Византийские историки

(Источники и пособия. — Жизнь Эвнапия. — Труды Эвнапия. — Свойства Эвнапия как историка. — Свидетельства древних об Эвнапии)

Главным источником для изображения жизни и трудов Эвнапия были для нас собственные его труды 1, о которых сказано будет ниже, и известия Фотиевы 2; а пособием послужили следующие статьи: 1. Hadriani Iunii Hornani De vita Eunapii, находится, кроме старинных изданий Эвнапия, в издании Буассонада 3, который ко всем фактам, приводимым Юнием, подвел ссылки на страницы своего издания. Это первая по времени биография, 1568 г., весьма точная. 2. Fabricii Bib-{59}liotheca Graeca, Harles. Т. VII, р. 536—538. Лучшие библиографические исследования. 3. Предисловие к изданию Буассонада, замечательное по сведениям библиографическим. 4. Eunape, historien de ľécole ďAlexandrie, статья Виктора Кузена, написанная в 1827 году, помещенная в I томе его Fragments philosophiques (4-me edit. Paris. 1847), с. 152—200. Библиографические сведения заимствованы, не везде верно, из Фабриция и Буассонада, биография по Юнию, Кузену принадлежит мнение об Эвнапии, рецензия издания Буассонадо-Виттенбахского и любопытное, подробное изображение Эвнапиева сочинения о софистах с точки зрения историко-философской. 5. Об истории Эвнапия мнение кардинала Анджело Маи, который нашел новые отрывки этой истории и поместил и мнение свое, и отрывки в Sciptorum veterum nova collectio, Romae. 1827. Т. II, р. XXVIII—XXX. 247. 6. Интересное мнение Нибура об истории Эвнапия в 1 т. Боннского издания Византийцев (1829 г.), с. XVIII и XIX. 7. В издании К. Мюллера Fragm. hist. Graec. (1851 г.) биография Эвнапия более подробная, чем Юниева, известие об обоих трудах Эвнапия более подробное, чем Нибурово. Т. IV, с. 7—9.

Вот жизнь Эвнапия. Эвнапий, ритор и историк, родился в городе Сардах, в Лидии, около 347 г. по Р. X. 4 Он был родственником другого Эвнапия, также известного ритора, родом фригийца, отправленного некогда лидийцами посланником к императору Юлиану и отлично ис-{60}полнившего это поручение в 361 г., а позже, при Иовиане, под начальством Мусония собиравшего в Малой Азии государственную подать 5.

Эвнапий, которого исторические отрывки представляем здесь в переводе, в детстве учился у Хрисанфия, женатого на племяннице его Мелите, софиста, который Юлианом назначен был верховным жрецом (понтифексом) Лидии (в 362 г.) 6.

В этих приготовительных уроках Эвнапию было уже внушено суеверное учение о мнимых чудесах, совершаемых языческими богами, о разных способах выведывать будущее посредством гадания 7, о необходимости восстановления язычества и противодействия христианству. Впрочем, Хрисанфий действовал умереннее прочих неоплатоников.

Афины и в это позднее время продолжали быть средоточием, куда ездили молодые люди за образованием 8. Поэтому и юный Эвнапий на шестнадцатом году жизни (362 г.) отправился из Лидии в Афины, чтобы записаться в слушатели Проэресия, считавшегося тогда первым между афинскими софистами 9. Во время плавания из Малой Азии в Грецию Эвнапий подвергся жес-{61}токой горячке. Когда судно пристало к Пирею, то спутники-земляки на руках перенесли его в Афины, прямо в дом Проэресия. Недуг усиливался; уже теряли всякую надежду на выздоровление, когда Эсхин, родом из Хиоса, один из тех врачей, которые любят отвагу, раскрыв рот больному хирургическим инструментом, влил в него лекарство, которое и очистило его. По собственным словам Эвнапия, «он увидел свет и узнал домашних».

По выздоровлении Эвнапия ему следовало по принятому обычаю перед вступлением в училище вымыться в общественной бане. Новичку приходилось вытерпеть в бане разные насмешки и даже побои 10, но Проэресий успел так сильно привязаться к своему молодому гостю, что просил всех соучастников банного обычая избавить новичка от всякого осмеяния и обращаться с ним, как с его сыном 11. В это время между наружностью Эвнапия и Проэресия был странный контраст: у первого, которому еще не исполнилось и шестнадцати лет, волосы, по собственным словам его, белелись, как пена морская; во втором, восьмидесятилетнем старце, молодость душевная была так велика, что она ободряющим образом действовала и на тело: оно, казалось, не старилось 12. Между старцем учителем и молодым учеником завязалась твердая связь. Эвнапий го-{62}ворит о себе: «Быв с малых лет учеником Хрисанфия, я едва только на двадцатом году жизни удостоился слушать более истинное учение; столь важной почиталась философия Ямвлиха, продолжавшаяся до нашего времени» 13. Полагают, что в то же самое время Эвнапий был посвящен в Элевсинские тайны. «Кто был в это время иерофантом (главным жрецом тайн),— говорит Эвнапий,— мне не позволено говорить» 14. Пробыв пять лет в Афинах, он собрался ехать в Египет — это считалось в то время необходимым для довершения тогдашнего философского образования, но был вызван родителями на родину, в Сарды, где предстояло ему преподавать софистику. О возобновленных сношениях своих с Хрисанфием Эвнапий говорит следующее: «Быв учителем пишущего эти строки в детстве его, Хрисанфий и по возвращении его из Афин любил его не меньше прежнего. С каждым днем учитель чувствовал к ученику все больше и больше расположения. Хрисанфий так сильно увлекал Эвнапия, что только утро посвящал он обучению других риторике, а после полудня сам шел к учителю для слушания высшего философского учения», и тогда учитель не знал усталости в сообществе с учеником, а для слушателя эти занятия были настоящим праздником 15. Эти и другие рассказы Эвнапия пока-{63}зывают, что между философским учением Хрисанфия и Проэресия было большое сходство, что они оба были последователями того преобладающего в половине IV в. по Р. X. учения, в котором софисты силились совокупить положения разных школ греческих с разными верованиями восточных народов, чтобы противопоставить это эклектическое учение вечным истинам христианства. Кроме риторики и философии Эвнапий занимался и медициной. Когда Хрисанфий в старости заболел и врачи собирались пустить ему из жилы кровь, то Эвнапий воспротивился кровопусканию, и это послужило к пользе больного. «Пишущий эти строки,— говорит о себе Эвнапий,— сведущ и в медицине» 16. Из предлагаемого здесь перевода исторических отрывков Эвнапия читатель может и сам заметить, как охотно автор сравнивает предметы умственные с предметами физиологическими; говорит о предметах нравственных, а употребляет термины медицинские 17. Наконец, известно, что наш автор был другом знаменитейшего врача той эпохи Оривасия, который лечил Хрисанфия перед самой смертью его 18. В начале своего четырехкнижия О простых медицинских средствах (τ επόριστα) Оривасий называет Эвнапия виновником этого сочинения. Нет сомнения, что тут упоминается {64} наш Эвнапий, потому, во-первых, что Оривасий называет его ученейшим (λογιώτατος); во-вторых, очень естественно было Эвнапию, знакомому с медициной, по званию учителя риторики, уговаривать первого врача своего времени написать домашнюю медицину. Притом дальше увидим, что Оривасий, в свою очередь, настоял на том, чтобы Эвнапий написал историю Юлиана. Фотий говорит, что Оривасий обращается к Эвнапию, как к сыну своему 19. О старости Эвнапия мы знаем только из отрывка 87, что он занят был составлением своей истории и после 414 года по Р. X., когда ему было около семидесяти лет. Вот все почти, что известно о жизни Эвнапия.

Известны два сочинения Эвнапия: Жизнеописания философов и софистов (Βίοι φιλοσόφων κα σοφιστν) и Продолжение Дексипповой истории (‛Η μετ Δέξιππον στορία (χρονική)). Первый труд написан был Эвнапием по побуждению учителя его Хрисанфия 20. Он толкует тут о двадцати трех философах, софистах и врачах, которые были либо его современниками, либо близкими ему по времени. О большей части рассказывает он вкратце, а о замечательнейших, в том числе и об учителях своих Хрисанфии и Проэресии, подробнее 21. Это сочинение — один из важнейших источников для истории философии IV в. — не входит в круг так на-{65}зываемых исторических сочинений византийских, а следовательно, и в настоящее издание. Здесь скажем только, что текст его был превосходно разработан и комментирован двумя знаменитыми филологами: бельгийцем Виттенбахом и французом Буассонадом, которые соединили труды свои в одно издание под заглавием Eunapii Vitas sophistarum et fragmenta historiarum recensuit notisque illustravit Jo. Fr. Boissonade. Accedit annotatio Danielis Wyttenbachii. Amstelodami, 1822. V. 2. Не можем не упомянуть еще, что текст жизнеописаний софистов Эвнапия обработан и объяснен еще в прошлом веке знаменитым Фабрицием, который присоединил свои объяснения к объяснениям славного Исаака Казаубона; что этот рукописный аппарат по смерти Фабриция дополнен известным Карпцовым, а по кончине и этого последнего, бывшей в 1803 году, куплен на аукционе Моргенштерном и отвезен им в Россию, в Дерпт 22, где он долго был профессором греческой словесности. Продолжает ли этот труд трех славных филологов находиться в России? Что из него выйдет? Не пора ли слить в одно толкование и исправление таких первостепенных мужей, каковы были Казаубон, Фабриций, Карпцов, с толкованиями и исправлениями Виттенбаха и Буассонада?

Другой труд Эвнапия, Продолжение Дексиппо-{66}вой истории (Ή μετά Δέξιππον Ιστορία (χρονική)), заключал в себе римскую историю от кончины Клавдия II (270 л. по Р. X.), которой оканчивалась хронологическая история Дексиппа, до десятого года царствования Аркадиева (404 г. по Р. X.) 23, когда Арсакий, по удалении от константинопольского престола св. Иоанна Златоуста, сам занял этот престол и когда жена Аркадиева Евдокия умерла от родов. Эвнапиева история, содержавшая в себе следовательно 134 года, разделялась на четырнадцать книг 24: в первой книге представлены были в главных чертах события, происшедшие в течение 85 лет от Клавдия до Юлиана-кесаря (270—355); отсюда начинался главный предмет истории Эвнапиевой — царствование Юлиана, которое он рассказывал подробно 25; затем также подробно рассказывалось царствование Валента, Феодосия I и Аркадия до 404 года. Эта более подробная часть сочинения от вступления Юлиана на престол до 10-го года Аркадия содержалась в остальных 13 книгах. И в том неполном виде, в каком сохранилась история Эвнапия, заметно, что вся масса света сосредоточена около Юлиана. «История Эвнапия,— говорит Фотий,— составлена почти что для одного восхваления Юлиана» 26. Да и сам Эвнапий признается, что он «счел нужным все отнести {67} к Юлиану, который царствовал в его время и которому род человеческий поклонялся, как некоему богу» 27. Понятно, что Эвнапий, принадлежа к числу самых ревностных язычников, видел в Юлиане, силившемся восстановить язычество, главного деятеля той эпохи. Во вступлении в книгу вторую 28 Эвнапий говорит: «Теперь слово наше обращается к тому, к кому было обращено сначала: мы должны остановиться на деяниях Юлиана» и проч... «Юлиана не знал я лично, ибо в царствование Юлиана был еще ребенком; но любил его, потому что видел общую к нему любовь прочих язычников». Известнейшие по своей образованности язычники побуждали его предпринять историю Юлиана. Более всех, по признанию Эвнапия, побуждал его заняться историей Юлиана Оривасий, врач из города Пергама, постоянный сообщник Юлиана во всех его помыслах. «Он громко вопиял,— говорит Эвнапий,— что я нарушу мои обязанности, поступлю нечестиво, если не стану писать историю Юлиана». Зная все его деяния, которых Оривасий был очевидцем, он составил точные записки для сочинения истории 29.

По известию Фотия, труд Эвнапия останавливается на 404 году. Этому положению, по-види-{68}мому, противоречит одно место из Выписок 30, где говорится о Пульхерии, которая, как известно, заняла престол в 414 году. Такое противоречие привело Маи в затруднение 31. Но, по мнению Нибура, из этого противоречия не должно заключать, что Эвнапий изложил последовательно всю историю годов, находящихся между 404 и 414: говоря о том, как Иерак убил Фраюта, он поспешил тут же прибавить и то, что Иерак за это был сам наказан, а для этого упомянул о событии 414 года 32.

Карл Мюллер объясняет это иначе: четырнадцать книг, составляющих его историю, написал он и обнародовал не разом. В жизни софистов Эвнапий, касаясь событий времен Юлиана, Валента и Феодосия, ссылается на свою историю (см. у нас отр. 14, 19, 22, 25, 45, 55), а в жизни Приска (отр. 65), говоря об Иларии, убитом готами во время опустошения Греции (в 396 г.), он говорит: «...а об этом напишем в подробной истории, если Богу будет угодно». Итак, сперва, видно, составил он историю с 270 г. до 395, т. е. до смерти Феодосия Великого; потом сочинил жизнеописания софистов (около 405 г.); наконец, после 414 года продолжал свою историю и предполагал прибавить царствование Аркадия — смерть помешала ему исполнить это. При-{69}бавим еще одно мнение Нибура относительно двоякого издания Эвнапия 33: «Фотий,— говорит он,— видел двоякое издание истории (Эвнапиевой) 34; Константиновские выписки, как видно из заглавия, заимствованы из второго издания: в нем многие места, отмеченные необузданной ненавистью к христианам, так усечены, что, по суждению Фотия, заметны пробелы, а за пробелами следует темнота. Фотий обвиняет самого Эвнапия в этой темноте; но не видно, чем руководился Фотий в таком мнении, догадкой или чьим-либо свидетельством. Конечно, невероятно, чтобы писатель оставил свой труд с выпусками, вредящими смыслу. Очень может быть, что не сам писатель, а книгопродавец при помощи писцов-невежд решились устранить из книги те места, которые могли поставить их в опасное положение».

Не имея вполне истории Эвнапия, мы не можем проверить всех приведенных предположений. Можно надеяться, что отыщется и более полный текст этой истории. Юний утверждал, что в Венецианской библиотеке находится история Эвнапия. Герлах в письме к Крузию говорит, что в Константинополе в 1576 году между греческими рукописями был и Эвнапий. Что это История, а не Софисты Эвнапия, видно из того, говорит Буассонад, что у Герлаха рядом все историки: Халкокондил, Михаил Глика, Агафия, Эвнапий. Мурет видел в Ватикане Историю гуннов Эвна-{70}пия-ритора. Все эти факты подобрал Буассонад 35. Его надежды отчасти оправдались. В 1827 году вместе с другими отрывками Эвнапия Май нашел в Ватикане несколько отрывков, в том числе отрывок его о гуннах, и издал их в свет 36.

У Эвнапия есть важный недостаток для историка — это его пристрастие 37. Превознесение язычников и неприязненность к христианам заключается даже в дошедшем до нас издании, так называемом втором. Он один из последних писателей языческих, зритель торжества церкви Христовой. Дух партии объясняется его сектаторством, непрактичность взгляда и искусственность некоторых оборотов — его риторским званием. Со всем тем, он ловко и бойко обрисовывает характеры, беспощадно и метко показывает на некоторые язвы своего времени. Напоминаем читателю, что все переводчики жаловались на трудность передать его особенные, неожиданные обороты, поэтому просим читателя в суждении о нашем переводе иметь в виду почти исключительные особенности Эвнапиевой речи. {71}

Теперь приведем свидетельства древних об Эвнапии.

«Читано Эвнапиево продолжение Дексипповой хронологической истории, нового издания, в четырнадцати книгах. Он начинает историю с царствования Клавдия, где оканчивает свою Дексипп. История его заключается царствованием Онория и Аркадия, сыновей Феодосиевых, и той эпохой, когда Арсакий, по удалении Иоанна Златоуста, возведен на патриарший престол, а супруга Аркадия, быв беременна, умерла от родов. Эвнапий был уроженец Сард, города лидийского. Нечестивый по вере, ибо он чтил эллинских богов, он всякими средствами и беспощадно порицает и уничижает тех царей, которые украсили престол благочестием, в особенности же великого Константина; напротив того, он возвышает нечестивых, а более других — Юлиана-отступника; история Эвнапия составлена в его хвалу. Слог его хорош, если выключить слова: λεκτρυονδες, λαφωδέστερον, συωδίστερον, а также ερακδεις, κορακωδεις, πιθηκώδέις, ποταμδες δάκρυον и подобные (петушье, оленье, свиное свойство; ястребообразный, воронообразный, обезьянообразный, рекообразная слеза). Этими словами он портит благородство слога; он чрезмерно употребляет тропы, что противно правилам исторического слога. Сила и приятность его слога устраняют неприятность этого впечатления. Историческое изложение его ясно; периоды его соразмерны и полны приличия. Только по временам слог его более судебный, нежели исто-{72}рический. В словосочинение вводит он немало новизны, но он делает это не без приятности и не вредит своим периодам.

Он написал об одном и том же предмете два сочинения. В первом он изрекает хулу на чистую веру христианскую, превозносит эллинское суеверие и порицает благочестивых царей; во втором, которое он называет новым изданием, он отчасти отсекает свои нападения на благочестие и сокращает остальную часть труда; но и в этом труде обнаруживается его неистовство. Мы читали и то и другое издание в древних книгах; каждое из них помещено в особой тетради. В новом издании многие места изложены неясно вследствие сделанных отсечений, хотя автор любит ясность. Не знаю, как это случилось, но во втором издании отделенные части нехорошо соединены между собою, а от этого мысли становятся непонятны для читателя».

Фотий в своей Библиотеке, кодекс 98-й (О Зосиме):

«Можно сказать, что Зосим не писал истории, а только списал Эвнапиеву. Сочинение Зосима отличается от Эвнапиева только тем, что короче и что в первом не осмеян Стелихон, как во втором. В остальном изложении Зосим почти одинаков с Эвнапием, особенно в клевете на благочестивых государей. Мне кажется, что и Зосим, подобно Эвнапию, сделал два издания. Но первого издания Зосимова я не видел, а на прочитанном мною надписано было новое издание; из чего можно было заключить, что подобно Эв-{73}напию, он сделал и другое издание. Зосим пишет с большей ясностью, чем Эвнапий, кратче его, как мы уже сказали, и очень редко употребляет тропы».

Фотий в Библиотеке же, кодекс 219-й (Об Оривасии):

«Оривасий утверждает, что Эвнапий, которого он провозглашает ученейшим, был виновником этого сочинения 38... Любовь, с какой он обращается к Эвнапию, почти такая, как к сыну».

«Константин Великий, государь. О нем Эвнапий пишет всякий вздор, который я и выпустил из уважения к Константину».

«Многое против Руфина можешь найти в хронографии Эвнапия Сардского».

Содержание отрывков, сохранившихся до нас из Эвнапиевой истории

Отрывок 1. Эвнапиево введение к 1-й книге, обнимавшей события до Юлиана-кесаря; взгляд Эвнапия на историю. — 2. Аврелиан. Птица селевкида. — 3. Проб. Осада Кримны в Ликии. — 4. Свойства Карина. — 5. Диоклетиан укрепляет границы империи. — 6. Иовии и геркулии, название легионов. — 7. Авлавий, претор, наказан Константином. — 8. Константин преследует Юлиана. — 9. Введение Эвнапия ко 2-й книге, где он объясняет, что побудило его составить эту историю. — 10. Константий и Юлиан. — 11. Победы Юлиана над германцами. — 12. Юлиан, нападая на хамавов, запрещает своему войску трогать салиев. — 13. Юлиан делает своим союзником против куадов разбойника Хариэттона. — 14. Соглашается на мир с хамавами, по их просьбе удерживая заложником сына их царя. — 15. Вадомарий (Бадомарий), вождь германский, отказывает Юлиану в возвращении римских военнопленных. — 16. Константий преследует Юлиана. Юлиан упрекает Киллиния за неточность в описании похода его против нардинов (аллеманов). — 17. Юлиан провозглашен императором. Эвнапий, ритор, отправленный к Юлиану представителем лидийцев, принят им хорошо. — 18. Правосудие Юлиана в разборе тяжб. — 19. Саллустий, префект двора. — Уважение Юлиана к Марцеллу. — 20. Речь Юлиана в опровержение киника Ираклия. — 21—24. Война Ю. с персами. — Ю. предвидит будущие нападения скифов (т. е. готов). Осада Ктисифонта. — 25. Совещание об избрании императора по смерти Юлиана. — 26. Прорицания о Ю. — 27. Любовь Ю. к Ливанию, нелюбовь к Проэресию. — 28, 29. Прорицания о Ю. — 30. Из вступления в новую книгу. Взгляд Эвнапия на то, как писать современную историю. Иовиан, Валент, Ва-{75}лентиниан. — 31. Валентиниан провозглашен императором в Никее. — 32, 33. Бунт Прокопия. — 34. Арвитион ободряет Валента. — 35. Ормизд, персиянин, чуть не расстроил дел. — 36. Казни над соумышленниками Прокопия. — 37. Свойства Элиана, вождя Валентова. — 38. Начало готской войны при Валенте. — 39. Заговор Феодора против Валента. — 40, 41. Свирепость проконсула Феста против тех, кого считали заговорщиками: ученых Максима, Кирана, Симонида, Патрикия, Илария. — 42. О происхождении гуннов. — 43, 44. Гонимые гуннами готы вступают в Восточную империю с разрешения Валента; опустошают Фракию. — 45. Маркиан был человек добродетельный. — 46. Мусоний, проконсул Азии, погибает в войне исаврийской. — 47. Валент готовит войну против готов. — 48. Похвала Себастиану, вождю. — 49, 50. Свойства Феодосия. — 51. Никопольцы передаются готам. — 52. (Победа вождя Модара над готами?). — 53. (Вождь Юлий извещает сенат о намерениях готов?). — 54. Свойства вождя Арвогаста. — 55. Рассказ об актере по поводу повальной гастрической болезни. — 56. Притворное христианство готов. — 57. Рассказ о Филиппе Македонском. — 58. Свойства Грациана. — 59. Война Максима с варварами, которые удалились в македонские болота; расстройство империи. — 60. Придворные Феодосия обманом овладевают Тацианом и Проклом. — 61. Фравиф уничтожает заговор готов. — 62. Феодосий готовит войну на Евгения. — 63. Аркадий и Гонорий, императоры; власть в руках Руфина и Стелихона. — 64—66. Свой-{76}ства Руфина. — 67—69. Свойства Эвтропия. — 70. Свойства Тимасия. — 71. Варг погибает от козней Эвтропия. — 72. Эвтропий заточает Тимасия и Абунданция. — 73. Взгляд Эвнапия на то, как следует писать историю (из вступления в новую книгу). — 74. Неизвестность о положении запада при Эвтропии. — 75. Трибигильд и Гайна, готы, действуют против Эвтропия. — 76. Свойства Льва, вождя, посланного против Трибигильда. — 77. Свойства вождя Сувармахия. — 78. Действия персиянина, бывшего префектом в Риме. — 79. Бунт Гайны. — 80. Вождь Фравиф (Фрают) отправлен против Гайны. — 81. Его свойства. — 82. Либурнские суда. — 83. Победа Фравифа над Гайной; многие упрекают его за то, что после победы не преследовал Гайну. Фравиф получает консулярное звание. — 84. Смерть Иерака Александрийца. — 85. Испорченность Арвазакия, который вел войну с исаврами. — 86. Смерть Фравифа. Вождем назначен Иоанн. — 87. Исаврская война. — 88. Продажность мест при Пульхерии; грабеж провинций. — 89. Жадность Стелихона. (Прочие отрывки не представляют ясного исторического смысла). {77}

Отрывок 1

Введение Excerpta De sententiis. Маи 247—253; Ниб. 56—61; Мюл. 1.

Дексипп Афинянин написал историю по порядку бывших в Афинах архонтов с тех пор, как у афинян начались архонты, с присовокуплением и римских консулов. Сочинение его начинается, собственно, еще до архонтов и до консулов. Главная цель его истории — пропустив первоначальные события, доставшиеся в удел поэтам, обратить читателя к вероятному и более достоверному; а последующие события, более утвержденные свидетельствами, совокупить, привести к исторической точности и очистить верной критикой. Итак, он счисляет время, распределяя его по олимпиадам и по бывшим в течение каждой олимпиады архонтам. Поставив перед своей историей, как перед зданием, прекрасное преддверие и подвигаясь вперед, он представляет внутренность своего здания в великолепнейшем виде. Он откладывает баснословное и слишком древнее, как какое-нибудь обветшалое и заброшенное лекарство, предоставляя его тем, которые его составили. Разбирая времена египетские, пробираясь к первым и {78} древнейшим началам каждого народа, Дексипп выставляет вождей и отцов истории, представляя и почти доказывая свидетельствами, что каждое из недостоверных происшествий передано нам историками, занимавшими его один у другого. Он выбирает свой рассказ из многих и разнообразных источников, вносит его в свое сочинение, сжатое и сокращенное, как многосложный и полезный товар вносится в один и тот же магазин благовонных товаров. Все достопамятное в обществе человеческом, все, что заслужило великое имя от доблестей какого-либо лица, пробегает он быстро и наконец замыкает свое сочинение Клавдием, и именно первым годом его царствования, в который он и воцарился, и умер, ибо владычество его продолжалось только один год. Некоторые придают Клавдию еще один год царствования. Дексипп затем насчитывает множество олимпиад, а в них консулов и архонтов для составления тысячелетия 1; он сильно тревожится, что в нескольких годах, хотя и весьма немногих, не может дать читателям отчета 2. {79}

Что касается до меня, принявшего намерение написать историю, то я научен самим Дексиппом, какая это большая опасность — писать историю по годам и признаваться читателю, что год такого-то происшествия неверен и что одному кажется это так, другому иначе, а там явно винить себя самого, подобно Дексиппу, который винит себя в том, что, сочиняя историю хронологическую 3, он излагает ее с ошибками и противоречиями, так что она походит на народное собрание без председателя. Я внимал и виотийской пословице, которая говорит: так играть на свирели не следует 4. Я рассуждал притом, что важнейшая цель истории — описывать происшествия сколько можно без всякого пристрастия, со всей истиной; подробно же исчисленные времена, как незваные свидетели, являющиеся произвольно, никакой в этом деле пользы не приносят. Какую пользу принесет хронология Сократу в мудрости? Фемистоклу в гениальности? Или когда оказали они свою доблесть — летом или зимой? Где видано, чтоб великие их качества росли или падали, как листья, смотря по времени года? Нет сомнения, и тот и другой действиями сво-{80}ими постоянно и беспрестанно проявлял и сохранял то, что было превосходного в его природе и в его качествах. Какое отношение имеет к цели истории знать, что греки победили в саламинском морском сражении при восхождении созвездия Пса? Какая польза читателям, в историческом отношении, знать, что такой-то отличный лирик или трагик родился в такой-то день? Если главная, самая высокая цель истории есть та, чтобы в короткое время, по недолговременном чтении, получить опытность во многих неизвестных прежде предметах, чтобы знанием предшествующих событий из молодого сделаться старцем и таким образом научиться тому, чего убегать и чему следовать,— то, по моему мнению, противное тому делают писатели, которые излишними и посторонними вставками, как приправами заморскими, портят то, что в истории полезно и, так сказать, годно в пищу, и неприятной речью уничтожают приятность рассказов. Впрочем, может быть, не мешает знать что-нибудь лишнее, в особенности потому, как говорит сам Дексипп, что о хронологических сведениях, обо всех или о большей части, происходит разногласие, тогда как о делах ясных, хотя и отдаленных, все между собой согласны. Как занимающимся историей, так и оставившим исторические сочинения: какой человек известнее Лакедемонского Ликурга? У всех на устах свидетельство бога, назвавшего его божеством за то, что он дал {81} лакедемонцам законы 5. Но из тех, которые это писали о Ликурге, согласен ли один с другим о времени, когда он дал эти законы? Все они, рассуждая о нем, как о здании каком-либо, как о колонне или о чем-нибудь подобном, согласны в том, что он был; а когда он был, о том разногласием своим наполнили все книги. И Фукидид, самый точный из писателей, говорит, что началом и поводом к возобновлению известной всем великой и славной войны было разногласие в днях, происшедшее между эллинами относительно занятия некоторых городов. Он сам не мог разобрать ясно и в точности, на которой стороне жалобы были справедливее. Но, говоря о тех днях, он показывает, что исследование о временах есть занятие пустое и бесполезное 6.

Приводя себе на ум подобные и многие другие мысли, уговаривая такими доводами тех, кото-{82}рые занимаются хронологией, я доказывал им, что точность в днях и часах нужна экономам и счетчикам богатых домов, равно и тем, которые смотрят, разиня рот, на небесные явления или занимаются счетной наукой. Что касается до меня, то я наперед объявляю читателям следующее: положившись на силы свои, что я могу описать события, прошедшие и настоящие, я обратился к этому труду, но отказался от точного показания года и дня, в который случилось такое-то происшествие, как от дела ненужного. Я почел более верным и согласным с истиной означать времена, определяя их царствованием государей. Итак, читатель найдет в моей книге, что такое-то дело случилось при таком-то царе, а в какой год и день оно случилось, я предоставляю это другому. Я пишу с такой уверенностью в себе, последовав увещаниям людей, которые в наше время далеко превосходят других ученостью и которые настоятельно побуждали меня не обойти молчанием общественных дел и происшествий, бывших в наше время, равно и того, что происходило до нас после Дексиппа и не было еще описано и предано истории. Это был общий труд между ними и мной. Мы сочли нужным отнести все к Юлиану, который царствовал в наше время и которому род человеческий поклонялся, как некоему богу. {83}

Отрывок 2

Селевкида есть птица прожорливая, хитрая, жадно глотающая саранчу 7.

Отрывок 3

Стрелок стрелял так искусно, что убивал столько людей, сколько пускал стрел 8.

Отрывок 4

Карин, сын Кара-царя, достигнув власти и полной воли, стал таким тираном, что тиран-{84}ство, представляемое в трагедиях,— золото в сравнении с его тиранством. Он делами далеко превзошел самое имя тирана. Посрамление благородных детей сделалось так обыкновенно, что не считалось уже посрамлением. Преступления этого рода были делом обыденным. Он вымышлял проступки, судил обиженных, никто из подсудимых не избегал смерти. При такой несказанной гибели богатейшие люди приносимы были в жертву наслаждению Карина, как куры на общественных пиршествах. Он говорил, что помнит тех, кого казнил: одних за то, что не хвалили его красоты; других за то, что не изъявляли того удивления, какого ему хотелось, когда он, (еще быв отроком, декламировал; некоторые погибли за то, что рассмеялись когда-то в его присутствии. Всякий его поступок был ужаснее грозы; он бесновался посреди своих подданных 9.

Отрывок 5

Диоклетиан, заботясь о делах общественных, рассудил, что надлежало охранять достаточными {85} силами пределы государства и устроить везде крепости 10.

Отрывок 6

Иовии и еркулии суть имена легионов. Некоторые легионы прозваны именами богов. Итальянцы называют Зевса Иовием, Иракла — Еркулом 11.

Отрывок 7

Из Эвпатиевых Софистов: Жизнь Эдесия, Bois. 25; Mul. 7.

Константин, хотя и чтил Авлавия, но наказал его 12. Как кончил жизнь Авлавий — это описано {86} в особом месте, где говорится о нем 13. Авлавиева же сына Константия присоединил он к своему правлению, потому что этот Константий получил верховную власть в наследство от отца вместе с братьями Константином и Константом. Это с большей точностью описано в жизни знаменитого Юлиана.

Отрывок 8

Пословица говорит, что жатва видна по стеблю 14, и Константий показал тогда, какого он отца сын 15. То, что, казалось, задумано было {87} Константием против кесаря Юлиана, время на самом деле обратило в противную сторону, потому что сама судьба благоприятствовала доблестям кесаря, почти всякий день доводя до государя неожиданные и разнообразные вести. Уязвленный завистью, с трудом перенося это, Константий поднял против кесаря предводителей естественных врагов его и присоединил {88} свою собственную силу к силе этих врагов. Он следовал личным страстям своим, считая свою собственность чужим достоянием, коль скоро для ограждения ее нужно было ограждать и кесаря, и, наоборот, считая чужое достояние своей собственностью, когда вместе с ним можно было погубить и кесаря. Война обратилась в обман, делая естественных врагов союзниками 16.

Отрывок 9

Происшествия, начинающиеся с окончания Дексипповой истории и доходящие до времен Юлиана, достаточно описаны в предыдущей книге. Мы пробежали по возможности главнейшие. Теперь слово наше обращается к тому, к кому было обращено сначала: мы должны остановиться на деяниях Юлиана как на предмете страстной любви {89} нашей не потому, чтобы мы видели его когда-нибудь или имели с ним знакомство, ибо, когда Юлиан царствовал, автор этой истории был еще ребенком, но потому, что общая любовь всех людей к Юлиану, постоянное всех о нем мнение есть что-то чрезвычайное, внушающее к нему страстную любовь. Как можно молчать о том, о чем никто не мог умолчать? Как не говорить о том, что было в устах даже у людей, в разговоре неискусных, для которых беседа о нем была занятием сладостным и драгоценным? При таком расположении к нему большинства людей они, однако же, не могли заставить меня заняться составлением его истории. Между тем все, что было отличного и известнейшего по своей образованности, не оставляло меня в покое, все приступало ко мне, ободряло меня на этот труд, от которого я отказывался, и обнадеживало меня в своем содействии. Тот, кто был особенно коротко знаком с Юлианом, Оривасий Пергамец, человек, весьма способный при помощи философии физической наставлять в медицине и еще более одаренный Богом в практике врачебной, громко вопиял, что я поступлю нечестиво, если не стану писать истории Юлиана. Зная все его деяния как очевидец, он составил точные записки для сочинения истории 17. Нель-{90}зя было более откладывать это дело, хотя бы я и захотел жить в бездействии.

Последовало это счастливое происшествие. Все обратилось римлянам к лучшему, как будто колесо перевернулось18.

Отрывок 10

Маркелл имел в руках правление; уступая Юлиану одно титло и звание, настоящей властью распоряжался сам. {91}

Отрывок 11

(357 г. по Р. X.; Индик. 15; Констанция I 21; Юлиана Ц. 3)

(Эвнапий говорит еще о Юлиане-отступнике следующее): «Излагая в нашей истории этот поход, труднейший и славнейший из всех бывших до того времени походов, мы не поступим подобно тем, которые среди дня поднимают факел, чтобы сыскать то, что от них скрывается. Мы не станем пересказывать другими словами те битвы, о которых сам Юлиан, бывший царем, удовлетворительно рассказывает, исполненный восторга к своим прекрасным подвигам, которым посвятил он целую книгу. Мы советуем читателям, желающим познакомиться с важностью его сочинения и его дел, прочесть эту книгу и обратиться к свету, который от силы тогдашних его деяний разлился на силу самого слова и озарил его. Что касается до нас, то мы бегло просмотрим происшествия, соединяя последующие с предыдущими, не из ребяческого и софистического соревнования, но из желания изложить свое сочинение с исторической точностью» 19. {92}

Отрывок 12

Юлиан научал как подчиненных, так и неприятелей, чем истинному царю должно побеждать. Он утверждал, что храбрость, крепость тела и сила рук полезны только против сопротивляющихся неприятелей; но что справедливость, соединенная с властью, как источник всех добродетелей, укрощает и покоряет себе даже и отсутствующих неприятелей. Наставляя подчиненных в этой добродетели и посевая в них семена философии, он с трибунала своего увещевал римлян не обижать никого из салиев, не разорять и не грабить собственной своей страны. Он доказывал, что следует считать своею собственностью ту землю, которая занята без боя и труда. Неприятельской страной должно по необходимости считать страну, принадлежащую воюющим; своей собственной — ту, которая принадлежит уступившим 20. {93}

Юлиан обыкновенно начинал не просто войну, а победы.

Отрывок 13

Он принял его (Хариэттона) как друга и держал его при себе. К нему пристал другой. Таким образом составилось множество друзей. Как пифагорейцы говорят, что когда единица пристанет к двоице, то число, по свойству своему, не остается в покое, но разливается во множество; так и, после того как Хариэттон принял к себе Керкиона, совершаемы были многие подвиги, и соразмерно с этими подвигами возрастал и круг присоединяющихся к ним друзей.

Хариэттон был и прежде известен. Он устрашал всех чрезвычайной деятельностью и удерживал от грабежа.

Он был росту исполинского, души зверской, {94} изобретательнее и хитрее тех, которые вместе с ним разбойничали 21.

Отрывок 14

Юлиан продолжал поход в неприятельскую землю. Хамавы умоляли его щадить эту страну, как свою собственную; Юлиан изъявил на то согласие и велел царю их приехать к себе. Когда же тот прибыл и стоял уже на берегу реки, Юлиан сел на судно, стоявшее на один выстрел из лука, и говорил с варварами через переводчика, который при нем находился. Хамавы объявили, что они готовы сделать все, чего он только от них потребует. Предлагаемый ими мир был благовидный и необходимый, потому что против воли хамавов невозможно перевозить съестные припасы с Вреттанского острова в римские крепости. Эта нужда заставила Юлиана даровать им мир, для верного хранения которого он требовал от них заложников 22. {95} Хамавы говорили, что у него находится достаточное число пленников; Юлиан возражал, что пленников дала ему война, что он не получал их по договору, что теперь он требует у них в заложники отличнейших людей, которых они должны выдать, если только не намерены лукавить. Те просили его объявить им, кого он хочет иметь заложником. Юлиан потребовал сына царя их, притворяясь, что его не было в числе военнопленных, хотя в самом деле он тут был. Тогда царь и хамавы, повергшись ниц, с сильным плачем и воплями умоляли Юлиана не требовать от них невозможного, потому что им невозможно мертвых воскресить и выдать покойников. Последовало молчание. Наконец царь хамавов сказал самым громким голосом: «О, если бы жив был мой сын! Выдал бы я его, кесарь, тебе в заложники, и он бы блажен-{96}ствовал в неволе, которая счастливее моей царской власти. Но он лишился жизни через тебя, несчастный уже и тем, что не был узнан тобой. Так тот, кого одного ты считаешь достаточным залогом мира, в молодых летах вверил свое тело войне. А теперь, государь, ты требуешь его как живого, а я начинаю плакать, узнав, кого у меня не стало. Оплакивая одного сына 23, вместе с ним я лишаюсь и мира общественного. И если ты поверишь моим несчастьям, я буду иметь в страдании моем то утешение, что пострадал за весь народ свой; если же ты не поверишь им, то я буду и несчастным отцом, и несчастным государем. На мои бедствия не отзовутся той жалостью, которую должно иметь к горестям других, и к моему личному несчастью присоединится еще несчастье общественное. Я не избавлю своего народа от бедствий, но заставлю его быть участником моей собственной беды и от царской власти буду иметь только ту выгоду, что не могу быть несчастным один». При этих словах Юлиан почувствовал сострадание и от души заплакал. Подобно тому как в драмах, когда действие так запутывается, что трудно привести его к развязке, спускается на середину так называемый вводный бог с машины, который все улаживает, уясняет и завершает, так и Юлиан, среди обстоятельств безвыходных, в то время когда все хамавы с плачем {97} просили мира и объявили, что не имеют требуемого заложника, привел и показал им юношу, которого содержал по-царски. Он дозволил ему говорить с отцом сколько угодно, а сам наблюдал, что из этого выйдет. Последствия дела соответствовали его началу. Солнце еще не освещало такого дня, какой тогда могли видеть и описать предстоявшие. Среди плача и горести, скованные изумлением, они вдруг стали неподвижны, как будто Юлиан показывал им не самого юношу, а его призрак. Последовало молчание глубокое, какое бывает при совершении таинств. Юлиан сказал тогда с важностью хамавам: «Начатая вами война, как вы полагаете, погубила было этого юношу; но, видно, Бог и человеколюбие римлян спасли его. Довольствуясь победой, я оставляю его у себя в заложниках, хотя я получил его не от вас, не по условию, но войной. Молодой человек, находясь при мне, будет пользоваться всеми удовольствиями жизни! Если вы попытаетесь нарушить мир, лишитесь всего. Я не говорю, что накажу заложника, которого я не получил от вас в залог мира, но которого держу как доказательство превосходства нашего мужества над вашим. Да и несправедливо и богопротивно вместо обидевшего нас мучить и терзать того, кто нас ничем не обидел, подобно зверям, во время гоньбы кусающим того, кто им попадется навстречу. Этот заложник будет служить доказательством, во-первых, тому, что вы первые начнете несправедливую войну, чего нет пагуб-{98}нее для людей, хотя бы казалось на короткое время, что воюющий достигает своей цели; во-вторых, что вы имеете дело с римлянами и со мной, их правителем, которого вы не победили ни сражаясь, ни прося мира». Все поклонились Юлиану и прославляли его, считая его за эти слова каким-то богом. Потом он заключил с хамавами мир, потребовав от них только мать Невисгаста, которая и была ему выдана 24. По совершении сих подвигов Юлиан отступил. Уже была глубокая осень, приближалась зима и становилось холодно.

Отрывок 15

Некто Вадомарий отличался между германцами силой и отважностью. Выдав римлянам сына своего заложником впредь до возвращения захваченных им при нападении военнопленных, он дошел до такой дерзости, что не возвращал их, а между тем своего заложника требовал назад, прося в противном случае нанести римлянам много зла. Юлиан отослал ему этого заложника, объявив притом, что один мальчик, находящийся у него заложником, не может служить ему достаточным залогом за многих и благороднейших мужей; что Вадомарий должен выдать по-{99}сланникам, которые немедленно к нему приедут, захваченных у римлян военнопленных (а их было у него более трех тысяч), в противном случае он должен знать, что оскорбляет римлян. Юлиан написал это и отправил посольство, а за ним последовал и сам, пустившись от неметов 25 к Рину 26. Уже он находился у Равраков, крепости римской 2728.

Отрывок 16

1. (Эвнапий говорит о Юлиане). Дошед до этого места, я должен заметить, что в этой части моего сочинения излагаются деяния кесаря Юлиана, совершенные им в царствование Константия. При изложении истории Константия упоминаемо было о них обоих, однако сочинение обращено было к Константию как предмету сочинения. Ныне, когда история, начавшаяся от рождения Юлиана, дошла до получения им кесарского достоинства, должно будет опять упомянуть, когда представится случай, о кознях и наветах Константия против кесаря. {100}

2. Римлянин Марий, называя соперника своего Силлу двойным зверем, лисицей и львом, говорил, что больше боялся в нем лисицы. У Константия, правда, не было ни одного льва, зато множество лисиц кружилось около кесаря и тревожило его 29.

3. Должно мало-помалу обратить речь к Константию и каждое из его деяний отнести ко времени, в которое оно случилось.

4. Константию были неприятны деяния Юлиана, хотя бы этому и не следовало быть; он считал их укоризной себе 30. Назначенные победные торжества превратил он в печальные и бедственные. Зависть и печаль подстрекали и воспламеняли его к междоусобной войне 31.

5. Время в своих долгих оборотах часто возобновляет сходные случаи. Так, составивших с Дарием заговор против магов было семеро 32; столько же было и тех, которые гораздо позже того восстали с Арсаком против македонян 33.

6. Они видят, что для безопасности нужны жар и стремление. Настоятельная надобность не допускает ни малейшего размышления и вслед за собой вызывает опасность 34. {101}

7. Поход против нардинов 35, представляющий многие превратности, описан самим Юлианом. Он пишет о нем в письмах своих к разным лицам и в других сочинениях. В письме к некоторому Киллинию, описавшему те происшествия, он выговаривает ему за неверность изложения и сам описывает, как они случились 36. Он говорит, что эти дела не имеют нужды в писателе, что и Паламид для славы своей не имел нужды в Омире. По величию души своей Юлиан не хотел, чтобы дела его были описаны другими, но величие деяний воспламеняло его самого к описанию их. Это не просто описание — это блистательная похвала, которую по собственной воле своей произносит он о себе, воспевая подвиги свои в письмах ко многим лицам.

Отрывок 17

Когда Юлиан был провозглашен императо-{102}ром, со всех сторон съезжались к нему посольства и от разных народов подносимы были ему золотые венцы 37. Тогда и жители Ионии выпросили у него все то, чего желали, и важное, и маловажное. Лидяне получили больше, нежели могли желать. Ритор Эвнапий был их посланником. Он был так счастлив в этой должности, что по повелению императора защищал одно спорное дело в суде и выиграл его 38. Писон из Клазомен отличался также своими речами. {103}

Отрывок 18

Многие тяжебные дела доходили до Юлиана. Все вполне удовлетворялись правосудием судящего их. В тяжбах не было отлагательства, обращающего несправедливое в законное посредством обычных (принятых) бумаг, которыми пользуются люди несправедливые и захватившие чужое. Надлежало немедленно доказать свое право согласно с истиной; медленность и отлагательство считались подозрительными. Итак, Юлиан был в этих делах тягостен и неприятен. Племя дурных и несправедливых людей восставало против него. Нельзя было уже ни обижать, ни скрываться, обидев кого-нибудь; еще тягостнее делала Юлиана для дурных людей его доступность. Во время частых выходов его на священных жертвоприношениях позволено было говорить с ним всякому, кто в нем имел нужду, потому что он был от природы кроток и снисходителен. Он нисколько не заботился о ругательствах и досаде дурных людей 39.

Отрывок 19

Салустий, эпарх двора при Юлиане, был в {104} высокой степени человеколюбив. Он (Юлиан) был до того кроток и снисходителен ко всем, что изъявил отличное уважение к Маркеллу, обидевшему его некогда, во время его кесарства, и по этой причине бывшему в большом страхе. Он (Юлиан) наказал молодого сына его, который был изобличен в возмущении по дружбе с Константием, но самого Маркелла всегда чтил 40.

Отрывок 20

1. Несведущие вообще одерживают верх числом, сведущие — упражнением. Причудливость судьбы не имеет места в том, что совершается по правилам искусства; а где нет искусства, там преобладает случайность. Мы видим, что и в других учениях предполагаемое дело может быть исполнено людьми, упражнявшимися в этом деле, а не людьми неопытными и неучеными.

2. Всякое военное предприятие лучше удается, когда производится скрытно. Кто на войне скрывает свои намерения, тот ведет дела свои лучше того, кто приступает к ним явно и дерзко.

3. Киник Ираклий 41 приглашал Юлиана на свои {105} уроки, давая ему чувствовать, что они будут ему полезны для царствования. Юлиан, подивившись такому необычайному обещанию, пошел на урок. Но он не нашел того, чего ожидал, поэтому и написал в ответ Ираклию речь, в которой показал и силу, и недосягаемость своей натуры. Читатели были поражены силой этой речи, они преклонились пред его добротой за то, что он рассеял свой царский гнев в сфере литературного самолюбия. Еще и другой речью почтил он этого киника 42.

Отрывок 21

Максим и Приск были людьми образованными, но малосведущими в делах общественных 43. {106}

Отрывок 22

Отряд конных латников, состоявший из четырехсот человек, ворвался в арьергард 44.

Отрывок 23

Парфы имели щиты и шлемы ивовые, сплетенные по обычаю их родины 45.

Отрывок 24

1. Война Юлиана с персами была во всей силе. Юлиан силой разума или внушением богов уже предвидел скрывавшееся еще тогда движение скифов, и потому писал он в одном письме: «Скифы теперь спокойны, но, может быть, не всегда будут спокойны». Так далеко простиралась предусмотрительность его о будущем! Он уже предвидел, что скифы только во время его царствования останутся в покое. {107}

2. Лежащее перед Ктисифонтом поле 46, сперва обращенное Юлианом, как говорил Эпаминонд, в орхестру войны, потом обращено им в Дионисову сцену, на которой он дал воинам отдых и удовольствие.

3. В предместьях Ктисифонта было такое изобилие в съестных припасах, что это излишество угрожало опасностью испортить воинов негой.

4. Человек, по-видимому, склонен к зависти. Воины, не умея достойно похвалить то, что происходило, судили об ахеянах с башни47: каждый из них хотел казаться отличным тактиком и необыкновенно умным человеком.

Было о чем поболтать; а Юлиан, держась прежних мыслей, возвращался в свою землю.

Отрывок 25

Среди войны, окруженное такими опасностями, войско рассуждало об избрании начальника, в котором оно имело нужду 48. Врачи говорят, что {108} при двух болях слабейшая уничтожается сильнейшей, так и тогда можно было видеть, что чрезмерность скорби о потере царя была ослаблена предстоящим страхом, наводимым войной. То, что случилось, было всем известно; но каким образом случилось — о том были разные предположения, которых никто не знал, знали только, что надлежало избрать начальника. Это была толпа народная, однако она понимала очень хорошо, что начальника она найдет, но что равного ему ей не найти, хотя бы то был какой-нибудь созданный бог. По превосходству своей природы величием равняясь божеству, он одолел в себе нужды житейские, унижающие человечество. Он поднялся из бездны волн, увидел небо, узнал, что в нем прекрасно, и, быв еще {109} во плоти, беседовал с бесплотными. Он достигнул царства не потому, что искал царства, но потому, что видел, что человечество имело нужду быть под царской властью. Он оказывал любовь к воинам не потому, что имел нужду льстить им, но потому, что знал, что это полезно для общества 49. {110}

Отрывок 26

Когда Оривасий сказал Юлиану: «Не должно, быв в гневе, обнаруживать его голосом и взглядом», то он сказал: «Ты прав — увидишь, придется ли тебе в другой раз обвинить меня в этом».

Александр производил род свой от Зевса; Олимпиада, как бы хвастая этим, говорила: «Перестанет ли этот ребенок клеветать на меня перед Ирой (Юноной)?»

«Сын бога, правящего колесницей, всем управляющего» 50.

Юлиан в письмах своих называет солнце своим 51, но не в том смысле, в каком Але-{111}ксандр, клевеща перед Ирой на мать свою Олимпиаду, говорил, будто она и сама не скрывала, что родила его от Зевса. Юлиан, основываясь на свидетельствах богов, держится мнения Платона, у которого Сократ говорит: «Мы с Зевсом; другие — с каким-либо другим богом». Так и он относит себя к царству солнца и соединяется с ним как бы золотой цепью.

Отрывок 27

Хотя Юлиан был обременен такими важными делами, однако искал славы в словесности. Он отличал антиохийского софиста Ливания, частью потому что в самом деле был его почи-{112}тателем, частью для того, чтобы огорчать великого софиста Проэресия, предпочитая ему другого. Акакий, искусный ритор, и Тускиан, фригианин, постоянно упрекали его в этом и порицали его судебные решения 52.

Отрывок 28

(О кончине Юлиана-отступника, безбожного, было такое прорицание).

«Когда, потрясая мечами, ты покоришь скипетру своему персидское племя (кровь) до Селевкии 53, тогда, освободясь от смертных, подверженных страданию членов, ты вознесешься к Олимпу на лучезарной колеснице и, возвращаясь в вихрях бурных, достигнешь родной обители эфирного света, откуда, заблудившись, ты нисшел в человеческое тело» 54. Восторженный этими стихами и прорицаниями, Юлиан говорил, что с удовольствием оставит смертное бренное тело. Прорицаниям предшествовали обеты богам и жерт-{113}вы, которые принести для него, может, было необходимо 55; важность истории не позволяет представить их здесь, потому что описывать все случаи поодиночке не дело человека, чтущего истину, но того, кто из суетливого любопытства вовлекается в пустословие.

Отрывок 29

Прорицание, данное Юлиану, когда он находился в Ктисифонте, было такое 56: «Премудрый Зевс некогда истребил поколение земнородных, враждебное блаженным богам, населяющим обитель Олимпа. Царь римский, богоподобный Юлиан, в борьбе с воинственными персами разрушил их города и длинные стены огнем и крепким {114} железом, смирил одни за другим и города, и народы многие. Он занял и область людей западных, аламанов, и частыми битвами опустошил их поля».

Отрывок 30

(Эвнапий говорит): «Должно извинять описавших древнейшие и прежде нас случившиеся события или предания, наследственно дошедшие до нас по памяти, без помощи письма. Но что случилось в наше время, то должно передавать читателям, как говорит Платон, с уважением к истине» 57.

Отрывок 31

Валентиниан провозглашен императором в Никее, городе вифинском 58. К нему приезжали посольства с поднесением золотых венцов 59. Он говорил скоро, кратко и всем обещал немедленно исполнить их просьбы. {115}

Отрывок 32

Филипп Македонский, некогда упав на палестре, обратил внимание на длину своего тела. Поднявшись, он скромно сказал: «Я так мало земли займу, а между тем желаю приобрести всю».

Древние говорят, что Фисей, подражая Ираклу, мало получил выгоды от такого подражания 60.

Когда Прокопий, родственник Юлианов, поднял бунт и домогался верховной власти, Ираклий-киник пришел к нему и, ударив крепко в землю палкой, сказал ему: «Будь тверд, чтобы имя твое и потомки хвалили» 61.

Отрывок 33

Прокопий, взяв отборных воинов, спешил к царю Валенту через Фригию.

Отрывок 34

Физики говорят, что конец всякого движения {116} есть неподвижность, которая придает всем движениям силу двигаться, а сама остается в одном и том же положении. Так и посланник Арвитион, застав императора в нестройном волнении, успокоил и утешил недуг души, ибо он из робости едва не отрекся от управления делами 62.

Отрывок 35

Ормизд, персиянин, чуть не расстроил всех дел 63.

Отрывок 36

Великодушно и богоподобно щадить виновных; в свойствах человеческой природы — и не щадить невинных 64. Необычайность наказания есть средство власти; подвластные удерживаются в повиновении страхом. Не употреблять наказания — свой-{117}ство высокой добродетели, показывающее, что царская власть, по своему величию и по своей высокости, довольствуется сама собой, не имея нужды в наказаниях. Но об этом пусть всякий думает, как ему угодно.

Посидоний говорил, что по смерти Александра войско македонское походило на ослепленного киклопа 65.

Отрывок 37

Элиан, родом из Сиэдр 66, был полководцем при Валенте. Он был человек свободного духа и души высокой, и тело его было богато наделено дарами природы. Члены были крепки и сообразовались с движениями души, так что едва он решался на что-нибудь, как уже и исполнял. В образовании он не был ни очень силен, ни очень слаб, но он был груб и гневен; дикость гнева не умерялась в нем разумом.

Отрывок 38

Император Валент не вел войны ни с внутренними, ни с внешними врагами, как получил {118} известие, что где-то близко находилось скифское войско, вызванное на помощь Прокопием от царя скифского 67. Говорили тогда, что приближающиеся скифы были высокомерны, что они презирали всякого, кто им встретится 68, были склонны к бесчинствам и обидам и со всеми вели себя заносчиво и дерзко. Валент, в короткое время отрезав им обратный путь в Скифию, поймал их как в сети и велел сдать оружие. Скифы сдали оружие, изъявляя нахальство свое потряхиванием волос 69. Рассеяв их по городам, царь держал их под присмотром, нескованных. Вид их тела, вытянутого в безобразную длину, слишком тяжелого для их ног, а в пояснице перехваченного, как Аристотель описывает насекомых 70, внушал к ним презрение. Городские жители, принимая их в свои дома и испытывая их бессилие, вынуждены были смеяться над собственной ошибкой. Этих-то молодцов царь скифский требовал обратно. Дело было труд-{119}ное; согласить его со справедливостью было нелегко. Скифский царь говорил, что это войско было отправлено к императору вследствие союза и клятвы. Валент отвечал, что тот, к кому то войско было отправлено, не царь, а что сам он не обязался никакой клятвой. Царь скифский приводил имя Юлиана, утверждая, что он дал войско Прокопию по причине родства его с Юлианом. Он упоминал притом о достоинстве посланников. Император возразил, что и посланники подлежат наказанию, и из них находящиеся налицо задерживаются как неприятели, когда приезжают на помощь к неприятелю. Под этим предлогом возгорелась скифская война. По важности воюющих народов, по великости приготовлений, казалось, ей надлежало распространиться далеко, представить многоразличные и непредвиденные перевороты; однако быстротой и прозорливостью царя она была приведена к твердому и безопасному концу 71.

Отрывок 39

Феодор, причисленный к нотариям, пользовался заслуженным уважением царя 72. Он был {120} хорошего рода, был одарен от природы отличными способностями, его наружность соответствовала душевным свойствам; приятность дружеской беседы была приличным и гармоническим украшением его добродетели. Но он, как говорит Омир, незаметно погиб от собственных достоинств. Народ и те из военных, которые искали счастья и жаждали прибыли, узнав, как он кроток, снисходителен и доступен, немедленно употребили необоримо страшное даже и для людей с умом средство — лесть и действовали ею, как стенобитной машиной, против которой не устоять. Эти люди вывели молодого человека из пределов благоразумия и осторожности и воспламенили в нем неистовую и опасную страсть к верховной власти.

Говорят, что любостяжание — источник всех {121} пороков и что оно и самому порочному не приносит ни пользы, ни приятности. Безрассудная часть души 73, орошенная сим источником, возбужденная излишней жадностью к деньгам, произвела между людьми раздор; а раздор, увеличившись, породил войны и убийства; плод же убийств — истребление и пагуба человеческого рода 74,— и все это происходило при Валенте 75.

Отрывок 40

Фист был назначен проконсулом Азии при Валенте. Ему вверен был царский язык (т. е. казна). Мифологический и поэтический Эхет или другой какой-нибудь подобный ему фессалийский {122} или сицилийский мучитель были золото и праздник в сравнении с Фистом. Неистовство его было не наружное — оно гнездилось в нем самом. Это был человек от природы злой, да еще и с властью. Так как зверство его в наказаниях заслужило одобрение при царском дворе, то беззакония его и невоздержание ни с чем не могли сравниться. Он до того увлекся неистовством и склонностью к убийствам, что убил мечом Максима и над ним заколол Кирана Египтянина. Еще обагренный и пылающий их кровью, он заодно всех убивал и сжигал.

Отрывок 41

Симонид славился философией в царствование Иовиана.

Патрикий из Лидии славился при Иовиане. Он был исправный наблюдатель явлений и знамений, из которых выводятся разные догадки.

Иларий из Фригии жил при римском царе Иовиане. Он не был известен своей ученостью, но Бог сообщил ему знание будущего — он был превосходный гадатель 76. {123}

Отрывок 42

Где находились унны, откуда они вышли, как пробежали всю Европу и оттиснули скифский народ, о том никто не сказал ничего ясного. В начале этого сочинения я изложил то, что показалось мне правдоподобно, заимствовав сведения у древних писателей и разобрав их известия с точностью, чтобы не составить своего сочинения из одних вероятностей и чтобы оно не уклонилось от истины. Со мной не бывает того, что с людьми, проведшими детство в малом и бедном доме, а впоследствии, по благоприятности счастья, приобретшими большие и великолепные палаты: они по привычке любят старый свой домик и много о нем заботятся. Представив в своем сочинении первые сведения об уннах, я не решился лишить себя тех, которые приобрел о них впоследствии. Я хочу более походить на тех, которые во время болезни своей употребили какое-нибудь лекарство в надежде получить от него исцеление, но впоследствии, узнав из опыта другое, лучшее, они к нему обращаются и его употребляют не для того, чтобы действием второго уничтожить действие первого, но для того, чтобы на место понятия ошибочного ввести правильное. Я пересиливаю солнечными лучами свет своей лампады: {124} прибавляю к прежнему описанию то, что согласнее с истиной, оставляю в моем сочинении прежние сведения как историческое мнение и присовокупляю к нему последние для показания истины 77.

Отрывок 43

Скифы, побежденные, были истребляемы уннами 78. Множество их погибло совершенно. Одних ловили и побивали вместе с женами и детьми, и жестокости при убиении их не было меры. Толпа же собравшихся и устремившихся к бегству немногим не доходила до двухсот тысяч человек, самых способных к войне. Двинувшись и став на берегу реки 79, они издали простирали руки с рыданием и воплем и умоляли о позволении переправиться через реку. Они оплакивали свои бедствия и обещали отдаться римлянам как союзники. Начальствовавшие на берегу римляне объявили, что без воли императора не могут ничего сделать. Дело было {125} представлено императору. В совете царском произошло разногласие, и много было говорено в защиту разных мнений. Наконец предложение скифов было принято царем. К этому побудила его ревность к соцарствующим, которые были дети его брата (как писано о том прежде) 80: они решили разделить царство между собой по своей воле, не испросив на такой раздел согласия дяди. Как по этой причине, так и потому, что он думал умножить силу римлян, дополнив ее многочисленным войском, он велел впустить скифов после того, как они сложат оружие. Но до получения еще от царя позволения на переправу через реку самые смелые и дерзкие скифы решились переправиться через нее силой и в этом насильственном действии были изрублены. Однако истребившие этот отряд варваров были отрешены от должностей и опасались за жизнь свою, за то что истребили неприятелей. Люди, имевшие при царе большое влияние и силу, смеялись над их воинственностью и храбростью и говорили, что они не государственные люди. Царь из Антиохии предписал римским военачальникам принять прежде всего невзрослых скифов, препроводить их в римские владения и держать бережно в залоге; потом, стоя на берегу, прочим скифам, способным носить оружие, не прежде доставить суда для переправы на другой берег и не прежде принимать их, пока они не сложат оружия {126} и не будут совершенно безоружны. Но из получивших такое приказание одному полюбился белый и красивый мальчик, другой был тронут жалостью к хорошенькой женщине, тот был пленен молодой девушкой, тот связан богатым подарком, льняными тканями, коврами, с обеих сторон мохнатыми 81. Коротко сказать, всякий думал только о том, чтобы наполнить дом рабами, поместья — пастухами и удовлетворить своему неистовому сладострастию. Постыдно и беззаконно прельщенные такими предметами, военачальники приняли скифов вооруженных, как будто каких-либо старинных благотворителей и спасителей. А скифы, достигнув столь великого дела без малейшего труда и обратив бедствия в счастье для себя, променяв скифские пустыни и пропасти на римские владения, тотчас же обнаружили варварские свойства свои нарушением условий и изменой. Возраст, еще бесполезный (подростки), был прежде перевезен и очень заботливо рассеян между разными народами. Одни из них носили уже царские знаки 82; женщи-{127}ны были одеты великолепнее, нежели прилично было пленницам. Дети и служители в благорастворенном климате поднялись скоро и росли не по годам. Это сильно размножающееся поколение было самое враждебное. Древние мифы рассказывают, что от посеянных в Виотии и Колхиде драконовых зубов вместе с посевом воспрянули вооруженные люди. Наш век осуществил этот миф и заставил нас видеть его своими глазами. Едва дети скифского племени были посеяны, подобно драконовым зубам, по римским владениям, преждевременно вошли в силу и могли носить оружие, как всюду распространились действия их ярости, бешенства и кровожадности. Те скифы, которые цвели силой и мужеством, вдруг восстали против тех, которые приняли их к себе, и, сражаясь против них, вместо того чтобы сразиться с изгнавшими их уннами, произвели над римлянами более жестокостей и ужасов, нежели сами претерпели от уннов. Вся Фракия и смежная с ней Македония и Фессалия так известны и так прославлены, что не осталось слов для их описания. Но эти области, столь богатые, столь многолюдные, столь цветущие сильным населением, неожиданным предательским мятежом скифов, открывшимся внезапно вместе с переправой и разлившимся с {128} такой смелостью и силой, были до того опустошены, приведены в такое разорение, что вошедшие в пословицу грабежи мисов были золото в сравнении с настоящими напастями Фракии. Варвары, решившиеся возмутиться в таком месте, где не было достаточной силы к защите народа, по числу своему показались ужасными людям безоружным и ничем не охраненным. Истребляя убийственной рукой побежденных, они лишили области их жителей. Дошло до того, что римляне столько же ужасались имени скифского, сколько скифы — уннского. Очень немногие города спаслись и еще остаются в целости по причине их стен и укреплений. Страна большей частью разорена и вследствие этой войны остается необитаема и неудобна к проездам.

Как скоро дошел до царя слух об этих несказанных бедствиях, он заключил с персами необходимый мир. Он упрекал сам себя и раскаивался в принятии скифов в свои владения. Кипя гневом против них, он готовился всеми силами к войне. Для удержания варваров он послал вперед саракинскую конницу 83. Варвары уже делали набеги до Константинополя и, обступив стены, тревожили их. Не {129} видя нигде противников, по наглости своей, они предавались всяким неистовствам. Однако счастье, судя по тогдашним обстоятельствам, хорошо вело военные дела.

Отрывок 44

Царь принял их и дал им землю, надеясь иметь в них мужественных и несокрушимых защитников против нашествий уннов.

Отрывок 45

Маркиан был человек, который мог служить совершенным образцом всех добродетелей.

Отрывок 46

Мусоний жил при императоре Иовиане. Всякое достоинство кажется малым в сравнении с его достоинствами, в сравнении с тем глубокомыслием, которое в нем соединено было с деятельностью. Он объехал приморские области Азии, везде уважаемый по достоинству. Тамошний проконсул, хотя занимал высшее звание, уступал ему место. Мусоний, в несколько дней объехав те страны, покрыл море приношениями Азии. Никто не жаловался на такие поступки, не считал их несправедливыми. Для приносивших деньги это бы-{130}ла игрушка. Ритор Эвнапий, фригиец, имел надзор за этим делом 84.

Мусоний, любитель всего прекрасного и похвального, привлекал к себе всякого, как магнит — железо. Не нужно было расспрашивать о ком-либо, что он за человек; если только он был другом Мусония, то всякий мог быть уверен, что это хороший человек.

Когда все было готово к войне, Мусоний сел на коня и выехал из Сард. Феодор призвал к себе автора этой истории и в его присутствии плакал об отъезде Мусония. У этого человека, вообще твердого и нечувствительного, обильно текли по щекам слезы.

Вот надгробие, сочиненное Феодором на Мусония: «Здесь лежит мужественный Эант; здесь — Ахилл; здесь — Патрокл, равный богам в благоразумии; подобный тем трем героям душой и кончиной, здесь лежит герой Мусоний».

Римляне были изрублены исаврами 85, и в эту {131} великую и ужасную драму внесен, по воле Божией, не менее важный эпизод — кончина Мусония 86. Это происшествие поставлено в этом месте моего сочинения, потому что случилось в одно время с вышеописанными, так что рассказ до самого конца почти не уклоняется от хронологического порядка.

Отрывок 47

В то время как скифы разоряли Македонию, Валент прибыл в столицу 87 и со всех сторон собирал военные силы, как будто для совершения какого-либо великого и необычайного подвига. Тогдашние обстоятельства доказали, как полезны образование себя чтением и точное знание истории для верного и необходимого окончания военных действий. Многие свидетельствуют и опыт издавна вопиет, что не должно давать сражения ни против великого, ни против малого числа людей, пришедших в отчаяние и готовых идти на всякую опасность, что такие войска должно уничтожать временем, протягивая войну и отрезая им средства к продовольствию, для того чтобы они, при многочисленности, {132} по недостатку в припасах, сами собой были побеждены и не стали пытать счастья; чтобы они лишились самой возможности пытать счастье, так как это зависело бы от воли их противников.

Нет ничего реже добродетели среди развратного образа жизни и среди нравов, склонных к порокам 88.

Отрывок 48

Севастиан жил при Валенте. При этом государе отыскивали воинственных людей, и Севастиан превзошел возлагаемые на него надежды, потому что в нем не было недостатка ни в какой добродетели. Он не только не отставал от своих современников, но даже мог быть по справедливости сравнен со всеми отличнейшими мужами древности. Любитель войны, он, однако же, не искал опасностей, щадя не себя, а подчиненных. Он заботился о деньгах настолько, сколько ему нужно было, чтобы украшать себя оружием. Пищу любил он грубую и простую и принимал ее столько, сколько было нужно человеку утружденному и насколько она не могла мешать человеку, идущему на труды. Чрез-{133}вычайно любя воинов, он не льстил им, унимал жадность их к имуществу сограждан и обращал ее на неприятелей. Он строго наказывал нарушителей своих обязанностей, а покорным по возможности помогал. Коротко сказать, он был образцом добродетели. Достигнув высших военных степеней, он походил на Колосс Родосский, который огромностью всех изумляет, но никого не прельщает — так и Севастиан обращал на себя удивление своим бескорыстием, но не был любим. Правотой своей он навлек на себя вражду царских комнатных евнухов. При бедности своей он был терпелив и удобно переходил с места на место; ему дали преемника в военачальстве.

Севастиан, получив от царя Валента начальство, против всякого чаяния, просил у него две тысячи человек пехоты. Ему было позволено выбрать их самому. Благодаря его за то, что он только с двумя тысячами отваживается на войну, царь спросил у него, отчего он просит так мало людей. Севастиан отвечал: «Война сама найдет остальное; к тому, чьи дела идут хорошо, пристают многие; многочисленную толпу трудно вывести из неповиновения, но когда немногие начнут преобразовываться к лучшему и введется между ними повиновение, то мало-помалу к ним пристающие легко приучаются к {134} лучшему устройству 89.

Отрывок 49

Царь Феодосий, получив такую великую власть и такую пространную державу, доказал справедливость мнения древних, что власть — великое зло и что человек во всем может быть тверд и постоянен, но не может вынести своего счастья. Едва достиг он верховной власти, как поступил подобно молодому человеку, который, получив в наследство от отца большое богатство, накопленное бережливостью и порядочной жизнью, и который, завладев вдруг имением, всеми средствами неистово губит то, что ему досталось. В то время человек с рассудком мог видеть, что все виды пороков и самые необузданные страсти действовали для общей гибели 90. Нищета не боится налогов 91.

Отрывок 50

Царь Феодосий был нерадив и совершенно беспечен. {135}

Прут сборщиков податей более приносит пользы, нежели копье ⁹¹.

Сила разврата была такая, что начальники поступали враждебнее врагов.

Наводнение бедствий было так велико, что (для подданных) казалось золотом, белым днем, когда варвары одерживали победу 92.

Отрывок 51

Никопольцы смеялись над прочими фракийцами, которые из страха верховной власти терпели великие бедствия, ожидая помощи от нее при самых легких надеждах; а между тем они видели и предстоящие опасности и сносили их по малодушию. Никопольцы, не ожидая присылки к ним военной силы и не полагая, надежды своего спасения на других, пренебрегли теми, {136} которые не могли защитить сами себя и домогались исполненной опасностей свободы 93.

При Феодосии варвары мало-помалу опустошали Фракию.

Отрывок 52

Он велел воинам ходить на большом расстоянии друг от друга, чтобы оружие их не стучало в тесноте и не звучало на том, кто его носит, от столкновения 94.

Отрывок 53

Он нес письма в медном сосуде, покрыв их хлебом лучшего сорта; спустив их в суму, он наложил сверху еще другие хлебы, чтобы никто не мог узнать тайны 95. {137}

Отрывок 54

Аврогаст, франк, человек пламенных свойств с крепким телом и жестокой душой, {138} был вторым вождем после Вавдона. Он был приучен к воздержанию; с деньгами вел войну непримиримую, так что богатством нимало не отличался от самых простых воинов. Этим он показался Феодосию человеком полезным. К мужеским свойствам и к справедливости Валентиниана он присоединял твердость как истинное и неизменное правило для царского двора, чтобы не последовало какого-либо вреда или какой-нибудь неисправности.

Отрывок 55

Нечто подобное случилось в царствование Нерона, но только в одном городе. Говорят, что по соперничеству Нерона с актерами изгнан был из Рима один трагический актер 96. Он скитался по свету и решился показать и полуварварам превосходство своей игры. Он приехал в обширный, многолюдный город и созвал жителей в театр. В первый день ему не удалось показать им свое искусство. Зрители не могли вынести его вида, потому что впервые видели такое зрелище. Толкаясь и топча друг друга ногами, они бежали из театра. Актер, призывая поодиночке первейших из жителей города, показывал им устройство своей маски, {139} подмостки, прибавляющие ему росту, и убеждал их выдержать это зрелище. Он снова предстал к собравшимся жителям, и как они еще с трудом выносили его фигуру, то он сперва приучил их к тихому и спокойному пению. Он представлял Эврипидову «Андромеду». Продолжая представление, он возвысил голос, потом понизил его, затем издал пение громкое и опять перешел к тихому и сладостному. Это происходило в самый жаркий час дня, а театр был полон. Актер просил зрителей, чтобы они пошли отдохнуть и потом возвратились на слушание его к концу дня, когда посвежеет, но они попадали перед ним, валялись у него в ногах и разными голосами просили его не лишать их такого наслаждения и блаженства. Тогда трагик взошел на сцену, предался одушевлявшей его страсти, и хотя он не имел при себе всего трагического наряда и представлял свои роли перед людьми необразованными, не понимавшими ни силы и важности слов, ни приятности меры, ни верности нравов и свойств, столь действительной к возбуждению слуха; перед людьми, не знавшими и содержания представляемой трагедии; хотя, говорю я, был он лишен всех этих выгод, однако он до такой степени завладел душами их одной сладостью голоса и напевом, что они удалялись из театра, поклоняясь ему, как божеству, приносили к нему в дар лучшие вещи, так что актер был завален богатством. Семь дней после его представления распространилась в городе зараза. В {140} это время все жители, сколько было у каждого силы и способности, пели громко напевы его песен, без слов. Они между тем были одержимы сильным поносом и лежали на улицах, жестоко страдая от «Андромеды». Город опустел: не стало в нем ни мужчин, ни женщин; впоследствии был он населен жителями окрестных мест 97. Причиной недуга прежних жителей должно полагать сладость голоса и чрезмерный зной, который посредством слуха влил и, так сказать, вжег мелодию в главнейшие органы души их. Что касается до людей нашего времени, то легко узнать причины их недуга: они все в желудке и под желудком; что и некоторые неглупые люди впали в этот недуг — это должно приписать не физической причине, но действию Божиему как явное наказание человеческому роду.

Отрывок 56

Сперва перешли многочисленные толпы неприятелей, а так как никто не препятствовал, то за ними шли другие, еще в большем количестве. {141} Среди таких бедствий римляне считали для себя выгодой то, что допускали неприятелей подкупать себя подарками. Каждый род вывез с собой из родины отечественную святыню 98 и служащих ей священников и священниц 99, но молчание их о сих предметах и хранение тайны было самое глубокое и ненарушимое 100. Наружный вид и притворство их служили к обольщению их неприятелей. Облекши некоторых из них в уважаемую одежду епископов 101, они скрыли их под ней, придали им много лисьего и пустили их вперед. Посредством клятв, ими презираемых 102 и в точности хранимых царями, они пробирались далее по незащищенным местам. Был у них и род так называемых монахов 103, установленных наподобие тех, {142} которые учреждены и у римлян. В этом подражании нет ничего трудного, стоило им только надеть черные верхние и нижние одежды, влачащиеся по земле, и лукавством приобрести их доверенность. Варвары скоро узнали, до какой степени уважается римлянами этот чин, и употребили его к их обольщению. Между тем хранили они твердо и неизменно тайны отечественной веры в глубокой непроницаемости. В таком положении дел безрассудство римлян дошло до того, что и люди с умом были твердо уверены, что эти варвары были христиане и исполняли все обряды христианского богослужения 104.

Отрывок 57

При императоре Феодосии все дела так расстроились по какой-то силе непреоборимой, по неизбежной и божественной необходимости, что ослы стали дороже не только лошадей, но и слонов. Некогда Филипп Македонский хотел под {143} вечер остановиться для ночлега, но ему объявили, что это невозможно, потому что тут нельзя было достать довольно корму для вьючного скота. Филипп продолжал путь, сказав, что ничего нет несчастнее царя, которой должен сообразовать свою жизнь с спокойствием ослов. В наше время все, кажется, зависело от ослов 105.

Отрывок 58

Каковы были свойства Гратиана, невозможно было разузнать. То, что происходит в царском дворе, тщательно скрывается — при всем любопытстве никому ничего не узнать. Рассказы того или другого весьма разнообразны; одна только истина, как скрытый клад, не может быть обнаружена. Как живописцу, пишущему портрет, помогают в верности изображения какие-нибудь малые знаки, как-то: морщина на лбу, выдающийся на бороде волос или что-нибудь неваж-{144}ное и незаметное, что, однако же, быв пропущено, сделало бы изображение несовершенным, тогда как точное его обозначение бывает причиной сходства, так можно понять и свойства этого царя, подумав о том, что он был молод, воспитан с детства в царской власти и не научен тому, что значит начальствовать и быть под начальством. Великие свойства обнаруживаются тогда, когда природа направляет к лучшему предшествующее воспитание и приобретенные привычки. Это можно узнать из представленных примеров. В этом все согласны и этому не противоречит никто даже из тех, которые привыкли в обществе много говорить и пустословить.

Отрывок 59

При Феодосии возмутился Максим, на Римскую державу напали варвары. Между ними распространился слух, что римляне собирают многочисленное войско. Рассуждая о своей опасности, варвары прибегнули к своей обыкновенной хитрости: они скрылись в болотах македонских 106. Всему свету известно, что если бы Римская держава отстала от неги и принялась за оружие, то не оставила бы ни одной части земли непокоренной. Но в естество человеческое Бог вмешивает что-нибудь худое: подобно тому, как он {145} придает морским ракам опасную желчь и розам — колючки, так во властителях посевает сластолюбие и празднолюбие, и хотя цари могли бы устроить род человеческий и совокупить его в одно общество, но, обращаясь к тленному, они предаются удовольствиям и не ищут бессмертной славы.

Отрывок 60

По-видимому, человек более поддается почестям, чем несчастью. Придворные царя Феодосия оказывали чрезвычайные почести Татиану, клятвенно обещали ему от царя прощение за все прошедшее и подавали ему большие надежды в будущем. Этим убедили его привести сына своего Прокла. Они заключили Прокла в темницу, а Татиана отправили в Ликию, лишив его сына 107.

Отрывок 61

В первые годы царствования Феодосиева скифский народ был изгнан уннами из страны своей и вместе с начальниками племен и с теми, которые отличались родом и достоинством, переправился через реку к римлянам. Возгордившись почестями, которые оказывал им царь, видя, что все было под властью их, они начали {146} между собой немаловажную распрю. Одни хотели оставаться в настоящем счастливом положении, другие — хранить данную ими у себя клятву и не нарушать заключенных между собой условий. Эти условия, самые бесчеловечные, превышавшие свирепостью обычаи самих варваров, состояли в том, чтобы всеми средствами строить римлянам козни и всякими хитростями и обманами вредить тем, которые приняли их к себе, хотя бы те оказывали им величайшие благодеяния, покуда не завладеют всей их страной. Это и была причина их распри. Они разделились на две партии: одна обратилась к худшему плану, другая — к лучшему, но каждая партия скрывала причину неудовольствия своего к другой. Царь не переставал оказывать им почести: они обедали за его столом, жили под одним с ним кровом, получали от него щедрые подарки. Тайна их распри никогда не была обнаружена. Вождем боголюбезной и святой стороны был Фравиф, человек молодой, но по добродетели и любви к правде лучший из людей. Он признавал и чтил богов по прежнему обычаю, не предавался притворству для обмана других и получения власти, но во всю жизнь являл душу ясную и чистую, считая противным наравне с вратами ада того, кто одно скрывает в душе, а другое выражает 108. Он тотчас женился на римлянке, для того чтобы потребность физическая не дово-{147}дила его до поступков насильственных; царь одобрил его брак 109. Отец невесты (она была еще под властью отца) был приведен в удивление предложением Фравифа: он считал за счастье иметь такого зятя.

Весьма немногие из единоплеменников молодого Фравифа, уважавшие его добродетель и благочестие, пристали к его образу мыслей. Но большая часть других скифов и сильнейшие из них твердо держались принятого прежде намерения и горели неистовой страстью исполнить замысел. Предводителем этой партии был Эриульф, человек бешеный, превосходивший других яростью. Раз, за пышным угощением царским, скифы оправдали поговорку «правда в вине» 110 — Дионис обнаружил за попойкой скрывающийся замысел. Пир в беспорядке прерван; в смущении и беспокойстве, они стали выбегать из дверей. Фравиф по великой доблести своей, по-{148}лагая, что похвальный и справедливый поступок будет тем прекраснее и богоугоднее, чем скорее совершится, не дожидаясь времени обнажил меч и пронзил им бок Эриульфу. Он пал в то самое время, как мечтал о совершении преступных замыслов.

Царь угощал их (готфов) великолепно. В этом случае оправдалась поговорка «вино и правда Диониса». Этого бога по справедливости называют Лиэем 111; не только потому, что он рассеивает печали, но и потому, что обнаруживает и распускает тайны. За попойкой он обнаружил замысел готфов, и пир в беспорядке был прерван 112.

Отрывок 62

Феодосий оплакивал смерть царицы почти один день, ибо необходимость, угрожающая война, уменьшала его печаль 113.

Отрывок 63

Дети Феодосия получили царство его. Если должно говорить о событиях по всей правде, а {149} в правде-то и цель истории, скажем, что они царствовали только по имени; в самом же деле верховная власть на востоке была у Руфина, на западе — у Стелихона. Таким образом, цари были подвластны правителям государств, а эти правители постоянно воевали между собой, как цари. Явно не поднимали они оружия друг против друга, но тайно не оставляли в бездействии никакой хитрости, никаких козней. По слабости и малодушию тайные и коварные замыслы считались храбростью 114.

Отрывок 64

Руфин жил при Феодосии. Он был человек глубокомысленный и скрытный. Он и Стелихон были попечителями детей Феодосия. Они оба грабили все, полагая могущество в богатстве. Ни у кого не было ничего собственного, если это не было им угодно. Все дела судебные вершили они. Многочисленная толпа людей бегала и разузнавала, нет ли у кого поместья плодоносного и богатого. Против помещика составлялся заговор {150} приставленными на то людьми, выдумывалось благовидное обвинение — помещика немедленно хватали. Обижаемый терпел обиду; обижающий был его судьей. Руфин дошел до такой непомерной ненасытности, что продавал и государственных невольников, и все судилища решали по воле Руфина. Вокруг него была огромная толпа льстецов, а льстецы были из тех людей, которые вчера или третьего дня выбежали из лавочки, чистили седалища или мели пол. Теперь они носили красивые хламиды с золотыми застежками и имели на пальцах печати, оправленные в золото.

Отрывок 65

Они оба были так жестокосерды;— и дело это оказалось блистательным 115.

Отрывок 66

Руфин (был ли он человеком или показывался таким), достигнув высоких почестей и испытав разные перемены счастья, кажется, согласно с законами разума и справедливости был низвержен всеизменяющей судьбой. А комнатный евнух (Эвтропий), получивший его власть, до такой степени все поколебал и разгромил, что не только Руфин, но и самый мифологичес-{151}кий Салмоней были ничто в сравнении с ним. Быв евнухом, он силился стать мужем. Мифы говорят, что Горгона едва только показывалась, как превращала в камень смотрящих на нее. Наше время доказало, что этот миф — вздор и пустяки.

Отрывок 67

Эвтропий пользовался обстоятельствами и счастьем с ненасытной алчностью. Он все разведывал с тревожным любопытством: от него не укрывалась ни ненависть отца к сыну, ни мужа к жене, ни матери к дитяти. Всех заставил он действовать по своим мыслям.

Отрывок 68

Страшный и многоизгибистый змей, как бы околдованный и усыпленный шептанием Медеи, предал себя 116.

Он пустился в путь с душой, усыпленной почестями.

Отрывок 69

Евнух господствовал при дворе и, как могучий змей, обвившись вокруг него, все сжимал и стеснял для своей пользы 117. {152}

Отрывок 70

Тимасий жил при царе Феодосии. Эвтропий, желая вверить ему управление делами, призвал его из Азии ко двору. Тимасий, надменный и гордый, проводя жизнь в войнах, считал первым благом человека почести, славу, несметное богатство и свободу делать из себя что вздумается; в пьяном виде он не знал, когда день и когда ночь, не видел солнца ни восходящим, ни заходящим. Считая призыв ко двору счастьем, поднимающим его до небес, он отторг себя от веселья и беззаботности и предал душу славолюбию. Поднявшись важно из Памфилии, он возвращался в Лидию, как царь какой-нибудь или как человек, который мог играть царем и евнухом, если бы только ему вздумалось 118.

Отрывок 71

Варг, получив начальство от евнуха, радостно вступил в управление, надеясь достигнуть других властей и с многочисленным и испорченным войском вести войну против своих благодетелей. По чрезмерной отваге, несмотря на громадность предприятий, вырвавшись из многих {153} опасностей, он более не боялся их и полагался на чрезвычайность своего счастья. Но (евнух), как человек хитрый, устраивал козни с поспешностью. С Варгом жила одна женщина, которая давно ненавидела его. Приставленные к тому люди, употребив скрытные козни, как змею, до того времени неподвижную и от стужи оледенелую 119, возбудили эту женщину обещаниями и раздражили ее против Варга. Он бежал, был пойман и получил наказание, какого заслуживают неблагодарные. Падением своим он доказал, что был безумцем, что евнух был человеком хитрым и что перед Богом неблагодарность есть величайшее преступление 120.

Отрывок 72

Лишив жизни такого отличного человека, евнух — мужа, раб — консула, дворцовый служитель — воина, проведшего жизнь в стане, он непомерно гордился победой. Несчастный Авундантий, который также был консулом... 121

Отрывок 73

То, что об этом писано, невероятно. Если {154} какой-нибудь автор способен так писать, я ему удивляюсь и считаю его героем терпимости. Писатели, которые, рассказывая с точностью о временах и о людях, желали быть вне опасности, должны были по необходимости составить свое сочинение с пристрастием к одним, с ненавистью — к другим. Пишущий эту историю не шел этой дорогой; цель его — утвердить все на истине. Я слыхал в эти времена, что такой-то и такой-то пишут историю. Я не скажу ничего предосудительного против них, но знаю несомненно, что это люди надменные и дерзкие, тем более уклоняющиеся от истины, чем более в них невежества. Я и их не осуждаю; я виню только необузданность и непостоянство человеческого суждения. Есть люди, которые приходят в восторг, в какое-то обаяние, если писатель упомянет знатное и многим известное имя или, отрыв какую-нибудь тайну из царского двора, вынесет ее в народ. Они шумят и полагают, будто бы все то, что писатель говорит, есть истина; что он все знает. К ним пристает многочисленная толпа, которой нипочем засвидетельствовать, что это в самом деле так было. Люди такого рода в этом только и ставят все достоинство сочинения, как будто то, что они сами хвалят,— по слабости или простоте,— дело высокое и чрезвычайное. Несмотря на неправдоподобность рассказа и на то, что в нем много диковинного и баснословного, однако же, он считается достовернее движения солнечного. Само солнце, по словам их, свидетельст-{155}вует их показания. Может быть, скажут: есть вещи гораздо более обманчивые и еще менее достоверные. В нашем сочинении все будет изложено с большой любовью к истине, по пословице «Любезен Бог, любезна истина» 122. Не знаю, однако же, что будет со мной, когда я так пишу. Заботиться об истине дело великое; кто последует писанному мною и убедится им, тот преклонится перед точностью и истиной.

Отрывок 74

Во времена Эвтропия-евнуха нельзя было с точностью писать о делах Запада: по причине великого расстояния и долгого плавания известия получались поздно, искаженные временем и как будто пораженные хронической болезнью. Люди, скитавшиеся по западным странам и бывшие там в походах, если то были люди, которые могли что-нибудь знать о делах общественных, писали о них в письмах или пристрастно, или с ненавистью, как каждому было угодно и приятно. Если кто-нибудь из них собирал трех-четырех человек свидетелей, то они говорили один противное другому; происходил сильный спор, доходило до драки, начинавшейся словами, исполненными досады, в таком роде: «Да как ты мог это узнать? Где видел тебя {156} Стелихон? Разве ты видел евнуха Евтропия?» Трудно было унимать такие схватки; купцы лгали не больше того, сколько было нужно для их интересов... 123

Отрывок 75

1. Я обращаюсь к описанию азийских бедствий. Прошедшие века не произвели ничего подобного; ни одного движения, ни одного переворота, подобного этим, не являлось в человеческой жизни 124. Однако же это в самом деле так было, и истины умалчивать не должно; а кто не пишет того, что в самом деле случилось, потому только, что оно невероятно, тот не прав. Мне кажется, это то же, что пить что-нибудь жгучее и горькое для своего здоровья, и как лекарство, с неудовольствием усваиваемое телом, имеет целью исцеление, здоровье, так и описание невероятных происшествий не должно считать неприятной погрешностью истории. Истина делает его сладостным и полезным для людей, исследующих дела обстоятельно. {157}

Он спасся благополучно, несмотря на то что был дурным человеком. Он страдал селезенкой, но частой верховой ездой смягчил ее твердость и стал здоров. Он уехал, воюя или намереваясь воевать с телом своим, а придворным объявил войну более непримиримую.

Смежная Лидия должна была занимать второе место по своим страданиям 125.

4. На это возлагал он надежду своего спасения: для остающихся в живых и пребывающих в неизвестности надежда есть утешение.

5. Некоторые не столько потому, что были не в полном уме или развращены душой, сколько по чрезмерности бедствий сравнивали времена Эвтропия с временами Юлиана. Как врачи говорят, что для людей, любящих жизнь, лучше страдать селезенкой, нежели печенью, и теми частями, которые выше печени и оканчиваются сердцем посредством легких, так было и в то время: когда следовало избрать из двух зол одно, предпочитали неистового евнуха последующим бедствиям.

Гайна был так мужествен, что вел усиленную войну с евнухом; но, уничтожив своего {158} врага, погиб от того самого, что было причиной его успеха. Он сделался слабее и беспечнее, как будто захватил державу Римскую и наступил на нее ногой. Он отправил посольство к Аргиволу (Трибигильду), извещая его, что желание их исполняется.

Гайна и Аргивол (Трибигильд)... один шел вперед... другой следовал за ним 126. Один не оплакивал другого... Он лежал убитый; некому было и схоронить его.

Отрывок 76

Лев евнухом Эвтропием был назначен полководцем против варваров. Он был человек легкомысленный и по склонности к пьянству легко обманываемый. Храбрость свою показывал он в том, чтобы иметь наложниц больше, чем сколько имели воины, и чтобы пить более других людей 127.

Он недаром носил имя Льва: этот зверь тоже так делает 128. {159}

Он восставал против прочих 129 дел; поднимал выю против так называемого Льва, чтобы его убить.

Отрывок 77

Сувармахий, начальник телохранителей, более всякого другого верен был Эвтропию. Он пил больше вина, нежели мог вместить в себя. Желудок его от привычки и частого упражнения мог все переварить. Выпьет ли или не выпьет, он был всегда пьян, но скрывал свое пьянство; хоть и ходил шатаясь, но по молодости усиливался не упасть, и не падал 130. Он был царского рода, настоящий колх из рода тех, которые живут за Фасием и Фермодонтом. Он был превосходный стрелок, но стрела неги его одолевала.

Отрывок 78

Префектом в Риме был персиянин. Он обращал в смех и поругание самое благоденствие римлян. Натаскав на середину цирка множество дощечек, он хотел изобразить на них {160} современные события, но он представлял их в смешном виде и такими изображениями тайно осмеивал самые события. Эти изображения нигде не представляли мужества царя и силы воинов или войны явной и законной. Какая-то рука выдавалась из облаков, и на ней была надпись: «Рука Божия, изгоняющая варваров». Стыдно писать об этом, но необходимо. В другом месте было написано: «Варвары бегут от Бога». Другие надписи были еще нелепее; о них писал я выше...

(Далее в следующих строках недостает несколько слов).

Отрывок 79

Тогда великий элланодик 131 Гайна давал в награду победителю гибель римлян.

Гайна вышел из города (Константинополя?), оставив его как кладбище или как пышную гробницу, ибо жители еще не были похоронены. {161}

Отрывок 80

Фравиф был полководцем востока. При всей своей доблести, совершенно здравый душой, он был болен телом. Тело его уже разлагалось и, так сказать, расклеивалось, а он склеивал и связывал его части в одно стройное целое, дабы оно могло служить добру. Он легко истребил разбойников, так что почти и самое имя разбоя исчезло из памяти людей. Он был эллин по религии 132.

Отрывок 81

Он построил тридцативесельные суда наподобие ливернских 133.

Отрывок 82

Фравиф, полководец римский, победив Гайну при Херсонисе 134, не преследовал его. Он пола-{162}гал, что не должно преследовать неприятеля свыше меры. Он хотел выигрывать сражения наверняка, как лакеденянин. Думая только о том, чтобы действовать безопасно, он показал другим, что значит искусно предводительствовать войском. Многие люди, тупые и бессмысленные, мучимые завистью, желая показать свои познания в стратегии, нахмурив брови, много пустословили и осмеивали его дела. По трусости своей пораженные необычайностью дела, они внезапно стали говорить о них единогласно и уверяли, что Фравиф умеет побеждать, но не умеет пользоваться победой. Фравиф оставил Херсонис. Неприятели его распускали, что он, как варвар и язычник, щадил варвара и язычника и дал ему способ спасти себя. Фравиф, несмотря на эти слухи, торжественно прибыл в Константинополь. Пораженные необычайностью его счастия принимали его скорее за Бога, нежели за человека. До того они не знали, что значит побеждать и иметь руки! Он представился царю смело... царь сказал ему, чтобы он просил себе награды, какой пожелает. Фравиф просил, чтобы ему было позволено поклоняться Богу по отеческому обычаю 135. Царь по отличному великодушию возвел его в консульское звание, которое Фравифом и было принято. {163}

Фамей, прозванный Мильконом (Имильконом), нанес много бедствий римлянам, однако он не мог ничего произвести в то время, когда ими предводительствовал Сципион. Когда его спрашивали о причине этого, он сказал: «Овцы те же, только пастух бодрее; у него больше глаз, чем у Аргуса» 136.

Отрывок 83

Этот человек назывался Иераком (Ястребом) — это его собственное имя. Автор видел его, говорил с ним и коснулся души его словами. Коротко сказать, Иерак был александриец, по жадности в еде походил на ворона. Сверх того, был склонен к роскоши; по сладострастию настоящий петух. Он был человек невоздержаннейший, каким только может быть александриец, и даже невоздержаннее александрийца. Однако сочинитель заставил его стыдиться своего бесстыдства и дерзости — и удалился. Присутствующие, к удивлению своему, увидели, что человек из Александрии обуздал свой язык, удержался от пустословия и что на лице его показалась краска стыда. {164}

Отрывок 84

При царе Аркадии жил Арвазакий-исавриец, которого за грабежи все называли Арпазакием (Хищником), уроженец Армении. Он был охвачен разом тремя страстями, будто неразрывными цепями Ифеста: любострастьем, пьянством и корыстолюбием. Эти пороки, которые казались ему добродетелями, довел он до такой крайности, что, не видавши, никто бы и не поверил, чтобы он так в них отличался. Он жил со столькими певицами, что ни сам не мог их счесть, ни кто-нибудь из его служителей. (Далее у историка идет речь о беспорядочном поведении Арвазакия 137).

Отрывок 85

Обратившись к Иоанну, он сказал: «Ты виновник всего зла. Ты рознишь царей; ты своими кознями подрываешь и колеблешь это высокое и божественное дело, чтобы разрушить, погубить его. Какое было бы счастье для общества, какая была бы то твердыня несокрушимая, когда бы цари, быв в двух телах, составляли как бы одно царствование». При этих словах присутствующие в страхе тихо качали головой. {165} Им казались эти слова весьма дельными, но они страшились Иоанна, смотрели только на свои личные выгоды и не радели об общем благе; порок оказывал уважение и к порочным, как сказано; они сделали своим начальником Иоанна, хитреца и содержателя соколов (или питомца Иерака 138), и лишили жизни Фравифа.

Отрывок 86

Памфилия, опустошаемая исаврийской войной, считала исаврийские бедствия золотом. Как во время грозы стрела ужаснее молнии, потому что вторая только пугает, а первая убивает; так почтенный александриец Иерак, обыскивая и грабя все после смерти Фравифа, заставил считать милым цветком, приятной и цветущей весной этих исавров, которые были так страшны и для слуха, и для глаз Он забрал себе все под мышки и собрался было живо убежать, но ликиец Эренниан, бывший викарием, не прозевал его 139: превратясь в орла, он схватил ястреба (Иерака) и насилу выпустил, заставив его заплатить себе четыре тысячи золотых. {166}

Отрывок 87

При царице Пульхерии выставлялись на публичную продажу народы для желающих купить управление ими. Большие и малые продавались явно у публичных банкиров, как всякий другой товар на рынке. Кто хотел грабить Эллиспонт, покупал Эллиспонт. Этот покупал Македонию, другой — Кирину, смотря по тому, как кто был расположен обижать других или мстить личным врагам. Всякому можно было покупать управление и одним народом, и многими народами во вред подвластным. В этом состояла власть викария и проконсула. Нечего было бояться несчастных, вымерших вместе с законами указов, по которым должно подвергать наказанию продавцов правосудия. Законы были не то что слабее и тоньше паутины, как говаривал скиф Анахарсис,— они рассеивались и разносились легче праха. Получивший в управление один народ или несколько народов имел при себе двух или трех воинов, которые входили к нему в боковую дверь. Не желая скрываться (?), он делал обнародование через молчаливых глашатаев,— если какое-нибудь обнародование может быть сделано в молчании 140,— приказывал, как говорит Омир, «звать {167} на собрание каждого мужа по имени — не кричать — и сам между первыми действовал» 141. Через этих безгласных глашатаев начальник говорил каждому на ухо, что он купил подчиненных за столько-то, что было необходимо нужно заплатить эту сумму или терпеть неприятности, что имение могло быть описано, жизнь отнята. Люди зажиточные и подлежащие повинностям со вздохом вносили деньги; недостаточных публично били бичами. Был и другой предлог. Появился род людей, по бедности и по отчаянности своей пренебрегавший все опасности и самую смерть. Эти люди, не терпя таких обид, бросались к эпарху двора с жалобами на грабительство. Эпарх, притворно придавая делу важный вид, потому что и сам был некогда в том же положении, хватал обвиняемого, а обвиняющих хвалил за их смелость. Дело было разбираемо судом. Эпарх двора объявлял просителям через вернейшего евнуха: «Ступайте, приятели, и считайте за счастье, что уходите с головами: подчиненным не позволено подавать доносов» 142. Итак, они уходили, щупая у себя {168} головы и радуясь, что они еще на месте. Одерживавший такую Кадмийскую победу 143 был гораздо несчастнее. Он купил должность всем своим достатком, а для защищения себя от козней и доносов прибавлял еще доходы, получаемые по должности. Все дома пустели от такой уловки. Легко можно было видеть, как достаток начальников описывался в казну. «Деньги человека, получившего начальство, принадлежат казне» 144. Кто не знает, какой комик это сказал, тот не достоин читать эту историю. Эренниан, поймав Иерака, который много награбил, заставил его много заплатить. Он показал этим, что Иерак получил достойное наказание за убиение Фравифа. Так называемый Иерак (Ястреб), захваченный, как орлом, тем, кто больше его заплатил, походил на Исиодова соловья, который не мог бороться с сильнейшим. Да и сам орел ничем не отличался от соловья, разве тем, что он, как в басне, превратился в грача, лишенный своих перьев, как будто они были чужие 145.

При царице 146 не было в Константинополе человека, который не слыхал бы следующего: «А {169} ты, знаменитейший из людей, как не имеешь в своем управлении никаких городов и народов?» Это слово было сильнее сказочного яда змей, называемых дипсадами 147.

Отрывок 88

Стелихон не убил тех людей, но заставил их жить в посрамлении. Отняв у них все, он напустил на них нищету, сильнейшего из зверей, как говорится (или — как говорит Менандр 148)...

Отрывок 89

Поругание женщин и беззаконные поступки с отроками благородного происхождения не считались и посрамлением.

Отрывок 90

Они желали знать, не корыстолюбив ли он {170} и не раб ли кошелька; получив нужные сведения, они сообразно с ними вели войну.

Отрывок 91

Зло, таким образом, усиливалось и возрастало.

Отрывок 92

Римляне, чтобы не признать себя ниже, старались показать неприятелю, что трудно ему будет справиться и с множеством воинов, и с твердым положением города, со стрелами, машинами, шириной рек.

Оставаясь тут, они тайно распространяли войну.

Отрывок 93

Варвары плавали вокруг римлян на расстоянии выстрела, пуская в них множество стрел. Скала оторвалась на расстоянии выстрела.

Наведенный через реку мост (или: переправа через реку).

Отрывок 94

Отрывок 95

Он послал женщину равных с ним лет (или: одинаких с ним нравов 149), одетую в белое платье, с повязками, как будто бы она была жрица так называемой сирийской богини.

Отрывок 96

Отрывок 97

Там же, Παρακινονντα. Он нарушил свои обязанности.

Отрывок 98

Он исцелял и другие болезни нестройной лирой.

Отрывок 99

Они очутились в неизвестной и необозримой стране, истомленные убийством и грабежом.

Отрывок 100

Великолепие, попав на войну, не любит опасностей. {172}

Отрывок 101

Всю жизнь свою он направлял по догадкам, выводимым из ясных знамений и примет.

Отрывок 102

Отрывок 103

В это время мужественная женщина отважилась на дело столь решительное и смелое, что оно покажется невероятным, если его рассказать.

Отрывок 104

Думая, что это была игра со стороны неприятеля, они так досадовали, что вынуждены были кричать против тех, на кого нападали.

Отрывок 105

Он воспламенял дух воинов и заставлял их упражнениями приобретать бодрость и презирать опасности. {173}

Он собрал военные силы и торопил переправу; он имел твердую душу, а телом был бессилен.

2) отрывки, разными учеными приписанные Эвнапию

Отрывок 107

Эвтокий приехал из Фракии. Он не был ни честного поведения, ни хорошего рода, да и воин самый обыкновенный. Он украл много общественных денег своего легиона и уехал в Палестину. Причисленный к сенату, он хотел записаться в городе Элевферополе 150 за большую сумму денег. Он имел поползновение переменить свое состояние на благороднейшее, а между тем ему бы следовало прежде переменить душевные свойства и облагородить их. Элевферопольцы, приведенные в подозрение множеством предлагаемых денег, не приняли его. Он удалился в Аскалон. Тогдашний начальник Кратер принял его благосклонно вместе с деньгами и наделил гражданской свободой. Впоследствии фракияне, узнав, где он находится, требовали его у Кратера вместе с деньгами. {174} Кратер не выдавал его. Воины подали на него в суд; Кратер защищал его и одержал верх над фракиянами. Об этом было и следующее прорицание...

И в других, не менее важных случаях он гордо поднимал голову, но поступки его были еще тяжелее и походили на грозу.

Скромность и кротость соединял он с деятельностью и мужеством. Он был смирен и даже недеятелен, но, вступив в дела по необходимости, он не уступал никому из тех, которые всегда ими занимались.

2 Известия Фотиевы приведены ниже в русском переводе, см. с. 72.

3 Eunapii Sardiani. Vitas sophistarum et fragmenta historiarum recensuit notisque illustravit I. Fr. Boissonade. Accedit annotatio Dan. Wyttenbachii. Amstelodami. 1822. V. 2.

4 См. отрывок из Фотиева (код. 77) на с. 72.

5 См. у нас отрывки 17 и 46 Эвнапия и прим. 38.

6 Eunapii Vitae Sophistarum. Ed. Bois., а именно vita Chrysanthii. p. 107, 111; vita Maximi, р. Т. I. 56.

7 Там же, vita Proaeres, р. 74, 92; vita Maximi, p. 58 и ниже отрывок 9 у нас.

11 Обычай этот описан Олимпиодором (отрывок 28).

17 Например, у нас отрывки 1, 23, 54, 74, 75 (в двух местах), 87.

19 Photii Bibliotheca, cod. 219. См. у нас с. 74.

21 Там же, Chrys. 107—120, Proaer. 73—93.

22 См. известия Гарлеса и Газе. Vit. Soph. Bois. I. P. XXXIV, прим. 3.

23 См. ниже свидетельство Фотиево.

26 См. ниже свидетельство Фотия.

30 Что здесь разумеется под Выписками, объяснено в предисловии.

31 Script. vet. nova collect. Т. II. Р. XXVIII, XIX.

36 Scrip. vet. по. col. II. 217; у нас отр. 1, 8, 9, 11, 12, 13, 16, 20, 24, 25, 26, 28, 30, 32, 34, 36, 39, 42, 46, 47, 48, 49, 51, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 63, 71, 72, 73, 74, 75, 78, 82, 83, 85, 86, 87, 88. Отрывок о гуннах № 42.

38 То есть сочинения О простых медицинских средствах. См. выше.

1 Царствование императора Клавдия совпадает с 262 Олимпиадой, а это число, помноженное на четыре, немногим превышает тысячу (Маи).

2 ‛Ώσπερ γωνιν, ι μ πολλν λίαν τν ποδοίη λόγον τοΐς ντυγχάνσιν. Латинский перевод, относя μ к ποδοίη, дает иной смысл: quasi laboriose aestuans, nisi permultorum annorum lectoribus suis rationem reddiderit. Что вернее?

3 Сочинение Дексиппа, как показано в нашем предисловии к его трудам, называется хронологической историей, или летописью,— χρονικ στορία.

4 Учитель игры на свирели, виотиец, только что выучивший детей играть как следует, внезапно стал играть дурно, приговаривая: «Так играть не следует». Отсюда и поговорка (Маи).

5 Вот слова, приписанные Пифии: «Ты приходишь, Ликург, к моему пышному храму, друг Зевсу и всем, населяющим чертоги Олимпа. Недоумеваю, как наречь тебя, богом или человеком? Но скорее, Ликург, назову тебя богом. Ты приходишь за благоустройством — вот я дам такое, какому не бывать в другом земном городе». Диод. Сицил. Начало кн. VII.

6 Однако же Фукидид рассказывает пелопоннесскую войну не только год за год, но и с определением времен года или же еще точнее: «80 дней после весеннего разлива реки, когда созрела пшеница», точно как наши крестьяне в своих рассказах (Фукид. Кн. II, гл. 19).

7 Срав. Zosimus (I, 57, 5), который вставил это известие в рассказ о походе Аврелиана на пальмирцев (Мюл.) Кюстер выписывает из Фотия об этой птице следующее народное поверье: «Она так вредна для саранчи, что, даже попадая в тень ее, саранча погибает». Photii Bibl. God. 223 (Boisson. I, 490). Из Зосима (I, 57, 6) заключаю, что селевкида получила название оттого, что водилась близ города Селевкии.

8 Zosimus. I, 54, 7 и 70, 1. Описывая осаду Кримны, Зосим, кажется, имел в виду это место Эвнапия, когда говорит: «С Лидием (осажденным в Кримне) был человек, мастер устраивать машины и из них искусно (или метко — то же слово, что и у Эвнапия — εστόχως΄) пускать стрелы: всякий раз, как Лидий прикажет ему в кого-нибудь из неприятелей пустить стрелу, он не давал промаху» (Zos. I, 70. 1. Буас. I, 489).

10 Рейтемейер приписывает эти слова Суиды Эвнапию на основании следующих сходных известий Зосима (Zosim. ed. Reitemeyer II, 34, 2): «На всех краях своих государство попечением Диоклетиана укреплено было вышеозначенным (в потерянной ныне части I кн.) способом — городами, крепостями и башнями». Валезий же полагает, что Суидово известие заимствовано из самого Зосима (Valesius ad Amm. Marc. XXIII, 5, 2. Р. 256) (Мюллер).

11 Zosim. III, 30, 4: «В это время учреждены иовиане и еркулиане. Это названия легионов, учрежденных Диоклетианом и Максимианом и носящих прозвища этих государей: один из сих государей прозывался Зевсом (Iovis), а другой — Ираклом (Hercules)». Он же. II. 42, 3: «Иовиане и еркулиане — это прозвища легионов».

12 Касательно сочинения Эвнапия о Константине находим у Суиды следующее: «Константин Великий, государь. О нем Эвнапий пишет всякий вздор, который я и выпустил из уважения к этому мужу, т. е. к Константину» (в слове Κωνσταντΐνος μέγας. Буас. I, 218). Нет сомнения, что сочинение, в котором Эвнапий говорит о Константине и о котором упоминает Суида, есть та самая история, которой отрывки предлагаем мы читателю — это подтверждается словами Фотия; см. вышеприведенный отрывок его.

13 Авлавий был преторианским префектом. По зависти к Сопатру, философу, любимому Константином и сильному при нем, Авлавий кознями своими против Сопатра подвел его под смертный приговор; Сопатр был казнен (Eunap. Vitae Soph. Bois. I. P. 25; Zosim. II, 40).

14 Τ θέρος π τ καλάμ φαίνεται. Эта же поговорка говорилась иначе: π τς καλάμης τν στάχυν.

15 Об отношениях Константия к Юлиану трудно получить ясное понятие, потому что главные показания носят на себе влияние только одной стороны — Юлиановой. Так, Эвнапий же в другом месте (Vit. Maxi. Bois. I, 53) говорит, что Константий нарочно услал Юлиана в Галлию, чтобы тот нашел там смерть, что вышло напротив того: Юлиан вел войну мужественно и утвердил силы свои к достижению верховной власти. Аммиан Марц. (XVI. 137, edit. Vales. Lindenbrog.) о том же: «Повсюду носились слухи, что Ю. избран был (в кесари) не для устранения бедствий Галлии, но для того, чтобы ему погибнуть среди тяжких войн». Итак, у Аммиаиа уж не положительное известие, а одни только слухи. Зосим (III, 1) уверяет, что Константий послал Юлиана за Альпы вследствие убеждений жены своей Евсевии. «Он молод,— говорила Евсевия,— нравом прост, всю жизнь провел в учении, в делах совершенно неопытен. Для нас лучше не надо. Если поведет дела хорошо — успех их приписан будет царю; если сделает ошибку — погибнет; а Константин никого уже не будет иметь на будущее время такого, кто бы по царскому происхождению был призван к верховной власти». Подобные замыслы против Алексия Комнина приписывает Никифору Вотаниату Вриенний (в XI в.). См.: Византийские историки, переведенные с греческого при С.‑Петербургской духовной академии. Исторические записки Вриенния, переведенные под редакцией проф. В. Н. Карпова. Спб., 1858 г. Ст. 5.

16 Юлиан говорит, что послан был в Галлию «не столько для командования тамошними войсками, сколько для повиновения тамошним воеводам» (Epist. ad Athenienses). Зосим (III, 2, 4): «(Константий) нарек (Юлиана) кесарем, женил на сестре своей Елене и отправил к народам заальпийским (в 355 г.). По природе недоверчивый, не надеясь на то, что Ю. останется ему верным и расположенным к нему, он отправил вместе с ним Маркелла и Салустия, поручив тамошнее правление им, а не кесарю». Что Константий недаром опасался в Ю. соперника — это доказали последствия, см. прим. 34.

17 Доктор медицины Дарамбер, один из издателей знаменитой Collection des médecins grecs et latins, Paris (c 1851 года), называет Оривасия замечательнейшим писателем о медицине после Галена. По поручению Юлиана он написал в 72 книгах, под заглавием ατρικα συναγωγα, род врачебной энциклопедии, обнимавшей в систематическом порядке все тогдашние медицинские сведения. Главное достоинство этой энциклопедии состоит в том, что в ней находим выписки, сделанные автором из Галена и других знаменитейших докторов или хирургов. Больше половины этой книги до нас не дошло. Первые 15 книг изданы впервые в Москве Маттеем, 1808. Отдельные книги были издаваемы и прежде, и посте этого разными учеными. Дарамбер и Буссемакер начали упомянутую выше коллекцию с Оривасия и издавали его по текстам, большей частью дотоле не изданным, переводя на французский язык (Collection etc. I, p. XXXIII—XXXVII). Записки Оривасия о Ю. не дошли до нас (об отношениях Оривасия к Эвнапию см. предисловие к Эвнапию).

18 ‛Ώσπερ στράκ μεταπεσόντος — «как будто перевернулся черепок» — поговорка, употребленная уже Платоном (Eunap. Bois. I, 80 и 364), в форме «перевернулось колесо» употребляется о быстрых переворотах судьбы.

19 В этой войне всех славнее битва при Аргенторате (Страсбурге, в 357 г.), в которой погибло от 6 до 8 тысяч германцев: 6 тысяч — по Аммиану Марцелину, 8 тысяч — по Ливанию (Oratio XIII ad Julianum); ибо нет сомнения, что сведение о 60 тысячах, находимое у Зосима, либо преувеличено, либо произошло по описке — ξ μυριάδες вместо ξ χιλιάδεσ, как замечено еще Валезием (Zosim. ed. Sylb. III, 3).

О Юлиановом сочинении, в котором заключалось описание этой войны, упоминает и также расхваливает его Ливаний ed. Reisk. or. XIII, ad Julianum (Маи).

Заметим, что Эвнапий в описании этой войны и не хочет поверять того, что пишет о себе Юлиан; а в прочем следует Оривасию, которому Ю. отчасти обязан вступлением своим на престол. Итак, исследователю этой эпохи необходимо иметь это в виду.

20 Зосим (III, 6): «Ю. напал на куадов (следовало бы — хамавов), он повелел войску сильно воевать с ними, а из салиев никого не убивать и не препятствовать ни для кого из них переходу в пределы римские, так как они нападали на Римскую державу не как враги, а по необходимости, гонимые куадами». Вследствие чего салии добровольно отдались империи.

21 По сличении этого места с Зосимом (III, 7) и с Амм. Марц. (XVII, 10; XXVII, 1) ученые нашли, что и тут говорится о Хариэттоне, галле, который, собрав шайку разбойников, смирял куадов. Отсюда может быть и упоминание о Керкионе, известном разбойнике в Аттике, подозревает Маи.

22 Об этом Юлиан пишет к афинянам (Epist. ad Athenienses, р. 280): «Я покорил хамавов, захватив у них много крупного скота и женщин с детьми; нападением моим я навел на них такой ужас, что они тотчас же дали мне заложников и безопасный пропуск доставляемому хлебу». Вкратце у Зосима (III, 7) с той разницей, что он хамавов ошибкой называет куадами (Eun. Vit. Bois. I, 457), и у Петра Патриция (см. нашего перевода отрывок 17), которого текст Буассонад исправляет по этому месту Эвнапия (Eun. Vit. Bois. I, 459). Юлиан еще и прежде доставил в прирейнские земли хлеб из Британии на восьмистах судах, вследствие чего жители этих земель не только имели содержание, но и зерна для посева (Zosim. III, 5); облегчена же была доставка хлеба из Британии окончательно покорением хамавов, как заметил Валезий (там же, ed. Sylburgii).

24 Конечно, один из владетелей хамавских (Маи).

25 Неметы, как полагают, жили близ нынешнего Шпейера, на Рейне (Bois. I, 467; Bocking Notitia II, 589).

27 На Рейне, к востоку от Базеля, близ того места, где Рейн поворачивает круто на север.

28 У Зосима Вадомарием ошибкой назван Хнодомарий, по замечанию Петавия (Zos. III, 4. ed. Sylb.). Дело, кажется, было в 359 г. (Мюллер).

29 Этих придворных Ю. называет скотами в Epist. 23 (Маи 258).

30 Галльские и германские победы Юлиана (Маи 258).

33 Арриан в парфской истории, см. у Фотия код. 58.

34 При отложении Ю. от Константия главными сообщниками его были врач его Оривасий и Эвимер (Eun. Vita Мах. Bois. I, 54). Зонара говорит (XIII, 10), что Ю. для исполнения своего замысла склонил на свою сторону несколько трибунов. Быть может, их было семеро, как намекает на то Эвнапий (Маи 258).

35 Может быть, вместо κατ Ναρδινν было прежде написано κατ Ναρισκν, хотя лучше подходит к смыслу догадка Беккера (в изд. бонн. ст. 66): κατ τν ’Αλαμανν — против аламанов (Мюллер).

36 Это письмо до нас не дошло (Маи 259).

37 «Когда Ю. был в Сирмии, изо всей почти Эллады присланы были к нему посланники» (Zosim. III, 11).— Кирилл Иерусалимский в письме к Константию упоминает об обычае того времени подносить императорам золотые венцы, украшенные самоцветными камнями (Cyril. Hierosol. epis. ad Constant. Р. 247. Буас. ad Eun. I, 467).

38 Фабриций заметил весьма основательно, что этот Эвнапий был старше нашего историка и что это тот же самый, о котором упоминает Суида в слове Μνοώνιοί, (Fabricii Bibl. Gr. Harles. VII, p. 538). Мнение Фабриция принято было Чапманом, Гарлесом, Буассонадом, Маи, Нибуром, К. Мюллером (см. там же и Буасс. Vit. Soph. I, XXXVII, 497). В самом деле, упоминаемый здесь Эвнапий был посланником лидийским у Юлиана, тогда как наш историк о себе говорит, что, когда царствовал Юлиан, он был еще ребенком (см. у нас отрыв. 9). Отрывок же 46 (у нас), находимый у Суиды под словом Μσώνιος, лучшие издатели Суиды приписывают писателю Эвнапию; тут говорится о Эвнапии, фригийце, риторе, собиравшем вместе с Мусонием подати в М. Азии в царствование Иовиана — известно, что Иовиан был преемником Юлиана; очевидно, что Эвнапий-фригиец одно и то же лицо, что и Эвнапий-посланник; опять-таки не наш автор.

39 О правдивости приговоров Ю. как по делам тяжебным, так и по уголовным, которыми занимался он в бытность свою в Антиохии, говорит Амм. Марц. подробно XXII, 10, 1 (Мюллер).

40 Кюстер заметил, что тут Суида ошибкой относит к Салустию то, что должно относиться к Ю. О Салустии и Марцелле см. прим. 16. Сын Марцелла казнен за посягательство на верховную власть (Амм. Марц. XXII, 11) (Мюллер).

41 Палимпсест в этом месте и Суида — ‛Ηράκλειτος; палимп. ниже в отрывке 32 о Прокопии и Ю. в речи против этого киника (ed. Petav.) — ‛Υράκλειος (Маи).

42 Известно, что Ю. письменно возражал на речи ученых и даже на насмешки, на его счет сказанные. Упомянутые в тексте 2 речи против киников, Мисопогон, написанный в ответ на насмешки антиохийцев, существуют. Веспасиан отвечал даже на анонимные письма, в которых его бранили (νώνυμα γράμματα, litterae famosae, памфлеты), как утверждает Дион (Dion. Excer. in Scrip. Vet. Mai. II, 219).

43 Максим, ученик Эдесия, был учителем Юлиана, который, сделавшись императором, вывел его из бедности и взял с собой в персидский поход (Eun. Vit. Мах. Bois. I. 47, 57). Аммиан Марц. (XXV, 3, 23) говорит, что Ю., умирая от раны, разговаривал с Максимом и Приском о высоте души (Мюллер).

44 Zosim. (III, 28, 6): «Персы, собравшись в массу, врасплох напали на римский арьергард» (у Эвнапия πισθοφύλακες, у Зос. οραγοί).

45 Жители города Пирисаборы, персы, описаны у Аммиана Марц. (XXIV, 2, 9) так: «Защитники, покрытые щитами, обтянутыми твердой ивой» (Bois. 1, 491).

46 Ктисифонт — на правом берегу Тигра, построенный парфами, насупротив более древней Селевкии; по падении Ктисифонта недалеко оттуда возник Багдад, столица халифата.

47 Выражение, заимствованное из «Илиады».

48 По замечанию Маи (261), тут речь идет о том военном совете, который держали римляне, когда после напрасных усилий взять Ктисифонт им должно было выйти из Персии, для того чтобы не быть отовсюду окруженными неприятелем (Амм. Мар. XXIV, 7, 8).

Что были в этом сочинении Эвнапия подробности о смерти Юлиана, видно из следующих слов, сказанных им в жизни Максима (Eun. Bois. I, 58): «От тех великих и блистательных надежд дела быстро рухнули в неизвестность и нестройность, как говорится в подробной истории о Юлиане». Подробная история о Ю. и есть та, которую мы здесь переводим, но так как этот отрывок ее дошел до нас в том отделе Константиновского сборника, который предназначен был мыслям (мнениям, изречениям περ γνωμν), то многое, конечно, было выпущено.

Также выпущен и весь рассказ о походе из Галлии в Персию, но мы знаем об этом из Зосима (III, 10—29), который часто делает из Эвнапия краткие извлечения (ср. Май (261), Мюл.).

49 Тут, в тексте περ γνωμν, следует нападение неизвестного христианина неизвестной эпохи на эти преувеличения Эвнапия, под заглавием στηλίτευτικς κατ ’Ιλιανοΰ — нападение на Юлиана. Мы передадим его в переводе здесь, в примечании: «Ты можешь так пустословить, безрассудный? Ты сам не знаешь, что говоришь. Кто из преданных эллинским мнениям (язычеству) введен в божественные таинства? Кто из них освободился от здешней жизни и сделался собеседником бесплотных? И какие это бесплотные? Не Ганимид ли, не Зевс ли, любитель Ганимида Троянского, из-за которого отвержена Ира, и сестра, и супруга? — Ты крадешь у христиан их таинства и мнение о поколениях бесплотных*. Твои блаженные боги, по твоим понятиям, живут в этой тленной жизни беспорядочнее самых невоздержных людей. Ива (Геба) разливает им нектар, и они, упиваясь, говорят неблагопристойности, взирая на город Троянский (Илиад. IV) Которому из эллинских философов подражал Юлиан, когда он так полюбил царствовать? Не Антисфену ли? не Диогену ли? Но нам известно, что эти философы так любили бездействие**, что они избрали жизнь собачью и хвастали, называя себя этой кличкой ***. Итак, он избрал царскую власть не для того, чтобы исправить жизнь человеческую,— да он ничего и не исправил,— но по необузданному славолюбию он оказался неблагодарным к благодетелю (Константию), и, предаваясь пагубному поклонению водящих его демонов (богам языческим), он не узнал, что получит от них и конец, достойный их лжи и его неистовства».

* Известно, что и современник Юлиана Порфирий признавал существование ангелов, как показано Маи; это находится в письме Порфирия к Марцеллу, которое впервые издано Маи, см. гл. XXI.

** В Кодексе λλ τούτς μν σμεν οτως πραγμοσύνης μέλον. Маи, переменив μέλον на μλον, переводит: «atqui hos scimus tantopere anunalia otii fuisse», сближая этот оборот с Иеронимовым philosophus gloriae animal. Нибур гораздо основательнее, оставляя μέλον, изменяет τούτς в τούτοις, и выходит: «atqui hos scimus tanti otium fecisse».

*** Известно, что Антисфенова и Диогенова философия называлась кинической — собачьей, κυνικ φιλοσοφία, от слова κύων — «собака».

51 «В письме XIII Ю. отдает себя преимущественному хранению солнца, а в письме к афинянам он забавно утверждает, что ангелами-хранителями имеет солнце и луну» (Маи 264). Значит, в предложении «διον νακαλεΐ τν λιον» нет необходимости после διον ставить πατέρα, как это считает нужным Маи (там же).

52 Проэресий, философ, был христианин: сам Эвнапий в жизни его (Bois. I, 92) говорит, что в царствование Юлиана он был устранен от преподавания, потому что был христианин; Иероним же в хронике под 363 г. утверждает, что «Проэресий, афинский софист, когда издан был (т. е. Юлианом) закон о том, чтобы христианам не быть учителями философии и словесности (liberalium artium), а ему одному Юлианом позволено было учить христиан, добровольно оставил училище». Ливаний — один из знаменитейших риторов того времени (см. Мюллера, который приводит еще выписки о Проэресии, Ливании, Акакии и Тускиане).

53 Селевкия на р. Тигр против Ктисифонта, где умер Ю.

54 ’Αλλ΄ πότε (πόταν) σκπτροισι τεοΐς Περσήιον αμα ’

Άχρι Σελευκείης κλονέων ξιφέεσσι δαμάσσς,

Δ τότε σ πρς ’Όλυμπον γει πυριλαμπς χημα ’

Αμφ θυελλείσι κυκώμενον ν στροφάλιγξι,

Λυσάμενον (ίψαντα), βροτέων εθέων πολύτλητον νίην.‛

Ήξεις δ΄ ιθερί φάεος πατρώιον αλν, ’

Ένθεν ποπλαγχθες μεροπήιον ς δέμας λθες.

55 Маи (266) приводит Аммиана (XXV, 4): «Юлиан, слишком преданный расспросам о знамениях, был скорее суевер, чем блюститель священных постановлений» (praesagiorum sciscitationi nimis deditum, superstitiosum magis quam sacrorum legitimum observatorem).

56 Приводим стихи в подлиннике;

Γηγενέων ποτ φΰλον νήρατο μητίετα Ζες ’

Έχθιστον μακάρεσσιν ’Ολύμπια δώματ΄ χσι.

’Ρωμαίων βασιλεύς, ’Ιλιανς θεοειδς,

Μαρνάμενος Περσν πόλιας κα τείχεα μακρ ’

Αγχεμάχων διέπερσε πυρ κρατερ τε σιδήρ,

Νωλεμέως δ δάμασσε πόλεις τε κα θνεα πολλά.

’Αλλ κα σηερίων νδρν ’Αλαμανικν οδας

‛Υσμίναις πυκιναΐσιν λν λάπαξεν ρούρας.

57 Нет сомнения, что это начало новой книги (Маи 267, Мюл.).

58 В 364 году, после Иовиана, царствовавшего всего 8 месяцев после Юлиана.

59 О венцах, подносимых императорам, см. пр. 37.

60 Это намек на то, что Прокопий был подражателем Юлиана (Нибур в Bonn. Р. 73). О Тезее — Виргилий (Aeneid. VI, 617): «Sedet, aeternumque sedebit Infelix Theseus» (Маи 267).

61 О Прокопии Zos. IV, 4; об Ираклии выше прим. 41; в стихе из «Одиссеи» I, 302, собственно, сказано: «Будь мужествен, да похвалит тебя кто-либо из поздних потомков». Мы привели по переводу Жуковского.

62 Когда Валент услыхал о восстании Прокопия в Галатии (в М. Азии), он взволновался, но, ободренный Арвитионом, выстроил войска. Zos. IV. 7 (Мюл.).

63 Во время Фиатирской битвы между Валентом и Прокопием персиянин Ормизд, вождь второго, сперва имел перевес; но вследствие предательства другого вождя Прокопиева войска императорские победили. Zos. IV. 8 (Мюл.).

64 Без сомнения, Эвнапий говорит здесь о лицах, казненных Валентом по участию в заговоре Прокопия (Zos. IV. 10) (Маи 267, Мюл.).

65 Состояние Прокопиева войска, лишившегося вождя своего, сравнивается тут с состоянием македонского войска по смерти Александра (Мюл.).

66 Сиэдры (Σύεδρα) — город в Исаврии, по известию Капитона (Fragm. hist. gr. Т. IV. Р. 134, fr. 3).

67 Как здесь, так и ниже под скифами везде должно разуметь готов. О Прокопии см. предыдущие отрывки.

68 Περιφρονητικος τν ρωμένων — собственно: «...презирали всякого, кого только увидят». Вместо ρωμένων Беккер предлагает ‛Ρωμαίων («презирали римлян»), что весьма остроумно.

69 Τν τς γνώμης περοψίαν μέχρι τοΰ κινσαι τς κόμασ πιδειξάμενοί. Но Витенбах вместо κόμας («волосы») предлагает κώμας («деревни») и переводит: «...mentis superbiam demonstrantes eo quod pagos seditione implerent».

71 Зосим (IV. 10) рассказывает о начале этой готской войны.

72 Зосим о Феодоре (IV, 13): «Был некто Феодор, причисленный к царским нотариям (у Эвн. νοταρίοις, у Зос. βασιλικοΐς πογραφεύσι, что одно и то же), человек знатного рода, хорошо воспитанный. По горячке молодости легко склоняемый на зло обольщениями льстецов, он был окружен и возбужден людьми вредного развития, которые мастера указывать на будущее из гадания, ими же устроенного. Допрошая о том, кто будет царствовать после Валента, они поставили треножник, который должен был вследствие какого-то обряда обнаружить будущее. На треножнике явились письмена: θ, ε, ο и δ. Эти письмена только что голоса не подали и указывали как нельзя яснее, что после Валента примет престол Феодор. Увлеченный этими пустяками, по непомерной страсти (к господству), якшаясь с авантюрьерами и знахарями, толкуя с ними о том, что должно сделать, он был обвинен перед царем и получил заслуженное наказание за свой замысел» (Мюл.).

73 Под безрассудной частью души неоплатоники разумели какую-то искони существующую силу, действующую порывисто, слепо, разрушительно на вещество, которое хотя тоже искони существует, но само по себе неподвижно и бездейственно. Эта безумная сила в действиях своих умеряется и устрояется вечным разумом. См. трактат Плутарха Περ τς ν Τιμα ψυχογονίας. Лучшее издание, афинское, принадлежит недавно умершему даровитому корфусскому профессору Мавроммати (см. Ж. М. Н. П. 1851 г., №7, статью «Об открытии греческого ученого Мавроммати»).

74 Эта риторическая фигура именовалась лестницей — κλίμαξ.

75 О любостяжании тут говорится по поводу казни Феодора (по Аммиану XXIX. 7). Валент в этом случае был руководим, между прочим, и любостяжанием (Маи 269).

76 Аммиан (XXIX, 2, 22; 1, 7) и Зосим (IV, 13, 14, 15) описывают казни, которым подверглись философы и литераторы, кто по вине, кто по подозрению, за то, что гадали о верховной власти (Мюл.).

77 Из этого отрывка видно, что уже во время Эвнапия существовали разные мнения о происхождении гуннов. Вопрос этот и до сих пор удовлетворительно не решен.

78 Это первое появление гуннов на западе от Азовского моря.

80 В потерянной части «Истории» (Маи 302).

81 Т τν στρωμμάτων π΄ μφότερα θυσανοειδς. По верному объяснению Валезия, эти στρώμματα суть покрывала, с обеих сторон мохнатые, tapetes utrimque villosi, которые одним словом называются μφίμαλλοι; им противополагаются τερόμαλλοι — покрывала или ковры, с одной стороны мохнатые.

82 Валезий объясняет βασιλικ παράσημα χοντες так: мальчики носили придворный мундир, insignia regia gerebant, или cultu regio vestiti, носили les couleurs du roi, как записанные в царскую свиту. Но боннское издание держится Кантокларова signa regia gerebant, а Маи и Мюллер — builas regias ferentes.

83 Сношения между империей и аравитянами встречаем уже в III в.; аравийская конница в войске империи едва ли не впервые тут упоминается к концу IV в.; о нападениях ее на готов говорит и Зосим (IV. 22) который хвалит быстроту и покорность аравийских коней.

84 Об этом Эвнапии, риторе, фригийце, см. прим. 38.

85 От древнего местечка Исавра получила название Исаврии целая область в М. Азии, которой жители в истории Восточной империи постоянно являются каким-то беспокойным, разбойническим населением. Имперские легионы с величайшим трудом могли с ними по временам справляться, не столько по особенной храбрости их, сколько по причине гористого и неприступного свойства их страны. Florus III, 6. Hist. Aug. XXX tyr. С. 25.

86 Мусоний был в софистике учеником Проэресия (см. пр. 56), а потом противником его в этой науке; почувствовав неравенство сил, он устремился на поприще политики (Eun. Vit. Proaer. Bois. I, 92, 386).

87 Из Антиохии — в Константинополь. Zos. IV. 21.

88 Это, вероятно, говорится по поводу испорченности войска (см. след. отрывок и Маи 270), а может быть, и вождей константинопольских, вместо которых Валент, за негодностью их, вызвал из Италии Севастиана, замечательного военного человека (Zos. IV, 21, 23 и Мюл.).

90 Этому месту, равно как и Зосиму (IV, 27 и далее), противоречит Виктор, который в сокращенной истории говорит, что Феодосий «законом запретил приводить на пиры певиц, что, давая обеды хорошие и приличные, но не пышные, он умеренностью в пище привел (людей) к здоровью» (Маи 273).

91 Оба известия относятся к тому упреку, который делает Феодосию Старшему и Зосим (IV, 27 и дальше) в собирании тяжких налогов, но этим известиям противоречит тот же Виктор (Маи, 274).

92 Зосим (IV, 29): «Обыватели городов, тревожимые собственной нищетой и порочностью начальников, вели жизнь жалкую и бедственную» (Мюл.).

93 Эту противоположность действий между никопольцами и прочими фракийцами можно объяснить тем, что жители такого большого города, как Никополь, имели стены и потому могли защищаться, жителям же сельским не было возможности защищаться, почему они и поджидали пособий от императора.

94 Модарий, застав готов пьяными и спящими, «приказал воинам, взяв потихоньку с собой одни мечи и щиты, оставив всякое более тяжелое вооружение и обычный синаспизм (маневр смыкания щитов), напасть на варваров». Zos. IV. 25 (Мюл.).

95 ‛Οδ φέρων γράμματα, ν χαλκ στέατι περιπεπλασμένα, καθες ν πρ, πιθείς τε κα λλς ρτς μοίως (κα ρτς μοίως ώς) μ τινα γνναι τ πόητον.

Боннское издание держится старинного перевода грека Эмилия Порты: «Ille vero ferens litteras in aeneo vasculo, farina, pinguedine oblitas, in peram conjecit et alios panes pariter tectos imposuit, ne quis illud arcanum cognosceret» (Suidas — ed. Aemilius Portus Coloniae Allobrogum 1619, в сл. στέοφ, и Corpus scrip. Bon. I, 102). Мюллер же держится перевода Бернгарди: «Ille vero litteras quas in aenea tabella sculpserat, placenta circumlitas, in peram conjecit, aliosque panes deinceps imposuit, ne quis arcanum cognosceret» (Suidae Lexicon ed. Bernhardy в сл. στέαρ, и Fragm. hist. gr. Mull. T. IV. 37). В первом переводе вернее передано φέρων γράμματα ν χαλκ, ибо естественнее понимать, что письма положены были гонцом в медный сосуд, в медный ящичек, нежели что письма были вырезаны на медной дощечке. Слово же στέαρ лучше передано вторым переводом. Из двух значений, подходящих сюда: тонкая пшеничная мука и булка из тонкой пшеничной муки — второе значение есть наиболее подходящее, ибо если бы дело шло о муке, то не могло бы следовать πιθείς τε κα λλς ρτς μοίως. Эрнеста приводит из Псалма 147 (1, 4): στέαρ πυροΰ μπιπλν σε — и объяснение сего выражения Феодоритово; πυρός στιν σΐτος, στέαρ δ πυροΰ κάλλίστος ρτος.

Буасонад (Eun. I, 508) и Мюл. полагают, что это может быть отнесено к гонцу, которого наскоро отправил Юлий в константинопольский сенат для извещения его о войне, замышляемой варварами; в этом убеждает следующий оборот Зосима (IV, 26): «Написав тайно (ν παραβύστφ) в константинопольский сенат...».

96 Известно, что Нерон спешил удалиться из Дельф, говоря, что Аполлон завидует его голосу. Одного актера из зависти казнил (Маи 215, 275).

97 Лукиан (Quomodo hist. scrib. cap. 1) естественнее рассказывает, что жители города Авдиры, где происходило это событие, этой болезнью страдали все лето, но что, прохлажденные зимой, выздоровели. Рассказ Эвнапия, очевидно, касается того же происшествия, что и Лукианов, но Эвнапий относит его к временам Нерона, а Лукиан — к царствованию Лисимаха (Маи 274, 276).

98 Иероним в письме 107 говорит, что «русое войско гетов (т. е. готов) развозит с собой церкви в палатках (ecclesiarum circumfert tentoria)» (Маи 277).

99 В готском календаре под 14 августа упомянуто о 40 священных девах (monialium), в Верии пострадавших. (Specimen biblicarum Ulphilae partium ineditarum. An. Mai, Mediol.). Быть может, у Эвнапия разумеются диакониссы (Маи 277).

100 В присутствии неверующих христиане не говорили об евхаристии и крещении (Маи 277).

101 Феофил, митрополит готский, присутствовал и подписался на Никейском соборе (Маи 277).

102 О вероломстве готов см. Зосима (IV, 20 и 56).

103 Маи (278) сближает с этим место выражения Иеронима (пис. 60, 4) Gothus philosophatur, ибо глаголом philosophari (φιλοσοφεΐν) отцы церкви выражали монашескую жизнь.

104 Кроме обычного взгляда, свойственного озлобленному язычнику, автор тут выражает особенную мысль: он обвиняет правительство Восточной империи в чрезмерном доверии наружному благочестию готов, в потворстве этому вероломному народу. Подобное обвинение найдем мы и в других писателях по поводу иноземцев, которым византийское правительство делало разные уступки, принимая исполнение некоторых религиозных обрядов за искреннее исповедание христианской веры.

105 Так переводим, держась исправления Нибурова νοις вм. λοις, если относить последнее предложение к предыдущему. Но если с этого предложения начать новую речь, то слова δ καθ΄ μς χρόνος κινδύνευσε λως πί τοΐς λοις σαλεύειν будут значить: «В наше время все подверглось опасности». Так понимает Маи, уподобляя эту мысль следующей Иеронимовой: «Остальное время Грацианово и Феодосиево предназначил я для более обширного исторического изложения, потому что при разъярении варваров на нашей земле — все у нас неверно (incerta sunt omnia)» (конец предисловия к хронике) (Маи 279).

106 Об этой войне, которая велась среди болот, озер и лесов, см. Зосима (IV, 45 и 48).

107 Зосим описывает, как Руфин подкопался под этих достойных мужей — Тациана и Прокла (IV, 52).

108 Слова Ахилла в «Илиаде» (IX. 312).

109 Это место показывает, что Феодосий Старший разрешал браки между христианами и язычниками; любопытно и важно то, что это рассказывает такой пристрастный к язычеству писатель, каков Эвнапий. Зосим (IV, 29), описывая несчастное положение горожан, удручаемых собственной бедностью и злоупотреблениями властей при том же императоре, говорит, что они молили Бога избавить их от этих бедствий, «ибо им было еще позволено посещать храмы (языческие) и смягчать божество по отеческим уставам». Вот еще пример терпимости, упоминаемый языческим же писателем.

110 Ονος κα λήθεια, а ниже ονος κα λήθεια τοΰ Διονύσ.

111 Λυαΐος от λύω — «рассеиваю, распускаю».

112 Zosim. IV. 56., где Фравиф назван Фраютом.

114 Борьба Руфина с Стелихоном и нападение готов на Грецию под предводительством Алариха сохранились у Зосима (V. 2—8). Что поход Алариха был тут рассказан Эвнапием — это видно из того, что в жизни софистов Максима и Приска (Eun. Vit. Boi. 52, 67), касаясь этого предмета, он ссылается на свою историю.

115 Дело идет, вероятно, о Руфине и Стелихоне.

116 Это либо об Эвтропии, либо о Руфине.

118 О Тимасии (Зос. IV — 49, 51; V, 8, 9, 10 и т. д.): он был известным вождем еще при Валенте; сослан Эвтропием.

119 Из басни Эзопа 130-й (Маи 283).

121 Абунданций, вождь времен Грациана, претор и консул при Феодосии, лишен звания и имущества и сослан в заточение. Zos. V. 10 (Маи).

123 Τν δ μπόρων οδ ες λόγον πλείονα ψευδομένον σα κερδαίνειν βολονται (дальше мы смысла не понимаем), λλ’ σα τ σοφωτάτ μαρτυρεΐ κατ Πνδαρον χρόν τν κριβεστέραν κατάληψιν.

124 Тут говорится об азийских областях, разграбленных Тривигильдом, возбужденным к восстанию Гайной из ненависти этого последнего к Эвтропию. Зос. V. 13 (Мюл.).

125 Это уясняется словами Зосима (V. 15): «Если бы Тривигильд, вступив во Фригию, отправился не по Писидийской дороге, а немедленно в Лидию, то ничто бы не помешало, чтобы и Лидия была тотчас захвачена, и Иония с ней вместе погибла» (Маи 286, Мюл.).

126 Исчезло до 12 строк, почему и неизвестно, к кому относится последующее.

128 Тут, быть может, речь идет о прожорстве Льва, которое описывает Клавдиан in Eutropio. II, 376.

130 Держимся Вульгаты: σφαλερν διαβανων τοΐς ποσί, а не догадки: ο σφαλερν διαβανων τοΐς ποσί.

131 Элланодиками (λλανοδίκαι) назывались судьи на игрищах народных, раздававшие награды победителям. С горькой иронией клеймит Эвнапий свою эпоху, когда от какого-нибудь варвара зависела на некоторое время участь всего образованного мира.

132 Он избран был императором и сенатом в полководцы для войны с Гайной и спас Восточную империю (Zos. V. 20).

133 Зосим (V, 20) говорит, что Фрают «имел суда для морской битвы, именуемые ливернскими по имени находящегося в Италии города, где строились с самого начала суда этого рода». — Это Либурн, нынешний Ливорно.

134 Это Херронис, или Херсонис Фракийский,— полуостров, лежащий между Дарданеллами и Саросским заливом.

135 То есть продолжать быть язычником. Ср. отр. 80.

136 Тут Гайна уподоблен Фамею Имилькону, а Фравит — Сципиону. О событии см. Зос. V. 20.

137 Арвазакий послан был на исавров, опустошавших Памфилию и Киликию в 404 г. Зос. V. 25.

138 ερακοτρόφος может значить и то, и другое: Эвнапий любит странные обороты.

139 Ωκ εχεν λαοσκοπίην — из «Илиады».

140 Переводим на основании исправленного догадкой Беккера текста: μη βλόμενος λανθάνειν, τι δι σιωπώντων κηρκων, ε δ κήρυγμα σιωπώμενον γίγνεται, πρς πάντας περιήγγελλεν вм. вульгаты: μ βλ. μανθάνειν τι σιωπ. κηρ., ε δ κήρυγμα σιωπ. γιγν. πρς πάντα περιγγελλεν,— хотя ни то, ни другое чтение не удовлетворяет.

142 Префект перетолковывает тут римский закон в свою пользу: по службе подчиненным запрещено было жаловаться на начальство, а жители областей имели право подавать жалобы на префектов или губернаторов.

143 Невыгодную победу; νικσας τν Καδμείαν, Καδμεία νίκη — поговорки.

144 ^’Άρξαντος νδρς δημοσια τά χρήματα можно, кажется, понимать двояко: «начальник содержится на счет казны», «начальник обирается казной». Это намеренно.

145 Басня эта в «Трудах и днях» Исиода (203 и т. д.).

147 О дипсадах было поверье, что укушенный ими чувствовал сильную

148 Кодекс: κα κρς τ βαρύτατον, ς φαμν νδρς τν πενίαν θηρίον κα... λέγων κα συστέλλων, догадка Беккера: ς φησι Μένανδρος.

149 Τν ατν θν (или: τν) γυναΐκά τινα и т. д.

150 Построен в III веке по Р. X. в Палестине между Иерусалимом и Аскалоном, находящимся на берегу моря.

ВИЗАНТИЙСКИЕ ИСТОРИКИ

ЭВНАПИЙ САРДИЕЦ

О жизни и трудах Эвнапия