Иордан

О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ДЕЯНИЯХ ГЕТОВ

К оглавлению

ИОРДАН И ЕГО “GETICA”.

В середине VI в. родилось сочинение, определяемое в рукописях названием “О происхождении и деяниях Гетов” (“De origine actibusque Getarum”) ¹. Создал его писатель, имя которого известно нам благодаря тому, что он сам упомянул его один раз в тексте своего труда. Это Иордáн (Iordannis), один из наиболее замечательных авторов эпохи раннего европейского средневековья.

С 1882 г., когда сочинение Иордана появилось в составе “Monumenta Germaniae historica”, было принято предложенное Моммсеном искусственное, но удобное название — “Getica” ². Однако ни полное, основное, ни краткое, условное, наименование труда, указывая, что он посвящен истории готов, не охватывает всего остального, поистине громадного содержания, которое вложил автор в свое произведение. “Getica” Иордана — это сумма известий о чрезвычайно важном времени в Европе и преимущественно в Средиземноморье, о времени, которое условно и неполно называется эпохой “переселения народов”. В “Getica” Иордана отражается, хотя и не всесторонне, процесс распада рабовладельческой системы и формирования феодальных отношений, описывается передвижение многочисленных вновь появившихся племен и начальная пора образования ими раннефеодальных государств.

На страницах “Getica” Иордан сказал о себе немного, но и это немногое является для современного историка интереснейшим свидетельством о человеке и писателе. Ведь в VI веке, как, впрочем, и в последующие средние века, редко встречалась у авторов склонность расширять свои сочинения в сторону автобиографий.

Иордан был готом, остроготом. Это не вызывает никакого сомнения, так как он сам сообщил о своем происхождении: заканчивая “Getica”, он заверяет читателя, что не прибавил ничего лишнего в пользу племени готов, из которого происходит (“nec me quis in favorem gentis praedictae, quasi ex ipsa trahenti originem, aliqua addidisse credat”, — § 316) ³.

Принято считать, что такие крупные ученые, как Моммсен, а за ним Ваттенбах, склонялись к признанию Иордана аланом ⁴. На наш взгляд, они этого в категорической форме не высказывали, и ни один из них не пропустил общеизвестного замечания Иордана (§316), что он гот.

Несколько “сдвинутым” и потому неточным представляется утверждение Л. Ранке: “Кто же был этот Иордан? По его собственному рассказу он был готско-аланского происхождения” (“von gothisch-alanischer Abkunft”) ⁵. Как известно, Иордан сказал (§ 316), что он ведет свое происхождение от готов, но нигде ни словом не обмолвился, что он алан. Однако в корне ошибочное мнение, что Иордан — алан, укрепилось.

Например, Эд. Вельффлин, говоря о латыни Иордана, признает в ней черты упадка, тем более для него понятные, что их проявил “алан, назвавший себя agrammatus” ⁶.

Такому уклону в сторону аланского происхождения Иордана косвенно способствовал Моммсен ⁷. Он доказывал, что Иордан, объявивший себя готом, мог быть тем не менее одновременно и аланом. Для объяснения такого странного положения Моммсен в качестве примера приводит полководца по имени Бесса (Bessa, Βέσσας). По Иордану, Бесса был сарматом (§ 265), а по Прокопию — готом (Bell. Goth., Ι, 16, 2; Bell. Vand., I, 8, 3). Моммсен пришел к неожиданному заключению, что Иордан в отношении Бессы прав, а Прокопий ошибается, но ошибка последнего объясняется тем, что в широком смысле Бесса мог все же причислять себя к готам ⁸ как представитель племени, тесно связанного с готами ⁹. По такой же причине, думал Моммсен, и Иордан, алан по происхождению ¹⁰, мог назвать себя готом (§ 316) только потому, что находился среди готов, вне исконной родины аланов ¹¹.

Подобное разъяснение представляется натянутым и даже неестественным: ведь совершенно нет необходимости превращать Иордана, сказавшего о самом себе, что он гот, в алана; кроме того, трудно представить (судя по тексту § 265), чтобы Бесса происходил из одного из трех племен ¹² — сарматов, кемандров и гуннов (Prooem., р. VII). У Иордана (§ 265) первая фраза: “Sauromatae ... coluerunt” выглядит случайной, может быть, по небрежности вкравшейся вставкой; поэтому следующую за ней фразу: “...ex quo genere...” надо рассматривать как вытекающую из фразы о готах в Паннонии. Отсюда получается, что упоминаемые здесь Бливила и Фроила, а также Бесса — готы, и, таким образом, сообщения Иордана и Прокопия (он-то мог знать Бессу лично!) сходятся.

Однако не это разъяснение определяет в “Prooemium” Моммсена племенную принадлежность Иордана. По ряду дальнейших упоминаний о его происхождении видно, что Моммсен все же считал его готом, а не аланом. Он называет его “готом, живущим в Мезии или Фракии” (“Gothus in Moesia Thraciave degens”) или “автором, ведущим свое происхождение от мезийских готов” (“auctor oriundus ex Gothis Moesiacis”), а о готах, живущих в Мезии и Фракии, говорит как о тех именно, “из которых происходил, как мы видели, Иордан” (“ex quibus Iordanem vidimus oriunduiri esse”) ¹³.

Что же касается Ваттенбаха, то он лишь вскользь упоминает об указанной Моммсеном¹⁴ симпатии Иордана к аланам и тут же — о его, “как кажется”, аланском происхождении ¹⁵ (без доказательства, почему Иордан — алан). В последней обработке книги Ваттенбаха, сделанной В. Левисоном ¹⁶, который дал общий обзор новейших исследований и мнений историков-медиевистов, уже нет колебаний в отношении того, кем был Иордан — готом или аланом: “Иордан сам причисляет себя к готскому племени” (“Jordanis rechnet sich selbst zum gotischen Volke”). Таким образом, точка зрения Моммсена о родственных связях Иордана с аланами признается неправильной ¹⁷. С этим нельзя не согласиться.

В кратких словах (§ 266) Иордан очертил свой род и сообщил о “фамильной”, так сказать, профессии: его дед и он сам были нотариями. Имя отца Иордана скрыто в явно испорченном переписчиками длинном слове Alanoviiamuthis (в разночтениях Alaniuuamuthis, Alanouuamocthis). Наиболее убедительной представляется такая осмысливающая это нелепое слово поправка: “Cuius Candacis, Alan [orum ducis], Viiamuthis, patris mei, genitor Paria, id est meus avus, notarius... fuit” ¹⁸. Если допустимо такое расчленение слова “Alanoviiamuthis”, то, следовательно, отец Иордана носил готское имя Вийамутис или Вийамут (Viiamuthis — Veihamôts у И. Фридриха ¹⁹ или Wiljamops у Ф. А. Брауна) ²⁰. В автобиографической справке в § 266 Иордан как бы старается дать уточняющее пояснение: он повторяет, что Кандак, которому служил его дед, и есть тот самый Кандак, который был вождем аланов, и что его, Иордана, дед, по имени Пария, и есть, естественно, родитель его отца Вийамута.

Надо думать, что Пария состоял нотарием при аланском вожде Кандаке долгое время, во всяком случае до смерти последнего. По стопам деда пошел и внук. Он был нотарием у крупного военачальника Гунтигиса Базы, который приходился племянником Кандаку по матери. По отцу Гунтигис База был готом из знатнейшего рода Амалов. Иордан указывает имена двух Амалов: отца Гунтигиса звали Андагом (Andagis, Andag), деда — Анделой (Andela).

Конечно, пытаясь очертить биографию Иордана, было бы существенно наметить какие-нибудь хронологические вехи, установить, например, в какие годы он был нотарием, а в связи с этим, когда примерно он родился и в каком возрасте приступил к работе над “Romana” и “Getica”. Некоторый свет на годы, когда Иордан был нотарием, проливают сведения, сообщаемые, с одной стороны, Прокопием, с другой — Марцеллином Комитом, и относящиеся, по всей вероятности, к Гунтигису. Путем сопоставления свидетельств этих авторов И. Фридрих пришел к остроумной и настолько убеждающей догадке, что с ней трудно не согласиться. Он предположил, что называемый Прокопием (Bell. Pers., I, 8, 3) военачальник Годидискл (Γοδίδισκλος), участвовавший в войне между Персией и империей в 502—505 гг., был не кем иным, как Гунтигисом ²¹. Эта мысль подкрепляется еще и тем, что у Прокопия Годидискл упомянут вместе с Бессой, и оба они определяются как готы (και Γοδίδισκλος τε καί Βέσσας, Γότθοι άνδρες) из тех, что не последовали за Теодерихом из Фракии в Италию. У Иордана Бесса также упомянут почти рядом с Гунтигисом и также назван происходящим из тех готов ²², которые после смерти Аттилы поселились в Паннонии (а впоследствии имели предводителем Теодериха). Кроме Прокопия Гунтигиса, но уже под именем Базы, упоминает Марцеллин Комит под 536 г. как полководца, воевавшего на евфратской границе; у того же автора База назван в числе других военачальников, приведших в 538 г. византийские войска в Италию в помощь осажденному готами Риму ²³.

По данным Прокопия и Марцеллина Комита, Гунтигис База воевал с персами дважды: в 502—505 гг. и в 536 г. Был ли Иордан, нотарий Гунтигиса, при нем во время этих походов на Восток? Прямого ответа на этот вопрос, конечно, нет, но едва ли Иордан сопровождал Гунтигиса в походах против персов: казалось бы, его участие в этих походах должно было бы хоть слабо отразиться на страницах “Getica”. Но писатель не проявил никаких особых познаний касательно областей по Евфрату. Вот на этом наблюдении И. Фридрих и основал свои соображения о времени, когда Иордан мог быть нотарием Гунтигиса. Это — время после персидского похода 502—505 гг. и до войны на Евфрате в 536 г.²⁴ С подобным общим выводом надо согласиться, хотя нельзя утверждать, что Иордан был нотарием, да еще при одном и том же лице, в течение целых тридцати лет. Если он начал свою карьеру в самом начале предполагаемого периода — 505—536 гг. — и ему было тогда примерно лет двадцать, то, следовательно, он родился около 485 г. и ему было лет 65—66, когда он писал “Romana” и “Getica” (в 550—551 гг.). Но все эти даты — начало службы, год рождения и возраст к 550—551 гг. — могут быть передвинуты, так как Иордан мог приступить к службе не в 505 г., а значительно позднее. Неясно также из его слов, сколь длительной была его деятельность в качестве нотария именно у Гунтигиса. Быть может, она была и краткой, но Иордан отметил ее, так как служить при крупном военачальнике было почетно. Быть может, с Гунтигисом, прибывшим с войсками на помощь Риму, как записал Марцеллин Комит под 538 г., связано переселение Иордана в Италию. Ясно лишь следующее: обучившись своему делу, очевидно, под руководством опытного специалиста, каким был его дед, Иордан служил не аланскому роду Кандака, а готскому роду Амалов ²⁵. Через службу у Гунтигиса могли укрепиться связи Иордана и с представителями правящей фамилии Амалов, а отсюда — с Италией, со столицей остроготского государства, Равенной.

Вполне вероятно и то, что дед Иордана был нотарием в Малой Скифии и Нижней Мезии, правителем которых был Кандак, получивший эти области при всеобщем перемещении племен и распределении земель в 453—454 гг. после смерти Аттилы.

Естественно предположить, что Иордан родился в этих краях, здесь же провел молодость и служил нотарием у Гунтигиса. Такое предположение косвенно подкрепляется помещенным непосредственно после упоминания о семье и профессии (§ 266) обстоятельным описанием (§ 267) многочисленного племени (“gens multa”) готов, известных под названием “малых” (“minores”). Кажется, будто Иордан, вспомнив о первой половине жизни, когда он был нотарием, вспомнил и те места, где он жил в юности. “Малые” готы жили в Мезии, в районе Никополя, у подножия Гема, как точно указал Иордан; они занимались скотоводством. Но когда Иордан писал об этой знакомой ему стране, он уже был вдалеке от нее: видно, что он говорит как человек, находящийся в местах, где виноградники обычны, а “малые” готы, по его словам, не имеют о них представления; иногда они покупают у купцов вино, вообще же питаются молоком.

В жизни Иордана, судя по его же скудным сообщениям, произошел перелом: он был нотарием “до своего обращения” (“ante conversionem meam”), затем вступил в новую полосу существования. О ней Иордан не записал ровно ничего. Неизвестно поэтому, кем он стал, где жил, где и почему писал исторические сочинения.

По поводу деятельности Иордана после его “обращения” встает ряд вопросов, которые до сих пор решаются учеными по-разному. Имеющиеся в распоряжении историков данные недостаточны для того, чтобы то или другое решение можно было считать окончательным. Из спорных предположений приходится выбирать наиболее убедительные.

К числу “загадок” или своеобразных quaestiones vexatae, контроверзных вопросов, об Иордане (ср. заглавие статьи И. Фридриха) продолжает принадлежать прежде других вопрос о его conversio. Термин conversio в средневековом употреблении имеет, как правило, два значения. Преимущественно это — вступление в монашество; но иногда это — вступление в группу лиц, называемых religiosi, которые, оставаясь мирянами, соблюдали некоторые правила монашеской жизни. Оба значения отмечены в глоссарии Дюканжа ²⁶. Вопрос о conversio Иордана важен потому, что ответ на него отчасти может определить социальное положение Иордана в тот период его жизни, когда он писал “Romana” и “Getica”. Соответственно разному значению слова conversio исследователи высказывали различные мнения.

Моммсен твердо стоял на том, что Иордан был монахом (Prooem., р. XIII, п. 32), писавшим во Фракии (ibid., p. XV) ²⁷.

Ваттенбах, сопоставив высказывания некоторых ученых, нарисовал картину жизни Иордана после его “обращения”. Ваттенбах решительно возражал против монашества Иордана; он считал “совершенно немыслимым” (“vollkommen undenkbar”), чтобы Иордан-монах, находясь в глухом мезийском монастыре, мог написать серьезный исторический трактат, пользуясь даже разными вспомогательными сочинениями и, между прочим, новейшими для его времени анналами Марцеллина Комита ²⁸. Опираясь на выводы Симеона ²⁹ о conversio (они были сделаны на основе анализа постановлений соборов), Ваттенбах предпочел видеть в Иордане не монаха, а священника ³⁰ и привлек для уточнения фактов его биографии некоторые, еще ранее высказанные, соображения. В одном из посланий папы Вигилия от 551 г. упомянут епископ города Кротона (Кротоне в нынешней Калабрии) по имени Иордан. Более того, этот епископ был близок к папе и находился в числе лиц, состоявших при Вигилии во время его пребывания в Константинополе в 547—554 гг., когда происходил богословский диспут о так называемых “трех главах”. Все это наводило на весьма убедительное, казалось бы, заключение, что Иордан, епископ Кротона, и Иордан, готский историк, — одно и то же лицо ³¹ и что “Getica” и “Romana” были написаны кротонским епископом в Константинополе ³².

Ваттенбах был увлечен стройностью этого ряда фактов, которые не только дополняли скудную биографию Иордана, но и освещали сопутствовавшие написанию “Getica” обстоятельства. Действительно, получалось, что: а) Иордан, как епископ калабрийского города, имел возможность получить от диспенсатора * [* См. ниже стр. 61 и 123 (в письме-обращении к Касталию).] Кассиодора рукопись — “Историю готов”, так как она должна была храниться поблизости, в библиотеке Вивария; уехав же в Константинополь, этот епископ уже не мог пользоваться сочинением Кассиодора; б) автор “Getica”, пребывая в Константинополе, назвал своего друга Касталия, для которого писал, “соседом племени” готов (“vicinus genti”) именно потому, что сам находился вдали от Италии; в) живя в крупнейшем культурном центре, он мог иметь под руками недавно написанное сочинение Марцеллина Комита.

В итоге Ваттенбах считал вероятность в данном случае настолько значительной, что она казалась ему переходящей в достоверность. И доныне в большинстве научных работ принята именно эта, сведенная в цельную картину Ваттенбахом версия об авторе “Getica” как о епископе кротонском, создавшем свой труд в Константинополе.

Тем не менее гипотеза, казавшаяся Ваттенбаху почти достоверной, теперь сильно поколеблена. С полным основанием указывается ³³, что Вигилий, к которому автор обращается в предисловии “Romana” ³⁴, не мог быть папой Вигилием, потому что форма “nobilissime et magnifice frater” совершенно неприемлема в обращении к духовному лицу, тем более к папе. Приведенные эпитеты могли относиться только к высокопоставленному светскому лицу. Кроме того, было бы более чем странно, если Иордан — безразлично, мирянин, монах или епископ — увещевал папу “обратиться к Богу, возлюбить Бога” (“...ad deum convertas ...estoque toto corde diligens deum”) ³⁵. Если Вигилий — адресат предисловия к “Romana” — не папа, то слабеет предположение о связи Иордана с папой Вигилием, и, следовательно, сомнительно, чтобы Иордан в 551 г., когда были созданы оба его сочинения, жил в Константинополе.

Однако наряду с догадкой — едва ли правильной, — что Иордан, возможно, был епископом города Кротона, есть прямые указания, что автор “Romana” и “Getica” был епископом: они зафиксированы в заглавиях ряда рукописей ³⁶. В использованных Моммсеном рукописях, — а им учтено значительное их большинство, — встречаются такие обозначения: “incipit liber Jordanis episcopi...”; “incipit historia Jordanis episcopi...”; “chronica Jordanis episcopi...”; “incipit praefatio Jordanis episcopi Ravennatis...”; “chronica Jordanis episcopi Ravennatis civitatis...” ³⁷. Еще Муратори отметил, что во многих старых изданиях принято считать Иордана епископом равеннским, что это уже в XVII — XVIII вв. стало общим мнением. Тем не менее ни в одном из списков епископов Равенны (включая “Liber pontificalis” равеннской церкви, составленный в IX в. Агнеллом), как проследил Муратори, нет “никаких следов” о епископе с именем Иордан³⁸. Остается добавить, что в интересующие нас 550-е годы епископом в Равенне был Максимиан (с 546 по 566 г.), известный по изображению на знаменитой мозаике в церкви св. Виталия в группе лиц, окружающих Юстиниана.

Высказывалось предположение ³⁹, что Иордан был одним из африканских епископов, которые присутствовали в Константинополе вместе с папой Вигилием во время диспутов о “трех главах”. Основанием к одному из доводов Б. Симсона, автора этой гипотезы, послужило впечатление от отношения Иордана к особо почитаемому в Карфагене св. Киприану, которого Иордан назвал “нашим” (в смысле “местным”): “noster... venerabilis martyr... et episcopus Cyprianus” (§ 104). На это можно возразить: ведь и Кассиодор в своей предельно краткой “Хронике” под 257 г. отметил как выдающееся явление мученическую смерть епископа карфагенского Киприана, а Марцеллин Комит в предисловии к своей хронике назвал Иеронима “нашим”, нисколько не подчеркивая этим ограниченного, “местного значения” известного писателя ⁴⁰. Следовательно, эпитет “noster” в применении к Киприану едва ли определяет место деятельности Иордана. Гипотеза Симсона не нашла приверженцев.

Можно было бы думать, что вследствие какой-то путаницы Иордана стали называть епископом лишь в самых поздних рукописях с его произведениями, но это не так: в одном из ранних кодексов, содержащих “Getica”, а именно в кодексе середины VIII в., принадлежавшем аббатству Фонтенелль (или св. Вандрегизила) в Нормандии, в заглавии значилось: “Historia Jordanis episcopi Ravennatis ecclesiae” ⁴¹. Епископом назван Иордан и в кодексе IX в. из аббатства Рейхенау ⁴².

Упоминание о Иордане как епископе в древнейших рукописях, конечно, не может не остановить внимания, но вне сомнения остается только то, что он не был епископом в Равенне⁴³. Примечательно, что так называемый равеннский географ, писавший не позднее VIII в., многократно с подчеркнутой почтительностью ссылаясь на Иордана (причем всегда в связи с теми странами, которые Иордан действительно описал), во всех случаях называет его только космографом или хронографом ⁴⁴. Если бы Иордан был епископом, тем более в родном городе географа, то, вероятно, последний не преминул бы указать на духовный сан авторитетного писателя. Это соображение представляется нам веским. На протяжении всего текста Иордана нет даже намека на его духовное звание. Судя по изложению, языку, мелькающим кое-где образам, автор “Romana” и “Getica” едва ли был клириком или монахом.

По поводу современных ему вопросов религии, вроде волновавшего высшее восточное и западное духовенство, самого императора, чуть ли не весь Константинополь и многие другие города, спора о “трех главах”, который в 550—551 гг. достиг большой остроты, Иордан не проронил ни слова. Единственная определенная и притом резко прозвучавшая у него нота относится к арианству. Иордан был “ортодоксом”(“католиком”) и отрицал, как сторонник “вселенской церкви”, арианство, признанное огромным большинством готов ⁴⁵. Он называет арианство лжеучением, “вероломством” (“perfidia”) в противоположность христианству, которое определяет как “истинную веру” (“vera fides”) ⁴⁶. Он осуждает императора Валента за то, что тот способствовал распространению арианства среди готов, вливая в их души “яд” лжеучения. Для Иордана православие и арианство — две враждебные “партии” (“partes”); арианство в его глазах отщепенство (“secta”; Get., § 132—133, 138).

В связи с этим вполне допустимо рассматривать conversio Иордана (который, находясь в готской среде еще в Мезии, был, вероятно, арианином) как переход из арианства в православие⁴⁷. Этому не противоречит возможная принадлежность Иордана к группе мирян — так называемых religiosi. И. Фридрих, разбирая вопрос о conversio Иордана, пришел к наиболее, по его мнению, вероятному выводу, что в результате conversio Иордан вступил в число religiosi ⁴⁸. Они не были монахами, но соблюдали известные правила монашеской жизни, что в отдельных случаях могло вести к посвящению в клирики или к поступлению в монастырь. Думается, что таким же religiosus стал и Кассиодор, когда он отошел от политической деятельности: в булле папы Вигилия от 550 г. упомянуты “gloriosus vir patricius Cethegus” и “religiosus vir item filius noster Senator” ⁴⁹. Есть предположение, что когда Кассиодор находился в Константинополе (и был уже religiosus vir, но еще не монах), он ознакомился с устройством теологических школ в Низибисе и в Александрии и в связи с этим обдумал план своего будущего монастыря в Виварии ⁵⁰.

Итак, для окончательного решения вопроса о том, в чем состояло conversio Иордана, нет исчерпывающих данных, но более другого убеждает предположение Фридриха, что Иордан скорее всего был religiosus, причем — добавим и подчеркнем это! — переменивший арианство на православие. В силу последнего он и проявил резкость в своих суждениях об арианстве, когда по ходу событий в его рассказе ему пришлось о нем говорить.

По одновременным с “Getica” источникам не удается установить, в каком именно смысле употреблялись слова conversio, convertere и т. п. Следует отметить, что в тексте “Анонима Валезия” есть выражение, обозначающее переход из арианства в православие: “in catholicam restituere religionem”; бывшие ариане назывались “reconciliati”, обратный переход обозначался тем же глаголом: “reconciliatos, qui se fidei catholicae dederunt, Arrianis restitui nullatenus posse” ⁵¹. Само собой разумеется, что употребление глагола restituere отнюдь не исключает возможности употребления глагола convertere ⁵².

В § 266 в небольшой вставке, где Иордан в немногих словах сообщил о своей деятельности нотария, он сказал в тоне несколько уничижительном, что он был “agrammatus” ⁵³. Автор настолько скуп на сведения, что это определение иногда принимается чуть ли не за характеристику его образованности, его кругозора. Конечно, agrammatus в средневековом тексте не значит неграмотный, не умеющий писать (αγράμματος); оно значит вообще неученый, непросвещенный ⁵⁴. Только в таком, самом общем, смысле и должно понимать это выражение у Иордана. Будучи нотарием, он, разумеется, был грамотен и обучен не только письму, но и правильному, соответственно установленным формулам, составлению грамот. Однако латынь официальных и, быть может, не очень сложных грамот, исходивших от аланского, готского или другого варварского князя, просто не годилась для литературного труда. Иордану во второй половине его жизни пришлось стать именно писателем, и он, по-видимому, нередко бывал в затруднении, так как хорошо понимал недочеты в своем риторическом и грамматическом образовании. Ничего не известно о том, посещал ли он какую-либо школу, да и были ли школы в местах, где он провел детство и юность. Может быть, не имея школьного образования, не имея случая углубиться в “studia litterarum”, Иордан не стал тем, кого называли “litteris institutus”⁵⁵.

Если Иордан не прошел регулярного школьного курса и не изучал “тривия” ⁵⁶, то, следовательно, не имел образования, которое называлось “грамматическим” ⁵⁷. Это и сказалось на его стиле, тяжелом, вязком и скучном, полном неправильностей. Но, с другой стороны, он, несомненно, обладал значительным запасом достаточно широких познаний, приобретенных, надо думать, не школьным путем.

Иордану был знаком греческий язык. Несомненно, от себя, а не следуя Кассиодору, написал он такие слова: “ut a Graecis Latinisque auctoribus accepimus” (Get., § 10). Нет никаких оснований предполагать, что Иордан лишь для эффекта вставил в предисловие к “Getica” замечание о сделанных им самим добавлениях из греческих и латинских авторов ⁵⁸. Трудно думать, что объяснения, даваемые в § 117 (“in locis stagnantibus quas Graeci ele [hele, haele] vocant”) и § 148 (“αινετοί id est laudabiles”), были удержаны в памяти и вписаны механически, а не внесены, исходя из собственного понимания языка и его толкования. К тому же Иордан, по мнению Моммсена, имел возможность с детства слышать и понимать греческую речь, живя в местах, где как раз соприкасались латинский и греческий языки (“когда жил во Фракии, т. е. у самых границ обоих языков” — “cum vixerit in Thracia, id est in ipsis confiniis linguarum duarum” — Prooem., p. XXVII). Добавим, что и Кассиодор, родиной которого была южная Италия, знал, вероятно, греческий язык с детства.

Вряд ли все упоминаемые, а иногда не названные, но использованные в “Getica” авторы прошли только через руки Кассиодора, вряд ли исключительно он мог привлекать латинские и греческие источники. Ведь и сам Иордан, только что просматривавший тексты, нужные для компилирования “Romana” ⁵⁹, мог и в “Getica” — иной по форме и назначению работе — применить материал из проштудированной им литературы.

Нет данных для категорического отрицания знакомства Иордана с древними историками и географами. В его трудах есть то явные, то скрытые следы Ливия и Тацита, Страбона и Мелы, Иосифа Флавия и Диона Кассия; он пользовался географическими картами и читал Птолемея, не был чужд и более “новой” литературе, обращаясь к Дексиппу, Аммиану Марцеллину, Орозию, Иерониму, Сократу, готскому историку Аблавию ⁶⁰ и др. Иордану были знакомы “Энеида” и “Георгики” Вергилия, откуда он иногда брал цитаты, чаще же заимствовал некоторые обороты ⁶¹. Наконец, для последних страниц обоих произведений он отчасти использовал новейший труд своего современника Марцеллина Комита.

Требуется только одна оговорка при анализе источников работ Иордана: в “Romana” можно констатировать его собственные кропотливые выборки из авторов, но в “Getica” невозможно до конца выяснить, какие авторы были привлечены Кассиодором (и, следовательно, только перенесены в сочинение Иордана) и какие из них были использованы непосредственно составителем “Getica” ⁶². Во всяком случае едва ли было бы возможно поручить написание ответственного труда (который предполагалось составить по произведению автора, не только просвещенного, но и влиятельного, да к тому же еще здравствовавшего в те годы) человеку, незнакомому с литературой. Изучение того, что написал Иордан, не допускает вывода, что он был стилистом, но вполне доказывает, что он был начитан и образован.

Возвращаясь к слову “agrammatus”, нельзя не добавить, что прием самопринижения был, как известно, обычен у средневековых авторов. Так, например, Григорий Турский, несколько раз сопоставлявшийся нами с Иорданом, объявляет себя невежественным и глупым (“insipiens”), неумелым (“inperitus”), чуждым искусства писателя (“iners”); он представляет себе, что litterati могли бы обратиться к нему со словами: “О rustice et idiota!” С этими словами созвучны и слова равеннского географа (VII—VIII вв.), который написал: “Licet idiota, ego huius cosmographiae expositor” (IV, 31), рекомендуя себя как автора географического обозрения и украшаясь смиренным эпитетом “idiota” (ιδιώτης) — “необученный”, “несведущий”. Оба эпитета — “agrammatus” и “idiota”, вероятно, восходят к фразе из “Деяний апостольских” (IV, 13): апостолы Петр и Иоанн были “люди некнижные и простые” (“homines essent sine litteris et idiotae”, ότι άνθρωποι αγραμματοι εισιν καί ι’διωται).

Вместе с эпитетом “agrammatus” Иордан — единственный раз на протяжении всего текста “Getica” — назвал свое имя: “Iordannis” ⁶³. Не будучи одним из обыкновенных и самых частых имен в раннем средневековье, это имя все же встречается в дошедших до нас источниках. Например, в хрониках Кассиодора, Марцеллина Комита, Мáрия Аваншского (Aventicensis) и Виктора Тоннонского (Tonnonnensis) ⁶⁴ под 470 г. указан на Востоке консул Иордан (“Severus et Iordanes”, “Iordanis et Severi”, “Severus et Iordano”). В бумагах, оставшихся после смерти К. Бетманна, одного из деятельных сотрудников изданий “Monumenta Germaniae historica”, был обнаружен список лангобардских имен, составленный Бетманном по рукописным материалам монастыря Фарфы; в этом списке отмечено имя “Jordanis” ⁶⁵. В 864—865 гг. в защите судебных исков монастыря св. Амвросия около Милана принимал участие скавин монастыря Иордан (“Iordannis scavinus avocatus ipsius monasterii”); в грамоте 941 г. относительно продажи земли в окрестностях Милана среди подписей значится подпись Иордана, свидетеля “signum manum (sic!) Iordanni negotians (sic!)... teste” ⁶⁶.

Ко второму периоду жизни Иордана, когда он, как мы предполагаем, стал “ортодоксом”, католиком, и вступил в число так называемых religiosi (после того как отказался от арианства и оставил профессию нотария), относится его литературная деятельность. Она длилась недолго, всего только в течение двух лет, но была плодотворна.

Иордан написал два довольно больших сочинения. Одно посвящено истории Римской империи, второе — истории готов. Автор представил в своих трудах две стороны политической и идеологической жизни раннего средневековья: продолжала жить “Romania”, вступила в жизнь противостоящая ей “Gothia”.

Изданию текстов обоих произведений ⁶⁷ Иордана Моммсен предпослал обширное вступление — “Prooemium”, представляющее собой исследование о Иордане, о его трудах и их источниках, о рукописной традиции и о предшествовавших изданиях. Многое в этом исследовании и до наших дней сохранило научную ценность.

В предисловиях к своим сочинениям Иордан дал им определения, которые и принимаются как их заглавия; но определение истории Рима как “Сокращение хроник”⁶⁸ (что вполне соответствует сущности работы) неясно, а наименование истории готов — “О происхождении и деяниях гетов” ⁶⁹ — длинно, поэтому принято пользоваться теми обобщающими названиями, которые предложил Моммсен: “Romana”, “Getica”.

Оба предисловия ⁷⁰ Иордана написаны в форме обращения к лицам, побудившим автора создать эти труды. “Romana” преподносится Вигилию, которого автор называет другом и братом, употребляя при этом эпитеты “благороднейший” (“nobilissime”) и “превосходный” (“magnifice”), что указывает на высокое общественное положение и знатность Вигилия, который, по-видимому, был крупным должностным лицом ⁷¹. Общим другом (communis amicus) Иордана и Вигилия был Касталий, для которого написано второе сочинение — “Getica”. Касталия Иордан называет просто другом и братом, без каких-либо эпитетов.

Отчасти следуя традиции, по которой пишущий обычно изображал себя недостойным своего дела и уничижительно определял свое произведение, отчасти же, вероятно, и оттого, что оба его труда были в значительной мере компиляциями, Иордан говорит и о “Romana” и “Getica” как о “работенке”, “произведеньице” (“opusculum”); плод своих усилий он называет “историйкой” (“storiuncula”, — Rom., § 6), “малой, весьма малой книжечкой” (“parvus, parvissimus libellus”, — Get., § 1; Rom., § 4); признается, что составляет свои труды “бесхитростно” (“simpliciter”), без всякого “словесного украшательства” (“sine aliquo fuco verborum”, — Rom., § 7) и вообще не имеет к этому дарования, не обладая ни опытом (“nec peritiae”), ни общим знанием жизни, людей, дел, что передано широким понятием conversatio.

Уже по предисловиям видно, в чем, собственно, состояла работа Иордана. Для “Romana” он делал выписки из трудов древних авторов ⁷², которые затем соединил в хронологическом порядке; это и было “Сокращением хроник”. Конец “Romana”, где представлены последние годы существования остроготского королевства в Италии, Иордан написал по собственным наблюдениям и, может быть, по каким-либо современным источникам. Бóльшую трудность представляла работа над “Getica”. В ее основу, по указанию Касталия, было положено крупное, не сохранившееся до нашего времени произведение Кассиодора, посвященное истории готов (“duodecim Senatoris ⁷³ volumina de origine actibusque Getarum”). Эту большую книгу Иордан взялся передать “своими словами” (“nostris verbis”), не имея перед собой оригинала, который предварительно был предоставлен ему для просмотра всего на три дня ⁷⁴.

Таким образом создавались оба произведения Иордана: “Romana” — более легкое для автора, менее ценное для нас, и “Getica” — несомненно трудное для автора и очень ценное для нас.

Следует отметить одну особенность предисловия к “Getica”: Иордан включил в него значительный отрывок из чужого произведения, не называя имени его автора. Приступая к написанию книги, Иордан вдохновился образами морских плаваний и сравнил работу над “Romana” с медленным и безопасным продвижением на лодочке для ловли мелкой рыбы вдоль тихого берега; а работу над “Getica” уподобил выходу в открытое море на парусном корабле. Еще Зибель ⁷⁵ в связи с этими сравнениями указал на “плагиат”, якобы совершенный Иорданом. Действительно, с первых же слов Иордан повторил, местами буквально, местами с небольшими изменениями, предисловие Руфина (ум. в 410 г.), которое тот приложил к своему комментарию на одну из работ Оригена ⁷⁶. Обычно Иордана порицают за подобное литературное “воровство”. Моммсен даже написал, что Иордан, допустив плагиат, проявил в этом бесстыдство ⁷⁷. Такая оценка неверна. Нельзя забывать об особой психологии средневековых писателей, а к ним, конечно, уже принадлежал и Иордан. В его глазах подобное заимствование не только не казалось плагиатом, а, наоборот, было проявлением высшей почтительности к авторитету, даже если он не был упомянут. Руфин, будучи известным писателем, происходил к тому же из Аквилейи и был, значит, близок к культурным кругам Равенны, в которые входил впоследствии и Иордан. Кроме того, и сам Руфин привел, а может быть и повторил, привычные риторические формулы, понятные образованному читателю. Например, образ “трубы” (“tuba”), применяемый в тех случаях, когда нужно было подчеркнуть красноречие, был привычен и понятен ⁷⁸.

Иордан дает достаточно ясные указания о времени написания им своих произведений.

В предисловии к “Romana”⁷⁹ автор говорит о “Getica” как о сочинении, написанном “совсем недавно” (“jam dudum”) ⁸⁰. Время же создания “Romana” указано как в тексте (§ 363) — “император Юстиниан царствует („regnat“) с божьей помощью уже двадцать четыре года”, так и в предисловии: автор собрал в “одну книжечку” исторические сведения “вплоть до двадцать четвертого года императора Юстиниана”. Годы правления Юстиниана считались с 1 апреля 527 г., когда он был коронован как соправитель Юстина (умершего спустя четыре месяца, 1 августа 527 г.) Двадцать четыре года правления Юстиниана истекли к 1 апреля 551 г.

Последними событиями, которые отмечены и в “Romana” и в “Getica”, являются смерть полководца Германа (летом или осенью 550 г.) ⁸¹ и рождение его сына, тоже Германа, во второй половине 550 либо в начале 551 г. Таким образом, оба труда Иордана завершаются описанием одного и того же события, которое автор выделяет как особо важное: Герман-сын соединил в себе род Юстиниана (его отец был племянником Юстиниана) и род Теодериха (его мать, Матасвинта, вдова Витигеса, была внучкой Теодериха).

Окончания обоих произведений Иордана отличаются одно от другого только тем, что изложение “Getica” обрывается на 540 г., когда Велисарий завоевал королевство Амалов, прекратившее самостоятельное существование в момент капитуляции Витигеса, мужа Матасвинты, а изложение “Romana” в общих чертах касается дальнейших судеб остроготов и их последующих предводителей, включая события при Тотиле. Последний в 550—551 гг. продолжал борьбу с Византией, весьма “обрадованный” смертью столь серьезного противника, каким мог быть для него Герман ⁸².

Основываясь на данных предисловий к “Romana” и к “Getica” и учитывая хронологический предел, до которого доведены оба сочинения, можно представить работу Иордана таким образом. Иордан поздно начал заниматься литературным трудом; он говорит о себе, что “спал длительное время” (“me longo per temporo dormientem”). Затем, по предложению Вигилия, он занялся “сокращением хроник” (“de adbreviatione chronicorum”). Потом по просьбе Касталия Иордан отложил “сокращение хроник” и занялся спешным, по-видимому, составлением того, что он сам (в предисловии к “Romana”) назвал “de origine actibusque Geticae gentis” или, соответственно произведению Кассиодора, “de origine actibusque Getarum” (в предисловии к “Getica”). По окончании “Getica” Иордан послал Касталию эту “маленькую книжечку” и вернулся к временно отложенной работе над “сокращением хроник”, которую вскоре и закончил. Завершая ее, он написал, что Юстиниан “царствует” (“regnat”) уже двадцать четыре года, следовательно, к моменту окончания “Romana” шел 551 г., в котором к 1 апреля кончался двадцать четвертый год правления Юстиниана. К этому времени уже было написано сочинение о готах, и, посылая Вигилию “Romana”, Иордан присоединил к нему и “Getica”; “Romana” Иордан также назвал “весьма малой книжечкой”.

Итак, если нельзя установить, когда Иордан начал свою литературную деятельность, то с достаточной точностью можно определить время завершения “Getica” и “Romana” — между концом 550 г. и 1 апреля 551 г.

До нас не дошло сочинение Кассиодора, тот большой его труд в двенадцати “томах”, или “книгах”, о котором как об основе своей работы говорит Иордан ⁸³ и о котором неоднократно упоминает сам автор, называя его то “Historia gothica” ⁸⁴, то “Gothorum historia” ⁸⁵, то просто “historia nostra” или “origo gothica” ⁸⁶. Не отмечено это крупное, по-видимому, произведение и в старых каталогах средневековых библиотек, где нередко названы “Getica” и “Romana” Иордана. Очевидно, ни в самых богатых книгохранилищах средневековых монастырей (таких, как Корби, Луксей, Боббьо, Рейхенау, Туль, Лобб, Фонтенелль, Монтекассино и др.) ⁸⁷, ни даже в папской библиотеке не было труда Кассиодора. О нем нет нигде никаких упоминаний. Кассиодора целиком заменил Иордан.

Рукописи с произведениями Иордана хранились во многих библиотеках, переписывались во многих скрипториях. Иногда они всплывают как вновь открытые даже в наши дни. Таковы, например, фрагменты “Getica” из университетской библиотеки в Лозанне ⁸⁸ и так называемый “Codice Basile” с большей частью текста “Getica” из Государственного архива Палермо ⁸⁹.

Почему же так бесследно исчезла “История готов” Кассиодора? Думается, что причиной этого была политическая направленность автора, его определенная тенденция. Ее можно установить по тем немногим упоминаниям о его деятельности как историка и писателя, которые встречаются в обращении короля Аталариха к римскому сенату в конце 533 г. по поводу провозглашения Кассиодора префектом претория⁹⁰. В этом послании сенату, составленном, конечно, самим Кассиодором (что гарантирует точность), указывается, что он занялся древним родом остроготских королей (“tetendit se in antiquam prosapiem nostram”) и путем розысков почти исчезнувших преданий (“maiorum notitia cana”) и рассеянных по книгам сведений вывел готских королей из тьмы забвения и возродил (“restituit”) Амалов во всем блеске их рода. Таким образом, “начало”, или происхождение, готов “он превратил в римскую историю”, сделал историю готов частью истории римской (“originem Gothicam historiam fecit esse Romanam”).

Следовательно, Кассиодор сумел приравнять историю готов, древность готских королей к славной истории Рима, к древности античных героев. Таково было его достижение как автора первой “Истории готов”. Но какова была практическая цель такого приравнивания, кого оно интересовало? Иначе говоря, зачем писалась книга Кассиодора?

Многие современные историки давно уже отметили намерение Кассиодора возвеличить готов и род Амалов и тем самым “дотянуть” их до уровня непререкаемой славы римлян. На основе текста Иордана были детально разработаны все случаи искусственного включения истории гетов и скифов в историю готов ⁹¹. Предполагалось также, что Кассиодор умышленно причислил к Амалам Евтариха ⁹², мужа дочери Теодериха, Амаласвинты (на самом деле, может быть, и не Амала), чтобы показать непрерывность династии остроготских королей. Однако осталась неразъясненной более глубокая цель, ради которой Кассиодор произвел подобную фальсификацию истории ⁹³.

Сочинение Кассиодора было написано по приказанию Теодериха ⁹⁴, оно было нужно королю. Последний, быть может, сам высказал основную идею будущего произведения или же поддержал замысел автора. А идея вытекала из общего социально-политического положения в остроготском королевстве. До конца правления Теодериха в его молодом и, казалось бы, хорошо устроенном государстве, не было того твердого, укоренившегося порядка, который мог бы вселить в короля уверенность в будущем его династии и его страны. Прокопий, человек чрезвычайно наблюдательный и близкий к политике, на первых страницах “Готской войны” весьма выразительно описал правление Теодериха. Теодерих держал в своих руках “власть (κράτος) над готами и италийцами” ⁹⁵. Это было основой его внутренней политики. Варварский вождь, “рикс”, захвативший фактически выпавшую из империи страну, был, с точки зрения византийца, “тираном”, но тот же византиец признавал, что по самостоятельности положения, по значительности власти, по международным связям и по размерам подчиненной территории с коренным италийским и неиталийским населением, с “главой мира” — Римом и с древнейшим его институтом, каким был римский сенат, этот тиран был подобен “истинному императору” ⁹⁶. Как пишет Прокопий, Теодерих снискал себе горячую “любовь” (“эрос”, έρως) и среди готов, и среди италийцев по той причине (здесь же и разъясняемой автором “Готской войны”), что Теодерих был непохож на тех правителей, которые в своей государственной деятельности “вечно” избирают какую-либо одну сторону, в результате чего вызывают одобрение одних и порождают недовольство других, мнению которых “идут наперекор” ⁹⁷. Так как Теодерих не следовал, как полагает Прокопий, такой пагубной политике, а соблюдал равновесие в своем отношении как к готам, так и к италийцам, он и вызвал к себе “любовь” с их стороны. Однако, таким могло быть только поверхностное впечатление; рассказ, непосредственно следующий за приведенными выше заключениями византийского историка, нарушает нарисованную им картину всеобщей “любви” к правителю.

Конспектируя исследование итальянского историка Ботта, Карл Маркс обратил внимание на двойственность политики Теодериха и на связанные с этим трудности. В “Хронологических выписках” он отметил, что этот король совершил “большую ошибку”, потому что “не только сохранил римскую экономику, законы, магистратуру и т. д., но и обновил их в известной мере” ⁹⁸.

Замечание Маркса связано с изложением событий у Карло Ботта, который в своей книге “История народов Италии” (1825) писал об уважении Теодериха к римским законам: “Он их не отменял и не заменял законами своей родной страны, как это сделал Хлодвиг в Галлии, он, наоборот, их сохранял, придавая им новую силу благодаря своему могуществу. Для своего дела он считал более полезным сохранить часть старого здания, нежели разрушить его до основания” ⁹⁹.

Маркс не развил своей мимоходом брошенной мысли о “большой ошибке” Теодериха, но с присущим ему острым чутьем историка кратко оценил политику первого остроготского короля в Италии как неудачную по существу и негодную с точки зрения дальнейшего развития остроготского государства в Италии.

Действительно, Теодерих хотел спаять подвластное ему население Италик — готов и италийцев. В течение почти всех тридцати семи лет правления внешне это ему удавалось ¹⁰⁰, но в среде италийской аристократии, в среде крупных землевладельцев, высшего чиновничества и представителей католической церкви, т. е. в тех общественных слоях, которые стояли наиболее близко к королю, не угасало недовольство, вызванное подчинением варварскому вождю.

В то же время не прекращались то единичные, то массовые выступления угнетенных против угнетателей. Теодерих стремился создать себе популярность у господствующего класса и имел в его среде немало приверженцев ¹⁰¹. Однако к концу правления, когда Теодериху было уже около семидесяти лет, он изменил свою политику, так как увидел, что в римском сенате созрел план освобождения от готского владычества и передачи Италии империи. В Константинополе тайным вдохновителем этого плана был, вероятно, приближавшийся к императорской власти Юстиниан. Теодерих, чувствуя атмосферу заговора, в последние три года жизни резко изменил отношение к тем италийцам, которых прежде стремился приблизить к себе и надеялся постепенно подчинить готам. Не доверяя римскому сенату и опасаясь переворота, король, окруженный доносчиками, пошел по пути преследований и пыток. Обнаружение антиготской переписки патриция Альбина с императором повело к падению виднейших представителей римской аристократии, несомненно мечтавших о “libertas Romana” и действовавших против “regnum” Теодериха. Были казнены Боэций, магистр оффиций (magister officiorum), и Симмах, глава сената (caput senati [sic!], πρωτος της βουλης των Ρωμαίων) ¹⁰². По-видимому, пал жертвой Теодериха и не повиновавшийся ему папа Иоанн I, бывший главой посольства из Равенны в Константинополь и умерший, быть может, насильственной смертью сразу по возвращении ¹⁰³.

Изменение отношения короля к “римлянам” прекрасно отражено в цитированной выше современной событиям анонимной хронике (“Anonymus Valesii”). В ней говорится, что Теодерих в течение тридцати лет, с 493 по 523 г., был исполнен “ко всем доброй воли” (“bonae voluntatis in omnibus”); в те времена “благополучие наступило в Италии” (“felicitas est secuta Italiam...”) и “мир среди племен” (“ita etiam рах gentibus”, — § 59); король “не совершал плохих поступков” (“nihil enim perperam gessit”). Но в дальнейшем наступил перелом: “Дьявол нашел путь, чтобы забрать под свое влияние человека, правившего государством без придирок” (“hominem bene rem publicam sine querela gubernantem”), и тогда “начал король вдруг яриться на римлян, находя для этого случай” (“coepit adversus Romanos rex subinde fremere inventa occasione”, — § 83—85). Вот в это-то время и понадобилось Теодериху сочинение Кассиодора. Уничтожая наиболее сильных врагов, король не оставлял, по-видимому, мысли переубедить италийцев, доказать, что им лучше повиноваться готским королям, правящим в Италии, чем далекому византийскому императору.

Склонить верхушку италийского общества на свою сторону заставляли Теодериха и те трудности, справиться с которыми он или его преемники могли бы лишь при условии единения с администрацией страны и крупными землевладельцами и рабовладельцами. Даже в скудных свидетельствах источников, которыми располагают современные историки, заметны признаки непрекращавшейся классовой борьбы в остроготской Италии ¹⁰⁴. Частичные проявления недовольства колонов и рабов, их нападения на поместья, поджоги и расхищение имущества были, несомненно, обычны, но иногда разгорались и общие восстания (seditiones) как в провинциях, так и в городах. Для борьбы с этим упорным народным сопротивлением нужно было соединить силы остроготских королей и италийского имущего класса. Последний же требовалось всеми способами привлечь к прочному союзу с остроготами, к естественному, как казалось Теодериху, подчинению Амалам. Одним из способов достижения этой цели была особая политическая “пропаганда” в виде сочинения, вышедшего из-под пера одного из высших сановников государства, магистра officiorum и патриция Кассиодора, и посвященного официальной истории готов, издревле будто бы сплетенной со знаменитой историей римлян. Книга Кассиодора писалась и для укрепления национального сознания остроготов, и для убеждения италийцев в необходимости быть заодно с варварами, государство которых — как должно было внушить сочинение Кассиодора — ничуть не хуже и ничуть не слабее империи. Книга Кассиодора должна была способствовать противопоставлению остроготского королевства империи и отрыву Италии от последней.

Стремление Теодериха опереться именно на италийскую земельную и чиновную аристократию, на Рим с его папским престолом и на римский сенат ярко отражено в обращении Аталариха в 533 г. к членам знаменитой коллегии. “Обратите внимание (взвесьте, оцените — “perpendite!”), — сказал король, говоря о заслугах автора „Истории готов“, — какая любовь к вам (римлянам) заложена в этой его (Кассиодора) похвале нам (готам) — „quantum vos in nostra laude dilexerit“: ведь он показал, что племя вашего повелителя удивительно своей древностью, и вами, издавна благородными еще со времен предков, и теперь повелевает древний королевский род” ¹⁰⁵.

Замыслом представить династию Амалов и окружающих их готов достойными повелителями римлян, стремлением склонить на свою сторону, приблизить к себе римский сенат как собрание представителей всей италийской аристократии, окраской всего сочинения как трактата, подготовляющего укрепление власти остроготов в Италии, и определялась цель предложенного Кассиодору и выполненного им задания. Его труд должен был, возвысив варваров до уровня римлян, подготовить дальнейшее преобладание варваров над римлянами.

Подобная тенденция не только не годилась для времени, когда Иордану пришлось писать сочинение, но она была бы тогда бесполезной и даже опасной. Уже не требовалось отстаивать равенство готов и италийцев с тем, чтобы оправдать подчинение вторых первым, но было необходимо, с точки зрения италийской и части готской знати, преклониться перед императором, вероятным победителем, и отмежеваться от тех остроготов, которые еще боролись под предводительством Тотилы. Поэтому труд Кассиодора, в котором за остроготами признавалось господствующее положение в Италии, надо было устранить. Лучше всего этого можно было достичь путем спешной замены его компиляцией, близкой по содержанию, но проникнутой другим замыслом и сведенной к иному заключению. Такая неотложная и, в сущности, нелегкая задача и была поручена Иордану.

В результате этого труд Кассиодора, уже знакомый определенному кругу читателей, как бы сохранялся в новом труде Иордана (полностью воспроизводилось Кассиодорово возвеличение готов с их искусственно разукрашенным прошлым), но имел другую тенденцию. Она не только обратилась в византийско-верноподданническую — что было нужно ввиду приближавшейся победы Юстиниана в Италии, — но и удачно маскировала ставшую неуместной политическую направленность труда Кассиодора ¹⁰⁶. В силу этих соображений допустимо предполагать, что Касталий, побудивший Иордана составить “Getica”, выражал желание самого Кассиодора и близких ему общественных кругов. Во всяком случае книга Кассиодора в ее первоначальной редакции ко времени перелома в ходе войны в Италии в 550—551 гг. устарела, а впоследствии, по-видимому, была уничтожена.

За четверть века, прошедшую после смерти Теодериха, изменились, вернее, сильно обострились политические отношения в остроготском государстве. К моменту, когда Иордан написал “Getica”, резко определились зародившиеся еще при Теодерихе “партии”.

Первый остроготский король и его правительство обеспечили преобладающее положение итало-готскому дуализму (правда, он мог быть и был только внешним). Кассиодор, хотя и принадлежал к провинциальной италийской знати, был одним из наиболее выдающихся его сторонников и идеологов; для укрепления союза готов с италийцами (а в этом союзе подразумевалось, по крайней мере готами, нарастание готского влияния и все больший отход от Восточной Римской империи) он написал “Историю готов”. Однако, это политическое мировоззрение в неустроенном и еще не спаянном обществе остроготского государства не могло быть прочным и длительным. Уже в правлении Теодериха наметились два крайних крыла: условно их можно назвать “итало-византийским” (“партия” Альбина, Боэция и Симмаха) и “ультраготским” (его к концу жизни, после казни Боэция, придерживался, собственно, сам король). Хотя в 533 г. перед римским сенатором восхвалялось сочинение Кассиодора, но король (вернее, его готское окружение) уже видел в этом труде идеалы того направления, которое выше названо “ультраготским”. Трудно думать, что Кассиодор, “vir clarissimus” и “illustrissimus”, патриций, мог всецело примкнуть к нему, хотя он и был до 537 г. префектом претория, высшим сановником в остроготском правительстве. Вероятнее всего, что он с чрезвычайной осторожностью лавировал между приверженцами “ультраготского” и “итало-византийского” течений, втайне склоняясь ко второму. При Аталарихе оба течения резко противостояли одно другому, обе “партии” определились с полной отчетливостью. Амаласвинта не восприняла идеалов своего отца. Уступив сына представителям “ультраготского” направления ¹⁰⁷, она вела с ними ожесточенную борьбу. Наследница Амалов симпатизировала только римлянам и преследовала несогласных с ней готов. “Партию” ультраготов возглавляли три родовитых готских военачальника, не названные Прокопием по именам. Считая их своими злейшими врагами, Амаласвинта добилась их удаления из Равенны, а затем и уничтожения. Прокопий говорит о заговоре (στάσις) ¹⁰⁸ этих готских военачальников против Амаласвинты и о том, что она, дочь Теодериха, была ненавистна (προσκεκρουκυία) самым знатным готам ¹⁰⁹; опасаясь за свою жизнь, она задумала отдать Италию Юстиниану ¹¹⁰. В полном смысле слова “византийская” (и “гото-византийская”, и “итало-византийская”) “партия” существовала в остроготском королевстве в ярко выраженной форме еще до 535 г., до того момента, когда Амаласвинта была убита по приказанию своего мужа Теодахада. Сторонники Амаласвинты — а к ним принадлежали все италийцы и часть готов — были глубоко потрясены ее смертью: они потеряли в лице королевы вождя их “партии”¹¹¹. Преобладающее влияние перешло к “ультраготам”, не признававшим подчинения императору. Их представителями были Витигес, еще связанный с династией Амалов через брак с Матасвинтой (внучкой Теодериха), Ильдибад (540—541) и наиболее выдающийся из последних остроготских правителей Бадвила-Тотила (541—552). Борьба с империей была очень тяжела для готов, и потому их вожди, хотя и стремились вернуть своему народу власть над всей Италией ¹¹², но, не рискуя прибегать к решительным мерам, пробовали склонить императора к переговорам ¹¹³. Еще до 540 г. Витигес выдвинул предложение, чтобы византийцы заняли Италию южнее реки По, а остроготы распоряжались лишь областями севернее этой реки ¹¹⁴, где главными их центрами были города Тицин (Ticinum, Τικινόν, иначе — Павия) и Верона. Отсюда, с левобережья По, остроготы и вели войну (в ее последний период) ¹¹⁵.

Общее положение в последний период войны, соотношение сил и наличие двух направлений в политических взглядах и действиях готов и италийцев определили замысел, которым должен был руководствоваться Иордан при составлении “Getica”. Естественно, что политическая установка Иордана в 551 г. была иной, чем Кассиодора в 526—527 гг., когда он приступил к своему сочинению.

Политическая направленность Иордана выражена в последних фразах “Getica” и сквозит в конце “Romana”. Автор представил племя готов как весьма древнее и прославленное, но он признавал, что в его время высшая слава и господство над всеми племенами принадлежали только императору. Иордан подчеркивает, что, воздав хвалу готам и роду Амалов, он — и в этом главное — признает, что еще большей хвалы достойны Юстиниан и его военачальник Велисарий: “сам достойный хвалы, род этот (“haec laudanda progenies”) уступил достохвальнейшему государю (“laudabiliori principi cessit”), покорился сильнейшему вождю”. В этих словах — преклонение перед империей, пренебрежение былой фактической независимостью своего государства; хотя оно названо famosum regnum, хотя готы — fortissima gens, тем не менее их “покорил победитель всяческих племен (“victor gentium divesarum”), Юстиниан император”.

В заключительных словах — двукратное, настойчивое повторение глагола vicit: трактат написан “во славу того, кто победил” (“ad laudem eius qui vicit”), и на этом закончен труд о “древности и деяниях гетов, которых победил (“devicit” — “окончательно осилил”) Юстиниан император”.

При каких же обстоятельствах и где написал Иордан “Getica”?

Прежде всего надо напомнить, что хотя в 540 г. Велисарий и был победителем, хотя он и привез в Константинополь сдавшегося ему готского короля и жену его, внучку Теодериха, вместе с захваченными в Равенне сокровищами Амалов, тем не менее на этом война в Италии, как известно, не кончилась. Иордан же намеренно прервал свое повествование именно на моменте, который был победоносным для Византии и финальным для остроготского королевства со столицей в Равенне и с династией Амалов во главе.

В дальнейшем военные действия принесли удачу готам, отчаянно боровшимся под руководством Тотилы. Вначале готы имели небольшое войско и чуть ли не один город, оплот готов в северной Италии — Тицин. Но с годами их сила (причем не только военная, но и моральная) очень возросла. К Тотиле стекались, кроме его соплеменников, и солдаты, переходившие к готам из римского войска ¹¹⁶. К Тотиле бежали крестьяне (γεωργοί), “поля которых он старался щадить” ¹¹⁷, и рабы, которым он твердо обещал защиту от бывших господ ¹¹⁸.

Таким образом, с ходом войны положение Тотилы заметно укреплялось не только в результате значительных территориальных завоеваний, но и потому, что к нему обратились симпатии широких масс местного населения и его поддерживало большинство италийцев ¹¹⁹.

Простые обитатели Италии испытывали бедствия от войны и от “обоих войск” ¹²⁰, но они сочувствовали готам ¹²¹ и ждали их победы. Характерно, что, когда Велисарий в 544 г. обратился к людям, ушедшим к Тотиле, никто из них не пожелал вернуться к византийцам, причем Прокопий записал, что “не пришел никто из врагов — ни гот, ни римлянин” ¹²². Не менее показательно и то, что если в “готском” войске Тотилы были римляне, то в римском войске против своих же сражались, правда единичные, готы. Это были, по-видимому, только крупные командиры ¹²³. Таким образом, противники в готской войне в Италии в значительной мере различались по классовому признаку, а не только по происхождению или по подданству.

После больших военных успехов, двукратного взятия Рима и захвата многих областей Италии ¹²⁴ вплоть до Сицилии силы Тотилы стали истощаться, силы же византийцев укреплялись. Свидетельства Прокопия об этом периоде поистине замечательны своими подробностями. В его сообщениях о посольствах Тотилы к Юстиниану видно, как менялось соотношение сил в пользу империи. После первого захвата Рима готами (17 декабря 546 г.) Тотила предлагал императору мир на условиях, которые, как он писал в своем послании, должны были возродить “прекраснейшие примеры” (παραδείγματα κάλλιστα) отношений, установившихся некогда между Анастасием и Теодерихом. Если бы Юстиниан согласился на это, то Тотила звал бы его отцом, а готы стали бы его союзниками ¹²⁵. Юстиниан принял послов (это были дьякон Пелагий и ритор Феодор) и ответил Тотиле письмом. Однако он уклонился от определенного решения, сославшись на то, что Велисарию предоставлены чрезвычайные полномочия по всем делам в Италии.

После того как готы вторично заняли Рим (6 января 550 г.), Тотила снова отправил посольство к Юстиниану, предлагая кончить войну и заключить с готами договор (ένσπόνδους δε Γότΰους ποιεΐσθαι) ¹²⁶. На этот раз Юстиниан не разрешил послу (это был римлянин Стефан) явиться к нему (“не пустил его на глаза”) и не нашел нужным как-либо реагировать на предложения Тотилы. Хотя Велисарий был недавно отозван из Италии и там не было главнокомандующего, но Юстиниан, объявив выдающегося полководца Германа “автократором войны с готами и Тотилой” ¹²⁷, надеялся на победу. После этого было еще несколько посольств ¹²⁸ от готов в Константинополь, но император не обращал на них внимания, не допускал к себе послов и проявлял полное пренебрежение к своим врагам, не желая даже слышать их имени ¹²⁹. Война подошла к решающему моменту, значительность которого понимали обе стороны. Таким моментом стал морской бой за Анкону. Ему Прокопий посвятил немало страниц (Bell. Goth., IV, 23, 1—42). Анкона находилась во власти византийцев: она была единственной их опорой на Адриатическом побережье, и отстоять ее значило выиграть войну, тянувшуюся уже почти семнадцать лет. Для готов же было предельно важно захватить эту прибрежную крепость и, таким образом, отрезать Равенну по берегу от богатого продовольствием юга Италии. Серьезность предстоящей схватки отражена Прокопием в приводимых им “речах”¹³⁰ византийских полководцев (Иоанна и Валериана) и Тотилы. Как бы риторичны ни были эти, вероятно, никогда не произносившиеся речи, все же они рисуют подлинную картину той фазы войны, которая проходила в интересующие нас 550—551 гг. Обе “речи” недлинны, выразительны и даже взволнованны. Византийцам положение представлялось особенно трудным. В их “слове” констатируется, что готы занимают бóльшую часть италийских земель и даже господствуют на море (θαλασσοκρατούντων των πολεμίων), что предстоит бой не за одну Анкону, а за победу в целом: наступил кульминационный момент борьбы (το τοΰ πολέμου κεφάλαιον), исход битвы определит окончательный поворот судьбы (της τύχης το πέρας). Тотила же, видя, что война разгорается с новой силой, был еще полон решимости и уверенности в победе ¹³¹, хотя знал, что для его противника Анкона — решающая ставка, и потому натиск может оказаться неодолимым. Так и случилось. Византийский флот выиграл сражение, потопив или разогнав все готские корабли. Если в 544 г. начальник византийских войск в Италии Константиниан писал из Равенны императору, что он бессилен (αδύνατος) противостоять готам, а византийские командиры не могут скрыть страха перед этой войной (τηςες την αγωνίαν οκνήσεως) ¹³², то теперь, в 550 г., после поражения при Анконе, готы впервые пали духом: “Эта битва совершенно разрушила и самоуверенность, и мощь Тотилы и готов”  ¹³³. К 551 г, война для готов, несмотря на то, что они продолжали сопротивляться, была, собственно, кончена. Они понимали это, и силы их от такого сознания еще более слабели; в страхе (περίφοβοί τε γεγενημένοι), испытывая настоящее страдание (περιαλγουΰτες), они после разгрома под Анконой “оставили мысль о войне” (τον πόλεμον απεγίνωσκον) ¹³⁴. Допуская в данном случае со стороны Прокопия некоторое преувеличение слабости и отчаяния готов, нельзя не видеть в его словах и большой доли истины.

На этом-то фоне, взятом в целом, с учетом положения на войне и перспектив дальнейшего развития событий, при явном повороте успеха в сторону Византии, в определенных общественных кругах было решено создать трактат о готах, в прошлом славных и непобедимых, а в настоящем преклоняющихся перед императором-победителем. Это решение выразить свои политические идеалы, которые не противоречили бы политике империи и вместе с тем сохраняли бы значение племени остроготов, родилось в среде италийской знати и связанных с ней готов провизантийской ориентации. К этим же кругам принадлежали многие влиятельные лица, эмигрировавшие из Италии в Константинополь; среди них были сенатор и патриций Либерий ¹³⁵, сенатор, консуляр и патриций Цетег (Κέθηγος, Γόθιγος, Caetheus, Cethegus) ¹³⁶; в Константинополе, возможно, находился тогда и Кассиодор¹³⁷. Такое сочинение должно было наводить на мысль о готах, утерявших свою правящую династию, которая влилась в семью византийского императора, о готах, уже и не мечтающих о своем государстве и не имеющих якобы не только надежды, но и желания владеть “Гесперией”, — хотя в бесплодной борьбе за нее они потеряли большинство своего народа, — о готах, якобы готовых раствориться в громадной массе подданных византийского василевса¹³⁸.

Сочинение Иордана является не чем иным, как политическим, если не своеобразно-публицистическим трактатом, созданным по требованию определенной общественной группы в известный переломный для нее политический момент.

Следует отметить, что приблизительно к подобному толкованию, но совсем не раскрыв его, подошел еще Л. Ранке. В последних фразах своего очерка об Иордане, в приложении к “Всемирной истории” ¹³⁹, он очень осторожно высказал предположение, что Кассиодор был “der intellektuelle Urheber der Schrift des Jordanes” и что книгу Иордана надо рассматривать как работу, основанную на предварительных исторических исследованиях и в то же время как политико-исторический труд по истории готов, приуроченный к определенному моменту (“zwar als eine auf historische Vorstudien basierte, aber zugleich auf den Moment angelegte politisch-historische Arbeit über die Geschichte der Gothen anzusehen ist”) ¹⁴⁰. Никто из историков после Л. Ранке не подхватил его мысли; ее лишь иногда цитировали без дальнейшего разъяснения¹⁴¹. Только в самое последнее время появились некоторые более свежие суждения о характере и целях литературного творчества Иордана и вновь возникла мысль о политическом содержании “Getica”, подобная той, какую некогда вскользь высказал Л. Ранке.

Выше уже говорилось о статье советского филолога В. В. Смирнова. Автор поставил перед собой задачу пересмотреть литературу об Иордане и “воссоздать”, как он пишет, его биографию. Правда, он смог посвятить этой важной теме очень короткий очерк — всего 22 страницы, и поэтому далеко не все его соображения развиты и доказаны. Соглашаясь с некоторыми ранее высказывавшимися предположениями относительно фактов биографии готского писателя, В. В. Смирнов пришел к выводу, что Иордан был выразителем политических идеалов именно Кассиодора (закончившего книгу о готах еще в период правления Аталариха, до 533 г.) и согласной с ним готской и италийской знати, эмигрировавшей в Константинополь. Иордан, по мнению В. В. Смирнова, был “преданным слугой Амалов” и “ярым сторонником византийской ориентации”, “ярым пропагандистом провизантийской политики”¹⁴² готов во время войны между империей и готами Тотилы. Однако колебаний и поворотов в политике гото-италийской среды в течение бурного времени с 30-х по начало 50-х годов VI в. В. В. Смирнов не отметил и в связи с этим не увидел особенностей политической установки Иордана и той политической направленности, которая диктовалась временем, когда Кассиодор создавал свое, несомненно соответствующее моменту сочинение.

Другой работой, где творчество Иордана, биографические данные о нем и обстановка, в которой он писал, подвергнуты тщательному исследованию, является уже упоминавшаяся нами книга итальянского историка Фр. Джунта. Автор усматривает в произведениях Иордана плод единого замысла, отражение двух миров его времени — мира римского и мира варварского, готского. Он проводит четкую грань между политическим идеалом Кассиодора и политической тенденцией Иордана, различая условия, в которых проявляли свое отношение к окружающим событиям оба писателя. Если Кассиодор возвышал Готию, то Иордан (в иной исторический момент) возвеличивал Романию — империю Юстиниана, Велисария. В труде Иордана, по мнению Джунта, любовь к своему народу сочетается с преклонением перед Романией; он мечтал о мирном их слиянии и возлагал надежду на молодого Германа — потомка дома Амалов по матери и дома Юстиниана по отцу. Однако необоснованным кажется представление Джунта об Иордане, — в главе о политической мысли Иордана (стр. 165— 185), — который будто бы вырабатывал, а затем письменно выражал свои политические убеждения и планы независимо от среды, как бы не принадлежа к определенным слоям современного ему общества.

В связи с политическим направлением, выраженным в “Getica” интересен вопрос о том, где же Иордан мог написать свое сочинение.

Трудно представить себе, чтобы произведение с яркой политической окраской могло быть создано вдали от мест крупных событий.

Поэтому мнение Моммсена о каком-то (?) мезийском монастыре, где будто бы писал Иордан, не соответствует исторической обстановке. В те годы, когда рождался труд Иордана, даже столица империи, охваченная беспокойной атмосферой богословских диспутов, которые тогда приобрели широкий международный характер, кажется несколько отдаленной от событий, вызвавших составление “Getica”. В Константинополе едва ли были люди, столь живо интересовавшиеся судьбой остроготов (именно политическим и социальным положением последних, а не только территорией бывшей Западной империи в Италии), чтобы читать сочинение, посвященное лишь одному варварскому народу, а не всемирной истории с империей в центре. Острый, животрепещущий интерес к теме труда Иордана и его выводам мог возникнуть только в Италии: с одной стороны, в Равенне — недавней столице остроготского королевства и центре возвращающейся в “Гесперию” ¹⁴³ византийской власти, с другой стороны — в областях к северу от Пада (реки По), где лежали земли, наиболее крепко захваченные остроготами, где был город Тицин, новый их центр после потери Равенны в 540 г.

В силу сказанного естественнее всего местом написания “Getica”, местом работы автора, который имел целью склонить представителей своего народа к покорности империи, считать Равенну ¹⁴⁴.

После того как капитулировал Витигес и была вывезена в Константинополь королевская чета вместе с сокровищами из дворца Амалов, Равенна оставалась в руках византийцев весь последующий период войны. Там образовалась военная и административная база империи, туда прибывало греческое и сочувствовавшее грекам население, и оттуда уходило население готское. Вскоре после того как Велисарий занял Равенну, с его разрешения готы стали покидать город, как об этом сообщает Прокопий, бывший свидетелем вступления войск Велисария в Равенну ¹⁴⁵ и первых административных мер, принятых победителями. Когда общее положение определилось, в городе стало ромеев столько же, сколько и готов”  ¹⁴⁶, а позднее готов стало, вероятно, значительно меньше. Тогда же сдались окружающие Равенну готские крепости в Венетиях, в том числе Тревизо. Форпостом готских владений осталась хорошо защищенная Верона, а средоточием готских сил и готского влияния стал город Тацин — Павия (Τικινον). На многих страницах “Готской войны” мелькают упоминания о Равенне, которая в изложении Прокопия выступает как опорный пункт империи, соединяющий ее с Италией ¹⁴⁷. Равенна в то время была и частью Византии и частью Италии, за которую шла война. Равенна объединяла в себе как империю, с которой была постоянно связана, так и варварский борющийся мир, все еще близкий и опасный, хотя понемногу и отступающий. Отступление остроготов, сначала едва намечавшееся, а после разгрома флота Тотилы в морском бою за Анкону ставшее несомненным, ярче всего сказывалось в Равенне. В Равенне же быстрее всего стала ощущаться соответственная реакция готского центра в Тицине. Именно из Равенны должна была идти в готскую (правящую, конечно) среду пропаганда за признание остроготами власти императора, за отказ от собственной политической самостоятельности.

Место создания “Getica” как бы обусловлено некоторыми замечаниями, сделанными Иорданом, правда не совсем понятными. Иордан, взявшийся за такую работу, которая должна была быть построена на основе пространного сочинения Кассиодора, не мог иметь этого сочинения перед глазами. Иордан пишет с огорчением и даже беспокойством, что главная тяжесть (“super omne autem pondus”) для него как автора состояла в том, что он — всего в течение трех дней — “предварительно перечитал эти книги” (“libros ipsos antehac relegi”) и то лишь по милости диспенсатора¹⁴⁸, т. е. управляющего Кассиодора, а в дальнейшем писал ответственное и длинное сочинение по памяти, не воспроизводя, конечно, подлинный текст образца, но опираясь на удержанные в сознании смысл (“sensus”) и ход событий (“res actas”).

Трудно было объяснить, почему Иордан оказался в таком положении ¹⁴⁹. Но в связи со сказанным выше это объяснение получается само собой. Сочинение Кассиодора не было, по-видимому, распространено (ведь оно было закончено тогда, когда готская правящая верхушка склонялась не только к союзу, но и к подчинению Юстиниану)  ¹⁵⁰; оно, надо думать, сохранялось в Равенне, где чаще всего жил Кассиодор, который в 550—551 гг. был, как уже отмечалось, по всей вероятности, в Константинополе. Сочинение Кассиодора, как и все его имущество, находилось в ведении диспенсатора, который и выдал Иордану нужный ему кодекс, причем только на очень короткое время, потому что книгу из-за выраженной в ней тенденции (утверждение права остроготов на полную независимость их королевства, почти противопоставление его империи) надо было скрывать, чтобы не скомпрометировать автора* [* Иордана?] в тот острый политический момент. Этим объясняется “трехдневное чтение” (“triduana lectio”) труда Кассиодора. Теперь не покажется каким-то, так сказать, “кокетством” со стороны автора его сетование на “трехдневное чтение” двенадцати книг Сенатора. К тому же нельзя забывать, что Иордан не брался воспроизвести оригинал дословно; он получил заказ на сокращение и на передачу его “своими словами” (“nostris verbis”). Несомненно, что Иордан прежде имел возможность спокойно и внимательно прочесть всю книгу Кассиодора и, быть может, сделать для себя некоторые выписки из нее; теперь же, взяв на себя обязательство кратко изложить обширный труд, он, конечно, должен был освежить его в памяти. Он получил сочинение Кассиодора для кратковременного просмотра и действительно только просмотрел его, но при этом ему пришлось напрягать внимание, чтобы сохранить в памяти просмотренный материал. Иордан об этом говорит дважды. Не в состоянии запомнить текст Кассиодора буквально (“verba non recolo”), он заставил себя целиком запомнить (“integre retinere”) содержание и ход изложения. Вероятно, он снова сделал для себя некоторые необходимые выписки (не втайне ли от бдительного диспенсатора, хранителя интересов Кассиодора?) Такого рода работа, только не в условиях спешки, бывала обычной в практике средневекового писателя: требовалось ссылаться на предшественников, особенно на тех, которые считались “авторитетами”, более того, обильно цитировать их (чаще всего без указания имени), а книг было мало, и не всегда они лежали под рукой. Зато выручала тренированная богатая и цепкая память средневекового автора и писца.

Сторонники того, что Иордан был епископом в калабрийском городе Кротоне, считали, что диспенсатор Кассиодора выдал Иордану книгу своего господина из библиотеки Вивария, расположенного поблизости от Кротона. Почему в таком случае был столь скуп на сроки этот диспенсатор, остается неясным. Надо принять во внимание, что Виварий был основан после 550 г.¹⁵¹ и книги Кассиодора в 550—551 гг., накануне отправки их в Калабрию (в Виварий), были, надо думать, еще в Равенне. Поэтому едва ли мог человек из Кротона — каковым хотят видеть Иордана — уже в 550—551 гг. брать книги из библиотеки Вивария.

В предисловии Иордан предлагает Касталию добавить в его труд все, что тот найдет нужным, так как Касталий, будучи “соседом племени” готов (“ut vicinus genti”), может лучше, чем Иордан, развить то, о чем сказано недостаточно (“si quid parum dictum est”). Конечно, эти дополнения могли касаться лишь выражения тенденции труда Иордана, а не его содержания, которое базировалось на авторитете Кассиодора, первого специалиста по истории готов. Но почему же Иордан, находясь в Равенне, назвал Касталия “соседом племени”, указывая тем самым на его более близкое соседство с остроготами? Это можно объяснить тем, что Касталий находился в пределах владений готов, например, — что вероятнее всего, — в их центре, в городе Тицине, или в тех землях, к северу от р. Пада, которые готы, даже уступая империи, хотели сохранить за собой ¹⁵². Иордан же пребывал в византийской стороне, в Равенне.

Думающие, что Иордан написал свой труд в Константинополе, считают, что Касталий, находился в Италии и был таким образом “соседом племени” остроготов, а Иордан, живший в Константинополе, был вдалеке от них. Нам кажется более ярким и более убедительным противопоставление Иордана, находившегося в византийской Равенне, Касталию, находившемуся в остроготском Тицине, или в Вероне, или еще где-либо к северу от реки Пада.

Можно подкрепить мысль о месте работы Иордана еще следующими соображениями. Подробные описания областей на Балканском полуострове, преимущественно Мезии, на что указывал Моммсен, не обязательно связывать с присутствием автора “Getica” в столице Византии. Эти описания вполне естественны для человека, хорошо знавшего и помнившего свою родину где-то на правобережье нижнего Дуная. Пребыванию Иордана в Равенне совершенно не противоречит его интерес к делам Восточной империи, на что также указывал и Моммсен и другие ученые. Равенна всегда, а в интересующие нас годы особенно, была связана не только с Далмацией, но и с Иллириком, с Паннонией, со всем Подунавьем; через Балканский полуостров и с севера, и из-за моря к ней шли пути из Константинополя. Этой же близостью Равенны к событиям на Балканском полуострове надо объяснять и тревогу, которую Иордан, сам уроженец Подунавья, выразил в конце “Romana” (и в § 37 “Getica”), говоря о страшных набегах антов, склавенов и булгар.

Даже беглые наблюдения наводят на мысль о Равенне как месте написания “Getica”. Едва ли в Константинополе, в крупнейшем городском центре, где в любых социальных кругах жизнь развивалась интенсивно, а интерес в области внешней политики отнюдь не сосредоточивался только на италийских делах, был бы почитаем Кассиодор, некогда главная фигура в остроготском королевстве, и было бы эффективно восхваление варварской династии Амалов. Не в Константинополе, а в Равенне стал известен тот писатель, которого так часто и с таким уважением упоминал на страницах своей “Космографии” анонимный равеннский географ. Не с Константинополем, а с Равенной связывали Иордана переписчики его труда в различных монастырских мастерских письма; это они в VIII—IX вв. назвали его, хотя, по-видимому, и ошибочно, епископом равеннским.

Еще некоторые детали. Когда Иордан писал о приходе в Италию Алариха, который шел по обычному пути через Эмону и Аквилейю на Равенну, то он, Иордан, выразил это так: “правой стороной (“dextroque latere”) вошел он в Италию” (Get., § 147). Эти слова о появлении войска “справа” могли принадлежать только человеку смотревшему с юга из Италии, точнее — из Равенны, к которой приближался Аларих, обогнув северное побережье Адриатического моря, перейдя реку Изонцо, миновав Аквилейю. Когда же Иордан писал о месте поселения свавов в западной части Пиренейского полуострова, то он сказал, что Галлиция и Лузитания “тянутся по правой стороне Испании (“in dextro latere Spaniae”), по берегу Океана” (§ 230), т. е. он как бы смотрел с севера, через Галлию, по направлению воображаемого пути из Италии в Испанию.

Таким образом, все данные о Иордане и его книге, будучи поставлены в естественную связь с исторической обстановкой, сходятся на том, что он мог написать свой труд скорее всего в Равенне.

Читающего “Getica” с первой до последней страницы не покидает неприятное чувство, что автору было чрезвычайно трудно облечь в литературную форму свое сочинение. В нем встречаются неуклюжие фразы, грубые нарушения синтаксиса, нагромождения, неожиданная путаница в падежах. Иордану тяжело далось построение его труда, На первый взгляд читателю может показаться, что автора вовсе не беспокоила композиция его работы и что он ограничился беспорядочным “выкладыванием” всего имевшегося у него материала.

Несомненно, что тема, заданная Иордану Касталием, была гораздо сложнее и труднее, чем тема, заданная ему Вигилием. Когда Иордан не спеша занимался “сокращением хроник”, составляя “Romana”, ему почти не приходилось заботиться о композиции: без особых размышлений нанизывал он один за другим факты, черпаемые из того или иного авторитетного источника; план заменяла хронологическая последовательность, и компиляция вырастала сама собой. Такая работа требовала известных познаний, большой аккуратности при распределении материала, однако она была проста. Но вовсе не легко было, оторвавшись от выборок из чужих трудов, написать специальную историю одного племени, хотя и пользуясь для этой цели образцом в виде крупного произведения Кассиодора. В этом случае нельзя было ограничиться расстановкой фактов в хронологическом порядке; надо было передать по памяти цельный, нелегко написанный текст и, не нарушая его идеи, одновременно выразить в нем новый замысел.

Сложность подобной задачи и зачастую тщетное старание автора преодолеть эту сложность, не потерять основную линию темы сказались на построении “Getica”.

Как было сказано выше, Иордан не имел целью повторить сочинение Кассиодора; он лишь в основном опирался на него, заимствуя, конечно, факты и показывая их взаимосвязь, сохраняя тенденцию прославления племени готов, воспроизводя ссылки на античных авторов, привлеченных в известной степени Кассиодором, а не им самим. Но необходимость сократить большой труд и передать его “своими словами” принудила Иордана попытаться в какой-то мере по-своему построить произведение и определить в нем соотношение частей. Поэтому едва ли следует предполагать в “Getica” точную копию Расположения материала “двенадцати томов” Кассиодора.

Композицию произведения Иордана нельзя считать удачной. Она лишена ясности и четкости, отягчена плохо осуществленным переплетением главного и побочных сюжетов, затемнена изобилием крупных и мелких отступлений.

Как же построено сочинение Иордана, из каких основных частей оно состоит?

Начало “Getica” трафаретно. Основываясь на сочинении Орозия, Иордан дает географический обзор мира ¹⁵³. Однако он сразу же сокращает это обычное для многих писателей его времени вступление, занявшись только островами, что выдает желание автора поскорее подойти к рассмотрению “острова” Скандзы, откуда, подобно “пчелиному рою”, появилось то племя (gens), судьбам которого посвящено все сочинение. Уже здесь, по-видимому, намечается монографический характер труда Иордана. “Propositum” Иордана (он сам употребляет это слово), его основная тема — история готов, разделившихся на две ветви — везеготов и остроготов. Соответственно этому повествование в “Getica” распадается условно на три отдела:

1) о готах, которые со Скандзы переплыли к устьям Вислы, затем передвинулись на юг в “ Скифию” и жили на побережье Черного моря до гуннского нашествия ¹⁵⁴;

2) о везеготах, ушедших из Причерноморья за Дунай, затем продвинувшихся на запад — в Италию, Галлию, Испанию ¹⁵⁵;

3) об остроготах, также, но позднее, чем везеготы, покинувших Причерноморье и после пребывания в Мезии и Паннонии осевших в Италии ¹⁵⁶.

Автор не представил ни одного из этих отделов в виде особой, цельной главы. В ходе изложения он делал отступления ¹⁵⁷, которые, при всей их необходимости, рвут ткань рассказа. Еще дальше уводит от темы наиболее искусственная часть “Getica” — отягощающее первый отдел длиннейшее наращивание истории готов, нарочитое углубление ее “древности” путем прибавления истории скифов и гетов; ценное, интересно развитое начало темы — о выходе готов на историческую арену — резко нарушено включением неживых, застывших фактов из античной мифологии (амазонки, троянские герои) и истории (Кир, Дарий и Ксеркс, Бурвиста и Дикиней, даки и геты, их войны с Римом и т. п.) ¹⁵⁸, обедненных под пером средневекового писателя.

Последовательному распределению материала в отделах о везеготах и остроготах мешало то, что автор не сумел или не успел достаточно обдуманно разместить рядом с доминирующей темой темы, если и не маловажные, то все же побочные по отношению к центральной. Описывая события одной из сложнейших эпох в истории Европы и Средиземноморья, Иордан, конечно, был обязан говорить и о множестве племен, и об обеих империях, и о варварских союзах и государствах, и о державе Аттилы, и о крупных политических деятелях, достойных подробной характеристики. Из всего этого вырастали значительные и ценнейшие экскурсы. Иордан сохранил, например, великолепные отрывки из фрагментарно дошедших до нас записей Приска — самое детальное описание Каталаунской битвы, поход Аттилы в северную Италию, портрет Аттилы, погребение Аттилы и т. п.¹⁵⁹ Таким же образом Иордан сообщил существенные данные о склавенах и антах ¹⁶⁰, о вандалах ¹⁶¹ и гепидах¹⁶², о готах, оставшихся на нижнем Дунае ¹⁶³, и т. п. Все это — драгоценнейшие исторические свидетельства, но от их присутствия в некоторой мере пострадала монография Иордана. Отдельные экскурсы, неожиданно возникая то там, то здесь на страницах труднейшего по языку текста, создают впечатление, что автор его перекидывается с одной темы на другую, а самые темы надвигаются друг на друга и как бы не помогают, а препятствуют уяснению главных вопросов ¹⁶⁴.

Автор “Getica” несомненно понимал, что в процессе литературного изображения сложной эпохи многое отвлечет его от основной темы. Поэтому он непрестанно одергивает себя, заставляя вернуться к главному, Напоминания о том, что следует обратиться к исходному, самому существенному материалу повествования, попадаются у Иордана очень часто. Свыше десяти раз автор заявляет почти одними и теми же словами: “ad nostrum propositum redeamus”, “unde digressimus ordine redeamus”, “redeundum est”, “necesse est nobis... redire”, “ad gentem revertamur” и т. п.¹⁶⁵ Но при всей примитивности такого приема эти напоминания даже полезны: они облегчают читателю выяснение ведущих элементов изложения.

И тем не менее невозможно не признать, что, несмотря на общую перегруженность и даже “сумбурность” писаний Иордана, он не только не забывает, но старательно выдвигает главное. На протяжении всего труда видно, что автор напряженно следит за тем, как бы не ушла с первого плана именно история готов, в дальнейшем — везеготов и особенно остроготов. И вот это-то ощутимое напряжение автора, эти его скучные подчас возвраты к прерванному, эти длинные, отвлекающие, иногда самодовлеющие экскурсы и мелкие отступления в целях пояснить, углубить главное, — все это в конце концов подчеркивает смысл и значение основной “заданной” темы и своеобразно оттеняет композицию его труда.

Для современников Иордана, для его единомышленников главное в “Getica” состояло в политической тенденции сочинения, в котором сочетается восхваление готов и их королей с призывом к подчинению побеждавшей в то время империи. Сейчас это, разумеется, малозаметно. Только кропотливый анализ сопутствующих явлений и их отражения в ряде источников дает возможность восстановить обстановку, обусловившую рождение подобного труда, и, следовательно, правильно характеризовать его. С веками произведение Иордана приобрело новую ценность. При всех его недостатках оно занимает почетное место среди источников своего времени; более того, оно в своем роде уникально и может стоять в одном ряду с другими историческими памятниками VI в. Со страниц произведения выступает то, о чем едва ли помышлял его автор: грандиозная картина становления нового мира, вытесняющего мир старый, картина упорной и длительной борьбы отживающего с нарождающимся. У Иордана нет столь интересующих нас и ценных данных о социальной и экономической жизни его эпохи, тем не менее из его неяркого рассказа это новое видно в натиске и распространении многочисленных варварских племен (ни у одного автора нет такого количества этнических названий как у Иордана)¹⁶⁶, старое — в идеалах уже нереального всемирного господства отживающей, хотя в тот период, когда пишет Иордан, победоносной, империи. Автор “Getica” даже не критикует империю, предвидя ее ближайшее торжество, но недостаточность ее сил, выступающих против варваров, угадывается и в почти бесстрастном, несмотря на определенную направленность, повествовании. В то же беспокойное и для Италии, и для многих других стран Европы время, осветил это положение Прокопий. Достаточно напомнить одну из первых фраз “Готской войны”, фразу, которую нельзя не воспринять как лейтмотив этого произведения: “В той же мере, в какой дела варваров в отношении ромеев процветали, честь ромейских солдат падала, и под благоприличным названием союзничества над ними тиранствовали эти пришельцы” (όσω τε τα των βαρβάρων εν αυτοΐς ήκμαζε, τοσούτω το των ’Ρωμαίων στρατιωτων αξίωμα ήδη υπέληγε, και τω ευπρεπει της ξυμμαχίας ονόματι προς των επηλύδων τυραννούμενοι εβιάζοντο) ¹⁶⁷. Неизмеримо более искусный как писатель, Прокопий здесь созвучен Иордану, а их произведения вместе созвучны событиям, которые происходили в Византии и в Италии, на Дунае и на берегах Средиземного и Черного морей, даже в более отдаленных западных и восточных, северных и южных областях отражаемого ими мира.

Как проникнутый умом и наблюдательностью труд Прокопия, так и не блещущее талантом творение Иордана донесли до нас достаточно полное изображение одной из важнейших эпох в истории Европы. Само собой разумеется, что труды этих двух писателей дополняются, более того, непременно обрастают сведениями из сочинений многих, часто замечательных авторов V—VI вв., но, на наш взгляд, отобразить широкую картину событий того времени удалось главным образом Прокопию и... Иордану. Поэтому Иордан, слабый писатель, но не лишенный известного уменья компилятор ¹⁶⁸, должен быть признан выдающимся историком, а его произведение — зачислено в разряд первоклассных исторических источников.

В “Getica” интересно и важно почти все. Учитывая политическую установку автора и соответственный социально-политический смысл его сочинения (о чем речь шла выше), нельзя отказать ему в своеобразном, хотя и нелегко уловимом единстве. Наряду с тем, что труд Иордана является специальным трактатом, он служит источником по многим особым темам. В “Getica” нашли отражение элементы истории разных германских и негерманских племен (без чего трудно было бы появиться названным выше книгам Л. Шмидта, Э. Шварца и др.), история движения гуннов в их европейских походах, описания различных событий на дунайской границе и на Балканском полуострове, одной из главных арен столкновения “пришельцев” (έπήλυδες) и империи, и многое другое. Кроме перечисленного, большой интерес вызывают скудные, но единственные в своем роде сообщения о древнейших славянах ¹⁶⁹, а также известия, относящиеся к Причерноморью и Приазовью.

Одним словом, “Getica” Иордана заключает в себе огромный и крайне разносторонний исторический материал, серьезная обработка которого поддается только усилиям многих исследователей, специалистов в различных областях истории. Жаль, что Моммсен, столь крупный знаток исторической литературы V—VI вв., не только не оценил всего значения труда Иордана, но, введя в научный o6opот труднейший текст его “Getica” и осветив это сочинение в мастерски написанном введении и в подробных индексах, дал вместе с тем уничтожающий отзыв о важнейшей для раннего средневековья pa6oте готского историка. Моммсен назвал “Getica” Иордана сокращенной и запутанной сводкой Кассиодоровой истории (“mera epitome, luxata еа et perversa, historiae Cassiodorianae”). Он нашел, что Иордан не понял центрального сюжета своего предшественника: Кассиодор прославлял римско-готское государство Теодериха (“regnum Romanum pariter atque Gothicum magni Theododici”), преклонявшегося перед “Romana humanitas”, Иордан же вместо этого выставил на первый план, “по-варварски раздул и возвеличил” тему о федератах-наемниках и о судьбах придунайских провинций; если под пером Кассиодора готская история превратилась в римскую, то под пером Иордана, как полагает Моммсен, эта же готская история стала только “мезийской”: “historia Gothica а Cassiodorio... Romana facta per Iordanem facta est Moesiaca” (“Готская история, Кассиодором сделанная римской... Иорданом обращена в мезийскую”) ¹⁷⁰.

Ввиду того что до сих пор существуют разные мнения в решении вопросов, связанных с личностью Иордана, его деятельностью как писателя и его произведениями, нам представляется небесполезным дать вкратце свои выводы, а также подтвердить некоторые из ранее высказанных предположений.

1. По поводу происхождения Иордана. Иордан — гот, острогот, но не алан. Его собственное заявление в конце “Getica” (§ 316) вполне достаточно и ясно.

2. По поводу имени Alanoviiamuthis. Это явно испорченное переписчиками слово; вероятнее всего, как предположил Т. Гринбергер и признал за ним И. Фридрих, первая часть слова относится к предыдущему “Candacis” и расшифровывается как Alan[orum] d[ucis], а вторая является именем отца Иордана — Viiamuthis (Viiamuth).

3. По поводу времени службы Иордана нотарием у Гунтигиса Базы. Следует принять весьма убедительные доводы И. Фридриха о том, что нотариат Иордана относится к периоду между 505 и 536 г. В связи с этим наиболее ранним годом рождения Иордана можно считать примерно 485 г.

4. По поводу conversio Иордана. “Обращением” Иордана был, вероятнее всего, переход из арианства в православие (“католицизм”). Нет никаких указаний или намеков на то, что Иордан был монахом. Если в дальнейшем он и стал епископом (однако не в Равенне), то не из монахов, а, быть может, из группы так называемых religiosi.

5. По поводу определения agrammatus. Иордан не получил регулярного школьного образования, не прошел школьного “тривия”, в программу которого входила грамматика; поэтому он был agrammatus и отчасти поэтому он плохо писал; но вместе с тем он был начитанным, не лишенным достаточно широких познаний человеком.

6. По поводу места, где могло быть написано такое сочинение, как “Getica”. Если принять во внимание цепь событий, развернувшихся к 551 г. в Италии в связи с борьбой между остроготами и империей, то трудно представить, чтобы Иордан писал эту работу где-либо, кроме Италии. Подобное сочинение, составлявшееся в связи с определенной исторической ситуацией, могло быть создано лишь в крупном городском центре, подчиненном Византии и недалеком от театра военных действий между готами и войсками Юстиниана. Таким городом, вероятнее всего, была ставшая с 540 г. византийской Равенна. Местом написания “Getica” едва ли был Константинополь, тем более им не была Фессалоника, а также фракийский, мезийский или какой-то из восточных монастырей. Если признать Равенну местом написания “Getica”, то находят свое объяснение и “triduana lectio”, трехдневное спешное прочтение Иорданом сочинения Кассиодора, и “vicinus genti”, каким был Касталий, пребывавший на территории готов к северу от реки По, в Тицине или Вероне.

7. По поводу того, почему бесследно исчезло крупное и уже прославленное сочинение Кассиодора. Кассиодор придерживался определенной политической линии, которая проводилась в последние годы правления Теодериха. Эта тенденция, которая должна была привести к разрыву какой бы то ни было политической связи остроготского королевства с империей, оказалась вовсе неподходящей в пору борьбы готов с Юстинианом в 550—551 гг., когда победа клонилась в сторону Византии. Сочинение Кассиодора было как бы “забыто” и заменено другим на ту же тему, но с другой политической установкой. Так исчез труд Кассиодора и родился труд Иордана.

ПРИМЕЧАНИЯ к главе “ИОРДАН И ЕГО „GETICA“”

¹ Некоторые рукописи обозначают его просто как “Historia Getarum” или “Historia Gothorum”. Известно, что у писателей V в. (например, у Орозия: Oros., I, 16, 2), а также и VI в. (например, у Прокопия: Bell. Vand., I, 2, 2; Bell. Goth., I, 24, 30) геты и готы рассматривались как одно и то же племя.

² Второе произведение Иордана, посвященное истории Рима, Моммсен кратко назвал “Romana”. Нами употребляются условные названия “Romana” и “Getica”, причем в русском тексте они не отражают множественного числа, имеют латинскую форму и не склоняются.

³ В данной фразе (Get., § 316) наречие quasi имеет, несомненно, значение “как”, но не “как бы”, “почти”; “quasi ex ipsa trahenti originem” выражает только такой смысл: “как ведущий происхождение от того [вышеназванного] племени”, но не “как бы ведущий...”, тем более не “почти ведущий...” Никакого колебания, никакой двусмысленности в этих простых словах нет. Моммсен отметил в указателе “Lexica et grammatica”, что слово quasi может означать не только “tamquam”, но и “utpote”. Он, правда, не указал примера из § 316, где quasi употреблено именно в значении “utpote” либо “sicut”, “velut”, “ut”.

Употребление Иорданом слова quasi в § 316 может быть приравнено к употреблению им того же слова в Get., § 88: “ad Eliogabalum quasi ad Antonini filium”, или в Get., § 160: “quasi adunatam Gothis rem publicam”. Ясно, что в этих двух примерах quasi не может иметь значения “как бы”.

⁴ Так суммирует их мнения о происхождении Иордана И. Фридрих (см.: J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen... Мнение Моммсена: “stammte Jordanes... von den Alanen”, S. 379—380 и Ваттенбаха: “Jordanes ein Alane war...”, S. 380).

⁵ L. Ranke, Weltgeschichte, 4. Teil, 2. Abt., S. 313.

⁶ Ed. Wölfflin, Zur Latinität des Jordanes, S. 363. — Об “agrammatus” см. ниже.

⁷ Во вступлении — Prooemium — к своему изданию трудов Иордана.

⁸ И. Фридрих (см.: J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 383) объяснил эту мнимую ошибку Прокопия тем, что Бесса хорошо знал готский язык: однажды по приказанию Велисария Бесса переговаривался по-готски с готами, засевшими в башне осажденного Неаполя (Bell. Goth., I, 10, 10—11). См. “Комментарий”, прим. 653.

⁹ К этой точке зрения присоединился и И. Фридрих (см.: J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 382), говоря о расширении смысла названия “гот”.

¹⁰ Моммсен убежден, что слово Alanoviiamuthis (§ 266) неделимо и является именем, отца Иордана; судя по этому имени, отец был, вероятно, аланом. Ср. “Комментарий”, прим. 660, а также у И. Фридриха (S. 381) и у Ф. А. Брауна (“Разыскания в области гото-славянских отношений”, I, стр. 98, прим. 2).

¹¹ “Итак, Иордан, выдавая себя за гота, никак не отрицает, что он алан” (“Et ita Jordanes, cum Gothus se ferat, nequaquam Alanum se esse negat”, — Prooem., p. VII).

¹² Prooem., p. VII.

¹³ Ibid., p. VIII, IX, XII.

¹⁴ Ibid., p. X.

¹⁵ W. Wattenbach, Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter..., 7. Aufl., Bd I, S. 81.

¹⁶ См.: Wattenbach — Levison.

¹⁷ Ibid., S. 76, Anm. 141. “Моммсен... несправедливо приписал ему аланское происхождение и предпочтение к аланам” (“Mommsen... hat ihm mit Unrecht alanische Herkunft und eine Vorliebe für die Alanen zugeschrieben”).

Во введении к своей филологической работе о поздней латыни в трудах Иордана В. В. Смирнов ссылается на шаткие мнения относительно того, кем был Иордан: “...обычно Иордана считают аланом, сроднившимся с готской средой” (В. В. Смирнов, Готский историк Иордан, стр. 152). В специальном исследовании о Иордане профессор Палермского университета Франческо Джунта находит, что Иордан выразился уклончиво (“espressione equivoca, ambiguita della frase”), сказав о своем происхождении из племени готов (§ 316). Поэтому вывод Джунты не вполне ясен: “crediamo che Jordanes sia stato effetivamente alano, ma il suo sentimento nazionalistico lo avra spinto a sentirsi goto” (“Мы думаем, что Иордан был, действительно, аланом, но его [Иордана] национальное чувство заставило его ощущать себя готом”). Следовательно, по одному из последних высказанных в науке мнений, Иордан — алан с готским национальным чувством (см.: Fr. Giunta, Jordanes e lα cultura dell’alto Medioevo..., p. 155—156).

¹⁸ Так у И. Фридриха (J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 381) со ссылкой на Гринбергера (Th. Grienberger, Die Vorfahren des Jordanes, S. 406).

¹⁹ J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 381.

²⁰ Ф. А. Браун, Разыскания в области гото-славянских отношений, I, стр. 98, прим. 2.

²¹ См.: J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 390—391 (о возможной идентичности имен Godidisclus — Godigisclus — Gunthigis).

²² См.: Get., § 265 и прим. 653.

²³ Marcell. Comit., а. 536, 538; J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 391—392.

²⁴ См.: J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 392—393. — Хронологические расчеты И. Фридриха принял и Фр. Джунта (см.: Fr. Giunta, Jordanes e la cultura dell’alto Medioevo..., p. 150—151). В. В. Смирнов, наоборот, склонен думать, что Иордан сопровождал Гунтигиса Базу в походах на Восток и что в то время сложились политические убеждения Иордана: “Служба в составе вооруженных сил Византийской империи, даже на таких отдаленных рубежах, как Евфрат, и порожденное ею непосредственное ощущение обширности империи, мощи ее государственного и военного аппарата, военные успехи крупного полководца Велизария, под командой которого находился Гунтигис, повелитель Иордана, породили в последнем глубокую веру в могущество империи Юстиниана. Переход Восточной империи в наступление против варварских королевств Запада, восстановление императорской власти в Северной Африке, на испанском побережье, разгром остготского королевства, увенчанный возвратом Рима, — все это совершилось на глазах Иордана и сделало из него ярого сторонника византийской ориентации” (В. В. Смирнов, Готский историк Иордан, стр. 156).

²⁵ Непонятно, почему Ваттенбах пишет, что Иордан “происходил из очень знатного рода, который был в родстве с Амалами” (W. Wattenbach, Deutschlands Geschichtsquollen im Mittelalter..., 7. Aufl., Bd I, S. 81). То же говорят и Ваттенбах — Левисон, но без упоминания о родстве Иордана с Амалами (см.: Wattenbach — Levison, S. 76). Так же необоснованно суждение о принадлежности Иордана к знати, высказанное в статье о нем в Большой советской энциклопедии (изд. 2, т. 18, 1953, стр. 371—372). В университетском пособии по источниковедению, недавно вышедшем и очень тщательно составленном (А. Д. Люблинская, Источниковедение истории средних веков, Л., 1955), неправильно сказано, что Иордан “по женской линии приходился родственником Амалам” (стр. 55). Известно, что в родство с Амалами вступил род аланского предводителя Кандака через сестру последнего, а Иордан был лишь нотарием у Амала Гунтигиса Базы, племянника Кандака (ср. Get., § 266).

²⁶ Под словами: conversare, conversatio, conversio, convertere, converti, conversi.

²⁷ Моммсен придерживался той же точки зрения на conversio как на вступление в монашество, что и известные немецкие ученые: Бэр (Chr. Bähr, Geschichte der römischen Literatur, Supplementband, l. Abt., Karlsruhe, 1836, S. 131—133, № 2; 2. Abt., 1837, S. 420, № l), Зибель (H. V. Sybel, De fontibus libri Jordanis de origine uctuque Getarum, S. 11) и Як. Гримм (J. Grimm, Über Jornandes und die Geten, S. 177—178). Обзор различных мнений о conversio Иордана см. в статье Симеона (В. Simson, Zu Jordanis, S. 741—747),

²⁸ W. Wattenbach, Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter..., 7. Aufl  Bd l, S. 85; Wattenbach — Levison, S. 81.

²⁹ B. Simson, Zu Jordanis, S. 741.

³⁰ Той же точки зрения на conversio Иордана придерживались Эберт (Ad. Ebert, Allgemeine Geschichte der Literatur des Mittelalters im Abendlande, I, S. 577) и Ф. Дан (F. Dahn, Jordanis, S. 523.

³¹ Первым высказал эту мысль еще в 1848 г. Кассель (С. Cassel, Magyarische Altertümer, S. 302, Anm. 2), со ссылкой на послание папы Вигилия от 551 г., где наряду с другими епископами назван и епископ Иордан Кротонский (“Sacrorum conciliorum... collectio”, ed I. D. Mansi, t. IX, p. 60).

³² В разработанной форме этот вывод принадлежит К. Ширрену (С. Schirren, De ratione quae inter Jordanem et Cassiodorium intercedat commentatio, p. 87—89), с которым были согласны рецензировавший его работу Гутшмид (А. V. Gutschmid, Zu Jordanis, S. 148), Бессель (W. Bessel, Gothen, S. 104) и многие другие. Ширрен (S. 87—88) обратил внимание на послание папы Пелагия I (555—561) от 556 г., где назван дефенсор римской церкви Иордан, передавший папе донесение епископов Тусции (“Sacrorum conciliorum... collectio”, ed. J. D. Mansi, t. IX, p. 716). Ширрен предположил, что историк Иордан, он же епископ Кротонский, был и дефенсором римской церкви. По характеру своей должности дефенсоры были обязаны не только следить за тем, чтобы суммы, завещанные в пользу бедняков, попадали по назначению, но и собирать при объезде провинций обращенные к папе донесения духовенства и просьбы мирян.

³³ Wattennbach — Levison, S. 80—81.

³⁴ См. Приложение I.

³⁵ На это обратил внимание и Моммсен, полагавший, что толковать увещевание Иордана, как адресованное папе, было бы “почти абсурдом” (“subabsurde”, — Prooem., p. XIV).

³⁶ По Моммсену, Иордан, как епископ, упоминается только в рукописях третьего класса (“tertius ordo” или “tertia classis codicum”, — Prooem., p. LXV—LX1X).

³⁷ Prooem.,  p.   XLVII—LXX;   M.   Manitius,  Geschichtliches  aus mittelalterlichen Bibliothekskatalogen, S. 651.

³⁸ См. предисловие Муратори к “Getica” Иордана в “Rerum Italicarum scriptores” (I, Mediolani, 1723, p. 189—190).

³⁹ B. Simson, Zu Jordanis, S. 741—747.

⁴⁰ Cass. Chron., p. 147; Marcell. Comit., p. 60.

⁴¹ На основании данных из “Gesta abbatum Fontanellensium (ed. S. Loewenfeld, SS rer. Germanicarum in usum scholar., 1886, p. 38).

⁴² Prooem., p. LXIII, LII; M. Manitius, Geschichtliches..., S. 651.

⁴³ Каппельмахер доказывает, что заглавия рукописей не могут служить основанием к тому, чтобы считать Иордана епископом (см.: A. Kappelmacher, Zur Lebensgeschichte des Jordanis, S. 181— 188.

⁴⁴ Rav. anon., I, 12; IV, 1, 5, 6, 14, 20.

⁴⁵ Среди готов встречались в небольшом числе “православные”, “ортодоксы” (от греч. Ορθός — правильный, истинный), исповедующие правильную веру. Латинские источники называют их “католиками” (от слова καθολικος — всеобщий, вселенский, соборный, т. е. сторонник учения, признанного вселенскими соборами). К “католикам” принадлежала, например, мать Теодериха Эрельева-Евсевия (см.: Anon. Vales., 58: “Erelieva dicta Gothica catholica quidem erat, quae in baptismo Eusebia dicta”); “католиком” был и аббат Иоанн Бикларийский (ум. ок. 591 г.), гот по происхождению (ср. Isid., De vir. ill., 62, 63).

⁴⁶ Исидор Севильский называет арианство “беззаконной ересью” (“nefanda haeresis”); у Григория Турского постоянно описываются споры и соперничество между “еретиками” — арианами и “католиками” — православными; последних автор считает приверженцами “нашей религии” (“qui nostrae religionis erant” или “vir nostrae religionis” — Greg. Turon., In gloria conf., cap. 13, 14).

⁴⁷ Такой же, правильной по нашему мнению, точки зрения придерживались Ширрен, Эберт, Эрхардт (С. Schirren, De ratione..., p. 91—92; Ad. Ebert. Allgemeine Geschichte der Literatur des Mittelalters...·, см. также рецензию Эрхардта на издание Моммсеном сочинений Иордана: “Göttingische gelehrte Anzeigen”, II, N 17, Göttingen, 1886, S. 674). Из последних исследователей — В. В. Смирнов считает conversio Иордана вступлением в монашество (В. В. Смирнов, Готский историк Иордан, стр. 156—157); Фр. Джунта — переходом из язычества или арианства в “католицизм” с последующим, быть может, вступлением в монастырь (Fr. Giunta, Jordanes е lα cultura dell’alto Mediocvo..., p. 152—153).

⁴⁸ J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 393—402.

⁴⁹ Jaffé, Regesta pontificum romanorum, Leipzig, 1885, N 927, — MPL, 69, col. 349.

⁵⁰ Ср.: A. van Vyver, Cassiodore et son oeuvre, p. 255, 259—260. — Конечно, кроме специального значения, слово religiosus, употребляемое в качестве термина, имеет обыкновенный смысл — религиозный, благочестивый, набожный; например, у Марцеллина Комита сказано про императора Феодосия: “vir admodum religiosus et catholicae eccleisiae propagator” (Marcell. Comit, а. 379).

⁵¹ Anon. Vales., 88, 91.

⁵² В рассказе Григория Турского о том, как проповедник убедил крестьян не бросать жертвы (ткани, продукты сельского хозяйства) в священное озеро, а снести их в базилику св. Илария, говорится, что на людей подействовала проповедь и они “обратились”, т. е. стали приверженцами христианского обряда: “tunc homines conpuncti corde conversi sunt” (Greg. Turun., In gloria conf., p. 749—750). Тот же автор рассказывает, что один галльский сенатор из города Отена, бывший, вероятно, язычником, после смерти жены “обратился к господу” (“ad Dominum convertitur”) и был избран епископом (Greg. Turon. Vitae patrum, VII); или что один из варваров, родом тайфал (см. “Комментарий”, прим. 290), также “обратился к господу” и стал клириком (Greg. Turon. Vitae patrum, XV); или что один юноша стремился к церкви, был “обращен в монастыре” (“apud monasterium... conversus”) и вступил в число братии (Greg. Turon., Vitae patrum, XI).

⁵³ Следуя Гейдельбергскому кодексу, Моммсен в своем издании оставил в слове agrammatus одно т. В большинстве рукописей это слово написано через два т; в одном случае даже сохранено греческое окончание os.

⁵⁴ J. Friedrich, Über die kontroversen Fragen..., S. 388—389. — Такого жe мнения придерживается Фр. Джунта: “Термин agrammatus не должно понимать в значении неграмотного, но в значении не знающего грамматики — ars grammatica” (Fr. Giunta, Jordanes e la cultura dell’alto Medioevo..., p. 149—150).

⁵⁵ Интересно, что в это же время (и раньше) констатируется существование школ (scolae) в средней Галлии. Некоторые из действующих лиц сочинения Григория Турского “Vitae patrum” посещали школы (“scolas puerorum”), где они должны были “litteris exerceri”, где они обращались “ad studia litterarum” (ibid., IX, 1). Окончивший эту школу становился “litteris institutus” (ibid I, 1; VII, 1; XVII, 1).

⁵⁶ “Trivium” — три школьных предмета — грамматика, риторика, логика.

⁵⁷ К Иордану (с учетом его индивидуальных черт) можно отнести подкупающую своей искренностью характеристику, которую дал себе Григорий Турский как дурному стилисту, не знающему грамматики, не владеющему “наукой литературного изложения” (“litterarum scientia”): такой сочинитель, обращается он к самому себе, не умеет различать род имен существительных: “pro masculinis feminea, pro femineis neutra et pro neutra masculina commutas”; путает падежи: “ablativis accusativa et rursum accusativis ablativa praeponis” (Greg. Turon., In gloria conf., p. 748).

“Agrammatus” Иордана соответствует тому, что высказал о себе Григорий Турский, человек для своего времени весьма знающий и к тому же даровитый рассказчик, которого, однако, сильно тревожили дефекты его латинского языка и стиля. Принимаясь за одно из своих сочинений (“In gloria confessorum”), Григорий с сокрушением предупреждает читателя: “sum sine litteris rhetoricis et arte grammatica”; он говорит, что не обладает никакими познаниями в деле литературы (“пес ulla litterarum scientia...”), что у него нет “artis ingeniurn, sermonum facundia”, наконец, что образованные, “litterati”, с изумлением спросят, почему он осмеливается выступать как писатель, ставить себя в ряд с завзятыми писателями: ведь не может же “неповоротливый бык упражняться в играх на палестре”, ведь не в состоянии же “медлительный осел проноситься по сферам в быстром полете!” В первых строках своего главного труда — “Истории франков” — Григорий Турский просит читателей о снисхождении, если он погрешит против правил грамматического искусства.

В. В. Смирнов высказал едва ли правильное мнение о том, что Иордан получил “систематическое образование в греко-римской школе” (В. В. Смирнов, Готский историк Иордан, стр. 154) и что “agrammatus” является только “выражением монашеской скромности автора: „нет, мол, у меня высокого философского образования“” (стр. 155). В. В. Смирнов, производя исследование языка в трудах Иордана, признал, что “язык Иордана — не изолированное явление, выходящее за пределы языковой нормы своего времени; это литературный язык, на котором писали в VI веке, но в этот язык вполне закономерно врываются элементы народной разговорной речи” (В. В. Смирнов, “Гетика” Иордана как памятник поздней латыни..., стр. 16). Автор отмечает ряд особенностей в языке Иордана: смешение наклонений (индикатива и конъюнктива), переосмысление союзов, расшатывание правил последовательности времен, обилие оборотов accusativus сит infinitivo и др. В статье Д. Бьянки (D. Bianchi, Note sui “Getica” di Ciordane e le loro clausule) рассматриваются некоторые стилистические приемы Иордана (cursus его стиля: cursus tardus, velox, planus и другие особенности).

⁵⁸ Подобный случай, и как будто не вызывающий подозрений, встречается в “Historia Romana” Павла Дьякона. В письме (ок. 774 г.) к Адельперге, жене Арихиса, герцога Беневентского, Павел упоминает, что он взял на себя труд переработать, расширить и продолжить известный “Бревиарий” (сокращенная римская история) Евтропия (Pauli Diac. Hist. Rom., p. XXVIII). Правда, Иордан занимался не расширением, а сокращением книги Кассиодора о готах, но и при сокращении он мог по собственному выбору ввести данные из известных ему латинских и греческих писателей.

⁵⁹ В первых же строках этого сочинения Иордан пишет, что он работал “ex diversis voluminibus maiorum praelibans” (Rom., § 6). См. Приложение I.

⁶⁰ Не доказано, что Аблавием мог пользоваться только Кассиодор.

⁶¹ В статье Эд. Вёльффлина приведен перечень заимствований из Вергилия, встречающихся в “Getica” Иордана (Ed. Wölfflin, Zur Latinität des Jordanes, S. 363—364). Примечательно, что Григорий Турский, несмотря на недостаток школьного “грамматического” образования, неплохо знал Вергилия. Начиная сочинение “In gloria martyrum”, Григорий, хотя и отказывается тратить время на языческих авторов и их героев, тем не менее тут же делает свыше двух десятков ссылок на “Энеиду” (и одну на “Метаморфозы” Овидия). См.: MGH SS rer. Meroving., 1, 2, р. 487—488.

⁶² См. исследование Моммсена об источниках Иордана для “Romana” и “Getica” (Prooem., p. XXIII—XLIV). Там же и общее заключение о стиле Кассиодора и Иордана (ibid., p. XLII—XLIII).

⁶³ Только в двух рукописях Моммсен отметил, по-видимому, менее правильную форму Iornandis (в ватиканском Оттобонианском кодексе Х в. и в Бреславльском кодексе XI в.) Теперь признается правильной форма Iordanes, Iordannis.

⁶⁴ Все четыре названные здесь хроники изданы Моммсеном (MGH Auct. antiquiss., XI, 1894).

⁶⁵ См.: NA, Bd. II, Hannover, 1877, S. 600. — Монастырь Фарфа, основанный в начале VIII в., находился к востоку от Рима, почти на границе области Сполето.

⁶⁶ “I placiti del „Regnum Italiac“”. A cura di Cesare Manaresi, vol. I, а. 776—945, Istituto storico italiano per il medio evo. Fonti per la storia ďItalia, Roma, 1955, №. 66, р. 237, 242; № 67, р. 243; № 68, р. 247—248.

⁶⁷ См. Предисловие.

⁶⁸ “De adbreviatione chronicorum”.

⁶⁹ “De origine actibusque Getice gentis”, “De origine actibusque Getarum”.

⁷⁰ Предисловие к “Romana” см. в Приложении I.

⁷¹ См. выше (стр. 18) о том, что Вигилий, для которого Иордан написал “Rornana”, не мог быть папой Вигилием.

⁷² Заимствования Иордана точно установлены (см. Prooemium Моммсена и его отметки на полях издания “Romana”).

⁷³ Senator — последнее из пяти имен Кассиодора: “Flavius Magnus Aurelius Cassiodorus Senator”. Сенатор было общеизвестным и общеупотребительным именем Кассиодора при его жизни и спустя некоторое время после его смерти. Во всех письмах, направлявшихся от имени Кассиодора и объединенных им самим в XI и XII книгах его сборника “Variae”, он именуется только Сенатором. Например: “Сенату города Рима Сенатор префект претория” (“Senatui urbis Romae Senator ppo”, — “Variae”, XI, № 1) или “Иоанну папе Сенатор префект претория (“Iohanni papae Senator рро”. — Ibid., № 2). Короли, обращаясь к Кассиодору с посланиями, называли его Сенатором (ibid., IX, № 24; X, № 27—28 и др.) В тексте составлявшихся им государственных грамот Кассиодор называл себя только Сенатором. В Хрониках, соблюдающих хронологию по консульским спискам, под 514 г., когда Кассиодор был консулом, он назван только Сенатором. Так в хронике самого Кассиодора: “Senator. v. с. cons.”; в хронике Марцеллина Комита: “Senatoris solius” (в 514 г. не было консула на Востоке); в хронике Мария Аваншского: “Senatore”; в хронике Виктора Тоннонского: “Senatore v. с. cons.” (Об издании этих хроник см. выше, в прим. 65.) В булле папы Вигилия от 550 г. упомянут “filius noster Senator”. Не только Кассиодор имел имя Сенатор. В консульских списках под 436 г. значился консулом на Востоке Флавий Сенатор. По-видимому, он же был направлен императором Феодосием II в качестве посла к Аттиле в 442—443 гг., что отмечено Приском (Prisci... fr. 4). В дальнейшем, когда Аттила требовал послов из Константинополя, он называл три имени: Нома, Анатолия и Сенатора (fr. 8). Однако имя Сенатор как последнее из имен Кассиодора ввело в заблуждение автора VIII в. Павла Дьякона, который в “Истории лангобардов” впервые употребил имя Cassiodorus (Pauli Diac. Hist. Lang. I, 25); он увидел в слове Senator лишь члена римского сената (каковым Кассиодор никогда не был): “этот Кассиодор был сначала консулом, затем сенатором и наконец монахом” [“hic (Кассиодор) primitus consul deinde senator, ad postremum vero monachus extitit”]. С тех пор забылось имя Сенатор и вошло в употребление имя Кассиодор.

⁷⁴ О причинах, по которым Иордан не имел под руками сочинения Кассиодора, см. ниже.

⁷⁵ См. статью Зибеля в “Schmidts Allgemeine Zeitschrift für Geschichte”, VII, 1847. S. 288.

⁷⁶ “Praefatio in explanationem Origenis super epistolam Pauli ad Romanos”.

⁷⁷ “...impudenti plagio...”; “Rufini praefationem... malo plagio Geticis praeposuisse” (Prooem., p. XXXIV). Хотя Иордан и написал несколько неопределенно: “как сказал кто-то” (“ut quidem ait”), но Моммсен считает эти слова относящимися не ко всему тексту, а только к упоминанию о “мелкой рыбешке”.

⁷⁸ К примеру, Радищев в “Слове о Ломоносове” (заключительная глава “Путешествия из Петербурга в Москву”, 1790) патетически говорит о “Пиндаровой трубе”, т. е. о великолепном слоге, который можно сравнить с красноречием Пиндара. Подобное выражение жило очень долго.

⁷⁹ См. Приложение I.

⁸⁰ Dudum в значении modo — “теперь”, “только что”, “недавно” (см. указатель “Lexica et grammatica” к изданию Иордана, а также М. Manitius, Geschichte der lateinischen Literatur..., S. 211, Anm. 2).

⁸¹ Bell. Goth., III, 40, 9.

⁸² Rom., § 383.

⁸³ В предисловии к “Getica”: “duodecim Senatoris volumina de origine actibusque Getarum”.

⁸⁴ H. Usener, Anecdoton Holderi, S. 4.

⁸⁵ Variae, praefatio.

⁸⁶ Variae, XII, 20; IX, 25.

⁸⁷ См. обзор средневековых каталогов библиотек в статье М. Manitius, Geschichtliches..., S. 651 ff.

⁸⁸ См. Приложение II.

⁸⁹ См. Приложение III. Палермский кодекс содержит примерно три четверти всего текста “Getica”.

⁹⁰ Variae, IX, 25. — Ко времени составления этой речи Аталариха труд Кассиодора, начатый им в конце правления Теодериха, был, надо думать, уже окончен и даже известен в правящих кругах Рима и Равенны.

⁹¹ В ряде примечаний “Комментария” отмечены тенденциозные попытки установить воображаемый исторический ряд: скифы — геты — готы (см. прим, 125, 130, 151, 178, 179, 189, 194, 199, 200 и др.).

⁹² См. сложную схему генеалогии Евтариха в “Getica” (§ 174, 251, 298); ср.: L. Schmidt, S. 253; W. Ensslin, Teoderich der Grosse, S. 301.

⁹³ Недостаточно объяснять это желанием утешить италийцев, принужденных подчиняться варварам. “Так появились Амалы в качестве непосредственных наследников Залмоксиса и Ситалка, и римляне могли найти в этом утешение взамен горечи от чужеземного господства” (“So erschienen die Amaler... nun als unmittelbare Nachfolger des Zaimoxis und Sitalkes, und die Romer konnten darin einen Trost finden für die Bitterkeit der fremden Herrschaff”,—Wattenbach-Levison, S. 72). Там же указаны работы, в которых рассматривается вопрос о смысле тенденции в сочинении Кассиодора; не более освещает эту тенденцию и вывод, принадлежащий Энсслину: автор будто бы хотел показать, что готы уже давно имели отношение к главным событиям средиземноморского мира (W. Ensslin, Teoderich der Grosse, S. 279—280).

⁹⁴ “Scripsit praecipiente Theoderico rege historiam Gothicam originem eorum et loca moresque XII libris annuntians” (H. Usener, Anecdoton Holderi, S. 4).

⁹⁵ Bell. Goth., I, 1, 25—26.

⁹⁶ ην τε ο Θευδέριχος λόγω μεν τύραννος, έργω δε βασιλευς αληθής (Bell. Goth., Ι, 1, 29).

⁹⁷ ετέρων γαρ έτερα εν ταΐς πολιτείαις αει αιρουμένων την εφεστωσαν αρχην ξυμβαίνει αρέσκειν μεν εν τω παραυτίκα οις άν εν ήδονη τα πρασσόμενα η, λυπεΐν δε ων της γνώμης απ, εναντίας χωρήσειεν (Bell. Goth., Ι, 1, 30).

⁹⁸ “Архив Маркса и Энгельса”, т. V, М.—Л., 1938, стр. 21.

⁹⁹ Там же, Приложения, стр. 372.

¹⁰⁰ “И так он правил двумя народами — римлянами и готами, слитыми воедино” (“Sic gubernavit duas gentes in uno Romanorum et Gothorum”. — Anon. Vales., 60).

¹⁰¹ К их числу прежде всего принадлежал Кассиодор; сторонниками Теодериха были многие сенаторы, папа Гормизда (514—523), епископ павийский Эннодий (ум. в 521 г.), автор панегирика королю. Вероятно, они составляли, особенно ко времени Амаласвинты и Аталариха, так сказать, “гото-италийскую” партию, которая превратилась затем в “гото-византийскую” (А. van de Vyver, Cassiodore et son oeuvre, p. 251).

¹⁰² Anon. Vales., 85—87, 92; Bell. Goth., I, 1, 32—34; Boeth., De consol. philos., I, 4, 45—65, 80.

¹⁰³ Anon. Vales. 88—93. Папа Иоанн I умер 18 мая 526 г.

¹⁰⁴ См. подробно об этом: 3. В. Удальцова, Классовая борьба в Италии накануне византийского завоевания, стр. 9—26.

¹⁰⁵ Variae, IX, 25.

¹⁰⁶ Утверждение, что Иордан писал “вполне в духе Кассиодора”, неверно (Wattenbach — Levison, S. 79). Также едва ли правильна мысль В. В. Смирнова, положенная им в основу названной выше статьи “Готский историк Иордан”. Автор статьи полагает, что Иордан, дав только пересказ сочинения Кассиодора, выразил общие политические идеалы того класса, к которому принадлежал Кассиодор (“придворная партия”, стр. 158; “епископская группа” в Константинополе, стр. 159; “группа, эмигрировавшая из Италии”, стр. 160; “эмигранты провизантийской ориентации”, стр. 161), т. е. повторил тенденцию труда Кассиодора, проявлявшуюся в провизантийской политике. На наш взгляд, тенденция неведомой нам книги Кассиодора, задуманной еще при Теодерихе, должна была состоять в том, чтобы подготовить (и даже толкнуть) готов, руководимых Амалами и представлявших собой славное, Древнее племя (не хуже ромеев), к отрыву от империи. Этому могла сочувствовать италийская и готская знать, но только в пору явного могущества готского государства в Италии. Тенденция же книги Иордана — провизантийская и скрыто (так как готы все же прославляются) антиготская. Иначе говоря, тенденция книги Иордана компромиссная, не предусматривающая могущества готов в Италии.

¹⁰⁷ Прокопий (Bell. Goth., Ι, 2, 7—8) передает следующее: Амаласвинта была принуждена приставить к Аталариху трех готских старейшин, которые, по-видимому, должны были научить его править “более по-варварски” (“βαρβαρηκώτερον”), так как это дало бы возможность готам чинить несправедливость (с точки зрения Прокопия) по отношению к подданным — ές τους υπηκόους, — т. е. к италийцам любого социального положения.

¹⁰⁸ Bell. Goth., Ι, 2, 21—22, 26.

¹⁰⁹ Ibid., Ι, 3, 11.

¹¹⁰ το Γότθων τε και ’Ιταλιωτων κράτος ενδιδόναι ’Ιουστινιανω βασιλεΐ όπως αυτη σώζοιτο, ήθελεν (Bell. Goth., Ι, 3, 12; Ι, 3, 29; Ι, 4, 18).

¹¹¹ όπερ ’Ιταλιώτας τε υπερφυως άπαντας και Γότθους τους άλλους (т. е. за исключением противников Амаласвинты, “ультраготов”) ηνίασεν; Bell. Goth., Ι, 4, 28.

¹¹² Ср. Bell. Goth., III, 1, 27: ανασώσασθαι δε Γότθων τω γένει το ’Ιταλιωτων κράτος εν σπουδη εποιεΐτο.

¹¹³ Cp. Bell. Goth., III, 7, 17—18, где сказано, что Эрарих, возглавлявший готов всего несколько месяцев в 541 г. и не пользовавшийся у них популярностью, обещал передать Юстиниану за деньги всю Италию и сан патриция. Даже Тотила, прежде чем стать королем, хотел выйти из трудного положения путем передачи города Тарвизия (Тревизо) византийскому командованию в Равенне (Ibid., III, 2, 8—9). Еще раньше, до начала войны, и Амаласвинта и Теодахад предлагали Юстиниану власть над всей Италией, над готами и италийцами (Ibid., I, 3, 12; 6, 19).

¹¹⁴ Bell. Goth., III, 2, 15.

¹¹⁵ В “Auctarium Marcellini” (Marcell. Comit., а. 540, 5, р. 106; а. 542, 2, p. 107) при первом упоминании о Тотиле говорится, что “на беду Италии (malo Italiae) он сразу же перешел Пад”.

¹¹⁶ Они переходили к готам и раньше. Прокопий неясно и с некоторым презрением назвал их людьми, которым “нравятся” мятежи, перевороты, политические перемены (όσους νεώτερα πράγματα ηρεσκε, — Bell. Goth., III, 126). Солдаты римского войска набирались во Фракии и Иллирии; в состав войска входили представители разных племен с Балканского полуострова, кроме того — гунны и исавры.

¹¹⁷ Bell. Goth., III, 13, 1.

¹¹⁸ των προσκεχωρηκοτών ημΐν οικετων ένεκα... (Bell. Goth., III, 16, 15, 25).

¹¹⁹ Общая картина внутренней политики Тотилы дана в статье 3. В. Удальцовой “Социально-экономические преобразования в Италии в период правления Тотилы” (стр. 9—27).

¹²⁰ Bell. Goth., III, 9, 2—3.

¹²¹ τους βαρβάρους ποθεινους αυτοΐς ειναι (Bell. Goth., III, 9, 4—5).

¹²² προσεχώρει δέ οι των εναντίων ουδεις ούτε Γότθος ούτε ’Ρωμαΐος (Bell. Goth., III, 11, 10).

¹²³ Таким был комит Питца, гот (упомянутый Иорданом в Get., § 300—301 и Прокопием в Bell. Goth.,I, 15, 1), который перешел на сторону Велисария; таким был и начальник филактирия, т. е. гарнизона крепости Ассизи, гот Сизифрид, “благорасположенный к римлянам и сторонник императора” (“ευνοϊκως δε λίαν ές τε ’Ρωμαίος και τα βασιλέως πράγματα έχων”. — Bell. Goth., III, 12, 12—13, 17).

¹²⁴ См., например, “Auctarium Marcellini” (Marcell. Comit., a. 542—548, p. 107—108), где бегло и, конечно, неполно перечислены области (Эмилия, Тусция, Кампанья, Пицен, Лукания, Бруттии) и города, которые занял Тотила.

¹²⁵ Bell. Goth., III, 21, 18—25.

¹²⁶ Ibid., III, 37, 6—7.

¹²⁷ Ibid., III, 37, 24.

¹²⁸ Ibid., IV, 24, 4.

¹²⁹ αλλα βασιλευς μάθησιν ουδεμίαν των λεγομένων ποιούμενος, τους πρέσβεις άπαντας απεπέμπετο προς το Γότθων όνομα χαλεπως έχων. — Предложения, с которыми приезжали послы, но которых не хотел знать император, сводились к следующему: ввиду того, что север Италии был захвачен франками, а большая часть Италии вообще обезлюдела (έρημος άνθρώπων τω πολέμω επι πλεΐστον γεγένηται), готы просили признать эти опустошенные земли их владениями, Византии же предлагали взять (εξίστανται) не пострадавшие от войны Сицилию и Далмацию. За “пустыни” (υπερ της έρημου) они соглашались платить Византии ежегодные взносы, быть ее подданными (κατήκοοι) и союзниками в войнах (Bell. Goth., IV, 24, 4—5).

^l30 Речь византийцев. (Bell. Goth., IV, 23, 14—22); речь Тотилы (Ibid., IV, 23, 23—28).

¹³¹ Позднее, в 552 г., перед битвой с Нарсесом, в которой Тотила погиб, он тоже в “речи” к воинам сказал о решающем значении того дня для готов (τον πόλεμον ες ημέραν μίαν αποκεκρισθαι) и о том, что их надежда “висит на волоске” (επι τριχος η ελπίς, — Bell. Goth., IV, 30, 8, 13).

¹³² Bell. Goth., III, 9, 5—6.

¹³³ αύτη διαφερόντως η μάχη το τε φρόνημα και την δύναμιν Τουτίλα και Γότθων κατέλυσεν (Bell. Goth., IV, 23, 42).

¹³⁴ Bell. Goth., IV, 24, 3.

¹³⁵ Bell. Goth., I, 4, 15; III, 39, 8; IV, 23, 1; Get., § 303; Rom., § 385.

¹³⁶ Bell. Goth., III, 13, 12; 35, 10.

¹³⁷ В середине 550 г. папа Вигилий, подписавший к этому времени в угоду Юстиниану отречение от “трех глав”, издал в Константинополе буллу, осуждавшую несогласного с ним дьякона Рустика; в этой булле упомянуты как единомышленники папы патриций Цетег и “religiosus vir” Сенатор (см.: Jaffé, Regesta pontificum romanorum, № 927).

¹³⁸ Про Юстиниана Прокопий записал, что он, ненавидя самое “имя готов” (το Γότθων όνομα), замыслил даже совершенно изгнать их из империи (άρδην τε αυτό της ’Ρωμαίων αρχης εξελάσαι διανοούμενος, — Bell. Goth., IV, 24, 5).

¹³⁹ L. Ranke, Weltgeschichte, 4. Teil, 2. Abt. Analecten, IV, “Jordanes”, S. 327.

¹⁴⁰ Немедленно на заключение Ранке о “Getica” Иордана последовала заметка в “Neues Archiv” со следующим вопросом: если признать готскую историю Иордана как “внушенную” Кассиодором и “написанную в его духе”, то непонятно, почему диспенсатор (Geschäftsmann) Кассиодора не дал Иордану рукопись на более длительное время и почему ничего не говорится (“преднамеренно умалчивается”) о более близких связях между Иорданом и знаменитым автором сочинения, служившего первому образцом (ΝΑ, IX, Hannover, 1883—1884, “Nachrichten”, S. 649).

¹⁴¹ Wattenbach—Levison, I, Heft, S. 79.

¹¹² В. В. Смирнов, Готский историк Иордан, стр. 156, 161.

¹⁴³ “Hesperium Romanae gentis imperium” (Marcell. Comit., a. 476, р. 91).

^l44 Наиболее распространено мнение, что Иордан писал свои сочинения в Константинополе; некоторые ученые вслед за Моммсеном полагают, что Иордан работал в одном из монастырей на территории восточной части империи. В. В. Смирнов (“Готский историк Иордан”, стр. 157—158) считает, что Иордан действительно писал в одном из монастырей, но не в глуши Иллирика, Мезии или Фракии, а в Константинополе. А. Д. Люблинская пишет, что “„Getica“ составлена в Константинополе” (А. Д. Люблинская, Источниковедение истории средних веков, стр. 55). Другого мнения придерживается Фр. Джунта (Fr. Giunta, Jordanes e la cultura dell’alto Medioevo..., p. 155). Он правильно предостерегает от излишнего внимания к тем или иным топографическим описаниям Иордана (например, Анхиала, Том, Маркианополя, Равенны), а также к отмечаемым кое-где особым, локальным признакам (например, обычай в Фессалонике называть местного епископа “святым”, — Rom., § 315), и, следовательно, не допускает признания того или иного из этих городов местом жизни и работы Иордана после conversio. Джунта не находит возможным определить, где именно находился Иордан, когда писал свои сочинения, но думает, что он работал в одном из монастырей, рассеянных по восточным территориям империи. Такое несколько расплывчатое мнение Джунта считает “единственным логическим выводом” — “ľunica logica deduzione”. (Fr. Giunta, Jordanes e la cultura dell’alto Medioevo..., p. 155). Отвергая мысль о Константинополе, о Фессалонике, не касаясь никак Равенны, Джунта возвращается к предположению Моммсена, что Иордан писал свои книги в мезийском или фракийском монастыре. Местоположение монастыря Джунта представляет себе еще более неопределенно, чем Моммсен.

¹⁴⁵ Bell. Goth., II, 29, 32.

¹⁴⁶ Ibid., II, 29, 36—40.

¹⁴⁷ Bell. Goth., II, 30, 25; III, 1, 25; 3, 2—4; 6, 8; 10, 3; 11, 1; 11, 18; 13, 13—14; IV, 28, 1.

¹⁴⁸ Так обычно назывался управляющий имениями, сельскохозяйственным имуществом и продуктами. Это слово продолжало жить и позднее. Под 1251 г. Салимбене упомянул о диспенсаторе папы Иннокентия IV, передававшем францисканцам в Ферраре хлеб и вино из папских запасов (MGH SS, 32, Hannover, 1908, р. 446).

¹⁴⁹ “Трехдневный срок, который Иордан называет как данный ему для пользования 12 книгами, конечно, чепуха” (“Die dreitägige Frist, die Jordanes zur Benutzung der 12 Buchez gehabt haben will, ist natürlich Schwindel”), — таково довольно упрощенное объяснение Узенера (H. Usener, Anekdoton Holderi, S. 73).

¹⁵⁰ Ср. политику Амаласвинты и Теодахада, по сообщениям Прокопия (Bell. Goth., l, 2, 4—5;.2, 23; 3, 1; 3, 11—12; 3, 28; 4, 17—18 и др.).

¹⁵¹ См A. van de Vyver, Cassiodore et son oeuvrc, p. 290.

¹⁵² Bell. Goth., II, 30, 5; 16—18; III, l, 27; 4, 12—13; Marcell. Comit. (Auctarium), а. 540, 5; а. 542, 2.

¹⁵³ См.: “Комментарий”, прим. 2.

¹⁵⁴ §§ 9, 16—39, 42, 79—81, 88—89, 97—104, 106—113.

¹⁵⁵ §§ 82, 98, 130—165, 172—177, 228—246, 298, 302—303.

^l56 §§ 82, 116—130, 246—253, 264—314.

¹⁵⁷ Эти отступления в большинстве случаев относятся к “хорографии”; в них даются справки о реках (Танаис, Данапр, Данубий — §§ 45, 46, 75), о горах (части Кавказа — §§ 52—55), областях (Дакия — § 74), о городах (Маркианополь, Анхиал, Равенна — §§ 93, 109, 148—151) и др.

¹⁵⁸ § 43—44, 47—52, 56—73, 76.

¹⁵⁹ §§ 121—129, 178—227, 254—258.

¹⁶⁰ §§ 34—35, 119, 247—249.

¹⁶¹ §§ 114—115, 166—172.

¹⁶² §§ 74, 94—100, 113—114, 133, 199—200, 217, 250, 260—264.

¹⁶³ §§ 267.

¹⁶⁴ В своем введении Моммсен, желая сказать о содержании “Getica”, дал схему сочинения Иордана просто по параграфам, в виде оглавления. Моммсен поделил все содержание на три части: готы, везеготы, остроготы, но не выделил их из огромного побочного материала. По этой схеме не видно, есть ли в сочинении Иордана какая-либо объединяющая замысел система. Моммсен тут же указывает на путаное и беспорядочное изложение Иордана (Prooem., р. XVIII—XX).

¹⁶⁵ §§ 16, 39, 82, 98, 172, 244—245, 252, 268.

¹⁶⁶ См. указатель этнических названий.

¹⁶⁷ Bell. Goth., I, 1, 4.

¹⁶⁸ Невозможно в силу высказанных здесь соображений согласиться с характеристикой Иордана-историка, которую дал О. Л. Вайнштейн: “Неумелый компилятор Иордан, механически переписывая чужие слова, не потрудился увязать их со всем своим изложением” (см.: О. Л. Вайнштейн, Этническая основа так называемых государств Одоакра и Теодориха, стр. 134).

¹⁶⁹ Ε. Ч. Скржинская, О склавенах и антах, о Мурсианском озере и гоpoде Новиетуне.

¹⁷⁰ Prooem., p. XLIV. — И до сих пор повторяются несколько презрительные и слишком поверхностные определения труда Иордана в недавно вышедшей книге Маргарет Динслей мимоходом брошено: “тощий пересказ, сохраненный в „Getica“ Иордана” (“the meagre digest preserved in Jordanes „Getica“, — Margaret Deanesley, A History of early medieval Europe (476—911, p. 33). Странно, что в содержательном исследовании Джорджо Фалько отмечается то же самое: “от Кассиодора нам остался тощий компендий в „Getica“ Иордана” (“di cui — от Кассиодора — ci rimane un magro compendio nei Getica di Iordanes”, — G. Falco, La santa romana republica. Profilo storico del medio evo, 2a ed., Milano—Napoli, 1954, p. 85). Непонятно, какую такую “скудость” (“meagreness”, “magrezza”) имеют в виду эти историки, говоря о насыщенном фактами сочинении Иордана. Быть может, они хотят указать на сухость его изложения, на его манеру письма, по-видимому, менее искусную чем у Кассиодора. Но, быть может, они из рук в руки передают то, что сказал уже восемьдесят лет назад Узенер: “...aus dem mageren und eilfertigen Auszug des Jordanis...” (H. Usener, Anecdoton Holderi, S. 72).