VIII-IX века

вопросов. Характерной чертой работ того времени является сознательное (и открыто провозглашаемое) стремление решать вопросы путем обращения не только к авторитету, но и к рассуждению.

Фридугис старается разрешить «давно обсуждаемый многими вопрос» о природе доктринальных ничто и тьмы, используя правила диалектики. Мы видим, как строит свое рассуждение человек, представляющий себе философию как сплав школьной логики и грамматики, рассматривающий их как универсальный ключ к решению отвлеченных проблем. Вместо терминов Фридугис использует многозначные слова естественного языка (nihil, aliquid), и некоторые места его рассуждения допускают различное толкование. Самые сильные из его аргументов принадлежат области грамматики (в ее специфическом средневековом понимании). Он анализирует имя как таковое, что далеко не случайно. Здесь в утрированном виде проявилось имманентно присущее античному и средневековому типу мысли убеждение в изоморфизме предметной и языковой структур реальности. Подход, при котором значение слова (т.е. сама вещь) определяется характеристиками самого слова, типичен для этой эпохи. Он сочетается с «вещной ориентацией», когда любая реалия рассматривается как «вещь».

Нет сведений о том, какой отклик получило сочинение Фридугиса. Достоверно известно, что в письме к Дунгалу (ок. 804-814) Карл Великий просил сообщить ему о природе ничто и тьмы, о которых шла речь в трактате диакона. При решении своей задачи Фридугис так и не вышел за пределы школьной программы. Впрочем, словесный анализ и логика, продемонстрированные Фридугисом, не являются самодовлеющими. Последнее слово в доктринальных вопросах оставлено за божественным авторитетом, явленным в Писании и традиции Церкви, соединенной с Христом в таинстве евхаристии. Рассуждения, которое с помощью диалектики может разъяснить многие трудности, не достаточно для разрешения фундаментальных проблем: природы элементов, света, ангелов и т.д. Последний довод остается за неколебимым авторитетом.

[О субстанции ничто и тьмы] О субстанции [ничто]

Всем верным Богу и нашему господину, сиятельнейшему государю Карлу, состоящим при священном дворе его1, Фридугис-диакон [написал].

И я усердно обдумывал и изучал уже очень давно обсуждаемый многими вопрос о ничто1, который оставили без исследования и рассмотрения, как непосильный для изъяснения. Наконец показалось мне, что я близок к [ответу]. Разорвав тугие узлы, которыми он казался затянут, я разрешил и распутал его и, рассеяв мрак, вернул на свет, предвидя также, что ответ должен быть запечатлен для потомков на все будущие века. Вопрос же такого рода: «ничто - это нечто или нет?» Если кто-либо ответит: «"Videtur mihi nihil esse", полагаю, оно отнюдь не [нечто]», то само это, как он думает, отрицание, заставляет его признавать, что ничто - это нечто, когда он говорит: «"Videtur mihi nihil esse", по-

221

лагаю, ничто есть [нечто]». Ведь он как бы говорит: «Я полагаю, ничто есть что-то (nihil quiddam esse)». А если полагать, что оно есть нечто, то нельзя полагать, что оно в каком-либо отношении не существует. Поэтому остается полагать, что оно есть нечто.

Если же будет ответ такого рода: «Я полагаю, ничто не есть нечто (nihil пес aliquid esse)», то подобный ответ нужно отвергнуть, во-первых, на основании рассуждения, насколько позволяет человеческое рассуждение, а во-вторых, от авторитета, и не какого угодно, но божественного. Ибо это единственный авторитет, и лишь он обладает незыблемой прочностью3.

Итак, приступим к рассуждению. Всякое определенное имя [nomen fini-tum] обозначает нечто: например, «человек», «камень», «дерево», и когда есть эти слова, мы сразу постигаем вещи, которые они обозначают. Ясно, что имя «человек», употребленное вне какого-либо различия, означает совокупность [univer salitatem] людей. «Камень» и «дерево» подобным же образом охватывают свои роды [generalitatem]4. Итак, «ничто», если только оно, как утверждают грамматики, есть имя, является определенным именем5. А всякое определенное имя обозначает нечто. Но невозможно, чтобы само определенное нечто не было чем-то. Следовательно, невозможно, чтобы ничто, как нечто определенное, не было чем-то, а поэтому оно с достоверностью существует.

Ничто также является обозначающим речением [vox significativa]. А всякое обозначение относится к тому, что обозначает. Отсюда опять доказано, что [ничто] не может не быть чем-то.

Равно и другое: всякое обозначение есть обозначение того, что есть. А ничто что-то обозначает. Значит, ничто есть обозначение того, что есть, то есть существующей вещи [rei existentis].

Но поскольку [доказательства] от рассуждения, демонстрирующие, что ничто - это не просто нечто, но даже нечто великое [magnum quiddam]6, вкратце изложены (хотя можно огласить бесчисленные примеры такого рода), позволительно обратиться к божественному авторитету - защите и прочной опоре рассуждения. Ибо вселенская Церковь, которая волею Божией наставлена, возникла от тела Христова, пищей Его священной плоти и питием драгоценной крови воспитана, утверждена у самых истоков глубочайших тайн. [Церковь] неколебимой верой исповедует, что божественная сила [potentiam] произвела из ничто землю, воду, воздух и огонь, а также свет, ангелов и человеческую душу.

Итак, нужно возводить душевный взор к авторитету такой высоты, который не может быть отменен никаким рассуждением, опровергнут никакими доводами, сражен никакими силами. А он-то и гласит, что главнейшее и самое первое из творений создано из ничего. Следовательно, ничто есть нечто великое и замечательное, а сколь велико то, откуда произошло столько и таких замечательных вещей, доискиваться не следует. Ведь невозможно допытаться и определить, каково [хотя бы] одно из его порождений. Ибо

222

кто полностью определил природу элементов? А кто постиг субстанцию и природу света, ангелов или души? Поэтому если мы были не в состоянии охватить человеческим разумением упомянутое, то как добиться «сколько» и «какое» в отношении того, откуда они ведут происхождение и род?

Я мог прибавить [в качестве примера] еще многое другое. Но полагаем, что для ума понятливых и прочих достаточно того, что изложено.

О субстанции тьмы

Поскольку краткая речь о ничто была надлежащим образом завершена, то затем я обратил внимание на то, требующее изложения, что не напрасно казалось пытливым читателям достойным исследования. Существует мнение некоторых, что тьмы нет и невозможно ей быть. Рассудительный читатель узнает, как легко оно может быть опровергнуто оглашением авторитета Священного Писания.

Итак, посмотрим, что говорится об этом в повествовании книги Бытия. Ведь сказано так: И была тьма над поверхностью бездны [Быт 1,2]. Если ее не было, то в силу какого заключения говорится, что она «была»? Тот, кто говорит, что тьма есть, полагает этим утверждением вещь. А тот, кто говорит, что не есть, снимает вещь отрицанием. Так, когда мы говорим: «человек есть», мы утверждаем вещь, то есть человека. А когда говорим: «человек не есть», то вещь, то есть человека, отрицанием снимаем. Ибо субстанциальный глагол [esse] по природе таков, что, к какому бы подлежащему не был он присоединен без отрицания, он показывает наличие субстанции у этого подлежащего. Следовательно, в словах: была тьма над поверхностью бездны - утверждена вещь, которую не обособляет или не отделяет от бытия никакое отрицание. И «тьма» есть подлежащее, а «была» -показывание. Ведь оно разъясняет сказыванием [«была»], что тьма некоторым образом есть.

Вот так неколебимый авторитет, сопровождаемый разумом, и разум, в свою очередь, признавший авторитет, сказывают одно и то же, а именно: тьма есть.

Но хотя вполне достаточно того, что уже было изложено ради примера и о чем мы упоминали выше, все же чтобы не предоставлять ни одному из наших противников повода для возражения, огласим еще некоторые из множества божественных свидетельств, дабы, пораженные священным ужасом, не осмелились они более выставлять против сказанного свои бессмысленные речения.

Ибо когда Господь, в возмездие за скорбь народа Израиля, подверг Египет суровым казням, Он окутал его столь плотной тьмой, что она могла осязаться [Исх 10, 21], и не только лишала глаза людей возможности видеть, но, по причине густоты, ее даже можно было пощупать руками. А то, что можно трогать и осязать, необходимо существует. Необходимо существующему

223

невозможно не быть, а через это невозможно не быть тьме, поскольку из того, что она осязаема, доказано, что она необходимо есть.

Нельзя также умолчать о том, что когда Господь всяческих разделил свет и тьму, Он назвал свет «днем», а тьму «ночью» [Быт 1, 5]. Ибо если имя «день» означает нечто, не может не означать чего-либо имя «ночь». А «день» означает свет. Свет же есть нечто великое. Ведь день и существует и есть нечто великое. Тогда неужели «тьма» не является обозначающим речением, когда тем же Создателем, который положил свету название «день», ей запечатлено название «ночь», и должно ли отменить божественный авторитет? Никоим образом. Ведь скорее прейдут небо и земля, чем божественный авторитет переменится [Мк 13, 31]. Ибо вещам, которые Он сотворил, Создатель положил имена, чтобы вещь, названная соответствующим ей именем, была узнана. И никакой вещи не образовал Он без имени, и никакого имени не установил без того, чтобы не существовало то, чему Он [это имя] установил. Ибо если не так, [имя тьмы] во всех отношениях покажется лишним, и грех говорить, что такое сотворил Бог. Если же грешно говорить, что Бог установил некоторый излишек, то имя, которое Бог положил тьме, никоим образом не может оказаться излишним. А если оно не излишне, то [положено] сообразно мере [modum]. Если же сообразно мере, оно и необходимо, поскольку требовалось для распознавания вещи, которая через него обозначается. Итак, ясно, что Бог сообразно мере установил вещи и имена, которые необходимы друг для друга.

Так и святой пророк Давид, исполненный Святого Духа, зная, что «тьма» это не какой-то пустой и бессмысленный звук, ясно заявил, что она есть нечто. Ведь он сказал: послал тьму [Пс 104, 28]. Если ее нет, как ее послать? А что есть, то можно послать, и послать туда, где его нет. Ну, а чего нет, никуда не может быть послано, ибо его нет нигде. Следовательно, о «посланной тьме» говорится оттого, что она была.

И вот еще: и тьму положил покровом своим [Пс 17,12]. Само собой, Он «положил» то, что было, и неким образом положил тьму, которая была, чтобы соделать ее своим покровом.

Также и другое: как тьма Его [Пс 138, 12], где указано, что она находится во владении, а через это показывается, что она есть. Ведь все, чем владеют, есть. Тьма же - во владении, следовательно - есть.

Но хотя достаточно доводов и числом, и сутью и удерживают они против любой атаки неприступнейшую крепость, откуда легко отраженные дротики могут обратиться на своих метателей, однако должно испросить нечто и от незыблемости Евангелия. Возьмем поэтому слова самого Спасителя: сыны царства, говорит Он, будут извержены во внешнюю тьму [Мф 8, 12]. Нужно, однако, обратить внимание, что Он именует тьму внешней. Ведь «вне», производное от коего - «внешний», означает место. Вот почему, говоря «внешняя», Он показывает, что тьма имеет место. Ведь не было бы внешней тьмы, не будь тьмы внутренней. А все, что является «внешним»,

224

Также иное: если свет, что в тебе, - тьма, то сколь густа будет тьма? [Мф 6, 23]. Я полагаю, никто не сомневается, что количество [quan-titas] придано телам, которые все распределяются через него. Ведь для тел «количество» является второй акциденцией. Акциденции же или находятся в подлежащем, или о подлежащем сказываются. Следовательно, высказыванием «сколь [quantae] густа будет тьма» в подлежащем показывается количество. Из этого весомого довода следует, что тьма не только есть, но также и телесна.

Итак, я позаботился написать Вашему Высочеству и Мудрости это немногое с помощью рассуждений и одновременно привлеченного авторитета, чтобы твердо и неизменно придерживаясь сего, не совращенные никаким ложным мнением, не могли Вы отклониться на распутье от истины. А если вдруг кем бы то ни было будет высказано нечто не согласное с этим нашим рассуждением, то, обращаясь к последнему как к установленному правилу, вы сможете достоверными положениями опровергнуть его глупые измышления.

1 Имеются в виду «дворцовые мужи» - это, скорее всего, члены кружка Алкуина.

2 «Agitatam diutissime a quampluribus quaestionem de nihilo» - эти слова напоминают вступле

ние Боэция к одному из трактатов его «Opuscula sacra». Ср. Боэций, «О Троице»: «...я очень

долго исследовал этот вопрос, употребив все силы». Возможно, это намеренная отсылка.

Фридугис, как ученик Алкуина, который ввел «Opuscula sacra» в научный обиход каролинг

ских ученых, указывает на отправную точку своих рассуждений, одновременно демонстри

руя и эрудицию, и приверженность академической традиции. Именно Боэций в другом

трактате из «Opuscula sacra», а именно «Против Евтихия, 1», как бы ставит вопрос о суще

ствовании ничто, который каролингские ученые будут обсуждать на протяжении трех

четвертей IX в.: «[Слово] ничто обозначает нечто, ...оно обозначает не то, что нечто су

ществует, а скорее небытие». Сам Фридугис, как и другие представители первого поколе

ния каролингских ученых, использует Боэция лишь как объект ссылки, не вникая в ход его

рассуждений. Через полвека реальность ничто будут отстаивать ирландец Макарий и его

безымянный ученик. Возражая им, Ратрамн из Корби покажет, что они отталкиваются

от упомянутого выше отрывка из Боэция. Чуть позже о реальности ничто будет писать

Иоанн Эригена.

3 Августин в De Trinitate I, 2, 4 (PL 42, 828) писал, что о Троице можно рассуждать, во-пер

вых, обращаясь к авторитету Св. Писания, а затем, если будет на то изволение Божие,

пользуясь построениями разума.

4 Фридугис постулирует однозначное соответствие имен языка и вещей мира. При этом под

значением слова понимаются как конкретные объекты, так и универсалии, которые обо

значаются «именем, употребляемым вне какого-либо [видового] различия». Кажущийся

ненужным переход от единичных вещей к универсалиям, возможно, диктуется источником

Фридугиса. Ср.: «...универсальные [субстанции] - это те, что сказываются о единичных

[вещах], как, например, "человек", "животное", "камень", "дерево" и тому подобное, то

есть роды и виды» (Боэций, Против Евтихия, 3). Устанавливая жесткую связь имя-вещь,

Фридугис, намеревавшийся идти путем Аристотеля (используя школьную логику), здесь

полностью расходится с последним. Ср.: «...человек что-то, правда, обозначает, но не обо

значает, есть ли он или нет» (Аристотель, Об истолковании, 16в, 28-31; пер. Э.Л. Радло-

ва); и «...речь о человеке не есть высказывающая речь [т.е. истинная или ложная. - В.П.]

до тех пор, пока не присоединено есть, или был, или будет, или нечто подобное» (Ibid. 17а,

11-13). Итак, для Фридугиса нет триады слово-значение-предмет. Последние два члена

226

тождественны. Спустя несколько десятилетий эта тема (впервые после Боэция) будет предметом разбирательства между неким Макарием и Ратрамном из Корби (см. Ratramne de Corbie. Liber de anima / Ed. D.C. Lambot. Namur; Lille, 1951). Макарий утверждал приоритет универсального; Ратрамн отвечал, что реально существует только единичное. В своих доказательствах Ратрамн использовал работы Боэция: первый комментарий на «Эйсагог» Порфирия и «Против Евтихия».

5  Ссылка на грамматиков весьма характерна для этой эпохи «грамматического платониз

ма». В аристотелевском смысле ничто (nihil = ne + hilum) это скорее неопределенное имя.

Ср.: «...не-человек не есть имя, нет такого имени, которым можно было бы его назвать,

ибо он не есть ни речь, ни отрицание. Пусть он называется неопределенным именем, пото

му что он одинаково подходит к чему угодно - к существующему и к несуществующему»

(Аристотель, Об истолковании, 16а, 30-35).

6  Через несколько десятилетий эти слова почти дословно повторит Иоанн Эригена (Пери-

фюсеон III, PL 122, 664С): «...следовательно, оно не ничто, но было чем-то великим».

7  Ср.: «...всякое чувственно воспринимаемое тело находится в месте» (Аристотель, Физика,

IV, 1, 208в 29; пер. В.П. Карпова).

8  В первой части трактата Фридугис защищал ничто, которое есть «нечто великое». То, что

он теперь отвергает, - это лишенность бытия, полное отсутствие чего-либо. О таковом

философы либо остерегались говорить, - ср.: «...о том, что противоположно бытию, мы

уже давно оставили мысль решить, существует ли оно или нет, обладает ли смыслом или

совсем бессмысленно» (Платон, Софист, 258е; пер. С.А. Ананьина); «...и не рассматривай

тех, что не суть, как лишенность тех, что суть. Ведь ничто из [полностью] лишенных суще

ствования не может ни постигаться, ни существовать» (Макарий Викторин, Послание к

Кандиду Арианину, V, 4—6), - либо такую полную лишенность отвергали: (Лукреций,

О природе вещей, 1,150: «из ничего не творится ничто по божественной воле» (Лукреций,

О природе вещей, I, 150; пер. Ф.П. Петровского); «...что ничто не возникает из не сущего,

а все из сущего - это общее мнение почти всех, рассуждающих о природе» (Аристотель,

Метафизика, IX, 6, 25; пер. А.В. Кубицкого); «...если что-то возникает, то ясно, что в воз

можности, но не в действительности, должна быть некая сущность, из которой произойдет

возникновение» (О возникновении, I, 3, 317Ь 23; пер. Т.А. Миллер); «...мы и сами говорим,

что ничто прямо не возникает из не сущего» (Физика I, 8, 19lb 13; пер. В.П. Карпова);

«...сущности и все остальное... возникают из какого-нибудь субстрата» (Ibid. I, 7, 192b 1);

«...я называю материей первичный субстрат каждой [вещи]» (Ibid. I, 7, 192а 31); «[Материи]

необходимо быть неисчезающей и невозникающей» (Ibid. I, 9, 192а 28); «...из ничего не мо

жет получиться нечто, ведь все, что возникает, должно иметь нечто, из чего оно создается

и чем формируется» (Боэций, Комментарий к Порфирию IV; пер. Т.Ю. Бородай).