опять в другом: ???' ??????????? ??? ???????????? ?? ?? ???????? ??????????? ????? ??? ???? ?????????? ??????23*. [23* Но укрепившись и утвердившись в слушании, загоняете его в противозаконные речи (там же, 206).] (12) Это ему до такой степени понравилось, что он повторяет: ???'??????? ???? ???????????? ??? ??? ??? ????????? ????? ?????? ???????????24*. [24* Но как... на конных ристаниях загоняете его на путь действия (Эсхин, Против Тимарха, 176).] Это место уже осторожнее и суше: ?? ?? ??????????...? ??????????? ?? ?·????? ??? ????????? ??? ??? ????????? ???????25* [25* Ты же наносишь рану... или вы, захватив как разбойника, плывущего в делах государства (Эсхин, Против Ктесифонта, 208, 253).] и прочее.

(13) Ожидаю, что кое-что в этом письме, например - "стонет руль" и "близок морским богам", ты сразишь такими же замечаниями, какими и места, о которых я пишу; я ведь понимаю, что, прося снисхождения за прежнее, я впал в те же ошибки, которые ты заклеймил. Что же! - срази, только теперь же назначь и день, когда мы могли бы лично переговорить и о том и об этом. Или ты сделаешь меня робким, или я тебя - смелым. Будь здоров.

Плиний Патерну 1 привет.

(1) Каким могуществом, каким достоинством, каким величием, какой, наконец, божественностью обладает история, это я не раз чувствовал раньше и почувствовал совсем недавно2. Некто публично читал правдивейшую книгу; продолжение ее отложили на другой день3. (2) Друзья одного человека просят и заклинают не читать остального4. Так стыдно слушать о том, что они сделали, людям, которым вовсе не было стыдно делать то, о чем они слушают краснея. Автор исполнил то, о чем его просили; совесть позволила ему это, но книга, подобно самому факту, остается, останется, и ее будут всегда читать, тем более, что она не была прочитана сразу же, а людям не терпится познакомиться с тем, что отсрочено. Будь здоров.

Плиний Роману1 привет.

(1) После долгого промежутка времени я получил твои письма, притом три одновременно, - изящнейших, любезнейших, таких, каким и следовало придти от тебя, особенно когда они так желанны. В одном из них ты налагаешь на меня приятнейшую обязанность: передать твое письмо Плотине2, почтеннейшей женщине. Оно будет передано. (2) В нем же ты препоручаешь мне Попилия Артемизия3: я сразу же исполнил то, о чем он просил. Ты пишешь, что собрал также умеренный урожай винограда. Это у нас с тобой общая жалоба, хотя она и раздается на разных концах земли4.

(3) В другом письме ты сообщаешь мне, что ты то диктуешь, то пишешь о том, что вызывает в твоем представлении мой образ5. Благодарю; моя благодарность была бы еще больше, если бы ты пожелал дать мне для прочтения то, что ты пишешь или диктуешь. Было бы справедливо, чтобы я познакомился с твоими писаниями, так же как ты знакомишься с моими, хотя бы ты и писал о другом, а не обо мне. (4) В конце ты обещаешь, точнее узнав о распорядке моей жизни, сбежать из своего имения и полететь ко мне: я уже плету тебе путы, которых ты никак не сможешь разорвать.

(5) Третье письмо содержит сообщение о том, что тебе вручена речь за Клария6 и что она показалась тебе длиннее, чем тогда, когда я ее говорил, а ты слушал. Она длиннее; я ведь многое вставил впоследствии7. Ты добавляешь, что послал и другое письмо, написанное более старательно, и спрашиваешь, получил ли я его. Не получил и жажду получить. Поэтому при первом же случае пошли его и прибавь проценты, которые я буду начислять (можно ли меньше?) по одному в месяц. Будь здоров.

Плиний Рустику 1 привет.

(1) Лучше сделать что-нибудь одно замечательное, чем многое кое-как, но если ты не можешь сделать что-нибудь одно замечательно, то лучше сделать многое, хотя бы и кое-как. Имея это в виду, я пробую себя в разных областях занятий, не доверяясь полностью ни одной. (2) Поэтому, когда ты будешь читать то или другое, окажи снисхождение отдельным произведениям, так как они не единственные. Разве для прочих искусств есть оправдание в количестве, а для литературы, где созидание труднее, закон более суров? Зачем, однако, я прошу о снисхождении, как неблагодарный человек? Если ты примешь следующие мои произведения так же ласково, как прежние, то скорее можно надеяться на похвалу, чем умолять о снисхождении. Для меня, однако, достаточно и снисхождения. Будь здоров.

301

Плиний Гемину привет.

(1) Ты неоднократно хвалил мне лично и сейчас хвалишь в письмах твоего Нония2 за его щедрость по отношению к некоторым людям. Я и сам его хвалю за это, если, впрочем, он щедр не только к ним. Я хочу, чтобы истинно щедрый человек уделял средства отечеству, близким, родственникам, друзьям: я имею в виду друзей-бедняков; не надо делать, как те, кто одаривает преимущественно людей, которые сами могут богато отдарить. (2) Такие люди, по-моему, своими клейкими, крючковатыми подарками не берут от себя, а хватают чужое3. Сходны с ними по духу те, кто отбирает у одного, чтобы дать другому, и алчностью приобретают славу щедрости. (3) Главное - довольствоваться своим, а затем как бы объединить товарищеским кругом тех, о ком ты знаешь, что они особенно нуждаются, поддерживать и согревать их. (4) Если Ноний соблюдает все эти правила, то он достоин всяческих похвал, если какое-нибудь одно; то хотя и меньше, но все же достоин: столь редок образец даже несовершенной щедрости. Людей охватила такая страсть к наживе, что, по-видимому, они больше находятся под властью своего имущества, чем сами владеют им. Будь здоров.

Плиний Сарду1 привет.

(1) После того, как я уехал от тебя, я остаюсь с тобой так же, как тогда, когда был около тебя. Я прочитал твою книгу2 много раз, перечитывая преимущественно то (лгать не буду), что ты написал обо мне; здесь ты был очень пространен. Как много ты сказал, с каким разнообразием, не одно и то же об одном и том же и при этом без противоречий! (2) Хвалить мне тебя и в одинаковой мере благодарить? Ни того, ни другого я не могу сделать в достаточной мере, а если бы и мог, то боялся бы, что будет самонадеянностью хвалить за то, за что я благодарю. Добавлю только одно: все показалось мне тем более достойным похвалы, чем оно было приятнее, и тем более приятным, чем более оно было достойно похвалы. Будь здоров.

Плиний Тициану1 привет.

Чем ты занимаешься, чем намерен заниматься? Сам я живу приятнейшей, то есть совершенно праздной жизнью. Поэтому я не хочу, как человек праздный, писать длинные письма, а читать их хочу, как человек изленившийся. Ведь нет ничего бездеятельнее изленившихся людей и любопытнее праздных. Будь здоров.

Плиний Канинию1 привет.

(1) Я наткнулся на правдивую тему, но очень похожую на выдумку и достойную твоего плодовитейшего, высочайшего и действительно поэтического таланта2, - а наткнулся на нее в то время, когда за обедом со всех сторон рассказывали о разных чудесах. Рассказчику можно вполне верить3. Хотя... что поэту до достоверности? Рассказчик, однако, таков, что ты мог бы поверить ему, даже намереваясь писать историю4.

(2) Есть в Африке, у самого моря, колония Гиппон5. Тут же лежит судоходная лагуна. Из нее, наподобие реки, выходит канал, вода которого попеременно, смотря по тому, загнал ли ее прилив назад, или понес вперед, то стремится в море, то возвращается в лагуну. (3) Люди всех возрастов увлекаются здесь рыбной ловлей, катаньем, а также плаванием, - особенно мальчики, которых к этому побуждают досуг и любовь к забавам. У них считается славой и доблестью уйти в море возможно дальше; победителем оказывается тот, кто дальше всех оставил позади себя и берег и тех, кто плыл вместе с ним. (4) Во время такого состязания один мальчик дерзновеннее других устремлялся вдаль. Встречается дельфин: он то плывет перед мальчиком, то следует за ним, то кружится около него и, наконец, подставляет ему свою спину, сбрасывает в море, снова подставляет и сначала уносит перепуганного в открытое море, а затем поворачивает к берегу и привозит на землю, к сверстникам6.

(5) Слух об этом ползет по колонии: все сбегаются; на самого мальчика смотрят как на чудо, расспрашивают, слушают, рассказывают. На следующий день весь берег усеян людьми; все смотрят на море и туда, где кажется, что есть море. Мальчики плавают, и среди них и тот, но уже с большей осторожностью. Дельфин опять появляется в свое время и опять плывет к мальчику. Тот бежит вместе с остальными. Дельфин словно приглашает его, зовет обратно, прыгает, ныряет, описывает разные круги. (6) То же происходит и на второй день и на третий, в течение многих дней, пока люди, вскормленные морем, не начали стыдиться своего страха. Они подходят, заигрывают с дельфином, зовут его, даже трогают и ощупывают, и он не противится. После этого знакомства смелость возрастает, особенно у мальчика, который познакомился с ним первым. Он подплывает к плывущему дельфину, прыгает ему на спину, носится взад и вперед, думает, что дельфин знает его и любит, и сам любит его; ни тот, ни другой не боится, ни тот, ни другой не внушает страха; растет доверие одного, прирученность другого. (7) Другие мальчики сопровождают их с обеих сторон, ободряют, дают советы. С ними вместе плыл (это также удивительно) другой дельфин, который держался только как зритель и спутник,- ничего, подобного тому, что делал первый, он не делал и не позволял себя трогать, но приводил и уводил первого дельфина, как того мальчика остальные мальчики. (8) Невероятно, но так же истинно, как и все предыдущее, то, что дельфин, возивший на себе мальчиков и игравший с ними, имел также обыкновение вылезать на землю и, высохнув на песке, когда становилось слишком жарко, возвращаться в море.

(9) Известно, что Октавий Авит7, легат проконсула, под влиянием неразумного благоговения вылил на дельфина, когда он однажды вышел на берег, ароматов. От необычности поступка и от запаха тот уплыл в открытое море8; только спустя много дней его увидели, вялого и печального. Потом, восстановив свои силы, он опять стал по-прежнему резв и взялся за обычную службу. (10) На это зрелище стекались все должностные лица, прибытие и пребывание которых стало истощать небольшую общину новыми расходами9. Наконец, и самое место теряло свой покой и уединенность; решено было тайком убить того, ради кого собирались люди.

(11) Как жалостно, как пространно ты все это оплачешь, разукрасишь, вознесешь! Впрочем, нет нужды что-нибудь придумывать и прибавлять; достаточно не преуменьшать того, что правдиво. Будь здоров.

Плиний Транквиллу 1 привет.

(1) Успокой мою тревогу: я слышу о том, что я плохо читаю, по крайней мере стихи; речи - прилично, но стихи тем хуже. Поэтому, я думаю, при чтении близким друзьям2 испытать своего вольноотпущенника 3. Это допустимо в дружеском кругу; я знаю, что сделал нехороший выбор, но знаю также, что он будет читать лучше, если только не будет волноваться: (2) он такой же новый чтец, как я поэт. Сам я не знаю, что мне делать в то время, как он будет читать: сидеть ли мне пригвожденным, немым и безучастным или, как некоторые, подчеркивать то, что он будет декламировать, - шепотом, глазами, рукой. Однако я думаю, что танцую не менее скверно4, чем читаю. Еще раз скажу: успокой мою тревогу и ответь мне правду, лучше ли читать очень скверно, чем не делать всего этого, или делать все это. Будь здоров.

Плиний Атрию1 привет.

(1) Книгу, которую ты послал, я получил и благодарю. В настоящее время я очень занят, и поэтому я еще не прочитал ее, как мне этого ни хочется. Я должен, однако, относиться с таким почтением к самой литературе и к твоим сочинениям, что считаю нечестивым приступать к ним иначе, чем с душой, не занятой ничем другим. (2) Очень одобряю, что ты предпринял прилежный пересмотр своих трудов. Тут есть, однако, некоторая мера: во-первых, излишнее старание больше уничтожает, чем исправляет, затем оно отвлекает нас от нового, но не заканчивает и прежнего и не позволяет начинать следующее. Будь здоров.

Плиний Фуску1 привет.

(1) Ты спрашиваешь2, каким образом я распределяю свой день в этрусском поместье. Просыпаюсь, когда захочу, большей частью около первого часа3, часто раньше, редко позже. Окна остаются закрыты ставнями; чудесно отделенный безмолвием и мраком от всего, что развлекает, свободный и предоставленный самому себе, я следую не душой за глазами, а глазами за душой: они ведь видят то же, что видит разум, если не видят ничего другого. (2) Я размышляю над тем, над чем работаю, размышляю совершенно как человек, который пишет и исправляет, - меньше или больше, в зависимости от того, трудно или легко сочинять и удерживать в памяти4. Затем зову секретаря и, впустив свет, диктую то, что оформил5. Он уходит, я вновь вызываю его и вновь отпускаю. (3) Часов в пять-шесть (время точно не размерено) я - как подскажет день - удаляюсь в цветник или в криптопортик6, обдумываю остальное и диктую. Сажусь в повозку и занимаюсь в ней тем же самым, чем во время прогулки или лежания, освеженный самой переменой. Немного сплю, затем гуляю, потом ясно и выразительно читаю греческую или латинскую речь не столько ради голоса, сколько ради желудка7; от этого, впрочем, укрепляется и голос. Вновь гуляю, умащаюсь, упражняюсь, моюсь.

(4) Если я обедаю с женой и немногими другими, то читается книга 8, после обеда бывает комедия и лирник; потом я гуляю со своими людьми, среди которых есть и образованные9. Разнообразные беседы затягиваются на целый вечер, и самый длинный день скоро кончается.

(5) Иногда в этом распорядке что-нибудь меняется: если я долго лежал или гулял, то после сна и чтения я катаюсь не в повозке, а верхом (это берет меньше времени, так как движение быстрей). Приезжают друзья из соседних городов, часть дня отбирают для себя и порою своевременным вмешательством помогают мне, утомленному. (6) Иногда я охочусь, но не без табличек, чтобы принести кое-что, если ничего и не поймал10. Уделяется время и колонам (по их мнению, недостаточно): их деревенские жалобы11 придают в моих глазах цену нашим занятиям и городским трудам. Будь здоров.

Плиний Павлину1 привет.

(1) Не в твоем характере затруднять близких друзей традиционными и, так сказать, официальными услугами, а я люблю тебя слишком крепко и не боюсь поэтому, чтобы ты, консул, истолковал не так, как мне желательно, мое отсутствие в календы2, тем более, что меня задерживает необходимость упорядочить многолетнюю аренду моих поместий3, и тут приходится принимать новые решения. (2) За прошлое пятилетие недоимки возросли, хотя я и делал большие скидки; поэтому большинство, отчаявшись в возможности уплатить долги, вовсе не заботится об уменьшении их. Люди тащат и тратят все, что у них появляется в хозяйстве, считая, что им нечего уже жалеть себя. (3) Надо придти с помощью и лекарством в этой растущей беде. Лекарство одно, я буду сдавать землю не за деньги, а за часть урожая, и буду ставить своих людей надзирать за работой и хранить урожай. Вообще ведь нет более справедливого дохода, чем тот, который принесут земля, небо, год.

(4) Но такой порядок требует большой добросовестности, острых глаз, многочисленных рук. Следует, однако, попытаться и, как при застарелой болезни, искать помощи от перемены. (5) Видишь, какая грубая причина не позволяет мне быть при тебе в первый день твоего консульства; я, впрочем, и здесь отпраздную его, словно присутствуя там, пожеланиями, радостью, поздравлениями. Будь здоров.

Плиний Сатурнину1 привет.

Я хвалю нашего Руфа2 не потому, что ты просил меня это сделать, но потому, что он вполне достоин этого. Я прочитал его книгу, совершенную во всех отношениях, и которой моя любовь к нему придала много прелести. Тем не менее, я судил; судят ведь не только те, кто читает с недоброжелательством. Будь здоров.

391

Плиний Мустию2 привет.

(1) По указанию гаруспиков3 мне следует перестроить храм Цереры4 в моих поместьях, улучшить и увеличить его; он, конечно, ветх и тесен, а в определенный день переполняется народом. (2) В сентябрьские иды5 сюда сходится со всей области много людей: тут вершат много дел, дают и выполняют много обетов, а поблизости нигде нет убежища от дождя и солнца. (3) Мне кажется, я поступлю одновременно и щедро и благочестиво, если выстрою очень красивый храм и к храму добавлю портики - первый для богини, второй для людей.

(4) Прошу тебя, купи четыре мраморные колонны, какие тебе будет угодно, купи мрамору для украшения пола и стен. Надо будет также сделать или купить статую самой богини, так как древняя деревянная статуя6 ее кое-где поломалась от ветхости.

(5) Что касается портиков, то мне пока ничего не пришло в голову, что бы от тебя потребовать, разве только начерти их форму, сообразно особенностям места. Ими нельзя окружить храм, потому что храмовый участок опоясан с одной стороны рекой с очень обрывистыми берегами, а с другой - дорогой. (6) По ту сторону дороги находится очень широкий луг, на котором с достаточным удобством будут развернуты портики напротив самого храма, если только не придумаешь ничего лучшего ты, привыкший трудности места побеждать искусством. Будь здоров.

Плиний Фуску1 привет.

(1) Ты пишешь, что тебе было очень приятно мое письмо, из которого ты узнал, каким образом я провожу летний досуг в этрусском поместье. Ты осведомляешься, что из этого порядка я изменяю зимой в Лаврентийской усадьбе2. (2) Ничего, за исключением полуденного сна3; много еще отнимаю у ночи перед наступлением или при окончании дня; если есть неотложная работа, что часто бывает зимой, то после обеда нет уже места для комического актера или лирника4, но то, что было продиктовано, повторно просматривается и вместе с тем подвергается частому исправлению по памяти. (3) Вот тебе мои привычки летом и зимой; теперь можешь добавить сюда весну и осень, которые находятся в промежутках между зимой и летом; они не теряют никакой части дня, а от ночи кое-что приобретают. Будь здоров.

КНИГА Х

ПЕРЕПИСКА ПЛИНИЯ С ТРАЯНОМ

Плиний императору Траяну.

По сыновним чувствам своим, достойнейший1 император, ты желал как можно позднее унаследовать отцу. Бессмертные боги, однако, поспешили поставить тебя, доблестного, у кормила государства, которое ты принял. (2) Молю тебе, а через тебя всему человечеству2, полного благополучия, т. е. того, что достойно твоего царствования3. Желаю тебе, наилучший император4, здоровья и радости и как частное лицо и как магистрат5.

Плиний императору Траяну.

Выразить, владыка1, словами не могу, какую радость доставил ты мне, сочтя меня достойным права троих детей2. Хотя ты снизошел к просьбам Юлия Сервиана3, прекрасного, горячо любящего тебя человека, тем не менее я вижу из твоего приказа, что ты выполнил их тем охотнее, что он просил за меня.

(2) Мне кажется, я достиг вершины своих желаний: в начале счастливейшего царствования своего ты счел меня достойным особливой милости своей; тем более жажду я детей, иметь которых хотел даже в то мрачное время4, как можешь ты заключать из двух моих женитьб5. (3) Боги, однако, судили лучше, предоставив все целиком твоей доброте: я же предпочитаю стать отцом скорее в такое время, когда я могу быть счастлив и спокоен за будущее.

3А

Плиний императору Траяну.

Как только, владыка, милостью вашей1 был я назначен префектом сатурнова эрария, я отказался от всех выступлений в суде, которыми вообще никогда не занимался между прочим: я хотел всей душой отдаться порученной мне должности.

(2) Поэтому, когда провинциалы пожелали иметь меня защитником против Мария Приска2, я попросил освобождения от этой обязанности и получил его. Когда же выбранный консул3 решил поступить с нами, чья отставка была принята, как с людьми, которые, находятся в распоряжении сената и согласны, чтобы имена их были брошены в урну4, то я счел наиболее соответствующим твоему упорядоченному времени не противиться желанию высокого собрания, особенно столь умеренному. (3) Мне хотелось бы, чтобы ты счел мою уступчивость имеющей основания: я желаю всем своим делам и словам одобрения от тебя, человека чистейших нравов.

Траян Плинию.

Ты выполнил обязанность хорошего гражданина и сенатора, сделав высокому собранию уступку, которой оно, по всей справедливости, от тебя требовало. Уверен, что ты и в дальнейшем будешь выполнять эти обязанности согласно принятому на себя обещанию.

Плиний императору Траяну.

Благосклонность твоя, наилучший император, которую я изведал в полной мере, дает мне смелость просить тебя и за друзей, среди которых на первое место может притязать Воконий Роман1, с ранней юности мой соученик и друг. (2) Это побудило меня просить твоего божественного отца продвинуть его в сенаторское сословие. Исполнить это мое желание предоставляется твоей доброте: мать Романа не соблюла тогда всех законных формальностей при передаче ему дара в четыре миллиона сестерций2, внести которые для сына она обещала в письме к твоему отцу. Впоследствии, по моему совету, она это сделала: (3) передала ему в полную собственность поместья и сделала все, что обычно требуется при выполнении акта передачи.

(4) Закончено то, что задерживало осуществление наших надежд; с полной уверенностью ручаюсь тебе за нравы моего Романа, которого украшают и занятия наукой и особенная любовь к родителям - качество, заслужившее ему и этот дар от матери, одновременно наследство от отца и усыновление от вотчима. (5) Добавь к этому его благородное происхождение и отцовское состояние3. Полагаясь на твою благосклонность, верю, что просьбы придадут этому еще больше значения.

(6) Прошу, владыка, дай мне принести ему столь желанное поздравление и удовлетвори моему, надеюсь, благородному чувству: гордиться твоим суждением не только обо мне, но и о друге.

Плиний императору Траяну.

В прошлом году, владыка, замученный почти до смерти тяжелой болезнью, я пригласил иатралипта1, отблагодарить которого за его заботливый и старательный уход смогу полностью только по твоей милости. Я и прошу: дай ему римское гражданство. (2) Он чужестранец, отпущенник чужестранки2. Имя ему Гарпократ; хозяйкой его была Фермуфис, дочь Феона, давно уже скончавшаяся.

Также прошу тебя, дай квиритское право отпущенницам почтеннейшей женщины Антонии Максимиллы3, Гедии и Гармериде4: я прошу тебя об этом по просьбе их госпожи5.

Плиний императору Траяну.

Благодарю тебя, владыка, за то, что ты незамедлительно даровал квиритское право отпущенницам моей родственницы и римское гражданство Гарпократу, моему иатралипту.

(2) Когда я, по твоему указанию, сообщил его годы и имущественное положение1, то люди опытные2 заметили мне, что я должен был сначала просить для него александрийского гражданства3, а затем уже римского; он ведь египтянин. Я же, полагая, что между египтянами и остальными чужестранцами нет никакой разницы, удовольствовался только тем, что написал тебе об отпуске его на волю госпожой-чужестранкой и о давнишней ее смерти. Я не жалею об этой своей неосведомленности, которая дала мне возможность быть тебе неоднократно обязанным за одного и того же человека.

(3) Итак, прошу тебя, чтобы иметь возможность законно пользоваться твоим благодеянием, пожалуй ему и александрийское гражданство и римское. Сведения о его возрасте и имущественном положении я отправил, чтобы опять не задержать твоих милостей, твоим отпущенникам4, которым ты приказал их отправить.

Траян Плинию.

Александрийское гражданство, согласно установлению прежних государей, я решил давать осмотрительно5, но так как ты уже получил для Гарпократа, твоего иатралипта, римское гражданство, то я не стану отказывать и в этой твоей просьбе. Ты должен сообщить мне, из какого он нома 6, чтобы я послал тебе письмо для Помпея Планты7, префекта Египта, моего друга.

Плиний императору Траяну.

Когда твой божественный отец, владыка, прекрасной речью и благородным примером подвиг всех граждан к делам благотворительности1, я испросил у него разрешение перенести в город статуи государей, которые хранил в своих отдаленных поместьях2 в том виде, в каком получил их через ряд поколений, и прибавить к ним его собственную статую. (2) Он с полным одобрением отнесся к моей просьбе; я тотчас же написал декурионам3, чтобы они отвели мне землю, где я на собственные средства выстрою храм: уважая мой замысел, они предоставили мне выбор места4, (3) но меня задержала сначала собственная болезнь, затем болезнь твоего отца5, а потом заботы по должности, тобой возложенной. Теперь, кажется, всего удобнее мне выехать на место. Мои месячные обязанности кончаются в сентябрьские календы, а в следующем месяце много праздничных дней6.

(4) Прошу тебя прежде всего, позволь храм, который я начну строить, украсить и твоей статуей, а затем разреши мне отпуск, чтобы я смог поскорее справиться с делами. (5) Чистосердечно признаюсь тебе, милостивому, что этим ты окажешь мне большую помощь в моих хозяйственных делах. Сдачу в аренду земель, которыми я владею в этой области и которые дают вообще больше четырехсот тысяч сестерций, невозможно дольше откладывать потому, что ближайшую обрезку должен сделать уже новый колон7. Кроме того, постоянные неурожаи8 заставляют меня думать о скидках, характер которых я могу представить себе только на месте.

(6) От твоей доброты будет зависеть завершение благочестивого дела и быстрое упорядочение моих дел: для того и другого не дашь ли мне отпуск в тридцать дней? Я не могу сократить этот срок, потому что город и земли, о которых я говорю, находятся дальше, чем за 150 миль9.

Траян Плинию.

Привел ты много причин, и все причины общественного порядка10, прося отпуска. Для меня достаточно было бы одного твоего желания. Не сомневаюсь, что как только сможешь, ты вернешься к своей многообразной службе.

Поставить мне статую там, где ты хочешь, я так и быть разрешаю, хотя очень не люблю подобных почестей11. Пусть не думают, будто я помешал тебе выразить свою любовь ко мне.

Плиний императору Траяну.

Не могу выразить словами, владыка, какую радость принесли мне твои письма, из которых я узнал, что ты пожаловал Гарпократу, моему иатралипту, и александрийское гражданство, хотя, согласно установлению прежних государей, и решил давать его осмотрительно. Сообщаю тебе, что Гарпократ происходит ????? ????????1*1 [1* из нома Мемфита.]. (2) Прошу тебя, милостивейший император, пришли мне, как ты обещал, письмо к Помпею Планте, префекту Египта, твоему другу.

Собираюсь тебя встречать, владыка, разреши мне на радостях от твоего прибытия выехать навстречу тебе как можно дальше2.

Плиний императору Траяну.

Во время последней болезни моей1 многим меня обязал врач Постумий Марин, отблагодарить которого в равной мере я смогу только, если, по своему доброму обычаю, ты снизойдешь к моим просьбам. (2) Я прошу тебя дать права гражданства его родственникам2, Хрисиппу, сыну Мифрадата, и жене Хрисиппа, Стратонике, дочери Эпигона, а также детям этого Хрисиппа, Эпигону и Мифрадату, с тем, однако, чтобы они оставались во власти отца и за ним сохранялось бы право патронов над отпущенниками.

Прошу также, милостиво даруй квиритское право Луцию Сатрию Абасканту, Публию Цезию Фосфору и Панхрии Сотериде, о чем прошу тебя по желанию их патронов3.

Плиний императору Траяну.

Я знаю, владыка, что ты крепко помнишь мои просьбы, как помнишь вообще все доброе, что нужно сделать. И так как ты и тут1 был милостив ко мне, то напоминаю тебе и вместе с тем настоятельно прошу тебя удостоить претуры, которая свободна, Акция Суру2. Надеяться на него, человека вообще далекого от государственных дел, побуждают и его происхождение 3, и высокая честность в бедности, и прежде всего наше счастливое время, которое зовет твоих честных граждан на службу тебе, милостивому, и возвышает их.

Плиний императору Траяну.

Я знаю, владыка, что суждением столь доброго государя возвеличится добрая слава о моих нравственных качествах. Поэтому, прошу тебя, удостой прибавить к тому званию, до которого возвысили меня твои милости 1, еще должность авгура или септемвира 2 (они свободны)3, чтобы, по праву жреца, я мог от имени государства молиться за тебя богам, которым теперь молюсь только от своего имени.

Плиний императору Траяну.

Поздравляю, наилучший император, с победой, великой, прекрасной и важной1, и тебя и государство, и молю бессмертных богов, да сопутствует всем замыслам твоим столь же радостный исход, и да обновится2 и возвеличится такими подвигами слава государства.

Плиний императору Траяну.

Так как я уверен, владыка, что ты озабочен этим, то уведомляю тебя о своем прибытии в Эфес со всеми моими ???? ??????2*1. [2* мимо Малеи.] Противные ветры задержали меня, и я решаю теперь ехать в провинцию частью на береговых судах, частью лошадьми. Сухопутному путешествию препятствует тяжкий зной, а сплошному морскому переезду этезии2.

Траян Плинию.

Благодарю за сообщение, мой дорогой Секунд: душой заинтересован3, каким путем доберешься ты до провинции. Ты разумно постановил ехать то на судах, то лошадьми, в зависимости от местных условий.

17А

Плиний императору Траяну.

Мой морской переезд до Эфеса, владыка, совершен был мною в добром здоровье, но когда я выехал из Эфеса на лошадях, меня замучил тяжкий зной и приступы лихорадки, так что я остановился в Пергаме1. (2) Когда я пересел на береговые суденышки, меня задержали противные ветры, и я вступил в Вифинию несколько позже, чем рассчитывал, т. е. за 15 дней до октябрьских календ. Не могу, однако, жаловаться на эту задержку, так как мне довелось уже в провинции отпраздновать день твоего рождения2, что я считаю счастливым предзнаменованием.

(3) Теперь я роюсь в документах о расходах, доходах и должниках города Прусы3, и в самом ходе работы все яснее вижу, насколько это необходимо. Много денег по разным предлогам задержано частными лицами4; кроме того, их выпрашивают на расходы совершенно беззаконные5. (4) Пишу тебе об этом, владыка, при самом моем въезде сюда.

17В

Плиний императору Траяну.

За 15 дней до октябрьских календ, владыка, я вступил в провинцию, каковую и застал в чувстве такой же преданности и верности тебе, каких ты заслужил от всего рода человеческого.

(2) Посмотри, владыка, не сочтешь ли ты необходимым прислать сюда архитектора1. Кажется, немалые, средства можно истребовать от строительных надзирателей2, если произвести верные обмеры. Это мне ясно из денежных дел Прусы, которыми я усиленно занимаюсь.

Траян Плинию.

Хотел бы я, чтобы ты вместе со своими безболезненно прибыл в Вифинию и чтобы путь твой от Эфеса походил на то плавание, которое ты проделал до этого города. (2) О дне твоего прибытия в Вифинию я узнал, дорогой Секунд, из твоего письма. Провинциалы, думаю, поймут мое предусмотрительное о них попечение. Ты, конечно, постараешься уяснить им, что ты избран как человек, которого я мог послать к ним вместо себя. (3) Прежде всего перебери отчеты о городском имуществе; злоупотребления здесь несомненны.

Архитекторов мне едва хватает для работ, производимых в Риме и поблизости от него3. В каждой провинции, однако, найдутся люди, на которых можно положиться; будут они и у тебя, только хорошенько поищи.

Плиний императору Траяну.

Прошу тебя, владыка, разреши мои колебания: следует ли держать на страже у тюрьмы городских рабов1, как это до сих пор и делалось, или же поставить к ней солдат. Я боюсь, что городские рабы стража не очень верная, но страшно и оттянуть на эту охрану много солдат.

(2) Пока что я добавил к городским рабам несколько солдат2. Вижу, однако, и здесь опасность: как бы это не стало причиной небрежности у тех и у других: каждая сторона будет уверена, что сможет свалить общую вину на другую.

Траян Плинию.

Незачем, мой дорогой Секунд, превращать солдат в тюремных стражей. Сохраним обычай этой провинции4 охранять тюрьмы городскими рабами. (2) Будут ли они верны в этом деле, это зависит от твоей строгости и бдительности. Прежде всего, как ты и пишешь, следует опасаться, как бы городские рабы и солдаты, если ты соединишь их вместе, не стали, полагаясь одни на других, небрежнее. Незыблемо должно быть и правило: как можно меньше людей выводить из военного строя.

Плиний императору Траяну.

Гавий Басс, префект понтийского побережья1, явился ко мне с почтительной предусмотрительностью и пробыл со мной много дней; насколько могу судить, это человек превосходный и достойный твоих милостей. Я сообщил ему твое распоряжение: взять из тех когорт2, которые ты отдал под мое командование, не больше десяти бенефициариев, двух всадников и одного центуриона. Он ответил, что ему этого числа недостаточно и что об этом он тебе напишет. Это было причиной, почему я решил не отзывать сразу людей, имеющихся у него сверх этого числа.

Траян Плинию.

И мне Гавий Басс написал, что ему недостаточно того числа солдат, которое я определил дать ему в моих распоряжениях. Чтобы ты знал мой ответ ему, я велел присоединить мой ответ к этому письму. Очень важно, требуется ли это обстоятельствами или людям желательно шире использовать свои права. (2) Нам надлежит иметь в виду пользу дела и стараться, насколько возможно, чтобы воины оставались в строю.

Плиний императору Траяну.

У жителей Прусы, владыка, баня старая и грязная1. Они сочли бы благом постройку новой2; мне кажется, ты можешь снизойти к их желанию3. (2) Деньги на постройку будут: это, во-первых, суммы, которые я уже начал возвращать и требовать от частных лиц, а затем они сами готовы внести на сооружение бани то, что обычно тратят на масло4. Постройки этой требуют и достоинство города и великолепие твоего времени.

Траян Плинию.

Если возведение новой бани жителям Прусы по силам5, то мы можем снизойти к их желанию, лишь бы для этого не надо было новых обложений и не уменьшило бы средств на будущие необходимые расходы.

Плиний императору Траяну.

Легат Сервилий Пудент1, владыка, прибыл в Никомедию за 8 дней до декабрьских календ и освободил меня от длительного и тревожного ожидания.

Плиний императору Траяну.

Розиана Гемина1, владыка, тесно связали со мной твои ко мне милости: он был у меня квестором в мое консульство. Я по опыту знаю, как он внимателен ко мне: сколько почтения оказывает мне после консульства и свои служебные обязанности завершает личными мне услугами. (2) Поэтому прошу тебя, благосклонно выслушай мои просьбы и прими его к себе соответственно его достоинству: если ты сколько-нибудь мне веришь, то окажи ему благоволение и он постарается, выполняя твои поручения, заслужить еще большего2. Я не распространяюсь в похвалах ему, надеясь, что его безупречность, честность и старательность хорошо известны тебе не только по его магистратурам, которые он нес в городе у тебя на глазах, но и по военной службе у тебя3.

(3) Мне только, по моей любви к нему, кажется, что я еще мало для него сделал, и я стараюсь для него еще и еще и прошу тебя, владыка, порадуй меня, пожалуйста, как можно скорее, возвеличив моего квестора, а через него и меня.

Плиний императору Траяну.

Максим, твой отпущенник и прокуратор1, владыка, утверждает, что кроме десяти бенефициариев2, которых ты велел мне передать почтеннейшему Гемеллину3, ему необходимы еще шесть солдат. Троих я решил оставить у него на службе, тем более, что он шел в Пафлагонию для заготовки хлеба4. Я даже прибавил ему, охраны ради, двух всадников, как он и хотел. Прошу тебя, отпиши, чего мне придерживаться на будущее.

Траян Плинию.

Ты хорошо сделал, дав военную охрану моему отпущеннику Максиму, отравившемуся ныне для заготовки хлеба. Он ведь и сам исполнял поручение чрезвычайное. Когда он вернется к своей прежней службе, с него будет достаточно двоих солдат от тебя и двоих от Вирдия Гемеллина, моего прокуратора5, у которого Максим в помощниках.

Плиний императору Траяну.

Семпроний Целиан, юноша всаднического звания1, прислал ко мне двух рабов2, оказавшихся среди новобранцев; я отложил наказание им, чтобы у тебя, создателя и укрепителя воинской дисциплины3, спросить, как наказать их. (2) Сам я в нерешительности, главным образом потому, что они уже принесли присягу4, но не распределены по отрядам. Прошу тебя, владыка, напиши, чему мне следовать, тем более, что случай этот должен послужить примером.

Траян Плинию.

Семпроний Целиан поступил согласно моим распоряжениям, прислав к тебе людей, по поводу которых надлежит расследовать, не заслуживают ли они смертной казни. Важно узнать, предложили они себя в качестве добровольцев5, взяты по набору или поставлены в замену кого-то6. (2) Если они взяты по набору, то это ошибка тех, кто производил расследование7; если они явились сами, зная о своем состоянии, наказать следует их. Неважно, что они еще не распределены по отрядам. Тот самый день, когда они были признаны годными для службы, уже требовал правдивого показания о своем происхождении.

Плиний императору Траяну.

Не в ущерб величию твоему, владыка, снизойди к моим заботам, раз ты дал мне право обращаться к тебе в сомнительных случаях.

(2) Во многих городах, особенно в Никомедии и Никее, люди, присужденные к работе в рудниках, к гладиаторской школе1 и другим подобным же наказаниям, несут служебные обязанности городских рабов и даже получают, как городские рабы, жалование. Услышав об этом, я долго очень колебался, что мне делать. (3) Предать наказанию спустя долгое время людей, в большинстве уже старых и живущих, как утверждают, скромно и честно, мне казалось слишком суровым, а держать на городской службе осужденных я считал недопустимым, кормить их на городской счет, не давая им никакого дела, по-моему, убыточно, а не кормить - опасно. (4) По необходимости оставил я все нерешенным, пока не спрошу твоего совета.

(5) Ты спросишь, может быть, как случилось, что они избавились от наказания, к которому были присуждены? и я об этом спрашивал, но не узнал ничего, что мог бы утвердительно тебе сообщить. Мне показывали постановления, по которым они были осуждены, но никаких документов в доказательство, что они были освобождены2. (5) По словам некоторых, они умолили проконсулов и легатов и были отпущены по их приказанию3. Достоверность этому придает то обстоятельство, что никто не осмелился бы отпустить их без приказания.

Траян Плинию.

Будем помнить, что ты затем и прислан в эту провинцию, что в ней обнаружилось много такого, что следует улучшить. Надо особенно заняться тем, чтобы исправить такое положение вещей, при котором люди, присужденные к наказанию, не только освобождены, как ты пишешь, неизвестно кем, но и поставлены в положение честных служителей. (2) Тех, кто был осужден в течение десяти последних лет и освободился без всякого законного основания, надлежит предать наказанию; если найдутся люди пожилые и старики, осужденные до этих десяти лет, распределим их по тем работам, которые недалеки от наказания. Обычно таких людей назначают в бани, на очистку клоак, а также на замащивание дорог и улиц4.

Плиний императору Траяну.

Пока я объезжал другую часть провинции, в Никомедии1 огромный пожар уничтожил много частных домов и два общественных здания, хотя они и были расположены через дорогу: Герусию и Исеон2. (2) Пожар широко разлился3, во-первых, вследствие бурного ветра, а затем и по людской бездеятельности: зрители стояли, неподвижно и лениво смотря на такое бедствие. В городе к тому же не оказалось ни одного насоса, ни одного ведра, ни одного орудия, чтобы потушить пожар4. Все это, по моему распоряжению, будет изготовлено.

(3) Ты же, владыка, посмотри, не основать ли коллегию пожарных, человек только в полтораста. Я буду следить, чтобы в нее принимали только ремесленников и чтобы они не пользовались данными правами для других целей5; держать под надзором такое малое число людей будет нетрудно.

Траян Плинию.

Тебе пришло в голову, что можно по примеру многих городов основать коллегию пожарников у никомедийцев. Вспомним, однако, что этой провинции и особенно ее городам не давали покоя именно союзы подобного рода6. Какое бы имя и по каким бы основаниям мы не давали тем, кто будет вовлечен в такой союз, он в скором времени превратится в гетерию7. (2) Лучше поэтому приготовить все, что может потушить огонь, и уговорить домовладельцев пользоваться таким оборудованием у себя и в случае надобности обращаться за помощью к сбежавшемуся на пожар народу8.

Плиний императору Траяну.

Обычные обеты о благополучии твоем, на котором зиждется общественное благо, мы2 принесли, владыка, и выполнили старые, моля богов, да пошлют они и закрепят возможность всегда их выполнять.

Траян Плинию.

Что выполнили вы с провинциалами перед богами бессмертными обеты о моем здравии и благополучии и торжественно их дали, об этом я с удовольствием, мой дорогой Секунд, узнал из твоего письма.

Плиний императору Траяну.

На водопровод, владыка, никомедийцы израсходовали 3318 тысяч сестерций. Он до сих пор не закончен, заброшен и даже разрушен. На другой водопровод истрачено уже 200 тысяч, но и он оставлен, и теперь требуются новые расходы, чтобы люди, потратившие зря столько денег, имели, наконец, воду1.

(2) Я сам был у чистейшего источника, откуда, по-видимому, и следует, как и пытались вначале, вести воду с помощью арок2, чтобы она доходила в городе не только до ровных и низких мест. Уцелело очень мало арок, поставить новые можно из каменных квадратных плит, взятых с места прежней стройки; остальные, мне кажется, следует сделать из кирпича: это и легче и дешевле.

(3) И прежде всего необходимо тебе прислать водоискателя3 и архитектора, чтобы опять не вышло того, что уже случилось. Я утверждаю только одно: строительство это по своей полезности и красоте вполне достойно твоего века.

Траян Плинию.

Следует позаботиться о проведении воды в город никомедийцев. Уверен, что ты подойдешь к этому делу с должной старательностью. С такой же старательностью, клянусь богом, покровителем клятв, надлежит тебе расследовать, по чьей вине никомедийцы потеряли до сих пор столько денег4: пусть они, обмениваясь взаимными любезностями5, не начинают свои водопроводы и тут же их не бросают. Что узнаешь, донеси мне.

Плиний императору Траяну.

Театр в Никее 1, владыка, выстроенный уже в большей части своей, но не законченный, поглотил, как я слышу (я в отчете еще не разобрался), больше 10 миллионов сестерций, и боюсь, что напрасно. (2) Он оседает, и в нем зияют огромные трещины, потому ли, что почва здесь сырая и мягкая, потому ли, что самый камень слаб и крохок. Стоит рассудить, строить ли его дальше, оставить или даже разрушить. Субструкции2 и контрафорсы, которые там и сям здание поддерживают, по-моему, не столько прочны, сколько дороги.

(3) Частные лица обещали прибавить многое к этому театру, а именно: басилики вокруг и портик3 над местами для зрителей. Все это теперь отложено, так как не закончены предварительные работы.

(4) Те же никейцы начали, еще до моего прибытия, восстанавливать уничтоженный пожаром гимнасий в размерах более обширных и с большим числом отделений. Они уже истратили некоторую сумму, и боюсь, что без толку: в здании нет стройности и единства 4. Кроме того, архитектор, конечно, соперник того, кто начинал постройку, утверждает, что стены, хотя толщиной и в двадцать два фута, не смогут выдержать тяжести, которая на них ляжет, потому что внутри они набиты щебенкой и не обложены кирпичом5.

(5) Клавдиополиты6, в низине, под самой горою, не столько строят, сколько выкапывают огромную баню, при этом на те деньги, которые булевты, приданные совету по твоей милости, или уже внесли за свое вступление 7, или соберут по нашему требованию. (6) Боюсь, что там будут плохо использованы общественные деньги, а здесь то, что дороже всяких денег: твой дар. Я вынужден просить тебя, пришли архитектора для осмотра не только театра, но и этих бань: пусть он решит, кончать ли как-то после произведенных затрат начатую постройку, исправить ли то, что покажется требующим переделки, или перенести то, что может быть перенесено. Не стоит, желая не погубить затраченного, зря истратить и дополнительные средства.

Траян Плинию.

Что следует сделать с театром, который начали никейцы, ты лучше всего обсудишь и постановишь на месте сам. Достаточно сообщить, к какому решению ты пришел. Требовать построек от частных лиц будешь тогда, когда закончится театр, для которого эти постройки обещаны.

(2) Греки обожают гимнасии8: потому, может быть, никейцы и размахнулись с постройкой. Пусть они удовольствуются таким гимнасием, который удовлетворит их потребности.

(3) Что посоветовать клавдиополитам относительно бани, которую они начали, как ты пишешь, в непригодном месте, это ты постановишь сам. Не может быть, чтобы тебе не хватало архитекторов9. В каждой провинции есть и опытные и талантливые люди: не думай, что их ближе прислать тебе из Рима, когда даже к нам они обычно приезжают из Греции.

Плиний императору Траяну.

Я думаю о твоей судьбе и величии твоей души и мне кажется самым подходящим обратить твое внимание на дела, достойные твоей вечной славы и столь же прекрасные, как полезные.

(2) В области никомедийцев есть очень большое озеро1: мрамор, плоды, дрова, строительные материалы2 дешево и без большого труда доставляют по нему на судах с самой дороги; оттуда же с большим трудом и еще большими издержками довозят их в телегах до моря...3

Эта работа4 требует множества рук, но их, конечно, хватит: и в деревнях здесь много людей, а в городе еще больше. Можно твердо надеяться, что все очень охотно приступят к делу, выгодному для всех. (3) Остается тебе прислать, если ты согласен, нивелировщика или архитектора, который бы тщательно исследовал, выше ли это озеро, чем море. Здешние знатоки утверждают, что оно выше на сорок локтей5. (4) Я в этих самых местах нашел канал, вырытый еще царем6, неизвестно только, для стока ли влаги с окружающих полей или для соединения озера с рекой. Он недокончен, потому ли, что царя застигла смерть, или же потому, что он отчаялся в успехах работы. (5) И я горячо желаю (ты скажешь, что я озабочен твоей славой), чтобы ты довел до конца то, что только начали цари.

Траян Плинию.

Озеро это может соблазнить нас, и мы захотим соединить его с морем. Надо только тщательно исследовать, не стечет ли оно целиком, если устроить спуск к морю: надо установить, сколько воды оно получает и откуда. Ты можешь попросить нивелировщика у Кальпурния Макра 7, и я пришлю тебе отсюда кого-нибудь, опытного в этом деле.

Плиний императору Траяну.

Когда я рассматривал расходы Византия1, - они очень велики, - мне указали, владыка, что они ежегодно посылают приветствовать тебя посла с псефизмой и дают ему 12 тысяч2.

(2) Памятуя твое постановление, я решил посла удержать, а псефизму отправить, чтобы одновременно и сократить расходы и выполнить общественный долг. (3) С этого же города требуют долг в 3 тысячи, которые они, в качестве прогонных, ежегодно давали послу, ездившему приветствовать от имени города правителя Мизии3. Я решил на будущее эти расходы срезать.

(4) Прошу тебя, владыка, отпиши мне, что ты думаешь, и удостой или подтвердить мое решение, или исправить мою ошибку.

Траян Плинию.

Прекрасно сделал, дорогой Секунд, вернув византийцам эти 12 тысяч, которые они тратили, отправляя посла приветствовать меня. Их роль будет выполнена псефизмой, которую ты пришлешь мне. И правитель Мизии извинит их, если они будут выражать ему свое почтение с меньшими затратами.

Плиний императору Траяну.

Просроченные подорожные1, владыка, имеют ли вообще силу и как долго? Напиши мне, пожалуйста, и освободи от колебаний. Я боюсь, по неведению, ошибиться или так или этак: утвердить недозволенное или помешать обязательному.

Траян Плинию.

Просроченные дипломы не должны быть в ходу: одной из первых обязанностей моих считаю разослать по всем провинциям новые дипломы раньше, чем они могут понадобиться.

Плиний императору Траяну.

Когда я захотел, владыка, в Апамее1 ознакомиться с городскими расходами и доходами и с теми, кто должен городу2, мне ответили: все желают, чтобы я прочел отчеты колонии, но их никогда не читал ни один проконсул, так как апамейцы по особому праву и древнему обычаю управляют своим городом самостоятельно3. (2) Я потребовал письменного изложения всего, что они говорили и читали, каковое и посылаю тебе в том виде, в каком его получил, хотя и понимаю, что очень многое в нем не имеет отношения к делу.

(3) Прошу тебя, удостой меня быть моим руководителем и скажи, чего, по-твоему, мне держаться. Боюсь, как бы не показалось, что я или превысил свою власть, или не воспользовался ею до конца.

Траян Плинию.

Письмо апамейцев, присоединенное к твоему, избавило меня от необходимости разбираться, по каким основаниям, по их мнению, проконсулы этой провинции воздерживались от проверки их счетов, когда сами они не отказались, чтобы ты их проверил. (2) Прямота их заслуживает вознаграждения: пусть знают, что проверять ты будешь по моей воле и привилегий их не нарушишь.

Плиний императору Траяну.

Еще до моего приезда, владыка, никомедийцы начали пристраивать к старому форуму новый; в углу его находится древнейший храм Великой Матери1, который следует или переделать или перенести, главным образом потому, что он лежит гораздо ниже высоко поднимающегося нынешнего сооружения. (2) Когда я стал осведомляться, есть ли какое-нибудь предписание относительно этого храма, я узнал, что обычай освящения 2 здесь другой, чем у нас.

Посмотри, владыка, можно ли, по-твоему, не оскорбляя уставов религии, перенести храм, когда нет на этот случай никаких предписаний. Это было бы очень хорошо, если не воспрепятствуют религиозные уставы.

Траян Плинию.

Можешь, мой дорогой Секунд, не беспокоясь о религиозных уставах3, перенести, если это требуется местоположением, храм Матери Богов в место более удобное; не волнуйся, если нет никакого предписания относительно освящения: земля чужого города не может принять освящения, совершенного по нашему обычаю.

Плиний императору Траяну.

Трудно, владыка, выразить словами, какой я исполнился радости по поводу благодеяния, которое ты оказал мне и моей теще 1, переведя свойственника ее, Целия Клемента2, в эту провинцию. (2) Я глубоко почувствовал всю меру твоих милостей, испытав полноту твоего благоволения на себе и на всем своем доме. Я не осмеливаюсь воздать тебе соответственную благодарность, как бы велика она ни была.

Поэтому я прибегаю к молитвам и прошу богов, да не сочтешь ты меня недостойным милостей, которые постоянно мне оказываешь.

Плиний императору Траяну.

Тот день, владыка, когда ты сохранил государство, приняв на себя его управление1, мы отпраздновали с радостью, которую ты заслужил, моля богов, да сохранят они тебя здравым и процветающим2 для человечества, покой и благополучие которого зиждется на твоем существовании. Вслед за мной3 принесли установленную присягу солдаты4 и, соревнуясь в преданности тебе, жители провинции5.

Траян Плинию.

О том, с каким благочестием и радостью солдаты вместе с жителями провинции под твоим руководством отпраздновали день моего вступления во власть, я с удовольствием узнал, мой дорогой Секунд, из твоего письма.

Плиний императору Траяну.

Общественные деньги, владыка, твоей предусмотрительностью и моим усердием уже или истребованы или истребуются; боюсь, однако, чтобы они не лежали втуне1. Случаев приобрести недвижимую собственность очень мало или нет вовсе; людей, которые хотели бы сделать заем у города, не находится2, тем более, что город дает деньги, как и частные лица, под 12% 3.

(2) Посмотри, владыка, не сочтешь ли нужным уменьшить проценты и тем самым склонить к займам подходящих людей; если же их не окажется, то не распределить ли деньги между декурионами под хорошее с их стороны обеспечение. Они этого не захотят и будут отказываться, но, с установлением меньшего процента, это будет для них не так уж тягостно.

Траян Плинию.

И я сам, мой дорогой Секунд, не вижу другого средства для более легкого размещения городских денег, кроме уменьшения процентов. Размер их ты установишь сам в зависимости от числа тех, кто будет брать в долг. Принуждать к займам людей, у которых деньги будут, возможно, тоже лежать втуне 4, не соответствует нашему времени с его духом справедливости 5.

Плиний императору Траяну.

Приношу тебе, владыка, величайшую благодарность за то, что ты среди важнейших занятий своих удостаиваешь меня руководством, когда я спрашиваю твоего совета; прошу тебя, не откажи в нем и сейчас.

(2) Ко мне явился один человек и заявил, что противники его, высланные консуляром Сервилием Кальвом 1 на три года, проживают в провинции; они, наоборот, утверждали, что они им же возвращены и прочли его указ. Я счел поэтому необходимым сызнова доложить тебе обо всем деле. (3) Тобой предусмотрено, чтобы я не возвращал людей, сосланных кем-либо или мною, но ничего не сказано о тех, кого кто-то другой и выслал и возвратил2.

Поэтому, владыка, я и вынужден спрашивать, чего мне держаться, тем более, клянусь Геркулесом, что в провинции живут люди, осужденные на пожизненную высылку и не возвращенные.

(4) И такой случай дошел до моего сведения. Ко мне привели человека, осужденного на пожизненную высылку проконсулом Юлием Бассом3. Я знаю, что постановления Басса отменены и что сенатом предоставлено право всем, относительно кого им были приняты какие-либо решения, требовать пересмотра дела, по крайней мере в течение ближайших двух лет. Поэтому я спросил присужденного к высылке, обращался ли он к проконсулу со своим делом; тот ответил, что нет.

(5) Это и заставляет меня спрашивать твоего совета: предать ли его, по-твоему, назначенному наказанию или взыскать еще тяжелее4 и как именно и с него и с других, если еще окажутся люди в подобном положении. Декрет Кальва и его указ, а также декрет Басса присоединяю к этому письму.

Траян Плинию.

Чтo постановить относительно людей, высланных проконсулом Публием Сервилием Кальвом на три года и затем по его же указу возвращенных, но остававшихся в провинции, я отпишу тебе в ближайшее время, ознакомившись с причинами этого поступка Кальва.

(2) Что касается человека, который был осужден Юлием Бассом на пожизненную высылку, имел возможность, считая себя несправедливо высланным, в течение двух лет обжаловать этот приговор, но не сделал этого и упрямо оставался в провинции, то его в оковах следует отправить к префектам моего претория5. Мало наложить на него прежнее наказание, над которым он насмеялся в своем упорстве6.

Плиний императору Траяну.

Когда я созывал судей, владыка, собираясь открыть заседание1, Флавий Архипп попросил меня уволить его как философа2. (2) Были люди, сказавшие, что его следует не освободить от судейских обязанностей, а вообще вычеркнуть из списка судей и предать наказанию, которого он избег, бежав из тюрьмы. (3) Мне прочли решение проконсула Велия Павла, которым подтверждалось, что Архипп за подлог присужден к работе в рудниках3. Он не предъявил ничего, что свидетельствовало бы о его восстановлении4, а только ссылался вместо этого на прошение, поданное им Домициану, на письмо последнего, восстанавливающее его честь, и на декрет жителей Прусы. К этому он добавил и твое письмо, к нему добавил указ и письмо твоего отца, подтверждавшие милости к нему Домициана 5.

(4) Поэтому, хотя на него и возводят такое преступление, но я решил ничего не предпринимать, пока не спрошу твоего совета о деле, которое, кажется мне, заслуживает твоего решения. Документы, прочтенные обеими сторонами, присоединяю к этому письму.

Письмо Домициана к Теренцию Максиму

(5) Флавий Архипп, философ, получил от меня разрешение на покупку земли стоимостью около 100000 сестерций в окрестностях родного города его Прусы. На доходы с нее он сможет прокормить свою семью. Я хочу ему ее пожаловать; истраченную сумму занесешь в число моих щедрот6.

Его же к Лаппию Максиму

(6) Рекомендую тебе, мой Максим, философа Архиппа, человека хорошего, нравы которого соответствуют его занятиям. Оказывай ему, пожалуйста, полное свое содействие в его скромных к тебе просьбах7.

Указ божественного Нервы

(7) Некоторые распоряжения, квириты, несомненно, даются в соответствии со счастливым духом нашего времени, и по ним следует усматривать добрые качества государя. Каждый из подданных моих может поручиться без всяких указаний со стороны, что я общее благо предпочел своему покою, собираясь и оказать новые милости и подтвердить до меня данные. (8) Дабы общая радость не была смущена либо недоверием тех, кто их получил, либо воспоминанием о том, кто их пожаловал, я одновременно счел необходимым и благим заранее объявить сомневающимся о своей благосклонности. (9) Пусть никто не думает, что особые права, полученные от другого государя частными лицами или городами, будут мной уничтожены лишь для того, чтобы ими они были обязаны скорее мне. Да будут они нерушимы и подтверждены, пусть ничье благополучие не нуждается в повторении просьб, раз уже государство взглянуло однажды на этого человека милостивым оком. Да примут к сведению, что я готов к новым благодеяниям, и да знают только, что просить надо о том, чего у них не имеется8.

Письмо его же к Туллию Юсту9

(10) Так как распорядок во всех делах, начатых и приведенных к окончанию в предшествующее время, должен быть соблюден, то подтвердить и письма Домициана.

Плиний императору Траяну.

Флавий Архипп просит меня, заклиная твоим благополучием и вечностью, переслать тебе прошение1, которое он мне дал. Я подумал, что просьбу его надо выполнить с тем, однако, чтобы известить об этой пересылке его обвинительницу, прошение которой, врученное мне, я присоединяю к этому письму, дабы тебе легче было, слушая как бы обе стороны, вынести свое решение.

Траян Плинию.

Домициан мог не знать, когда писал столько почетных для Архиппа слов, об его положении. Мне, по моему складу, естественнее думать, что положение это окрепло от вмешательства государя. Ведь не могли же люди, столько раз выносившие почетное решение о постановке ему статуй, не знать, какой приговор вынес ему проконсул Павел2. Это, мой дорогой Секунд, не имеет значения, если ему предъявлено новое обвинение, и ты сочтешь нужным привлечь его к суду.

Прошение Фурии Примы3, его обвинительницы, а также его собственное, приложенные тобой к письму, я прочел.

611

Плиний императору Траяну.

Ты, владыка, очень предусмотрительно боялся, как бы озеро, соединившись с рекой, а через нее с морем, не стекло в него. Мне кажется, я, находясь на месте, нашел, каким образом избежать этой опасности.

(2) Озеро можно подвести к самой реке с помощью канала, но не спускать его в реку, а оставить своего рода водораздел, который будет одновременно и удерживать воду в озере и отделять его от реки. Так мы достигнем того, что оно водой не оскудеет2. Через эту промежуточную, очень небольшую полосу земли будет легко переправить в реку грузы, подвезенные по каналу. (3) Сделаем так в случае необходимости, хотя я надеюсь, что необходимости не будет. Само озеро достаточно глубоко; из него в противоположную сторону вытекает речка; если ее запрудить и повернуть, куда мы хотим, то она, без всякого ущерба для озера, вольет в него столько воды, сколько сейчас из него уносит. Кроме того, пространство, где будут прокапывать канал, прорезают ручьи, и если их тщательно соединить, они восполнят то, что отдаст озеро. (4) Если даже решено будет провести канал дальше, сузить его и, спустив до уровня моря, вывести его не в реку, а в самое море, то море своим прибоем сохранит и удержит в озере всю воду, которая будет из него уходить. Но если бы даже природа места не предоставила нам ни одной из этих возможностей, то было бы просто задержать течение с помощью шлюзов.

(5) И это, и все остальное гораздо проницательнее исследует и установит нивелировщик, которого, владыка, обязательно пришли, как ты и обещал. Дело это заслуживает и твоего величия и твоей заботы. Я тем временем написал, по твоему совету, Кальпурнию Макру, чтобы он прислал самого подходящего нивелировщика.

Траян Плинию.

Вижу, мой дорогой Секунд, что ты не оскудеваешь в своих разумных хлопотах относительно этого озера; столько предусмотрел ты возможностей, которые уничтожат опасность его иссякания и сделают его в будущем для нас еще полезнее. Выбирай поэтому то, что тебе скорее всего подскажет само дело. Кальпурний Макр3, думаю, постарается снабдить тебя нивелировщиком, да в этих провинциях и нет недостатка в знатоках этого дела.

Плиний императору Траяну.

Мне написал, владыка, Ликорма, твой отпущенник, что если из Боспора прибудет посольство, которое направляется в Рим, то его следует задержать до приезда самого Ликормы1. До сих пор, по крайней мере, в тот город, где я нахожусь2, не прибыло никакого посольства, но прибыл письмоносец царя Савромата3, которого я, пользуясь неожиданной и счастливой случайностью, решил отправить к тебе с письмоносцем, который опередил Ликорма, чтобы ты имел возможность одновременно из писем Ликормы и царя ознакомиться с тем, о чем одновременно, может быть, тебе следует узнать.

Плиний императору Траяну.

Царь Савромат написал мне, что ты должен как можно скорее4 о чем-то узнать. Поэтому я оказал содействие письмоносцу, которого послал к тебе с письмом, выдав ему подорожную5.

Плиний императору Траяну.

Есть, владыка, важный и касающийся всей провинции вопрос о положении и содержании тех, кого называют ????????3*1. [3* выкормыши.] (2) Ознакомившись с постановлениями государей и не найдя ничего, что в частности или вообще относилось бы к Вифинии, я решил спросить у тебя совета, чего придерживаться. Я считал, что не могу довольствоваться одними примерами там, где требуется твое авторитетное решение2.

(3) Мне читали указ, данный будто бы божественным Августом Андании3; прочтены были и письма божественного Веспасиана к лакедемонянам, и божественного Тита к ним же и к ахейцам, и Домициана к проконсулам Авидию Нигрину и Армению Брокху, и опять же к лакедемонянам4. Я не послал их тебе, потому что они переписаны с ошибками, а некоторые кажутся и недостоверными, а у тебя в архивах, думаю, они имеются в подлинном и исправленном виде.

Траян Плинию.

Вопрос этот, касающийся детей, рожденных свободными, выброшенных, затем подобранных кем-то и воспитанных в рабстве, рассматривался часто, но в архивах принцепсов, бывших до меня, нет ничего, что было бы постановлено для всех провинций. (2) Есть, правда, письма Домициана к Авидию Нигрину и Армению Брокху, которых, может быть, и следует придерживаться, но среди провинций, о которых он писал, нет Вифиния. Полагаю поэтому, что не следует отказывать в требовании свободы для тех, кто будет по такому основанию на нее притязать, и не надо им выкупать свободу выплатой за свое содержание5.

Плиний императору Траяну.

Посол царя Савромата остановился по своему желанию на два дня в Никее, где застал меня. Я не счел возможным, владыка, задерживать его дольше, во-первых, потому, что было еще неизвестно, когда прибудет твой вольноотпущенник Ликорма, а затем потому, что я сам отправлялся в другую часть провинции по неотложному требованию службы1.

(2) Я счел необходимым довести это до твоего сведения, потому что недавно писал о просьбе Ликормы ко мне задержать до его приезда посольство, которое может прибыть из Боспора. Я не видел никакого основания ждать дольше, тем более, что письма Ликормы, задерживать которые, как и сказано раньше, я не хотел, прибудут, по-видимому, за несколько дней до приезда самого посла.

Плиний императору Траяну.

Некоторые люди просили меня разрешить им, по примеру других проконсулов, перенести останки своих близких в другое место или потому что могилы разрушены временем, или потому что их заливает во время разлива, или по другим сходным причинам 1. Я знал, что у нас в Риме по таким вопросам обращаются к коллегии понтификов, и поэтому решил, владыка, обратиться за советом, что мне делать, к тебе, главному понтифику.

Траян Плинию.

Было бы жестоко заставлять провинциалов2 обращаться к понтификам, если они желают перенести останки своих близких из одного места в другое по причинам основательным. Лучше следовать примеру тех, кто до тебя управлял этой провинцией: давай разрешение или отказывай в нем в зависимости от приведенной причины.

Плиний императору Траяну.

Я искал, владыка, где можно в Прусе поставить баню, которую ты разрешил построить1. Мне понравилось одно место, где когда-то был, по рассказам, прекрасный дом, а сейчас лежит груда развалин. Мы тем самым сделаем обезображенное место благоустроенным, расширим самый город и не снесем ни одного здания2, а хорошо отремонтируем то, что рухнуло от старости.

(2) С домом этим дело обстоит так: Клавдий Полиен завещал его цезарю Клавдию и распорядился поставить ему в перистиле часовню, остальную же часть дома сдать3. Доход с этой аренды некоторое время получал город; затем постепенно дом частью разграбили, частью забросили, и он целиком обрушился вместе с перистилем: теперь остается, пожалуй, одна земля. Велишь ли ты, владыка, подарить ее городу или же продать ему, это все равно будет принято как величайший дар: очень уж удобно место. (3) Я, если разрешишь, думаю поставить баню на незастроенной площади, а место, где были строения, обвести портиками с экседрой4 и посвятить тебе5, чьей милостью будет создано изящное и достойное твоего имени здание.

Копию завещания6, хотя оно полно ошибок, я тебе послал: из нее ты увидишь, что Полиен оставил много для украшения этого дома. Украшения погибли вместе с самим домом, но я их разыскиваю, насколько это возможно.

Траян Плинию.

Можно для постройки бани в Прусе воспользоваться этой площадью с обрушившимся, бесхозным, как ты пишешь, домом. Ты, однако, не указал, был ли выстроен в перистиле храмик Клавдию. Если был, то хотя бы он и обрушился, земля под ним остается освященной7.

Плиний императору Траяну.

Некоторые требуют, чтобы я, следуя письму Домициана к Минуцию Руфу1 и примерам других проконсулов, сам производил расследование относительно признания детей и восстановлении в правах рождения2. Я обратился к сенатскому постановлению, касающемуся подобных дел, но в нем говорится только о провинциях, управляемых проконсулами. Поэтому я отложил эти дела, владыка, ты укажешь мне, что делать.

Траян Плинию.

Если ты пришлешь мне сенатское постановление, вызвавшее твои колебания3, я увижу, следует ли тебе производить расследование о признании детей и восстановлении их в правах рождения.

Плиний императору Траяну.

Апулей, владыка, солдат из Никомедийского поста1, написал мне, что некий Каллидром, которого пытались задержать хлебники Максим и Дионисий, как нанявшегося к ним на работу2, кинулся к твоей статуе3, а когда его привели к магистратам, показал, что он был когда-то рабом у Лаберия Максима, захвачен был в Мезии Сусагом в плен и отправлен Децебалом в подарок парфянскому царю Пакору4, много лет находился у него на службе, а затем бежал и очутился в Никомедии.

Его привели ко мне, и когда он рассказал то же самое, я решил отправить его к тебе, но несколько задержался, разыскивая гемму с изображением Пакора во всем убранстве5, которую, по словам Каллидрома, у него украли. (3) Я хотел, если бы она нашлась, послать ее вместе с ним, как я послал кусочек металла, который он, говорит, унес из парфянских рудников6. Я запечатал его своим кольцом с изображением четверки лошадей.

Плиний императору Траяну.

Юлий Ларг1 с Понта, владыка, которого я никогда не видел и о котором никогда не слышал (он, следовательно, положился на твое суждение), умирая, поручил мне заботу о том, как выразить ему свою любовь и преданность тебе. (2) Он просил меня в завещании принять его наследство2 и, взяв себе 50 тысяч, все остальное отдать городам Гераклее и Тиуму3, оставив на мое усмотрение, воздвигнуть ли в твою честь какие-нибудь здания или же установить игры, которые будут справляться раз в пять лет и будут названы траяновыми4.

Я решил довести об этом до твоего сведения5, главным образом, чтобы ты решил, что мне выбрать.

Траян Плинию.

Юлий Ларг положился на тебя, как будто он тебя хорошо знал. Посмотри сам, что, в зависимости от условий каждого места6, будет больше содействовать увековечению его памяти, и выполни то, что сочтешь наилучшим.

Плиний императору Траяну.

Ты поступил чрезвычайно предусмотрительно, владыка, приказав Кальпурнию Макру послать в Византий легионного центуриона1.

(2) Посмотри, не сочтешь ли нужным таким же образом позаботиться о юлиополитах, чей город2, очень маленький, несет на себе очень большие тяготы и терпит по своей слабости тяжкие обиды3. (3) То, что ты предоставишь юлиополитам, пойдет на пользу всей провинции. Их город находится у границы Вифинии, и через него проходит дорога для большинства путешественников.

Траян Плинию.

Положение города Византия4, куда стекается со всех сторон множество путешественников, таково, что в согласии с обычаем предшествующих времен мы сочли необходимым почтить город, поставив для охраны легионного центуриона.

Если бы мы решили оказать такое же содействие юлиополитам, то пример их лег бы на нас тяжким бременем5. (2) Очень многие города, чем будут слабее, тем настоятельнее будут просить о том же - я так полагаюсь на твое усердие, что, верю, ты всяческими способами добьешься того, что они не будут подвергаться обидам.

(3) Те же, кто будет нарушать установленный мною порядок, должны быть немедленно наказаны; если они допустят проступок настолько тяжелый, что их нельзя хорошенько наказать на месте, то уведомь легата, если это воины, в чем ты их уличишь, а если это люди, которые собираются вернуться в Рим6, напиши мне.

Плиний императору Траяну.

В законе Помпея, данном вифинцам1, владыка, оговорено, чтобы никто моложе тридцати лет не занимал магистратур и не находился в сенате. В том же законе указано, что люди, занимавшие магистратуры, должны находиться в сенате2. (2) Затем последовал указ божественного Августа3, разрешивший занимать меньшие магистратуры4 и людям более молодым: с двадцатипятилетнего возраста.

(3) Спрашивается, можно ли цензорам5 заносить в число сенаторов 6 людей, несших магистратуры в возрасте до тридцати лет; а если можно, то могут ли, в силу того же закона, быть сенаторами люди того возраста, с которого дозволено нести магистратуры, но которые их не несли. Это, впрочем, часто до сих пор делалось и считается неизбежным, потому что гораздо лучше допустить в курию детей благородного сословия 7, чем из простонародья.

(4) На вопрос цензоров будущего года8, что я думаю по этому поводу, я решил, что люди, несшие магистратуры в возрасте до тридцати лет, могут быть зачислены в сенат и согласно указу Августа и согласно закону Помпея, так как Август разрешил нести магистратуры и тем, кто не достиг тридцатилетнего возраста, а закон пожелал, чтобы бывший магистрат становился сенатором. (5) Что же касается тех, кто магистратур не нес, хотя они в том возрасте, когда разрешено их нести, то я заколебался, почему и спрашиваю твоего совета, владыка, чего мне придерживаться. К письму присоединяю статьи закона, а также указ Августа.

Траян Плинию.

С твоим толкованием, мой дорогой Секунд, я согласен: указом божественного Августа закон Помпея изменен в том отношении, что магистратуру могут занимать люди не моложе двадцати пяти лет, а те, кто занимал, входят в сенат своего города. Считаю, что люди моложе тридцати лет, не бывшие магистратами на том лишь основании, что они могут ими быть, не могут зачисляться в курию9 своего города.

Плиний императору Траяну.

Когда, владыка, в Прусе у Олимпа я занимался городскими делами в том доме, где остановился, собираясь в тот же день уехать, Асклепиад, магистрат1, заявил мне, что Клавдий Эвмолп обращается ко мне с жалобой. Когда Кокцейан Дион2 выразил в буле желание передать городу выстроенное им здание, то Эвмолп, при поддержке Флавия Архиппа3, сказал, что прежде, чем принимать это здание, надо потребовать от Диона отчета в том, что это за здание, ибо оно выстроено не так, как должно. (2) Он даже добавил, что в этом самом здании поставлена твоя статуя и погребены жена Диона и его сын4, и потребовал от меня судебного следствия.

(3) Я сказал, что сейчас же займусь этим и отложу свое отбытие, но он попросил отсрочки для подготовки дела и перенесения его в другой город5. Я ответил, что буду слушать его в Никее. (4) Когда я уже заседал, готовясь начать следствие, тот же Эвмолп, как человек еще не собравший достаточно сведений, стал просить меня отложить дело; Дион, напротив, требовал его слушания.

Сказано было обеими сторонами много, даже и о деле.

(5) Я решил, что дело, имеющее значение примера, следует отложить и спросить твоего совета; поэтому я велел обеим сторонам изложить свои прошения письменно. Я хотел, чтобы ты ознакомился лучше всего с обстоятельствами на основании их же слов. Дион сказал, что он подаст прошение, а Эвмолп ответил, что он включит в свое прошение и то, о чем он просит для города; (6) что же касается могил, то здесь он не обвинитель, но пособник Флавия Архиппа, поручения которого и выполняет. Архипп, которого Эвмолп поддерживал, как и в Прусиаде6, сказал, что он подает прошение, но ни Эвмолп, ни Архипп, хотя я ждал их в течение многих дней, до сих пор мне прошений не подали7; (7) Дион подал, и я присоединяю его к письму.

Сам я был на месте и видел твою статую, поставленную в библиотеке; место же, где, говорят, погребены сын и жена Диона, находится на площадке, обнесенной портиками.

(8) Прошу тебя, владыка, удостой меня своим руководством в подобном расследовании; кроме того, и люди очень ждут, как это и естественно, решения дела, которое стало общеизвестным и которое можно защищать, ссылаясь на примеры.

Траян Плинию. Ты мог не тратить времени, мой дорогой Секунд, на дело, о котором решил спросить моего совета. Ты прекрасно знаешь мое основное положение: искать уважения к себе не страхом и запугивающими обвинениями в оскорблении величества. (2) Оставив следствие, которое я бы и не допустил, даже при наличии примеров, истребуй отчет в постройке, произведенной под надзором Кокцейана Диона: это нужно и для пользы города, да и Дион в этом не откажет и не должен отказать.

Плиний императору Траяну.

Никейцы от имени всего города, владыка, просили меня во имя того, что для меня есть и должно быть самым священным, т. е. во имя вечности твоего имени и твоего благополучия, довести до тебя их просьбы1. Я не счел допустимым отказать им и, приняв от них прошение, присоединил его к этому письму.

Траян Плинию.

Ты должен заняться делом никейцев, которые утверждают, будто божественным Августом даровано им право на имущество их граждан, умерших без завещания2. Привлеки всех лиц, имеющих отношение к этому делу3, пригласив также прокураторов Вирдия Гемеллина и Эпимаха, моего отпущенника. Обсудив также и то, что будет сказано против, примите решение, которое сочтете наилучшим.

Плиний императору Траяну.

Максим1, твой отпущенник и прокуратор, владыка, в течение всего времени, пока мы были вместе, проявил себя как честный, деятельный и старательный слуга, горячо преданный своему делу и твердый в дисциплине. Охотно - и по чистой совести, как мне и полагается перед тобой, - напутствую2 его этим свидетельством.

86 А

Плиний императору Траяну.

Гавий Басс1, владыка, префект понтийского побережья, проявил себя как чистый, честный, деятельный и в то же время исполненный уважения ко мне человек. По чистой совести, как мне и полагается перед тобой, напутствую его добрыми пожеланиями и рекомендацией.

86 В

Плиний императору Траяну.

Фабия Валента, владыка, выученного у тебя на военной службе, я очень одобряю1. Эта школа сделала его достойным твоего благоволения. У меня и воины, и горожане2, глубоко изведавшие его справедливость и человечность, наперерыв свидетельствуют о его качествах и лично и от имени города3. Довожу об этом до твоего сведения по чистой совести, как мне и полагается перед тобой.

Плиний императору Траяну.

Примипиляр1 Нимфидий Луп был моим товарищем по военной службе: я был тогда трибуном, а он префектом. С тех пор я крепко к нему привязался. (2) Любовь эта росла, чем старше становилась наша взаимная дружба. Поэтому я наложил руку и на его покой и потребовал, чтобы он не оставлял меня своим советом и в Вифинии2. Он это делал и будет делать, пренебрегая, как истинный друг, своим отдыхом и старостью 3.

(3) По этой причине я считаю его родственников своими, в первую очередь его сына, Нимфидия Лупа, юношу честного, деятельного, вполне достойного своего превосходного отца, который заслужит твое благоволение, как ты можешь судить по его первым шагам, когда он, префект когорты4, заслужил полное признание от Юлия Ферокса и Фуска Салинатора5. Мою радость ты укрепишь, возвышая сына.

Плиний императору Траяну.

Желаю, владыка, провести тебе этот день рождения1 и множество других в полном благополучии и, пребывая в силе и здравии, утвердить навеки блистательную силу своей доблести, вознеся ее новыми и новыми делами.

Траян Плинию.

Принимаю пожелания твои, дорогой мой Секунд, провести мне много счастливых дней рождения в процветающем государстве нашем2.

Плиний императору Траяну.

У синопцев1, владыка, не хватает воды; кажется, можно провести ее, в изобилии и хорошую, от шестнадцатого милевого столба. У самого источника, правда, больше чем на милю место подозрительно топкое; я велел пока что, с небольшой затратой, исследовать, может ли оно выдержать постройку2. (2) Денег, собранных моей заботой3, хватит, если ты, владыка, соблаговолишь разрешить колонии, страдающей от недостатка воды, эту постройку, которая будет много содействовать и здоровью и украшению города.

Траян Плинию.

Исследуй тщательно, дорогой Секунд, как ты и начал, может ли это подозрительное для тебя место выдержать постройку водопровода. Думаю, что воду в город синопцев обязательно надо провести, если только это им по силам4, так как это будет весьма содействовать их здоровью и удовольствию.

Плиний императору Траяну.

Город Амис 1, свободный и союзный2, по милости твоей3 управляется собственными законами4. Поданное мне здесь прошение относительно ??????4*5 [4* товарищества.] присоединяю к этому письму: посмотри, владыка, что здесь и в какой мере следует разрешить или запретить.

Траян Плинию.

Если амисцам, прошение которых ты присоединил к своему письму, разрешено по их законам, которыми они пользуются по договору, иметь кассу взаимопомощи, то мы можем им в этом не препятствовать, особенно, если они станут употреблять подобные сборы не на смуты и недозволенные союзы, а на поддержку бедняков. В остальных городах, подчиненных нашему праву, такие учреждения следует запрещать6.

Плиний императору Траяну.

Светония Транквилла1, честнейшего, достойнейшего и образованнейшего человека, нравы и занятия которого я давно уже взял за образец, я тем больше люблю, чем теснее теперь с ним общаюсь.

(2) Право троих детей2 для него необходимо по двум причинам: он поднимается во мнении своих друзей и, будучи несчастлив в браке, получит от твоей доброты через меня то, в чем отказала ему завистливая судьба. (3) Я знаю, владыка, какой милости я прошу, но я прошу у тебя, чью снисходительность ко всем моим желаниям я испытал. Ты можешь понять, как я этого хочу; если бы не хотел, я не стал бы просить заочно.

Траян Плинию.

Как скуп я на эти милости, ты, мой дорогой Секунд, прекрасно запомнил: я и в сенате говорил3, что не превысил числа, которого, как я заявил этому высокому собранию, мне достаточно. Твое желание, однако, я выполнил и велел занести в мои записи, что право троих детей дано мною Светонию Транквиллу на обычных условиях.

Плиний императору Траяну.

Для меня привычно, владыка, обращаться к тебе со всеми сомнениями. Кто лучше может направить меня в нерешительности или наставить в неведении?

Я никогда не присутствовал на следствиях о христианах1: поэтому я не знаю, о чем принято допрашивать и в какой мере наказывать. (2) Не мало я и колебался, есть ли тут какое различие по возрасту, или же ничем не отличать малолеток от людей взрослых2: прощать ли раскаявшихся или же человеку, который был христианином, отречение не поможет, и следует наказывать само имя, даже при отсутствии преступления, или же преступления, связанные с именем3.

Пока что с теми, на кого донесли4 как на христиан, я действовал так. (3) Я спрашивал их самих, христиане ли они; сознавшихся спрашивал во второй и третий раз5, угрожая наказанием; упорствующих отправлял на казнь. Я не сомневался, что в чем бы они ни признались, но их следовало наказать за непреклонную закоснелость и упрямство6 (4) Были и такие безумцы7, которых я, как римских граждан, назначил к отправке в Рим. Затем, пока шло разбирательство, как это обычно бывает, преступников стало набираться все больше, и обнаружились случаи разнообразные.

(5) Мне был предложен список, составленный неизвестным и содержащий много имен. Тех, кто отрицал, что они христиане или были ими, я решил отпустить, когда они, вслед за мной8, призвали богов, совершили перед изображением твоим, которое я с этой целью велел принести вместе со статуями богов, жертву ладаном и вином, а кроме того похулили Христа: настоящих христиан, говорят, нельзя принудить ни к одному из этих поступков.

(6) Другие названные доносчиком сказали, что они христиане, а затем отреклись: некоторые были, но отпали, одни три года назад, другие много тому лет, некоторые лет тому двадцать. Все они почтили и твое изображение, и статуи богов и похулили Христа.

(7) Они утверждали, что вся их вина или заблуждение состояли в том, что они в установленный день9 собирались до рассвета, воспевали, чередуясь, Христа как бога и клятвенно10 обязывались не преступления совершать, а воздерживаться от воровства, грабежа, прелюбодеяния, нарушения слова, отказа выдать доверенное. После этого они обычно расходились и сходились опять для принятия пищи, обычной и невинной11, но что и это они перестали делать после моего указа, которым я, по твоему распоряжению, запретил тайные общества12. (8) Тем более счел я необходимым под пыткой допросить двух рабынь, называвшихся служительницами 13, что здесь было правдой, и не обнаружил ничего, кроме безмерного уродливого суеверия.

(9) Поэтому, отложив расследование, я прибегаю к твоему совету. Дело, по-моему, заслуживает обсуждения, особенно вследствие находящихся в опасности множества людей всякого возраста, всякого звания и обоих полов, которых зовут и будут звать на гибель. Зараза этого суеверия прошла не только по городам, но и по деревням и поместьям, но, кажется, ее можно остановить и помочь делу. (10) Достоверно установлено, что храмы, почти покинутые, опять начали посещать; обычные службы, давно прекращенные, восстановлены, и всюду продается мясо жертвенных животных, на которое до сих пор едва-едва находился покупатель. Из этого легко заключить, какую толпу людей можно исправить, если позволить им раскаяться.

Траян Плинию.

Ты поступил вполне правильно, мой Секунд, произведя следствие о тех, на кого тебе донесли как на христиан. Установить здесь какое-нибудь общее определенное правило невозможно. Выискивать их незачем 14: если на них поступит донос и они будут изобличены, их следует наказать, но тех, кто отречется, что они христиане, и докажет это на деле, т. е. помолится нашим богам, следует за раскаяние помиловать, хотя бы в прошлом они и были под подозрением. Безымянный донос о любом преступлении не должно приобщать во внимание. Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени.

Плиний императору Траяну.

В городе Амастриде1, владыка, красивом и благоустроенном, между главными зданиями лежит прекрасная и очень большая площадь, во всю длину которой с одной стороны тянется так называемая река, а на самом деле отвратительнейшая клоака, противная по своему грязному виду и заражающая воздух мерзейшей вонью. (2) Поэтому засыпать ее важно и ради оздоровления города и ради его красоты: это будет сделано, если ты разрешишь. Я озабочусь, чтобы хватило денег на работу важную и необходимую.

Траян Плинию.

Разумно, мой дорогой Секунд, засыпать эту воду, протекающую через город Амастриду, если она, оставаясь открытой, вредит здоровью жителей. Уверен, что денег на это дело хватит, если ты позаботишься об этом с обычным твоим старанием.

100

Плиний императору Траяну.

Обеты, владыка, принятые нами в прошлые годы1, выполнили мы охотно и радостно и приняли опять новые. Войска2 и жители провинции, соревнуясь в любви к тебе, молили богов, да сохранят они тебя и государство в целости и процветании по милосердию своему, которое ты заслужил, помимо множества великих своих добродетелей, особым благочестием, послушанием богам и почитанием их.

101

Траян Плинию.

С удовольствием узнал из твоего письма, мой дорогой Секунд, что с тобой во главе войска радостно в согласии с жителями провинции выполнили перед бессмертными богами обеты за мое благополучие и приняли их на будущее.

102

Плиний императору Траяну.

День, когда, по наследованию, тебе к великому счастью передано было попечение о роде человеческом1, мы отпраздновали с должным благолепием, принеся богам, поставившим тебя у власти, от имени государства радостные молитвы.

103

Траян Плинию.

С удовольствием узнал из твоего письма, что день принятия мною власти войска и жители провинции отпраздновали с тобой во главе с должной радостью и благолепием.

104

Плиний императору Траяну.

Валерий Павлин1, владыка, оставил мне своих отпущенников, кроме Павлина. Они пользуются латинским правом2.

Прошу тебя, дай пока что троим из них квиритское право. Боюсь, как бы не было чрезмерным взывать к твоему милосердию для всех одновременно: я должен прибегать к нему тем умереннее, чем полнее я его испытал. Те, за кого я прошу, именуются Валерий Астрей, Валерий Дионисий, Валерий Апр.

105

Траян Плинию.

Честно заботясь о тех, кого доверил тебе Валерий Павлин, закончивший эти заботы с моей помощью, я велел пока что занести в мои записи о даровании квиритского права тех, за кого ты просил, и сделаю это для остальных3, за кого ты попросишь.

106

Плиний императору Траяну.

По просьбе Акция Аквилы1, центуриона шестой конной когорты2, посылаю тебе прошение, в котором он умоляет снизойти к положению его дочери. Я считал жестокостью отказать ему, зная, с каким терпением и добротой относишься ты обычно к просьбам воинов.

107

Траян Плинию.

Прошение Акция Аквилы, центуриона шестой конной когорты, присланное тобой, я прочел: тронутый его просьбами, я дал его дочери римское гражданство. Посылаю тебе распоряжение об этом для передачи ему.

108

Плиний императору Траяну.

Прошу тебя, владыка, напиши, какие права предоставишь ты городам Вифинии и Понта при взыскании денег, которые им причитаются за аренду, продажу и т. п. Я обнаружил, что большинство проконсулов разрешало им протопраксию, и это разрешение имело силу закона 1.

(2) Я думаю, что ты издашь некое постановление, которое навсегда послужит к их пользе2. Все, что установлено другими, хотя бы оно было разумно и милостиво, кратковременно и не имеет силы, не будучи утверждено тобой.

109

Траян Плинию.

Какими правами должны пользоваться города Вифинии или Понта относительно денег, которые будут им причитаться по разным статьям, это следует определять по местным законам. Если они имеют преимущество перед остальными кредиторами, то его следует соблюдать; если не имеют, то мне не следует давать его в ущерб частным лицам3.

110

Плиний императору Траяну.

Экдик Амиса1, владыка, обратился ко мне, требуя от Юлия Пизона2 около сорока тысяч динариев, которые были двадцать лет назад дарованы ему с согласия буле и экклесии3. Он опирался на твое распоряжение, которым дары такого рода запрещены4. (2) Пизон, напротив, говорил, что он очень много дал городу и потратил на это почти все свое состояние 5. Он указывал вдобавок на большой срок и просил не понуждать его к возвращению денег, полученных им давно и за многое; это повлекло бы к потере его звания6. Поэтому я решил отложить целиком дело и спросить у тебя, владыка, чему следовать.

111

Траян Плинию.

Распоряжением моим запрещено одаривать из городских средств, но дабы не подрывать благосостояния многих людей, не следует отбирать то, что даровано давно, и требовать этот дар обратно как незаконный. Оставим без последствия то, что было совершено двадцать лет назад. Я желаю заботиться о жителях любого города не меньше, чем о городских средствах

112

Плиний императору Траяну.

По закону Помпея, действующему в Вифинии и на Понте, те, кого цензоры выбирают в буле, не должны платить денег1. Те, однако, кого ты милостиво разрешил некоторым городам добавить сверх законного числа2, внесли по одной и по две тысячи динариев. (2) Аниций Максим, проконсул3, затем приказал и тем, кого выбрали цензоры, в очень немногих городах сделать, смотря по городу, большие или меньшие взносы.

(3) Остается тебе посмотреть самому, следует ли во всех городах всем4, кто выбирается в булевты, платить определенную сумму за свое вступление. Тебе, слава и дела которого пребудут вечно, надлежит издавать постановления, которые останутся навсегда.

113

Траян Плинию.

Я не могу издать общего распоряжения5 о том, должны или нет определенную сумму вносить за декурионат все, кто становится декурионами в любом вифинском городе. Я считаю наиболее верным следовать местным городским законам, но я действительно думаю, что те, кого приглашают в декурионы, будут стараться выделиться своими взносами 6.

114

Плиний императору Траяну.

По закону Помпея, владыка, вифинским городам разрешено заносить в число своих граждан кого они пожелают, кроме людей, уже состоящих гражданами какого-нибудь вифинского города1. Тем же законом установлено, по каким причинам цензоры могут исключать из сената2. (2) Поэтому некоторые из цензоров решили посоветоваться со мной, исключать ли им гражданина другого города.

(3) Так как закон запрещал принимать чужого гражданина в число своих, но не приказывал исключать его по этой причине из сената, а кроме того подтвердили мне, что в каждом городе имеется много булевтов из граждан других городов и что применение этого закона уже давно, как бы по согласию забытого, расстроит жизнь и многих людей и многих городов. Поэтому я счел необходимым спросить, что, по-твоему, следует соблюдать. Главы закона я присоединяю к этому письму.

115

Траян Плинию.

У меня были основания, дорогой Секунд, усомниться в том, что предписать цензорам, спрашивающим тебя, должны ли оставаться в сенате граждане других городов, но той же самой провинции. И закон и длительный обычай, установившийся вопреки закону, могли вызвать у тебя колебания. Я решил выбрать средний путь: не будем ничего изменять в прошлом. Пусть остаются в сенате граждане любого города, хотя и принятые вопреки закону; на будущее же закон Помпея надлежит соблюдать, если бы мы пожелали сохранить за ним обратную силу, это неизбежно вызвало бы много беспорядка3.

116

Плиний императору Траяну.

По случаю совершеннолетия, свадьбы, вступления в магистратуру или освящения общественного здания обычно созывают все буле и много людей из простонародья и раздают им по два или по одному динарию1.

(2) Прошу тебя, напиши, как ты думаешь, следует ли справлять такие празднества и в каких размерах. Сам я полагаю, что надо разрешить приглашения, особенно в торжественных случаях, но боюсь, как бы те, кто созывает тысячу людей, иногда и больше, не перешли меру и не создали бы подобия ????????5*2. [5* раздачи]

117

Траян Плинию.

Ты не без основания боишься, как бы приглашения не приняли характера ????????, если приглашенных слишком много и собирают для обычных раздач не отдельных, лично знакомых людей, а как бы целые сословия3. Я поэтому выбрал тебя, человека благоразумного, чтобы ты сам упорядочил обычаи этой провинции и установил порядки, которые навсегда обеспечат этой провинции мирное житье.

118

Плиний императору Траяну.

Атлеты, владыка, полагают то, что ты установил для иселастических состязаний1, должно им выдаваться сразу же с того дня, в который они были увенчаны: по их мнению, значение имеет не тот день, когда они въехали в свой родной город, а тот, когда они победили в состязании и тем получили право на въезд. Я же, наоборот, весьма сомневаюсь, не следует ли скорее учитывать время, когда они ?????????6*? [6* въехали]

(2) Они также требуют выдачи им довольствия2 за тот агон, который ты объявил иселастическим, хотя победа одержана ими раньше, чем он таковым стал3. Они говорят, что если им его не дают за состязания, которые перестали быть иселастическими после их побед, то естественно давать им его за те состязания, которые стали иселастическими. (3) Я нахожусь в немалом смущении, как бы здесь не оказалось обратного действия и не пришлось бы давать то, на что они тогда, одержав победу, не имели права.

Прошу тебя поэтому, разреши мои сомнения и удостой сам объяснить собственное благодеяние.

119

Траян Плинию.

Иселастик надлежит, по моему мнению, выдавать тогда, когда победитель сам ????????? 7* [7* въехал] в свой город. Довольствие за те состязания, которые я постановил сделать иселастическими, не должно, если они раньше иселастическими не были, выдавать задним числом. Желание атлетов не поддержано тем обстоятельством, что они перестали получать довольствие за состязания, которые я исключил из числа иселастических после их победы. От них ведь не отбирают того, что они получали, хотя условия состязаний и изменились.

120

Плиний императору Траяну.

До этого времени, владыка, я никому не давал пропусков на проезд и посылал людей с ними только по служебным делам1. Это неизменное мое правило я вынужден был нарушить. (2) Я счел жестокостью отказать в пропуске моей жене, когда, услышав о смерти деда2, она пожелала уехать к своей тетке3: услуга эта обеспечивала ей быструю езду, и я знал, что ты одобришь путешествие, предпринятое по велению родственной любви.

Я пишу тебе об этом, потому что мне кажется, я буду неблагодарным, если утаю среди прочих твоих благодеяний это единственное, которым обязан твоей снисходительности. Надеясь на нее, я, словно с твоего решения, не усомнился сделать то, с чем бы я запоздал, если бы спрашивал твоего решения.

121

Траян Плинию.

Ты не без основания понадеялся на меня, дорогой Секунд: нечего было сомневаться в моем ответе, если бы ты ждал моего решения. Жене твоей, конечно, надлежало облегчить путь пропусками, которые я дал тебе для служебного пользования, так как ей следовало усугубить радость, которую приезд ее должен был доставить ее тетке быстротой своего прибытия.

Далее