Оп. в кн.: Фирсов С.Л. Апостасия ("Атеист Александр Осипов" и эпоха гонений на Русскую Православную Церковь). СПб.: Изд-во "Сатисъ"; Межрегиональный фонд "Держава", 2004. 288 с., илл. [Приложение: Осипов А.А. Воспоминания.] Тираж 4000 экз. ISBN 5-7373-0120-6 В Описи А в сб. №20154. См. библиографию. Номер страницы после текста на этой страницеВОСПОМИНАНИЯ *Нина Никол[аевна] была дочерью псаломщика, священника, который пошел на это место, чтоб дать возможность семье жить. Там я с ней познакомился и стал ухаживать. Это была типичная поповна. Когда род[ился1 реб[енок1 — была идеальной матерью. Но она не выдержала запугивания и разрешила увести себя за границу. Я не осуждаю ее потому, что она была прежде всего мать детей. Из боязни их потерять она могла уехать на край света. Она не понимала, зачем я пишу книги, поэтому планы свои и бушевания тех лет я не мог открывать ей. Война. Участие в армии. Служба священником в Перми и в Таллин[н1е /освобожденном/. С 1941-1949 г. я был глубоко одиноким. Мать была по природе своей хорошим, но очень жестким человеком. Когда, бывало, я прижимался к ней, желая излить ей свою душу, она презрительно называла это телячьими восторгами. Говорила, что такому сильному человеку, * Текст воспоминаний публикуется с сохранением авторских стилистических особенностей.244 как я, не к лицу эти нежности. А ведь как раз сильному-то человеку и нужно бывает порой уткнуться в мягкое женское тело. В 1947-48 гг. у меня было сближение с преподавательницей Ленинградской] Дух[уховной] Академии и Сем[инарии] Надеждой Никольской [1]. Она только что потеряла мужа, моего друга, преподав[ателя] Дух[овной] Академии. (Вас[илий] Васильевич] Четыркин [2] умер от рака в 1946 г.) Очень умный, хор1оший], глубоко женственный человек, с которым я себя легко чувствовал, с кот[орым] можно было говорить обо всем. Но с точки зрения церковных законов — [неразб.] Мать восприняла сближение двух вдовцов как страшное дело. Она устраивала скандалы, требовала сохранения сына д[ля] церкви. И Над[ежда] Ник[олаевна] с горьким смехом говорила мне: «Выходит, что если Вы в моем доме слушаете фортепьяно, то Вы — подлец, а я — грязная женщина, соблазняющая доброго пастыря. Я не могу бороться с разъяренной мегерой. Это кончится катастрофой...» И нам пришлось прекратить знакомство. После этих лет одиночества, тоски непонятности в семье особенно сильно отражались на воспитании сына. Мне больно, что мать не давала воспитывать сына как бы мне хотелось. В 1949 г., помню, в проректорскую кв[артиру] явилась нежданная гостья. Это была Зинаида 245 Викторовна N. с дочкой N. 3[инаида] В[икторов-на] сказала: «N. поступает на медицинский факультет. У нее здесь нет знакомых, она будет одинока. Разрешите ей приходить». Что-что, а дом наш был гостеприимным. Я сказал — пожалуйста! В 1950 г. N. объяснилась мне в любви. Мотивы были великолепны: «Я уважаю Вас, как великого проповедника. Вы замечательны в своем служении народу. Я полюбила Вас навсегда!» Но во мне прежде всего был разум. Было между нами — б[ывшей] ученицей и б[ывшим] учителем — 19 лет разницы. Решил посмотреть поближе на вторую мать. Поехал в Таллин[н1. Только теперь, через 1< лесятка лет, я понял, что я тогда услышал. «Я хочу, чтоб она была Вашей женой». Тронутый этим тоном, я сделал ей предложение. С моей матерью были тяжелые разговоры. За эти годы я потерял здоровье ног из-за ремонта Академии. Из-за этого я потерял возможность служить священником. На просьбу снять свящ[енный] сан — Патриарх [31 благословил, Парийский [41 дал более ценный [совет]: «И зачем Вы, дурак, женитесь? Живите так. Разве Вы один?.." И я решился. Почти 14 лет этой жизни я сам оцениваю как подвиг. Ведь в эти годы входило: уход мой из Церкви, построение новых форм жизни. Между тем 246 жизнь с NN была жизнью со сплошным требованием денег и, главное, с целым букетом адюльтерных романов. Сколько раз я ставил вопрос — может ли она дать гарантию, что это не повторится? Она... Я мечтал о ребенке, но она предпочитала аборты. Потом объявила мне, что не хотела себя связывать детьми. Через два года медицинского института она тяжело заболела. Я помог ей выздороветь. Помог определиться в ЛГУ на биологический] ф[акульте]т. Помог окончить этот факультет. Защитить диплом. Я до сих пор чувствую себя в некотором роде биологом, т.к., помогая ей, должен был сам освоить этот материал. Помог подготовить и защитить кандидатскую диссертацию. А через 2 дня после получения диплома ВАКа она мне бросила в глаза, что теперь во мне больше не нуждается, обеспечена полностью. Когда мне в те годы говорили: «Ах, как Вы поседели, как Вас затравили!», я говорил: «Самый страшный враг — внутри. С внешними я — боец»... Я не остался на этот раз одиноким. Я нашел друга такого, с кем не могу сравнить никого. В[ера] Щавловна] Химинус. Немного старше меня. Ровно так, как была Над[ежда] Никол[аевна], с которой развела меня мать. У нее не было дипломов, как у NN. Но NN, например, за несколько лет истериками /хотя в 247 жизни не скупой человек/ вытребовавшая у меня покупку пяти шуб, говорила мне: «Зачем ты выступаешь, зачем пишешь? Я ненавижу твою популярность. Некоторые представители интеллигенции, придерживающиеся старых представлений (?), не любят тебя за то, что ты откровенно идешь коммунистическим путем, и я всегда буду с ними». Я делал много поездок с лекциями — ни в одну из них она не ездила. Летние поездки-путешествия превращала в поводы к новым изменам. А В[ера] [Павловна] побывала со мной в целом ряде поездок, интересовалась выступлениями моими, радовалась успехам, переживала неудачи. У меня был очень трудный путь: и личный, и внешний. Я бесконечно счастлив, что в этом многообразии своем в конце жизни он поддерживается лаской и любовью, а не вздорными выходками холодного эгоистичного человека. Молодые больше всего стремятся к любви и больше всего наивны в этих отношениях. Помню, мы, студенты-богословы православного отделения, для которых проблема поповны или матушки всегда была острой, часто спорили о своих идеалах. А мой «идеал» был очень прост: она должна быть доброй женой, хорошей матерью моим детям, доброй хозяйкой, обладать добродетелью всех высокопоставленных поповен, прекрасно 248 печь пироги. И, кроме того, еще два достоинства, которые я считал уже лично для себя ставленными: быть маленького роста и пухленькой. Годы жизни разъяснили мне потом с улыбкой, что в моей наивности были и некоторые предвкушения правильного ответа. У французов есть старинная поговорка, что идеальная жена должна включать в себя три огромных качества — быть одновременно женой, матерью и любовницей. Когда французы говорят, что в жене должно быть качество любовницы, они не говорят ни о разврате, ни о каких-либо мерзостях. Сюда входит момент взаимного физ[ического] тяготения и приятия др[уг] др[уга]. Без этого брак быть не может. Нельзя вступать в брак, если вы чувствуете себя неприемлемым с физической и половой стороны. И мои юношеские мечтания об идеальной женщине, как о маленькой толстушке, это были, прежде всего, юношеские попытки составить для себя образ привлекательной для меня женщины. В то же время думать, что эта сфера — любовницы — есть основная, решающая сторона жизни, это — почти идиотизм. Если два человека вступают в брак, они и должны вступать, как два человека, совместно радующие др[уг] др[уга], совместно удовлетворяющие др[уг] дрГуга], взаимно страстные др[уг] к др[угу]. 249 Но на одной страсти далеко не уедешь, как и без нее не уедешь. Это необходимо не только, как элемент супружеской жизни. Второй момент: женщина-мать. Юношей я думал об этом очень просто: мать моих будущих детей, с которой я буду иметь радость продлить наше бытие в вечную смену человеческих поколений. Это великое дело. Когда я стал атеистом, оно мне стало говорить о другом, что ведь в этом-то и есть часть человеческой искорки, летящей по векам. Но, кроме того, в материнстве есть и другое. Великий поэт Маяковский сам о себе писал, как о «гранитной глыбище». Сам себя насмешливо спрашивал: что может с него статься большого да жилистого, а потом писал: «А на самом деле, вот я стал большой и сильный, а сам себя представляю малюсеньким и нежным. Я — облако в штанах, — писал он о себе. И дальше писал: «Вы говорите, я — глыба, а эта глыба корчится. Вы говорите — глыба, а и глыбе хочется втиснуться в мягкое, женское». Так что великое качество женщины-матери имеет двойное значение. Да, она — мать твоих детей, если вы сливаетесь в единстве чувств и любви, выращивая их, это прекрасно! Но она готова быть матерью и вам — сильному человеку, вокруг которого, как кажется со стороны, обвивается, как нежная повилика вокруг сильного дуба. Но когда этот «дуб» приходит истерзанным 250 из битв мира, но когда он изнемогает в борьбе, а все кругом дивятся его мужеству, а он не знает, как ему устоять в следующее мгновение, и вот, добирается до жены, становится перед ней на колени и утыкается в ее колени, а она, стирая холодный пот с его лица, простыми, извечными словами жены-матери снимает на свои плечи львиную долю его гигантского груза. И вот. Он опять в бою, а она опять — повилика. Но мы не знаем, создали ли бы все величие своих картин Рембрандт и Рубенс, если бы их не успокаивала нежная рука жены-матери. Как мало эту часть брака понимают люди! Я, напр[имер1, заранее скажу, как сильно пострадал бы без такой огромной повилики рядом с ним, как его жена, гений Поленова, Васнецова. А как нужна была для самого Чайковского его переписка с Ф. Мекк! Да здесь в примерах утонуть можно, хотя эта сторона жизни составляет необходимый, обязательный, но далеко не единственный фактор в семейном счастье. Без этого нельзя, но и на одном этом далеко не ускачешь. Ну а что же остается на третью часть французской формулы о жене-матери-любовнице и жене как таковой? Что остается на долю жены в собственном смысле этого слова? Это, во-первых, взаимное уважение и огромная взаимная заинтересованность в каждодневной жизни каждого члена норы. Практически, чаще всего, женщина становится дополнитель- 251 ными глазами мужа на его работу. Иногда это бывает и при том, что женщина работает сама. И здесь такт и мудрость мужчины, пользующегося огромной поддерживающей силой женщины, должны порождать в нем большое ответное уважение мужа к жене, без какого бы то ни было выпячивания или подчеркивания, что моя-де работа во много раз важнее твоей. Здесь важно умение сочетать вкусы, привязанности каждого из двух членов союза в вопросах литературы, искусства и многих других, чтобы это служило и взаимному обогащению, а не к подавлению одного вкусами другого. Кстати. Вот такое здоровое распределение внутренних сфер и обязанностей очень важно и в сфере воспитания детей. Я глубоко понимаю Макаренко, который писал, что у родителей в отношении воспитания детей могут быть и разногласия, но дети должны видеть перед собой родителей, стоящих единым фронтом. Или еще. Замечания Макаренко, что родители не обязаны лишать себя всего в жизни ради выращиваемого своего чада, а наоборот, дети должны потерпеть и подождать, т.к. у них все впереди, а родители прошли большую часть своей жизни. И тут везде родители должны перед детьми вставать единым [неразб.1, единой норой. Семья для мужа и жены, и на какой-то большой период сыновей и дочерей их, должна быть 252 пробирным камнем или домашним судилищем, любящим и беспристрастным, на суд которого выносятся взаимоотношения младших членов по отношению к старшим. И, в какой-то мере, старших перед младшими. /«А мы вот тут с мамой подумали»./ А тем самым семья должна оставаться для тех, кто ее создал, и тех, кто из нее вырос, пока у них не появится собственной семьи, — основной единицей их собственного бытия. И это не слова. Долгое служение приходским пастырем, бесконечные исповеди, раскрытие сердец человеческих убеждали и продолжают оставлять меня в убеждении могучей силы семьи, как организующего людей звена жизни. В сентябре 1944 г. наши войска освободили Таллин[н]. Стремясь скорей воссоединиться со своей семьей и увидеть 2-го ребенка, котор[ый должен был родиться после моей демобилизации, я отправил об этом запрос в Московскую] Патриархию. Патриарх ответил, что это совпадает и с их желанием, чтобы я на месте разобрался с положением дел после оккупации. Быстро справив документы, я выехал в теплушке с матерью, Николкой и группой др[угих] возвращавшихся в Эстонию беженцев. Долгое и страшное это было путешествие через сожженные города, через вдребезги разбитый Новгород. И на Октябрьские праздники застряли на маленьком полустанке где-то в районе Батецкой. 253 На полустанке магазина д[ля] [отоваривания рейсовых карточек не было. Узнав, что поезд простоит минимум двое суток, группа эстонцев из моего вагона отправилась в соседние деревни за 3 км попытаться купить хлеба. Вскоре они прибежали, насмерть перепуганные, заявив, что жители встретили их чуть ли не в топоры. А у нас — есть нечего. Я матери говорю: «Ну, не звери же люди, по-человечески разъяснится же что-нибудь. Пойду один». Пришел в первую избу. — Здравствуйте! — Будь здоров, — в ответ. — Нельзя ли у вас, православные, хлебушка купить? В беде оказался с матерью и сыном. — А ты откуда будешь, с поезда? — С поезда. — Эстонец? — Нет, русский священник. Как-то обстановка стала проясняться, вылезла какая-то дряхлая старуха с полати. — Благослови. — Благословил. Убедилась, что действительно умею благословлять, не вру, что священник. Полезли в погреб, вынесли соленых грибов и квасу. Появилась большая буханка черного хлеба с отрубями. — Садись, батюшка, кушай! А мы думали, что ты эстонец. Взъярились. — А что они у вас натворили такое? 254 Говорят: «Ряд мужиков из села ушли в партизаны. Немцы направили карателей из б[ывших] эст[онцев]-кулаков. Схватили одну женщину, узнали от местных предателей, что у нее сын в лесу. Машины с громкоговорителями проревели в лес: — Партизан такой-то! Выходи! Пощадим мать. Нет — ей будет худо. Лес молчал. Тогда они прибили женщину руками и ногами к воротам избы и машина опять проревела: 10 часов так человек может мучаться. Не выйдешь — прикончим мать. И сын вышел. Сына повесили на воротах, матери распороли живот штыком». — Вот теперь, — говорит, — и посуди, батюшка, как мы на эстонцев смотрим. Сами понимаем, не все такие, есть и наши, а сердце-то горит. Накормили меня, снабдили хлебом, огурцами, и пришел я обратно в поезд. Когда объяснил всему вагону, в чем дело, те только охали. А на др[угой] день перед отходом состава слышу — бежит кто-то вдоль него. — Где тут батюшка есть, который в наших войсках был? И мне — передача: печеная свекла и лепешки. Поздней ночью, через несколько дней, прибыл наш состав на ст[анцию] Таллинн-товарная. Я, как комендант вагона, пошел регистрировать его прибытие. Вхожу в контору. Сидит ночная дежурная — моя бывшая добрая знако- 255 мая по церковным кружкам. Увидела меня, бросилась на шею и говорит: — Саша, Саша, как я тебе сочувствую! Я говорю: — В чем? Она говорит: — Прости, что не знала, что тебе ничего не ведомо. Твоих-то увезли... Прибыли в разоренную кв[артиру] церковного дома. Пустые полки, пустой письменный стол. Груды книг в углу. Ни мебели, ничего другого не оказалось. Целый день ходил по знакомым: кто жив, кто — нет. Люди встречают, рассказывают. Принесли карточку — жены и дочери. Рассказали, как обманным путем и запугиванием заставили мою жену уехать. Рассказали об удавшейся лживой роли в этом деле архиепископа Иоанна Сан-Францисского [5]. Наслушался я, насмотрелся, прихожу к вечеру домой, хочу матери рассказать, кто жив, кто нет, что узнал. Рот открываю, а речи нет. Онемел. Пришел врач. Говорит: «Были бы старик — удар был бы, а так ничего. Шок. Обойдется. Через 24 часа речь начала возвращаться». Так началась моя новая жизнь в Эстонии. Снова стал настоятелем Казанского прихода. Тут — юбилей этой петровских времен церкви подвернулся. Написал и издал книжку об этом. «Двухсот двадцатипятилетие Тал- 256 лин[н]ской Рождества Богородицы Казанской церкви». Кстати — это было первое печатное произведение в Советский период. Снова я стал секретарем Эстонской епархии при епископе Павле Дмитровском [6]. С ним вместе и протоиереем Богоявленским [7] в 1945 г. ездил на выборы Патриарха в Москву. После этого объехал ряд церквей Эстонии с лекцией о соборе. В Тарту в те дни состоялась встреча с б[ывшим] товарищем по университету — отцом Ростиславом Лозинским, настоятелем Тартуского прихода [9]. Это была первая в те годы встреча 2-х миров. Сидели на одной парте, вместе когда-то мечтали, а теперь из его уст сыпались слова: «Эти Советы, эти русские». Буквально — грозди белогвардейской и эмигрантской ненависти. Почувствовал, что этому знакомству пришел конец навсегда. Меня война, виденное, перенесенное побудили навсегда связать свое время с вновь обретенной Родиной. Много их было потом, таких встреч, размежеваний по двум сторонам великого идеологического фронта. Приближались дни победы. Я с упоением говорил проповеди о победе советского] оружия, сов[етских ] людей, нашего сов[етского1 общества. После одной такой проповеди возвращаюсь домой. Из-под двери торчит конверт. Разры- 257 ваю — смотрю. Печатными буквами: «Если ты, проклятый красный поп, еще раз похвалишь Советскую] власть — мы тебе выпустим все кишки». И подпись — «зеленые». Я не придал значения и, к несчастью, не догадался скрыть письмо от матери. Та потом тряслась в ужасе. В день победы сказал одну из лучших проповедей в своей жизни. Под дверью — знакомый конверт: «Ты не убоялся — в ближайшие дни с тобой будет то, что ты завтра увидишь перед своим домом». На другой день перед нашим домом лежал труп красноармейца с головой, пробитой сзади бутылкой с песком. После этого пришлось ходить с предосторожностями. А от моего дома до епархии было 7 кварталов сожженных домов с подвалами и торчащими в небо брандмауэрами. Так жизнь учила классовому расчленению общества. В 1946 г. пришлось съездить в Патриархию за св. миром для церкви. Воспользовавшись случаем, я попросил разрешения навестить отца, которого с 1922 г. не видел. Этой поездке к отцу в Иваново я должен предпослать небольшое пояснение. Разрыв между отцом и матерью произошел в 1922 г. Практически, на развод подала мать и всегда подчеркивала, что не он ее оставил, а она 258 его, т.к. его норма жизни не соответствовала ее понятию. Я всегда, везде подчеркивал и подчеркиваю, что не берусь судить эту историю. Мне было одиннадцать лет. Со слов матери я представлял фигуру отца — чрезвычайно жизнелюбивого человека, не пьяницу, хотя и чрезвычайного курильщика. Отец любил общество, любил кино, театр, оперетту, был очень компанейский. Мать же, которая выработала для себя из христианства или, лучше сказать, оставила для себя из христианства только жесткую щетку моральных предписаний, все это, разумеется, осуждала. С возвращением из Сибири на Радоницу отца в Иваново — ситуация обострилась. Вокруг отца оказалось веселое общ[ест]во 4-х сестер, их мужей и знакомых. Через это общ[ест]во отец невольно стал отдаляться от голого морализма и сухого брюзжания своей собственной] семьи. Мать решила его «проучить», начались сцены, и затем она подала на развод. Я не видел отца с 1922-го года. Я чувствовал благодарность к отцу, т.к. в годы эвакуации через него мы с матерью нашли дрГуг] др[уга] и он сделал это честно и быстро. И я решил с ним повидаться. Иваново. Тогда еще во многом с улицами, похожими на деревенские. Большая Кохмская (? — С. Ф.), 6. Я смутно припоминаю деревянный забор, ворота и домик-крошку, в одно окош- 259 ко, выходивший фасадом на улицу. Я смутно помнил, что за оградой находится каменный, на 4 окна по фасаду, домик и третий, деревянный. Стучу в скобу калитки и вхожу. На меня мчится, быстро отзываемая, собачонка. Передо мной — женщина. Смутно, по карточкам понимаю, что это одна из моих теток, и вдруг слышу теплое, ласковое — Шурёночка — и теплые руки обвивают мою грудь. Это была т[етя] Лида. Она меня сразу узнала и сразу обволокла теплой родственной заботой. Она, тетя Зоя и т[етя] Клавдия занимали домик — окнами на улицу. 4-я т[етя] — Шура имела комнату в городе. Отец с мачехой господствовал в каменном домике, а третий, оказывается, — сожгли на дрова. Пока беседую с теткой — тяжело открывается калитка и, не менее тяжело, через высокий порог переступает бритый мужчина весьма пожилого возраста. Я смотрю недоуменно на т[етю] Лиду, та и говорит: «Это же твой отец!» Следует трогательная, но со странным фоном встреча. Отец как будто бы рад, он же не знает, о чем со мной говорить, он же меня в чем-то побаивается. Выплывает дородная мачеха. До крайности сдержанно приветствует меня: «Здравствуйте. Ну вот и наследники объявились. Так в жизни все и бывает: люди живут, живут, поддерживают, улучшают, но закон-то ведь есть закон, ему что на это смотреть». И тут меня озаряет: — Батюшки, да ведь они смотрят на меня как 260 на наследника, да и притом — законного, всей этой рухляди. Оказывается, это — древние рассказы матери, что на меня, как на новое поколение Осиповых, был переведен дом и вся земля. Здесь не сказка из древнего мещанского бытия, а довлеющий сегодняшний день. И тут я решил разрубить [«]гордиев узел[»] единым махом и обратился прямо на месте к мачехе: — Да, Любовь Георгиевна, чтоб не было никаких недоразумений: я знаю о своих наследственных] правах. Но я здесь не жил, не собираюсь жить, я человек совсем другого образа жизни и категорически отказываюсь от каких бы то ни было прав, от ивановской недвижимости. Нет... Только бы вы видели «ряд волшебных изменений милого лица»! С этого дня мачеха готова была закормить меня до конца 153. У отца, 153 Кстати. В условиях подчеркнуто мещанского быта моя попытка избавить отца от трепки нервов по поводу мещанской борьбы за наследство не удалась. Много лет спустя парочка моих двоюродных братьев от теперь уже покойной т[ети] Клавдии, в сговоре с сыном мачехи, повели атаку, чтоб лишить прав на недвижимость трех больных теток: Зою, Шуру и Клавдию. На процессе отец беспомощно пытался залить страсти и сохранить родственные отношения в семье. И, потерпев фиаско, ушел и умер от разрыва сердца. Сейчас у меня в Иваново жива только т[стя] Лида. 261 которого, по-видимому, без конца мучили обсуждением этой «проблемы», как гора с плеч свалилась. Я провел в Иваново неплохую неделю. А в конце ее вынужден был констатировать себе, что в семье отца получил приторно неискренних знакомых, отнюдь мне не нужных. В лице отца, тоже знакомого, романсы под гитару которого приятно было слушать, но... приобрел 4-х, искреннейшим образом расположенных ко мне, теток, в искренности чувств которых мне сомневаться не приходилось. И главное — чудесную, солнечную женщину и мужественного человека — т[етю] Лиду. Еще одна маленькая подробность. Отец, оказывается, был из тех, кто старается жить куда ветер дует. Воспитанник старообрядческой семьи, он всегда втайне веровал и всегда тщательно скрывал свою веру. Жил, как называют, с иконами в задней горнице. И теперь, увидев во мне благополучествующего протоиерея, принятого Патриархом, расспросив тщательно о перспективах д[ля] церкви, ринулся занять под церковным небом посильную ему должность. Стал членом церковного совета, чуть ли не казначеем, с гордостью всюду говоря, какой у него сынок. Все это я говорю не в осуждение, это был определенный тип человеческого об[щест]ва. Тип очень устойчивый, за батареями герани на окошках которого старый мещанский быт, посте- 262 пенно приспосабливаясь к обстановке социальной] эпохи, старался сохранить все наиболее любимое из прежнего и в то же время обеспечить себе плотик жизни на волнах мятущегося житейского моря. На обратном пути из патриархата я, по совету оттуда, побывал у митрополита Ленинградского Григория (Чукова) [9]. Здесь узнал, что с осени 1946 г. Ленинградские богословские пастырские курсы, открытые осенью 1945 г., будут развертываться в Духовные Академию и Семинарию. Страстный любитель духовной педагогики, я пустился расспрашивать. Сам оказался в расспросах и наконец получил предложение Григория подавать заявление и оформляться с авг[уста] 1946 г. в Дух[овную1 Академию. — «Ведь вы сейчас чуть ли не единственный оставшийся в живых ветхозаветник, вам и карты и кафедру в руки». Обнял меня, обласкал, и я вернулся в Таллин[н] в убеждении, что стою на пороге больших перемен. Так оно и оказалось. И в половине августа, после торжественных и трогательных проводов прихода, исхлопотав теплушку для перевоза б[иблиоте]ки и вещей, я покинул Эстонию, чтоб стать ленинградцем. В конце отъезда на Ленинградской улице произошло еще одно размежевание линий, грустное и смешное. На Виру улице я, нос к носу, столкнулся со своей соученицей по гимназии 263 и когда-то первой любовью моей Маней Горячевой-Кезя (?), которую не видел добрых десять лет. Произошел след[ующий] незабыв[аемый] разговор: — Сашенька, это ты! Как я тебе сочувствую. — Ну конечно же. Это я, здравствуй, Мурочка, погаламкаемся, а в чем ты мне сочувствуешь? — Так как же, эти ужасные Советы решили сослать тебя из культурной Эстонии в какой-то там Л[енингра]д. — Ты это всерьез? — Разумеется, культура кончается там, где кончается Запад. Что может дать тебе Л[енингра]д, тебе — учившемуся в Тарту?! — Ну, знаешь, думай обо мне, что хочешь, но мне приплясывать хочется (от того), что я удостоен чести жить в гор[оде] Пушкина, Гоголя, Достоевского и тысяч, тысяч других. Маня отступила. — Ах, вот как! Значит, и ты с ними. Ну так прощай навсегда. Да. Сложные спектакли и водевили ставила передо мной жизнь. Удивительно проходил в Академ [ии] первый год существования Дух[овных] школ. За год до этого, в 1945 г., были организованы Ленинградские богословско-пастырские курсы. Занятия у них начались в б[ывшем] здании Дух[овной] Семин[арии]. Левое крыло здания принадлежало какому-то заводскому общежитию. Правое 264 кр[ыло] было разрушено 500 кл[г]р бомбами. Разрушен был очень сильно и внутренний] флигилек. Собственно курсы получили первоначально вестибюль, величественную лестницу до 4-го эт[ажа], актовый зал на 300 персон и на 4-ом этаже серию сан[итарных1 установок и 5-6 комнат для библиотеки, канцелярии, классов и квартиры заведующего] курсами. За лето, которое прошло после 1-го учебного] года, неск[олько] раз обсуждался вопрос о восстановит[ельных] работах и в нижнем эт[аже]. Удалось отремонтировать квартиру для ректора Академии. Было решено убогий набор пастырско-духов[ных] курсов объявить третьим классом Семинарии и принять вновь учащихся для 1-го кл[асса] Семинарии и ст[аршекурс-ни]ков для Академии. Мне предоставили квартиру] в одной из свободных аудиторий на 4-ом этаже. Ректором ЛДАиС стал мой многолетний духовник протоиерей Богоявленский из Таллинна. Это меня обрадовало. Мы любили работать вместе. Преподавательский состав подобрался, в основном, из знакомых митроп[олита] Григория, кандидатов наук старой Академии. Тут были очень высокого полета люди. Взять, например, Вас[илия] Васильевича] Четыркина, автора одной из лучших в России книг об Апокалипсисе. Но были и ничтожества. Педагогическую работу было вести трудно. На всех 3-х отделениях ска- 265 зывалась их неподготовленность, слабая церковность, шумели страсти вокруг 2-х немедленно образовавшихся партий — отцов и детей. Вот, напр[имер], представители «отцов» — Кузин, бывший полов[ой?] человек, увидевший в возможности д[ля] него стать священником — путь высочайшей цели жизни. Д[ля] него Семинария стала совершенством мира Божьего на земле. А рядом — молодежь, не прочь поиграть в волейбол, устроить кучу-малу, помять др[уг] др[угу1 бока с молодежным гоготом. Старики им: «Вы оскверняете дух[овную] школу своим недостойным поведением». Молодежь им в ответ: «Тогда и поется, коль сердце не старо, почуем старость — возьмемся за четки». Смешно сказать, но эти сцены заканчивались порой швырянием др[уг] в др[уга] поленьями. В эти столкновения, кроме 2-х групп в Семинарии, невольно входили и группы академистов. Кого только в них не было! Какие ф[акульте]ты, представленные людьми, дошедшими до больших дух[овных] кризисов, в них не попадались! Лесной, Политехнический], ЛГУ физмат, ЛГУ геологический, иностр[анных] языков, архитектурный] и т.д. и т.п. И рядом с этим высок[им] званием, один из таких математиков опустился до такой степени, что поздно вечером расхаживал по коридорам привидением в одних подштанниках и с голым пузом. Похоркивал себе под ноги и поплевывал 266 на замечания ректора и инспектора, встречавшихся женщин и т.д. При Академии образовался небольшой персонал: обслуживание кухни, коридора и т.д. Были случаи, уже в первом году, довольно неприличных попыток ухаживания за ними семинаристов и академистов. Курс приходилось приспосабливать так, чтоб он чего-то давал и чтоб что-то давал неизвестное учащимся, дотягивал. В Академии в теч[ение] 3-х лет работали стенографистки, чтоб дать учащимся возможность учиться и стенограмме. Д[ля] семинар[истов] переделывались и сокращались старые курсы. Немногие, в т[ом] ч[исле1 и я, писали собственные] курсы. На первом годовом акте ЛДАиС мне пришлось выступить с актовой речью о вел[иком] князе Ал[ександре1 Невском — о последнем периоде его жизни. На акте было много видных гостей, в т[ом1 ч[исле1 епископ Адам из Америки, глава тамошних русинов [10]. Убедившись в крайне низком уровне студентов] Семинарии, да и кое-кого из Академии, я повел линию на поднятие общеобразовательного] уровня. У нас бывали вечера, лекции, сеансы специально подбиравшихся научно-популярных] кинофильмов, которые иногда мною и комментировались. Вошло в практику раз-два в год водить на концерты, подходящие по содержанию, и в оперу. С самого начала на это искоса поглядывала право-реакционная часть церкви. 267 Крайне трудно шли хозяйственные] дела Академии. Надо было восстанавливать разбитое здание. Добыли инженера. К зданию было не подступить. 3,5 тонны мусора преградили подступ. Мешал нависавший, провисавший, нагнувшийся уч[асто]к здания. Пришлось тряхнуть стариной, обратиться к своим [неразб.] И вот группа саперов обступила здание, закрыли окна, разбили посты «не подходи близко», и 20 взрывов откинули опасность завала. К сожалению, они освободили дорогу работам, которые начали с вывоза мусора, но не сумели отвратить невидимого врага. Подошла Пасха 1947 г. Народу в академический] храм приходило столько, благо он в стороне от др[угих] церквей, что церковь не смогла вместить. Зная, что обычно большинство слушает заутреню, а на обедню остается 30%, мы с разрешения светского и дух[овного] нач[альст]ва решили служить в храме и в актовом зале. В актовом зале — заутреню. Готовясь к штурмованию здания, я составил поименный приказ, кому что сделать, куда не пускать. В то вр[емя] бывали еще и кражи на продовольственных] складах. Учитывая, что это просто в пасх[альные] дни, я назначил двух студентов — Воскресенского и еще одного — не пускать ни одного чел[овека] на нижние лестничные клетки, веду- 268 щие в подвал. Запретил оставлять людей молиться на лестничных клетках. Началась служба. Все к[ак] будто хор[ошо]. Богоявленский служил в церкви, я в зале. И не знали, что помощ[ник] инспектора Д. Д. Вознесенский [11] самовольно отменил один из главных моих приказов не пускать никого стоять на лестничной клетке. На робкое замечание одного из студентов и одного из служителей Д. Д. ответил: «Ну вот еще, здание это еще дореволюционное], а не советской] постройки — выдержит». И приказал пустить народ, челов[ек] 50. И не пришло в голову этому старорежимному преподавателю, что в это вр[емя] самой страшной бедой нависали над Лен[ингра]дом эти старые лестницы, когда рядом с очагами бомбежки в них возникали микротрещины и они в самый неподходящий момент рушились. У нас между лес[т]н[ичными] клетками был рабочий лифт д[ля] подъема дров. В конце заутрени кладовщ[ик] Лебедев [12] заметил, что несколько плохо закреплены дверцы калиток, на которые с лифтов выгружают дрова. Он взошел на лифт и включил его, чтоб проехаться и проверить. Дело правильное. Лифт загудел, и десятки стоявших на площадке людей вздрогнули все одновременно и в унисон. До меня донеслись крики, тяжелые удары обвала. В храме этого не слышали. Отвалились 2 лестн[ичные] клетки у входа в подвал. По моему распоряжению там не 269 было ничего, и все падали сверх падавших камней, а не под ними. Лен[инград]цы-блокадники оказались народ[ом] дисциплинирован[ным]. Они схватились за руки и образовали круг: «Т[оварищи], не подходите, не провалитесь». Я подсменился и стал руководить спасательными работами. Вызвали пожарных, их прибыло 3 команды. Прежде всего снимали людей, ко-тор[ые] с какой-то непостижимой цепкостью прилипли к камням и держались на лест[ничной] клетке... Прибыло 15 карет скорой помощи. Увезли 32 чел[овека]. Из них в б[Ъльни]цы было помещено 8. Остальные скоро перешли на амбГулаторное] лечение. Один перелом спинного хребта, 2 сотрясения мозга, неск[олько] переломов ребер и больше всего — ног и их пяточных костей. Падали-то сверху. Чтоб выпустить публику из храма, пришлось пробить каменную стену, отделявшую коридор общежития от з[аво]да. На др[угой1 день началось следствие. Я представил свои приказы, распределения постов, и все встало на свои места. Микротрещины мы предвидеть не могли. Их забыла обследовать комиссия, передававшая нам здание. Убитому всем этим отцу Богоявленскому пришлось услышать от следователя слова: «Благодарите В[ашего] помощника, что у него было все на бумаге. И не надейтесь на всё дореволюц[ионное1, "вечное"». Д.Д. Вознесенского сняли с помощника] инспектора. 270 Характерно, что об этой катастрофе говорилось в гор[оде]. Одна жен[щина], моя духовная] дочь, пришла на исповедь и сказала: [«]Ой, батюшка, что значит паника-то. Я тоже падала, ничего у меня не пострадало, так со страху вырвалась во двор и чесала ночью по всему Невскому до Московского] вокзала, возле которого мы живем. Вбежала домой и кричу мужу: "Ой, катастрофа, ой, Академия разрушена, ой, сама ранена, одна нога короче др[угой1["]. А муж сидит возле полухолодного чайника и говорит: "Еще бы тебе не укоротиться, на одной ноге туфля с фр[анцузским] каблуком, адр[угая] босиком"». Надо сказать, что за потерянными в паническом бегстве вещами к нам ходили дней пять. Тяжелые это были испытания. А для меня, атеиста, вся эта история — один сплошной вопрос Господу Богу: «Через блокаду провел? — провел. Мир даровал — даровал. Так что же Ты над этими, самыми верными детьми Твоими, пришедшими в эту ночь на поклонение Тебе, надругался, ранами избил их и радости лишил их. А еще — Боженька!» Новый уч[ебный] год начался с крупных изменений. В конце 1-го уч[ебного] года скончалась супруга отца Иоанна Богоявленского. Решили убрать его из Академии, т.к. кому-то надо было нести ответственность] за катастрофу. И он был посвящен в архиереи и отправлен в Таллинн]. 271 Перед этим открылась отвратительная история с продовольствием. Заведующий] хозяйством] Академии, как и полагалось — ректор, наблюдал заведованием через отца эконома, а уч[ебной] частью — через отца инспектора. И вот оказалось, что завхоз-эконом растратил тысячи и тысячи рублей. Взялся на отходах столовой Академии вырастить двух хряков, на самом деле подменил их 2-х недельными поросятами и предоставил их: вот-де, ревматизм помешал. Все дело было настолько откровенно, подло и грубо сшито, что тароватый хозяин митрополит Григорий пришел в бешенство. Участь выезда Богоявленского была решена. А на меня свалилась «шапка Мономаха» — стать ВРИО ректора и распорядителем кредитов как по строительной], так и по хозяйственной] линиям Академии. Начался д[ля] меня период, когда я был не то в церкви, не то в извести. 4/IX 154. Сделав меня распорядителем кредитов по Академии и по восстановлению зданий, митрополит Григорий, действительно, возложил на меня тяже[лые] обязанности. Работа в батальоне и первый год работы инспектором дала мне ряд конкретных сведений. Сейчас это стало чуть ли не главным делом моей жизни. Церковь не 154 С этого места начинаются записи не самого А.А. Осипова, а его секретаря. Видимо, дальше писать у него не было сил. — С. Ф. 272 могла сразу выделить всех средств, поэтому стройка шла периодами, как бы вспышками. И здесь решить, куда направить деньги, было непросто. В февр[але] 1948 года на этой почве со мной произошел несч[астный] случай. Прибыла комиссия Ленгорисполкома, чтоб рассмотреть наши требования на выделение нам стройматериалов, в том числе требовавшихся нам двух тавриков № 27 и др. Во время практических подсчетов в февр[але[ м[еся]це я поскользнулся на обледеневших лесах, упал с 4-го эт[ажа] на 3-й — 5 метров. Упасть не упал — стал на ноги, но в порядке балансирования отвел левую ногу и ударился подъемом ее о край двутавровой балки. Образовался у меня на подъеме в р[айо1не arte-гепа media gorcalus шишка... Кто не знает мужской фанаберии, что на всякую шишку не наздравствуешься . Кончил уч[ебный] год, кончил экзамен, а шишка все сидит. Болеть — особенно не болит. Ну и ладно. Ходил с шишкой за грибами, встретил с шишкой Нов[ый] год. И только через 8 м[есяц]ев однажды с тревогой заметил, что от места ушиба, от шишки до самого колена поднимается у меня широкая красная полоса. О таких полосах я слышал в связи с заражением крови и др[угими] неприятными вещами. Теперь к врачам! Профессор Блинов в Институте переливания крови откровенно отругал ме- 273 ня: «У Вас же тромбофлебит!» Пошло долгое лечение, тромбофлебит ликвидировали, но осталась неизлечимая форма. Особенность этой формы болезни — невозможность долго сидеть и стоять, т.к. все затекало. Она привела меня к необходимости прекратить священнослужение. Кстати говоря, от вертикального толчка у меня меж позвонками произошла т[ак] называемая] грыжа Шморля, которая, возможно, и положила начало последующему моему раку. Одно копание в извести меня не удовлетворяло. И в этот год ректорства я предпринимаю опять целый ряд попыток наладить высококультурную жизнь в Академии и Семинарии. Уже упоминавшиеся посещения театров и, пока еще, научных фильмов, проведение лекций, развитие самодеятельности — все это предпринималось мною широко. Это не было желание снискать популярность среди учащихся. Это не было и проведение какой-то тайной церковной линии. Я сам в те годы жил, все более углубляясь в новый для меня советский мир, и мне просто очень хотелось видеть любимую мною религию входящей в этот новый мир естественно. Я как бы опыты, творимые для себя, переносил на опыты над учащимися. Теперь я вижу, что это было наивно. Но тогда это наполняло мою жизнь пафосом, мою деятельность — почти экстазом. Я даже не представлял себе, как настороженно на это смотрит Патриархия, и только яростное обращение Пат- 274 риарха в 1951 г[оду] к учащимся дух[овных] школ, ставшее на некотор[ое] время почти прокламацией душеспасения, показало мне, что врагом моим в этих мероприятиях я имел Патриархию, а не Советскую власть. В конце моего ректорства был назначен постоянным ректором епископ Симеон. Я снова остался инспектором и пробыл на этом посту еще 2 года. Великолепно сработался с Симеоном [13]. 14/IX. Когда провалилась моя игра па моем самоуходе и проблема после 8-ми лет жизни {диктовать больше нет сил). * * * Моя бабушка. Ее горько учила жизнь и муж. Она была безграмотна не из-за недостатка желания знать, а лишь из-за жизненных условий. В мои студенческие годы она, единственная любившая меня тепло и нежно, единственная в нашем доме гревшая теплом своего сердца, жила моей жизнью. Мать моя, которой были недоступны и непонятны подобные взаимоотношения, смотрела на этот союз влюбленных друг в друга людей презрительно и высокомерно. Бабушка тяжко страдала из-за черствости и сухости души моей матери. Она видела, как мало имел я человеческой радости и счастья родственного. 275 Говаривала она: «Как тяжело, Шуреночек! Десятерых детей имела я, девятерых похоронила. После тебя осталась у меня самая дорогая — Клавденька (мать А.А. — секр.). Но у нее такой тяжелый характер. И чего это она погородила каких-то заборов, оградила себя ими и считает все находящееся за ними — преступным...» Горько сокрушалась она, видя меня одинокого, не обласканного нежной родной рукой материнской. До конца дней своих запомнил я время, когда мы с бабушкой сидели вместе, окружив себя книгами. Да бабушка помогала мне и сохранять их. Разглядывая книги мои, она расспрашивала меня о[б] их содержании: — Шуренушко, а что это за книга, о чем в ней написано? — О путешествии. — Ну, расскажи мне... Я с радостью рассказывал ей содержание книги. — А это что? — Роман. — Это про жизнь, что ли? Я люблю про жизнь. Вот жаль только, не запоминаю разные иностранные имена и фамилии. Так вот сидим мы с ней, моим другом и товарищем, разложив книги, уйдя вместе в мир сложных человеческих взаимоотношений, в мир открытий, в область рискованных путешествий. 276 Забываем все, испытывая взаимоудовлетворенность, наслаждение от этих минут общения. Вдруг входит мать и, как говорят, застает нас на месте преступления. Я прикрываюсь за бабушку. Мать высокомерно окидывает взглядом разложенные книги, вырывая нас с бабушкой из нашего чудесного мира, возвращая нас к горькой действительности, и презрительно бросает: — Старый — что малый. Ей бы радоваться этому союзу нашему, стать членом его, стать родной и близкой, а она... презрительно топчет то, что греет наши с бабушкой души. Рассказывая об этом, я хочу, чтоб люди знали, от чего я оттолкнулся, какая сложная обстановка была в моей семье, каким неродным человеком был я для своей матери. 19/VIII 67. (Рукописный отдел Российской Национальной Библиотеки. Фонд 1152 /А. А. Осипов/. Опись 1. Д. 262). БИОГРАФИЧЕСКИЕ СПРАВКИ [1] Никольская [речь идет о Нелидовой] Надежда Николаевна (9/VI.1901 - 17/VI.1996). Родилась в семье врача в г. Балашове. В 1911-1917 — училась в Петроградской женской Демидовской гимназии. В дальнейшем училась в Петроградском университете (1918-1919), закончила Саратовский Государственный университет (1924). В 1918-1919 гг. преподавала в 38-ой Единой трудовой школе г. Ленинграда, в 1919-1921 — в 1-ой Советской школе 2-ой ступени и в 5-ой Единой трудовой школе. В 1936-1938 работала в Институте языка и мышления при Академии Наук. Затем преподавала в Енотаевской средней школе Сталинградской области. Во время Великой Отечественной войны преподавала в 1-ой Московской военно-морской школе и в Ленинградском военно-морском подготовительном училище (до 1947). В 1947-1959 работала в Ленинградском заочном индустриальном институте и в Северо-западном политехническом институте. Одновременно с 1948 преподавала немецкий и французский языки в ЛДАиС. С 12 июня 1974 — на пенсии. Послед- 278 ние годы проживала (и скончалась) в поселке Елизаветино (Гатчинский район Ленинградской области). [2] Четыркип Василий Васильевич (23/ХН. 1888 - 7/1.1948). Родился в Смоленской губернии в семье псаломщика. Закончил СПб ДА (1912) и Петроградский университет (1915). Специализировался на изучении Древней Церкви и Священного Писания Нового Завета. В 1916 получил степень магистра богословия (рецензентом Ч. был профессор Н.Н. Глубоков-ский). С 1919 — женат. После революции 1917 преподавал в школах Петрограда, в 1920 был избран профессором Саратовского университета (до 1924). В 1924-1930 - инспектор отдела просвещения Северо-западных железных дорог. С 1930 — преподавал в школе ФЗУ, в 1933-1942 — в Полиграфическом техникуме. С июня 1942 — в эвакуации. С августа 1944 преподавал историю в Ленинрадском военно-морском подготовительном училище. С 1946 — профессор Ленинградских духовных школ (кафедра Священного Писания Нового Завета). [3] Алексий (в миру Сергей Владимирович Симанский; 27/Х. 1877 - 17/IV. 1970). Патриарх Московский и всея Руси (с 1945). Закончил Московский Николаевский лицей, Московский университет (юридический факультет) и МДА (1904), кандидат богословия. В феврале 1902 — постригся в монашество. Прошел путь «ученого 279 монаха». С 1903 — иеромонах, был инспектором Псковской ДС, затем в сане архимандрита — ректором Тульской и Новгородской ДС. С 1913 — епископ Тихвинский. С января 1921 — викарий Петроградской епархии, епископ Ямбургский. В 1922 временно возглавлял Петроградскую кафедру, вел переговоры с обновленцами, но вскоре порвал с ними. В октябре 1922 — сослан на три года в Семипалатинск. В 1926 — архиепископ Хутынский, управлял Новгородской епархией. С июня 1927 — постоянный член Временного Патриаршего Священного Синода при митрополите Сергии (Страго-родском). С 1932 — митрополит Старорусский, с 1933 — Новгородский, затем Ленинградский (до 1945). После кончины Патриарха Сергия, согласно завещательному распоряжению последнего, вступил в управление Русской Православной Церковью (с мая 1944). На Соборе 1945 (2 февраля) избран Патриархом. Был награжден 4 орденами Трудового Красного Знамени, медалями «За оборону Ленинграда» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» [4] Парийский Лев Николаевич (20/11.1892 -23/XI.1972). Родился в С.-Петербурге, выходец из духовного сословия. Закончил СПбДС (1911) и СПбДА (1915), кандидат богословия. Преподавал историю русской литературы в Калужской и Минской ДС, Священное Писание — 280 в Ленинградском богословском духовно-пастырском училище. Был секретарем Петроградского митрополита. В 1922 был арестован по делу митрополита Вениамина (Казанского). С 1924 по 1944 — псаломщик-регент в Ленинградских храмах. С 1944 — секретарь Патриарха Московского, затем — секретарь Хозяйственного управления и Учебного Комитета при Священном Синоде. В августе 1950 — назначен инспектором ЛДАиС. Преподавал в Академии патрологию и в Семинарии — практическое руководство для пастырей. С 25 января 1951 — магистр богословия. Профессор. 1 сентября 1967, по прошению, освобожден от должности инспектора. [5] Иоанн (в миру Михаил Борисович Максимович; 4/VI.1896 - 19/VI. (ст. ст.) 1966). Родился в семье потомственных дворян, выходцев из Сербии. Одним из предков И. был святитель Иоанн, митрополит Тобольский, канонизированный в эпоху Императора Николая II. Учился в Петровском Полтавском кадетском корпусе. В 1918 закончил Харьковский университет (юридический факультет). Духовное чадо митрополита Антония (Храповицкого). В годы гражданской войны вместе с родителями эмигрировал из России в Сербию, где в 1925 закончил Университет святителя Саввы (богословский факультет). В 1926 митрополитом Антонием был пострижен в монашество с именем Иоанн, в честь святителя Иоанна Тобольского, иеромо- 281 нах. Преподавал Закон Божий в Сербии (в том числе в Сербской Семинарии евангелиста и апостола Иоанна Богослова Охридской епархии, город Битоль). В 1934 Архиерейский Синод Русской Православной Церкви за границей (РПЦЗ) вынес постановление о возведении И. в сан епископа Шанхайского, викария, руководителя Пекинской миссии. 28 мая 1934 — хиротонисан во епископа, хиротонию возглавлял митрополит Антоний. Прославился своей бескорыстной помощью русским беженцам. В 1951 был назначен руководителем Западно-европейской епархии. Осенью 1962 — направлен в США, после 17 марта (ст. ст.) 1963 — правящий архиепископ Западно-Американский и Сан-Францисский. Осенью 1993 останки И. по поручению Архиерейского Синода РПЦЗ были освидетельствованы и признаны нетленными. Канонизирован 19/VI (ст. ст.). 1994 РПЦЗ — в годовщину кончины. Почитается как великий чудотворец и молитвенник. [6] Павел (Дмитровский; 15/1.1872 - 1/И. 1946). В 1894 — закончил Таврическую ДС, затем — три курса СПбДА. С б мая 1898 — иерей. Священствовал до 1914 г., в годы Первой мировой войны — военный священник. В дальнейшем преподавал Закон Божий в эстонской гимназии. 3 октября 1937 — хиротонисан во епископа Нарвского. Пребывал в так называемой эстонской схизме. Участвовал в работах Поместного Собора РПЦ 1945, избравшего 282 Алексия (Симанского) Патриархом Московским и всея Руси. [7] Богоявленский (речь идет об Исидоре) (в миру Иван Яковлевич Богоявленский; 1879 — 18/ХП. 1949). Закончил Курскую ДС и СПбДА (1904), кандидат богословия. Брат митрополита Елевферия (Богоявленского). В 1905 — настоятель Ямбургского собора. С 1915 — магистр богословия («Значение Иерусалимского храма в ветхозаветной истории еврейского народа»). Был сотрудником «Богословской Энциклопедии» Лопухина. Священствовал (в Гатчине, Кронштадте и Таллинне). В 1930-1940 редактировал православный эстонский журнал «Православный собеседник». В 1946 был назначен ректором ЛДАиС. В декабре 1946 — овдовел. 12 июня 1947 — пострижен в монашество, архимандрит. 22 июня 1947 — хиротонисан во епископа Таллиннского и Эстонского. Духовный писатель. [8] Лозинский Ростислав — клирик Русской Православной Церкви, протоиерей. Закончил православное отделение богословского факультета Тартуского университета (1935). С 14 октября 1944 по июль 1957 — служил в Тартуском Успенском соборе. [9] Григорий (в миру Николай Кириллович Чуков; 1/Н. 1870 - 5/XI. 1950). Предки митр. Григория были сказителями былин, из поморских крестьян. Закончил СПбДА (1895), канди- 283 дат богословия. По окончании Академии был назначен наблюдателем церковных школ Олонецкой епархии. С 1897 — священник кафедрального собора г. Петрозаводска, с 1907 — протоиерей. С 1911 — ректор Олонецкой ДС. В течение 17 лет представлял духовенство в земском собрании Олонецкой губернии. В 1918-1921 — настоятель церкви Петроградского университета. В 1922 был арестован по делу митрополита Вениамина (Казанского), приговорен к расстрелу. Приговор заменен на 5 лет лишения свободы. Освобожден в ноябре 1923. С 1920 — ректор Богословского института и с марта 1924 — настоятель Николо-Богоявленского собора Ленинграда. В 1925-1928 — руководитель Высших богословских курсов. С 1926 — магистр богословия. В 1930-х — подвергался кратковременным арестам. В марте 1935 — выслан из Ленинграда. Проживал в Саратове, не священствовал. В 1939 умерла его супруга, во время Великой Отечественной войны пропал без вести сын, в ленинградскую блокаду умерли два других сына и дочь. С октября 1942 Н.К. Чуков — вновь на церковном служении. 14 октября 1942 он был хиротонисан с именем Григорий во епископа Саратовского, с 15 октября 1942 — архиепископ. С мая 1944 — архиепископ Псковский и Порохов-ский, управляющий Ленинградской епархии. С 7 сентября 1945 — митрополит Ленинградский и Новгородский. С 1946 — председатель Учебного 284 комитета при Священном Синоде. Управляющий русскими православными общинами в Финляндии. Доктор богословия. Скончался в Москве, похоронен в Петербурге. [10] Адам (в миру ? Аполинариевич Филипповский; 1886-1956). Закончил Львовский университет (юридический факультет). С 1912 — проживал в США. В 1912 был рукоположен во диакона епископом Александром (Немоловским). Вскоре — священник. Рукоположен был с нарушением канонов (так как женился на вдове). С 1916 проходил послушание в городе Виннингене (Канада). В 1922, после кончины супруги, принял монашеский постриг и был хиротонисан во епископа Канадского. Примыкал к Феофиловскому расколу. Упоминался архиепископом Филадельфийским и Карпаторосским. 27 июля 1939 за неподчинение Московской Патриархии лишен сана. В 1944 обращался к Патриарху Сергию (Страгородскому) с прошением утвердить его прежнее архиерейство, но получил отказ за имевший место ранее брак на вдове. Однако в том же году, по личному заявлению и просьбе о восстановлении в архиерейских правах, Собором архиереев в Америке и Московской Патриархией восстановлен в епископском сане и оставлен архиепископом: за понесенные патриотические труды в пользу СССР и Матери-Церкви. С 21 августа 1947 по 31 октября 1947 — временно управлял Алеутской и Северо-Американской 285 епархией. В 1953 — Заместитель Патриаршего Экзарха в Америке. 30 июля 1954 — отправлен на покой с назначением пенсии. [11] Вознесенский Дмитрий Дмитриевич (1889 - 21/V. 1970). Родился в селе Метелица Середкинского района Псковской губернии в семье псаломщика. Закончил СПбДА (1913), кандидат богословия. В 1937 закончил трехгодичные географические курсы при ЛГУ и (в 1939) — Ленинградский институт усовершенствования учителей по геофаку ЛГУ. В 1912-1917, 1919-1920, 1930—1946 — преподавал Закон Божий, а после революции 1917 — историю и географию в профессиональных и средних школах Петрограда-Ленинграда. С 1946 — доцент ЛДАиС (до сентября 1968). Преподавал греческий, латинский и еврейский языки, историю Русской Православной Церкви, библейскую историю, катехизис. [12] Лебедев Михаил Ильич (1908 - ?). Родился в Калининской области. Получил среднее образование. Рабочий. В ЛДАиС занимал должность кладовщика-снабженца, агента по снабжению. В связи с полной нетрудоспособностью с 1 ноября 1960 был уволен. [13] Симеон (в миру Сергей Иванович Бычков; 1882 - 30/VI.1952). Закончил Курскую ДС (1904) и СПб ДА (1908), кандидат богословия. В 1908-1912 — псаломщик столичного Андреевского собора. С 6 апреля 1912 — священник церкви 286 свв. Симеона и Анны. Член правления «Общества православных приходов» (с 1920). Весной 1922 арестовывался по обвинению в сопротивлении изъятию церковных ценностей, был освобожден в августе 1923. До марта 1929 — настоятель церкви свв. Симеона и Анны. Затем — вновь арестован и приговорен к высылке на 3 года в Северный край. С 30 марта 1947 — епископ Лужский, викарий Ленинградской епархии. В апреле 1948 - июне 1952 - ректор ЛДАиС. | 
