КОРАБЛЬ, ИЛИ ПОЖЕЛАНИЯ

Перевод Н. Н. Залесского

1. Ликин. Не я ли говорил, что скорей гниющее тело, лежащее на виду, останется скрытым от коршунов, чем какое-нибудь необычайное зрелище ускользнет от Тимолая, хотя бы требовалось для этого бежать без передышки в Коринф? Вот какой ты любитель зрелищ и как прыток в таких случаях.

Тимолай. Да как же иначе следовало мне поступить, Ликин, когда я, бродя без дела, узнал, что приплыл в Пирей огромный корабль, необычайный по размеру, один из тех, что доставляют из Египта в Италию хлеб? Полагаю, что и вы оба — ты и вот Самипп — пришли из города сюда не за чем иным, как для осмотра этого судна.

Ликин. Да, клянусь Зевсом. Также и Адимант, что из Мирринунта, последовал за нами, — только не знаю, где он сейчас, мы потеряли его в толпе зрителей. До самого корабля шли мы вместе, и при подъеме на судно ты, что ли, Самипп, был первым, после тебя шел Адимант, затем я, держась за него обеими руками: так и провел он меня за руку по сходням, дело в том, что я обут, а он был босым. Затем я более его не видел, ни на корабле, ни когда сошли с него.

2. Самипп. Знаешь, Ликин, где Адимант нас покинул: думаю, когда вышел из нижней части судна тот пригожий отрок в чистой, тонкой одежде, с повязанными назад кудрями, ниспадавшими по обе стороны лба. Если я хоть немного знаю Адиманта, то, думается мне, при виде такого изящного зрелища он пожелал долго здравствовать египетскому строителю корабля, водившему нас по судну, и, по обычаю своему, стал плакать: быстр он на слезы в любовных делах.

Ликин. Однако, Самипп, мне показалось, что этот отрок не слишком красив, чтобы поразить даже Адиманта, за которым в Афинах ходят следом столько красавчиков, причем все — свободные, речистые, пахнущие палестрой, — вот ради таких прослезиться не стыдно. А этот юноша вдобавок чернокож, губаст и чересчур узок в бедрах и слова произносит как-то неясно, без перерывов и торопясь. Судя по негреческому произношению и ударениям, а также по прическе — завитой назад пряди волос — юноша не свободнорожденный.

3. Тимолай. Нет, Ликин, такая прическа — знак благородного происхождения у египтян, носят ее также все свободные дети вплоть до самой юности — словом, дело обстоит обратно тому, что было у наших предков, которые для старцев считали красивым отращивать волосы и закладывать их начесом с поддержкой его золотой шпилькой.

Самипп. Вот хорошо, Тимолай, что напоминаешь нам о том месте сочинения Фукидида, где он во введении говорит о древней роскошной жизни наших предков, которую они вели совместно с ионийцами.

4. Тимолай. Подожди, Самипп, я вспомнил, где оставил нас Адимант: когда мы остановились и долго смотрели на мачту, считая, сколько полос кожи пошло на изготовку парусов, и дивились мореходу, взбиравшемуся по канатам и свободно перебегавшему затем по рее, ухватившись за снасти.

Самипп. Ты прав. Ну, что же теперь нам делать? Ожидать Адиманта, или, быть может, мне опять взобраться на судно?

Тимолай. Незачем! Пойдем обратно. Похоже на то, что он уже прошел мимо и мчится в город, так как нигде не мог нас отыскать. А если и не так, то ведь Адимант знает дорогу, и нечего опасаться, что, отстав от нас, он заблудится.

Ликин. Смотри, неловко выйдет самим уйти, а приятеля оставить. Однако прибавим шагу, и Самипп того же мнения.

Самипп. И даже очень. Только бы застать нам еще открытой палестру!

5. А между прочим, что за корабль! Сто двадцать локтей в длину, говорил кораблестроитель, в ширину свыше четверти того, а от палубы до днища — там, где трюм наиболее глубок — двадцать девять. А остальное: что за мачта, какая на ней рея, и каким штагом поддерживается она! Как спокойно полукругом вознеслась корма, выставляя свой золотой, как гусиная шея, изгиб. На противоположном конце соответственно возвысилась, протянувшись вперед, носовая часть, неся с обеих сторон изображение одноименной кораблю богини Изиды. Да и красота прочего снаряжения: окраска, верхний парус, сверкающий, как пламя, а кроме того якоря, кабестаны и брашпили и каюты на корме — все это мне кажется достойным удивления.

6. А множество корабельщиков можно сравнить с целым лагерем. Говорят, что корабль везет столько хлеба, что его хватило бы на год для прокормления всего населения Аттики. И всю эту громаду благополучно доставил к нам кормчий, маленький человечек уже в преклонных годах, который при помощи тонкого правила поворачивает огромные рулевые весла. Мне показали его: он плешив спереди, курчав с затылка. Герои, как кажется, по имени.

Тимолай. Да, удивительно его искусство, и, по словам плывущих с ним, в морских делах мудрей он самого Протея.

7. Слышали вы, как он привел сюда это судно благоприятно, каким испытаниям подверглись мореплаватели и как звезда принесла им спасение?

Ликин. Нет, Тимолай, но охотно выслушаем теперь.

Тимолай. Судовладелец сам беседовал со мной, отличный он человек и приятный собеседник. Сказывал он, как, подхваченные от Фароса не слишком сильным ветром, на седьмой день были они в виду Акаманта, но затем подул им напротив зефир, который отнес их в сторону до самого Сидона, на пути откуда попали они на десятый день в большую бурю у Хелидонских островов в Авлонском проливе. Там-то они все чуть было не утонули.

8. Я и сам некогда испробовал, плывя мимо Хелидонских островов, какие волны вздымаются в этом месте, и особенно при ливийском ветре, всякий раз как он вступает в борьбу с нотом. Дело в том, что здесь отделяется Памфилийское море от Ликийского, и напор волн, как бы от многих течений, рассекается надвое у мыса, а там стоят отвесные скалы, острые, обточенные прибоем, — этот напор вызывает ужасающее волнение и великий плеск.

9. Волны же часто равны высотой самому утесу. Так вот, рассказывал судовладелец, и они попали в такое волнение, причем была еще ночь и стояла совершенная тьма. Однако их горестный вопль умилостивил богов, которые показали огонь с берега Ликии; по этому знаку мореплаватели определили, в каком месте они находятся. К тому же один из Диоскуров водрузил весьма яркую звезду на вершине мачты и направил корабль влево, в открытое море, когда судно несло уже на утес. В дальнейшем, уклонившись от прямого пути, поплыли мореходы через Эгейское море, лавируя против встречных пассатных ветров, и на семидесятый день после отбытия из Египта вчера причалили в Пирее. Вот как далеко занесло их на север! А им-то следовало, имея справа Крит, проплыть мимо Малейского мыса и быть уже в Италии.

Ликин. Клянусь Зевсом, удивительный же, как говоришь ты, кормчий этот Герон, он же сверстник Нерея, который так сбился с дороги.

10. Но что это, не Адимант ли вон там?

Тимолай. Конечно да, сам Адимант. Окликнем его! Эй, Адимант! Тебе говорю, тебе, что из Мирринунта, сыну Стромбиха! Одно из двух: или он сердится на нас, или оглох! Ведь это Адимант, не кто-нибудь иной.

Ликин. Вполне уже ясно вижу: и плащ его, и походка, и короткая стрижка. Ускорим шаг, чтобы перенять его.

11. Если не схватить тебя, Адимант, за плащ и не повернуть, то ты, видно, не услышишь наших криков. Похоже, что задумался ты над какой-то немалой заботой и топчешься, видно, вокруг дела, нелегко разрешимого.

Адимант. Никакого затруднения нет, Ликин, но одна пустяковая мысль в пути закралась и сделала совершенно неспособным слышать вас, так как всем разумом сосредоточился я на своей мысли.

Ликин. В чем же дело? Ты не замедлишь сказать, если только эта мысль не из числа «неизрекаемых». Хотя мы — люди посвященные, как тебе известно, и обучены хранить тайны.

Адимант. Да мне стыдно сказать перед вами — ведь очень уж мальчишеской покажется вам моя забота.

Ликин. Неужели нечто любовное? Так ты скажешь это не каким-нибудь непосвященным, но тем, кто сам посвящен под "сияющим факелом".

12. Адимант. Ничего подобного, чудак, а вообразил я себя владеющим великим богатством — счастье, которое древние называют пустым. Так вот, вообразите себе меня в самом расцвете изобилия и роскоши.

Ликин. Так! Это весьма даже на руку — общая, как говорят, находка: неся богатство, Гермес делает его общей наградой, поэтому и нам в качестве друзей полагается насладиться долей роскоши Адиманта.

Адимант. Я был оттеснен от вас тотчас, едва мы вступили на корабль, когда я, Ликин, водворил тебя в безопасное место. Пока я измерял толщину якоря, вы, не знаю куда, удалились.

13. Однако же я все осмотрел и затем спросил одного из корабельщиков, как велик доход, наибольший, который приносит ежегодно хозяину корабль. Тот же сказал: "Не менее чем двенадцать аттических талантов". И вот, возвращаясь оттуда, стал я размышлять, что, если бы вдруг один из богов сделал этот корабль моим? Уж какой счастливой жизнью я бы зажил, оказывая благодеяния друзьям, совершая плавания иногда лично, иногда посылая рабов. На эти же двенадцать талантов построил бы я также дом в удобном месте, несколько повыше Расписного Портика, покинув тот отцовский, что у Илисса, накупил бы рабов, одежд, колесниц! Ныне я был бы в плавании, счастливцем почитали бы меня путники, страшилищем — матросы, только что не царя видели бы они во мне. Да, а пока я привожу на корабле все в порядок и издали озираюсь на гавань, ты, Ликин, вижу, впал уже в недоумение, готов потопить мое богатство и опрокинуть мою ладью, которую словно несет попутным дуновением желания.

14. Ликин. Итак, милейший, бери меня и отводи к стратегу, как некоего пирата или утолителя, который подстроил кораблекрушение, и все это на суше между Пиреем и городом. Но смотри, как я возмещу твою утрату: допусти только, что у тебя налицо пять кораблей лучше и больше этого египетского и — что важней всего — они не тонут и быстро, пять раз в год, доставляют тебе из Египта хлеб. Не ясно ли, о славнейший из судовладельцев, что и тогда не будет нам никакой прибыли от тебя, раз ты, став хозяином одного такого корабля, не отзывался на наши голоса? А если ты приобретешь пять кораблей, к тому же все будут трехъярусные и несокрушимые, так ты подавно не станешь замечать друзей… Так вот, милейший, тебе желаю благополучного плавания, а нам придется сидеть в Пирее и расспрашивать приплывающих из Египта или Италии, не видел ли кто где «Исиду», большой корабль Адиманта.

15. Адимант. Видишь! Вот из-за этого я и колебался высказать то, о чем думал, зная, что мои желания вы подымете насмех своими шутками. А потому я немного подожду, пока вы пройдете вперед, и отплыву опять на корабле: гораздо приятнее болтать с корабельщиками, чем служить вам посмешищем.

Ликин. Никоим образом, так как и мы остановимся и вместе с тобою отправимся на корабль.

Адимант. А я, взойдя первым, сниму сходни.

Ликин. Так мы подплывем к тебе. Не думаешь ли, что тебе будет легко приготовить столько кораблей, не покупая и не строя, а мы не просим у богов о даровании нам способности не уставая плавать на много стадий? Однако совсем недавно, на Эгину, на таинства Энодии, ты знаешь, в каком утлом челноке мы переплыли, мы, все приятели вместе, за четыре обола с каждого, и ты при этом совместном плавании нисколько нами не тяготился, а теперь сердишься, что мы вместе с тобой хотим взойти на корабль, и собираешься, поднявшись первым, снять сходни? Объелся ты, Адимант, и так уверен в своем благополучии, даже себе за пазуху плюнуть не хочешь, и откуда ты таким судовладельцем сделался! Так вскружили тебе голову дом в лучшем месте города и толпа твоих приспешников. Но, милый мой, именем Исиды, не забудь привезти нам из Египта нильской солонины — знаешь, тонкой — или благовония из Канопа, или ибиса из Мемфиса, а если корабль выдержит, так и одну из пирамид.

16. Тимолай. Довольно тебе подшучивать, Ликин, — видишь, в какую краску ты вогнал Адиманта и смешками своими затопил его корабль. Он и так уж слишком перегружен и не в силах противостоять напору волн. А так как еще много осталось нам до города, разделим-ка на четыре части весь путь, отведем каждому причитающееся число стадий и спросим друг друга, чего бы он хотел от богов. Так-то незаметней будет усталость, и вместе с тем получим наслаждение, как бы добровольно погрузившись в сладостнейший сон, которым будем тешиться, сколько пожелаем: каждый сам знает свою меру в желаниях, а боги пусть поддержат нас и даруют все, будь то даже несогласно природе. Самое же главное: занятие покажет, кто из нас наилучшим образом использовал бы богатство, если бы сбылось его пожелание, — обнаружится, каким он и на самом деле будет в богатстве.

17. Самипп. Хорошо, Тимолай, я согласен с тобой и в свое время выскажу свои пожелания, о согласии же Адиманта, думается мне, и спрашивать нечего: он и так уж одной ногой стоит на корабле. Надо полагать, согласен и Ликин?

Ликин. Ну что ж! Давайте богатеть; если вы это находите лучшим делом, я не стану злоумышлять против общего благополучия.

Адимант. Так кто же будет первым?

Ликин. Ты, Адимант, затем после тебя вот Самипп, потом Тимолай, а я приберегу для своего пожелания немного, полстадия перед Двойными Воротами, и потому как можно быстрей доведу к концу свою речь.

18. Адимант. Ну, я-то и теперь не отступлюсь от корабля, но если возможно, то приумножу пожелания, а Гермес, податель прибыли, да согласится со всем. Так вот: пусть станет моим судно и все находящееся на нем, как то: груз, купцы, женщины и корабельщики.

Самипп. Ты забыл о чем-то другом, самом приятном из того, что для тебя лично имеется на корабле.

Адимант. Об отроке говоришь ты, Самипп, о том причесанном, так пусть будет и он моим. А пшеницы, сколько ни есть внутри, пусть все это количество станет чеканной золотой монетой, столькими же золотыми дариками.

19. Ликин. Да что ты, Адимант! Потонет у тебя корабль — ведь не одинакова тяжесть пшеницы и равного ей по объему количества золота!

Адимант. Не завидуй, Ликин, а когда дойдет до тебя черед в пожеланиях, хоть весь Парнет обрати в золото и владей им, я и то смолчу.

Ликин. Но я ради твоей безопасности так поступаю, — чтоб не погибли все вместе с золотом. Наша-то беда невелика, а вот отрок тот пригожий утонет, несчастный, не умея плавать.

Тимолай. Бодрись, Ликин, дельфины, нырнув под него, вынесут на землю. Или ты полагаешь, что дельфины спасли какого-то там игрока на лире в награду за его пение и мертвое тело какого-то отрока было доставлено на дельфине к Коринфу, а у вновь приобретенного раба Адиманта не найдется влюбленного дельфина?

Адимант. Значит и ты, Тимолай, решил подражать Ликину в приумножении острот, сам тому подавая пример?

20. Тимолай. Было бы лучше изобразить все это более правдоподобно: скажем, открыть клад у себя под кроватью, так чтоб не было у тебя хлопот с переноской золота с корабля в город.

Адимант. Правильно! Ну, пусть выкопаю я клад из-под каменного изваяния Гермеса, что стоит у нас во дворе, клад в тысячу мер чеканного золота. И вот тотчас, как велит Гесиод, я первым делом куплю дом такой, чтоб жить мне в нем знатно, а затем приобрету все кругом города, кроме земель, где нет ничего кроме чабреца и камней, да и еще на взморье у Элевсина и еще небольшое пространство возле Коринфа, ради состязаний, на случай моего путешествия на Истмийские игры. Прикуплю я и сикионскую равнину. Вообще всюду, где есть в Элладе места лесистые или орошаемые, или плодородные, все зараз они — Адиманта. Золото чеканное будет служить нам для еды, а для питья кубки будут не легковесные, как Эхекратовы, но каждый в два таланта весом.

21. Ликин. Ну, а как же виночерпий будет подавать, наполнив такой тяжести кубок? И тебе самому каково будет принять от него без усилия не сосуд, но какое-то Сизифово бремя?

Адимант. Человече! Не препятствуй моему желанию. Я сделаю и столы все золотыми, и ложа, а если ты не умолкнешь, так и самих прислужников.

Ликин. Смотри только, как бы, подобно Мидасу, и хлеб у тебя и питье не обратились в золото, и ты — в богатстве бедняк — не погиб голодной смертью от чрезмерной роскоши.

Адимант. Свои пожелания, Ликин, ты изложишь более правдоподобно, но немного погодя, когда ты сам попросишь.

22. Одежда у меня будет из пурпура, и жизнь что ни есть роскошнейшая, сон самый сладостный, а там — друзей посещения, их просьбы, всеобщий трепет и поклонение! Будут все с раннего утра склоняться у моих дверей, и среди них известные Клеенэт и Демокрит. Когда они подойдут, желая удостоиться приема прежде остальных, то семеро поставленных привратников, здоровенных варваров, захлопнут им двери прямо в лоб, как они сами теперь это устраивают. Я же, если заблагорассудится, снизойду, как солнце, на некоторых из них даже и не взгляну, а если встретится среди них бедняк, каким и я был до открытия клада, того обласкаю и повелю ему, искупавшись, явиться в обеденное время. Богачи будут давиться от зависти, видя мои колесницы, моих коней и пригожих слуг, числом до двух тысяч, разного возраста, в пределах цветущих лет.

23. Затем обеды на золоте — уж очень обыденно серебро и не по вкусу оно мне. К обеду — солонина из Иберии, вино из Италии, масло тоже из Иберии, мед наш, нетопленный, а яства отовсюду: свинина, заяц, всякая птица — фазан из Фазиса, павлин из Индии, нумидийский петух. А приготовлять каждое блюдо будут настоящие мудрецы по части пирожных и соусов. Если когда потребую я кубок или чашу, чтобы выпить за чье-либо здоровье, то допивающий пусть уносит и самый сосуд!

24. Нынешние богачи все, конечно, сущие нищие, Иры, по сравнению со мной. Уж не станет показывать Дионик табличку с картиной на серебре или кубок во время шествия, когда увидит у моих рабов в обиходе столько же серебра. Городу да будут от меня такие щедроты: раздачи ежемесячно — гражданину по сто драхм, переселенцу — половину этого, затем — дивные по красоте театры и бани. Море подступит к самым Двойным Воротам, и там где-либо будет гавань, так как я проведу воду большим каналом, чтоб мой корабль мог причаливать вблизи города, становясь видимым из Керамика.

25. А вам, друзьям: Самиппу двадцать медимнов чеканного золота по моему приказу отвесит домоуправитель, Тимолаю пять хойников, Ликину — хойник, да и то неполный, потому что он болтун и издевается над моими желаниями. Вот такой жизнью хотел бы я пожить, богатый до избытка, роскошествуя и полностью предаваясь всем наслаждениям. Сказано — и да исполнит мне это Гермес!

26. Ликин. А знаешь, Адимант, что все это твое богатство висит на тонкой нити, и оборвись она — все исчезнет, и клад превратится в прах.

Адимант. Как это так Ликин?

Ликин. А так, достойнейший, что неизвестно, столько времени жить тебе в богатстве. Кто знает, быть может, еще возлежа у золотого стола, не успеешь ты и руки протянуть, чтоб отведать павлина или нумидийского петуха, как испустишь дух и отойдешь, оставив все богатство коршунам и воронам в добычу! Может, перечислить тебе тех, кто умер немедленно по достижении богатства, прежде чем воспользовался им? А некоторых и при жизни лишало их достояния какое-либо завистливое до всяких благ злое божество, — ведь слышал же ты, как Крез и Поликрат, которые были значительно богаче тебя, разом лишились всех своих сокровищ.

27. Но пусть избежишь ты подобных бедствий! Все же неужели ты думаешь, что твое здоровье непременно будет надежным и крепким? Разве ты не видишь, что у многих из богачей жизнь отравлена болезнями: одни и ходить не могут, другие поражены слепотой или страдают от внутренних болезней. Что ты не согласишься даже за удвоенное состояние богача Фаномаха терпеть то же, что он, и подобно ему обратиться в женщину, это я отлично знаю, даже если ты и не признаешься в этом. Не стану говорить, какие козни навлекает богатство: опасность от разбойников, зависть и ненависть толпы. Видишь, чего только не принесет тебе твой клад!

Адимант. Всегда ты, Ликин, против меня! Ну, так и меры даже не получишь за то, что вконец испортил мне пожелание.

Ликин. Это ты уж совсем как большинство богачей поступаешь: увиливаешь и берешь назад обещанное. А теперь тебе, Самипп, высказывать пожелания.

28. Самипп. Я-то, как вам известно, материковый житель, аркадянин из Мантинеи, а потому незачем мне просить себе корабля, который и показать будет невозможно моим согражданам. Также и скряжничать я не стану, выпрашивая у богов клада, да еще заранее определив его стоимость. Но все во власти богов, даже и то, что считается наивысшим! Тимолай к тому же определил как правило для наших пожеланий — просить без ограничений, так как боги ни в чем не отказывают; поэтому прошу я стать царем, но не таким, как Александр, сын Филиппа, или Птолемей, или Митридат, или кто иной из тех, которые властвовали, унаследовав царство от отца. Начну я сперва с разбоя: пусть будет у меня около тридцати товарищей, связанных клятвой, верных и смелых, затем понемногу присоединится к нам до трехсот, потом будет их тысяча и спустя немного — десять тысяч, и наконец пусть всего окажется до пятидесяти тысяч тяжеловооруженных и всадников около пяти тысяч.

29. И вот всеобщим голосованием я избран в начальники, признан наиболее достойным предводительствовать и пользоваться всеобщим доверием. Уж по одному этому насколько буду стоять я выше остальных царей, раз получил власть от войска за свою доблесть, а не являюсь наследником царства, созданного трудами другого. Последнее напоминает клад Адиманта, а он значительно уступает в силе наслаждения того, кто сознает, что он сам своими силами приобрел власть.

Ликин. Ай да Самипп! Ты ни много ни мало потребовал себе самый венец всех благ: быть начальником этакого войска, как признанный лучшими голосами пятидесяти тысяч! Вот какого дивного царя и полководца тайно взрастила нам Мантинея. Впрочем, царствуй и водительствуй воинами, выстраивай конницу и щитоносцев. А хотел бы я знать, куда вы, столь внушительная сила, выступите из Аркадии? Иначе, кто будут те несчастные, на которых вы обрушитесь прежде всего?

30. Самипп. Послушай, Ликин, если хочешь, отправляйся-ка вместе с нами, объявляю тебя начальником пятитысячной конницы.

Ликин. Я за эту честь, царь, приношу тебе благодарность и, нагнувшись по-персидски, кланяюсь тебе, отведя назад руки в знак почтения к высокой тиаре и диадеме, да только назначил бы ты лучше начальником конницы кого-либо из своих силачей, а я уж больно неопытен в верховой езде, да и воообще до сих пор не сиживал я еще на коне. Боюсь поэтому, что при звуке трубы упаду и в смятении буду раздавлен множством копыт, или норовистая лошадь, закусив узду, вынесет меня в самую середину неприятелей. Возможно, что придется привязывать меня к седлу, если суждено мне сидеть на коне и держаться за уздечку.

31. Адимант. Ну, так я, Самипп, буду предводительствовать всадниками, а Ликин пусть получит правое крыло. По справедливости следует мне получить от тебя величайшее отличие, раз подарил я тебе столько мер чеканного золота.

Самипп. Придется нам, Адимант, и самих всадников спросить, согласны ли они иметь тебя начальником. "Кому из вас, всадники, угодно Адиманта иметь начальником, пусть поднимет руку".

Адимант. Все, как видишь, Самипп, подняли руки.

Самипп. Ну, так начальствуй ты над конницей, Ликин пусть возьмет правое крыло, а вот Тимолай будет выстраивать левое, я же в середине, как в обычае у персидских царей, когда они лично присутствуют.

32. Пора нам выступать, и мы двинемся по дороге, ведущей через горы в Коринф, совершив моление Зевсу-владыке. После того как в Элладе мы уже все приберем к рукам, никто и не выступит с оружием против нас, такой силы: без борьбы одержим мы верх. После этого взойдем мы на триеры и лошадей погрузим на коновозы, — в Кенхреях уже заготовлено достаточно хлеба, судов в изобилии и всего прочего, — так переправимся мы через Эгейское море в Ионию, затем, принеся жертву там Артемиде, города неукрепленные быстро захватим, начальников над ними поставим и двинемся в Сирию через Карию, затем Ликию, Памфилию, Писидию, приморскую и нагорную Киликию, пока не достигнем Евфрата.

33. Ликин. Меня, царь, если тебе угодно, оставь сатрапом Эллады. Я ведь робок, и так далеко удаляться от своих мест не очень приятно мне. К тому же ты как будто собираешься направить войско против армянских и парфянских воинственных племен, метких в стрельбе. Передай другому правое крыло, а меня, как некоего Антипатра, отпусти в Элладу, а то пронзит еще кто меня, несчастного, стрелой, попав в обнаженное место, где-нибудь там, под Сузами или в Бактрии, когда я буду начальствовать у тебя фалангой.

Самипп. Удираешь, Ликин, с военной службы, трус ты, а закон велит отсекать голову тому, кто оставит строй! Но вот мы уже на Евфрате, и на реке уже наведен мост; позади, в пройденных областях, все безопасно, и всеми делами вершат наместники, которых я назначил в каждом племени. Так вот, пока последние захватывают нам Финикию и Палестину, а затем присоединяют и Египет, мы перейдем Евфрат: ты первым, Ликин, ведя правое крыло, затем я, и после меня Тимолай, а после всех поведешь конницу ты, Адимант.

34. На всем протяжении Месопотамии никто не выступил против нас, но добровольно все сдались и передали крепости в наши руки. И вот, внезапно подступив к Вавилону, мы проникаем за стены и овладеваем городом. Царь, находясь у Ктесифонта, узнает про наше вторжение, затем, прибыв в Селевкию, снаряжает конницу в возможно большем числе, а также стрелков и пращников. И вот лазутчики сообщают, что собралось уже около миллиона бойцов, — из них двести тысяч конных стрелков, хотя нет еще ни армянского царя, ни живущих у Каспийского моря, ни тех, что в Бактрии, собрались же только из ближайших областей и из предместий столицы. Вот с какой быстротой собрал он такое множество. Итак, время нам решить, что делать.

35. Адимант. Ну, я за то, чтоб вам, пехоте, выступить на Ктесифонт, а нам, коннице, оставаться на месте для охраны Вавилона.

Самипп. И ты, Адимант, трусишь перед опасностью? А твое мнение, Тимолай?

Тимолай. Всем войскам идти на неприятелей, не выжидая, когда они еще более подготовятся благодаря притоку союзников: пока еще в пути часть неприятелей, следует сразиться с остальными.

Самипп. Правильно. А ты, Ликин, что одобряешь?

Ликин. Я вот что тебе скажу. Так как мы устали от усиленной ходьбы, поскольку утром отправились в Пирей, да и теперь уже прошли до тридцати стадий по солнцепеку в самый полуденный зной, не остановиться ли нам вот здесь где-либо под оливковыми деревьями, сесть на упавшую каменную плиту, а затем, передохнув, совершить остальной путь до города?

Самипп. Да неужели ты, чудак, думаешь, что находишься еще в Афинах, — ты, который стоишь с этаким войском на равнине перед стенами Вавилона и участвуешь в военном совете?

Ликин. Хорошо, что напомнил, а то я было решил оставаться трезвым и не подавать своего мнения.

36. Самипп. Ну, так мы выступаем, если ты не возражаешь! Будьте же храбры в опасностях, и не посрамим отечественной славы! Вот уж как будто и неприятели готовятся к нападению. Так пусть кличем будет «Эниалий», и вы по трубному знаку с криком «алала», ударив копьями в щиты, спешите сойтись с противниками, быстро пройдя на расстояние выстрелов: этим мы избежим ран, не дав неприятелям поражать нас издали. Вот сошлись мы уже врукопашную, наше левое крыло и Тимолай опрокинули противостоящих им мидян. Те, что против меня, еще держатся, они ведь персы, и царь находится среди них, а меж тем конница вся неприятельская несется на наше правое крыло, так что ты, Ликин, и сам прояви храбрость, и своим прикажи сдержать неприятельский напор.

37. Ликин. О горе! Мне противостоит вся конница, только меня и нашли достойным сразиться с ней, а у меня-то в намерении, если придется плохо, скрыться, удрав в палестру и предоставив вам продолжать войну.

Самипп. Наоборот, и ты в свою очередь осиливаешь их, а я, как видишь, вступаю в единоборство с царем, так как вызывает он меня, а уклониться будет мне крайне зазорно.

Ликин. Клянусь Зевсом, здорово же он тебя тотчас пронзит, такова ведь участь царей — получать раны в борьбе за власть.

Самипп. Правильно. Но рана у меня неглубока и в такой части тела, какая не на виду, чтоб впоследствии не быть мне обезображенным от шрама. Однако, видишь, как, устремившись, я метнул копье и одним ударом пронзил его и коня, затем отрубил голову, сорвал диадему, — я царь и принимаю от всех поклонение!

38. Пусть воздают поклонение варвары, а вами я буду править по греческому обычаю, только один называясь полководцем-стратегом. При этом подумайте только, сколько городов обосную я под своим именем, сколько разрушу, взяв силой, если посягнут на мою власть. А больше всех покараю Кидия — богача, что был моим соседом и вытеснил меня с моего поля, постепенно двигаясь внутрь его границ.

39. Ликин. Ты уже кончил, Самипп: пора тебе, победив в столь великой битве при Вавилоне, предаться ликованию. Думаю, что твоя власть вышла за пределы положенных тебе стадий, и очередь Тимолаю высказывать какие найдет нужным пожелания.

Самипп. Ну, все же каково твое мнение о моих пожеланиях?

Ликин. Они, дивнейший из царей, сулят еще больше тягостей и опасностей, чем желания Адиманта, так как тот в своей роскоши доходил лишь до того, что пил за здоровье гостей из золотых чаш в два таланта весом, а ты и ранен был на поединке, и в страхе и заботах проходили у тебя дни и ночи, так как страшна тебе была не только опасность от врагов, но и от множества козней, зависти со стороны приближенных, ненависти и притворства. Друга истинного у тебя не было ни одного, но все становились друзьями из нужды или надеясь на что-то, преданные лишь по виду. Даже и призрака нет у тебя услады, но одно самообольщение дают порфира и испещренная золотом белая повязка вокруг лба и шествующие впереди копьеносцы, а прочее — напряжение непосильное и множество беспокойств: то нужно договариваться с посланными от неприятелей, то творить суд, то рассылать подчиненным приказания, а то отложилось какое-нибудь племя, или кто-то за пределами государства грозит вторжением. Итак, всего приходится опасаться, все подозревать и вообще быть счастливым скорее по общему мнению, а не по своему собственному.

40. В самом деле, разве это не унизительно, что болеешь ты наравне с обыкновенными людьми, что лихорадка не считается с тем, что ты царь, и смерть не боится копьеносцев, но, представь, когда пожелает, поведет тебя, стонущего, не страшась твоей диадемы? И тебя, горделивого, низвергнет смерть с высоты, стащит с царского престола, и отойдешь ты тем же самым путем, что и чернь: с тем же почетом смерть погонит тебя, как и остальное стадо мертвецов. Высокий курган над равниной и широкую надгробную плиту или пирамиду с прекрасно расписанными углами оставишь ты на земле — запоздалые и уже безразличные для тебя памятники честолюбия, а твои изображения и храмы, которые воздвигают раболепствующие города, также величие твоего имени — все понемногу сгинет, преданное забвению. Если же что и уцелеет надолго, какая от того тебе услада, бесчувственному мертвецу? Видишь, сколько тягот будет у тебя при жизни, полной страхов, хлопот и усталости, и что останется после твоей кончины?

41. А теперь тебе пора высказывать пожелания, Тимолай, — постарайся превзойти их обоих, как подобает человеку рассудительному и знающему цену вещам.

Тимолай. Конечно, Ликин, наблюдай, найдется ли, что порицать в моих пожеланиях и можно ли будет в чем укорить меня. Так вот — золота, сокровищ, множество мер денег или царства, ужасных войн из-за власти, которые ты справедливо осудил, я не стану домогаться: ненадежно все это, порождает много козней, и мучений от него больше, чем наслаждения.

42. Я хочу просить у Гермеса, чтобы он даровал мне перстни, обладающие волшебной силой: один — чтобы придавал моему телу вечную крепость и здоровье, неуязвимость и нечувствительность; другой — чтоб быть незримым, если повернешь его, такой, какой был у Гига; также перстень, чтоб превосходить мне силой множество людей — одному легко подымать тяжесть, которую они все вместе сдвигают с трудом; еще и такой, чтоб летать, высоко поднявшись от земли, и для этого пусть у меня будет некий перстень; также в сон повергать всех, кого пожелаю, и всякую дверь отворять при своем приближении: сдвигать задвижки, засовы устранять — обоюдной властью пусть обладает особый перстень.

43. Но самым замечательным пусть будет другой, который даст мне наивысшее наслаждение — возбуждать к себе любовь, заставлять бегать за собой юношей пригожих, женщин и целые толпы народа: пусть не будет ни одного невлюбленного, который бы не вожделел меня, не имел бы на устах моего имени. Многие женщины даже вешаться пусть будут от любви, также отроки в любовном безумии будут считать блаженством, если взгляну я на кого из них, а если посмотрю презрительно, пусть они гибнут от горя. Словом, хочу быть выше Гиакинфа, Гила или Фаона-хиосца.

44. Сверх того, недолговечность пусть не коснется меня, жизнь моя не будет ограничена пределом человеческой жизни, но тысячу лет буду переживать юность, все начиная с семнадцатилетнего возраста, сбрасывая с себя старость, подобно шкуре змеиной. Обладая таким могуществом, не буду ни в чем терпеть недостатка: все, что принадлежит другим, будет мне доступно, поскольку в силах я и двери отворять, и стражей усыплять, и входить незримо. А если окажется какая-нибудь диковинка в Индии иль у Гипербореев, драгоценность ли какая иль приятное выпить иль съесть, пусть без посланцев я сам полечу и захвачу всего вволю. Грифона, крылатого зверя, иль Феникса-птицу, что живет в Индии, незримых для прочих, их бы мне увидеть, а также истоки Нила мне одному открыты, как и все ненаселенные части земли. Если же есть у нас антиподы, однобокие телом, что населяют землю на юге, так и их хочу увидеть. Сверх того хочу быть и для огня неуязвимым и познать природу звезд, Луны и самого Солнца и, наконец, что упоительней всего, в тот же день возвещать в Вавилоне, кто победил в Олимпии, а затем позавтракать, если случится, в Сирии, отобедать в Италии. А если кто будет мне враждебен, пусть я и его смогу отразить: подкрадусь и брошу ему в голову камень, да так, что размозжу череп. Наоборот, друзьям буду благодетельствовать, подсыпая им золота во время сна. Если даже найдется такой спесивец или тиран, богач и наглец, подыму я его так стадий на двадцать над землей и пущу вниз с крутизны. С любимчиками пусть буду общаться без препятствий, так как входить буду незримо, наслав сон на всех, кроме их одних. Смогу созерцать воюющих, поднявшись на недоступную для стрел высоту, и даже более, если найду нужным, приму сторону более слабых: повергну в сон тех, кто имел перевес, и таким образом доставлю победу бежавшим, но возвратившимся вновь. Словом, жизнь людей я смог бы превратить в забаву: все было бы в моей власти, богом казался бы я остальным. Так вот в чем наивысшее благополучие, которого ни погубить нельзя, ни даже злоумышлять против него, а особенно при обладании здоровьем на протяжении длинной жизни.

45. Ну, Ликин, найдешь что осудить в моих пожеланиях?

Ликин. Нет, Тимолай. Небезопасно ведь противиться мужу крылатому и тысячу тысяч превосходящему силой. Однако, вот о чем спрошу тебя. Встречал ли ты где на протяжении стольких стран, над которыми тебе случилось пролетать, другого какого-нибудь человека, уже старого, который настолько свихнулся рассудком, что считал бы возможным, обладая маленьким колечком, летать, сдвигать кончиком пальца целые горы, влюблять в себя всех и проделывать все это, будучи плешивым и курносым? Впрочем, скажи мне вот еще что. Почему не в одном перстне сосредоточены у тебя все волшебные силы? Ведь иначе придется тебе ходить, нацепив их такое множество, что ими будут обременены все пальцы левой руки, да еще колец окажется числом слишком много, понадобится также и правая. А все-таки одного перстня недостает, притом самого необходимого, который, раз повернут, прекратил бы твои дурачества и стряхнул бы с тебя всю эту дребедень, — или это в силах сделать только прием чемерицы в неразбавленном виде?

46. Тимолай. А во всяком случае, Ликин, и тебе самому следует теперь же высказать свои пожелания, чтоб мы узнали в свою очередь, какие это неуязвимые и безупречные желания есть у тебя.

Ликин. Мне-то нет нужды в желаниях, так как мы достигли Двойных Ворот, и доблестный сей Самипп, единоборствуя под Вавилоном, и ты, Тимолай, завтракая в Сирии, обедая в Италии, вы оба отлично воспользовались также и мне отведенными стадиями. Не стану зря наделять себя каким-то дутым богатством, чтоб потом горевать, поедая один сухой хлеб, в чем вы сами убедитесь спустя немного, после того как счастье и великое богатство быстро отлетят от вас, а сами вы освободитесь от сокровищ и диадем, пробудитесь как бы от сладостнейшего сна и найдете совсем иное в своей домашней обстановке.

Точно так трагические актеры, играющие царей, по выходе из театра большей частью страдают от голода, и это те, кто незадолго до этого были Агамемнонами и Креонтами. И вот, как и следует ожидать, вы вернетесь печальные, недовольные домашней обстановкой, и особенно ты, Тимолай, когда придется тебе испытать то же, что Икару после того, как распались его крылья: низвергнувшись с неба, снизойдешь на землю, растеряв все свои перстни, которые уже соскользнули у тебя с пальцев. С меня же и того достаточно: вместо всех сокровищ и самого Вавилона всласть посмеяться над несообразностью всего того, что вы себе желали, да еще восхваляя все это как философию.