СУДНЫЕ СПИСКИ МАКСИМА ГРЕКА И ИСАКА СОБАКИ

К оглавлению

Новые данные о соборных судах 1525, 1531 и 1549 гг. над Максимом Греком и Исаком Собакой.

За 120 лет изучения "судного списка" Максима Грека, изданного О. Н. Бодянским, исследователи извлекли из него значительное количество ценных исторических фактов. Вместе с тем "судный список" Максима Грека породил немало гипотез, предположений, которые, в свою очередь, становились иногда основой для весьма категорических оценок деятельности Максима Грека. Обилие гипотетических высказываний объяснялось, во-первых, крайней противоречивостью и сложностью самого памятника и, во-вторых, дефектностью известных ранее списков, обрывавшихся на изложении наиболее острых политических моментов суда 1531 г.

39-я глава Сибирского сборника впервые дала полный и наиболее древний текст источника, а также ряд новых документов о суде над Максимом Греком. Одни гипотезы при этом получили четкое подтверждение - например, мысль С. Н. Чернова о постепенном нагнетании политических обвинений в ходе процесса 1531 г. Жизнь других в науке можно считать теперь законченной - опровергнуто, например, не раз повторявшееся предположение о том, что в распоряжения обвинения были какие-то грамоты Максима к турецкому султану или пашам.

Однако многие противоречия и недоумения остаются. Мало того, можно сказать, что "судный список" представляется теперь еще более противоречивым памятником, чем раньше.

К тому же при изучении его теперь необходимо учитывать не только текст самого "судного списка", но и весь комплекс материалов, неразрывно объединенных в составе 39-й главы Сибирского сборника.

Комплекс этот  состоит из следующих частей:

1/ Судный список собора 1525 г. по делу Максима Грека.

2/ Судный список собора 1531 г. по делу Максима Грека с приговором.

3/ Письма 1525 г. митрополита и великого князя в Иосифо-Волоколамский монастырь о суде над Максимом Греком.

4/ Сообщение о находке "судного списка" Максима Грека в 1548 г. в царской казне и о возбуждении в связи с этим дела Исака Собаки.

5/ Переписка митрополитов Макария и Иоасафа в 1548 г. о суде над Максимом Греком и деле Исака Собаки.

6/ Сообщение о докладе царю по делу Исака Собаки и о созыве собора для суда над ним.

7/ Судный список собора 1549 г. по делу Исака Собаки с приговором и списком участников собора.

Вся первая и более половины второй части этого комплекса были опубликованы О. Н. Бодянским и вошли в науку как единый памятник под именем "Прения митрополита Даниила с Максимом Греком" или "Судного списка" Максима Грека. Остальные тексты не были известны ранее.

* * *

"Судный список" собора 1525 г. является первой составной частью памятника "Прение митрополита Даниила с Максимом Греком". Однако в соотношении этой части с памятником в целом много странного, и текст Сибирской редакции, более древний по сравнению с ранее известными, увеличивает эти недоумения.

Прежде всего, внешнее членение памятника на две самостоятельные части - "судные списки" соборов 1525 и 1531 гг. в Сибирском списке гораздо менее четкое, чем в более поздних списках. Сибирский список не имеет ни общего заголовка для всего памятника, выделяющего его из всего комплекса 39-й главы, ни особых заголовков для "судных списков" 1525 и 1531 гг.

Погодинский и Барсовский списки начинаются общим заголовком: "Прение Данила митрополита московскаго и всеа Руси со иноком Максимом Святогорцем". Этому общему заголовку предпослана фраза: "Список с судного списка". Перед каждой из двух частей памятника в Погодинском и Барсовском списках также имеются заголовки: "В лето 7033-го писано сице", "Другий собор бысть".

Сибирский список этих заголовков не имеет; части текста, непосредственно начинающие изложение соборных заседаний 1525 и 1531 гг., не выделены даже киноварью /лл. 324, 328/, хотя Сибирский список широко пользуется киноварными выделениями даже мелких логических частей текста, в том числе и на этих же листах. Общее введение, с которого непосредственно без какого-либо заголовка начинается текст Сибирского списка, не относится обязательно только к собору 1525 г.; введение это сообщает без всякой связи с заседаниями собора 1525 г. о еретических взглядах Максима по догматическому вопросу о времени "сидения Христа одесную Отца", а учение это было предметом рассмотрения обоих соборов /и 1525, и 1531 гг./. Непосредственное изложение хода соборов начинается в Сибирском списке оба раза только с даты /"лета 7033-го", "лета 7039-го"/, и слова эти, как уже говорилось, не выделены даже киноварью. Создается впечатление определенной слитности всего текста, рассказывающего об обоих соборах, тогда как при большей близости к подлинным соборным протоколам следовало бы ждать двух отдельных памятников, посвященных каждому собору. Сообщение о соборных судах над Максимом Греком включено в комплекс 39-й главы как единый памятник /завершающийся к тому же одним единственным приговором, где противоречиво смешаны отдельные части обоих соборных приговоров/. И именно в таком единстве текст этот воспринимался  в середине XVI в. - последующие разделы 39-й главы, ссылаясь на него, неизменно говорят об одном судном списке, а не о двух: "Лета 7057-го месяца ноября во 2 день. Обретен бысть в царской казне подлинной соборной список Данила митрополита всея Русии о ереси Максима Грека Святогороского и о его единомысленниках и принесен бысть и митрополиту" /л. 346 об./. В дальнейшем при неоднократных упоминаниях в 39-й главе этого памятника он постоянно именуется соборным списком /а не списками/; при этом, например, в письме митрополита Макария бывшему митрополиту Иоасафу от 3 ноября 1548 г. обе части памятника излагаются довольно подробно, но в письме нет ни малейшего указания на то, что речь идет о двух разных соборах.

Мало того, в письме изложение обеих частей памятника /то есть рассказов о соборе 1525 г. и о соборе 1531 г./ соединено связующими словами: "Да в том же соборном списке писано о ..." /л. 347 об./.

В оглавлении Сибирского сборника /л. 2/ 39-я глава названа "Собор на Максима Грека Святогорска". В самом тексте материалы, относящиеся к обоим соборам, перепутаны так сильно, что о разделении обвинений между 1525 и 1531 гг. среди историков идет долгий и довольно безуспешный спор.

Отметим, кстати, что заголовки, которые были даны памятнику в более поздних списках, также невозможно отнести к раздельному изложению двух разных соборов /"Прение Данила митрополита ...", "Список с судного списка"/.

При сравнении материалов двух соборов в нашем памятнике бросается в глаза одно разительное отличие. Собор 1531 г., несмотря на отдельные пропуски, подчас нарочитые, изложен довольно полно: ни один из основных пунктов обвинительной речи Даниила, открывшей собор, не отсутствует в изложении самого судебного разбирательства. Нет лишь изложения "свидетельств от божественных писаний" по трем обсуждавшимся тогда вопросам: эти "свидетельства" были прочтены на соборе перед вынесением приговора.

Известия же нашего памятника о соборе 1525 г., наоборот, весьма отрывочны. Собственно говоря, изложена лишь часть одного из пунктов обвинения /о "сидении Христа одесную Отца"/. Кроме этого и вступительной формулы, сообщающей об открытии собора, никаких известий о соборе 1525 г. нет; не указано даже, чем окончилось обсуждение этого единственного пункта, нет никаких вступительных слов митрополита Даниила на соборе, нет приговора, нет ни слова о судьбе единомышленников Максима, они даже не упомянуты. Между тем как из самого текста 39-й главы, так и из других источников известно, что в 1525 г. обвинение касалось отнюдь не одного этого пункта и не одного лишь Максима27.

В подлинном соборном списке 1531 г. пропущенное в нашем памятнике изложение свидетельств  от божественных писаний, несомненно, имелось. "Свидетельства" эти читались на соборе Максиму Греку и Вассиану Патрикееву в связи с обсуждением вопросов о "сидении Христа одесную Отца", о земельных владениях церквей и монастырей, о поставлении русских митрополитов в Москве. Рассматривавшееся на том же соборе 1531 г. судное дело Вассиана Патрикеева, дошедшее до нас в значительной части, приводит те самые прочтенные на соборе "свидетельства" о земельных владениях церквей и монастырей, о которых упоминает и наш памятник в связи с собором 1531 г.28. Упоминание же в "судном списке" Максима о том, что Вассиан присутствовал при этом чтении, свидетельствует, что речь идет о единой судебной процедуре, общей для обоих судебных разбирательств.

Текст "свидетельств от божественных писаний" по первому из этих трех вопросов также дошел до нас - в составе "судного списка" Максима Грека /лл. 324 об.-328/. Но он отнесен здесь не к собору 1531 г., а к собору 1525 г., где тот же вопрос о "сидении Христа одесную Отца" был, видимо, центральным, судя по письму митрополита Даниила о соборе 1525 г. /л. 344/.

Если учесть, что этот /или весьма близкий/ текст должен был быть в подлинном соборном списке 1531 г., то не исключена возможность того, что именно соответствующий текст подлинного списка 1531 г. и послужил источником для подробного изложения "свидетельств от божественных писаний" в первой части нашего памятника, относящейся к 1525 г. Этому изложению предшествует /л. 324/ вопрос Досифея, епископа сарского и подонского, относительно взглядов Максима на "сидение Христа одесную Отца" и ответ Максима на этот вопрос. Бросается в глаза, что и вопрос Досифея, и ответ Максима чрезвычайно близки /вплоть до повторения некоторых формулировок/ к вопросу того же Досифея и ответу Максима по тому же поводу на соборе 1531 г. /л. 336 об./. Особенно интересно, что те места этих двух текстов, которые не совпадают друг с другом, находят очень близкую параллель в общем публицистическом вступлении ко всему "судному списку" Максима Грека /л. 324/.

Таким образом, из всей первой части нашего памятника, рассказывающей о соборе 1525 г., вне подобных параллелей с другими местами того же "судного списка" и его источника остались лишь несколько первых строк, сообщающих о самом созыве собора 1525 г. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что вся заключенная в них фактическая информация /вплоть до упоминания места заседаний собора 1525 г. и присутствия на нем братьев великого князя и боярства/ имеется и во второй части "судного списка" - в обвинительной речи митрополита Даниила на соборе 1531 г., когда он вспоминает о соборе 1525 г. /л. 329 об./.

Возможно, что странная неполнота, отрывочность рассказа "судного списка" о соборе 1525 г. объясняется тем, что у его составителя не было под рукою подлинных протоколов суда 1525 г. и он конструировал свой рассказ из материалов подлинного судного дела 1531 г. и переписки 1525 г. о суде над Максимом. Во всяком случае, в описи архива Посольского приказа 1614 г. упомянут только "список Данила митрополита на Максима Грека, в 7039 году", а списка собора 7033 /1525/ года нет. В более ранней описи Царского архива, правда, упоминаются "списки старца Максима и Савы Греков, и Берсеневы, и Федка Жареново", однако сам этот комплекс вряд ли говорит о судебном деле на церковном соборе /который не мог судить Берсеня Беклемишева и Федора Жареного/, скорей всего речь здесь идет о том следственном /а не судебном/ деле 1525 г., которое частично дошло до нас и опубликовано29. В этой известной нам части следственного дела как раз подробно выясняются взаимоотношения и взгляды вышеназванных лиц.

* * *

Кроме первой части "судного списка" 39-я глава Сибирской рукописи содержит еще два памятника, имеющих непосредственное отношение к собору 1525 г.

Это не известные ранее письма митрополита Даниила и великого князя Василия III от 24 мая 1525 г. властям Иосифо-Волоколамского монастыря о соборном суде над Максимом Греком. Целью этих писем не является информация о соборе - великий князь пишет своим адресатам о Максиме: "А дела его вам ведомы, и в соборе там естя были" /л. 346/. Письма эти - инструкция властям монастыря о том, "в какове крепости" содержать Максима в монастыре. Развернутые наставления о режиме заточения Максима даются в первом из этих писем, а в письме великого князя эти наставления повторяются суммарно вместе с общим приказанием поступать с Максимом "по отца нашего Данила митрополита всея Русии велению".

Письмо митрополита Даниила было, кажется, официальным актом всего собора. Наш памятник дважды подчеркивает это. Во-первых, в приговоре, завершающем "судный список" Максима Грека и противоречиво сочетающем в себе решения соборов 1525 и 1531 гг. сообщается, что письмо это составляет часть соборного решения 1525 г., в связи с чем цитируется даже начало письма /л. 343-об./. Во-вторых, заключительная формула письма, как она приводится в 39-й главе, также говорит об утверждении его собором: "Сия изложена и утвержена  и списана быша в лето 7033-го месяца майя в 24 день" /л. 346/, в то время как грамота великого князя кончается трафаретно: "Писана на Москве, лета 7033-го, майя в 24 день" /л. 346 об./.

Хотя письмо Даниила и не преследует специальной цели информации о ходе собора 1525 г., оно содержит важные для историка сведения о нем. В начале своего письма Даниил считает все же необходимым в связи с посылкой Максима в заточение в Иосифо-Волоколамский монастырь сообщить о созыве собора "на богопротивнаго и мерзостнаго и лукавамудраго инока Грека Максима" и о выдвинутых против него обвинениях. Они даются здесь в формулировках, близких к тексту обеих частей "судного списка", но речь идет лишь о двух обвинениях: по вопросу о "сидении Христа одесную Отца" и в связи с поставлением русских митрополитов в Москве, а не в Константинополе, что Максим Грек считал незаконным.

Из текста письма не вполне ясно, в какой мере полным считал Даниил этот перечень обвинений собора 1525 г. Рассказ письма о втором обвинении кончается фразой: "И се убо глагола высокоумие и гордость, еже не ходити в бессерменскую Турецкую державу от патриархов ставитися от неверного и безбожнаго царствия в митрополиты, но и иная многая развращенная и пагубная глаголяше" /л. 343/. Заключение этой фразы может относиться как к другим аргументам Максима по вопросу о поставлении русских митрополитов, так и к обсуждению иных вопросов на соборе 1525 г. Во всяком случае, Даниил не счел нужным даже назвать ни один из этих других вопросов. Конечно, ряд более или менее второстепенных обвинений вполне мог быть опущен в этом письме, но трудно поверить, чтобы наиболее серьезные обвинения были бы здесь вообще забыты.

Для историка небезынтересно  поэтому, что в письме митрополита Даниила ничего не говорится о главном пункте полемики между нестяжателями, к которым принадлежал и Максим Грек, и иосифлянами - о церковном землевладении и русских чудотворцах-стяжателях. Между тем в письме, сообщавшем об отправлении Максима Грека в центр иосифлянства - Иосифо-Волоколамский монастырь, - рассказ о подобных "винах" Максима был бы особенно уместен, если бы "хулы" Максима на церковное землевладение действительно были предметом сколько-нибудь заметного разбирательства на соборе 1525 г. Вряд ли, однако, это могло произойти в 1525 г., когда еще был в силе влиятельнейший временщик Вассиан Патрикеев30. Ведь не случайно, что ярый нестяжатель Вассиан, как теперь выяснилось, сразу же оказался замешанным в спор о нестяжательских взглядах Максима Грека на соборе 1531 г., причем состав предъявленных им обоим обвинений почти совпадает здесь даже в деталях, формулировках. Если Максим даже в обстановке 1531 г. попытался прикрыться авторитетом Вассиана, выставив его источником некоторых своих нестяжательских взглядов, что сделало неизбежной очную ставку между ними, то в 1525 г. невозможность предъявить открыто эти обвинения Максиму, не обвиняя одновременно Вассиана, была очевидна. А ведь когда в 1531 г. Михаила Медоварцева спросили, почему он во время процесса 1525 г. или после него не сообщил ничего духовным властям о еретической правке текста Апостола и жития Богородицы Симеона Метафраста, сделанной им по приказанию Максима, то Михаил Медоварцев ответил, что правка эта делалась с ведома Вассиана и Михаил нe сообщал о ней "страха ради Васьянова": "блюлся старца Васияна о тех вещех изъявити, занеже уморит мя" /л. 334-об.31.

Как известно, в обвинительной речи Даниила на соборе 1531 г, /в том виде, в каком она передана в "судном списке"/ сведения о том, какие именно обвинения предъявлялись Максиму в 1525 г., настолько запутаны, что сколько-нибудь бесспорные заключения весьма затруднительны. Подробно исследовавший эти сведения С. Н. Чернов32 считает употребление Даниилом настоящего времени в формулах обвинения важным признаком того, что данное обвинение в 1525 г. либо вообще не ставилось, либо ставилось лишь в небольшой своей части и вкратце. Обвинения в нестяжательстве имеют в памятнике как раз форму настоящего времени. Вступительные строки  записи о созыве собора 1531 г., перечисляющие обобщенно "хулы прибылыя новейшая" Максима, ставшие известными лишь после собора 1525 г., упоминают среди них и его нестяжательские "хулы" "на церковныя уставы и законы" /л. 328-об./. Но в заключительной части обвинительной речи Даниила эти же самые нестяжательские "хулы" в очень сходной формулировке указаны среди весьма обобщенного и неточного перечисления "преступлений" Максима, рассматривавшихся собором 1525 г. /л. 330-об./.

При всей противоречивости и неточности этих сведений сопоставление их с письмом митрополита Даниила в Иосифо-Волоколамский монастырь позволяет, на наш взгляд, сделать заключение о том, что обвинение Максима в нестяжательских высказываниях вряд ли было сделано в 1525 г. в сколько-нибудь развернутом и опасном для обвиняемого виде, если вообще было выдвинуто тогда. Конечно, нестяжательские взгляды Максима и тогда были одной из главных причин ненависти к нему иосифлянской церковной верхушки, но обстановка 1525 г., когда в такой силе был Вассиан, мало способствовала большому судебному спору вокруг этих проблем. Напомним, что ведь и другая причина падения Максима осталась тогда, хотя и по иным соображениям, скрытой - имеется в виду его позиция в деле о втором браке Василия III33.

Письмо митрополита Даниила от 24 мая 1525 г. не упоминает и об обсуждении на церковном соборе 1525 г. политических аспектов обвинений Максима – в связи с его взглядами и высказываниями о русской внешней политике и личности великого князя, его отношениями с турецким послом Скиндером, стремлением обвинить его в изменнических сношениях с турецкими пашами и султаном и т. д.

Между тем из различных источников известно, что эти политические обвинения, придавшие впоследствии наибольшую остроту собору 1531 г. выдвигались уже и в 1525 г. Дошедшие до нас отрывки следственного /не судебного/ дела 1525 г. с предварительными показаниями Максима Грека, Федора Жареного и Берсеня Беклемишева содержат как раз их показания по одним лишь политическим вопросам, многие из которых очень близки к обвинениям, выдвинутым против Максима в 1531 г.34.

Это документальное свидетельство хорошо сочетается с двумя очень близкими по своей тенденции и происхождению летописными сообщениями - Типографской летописи и летописца Боровского монастыря. Но именно в этих летописных сообщениях содержится, на наш взгляд, объяснение того, почему все эти политические сюжеты не были упомянуты в письме Даниила о церковном соборе 1525 г.

Оба летописных известия очень четко отделяют церковный собор, занимавшийся лишь церковно-каноническими вопросами, от светского следствия по обвинению в измене. Подчеркивая связь между церковным и гражданским обвинением, оба источника ясно констатируют и их процессуальную обособленность. Типографская летопись сообщает о церковном соборе на Максима и Савву Греков и о великокняжеской опале /и казни/ на Берсеня Беклемишева и Федора Жареного в разных летописных статьях, каждая из которых начинается обычным летописным трафаретом, вводящим новое изложение: "Того ж месяца...35.

Еще яснее свидетельство летописца Боровского монастыря: "Того ж лета князь великий Василей Иванович всеа Русии довел на Спаского архимандрита на Саву на Грека, да на Максима на философа измену ... А Данил митрополит всеа Русии с священным собором довел на них ересь". Выпущенное нами описание измены близко к обвинениям собора 1531 г. Берсень Беклемишев, Федор Жареный и и Петр Карпов упомянуты далее как сообщники Саввы и Максима36.

Интересно, что формулировки обеих летописей для светского расследования по политическим вопросам таковы, что вовсе не обязательно подразумевают завершение следствия публичным судебным разбирательством: "князь великий... ополелся на Ивана Берсеня на Никитина сына на Беклемишева в том же деле" /Типографская летопись/; "князь великий ... довел ... измену" /Боровский летописец/. Возможно, что публичное разбирательство этих обвинений сочли в 1525 г. не вполне удобным; среди них, например, было обвинение в сношениях со Скиндером, переговоры которого с московским правительством продолжались еще в 1526 г.37. Во всяком случае, несомненно, что в 1525 г. разбирательство по церковным и по политическим обвинениям было раздельным, а не общим, как в 1531 г.

Таково возможное объяснение умолчания о политических обвинениях в письме митрополита Даниила, извещавшем лишь о церковном соборе 1525 г.

Среди сведений, сообщаемых этим письмом, наибольший интерес представляют подробные наставления о режиме содержания Максима в Иосифо-Волоколамском монастыре. Холодная жестокость и страх перед силой слова Максима Грека ясно видны в этих наставлениях, которые обрекали Максима внутри монастыря на полную изоляцию, одиночество и молчание:

"И заключену ему быти в некоей келии молчятельне, и никако же исходящу быти весьма, да яко и тамо врежение, еже от него, ни на единаго же да не роспрозстранится. И да не беседует ни с кем же, ни с церковными, ни с простыми, ни монастыря того, ниже иного монастыря мнихи, но ниже писанием глаголати или учити кого, или каково мудрование имети, или к неким послати послание, или от неких приимати, ниже собою, ниже инеми ниже сообщатись, и дружбу имети с кем, или ходатайство свойствено показати, но точию в молчании сидети и каятись о своем безумии и еретичестве" /л. 344 об./.

Знаменитому философу и знатоку книг запрещалось не только писать, учить /нарушение этих запрещений Максимом станет важным пунктом обвинений на соборе 1531 г./, но и читать какие-либо книги за исключением нескольких, специально указанных Даниилом. Среди этих книг те, из которых иосифляне черпали свои аргументы в борьбе с нестяжателями, книги, которые цитировались Максиму в опровержение его взглядов на соборе 1525 г. /Ефрем Сирин; жития святого Саввы, Василия Великого, Федора Студита, Федора Едесского/.

Надзор за Максимом Греком монастырские власти поручили Тихону Ленкову, доверенному лицу еще Иосифа Волоцкого и самого великого князя, видному "соборному старцу" монастыря, к тому же принадлежащему к семейству, члены которого не раз успешно и прилежно выполняли ответственные функции тюремных надзирателей, приставленных к особо важным узникам монастыря38. И тем не менее письмо Даниила устанавливает и систему слежки за самим тюремщиком /как и за духовным отцом Максима, каковым был назначен священно-инок Иона, который стал позднее вместе с Тихоном автором доносов о поведения Максима в монастыре/ - в письме предполагается возможность того, что и надзиратели Максима будут "поврежены", "прельщены" им.

Уже в 1525 г. против Максима Грека было применено сильнейшее церковное наказание - лишение причастия. Впоследствии Максим Грек в разных сборниках своих произведений 40-х годов будет неоднократно вспоминать об этом решении, указывая каждый раз количество лет, прошедших с его принятия. Установление точной даты лишения Максима причастия важно поэтому для анализа хронологии его творчества. Вводимое в научный оборот письмо митрополита Даниила несомненно свидетельствует, что, вопреки авторитетному мнению В. С. Иконникова, Максим Грек был лишен причастия в 1525 г., а не в 1531 г.39.

Сведения о режиме содержания Максима в Иосифо-Волоколамском монастыре, которые можно почерпнуть из писем 1525 г., существенно дополняют сочетающиеся с ними краткие сообщения по тому же вопросу других источников. Тяжесть этого режима подтверждается /в выражениях, близких формулировкам вышеприведенного письма Даниила/ в речи того же митрополита Даниила на соборе 1531 г., в более поздних рассказах самого Максима, в основанных на этих рассказах свидетельствах А. М. Курбского40. Но лишь та полная картина условий первого заточения Максима, которую рисуют нам письма 1525 г., позволяет по достоинству оценить всю непреклонность и мужество его поведения в Иосифо-Волоколамском монастыре, где он менее всего собирался "молчать и каятись".

* * *

Таковы материалы 39-й главы Сибирского сборника, относящиеся к собору 1525 г. Основное внимание памятник уделяет, однако, собору 1531 г. Как уже указывалось, "судный список" в Сибирской редакции довольно полно, хотя и тенденциозно, освещает ход работы собора 1531 г. Теперь, когда стало известно окончание "судного списка", относящееся, в частности, к наиболее острым политическим обвинениям, удается, наконец, доказать или отвергнуть многие из гипотез, выдвинутых в исторической литературе по поводу суда над Максимом Греком.

Как известно, оживленную дискуссию, продолжающуюся до наших дней, вызывает степень объективности судебного разбирательства, соответствия выдвинутых тяжелых обвинений действительности. Особенно сильно расходятся мнения относительно достоверности политических обвинений.

Сам Максим Грек впоследствии категорически объявлял клеветническими как догматические, так и политические обвинения, выдвинутые против него. Он сознавался лишь в "неких малых описях", сделанных в первые годы пребывания в России вследствие плохого знания русского языка41. Как уже говорилось, полную невиновность Максима в резкой форме защищал в 1545 г. александрийский патриарх Иоаким.

К подобным же выводам пришел после подробного анализа в первую очередь догматических обвинений Е. Е. Голубинский, считавший клеветой и обвинение Максима в протурецкой деятельности. На тех же позициях стоят С. И. Чернов, В. Ф. Ржига и И. У. Будовинц. Итогом недавних исследований Н. А. Казаковой является утверждение, что клеветой являлись не только подобные обвинения, но и заявления о критическом отношении Максима ко многим аспектам русской внешней политики, a подчас и к личности самого великого князя42.

Но еще в 1916 г. Б. И. Дунаев, введя в научный оборот большой материал "турецких дел" XVI в., доказывал, что Максим Грек, как и турецкий посол в Москве Скиндер, изменнические связи с которым инкриминировались Максиму в 1531 г., стремились поссорить Россию с Турцией в интересах Греции и поэтому политические обвинения, выдвинутые против Максима, в основе своей верны. Позднее И. И. Смирнов активно поддержал эту точку зрения, доказывая, однако, что Максим Грек действовал не из патриотических побуждений, а как тайный агент турецкого правительства. Недавно эти доводы были повторены И. Б. Грековым43.

Остановимся вкратце на тех новых сведениях о ходе судебного разбирательства 1531 г., которые содержатся в ранее не известной части "судного списка". Сведения эти в целом являются убедительным подтверждением точки зрения, которую в споре о характере суда над Максимом Греком защищали С. Н. Чернов и особенно Н. А. Казакова. Данный случай является интересной и редкой проверкой правильности гипотезы о возможном содержании утраченной части памятника, когда находка этой части удостоверила справедливость основных предположений. Вместе с тем это совпадение не было, конечно, полным.

Погодинский и Барсовский списки обрывались на изложении судоговорения по вопросу о поставлении русских митрополитов в Москве без благословения константинопольского патриарха; Максим признался, что считал и считает такой порядок неправильным, проявлением гордыни.

Продолжение "судного списка", известное лишь по Сибирскому сборнику, начинается с вопроса ведущего суд владыки Досифея о том, почему Максим на соборе 1525 г. запирался, отрицая наличие у себя таких взглядов. Оказывается, в 1525 г. его настойчиво уличали в этом, устраивали даже очные ставки со старцем Арсением Сербиным и архимандритом симоновским Герасимом, но Максим тогда так и не сознался, хотя, несомненно, это обвинение было правильным: твердое убеждение в неканоничности самостоятельного поставления русских митрополитов, в сохранении и после турецкого завоевания Византии вселенской миссии греческой церкви составляло одну из глубоких основ его мировоззрения. На соборе 1531 г., где этот вопрос, оказывается, ставился дважды, он, наоборот, держался весьма откровенно, доказывал справедливость своих взглядов. Впоследствии он посвятил два сказания обоснованию того, что турецкое завоевание не могло нарушить святости греческой церкви и что поэтому его взгляды на незаконность нового порядка поставления русских митрополитов были справедливы44.

Тем показательнее его упорное запирательство на соборе 1525 г. То, что вопрос этот ставился на соборе 1525 г. и, следовательно, сведения "судного списка" об этом заслуживают доверия, подтверждается теперь не только другими местами того же "судного списка", но и письмом митрополита Даниила от 24 мая 1525 г. Но это запирательство не помогло Максиму в 1525 г., как не помогла ему и та весьма благонамеренная интерпретация, которую он дал на следствии 1525 г. своей позиции во время разговоров на политические темы в его чудовской келье: то же письмо митрополита Даниила свидетельствует, что собор 1525 г. признал его виновным в осуждении принятого на Руси порядка поставления митрополитов.

Еще С. Н. Чернов, анализируя поведение Максима Грека в 1525 г., справедливо предположил, что Максим не ожидал тогда достаточно сурового приговора и пребывал "в надеждах на благополучный исход следствия для себя"45. Поэтому на следствии он старался представить свои политические взгляды самым невинным для следователей образом. Возможно, поэтому же он не признавался в 1525 г., что осуждал порядок поставления московских митрополитов; вопрос этот, несомненно, имел не только церковно-канонический, но и политический оттенок. В 1531 г., после шести лет мужественного поведения во время заточения в Иосифо-Волоколамском монастыре, он держится иначе.

* * *

Далее "судный список" переходит к комплексу обвинений 1531 г., связанных с нестяжательскими взглядами Максима Грека. Состав этих обвинений, как они излагаются в этой части источника, приблизительно тот же, что и в суммарной обвинительной речи митрополита Даниила, только здесь они, естественно, детализируются. Судебное разбирательство останавливается на двух вопросах: на осуждении Максимом "здешних русских чудотворцев" как стяжателей и резоимцев и на установлении факта наличия монастырского землевладения в Греции, на Афоне.

На том же соборе 1531 г. обвинение в хуле на русских чудотворцев-стяжателей было предъявлено и Вассиану Патрикееву. Как сходство, так и различие обоих соборных разбирательств весьма показательны. Обвинения, предъявленные в этой связи Максиму и Вассиану, совпадают подчас даже в деталях, уловить какую-нибудь разницу в их нестяжательских взглядах по этим обвинениям почти невозможно, общей подчас является даже терминология обвинения: "А чюдотворцев называеши смутотворци, потому что они у монастырей села имеют и люди" /обвинение Вассиану/; "... рек еси: Здешние руские чюдотворцы - чмутотворцы и резоимцы были" /обвинение Максиму/46. "Свидетельства от божественных писаний" по поводу землевладения монастырей зачитывались, как уже говорилось, Максиму и Вассиану одновременно.

Но в поведении обоих обвиняемых на соборе было различие, ярко выявившее разницу их характеров и привычек. Максим держался на суде с достоинством, отнюдь не отрекаясь от своих нестяжательских взглядов, и однажды даже осмелился их очень ясно провозгласить на соборе: "... он /Пафнутий Боровский. - Н.П./ держал села, и на денги росты имал, и люди и слуги держал, и судил, и кнутьем бил, ино ему чюдотворцем как быти?" /л. 338 об./. Однако в целом Максим отнюдь  не собирался использовать собор для пропаганды своих взглядов, чрезмерно раздражать своих судей или признаваться в чем-то за пределами того, что бесспорно будет доказано свидетельскими показаниями на соборе. Поэтому он упорно отводит обвинения в том, что осуждал как стяжателей всех вообще русских чудотворцев, в том числе таких высокочтимых русской церковью святых, как Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, митрополиты Петр, Алексей и Иона. Даже после очной ставки со свидетелями обвинения сербами Федором и Арсением, подтвердившими версию обвинения в этой общей форме, Максим категорически заявляет: "Яз того не говаривал". Между тем, несмотря на возможные отдельные натяжки и преувеличения, обвинение здесь выглядит достаточно логично: многие из перечисленных русских святых активно заботились об увеличении земельных богатств русской церкви.

Максим признает лишь конкретное обвинение в хуле на Пафнутия Боровского. Он не страшится прямо на соборе бросить приведенное выше резкое замечание по поводу стяжательства Пафнутия, хотя, конечно, хорошо знает о высоком авторитете Пафнутия у иосифлян47. Однако тут же он поспешил уточнить, что неблаговидные факты стяжательства Пафнутия /достаточно достоверные, заметим в скобках/ узнал со слов Вассиана Патрикеева и из какого-то жития Пафнутия, которое ему дал тот же Вассиан. На очной ставке Вассиан яростно опровергал эту попытку Максима прикрыться здесь его, Вассиана, именем.

Сам Вассиан держится на соборе наступательно, не раз парирует обвинение откровенными язвительными репликами, не отрицает своего критического отношения даже к такому "чудотворцу", как митрополит Иона, гордо бросая в ответ на обвинения Даниила: "Яз не ведаю, Иона чюдотворец ли". В то же время его высокомерное, спокойное презрение к судьям перерастает однажды в княжеское презрение к простолюдину, по его мнению, - "чудотворцу" Макарию Калязинскому: "Что ся за чюдотворцы? Сказывают, в Колязине Макар чюдеса творит, а мужик был сельской". Это дает великолепную возможность стяжателю Даниилу произнести лицемерную речь о равенстве всех во Христе48. Нестяжательство Максима свободно от подобного аристократизма.

Сопоставляя в этой связи обвинительную речь митрополита Даниила с ходом судебного разбирательства, можно заметить одну деталь, свидетельствующую как о тенденциозиости построения обвинительной речи, так и о тесной связи процессов 1531 г. над Максимом и Вассианом. Судя по нашему источнику, Максиму не предъявлялось тогда каких-либо обвинений относительно его взглядов на Макария Калязинского, вопрос этот всплыл лишь на процессе Вассиана. Тем не менее, перечисляя в своей обвинительной речи русских святых, которых хулил Максим, Даниил называет и Макария /л. 329 об./, а также вообще не упоминаемого в известных нам материалах собора 1531 г. Варлаама /скорее всего - Хутынского, в связи с относящимися к нему известными земельными актами/.

Далее собор занялся другой стороной той же проблемы - доказательством того, что и греческая церковь знает монастырское землевладение. Максим после попытки отговориться неосведомленностью вынужден был согласиться с этим фактом49: ему напомнили, что как раз Максим и Савва принесли из Греции в Москву некоторые земельные акты греческих монастырей: "... грамоты есте принесли зде с собою на Москву царские з золотыми печатьми, что села мопастырем давали государи и иные христолюбцы" /л. 339/. Текст этот полностью подтверждает предположение Н. А. Казаковой о том, что именно о списке с одного из поземельных греческих актов идет речь в описи Царского архива, где указано, что в 26-м ящике архива хранился "список з грамоты, что дали во Святую Гору прежние государи з земли, списан у Максима Грека". Между тем Б. И.Дунаев и И. И.Смирнов видели в сообщении описи об этом списке и о "грамотах греческих посольных" архимандрита Саввы доказательство конспиративной политической: переписки Максима и Саввы с Турцией, их шпионской осведомленности в тайной документация Посольского приказа. Такую аргументацию следует теперь отвергнуть благодаря прямому свидетельству "судного списка"50.

В качестве другого доказательства землевладения греческих монастырей было выставлено в 1531 г. принесенное Максимом и Саввой из Афона житие Саввы, архиепископа сербского, "а в том жытии писано, что у монастырей села есть" /л. 339/. Характерно, что этот аргумент был употреблен как в судном деле Максима, так и в судном деле Вассиана.

* * *

Следующим в "судном деле" Максима Грека идет неожиданный и яркий эпизод, связанный со временем пребывания Максима в Италии /л. 339-об./.

На соборе выступил влиятельнейший в то время дворецкий великого князя боярин Михаил Юрьевич Захарьин /его присутствие на соборе 1531 г. особо подчеркивается и судным делом Вассиана Патрикеева/. Он заявил с глухой ссылкой на "многих достоверных свидетелей", что Максим Грек был в Риме, где учился "у некоего учителя". Вместе с ним "любомудрию философьскому" учились более "двоюсот" других учеников, причем все они "уклонилися и отступили в жидовский закон и учение", за что папа римский приказал их всех казнить. "И оградивше и ослонявше их дровы, сожгоша их и всех, токмо восмь их убежаша во Святую Гору, с ними же и Максим".

Рим здесь, как и ниже /л. 342 об./, - страна, а не город. И В. С. Иконников и И. Денисов единодушно приходят к обоснованному выводу о том, что Максим Грек /Михаил Триволис/ никогда не был в Риме51. Так "судное дело" в искаженной форме описывает пребывание Максима во Флоренции, в монастыре святого Марка, казнь по приказу папы его великого учителя Иеронима Савонаролы. Как известно, Максим Грек описал Флоренцию, монастырь, проповедь и гибель Савонаролы в одном из самых ярких своих произведений /"Повесть страшна и достопамятна"/52, помещенном, кстати говоря, и в Сибирском сборнике /гл. 7, лл. 153-157/.

Из самого текста "судного списка" несомненно следует, что М. Ю. Захарьин и обвинение опираются тут лишь на безымянные слухи. Эти слухи и огромные расстояния от Флоренции до Москвы чрезвычайно исказили реальную картину, превратив, в частности, казнь Савонаролы и двух его учеников в гигантское аутодафе, в котором погибло более двухсот человек и в котором должен был сгореть и сам Максим.

Однако Максим на соборе предпочел не ввязываться в опасный спор на эту тему, даже ради исправления явных несообразностей и ошибок. Ответ его на вопрос владыки Досифея, было ли такое, весьма характерен для его осторожного поведения: "Видишь, господине, и сам меня, в какой есми ныне скорби, и беде, и в печали, и от многих напастей отнюдь ни ума, ни памяти нет, не помню, господине". Так говорил автор яркой повести о проповеди и гибели Савонаролы.

Обвинение не имело под рукой по этому вопросу сколько-нибудь проверенных фактов, тем более очевидцев, поэтому оно ограничилось этим ответом и не развило дальше чрезвычайно опасного для Максима расследования обстоятельств его жизни в Италии; даже в обвинительной речи Даниила по этому поводу открыто ничего не сказано. Но основанные, в частности, и на этом заявлении М. Ю. Захарьина обвинения Максима в "жидовской ереси" не раз преподносятся на соборе как доказанные, хотя они находятся в явном противоречии с общеизвестными фактами резкой полемики Максима Грека против иудаизма, как и его борьбы с ересью жидовствующих53.

Создается даже своеобразное впечатление о том, что в этом случае, как и в некоторых других54, специфическая логика обвинения как раз состоит в том, чтобы доказать недоказуемое, настоять на заведомо абсурдном, чтобы разбить устойчивое представление, соответствующее реальности.

Далее "судный список" сообщает об одном конкретном обвинении в хуле на русские церковные обряды, известном нам ранее лишь по судному делу Вассиана.

Максим и Вассиан обвинялись в том, что порицали тройное крестное знамение, которое архиерей во время литургия совершает двумя свечами. И опять Максим попытался прикрыться здесь Вассианом Патрикеевым, подчеркнув, что он, не зная обрядов епископской службы, следовал здесь за Вассианом. Последний, однако, отрицал, что говорил что-либо Максиму по этому поводу.

* * *

Наиболее важные для историка разделы не известной нам ранее части "судного списка" Максима Грека посвящены разбирательству по ряду предъявленных ему в 1531 г. политических обвинений. Они были известны ранее лишь по речи митрополита Даниила и вызывали наиболее сильные споры среди исследователей. Весьма хитро и умело составленная речь Даниила создавала впечатление доказанности обвинения даже там, где тенденциозная запись судебного разбирательства позволяет заметить натяжки и подтасовки. Вместе с тем оказалось, что не все в обвинениях Даниила является вымыслом.

Еще С. Н. Чернов, восстанавливая общий смысл недостававшей тогда части "судного списка", справедливо предположил, что процесс должен был строиться по принципу нагнетания наиболее тяжелых политических обвинений к концу судебного разбирательства55. Самым острым моментом здесь были обвинения в изменнических сношениях о турецким послом Скиндером /греком князем Мангупским/ и отправлении тайных грамот турецким пашам и султану. Как известно, незадолго перед собором 1531 г. Скиндер умер в Москве; во время последовавшего затем обыска среди его бумаг искали какие-то грамоты, великий князь был очень недоволен донесениями Скиндера султану о его миссии. Можно было предположить поэтому, что в ходе всех этих событий в руки обвинения попал документальный материал, компрометирующий Максима Грека, скорее всего - те самые его изменнические грамоты, о которых с такой уверенностью, говорил митрополит Даниил. Б. Н. Дунаев делает подобный вывод в весьма категоричной форме: "Как бы то ни было, "списки" и грамоты Максима /к турецким пашам и султану. - Н.П./ очутились в руках его врагов и они получили возможность уличить его на соборе". В столь же резкой форме этот вывод делает и И. И. Смирнов. Даже В. С. Иконников считает, что в бумагах Скиндера, вероятно, нашли письма Максима в Турцию, - "хотя бы с настояниями о возвращении на Афон"56.

Теперь с уверенностью можно сказать, что никаких грамот Максима к туркам в руках у обвинения на соборе 1531 г. не было. Наиболее тяжелое из доказательств измены Максима Грека не имело под собой документальной базы. Это, вероятно, самый существенный из всех новых фактов, которыми обогатил нас Сибирский список.

Отсутствие прямых доказательств заставило Даниила прибегнуть к организации лжесвидетельств. Еще в следственном деле 1525 г. документально зафиксировано, как организовались тогда ложные показания на Максима57.

В 1531 г. это было сделано не очень-то умело и убедительно. Практически единственной опорой обвинения на соборе были показания келейника Максима - Афанасия Грека в Федора Сербина. Их услугами пользовались против Максима еще на следствии 1525 г. В 1531 г., судя по приговору и другим источникам58, Федор остался безнаказанным /хотя виновность его с точки зрения соборных старцев была вполне доказана/. Осужденный еще собором 1525 г. Афанасий был теперь переведен из Пафнутьева Боровского монастыря в Москву непосредственно в распоряжение митрополита Даниила, которому он так помог на соборе своими показаниями.

Искусственность рассматриваемых нами сейчас обвинений ясно проявилась в подходе суда к ссылкам упомянутых свидетелей обвинения на третьих лиц. Если подобные ссылки делал Максим, они всегда проверялись на соборе очными ставками. Здесь же в нескольких важных случаях подобные попытки Афанасия и Федора укрепить свои позиции ссылкой на третьих лиц были приняты судом без проверки.

Особенно странно выглядят в этой связи первые строки записи соборного разбирательства по политическим обвинениям. Речь идет о "затворенных грамотах", которые якобы послал архимандрит Савва Грек к турецкому султану. Слух об этом принес в Симоновский монастырь какой-то старец Федор, поссорившийся с Саввой и ушедший от него "на Симаново"; здесь Федор рассказал об этих, грамотах Арсению Греку. Рассказ на соборе об этом ведется как будто от имени Арсения и того же Афанасия /?/, но через несколько строк вдруг оказывается, что рассказ ведет какое-то одно из этих двух лиц. Однако "судный список" /впервые!/ не уточняет ни кто непосредственно дает эти показания на соборе, ни что отвечают на них Савва и Максим. Никакой вообще реакции на эти показания не дается, а просто приводится их продолжение - уже по вопросу о "колдовских" способностях Максима, которыми его наделил Савва. Судя по тому, что келейник Афанасий упоминается  во время этих последних показаний в третьем лице, а рассказ ведется в первом лице, показания эти дает не Афанасий, а Арсений. Но в конце этих показаний их защищает на очной ставке против Максима именно Афанасий, и к тому же - вместе с Саввой, что уже является совсем абсурдным, т. к. эти показания Арсения-Афанасия о колдовстве в равной мере направлены и против Максима, и против Саввы. Эта очная ставка описана необычно глухо и неопределенно, сказано просто, что Афанасий и Савва "с очей на очи те речи Максиму говорили". Впечатление непрерывности предыдущих показаний позволяет под "теми речами" понимать рассказ не только о колдовстве, но и о "затворенных грамотах" Саввы. Но тогда получается, что Савва признал здесь свою вину, что резко противоречит дальнейшему рассказу "судного списка" о том, как Савва и Максим категорически отрицали посылку ими грамот к турецкому паше Афин. Количество нелепостей этого небольшого текста увеличивает странное отсутствие на очной ставке Арсения, главного звена в цепи этих слухов о "затворенных грамотах". Между тем Арсений присутствовал на соборе 1531 г. и давал показания против Максима по некоторым церковным вопросам. Итак, несколько строк записи "судного списка" о "затворенных грамотах" содержат в себе столько несообразностей, что сразу делается ясной и слабость позиции обвинения, и тенденциозная обработка и неполнота самого "судного списка".

Подобная же картина наблюдается и при обсуждении показаний о посылке Максимом и Саввой грамоты афинскому паше, "чтобы салтан послал людей своих на великого князя землю морем в кораблях, занеже людей у московскаго много, а не воины, люди худы". Показания об этой грамоте дает все тот же келейник Максима Афанасий, который якобы видел эту грамоту у дьякона Федора, взявшегося доставить ее в Турцию, Но, согласно только что упомянутому рассказу о "затворенных грамотах", этот Федор перед своей поездкой в Царьград поссорился с Саввой и с явным и многословным осуждением говорил Арсению о посылке Саввой "грамот затворенных" султану через каких-то  купцов. В показаниях Афанасия он вдруг предстает совершенно иным.

Грек Афанасий, заявивший на соборе, что сам видел грамоту к афинскому паше у дьякона Федора, не сумел почему-то прочесть ее и о ее содержании подробно говорит, ссылаясь на какого-то старца Окатея, якобы читавшего ее. Но этот Окатей на соборе даже не допрошен, и вообще о нем и его судьбе в дальнейшем нет ни слова, хотя ему должны были бы предъявить обвинение в недоносительстве.

И Савва, и Максим на очной ставке с Афанасием категорически отвергали все эти показания Афанасия, которые обвинению так и не удалось ничем подкрепить.

Историки, доказывавшие справедливость обвинения Максима Грека в шпионаже, обращали основное внимание на его агентурные связи со Скиндером. Наоборот, Н. А. Казакова сомневается в том, были ли у Максима Грека вообще контакты со Скиндером59. Действительно, следственные материалы 1525 г. оставляли возможность для таких сомнений.

Максим на соборе 1531 г. сразу признался, что контакты со Скиндером у него были. Он не протестовал и против показаний о том, что "ссылался" со Скиндером не только в 1524 г., но и в предыдущий приезд Скиндера в Москву /в 1522 г./, "и поминки к нему посылал". Последняя деталь отнюдь не обязательна для сношений шпиона-резидента со связным.

Однако на соборе и не думали предъявлять Максиму обвинение в шпионском характере его отношений со Скиндером. Оказывается, в этой связи ему инкриминировалось лишь одно - то, что он не сообщил великому князю о слышанных им следующих словах Скиндера: "... его князь великий не жалует и не чтит, не по тому ему, как его наперед того жаловал. Ино будет моя борода привязана к собачью хвосту, толко яз не приведу салтана на великого князя землю". Максим на соборе без возражений признался: "... яз в том виноват перед государем, что есми государю того не сказал, что посол похвалялся на государя и землю его" /л. 341 об./. В сведениях этих, однако, вряд ли было что-нибудь новое для московского правительства: статейные списки турецких дел рисуют ту же самую картину капризного недовольства Скиндера оказанным ему приемом и его похвальбы "учинить вражду между султаном и великим князем60.

Можно полагать, что молчание Максима объяснялось в данном случае не только нежеланием выдавать соотечественника. Максиму, несомненно, не был неприятен подобный исход русско-турецких переговоров - недаром он сразу же конфиденциально поделился с близкими ему греками и сербами радостной вестью о том, что из попыток России добиться союза с Турцией ничего не получается. Это неосторожность, вряд ли характерная для шпиона, но вполне понятная для писателя, активно выступающего за проведение Россией действенной антитурецкой политики, против любого союза христианского государя с неверными, угнетающими греческую землю. Гибкая восточная политика Василия III, несомненно, вызывала недовольство Максима Грека; нам кажутся вполне убедительными соображения Б. И. Дунаева о причинах и направлении этого недовольства.

Основываясь на двух посланиях Максима Грека Василию III в 1519 и 1521 гг., а также на его произведении 1541 г. "Слово благодарственно ... о бывшей преславной победе на крымского пса ..."61, Н. А. Казакова доказывает, что расхождение между внешнеполитическими взглядами Максима Грека и реальным курсом восточной политики Василия III было достаточно невелико, что он активно поддерживал эту политику почти во всем, и поэтому приписывавшиеся ему на соборе 1531 г. критические высказывания об этой политике - чистый вымысел, заведомая клевета, не имеющая под собой никакой реальной базы62.

Недобросовестная интерпретация и тендецциозный отбор высказываний Максима Грека о внешней политике Василия III в сочетании с какой-то дозой вымысла усердных свидетелей, несомненно, имели место на суде. Однако их невозможно свести к одному лишь клеветническому вымыслу. И реакция Максима на эти обвинения вполне понятна и объяснима. Как правило, сначала он пытается отрицать их - возможно, не только из осторожности, но и потому, что в тенденциозной передаче, оторванные от контекста разговора, они выглядели слишком грозно и неузнаваемо. Но во время очной ставки после уточнений подчас оказывалось, что какое-то реальное содержание в этих обвинениях имелось, и Максим признавал его /л. 342 - о слабом сопротивлении Василия III крымскому хану и о вражде турок ко всем родственникам Фомы Аморейского, в том числе и к Василию III/.

Нет ничего невероятного в том, что Максим в своих официальных произведениях всячески поддерживал любую борьбу России с неверными, Турцией и ее вассалами, предлагал более выгодную очередность задач в этой борьбе, призывал не отчаиваться при неудачах, и в то же время в частных беседах в своей келье остро критиковал недостаточную активность этой борьбы и иллюзорные надежды русского правительства на прочный мир и союз с Турцией.

Недобросовестность обвинения состояла в стремлении трактовать эти весьма вольные с московской точки зрения политические разговоры как изменнические, протурецкие. Даже наиболее острые из этих высказываний, вырвавшиеся под влиянием какого-то конкретного раздражения, вовсе не делают из Максима "апологета мощи султанской Турции"63. Он подчеркивал силу и, главное, враждебность Турции, слабость русского сопротивления ей, но делал он это не в качестве тайного агента и сторонника Турции, как это пыталось изобразить обвинение, а как убежденный противник русско-турецкого союза, уверенный в гибельности этого союза как для греческих, так и для русских интересов, и достаточно независимый, чтобы выражать свои взгляды с полной откровенностью хотя бы в кружке друзей.

С особенной четкостью эта позиция Максима Грека была выражена им во время одной очной ставки, когда он объяснял следующие свои слова /наиболее невероятные, по мнению Н. А. Казаковой, в устах Максима Грека/: "Быти на той земли Рустей турскому салтану, занеже салтан не любит от роду царегородцких царей, а князь великий ведь Василей внук Фомы Аморейского". Максим признался в произнесении этих слов и пояснил: "То есми, господине, говорил брежения для, чтобы князь великий от него берегся, занеже салтан турской сродников цареградцких не любит нигде" /л. 342/.

Слишком вольные, с точки зрения многих, разговоры в чудовской келье Максима Грека о великом князе и его политике, его несогласие с русско-турецкими переговорами составили реальную базу политических обвинений Максима. Предвзятость, клевета, усердие доносчиков64 и обличителей позволили возвести на этой базе достаточно обширную постройку. В дело пошли и слухи о волшебстве греческого философа, которое он якобы использовал против великого князя /Максим, не раз обличавший в своих трудах волшебство и магию, не счел нужным даже отвечать на это обвинение/, и резкие слова, вырвавшиеся у Максима по адресу великого князя в связи с тем, что он не отпускал его назад на Афон65.

Однако постройка эта оказалась довольно шаткой, сами ее создатели чувствовали это. Наиболее серьезные обвинения в конспиративных сношениях с султаном и его пашами с целью захвата России Турцией категорически были отвергнуты Максимом, и митрополиту Даниилу не удалось сколько-нибудь убедительно, фактами и документами подтвердить показания лжесвидетелей, запутавшихся в противоречиях. С другими политическими обвинениями тоже не все обстояло гладко, многое в своих высказываниях Максим объяснил достаточно невинным /по сравнению с обвинительной речью Даниила/ образом. И хотя оставшегося было по тогдашним взглядам предостаточно для осуждения, эффектная политическая концовка процесса не очень-то получалась.

И тогда соборное разбирательство вторично обратилось к рассмотренному уже вопросу о возражениях Максима против порядка поставления русских митрополитов. Это был весьма выгодный для обвинения вопрос: Максим в 1531 г. и не думал скрывать своих возражений или каяться по этому поводу. Между тем эта точка зрения Максима, противоречившая логике национального развития страны, не могла вызвать сочувствия. Каноническая правота Максима, заставившая позднее искать иных путей решения проблемы в учреждении в России патриаршества, не могла в 1531 г. помочь Максиму. Не составляло большого труда представить здесь Максима врагом национальных интересов России, и Даниил умело использовал эту возможность.

В соответствии с общей тенденцией усиления политических моментов обвинения к концу процесса второе обсуждение этого вопроса отличалось от первого: был подчеркнут как раз политический аспект его. Максиму напомнили на сей раз все те резкие характеристики, которые он давал митрополиту и великому князю в связи с тем, что они "откинулися от благословения патриарха цареградцкого", приняв новый порядок поставления московских митрополитов, чем "сами на себя полагают анафему" /л. 342 об./. Вина Максима Грека излагалась при этом весьма подробно и многословно.

Это изложение неожиданно завершалось новым обвинением, искусственно привязанным без всякого перехода к предыдущему: Максим хвалил митрополита Исидора, подписавшего Флорентийскую унию, говорил, что "он был пошлой учитель истинны, а истинствовал о хрестьянстве гораздо и проповедовал благоугодно и православно соединение истинно провославныя веры" /л. 342 об./.

Во всех известных произведениях Максима Грека,  в том числе и в его полемике, нет ни одного слова о Флорентийской унии66. Он был, несомненно, сторонником соединения христианских церквей, но под эгидой константинопольского патриарха, а никоим образом не римского папы. Одно из произведений А. М. Курбского, написанное под явным впечатлением бесед с Максимом Греком, посвящено специально обличению Флорентийской унии с точки зрения ортодоксального православия67.

Однако  нет ничего невероятного в том, что Исидор мог возбуждать симпатии Максима Грека независимо от оценки этим последним унии - своей широкой начитанностью, знанием античных писателей, дружбой с итальянскими гуманистами.

К сожалению, "судный список" очень кратко и неясно излагает весь этот эпизод, вкрапленный в обсуждение на соборе совсем другого вопроса. Остается неизвестной реакция Максима Грека на это обвинение: "судный список" приводит лишь его ответ по главному обвинению - относительно осуждения порядка поставления московских митрополитов. Здесь Максим остается верен своим взглядам: "А ведь там во Царьгород послы ходят, и митрополиту чем не ходити там на благословение и на поставление на митрополию, как преже из старины бывало" /л. 343/.

Этим выражением резкого несогласия Максима с русскими порядками поставления митрополитов умело закончил Даниил обсуждение на соборе "вин" Максима. Затем последовало упоминавшееся уже нами чтение "свидетельств от божественных писаний" по трем названным выше вопросам.

"Судный список" подчеркивает, что во время чтения этих "свидетельств" присутствовали "Максим и Васьян туто же на соборе и со единомысленники своими". Мы еще раз видим, как процессы Максима Грека и Вассиана Патрикеева в 1531 г. объединялись подчас в единое судилище. В словах "судного списка" об этом чтении "свидетельств" звучит уже прямая угроза в адрес обвиняемых, когда говорится, что святые чудотворцы, имевшие села у церквей и монастырей, судили как зависимое, так и свободное население, "бесчинных же и непокоривых и в темницы затворяли исправления и спасения ради их" /л. 343/.

Угроза эта реализуется немедленно: далее следует текст приговора.

* * *

Выше не раз указывалось, что запись приговора в "судном списке" /л. 343-об./ крайне противоречиво соединяет в себе элементы приговоров 1525 и 1531 гг.

Текст приговора логически и грамматически связан с предыдущим изложением прений на соборе 1531 г., он завершает эти прения, что и подчеркнуто начальной формулой приговора: "И тако со всем священым собором и с великим князем Василием осудише Максима и Саву архимандрита...". И тем не менее следующие сразу за вышеприведенными слова относятся к приговору 1525 г.: "... и послаша Максима во Иосифов монастырь ко игумену Нифонту и старцом Касьяну, Ионе, Гурию и прочим".

По отношению ко всем другим обвиняемым вслед за обозначением места заключения следует трафаретая формула о режиме их содержания: "держати в велицей крепости неизходно". Но при указании режима содержания Максима приведенный в "судном списке" приговор прямо ссылается на письма митрополита Даниила и Василия III в Иосифо-Волоколамский монастырь.

Текст этих писем, как указывалось, приводится сразу после приговора, в самом приговоре цитируется начало первого из них: "... а в какове ему крепости быти тамо, изложивше, написаша сице. Благословение Данила митрополита всея Русии, а другая грамота от самодержца великого князя".

Эта тесная связь находившихся в распоряжении составителя "судного списка" писем 1535 г. с его редакцией приговора нам важна для уяснения вопиющих противоречий в тексте приговора.

Приговор сообщает далее о заточении ряда других лиц, осужденных вместе с Максимом Греком: архимандрита Саввы, келейника Максима Афанасия Грека, старца Вассиана Рушанина, старца Вассиана Рогатая Вошь, Михаила Медоварцева и Исака Собаки. По поводу каждого из них следует выяснить, имеет ли в виду приговор в редакции "судного списка" решение собора 1525 г. или же собора 1531 г. С этой задачей помогают справиться сведения, почерпнутые как из самого "судного списка" Максима Грека, так и из других источников: летописца Пафнутьева Боровского монастыря, "Выписи о втором браке Василия III" и связанных с этой выписью источников о суде над Максимом, Типографской летописи, "судного списка" Вассиана Патрикеева68.

Упомянутый в приговоре "судного списка" Максима Грека последним переписчик Исак Собака, несомненно, был осужден впервые соборным судом 1531 г. Из "судных списков" Максима Грека и Вассиана Патрикеева, как и из письма митрополита Макария от 9 ноября 1548 г., бесспорно следует, что Исак Собака обвинялся лишь в переписке Кормчей Вассиана Патрикеева и жития Богородицы Симеона Метафраста, переведенного Максимом Греком. А оба эти обвинения возникли только на соборе 1531 г.: Исак Собака переписывал обе книги для Вассиана Патрикеева, который передал их великому князю, где они были обнаружены в 1531 г. Пока Вассиан был в силе, подобное обвинение Исаку Собаке не могло быть предъявлено: это было еше в большей мере обвинение против Вассиана. К тому же из "судных списков" Вассиана Патрикеева и Максима Грека известно о доносе старца Вассиана Рушанина новгородскому архиепископу Макарию о "хульных строках" в житии Богородицы. В. С. Иконников, как уже говорилось, считает этот донос главным формальным поводом для нового суда над Максимом в 1531 г.; донос был сделан во всяком случае после 4 марта 1526 г., когда Макарий стал новгородским архиепископом, и, скорее всего, незадолго до собора 1531 г., на котором впервые стал вопрос об этом житии. Вассиан Рушанин написал свой донос будучи еще на свободе.

О неразрывной связи процессов Максима Грека и Вассиана Патрикеева на соборе 1531 г. свидетельствует и тот факт, что приговор сообщает и об осуждении старца Вассиана Рогатая Вошь, который перед этим в "судном списке" Максима Грека вообще не упоминался! Зато он известен по "судному списку" Вассиана Патрикеева в связи с тем же самым разбирательством 1531 г. о "хульных строках" в житии Богородицы: на очной ставке с Вассианом Патрикеевым он подтверждал свои показания о попытках Вассиана уничтожить "хульные строки" в экземпляре жития, посланном им на Белоозеро, в Нилову пустынь. Это его участие в деле Вассиана и Максима датируется, бесспорно, 1531 годом.

Можно уверенно говорить поэтому, что заключительные строки приговора, относящиеся к Исаку Собаке и старцам Вассиану Рушанину и Вассиану Рогатая Вошь, сообщают о решениях собора 1531 г., а не собора 1525 г.

То же следует сказать и о приговорах Михаилу Медоварцеву и Афанасию Греку. Михаил Медоварцев, согласно нашему источнику, был послан "на Коломну владыце Васьяну в двор держати в крепости в велицей неисходно". Этот же факт содержится и в "Выписи о втором браке Василия III", говорящей о ссылке "доброписца Михаила Медоварцева на Коломну"; краткий рассказ "Выписи" о суде над Максимом и Вассианом не делает различия между соборами 1525 и 1531 гг., но при изложении соборного решения здесь приводится один только приговор 1531 г. Что же касается Афанасия Грека, то летописец Пафнутьева Боровского монастыря сообщает о приговоре, вынесенном ему в 1525 г., и эти сведения летописца отличаются от сведений, изложенных в "судном списке" Максима Грека: согласно этому последнему Афанасий отправлен в заточение не в Пафнутьев Боровский монастырь, а во двор к самому митрополиту. Следовательно, приговор "судного списка" относится к 1531 г.

Кроме всех перечисленных лиц приговор "судного списка" Максима Грека сообщает о судьбе еще одного обвиняемого: архимандрита Саввы Грека, который отправляется в заточение в Левкеин монастырь /Волоколамск/. Савва, архимандрит Спасского монастыря, считался наиболее важным /после Максима Грека/ из лиц, обвиненных церковным собором 1525 г. Оба известных ранее источника, сообщавших о решениях собора 1525 г. /Типографская летопись и летописец Пафнутьева Боровского монастыря/, характеризуют все церковное разбирательство 1525 г. как суд над Максимом и Саввой Греками, причем Боровский летописец даже ставит Савву впереди Максима /статья этого летописца, посвященная событиям 1525 г., носит характерное название "О греках"/. В полном соответствии с этим приговор "судного списка" Максима Грека говорит о Савве вместе с Максимом. В первой же строке приговора сообщается, что соборные старцы "осудише Максима и Саву архимандрита"; сразу вслед за этими словами приводятся решения относительно Максима и Саввы, которые начинаются одинаковой формулой: "и послаша Максима ...", "А Саву архимандрита послаша ...". Формула решения относительно других обвиняемых несколько иная.

Это объединение Максима и Саввы в тексте приговора позволяет предполагать, что и для Саввы, как и для Максима, здесь приведен текст решения 1525 г., а не 1531 г. Однако сопоставление с другими источниками показывает, что составитель судного списка", видимо, допустил здесь большую неточность: Типографская летопись и Боровский летописец единодушно сообщают, что Савва был послан хотя и в Волоколамск, но не в Левкеин, а в Возмищенский монастырь. О приговоре 1531 г. здесь не может быть и речи: по данным "Выписи о втором браке Василия III" и всех связанных с "Выписью" источников, опубликованных С. А. Белокуровым, в 1531 г. Савва был отправлен в совершенно другой конец России - в Вологодскую Зосимину пустынь.

Таков тот противоречивый итог, которым завершается "судный список" Максима Грека, столь же противоречиво сочетающий в своем тексте материалы соборов 1525 и 1531 гг. Большая часть сведений приговора относится, как мы видели, к собору 1531 г. К решениям 1525 г, принадлежит лишь начальная часть этого приговора, сообщающая о самом Максиме Греке и, вероятного изрядными неточностями, о Савве Греке. Если вспомнить о тесной связи начальной части приговора с письмами 1525 г. о суде над Максимом Греком, то можно попытаться дать следующее объяснение всех вышеперечисленных странностей завершающего "судный список" приговора. В распоряжении составителя "судного списка" были подлинные письма 1525 г. и подлинный приговор 1531 г.; в то же время этот составитель знал о традиционном объединении обвинений против Максима и Саввы в 1525 г. в единое дело Максима и Саввы Греков /ясные следы этого объединения есть и в речи митрополита Даниила на соборе 1531 г./. Завершая свой "судный список", в котором и раньше материалы соборов 1525 и 1531 гг. были перемешаны, составитель этого памятника взял за основу приговора текст решения собора 1531 г. и объединил его с подлинной перепиской 1525 г. о Максиме Греке. Это заставило его начальную часть приговора, посвященную Максиму и Савве, привести в соответствие с письмами 1525 г., сообщающими о заточении Максима в Иосифо-Волоколамском, а не в Тверском Отроче /как в 1531 г./ монастыре. В отношении Максима Грека это было сделано достаточно "удачно"69. О судьбе Саввы в 1525 г. /в отличие  от Максима/ у составителя "судного списка" не было точных документальных данных, быть может, он восстанавливал по памяти эту часть решения 1525 г., поэтому ошибочно назвал один волоколамский монастырь вместо другого.

В заключение остановимся еще на одной проблеме, связанной с приговором 1531 г. Уже Е. Е. Голубинский говорил о сравнительной мягкости соборных приговоров по делу Максима Грека, плохо согласующейся с тяжестью предъявленных ему политических обвинений /измена, шпионаж, натравливание Турции на Россию/. Подробно анализировавший ход процесса 1531 г. С. Н. Чернов также подчеркивал "его сравнительно мягкий для Максима Грека исход" и объяснял это тем, что в 1531 г. главной фигурой для организаторов суда был Вассиан Патрикеев, и само нагнетание тяжелейших политических обвинений против Максима Грека было "почти лишь средством к расправе, которую духовная власть готовилась совершить ... над Вассианом". В. С. Иконников считал, что участь Максима Грека в 1531 г. "была отягощена" лишением причастия, но и он подчеркивал, что в Твери Максим сразу же попал в гораздо лучшие условия, чем в Иосифо-Волоколамском монастыре70.

Письмо митрополита Даниила от 24 мая 1525 г. доказывает, что Максим был лишен причастия еще собором 1525 г., поэтому стала еще очевиднее мягкость приговора 1531 г. по сравнению с тяжелейшими обвинениями, о которых на нем шла речь. Известно, правда, что после собора 1531 г. на Максима были надеты оковы, но они были почти сразу же сняты по ходатайству тверского владыки Акакия, под власть которого он был теперь передан. Отношение Акакия к Максиму Греку было прямо противоположно тем мучениям, которым его подвергали до 1531 г. в гнезде "презлых осифлян" - Иосифо-Волоколамском монастыре. Акакий весьма уважал большие познания Максима, прибегал к его помощи в богословских вопросах, оказывал ему знаки внимания. Как известно, в Твери Максим много и плодотворно работал, в его распоряжении постепенно оказались многие книги, писцы. Сейчас, когда мы точнее знаем, какой страшный режим заключения был определен ему собором 1525 г., контраст с периодом после 1531 г. еще значительнее. Вопреки возражениям И. И. Смирнова, теперь несомненно, что Е. Е. Голубинский был прав, когда подчеркивол, что приговор собора 1531 г. противоречит тяжести выдвинутых против Максима Грека политических обвинений.

* * *

Приговором и письмами митрополита Даниила и Василия III в Иосифо-Волоколамский монастырь заканчивается та часть 39-й главы Сибирского сборника, которая посвящена соборам 1525 и 1531 гг. Вторая ее часть сообщает о событиях, связанных с подготовкой и проведением собора 1549 г. против Исака Собаки. Она имеет заголовок, который и разделяет надвое 39-ю главу Сибирского сборника:

"Список с соборного списка преосвященного Макария, митрополита всея Руси, о извержении и конечном отлучении от священства Исака Собаки, бывшего архимандрита чудовскаго".

На деле, однако, "соборному списку" 1549 г. предшествуют: сообщение о находке "судного списка" Максима Грека 2 ноября 1548 г. в царской казне, переписка по этому поводу митрополита Макария с бывшим митрополитом Иоасафом, сообщение о докладе царю по делу Исака Собаки и о созыве собора на него.

Исак Собака был известным переписчиком книг. Е. В. Зацепина в своем исследовании об истоках старопечатного орнамента подробно анализирует украшения двух переписанных им книг - Евангелия Учительного /1524 г./ и Апостола Апракос /30-е-40-е годы XVI в./; она особенно подчеркивает близость Исака, которого считает одним из творцов старопечатного орнамента, к кружку Максима Грека. На одном из листов знаменитого памятника раннего старопечатного стиля - Евангелия Тетр /1531 г./, написанного Исаком Биревым, имеется запись, дающая некоторые возможности для отождествления обоих каллиграфов: "Лета 7039 книга святое евангелие письмо грешного инока Исаака Бирева, по вине греховней многими именованиями пореклом зовомь. Простите в неключимстве71. Аминь". Е. В. Зацепина считает, что странный покаянный тон этой записи может свидетельствовать о том, что Исак Бирев считал себя скомпрометированным участием в качестве писца в работах Максима Грека. Е. В. Зацепина высказывала поэтому в беседах с М. В. Щепкиной предположение, что среди прозвищ, которыми "по вине греховней" назывался Исак Бирев, было и прозвище Собака. Однако в упомянутом исследовании Е. В. Зацепина анализирует стилистические отличия орнамента Евангелия 1531 г. Исака Бирева от украшений книг, написанных Исаком Собакой72.

Как мы видели, Исак Собака был /вопреки мнению Е. В. Зацепиной/ одним из обвиняемых на процессе 1531 года. Однако имеющиеся у нас источники свидетельствуют о весьма незначительной роли, которую он играл во время суда над Вассианом Патрикеевым и Максимом Греком. В ответ на вопрос митрополита Даниила Максим подтвердил, что переводил житие Богородицы Симеона Метафраста, и прибавил: "А Исак Собака то жытие списал князю Васьяну старцу, да и правила Васьяновы. И Васьян то жытие и правила Исакова Собакина письма дал великому князю, и ныне то жытие и правила у великого князя в казне" /л. 330 об./. Житие было найдено в великокняжеской казне и фигурировало в качестве вещественного доказательства на соборе, так как "хульные строки" в нем не были исправлены. Однако о каком-либо участии самого Исака Собаки в соборном разбирательстве "судный список" Максима Грека ничего не говорит, его имя упоминается затем лишь в приговоре. Несомненно, что в ноябре 1548 г. у митрополита Макария также не было каких-либо дополнительных сведений о роли Исака на соборе 1531 г. /например, из подлинных судебных протоколов/, иначе он обязательно воспользовался бы ими. По-видимому, Исак действительно был достаточно незаметной фигурой на суде 1531 г. над Максимом Греком.

"Судный список" Вассиана Патрикеева на том жо соборе 1531 г. содержит еще одно упоминание об Исаке Собаке. Когда митрополит Даниил обвинил Вассиана в искажении текста Символа веры в его Кормчей, Вассиан ответил на это: "Яз того не ведаю, писал то Исак Собака и правил Исак же, и ты воспроси его"73. Однако источник не сохранил никаких упоминаний о допросе Исака Собаки в этой связи или о его очной ставке с Вассианом. Исак явно рассматривался собором лишь как простой писец, не занимающийся редактированием текста.

Это не помешало, однако, предать его соборному отлучению вместе с прочими обвиняемыми по делу Максима и Вассиана и отправить в заточение в Новгородский Юрьев монастырь.

Как указывалось выше, одним из свидетельств того, что "судный список" Максима Грека представляет собой не подлинные протоколы соборов, а их обработку, является вставка в конце приговора:

"И после того на того же Исака Собаку взошли речи богохулные, и осудиша его соборне, и послан бысть в митрополичь монастырь на Волосово, держати его в велицей крепости неисходно" /л. 343 об./.

У нас нет никаких сведений об этом втором соборе на Исака Собаку. Если он действительно имел место74, то должен был заседать где-то в 1531-1539 гг.,  до поставления в митрополиты Иоасафа, которое резко изменило к лучшему судьбу Исака Собаки.

Новый митрополит, противник Даниила, был близок к нестяжателям, и даже в формуле своего поставления на митрополичий престол подчеркнул определенное уважение к взглядам Максима Грека на порядок поставления русских митрополитов.

Как сообщил на соборе 1549 г. бывший игумен Иосифо-Волоколамского монастыря Нифонт, митрополит Иоасаф писал бывшему митрополиту Даниилу: "Отпиши де мне, что Исакова ересь" /л. 354 об./. Когда Даниил отказался содействовать этой подготовке оправдания Исака Собаки, митрополит Иоасаф решил своей властью, пренебрегая соборным отлучением, поставить Исака Собаку сначала в дьяконы, затем в священники и, наконец, в архимандриты Симоновского монастыря.

Это стремительное и блестящее продвижение продолжалось, как говорилось выше, и в первые годы правления митрополита Макария, который где-то между 1545-1548 гг. сделал Исака Собаку главой митрополичьего Чудова монастыря в Московском Кремле, где когда-то Исак Собака работал переписчиком у Максима Грека. Последние разделы 39-й главы Сибирского сборника свидетельствуют о резком переломе в отношении Макария к Исаку Собаке в 1548 г. Причины перелома не известны нам, а его последствия подробно обрисованы в Сибирской рукописи.

Согласно сообщению о находке 2 ноября 1548 г. "судного списка" Максима Грека, именно она явилась причиной перелома отношения Макария к Исаку Собаке; Макарий поддерживает эту версию и в переписке с Иоасафом. Рассматривая проблемы датировки "судного списка" Максима Грека, мы говорили уже о несостоятельности этой версии, и поэтому не будем сейчас вторично останавливаться подробно на сообщениях о находке 2 ноября 1548 г. и переписке Макария. Напомним лишь, что эти разделы памятника тесно связывают воедино первую часть 39-й главы, посвященную соборам 1525 и 1531 гг., с "судным списком" собора 1549 г. на Исака Собаку. Они содержат ряд новых исторических фактов о подходе к судному делу Максима Грека в 1548-1549 гг., об Исаке Собаке и о взаимоотношениях между Макарием и Иоасафом.

В своем письме от 9 ноября 1548 г. Макарий довольно подробно излагает Иоасафу "судный список" Максима Грека, якобы только что "обретенный" в царской казне. Конечно, его в первую очередь интересуют те немногие разделы "судного списка", которые так или иначе связаны с Исаком Собакой; но он информирует Иоасафа и о некоторых других разделах этого памятника. Однако самых острых и важных в 1531 г. политических обвинений он не упоминает вообще, будто их и не было! Это важный показатель отношения митрополита Макария в то время и к политическим обвинениям собора 1531 г., и к самому Максиму Греку.

Письмо Макария от 9 ноября 1548 г. наполнено трафаретными вежливыми выражениями почтения к бывшему митрополиту, но в нем уже чувствуется угроза: Макарий прямо спрашивает Иоасафа, какие законные основания были у него для рукоположения отлученного Исака Собаки, и подчеркивает строгость канонических правил по этому вопросу. Попытка Иоасафа выдвинуть в качестве такого законного основания какое-то письмо бывшего митрополита Даниила не удалась ему, и переписка закончилась в холодных и даже враждебных тонах.

Как мы говорили; наш источник под общим заголовком "список с соборного списка" 1549 г. помещает весь комплекс материалов, относящихся к делу Исака Собаки в 1548-1549 гг. Тот текст, который играет роль собственно "соборного списка" собора февраля 1549 г. на Исака Собаку, идет последним в этом комплексе и даже внешне неразрывно связан с предыдущей частью этого комплекса: сообщением об обсуждении итогов переписки Макария и Иоасафа в узком кругу высших церковных иерархов75 и о докладе царю, который передал решение этого дела на усмотрение церкви: "То де дело ваше, святительское, и вы о том деле чините по божественным правилом".

Естественно было бы предполагать, что после этих слов источник сообщит о дате созыва собора, его составе, ходе соборного разбирательства. Однако эти сведения приводятся нашим источником значительно позднее, в беспорядке и не всегда полностью. А сразу же вслед за словами царя, вопреки логике любого официального "судного списка", наш источник приводит решение собора об отлучении и "конечном извержении" Исака Собаки.

Затем следует наиболее обширная часть этого крайне своеобразного "соборного списка" - "избрание от священных и божественных правил", на основе которых было вынесено соборное решение. Лишь после этого приводится пространное объяснение причин осуждения Исака Собаки, включающее в себя и некоторые материалы соборного разбирательства. В заключение даются сведения о дате, месте заседания собора и его составе. Последняя фраза памятника неожиданно опять возвращается к решению собора, сообщая важную деталь приговора: место нового заточения Исака Собаки.

Осуждение Исака Собаки в 1549 г. было, конечно, событием гораздо меньшего масштаба и значения, чем соборные суды 1525 и 1531 гг. Возможно, что и само соборное разбирательство было гораздо короче. Но даже учитывая это, нельзя не заметить крайнюю тенденциозность составителя этого "соборного списка" 1549 г., который, сохранив выдвинутые против Исака Собаки обвинения, приводит лишь одну фразу, позволяющую судить о линии поведения самого обвиняемого на соборе. Тенденциозная публицистичность известия о соборе 1549 г. ставит этот памятник гораздо дальше от официальных соборных протоколов, чем даже "судный список" Максима Грека. Вместе с тем, он был составлен с некоторой оглядкой на первую часть 39-й главы Сибирского сборника и, несомненно, по живым следам событий февраля 1549 г., когда вопрос о судьбе чудовского архимандрита был еще животрепещущим - последующие бурные катаклизмы правления Ивана IV вскоре заставят забыть о нем; недаром ни одни из дошедших до нас источников XVI в., кроме рассматриваемого, ни слова не говорит о суде 1549 г. над Исаком Собакой. Возможно, что при всей своей публицистичности "соборный список" суда 1549 г. являлся единственным источником официальной информации о суде над Исаком Собакой и был создан именно с подобной целью.

Публикуемые тексты содержат новый материал по истории взаимоотношений Макария и Иоасафа в 1548-1549 гг. Переписка между ними о деле Исака Собаки завершилась в довольно резких тонах. В самом "соборном списке" 1549 г. ряд моментов свидетельствует о направленности соборного суда 1549 г. не только против Исака, но в какой-то мере и против покровительствовавшего ему Иоасафа. Уже в "избрании от святых и божественных правил" эти правила подобраны так, что свидетельствуют о равной ответственности как отлученного, "дерзнувшего на священство", так и иерарха, поставившего его в священники без снятия отлучения. Умелое использование канонического права создало над Иоасафом угрозу отлучения. Независимо от реальности и целесообразности применения таких санкций против уже устраненного митрополита, Макарий счел необходимым высоким авторитетом собора подтвердить виновность не только Исака, но и бывшего митрополита.

Как ни сжато излагает наш источник ход соборного разбирательства, он уделяет значительное внимание опровержению на соборе одного заявления Иоасафа. Отвечая в своем письме Макарию, Иоасаф утверждал, что, поставляя Исака в дьяконы и священники, он основывался на какой-то грамоте смещенного уже митрополита Даниила по этому вопросу, которая должна храниться в митрополичьей казне. Макарий не нашел этой грамоты, а Иоасаф, сославшись на давность времени, отказался сообщить ее содержание. Собор специально занимался вопросом о том, писал ли Даниил из Иосифо-Волоколамского монастыря митрополиту Иоасафу какое-либо письмо, послужившее основанием для поставления Исака Собаки. На соборе были поданы датированные 19 февраля 1549 г. письменные показания бывшего игумена Иосифо-Волоколамского монастыря Нифонта, опровергавшие это заявление Иоасафа: Даниил отказался дать Иоасафу какие-либо сведения о "Исаковой ереси" и резко осуждал дальнейшие действия Иоасафа в этом деле. Текст этих показаний наш памятник приводит полностью.

Единственная дошедшая до нас фраза Исака Собаки, сказанная им на суде, свидетельствует о гордом: и независимом поведении чудовского архимандрита перед лицом соборного судилища: "Яз деи к Данилу к бывшему митрополиту о себе бити челом не посылывал, и дела мне до него нет, мало ли он что пишет, то он ведает, да и Иасафу де есмя митрополиту, о том не бивал же челом, чтобы он обо мне к Данилу послал, то ведает Иасаф" /л. 354 об./.

Эта гордая фраза не без умысла включена в наш "соборный список": она не только должна подчеркнуть, что Исак недостоин прощения, но и особенно оттеняет неканоничность поведения Иоасафа, поставившего в священники еретика, который даже не не собирался просить прощения, добиваться снятия соборного отлучения. Одновременно фиксировалось, что демарш Иоасафа перед Даниилом относительно Исака Собаки был предпринят по собственной инициативе Иоасафа, а Исак даже не просил об этом.

Не возвращаясь здесь к проблеме взаимоотношений Макария и Максима Грека в это время /мы касались ее, говоря о датировке "судного списка" Максима Грека/, напомним лишь о том поразительном умении, с которым митрополит Макарий сумел провести соборный суд 1549 г., совершенно не затронув сложного вопроса о самом Максиме Греке. "Соборный список" 1549 г., завершающий 39-ю главу Сибирского сборника, резко враждебен к Исаку и Иоасафу, но совсем не упоминает ни имени Максима, ни сущности "Исаковой ереси"; рассматривается, как мы говорили, лишь чисто формальный вопрос о поставлении еретика. Это любопытный новый штрих идейно-политической ситуации того времени.

Этим исчерпываются те немногие сведения о ходе соборного разбирательства в феврале 1549 г., которые сообщает наш памятник. Итогом разбирательства явилось "отлучение и конечное извержение" Исака Собаки и ссылка его на Белоозеро, в Нилову пустынь.

Точное указание даты церковного собора 1549 г. представляет интерес для исследователей еще и потому, что церковный собор 1549 г. непосредственно предшествовал знаменитому земскому собору 1549 г.; указанная в хронографе дата его является явно ошибочной /29 и даже 30 февраля невисокосного 1549 года!/, что породило полемику относительно истинной даты собора. Наш источник убедительно подтверждает точку зрения С. О. Шмидта о том, что заседания собора состоялись во второй половине февраля 1549 года76. Еще 19 февраля 1549 г, вопрос об Исаке Собаке рассматривался архиереями без собора, а соборное решение по тому же вопросу датируется 24 февраля 1549 г.

Перечисление участников церковного собора февраля 1549 г. также интересно для историков, которые могут теперь точнее судить об обычном составе этого органа в XVI в. Анализ этого состава подтверждает датировку, данную в нашем "соборном списке": здесь еще упоминается симоновский архимандрит Трифон, который 10 марта 1549 г. стянет епископом суздальским77.

Важным новым фактом является отсутствие на церковном соборе благовещенского протопопа Сильвестра, царского духовника, одного из влиятельнейших руководителей правительства "Избранной рады". Видимо, взаимоотношения этого правительства с митрополитом Макарием уже в 1549 г. не были однозначными; как известно, достаточно скоро, на Стоглавом соборе 1551 г., в рамках союза церкви с государством вскроются достаточно острые противоречия между Иваном IV и митрополитом Макарием - по вопросу о церковном землевладении и по другим проблемам. Однако у нас нет оснований утверждать, что в феврале 1549 г. Иван IV и его правительство не одобряли поведения  митрополита Макария в деле Исака Собаки. Царь не только предоставил рассмотрение этого вопроса церкви, но позднее в своем послании в Кирилло-Белозерский монастырь упоминал Исака Собаку среди нерадивых и нетребовательных пастырей Чудова монастыря78; видимо, Исак Собака сумел не угодить не только митрополиту, но и царю.

* * *

Характер памятника, вошедшего в научный оборот под именем "Судный список Максима Грека, или "Прение митрополита Даниила с Максимом Греком", давно уже вызывал споры.

После того, как была обнаружена механическая путаница листов Погодинского сборника, в результате которой в текст памятника при его издании О. Н. Бодянским было включено несколько посторонних листов, внимание исследователей сосредоточилось на различных пропусках и дефектах, которые легко угадывались в изложении хода соборов 1525 и 1531 гг. При этом стали восприниматься в качестве явлений одного порядка, свидетельствующих о механических утратах текста на различных этапах его существования, и отсутствие всей заключительной части соборного списка 1531 г., и значительные лакуны в рассказе о соборе 1525 г. Затем было обращено внимание на то, что некоторые места памятника /например, обвинительная речь митрополита Даниила/ носят несомненные следы более поздней переработки, которая породила ряд отсутствовавших первоначально несоответствий и противоречий.

Развитие наблюдений над неполнотой и противоречивостью описания суда над Максимом Греком натолкнуло на мысль, что памятник этот вовсе не является, как это утверждают заголовки Погодинского и Барсовского списков, подлинными "судными списками", то есть протоколами соборных процессов 1525 в 1531 гг. Е. Голубинский считал поэтому, что это чьи-то частные записки о суде /возможно, самого митрополита Даниила/, отнюдь не носившие официального характера. Н. А. Казакова, анализируя ранее известную часть памятника, убедительно доказала, что он не имеет важных признаков судных списков XVI в. и является литературно-публицистической переработкой официальных протоколов суда. Однако отсутствие конца памятника в Погодинском и Барсовском списках заставляло и Н. А. Казакову по-прежнему считать, что памятник изобилует механическими дефектами, "пропусками и обрывами", состоит фактически из двух "отрывков" /о соборах 1525 и 1531 гг./79.

Введение в научный оборот всего комплекса 39-й главы Сибирского сборника самым решительным образом подтверждает вывод Н. А. Казаковой о публицистическом характере памятника и позволяет развить и уточнить этот вывод. Обработка подлинных протоколов соборов под пером автора "Прения митрополита Даниила с Максимом Греком" сказалась, в частности, и во включении в текст этого памятника отнюдь не всех материалов процессов, особенно по собору 1525 г. Независимо от того, насколько справедливо сделанное нами выше гипотетическое предположелие о возможности конструирования рассказа нашего памятника о соборе 1525 г. из одних лишь протоколов собора 1531 г. и писем 1525 г., следует в любом случае признать, что текст Погодинского и Барсовского списков имел лишь один механический пропуск, обрыв - тот самый, которым кончался ранее известный текст памятника /мы не имеем здесь в виду, естественно, мелких описок/. Все остальные "пропуски и обрывы" текста не дефекты,  исказившие первоначальный текст "Прения", а, наоборот, характерные особенности первоначального текста. Письмо митрополита Макария Иоасафу от 6 ноября 1548 г., несомненно, доказывает это для материалов собора 1525 г. В 1548 г. материалы в составе памятника уже имели известный нам неполный вид.

Другой отличительной чертой этого произведения XVI в. является чрезвычайная слитность материалов процессов 1525 и 1531 гг. в единый "судный список" с одним приговором. Слитность является не случайной неточностью памятника, а его характерной особенностью, которая к тому же в более древнем Сибирском списке выражена ярче, чем в списках XVII-XVIII вв. Данная особенность памятника делает крайне затруднительными и ненадежными попытки разделения обвинений, выдвинутых против Максима Грека в 1525 и в 1531 гг. на основании сведений объединенного "судного списка".

Особенно ярко слитность проявляется в едином приговоре, завершающем изложение событий, происходивших на обоих соборах. Неожиданность и неоправданность резкого перехода к приговору 1525 г. как итогу разбирательства 1531 г., абсурдное смешение в рамках одного документа разных решений обоих соборов показывают, насколько тесно и нелогично переплелись здесь материалы 1525 и 1531 гг. и как трудно строить какие-либо логические системы для их расчленения. Но раз уже высказывавшийся в научной литературе в этой связи скептицизм кажется теперь еще более обоснованным, чем раньше. Некоторую помощь оказывает лишь помещенный после приговора важный документ - письмо   митрополита Даниила, от 24 мая 1525 г. в Иосифо-Волоколамский монастырь о суде над Максимом Греком. Если оно и не дает возможности перечислить все обвинения 1525 г., то во всяком случае с документальной достоверностью позволяет выделить главные из них. Примечательной является та тесная связь, при помощи которой письмо Даниила /как и письмо Василия III/ включено в текст приговора и объединено с "судным списком". В то же время приговор как неотъемлемую часть включает строки о вторичном, после 1531 года, осуждении Исака Собаки. Такой разрыв необходимого для соборного документа хронологического единства делается, в частности, ради более тесного смыслового объединения всего комплекса материалов 39-й главы Сибирского сборника: фраза о вторичном осуждении Исака Собаки является переходом ко второй части комплекса - "соборному списку" на Исака Собаку.

Этой же цели объединения разных материалов о соборах на Максима Грека и Исака Собаку в единое публицистическое произведение служат и несколько связующих текстов. Внешне 39-я глава состоит из двух "соборных списков" - 1525-1531 и 1549 гг. В каждый из них включены, однако, разделы, которых не должно было бы быть в подлинных "судных списках", но которые придают публицистическую направленность всем материалам главы. В первой части это хорошо проанализированные Н. А. Казаковой общее введение, постулирующее еретичность взглядов Максима Грека, и рассказы о созыве соборов 1525 и 1531 гг. Во второй части это крайне тенденциозное сообщение об "обретении" в 1548 г. "судного списка" 1525-1531 гг. и рассказы о докладе царю по делу Исака Собаки и о созыве собора на нeгo. Повествовательный, а не протокольный характер имеет и последняя фраза памятника, сообщающая об осуждении Исака и ссылке его на Белоозеро.

Под общим заголовком списка "с соборного списка" "о извержении и о конечном отлучении от священства Исака Собаки" вторая часть памятника объединяет весьма разнородные и далекие от официальных судебных протоколов материалы. И даже тот текст, который непосредственно относится к заседаниям собора 1549 г., хотя и отражает некоторые важные моменты соборного разбирательства, менее всего напоминает формуляр "судного списка". В порядке изложения суда над Исаком Собакой нет элементарной логики, обязательной для официального соборного документа. В то же время здесь присутствуют многие важные составные части подобного официального документа, хотя и беспорядочно изложенные. Весьма возможно, что этот рассказ о соборе 1549 г. призван был выполнять функции такого соборного документа. Что же касается "судного списка" соборов 1525 и 1531 гг., то этот памятник, несомненно, и создавался в качестве своеобразного функционального заместителя подлинных соборных протоколов, был призван выполнять их роль и действительно выполнял ее, во всяком случае, в ситуации 1548-1549 гг.

Таким образом, перед нами особого вида источник, чрезвычайно широко использующий подлинные документы о соборах 1525, 1531 г. и 1549 г. /протоколы, переписку/, подвергающий их литературно-публицистической обработке и подчас играющий их роль. Читатель XX века, также вынужденный пользоваться этим "судным списком" вместо подлинных протоколов соборов, не должен забывать о специфике источника - не только о его тенденциозности, но и о его стремлении слить воедино рассказ о событиях разного времени.

Примечания

1 ГПНТБ СО АН СССР, отдел рукописной и редкой книги. Тих. № 4.

2 М. И. Тихомиров. Описание Тихомировского собрания рукописей. М., 1968, стр. 12.

3 Н. Н. Розов высказал в беседе с нами предположение, что это связано с различным функциональным значением скорописи и полуустава: в отличие от остального Сборника 39-й главе придана форма делового письма.

4 Житие Александра Невского, изд. В. Мансикка. СПб., 1913, стр.49-124.

5 Там же, стр. 49, 164, 199-200.

6 Сведения об этом имеются в записях на книгах, написанных по повелению Ионы Думина: ГИМ, Увар. № 309, лл. 4-17; ГПНТБ, Тих. № 4.

7 ГИМ, Увар. № 309, лл.4-17.

8 ГБЛ, Егор. № 869; ГИМ, Увар. № 310.

9 Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека, Византийский временник, т. XXVIII. М., 1968, стр.116.

10 А. А. Гераклитов. Филиграни XVII в, на бумаге рукописных и печатных документов русского происхождения. М., 1963, стр.22.

11 W. A. Churchill. Watermarks In paper in Holland, England, France etc. in the XVII and XVIII centuries and tneir interconnection. Amsterdam, 1935.

12 С. Н. Чернов. К ученым несогласиям о суде над Максимом Греком. Сборник статей но русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пг., 1922, стр. 59-60. Неудачную попытку разъяснить это темное место делает В. С. Иконников в кн.: "Максим Грек и его время". Киев, 1915, стр. 484-485.

13 Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека. Византийский временник, Т. ХХIХ. М., 1969, стр. 112.

Эту пунктуацию предложил И. И. Смирнов, правильнее всего объяснивший смысл этого дефектного текста. - И. И. Смирнов. К вопросу о суде над Максимом Греком. "Вопросы истории", 1946, № 2-3, стр. 123.

14 С. Н. Чернов. Указ. соч., стр. 59.

15 В. С. Иконников. Максим Грек и его время. Киев, 1919, стр. 487-488; E. Denissoff. Maxim le Grec et I'Occident. Contribution a l'historie de la pensee religieuse et philosopgique de Michel Trivolis. Paris - Louvain, 1943, p. 355.

16 Н. А. Казакова. О "судном списке" Максима Грека. Археографический ежегодник за 1966 год. М., 1968, стр. 27.

17 Слова эти ставятся в Барсовском списке чаще и несколько последовательнее, чем в Погодинском, хотя иногда и невпопад /л. 130-об./.

18 См. выше разночтение п. 7.

19 О противоречиях между подлинными соборными протоколами и "судным списком см. С. Н. Чернов. К ученым несогласиям о суде над Максимом Греком :.. стр. 63-67; Н. А. Казакова. О "судном списке" Максима Грека ... стр. 31-35.

20 Судное дело Вассиана Патрикеева . В кн.: Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.-Л., 1960, стр. 295.

21 Обвинения эти даже выходят здесь за рамки собора 1531 г., ибо в тексте приговора этого собора неожиданно сообщается об осуждении Исака за богохульство еще одним собором, после 1531 г. /л. 343 об./.

22 Послания Ивана Грозного. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц, М.-Л., 1951, стр. 172-173; П. М. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. СПб., 1877, стр.162.

23 Н. А. Казакова. О "судном списке" Максима Грека ... стр. 32.

24 Сибирский список "судного дела", л. 354 об.-355.

25 Сочинения преподобного Максима Грека, ч. II. Казань, 1860, стр. 346-357, 376-379.

26 В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 509.

27 Сибирский список, л. 344; ПСРЛ, т. XXIV, стр. 22.

Мы не ссылаемся здесь на обвинительную речь митрополита Даниила и на так называемый "передопрос" Досифея на соборе 1531 г., т. к. давно замечена ненадежность сообщаемых в них сведений относительно объема обвинений 1525 г. Полный текст "судного списка" дает новые основания для этого скептицизма - несколько новых эпизодов этого "передопроса", несомненно, относятся только к 1531 г., хотя, согласно буквальному смыслу источника, "передопрос" 1531 г. лишь повторял обвинения 1525 г.

28 Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 287-292.

29 Описи Царского архива XVI в. и архива Посольского приказа 1614 г. Под ред. С. О. Шмидта. М., 1960, стр. 20, 48; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Академия наук, т. 1. СПб., 1836, стр. 144-145. /Далее ААЭ/.

Еще С. Н. Чернов считал, что в основу "судного списка" положены какие-то материалы архива Посольского приказа /С. Н. Чернов. Указ. соч., стр. 55/.

30 Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев ... стр. 71-72.

31 Это давно известное и весьма четкое заявление Медоварцева о могуществе Вассиана и после 1525 г. почему-то забывалось при изучении вопроса о времени падения Вассиана.

32 С. Н. Чернов. Указ. соч., стр. 59-71.

33 Чтения в Обществе историй и древностей российских при Московском университете. М., 1847, № 8, стр. 4. /Далее ЧОИДР/; С. А. Белокуров. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1899, стр. LIX-LX, LXV, CCL. Мнение об отсутствии обвинений в нестяжательстве на соборе 1525 г. неоднократно высказывал ранее А. А. Зимин.

34 ААЭ, т. 1, № 172, стр. 142-145; С. Н. Чернов. Заметки о следствии по делу Максима Грека. Сб. статей к 40-летию ученой деят. акад. А. С. Орлова. Л., 1934, стр. 465-47 4.

35 Полное собрание русских летописей /ПСРЛ/, т. XXIV, стр. 222.

36 М. Н. Тихомиров. Новый памятник московской политической литературы XVI в. Сб. "Московский край в его прошлом", ч. 2. М., 1930, стр. 112. Мы целиком согласны с Н. А. Казаковой, подчеркивающей крайнюю политическую тенденциозность этого источника /Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека. Византийский временник, т. XXIX. М., 1969, стр. 116-119/. Однако эта тенденциозность не уменьшает достоверности сообщения летописца о раздельном следствии по политическим и церковным обвинениям в 1525 г.

37 Б. И. Дунаев. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI в. М., 1916, стр. 28-29. И. И. Смирнов на основании анализа сообщений источников о длительном /с декабря 1524 по май 1525 г./ и поэтапном характере следствия и суда делает заманчивое предположение о том, что церковные обвинения против Максима разбирал в апреле-мае собор, заседавший в палатах митрополита, а политические обвинения выдвигались перед собором, заседавшим в начале 1525 г. в великокняжеских палатах. Хотя "судный список", действительно, говорит о заседаниях собора сначала в великокняжеских палатах, а потом /в апреле-мае/ в митрополичьих, но, как указывал еще С. И. Чернов, речь ведется об одном и том же церковном соборе, заседавшем сначала в присутствии великого князя, а затем без него. О церковном же соборе с участием великого князя говорит и Типографская летопись, причем по обоим источникам абсолютно неясно, каково соотношение разбирательства на этом соборе и следствия по политическим обвинениям. Боровская же летопись, как мы говорили, резко отделяет одно от другого. К тому же трудно сочетать обстановку строжайшей секретности политического разбирательства с обстановкой церковного собора, о чем на основании известия Герберштейна пишет И. И. Смирнов /И. И. Смирнов. К вопросу о суде над Максимом Греком. "Вопросы истории", 1946, № 2-3, стр. 118-126/. В. С. Иконников считает, что было неудобно открыто судить Максима в 1525 г. за связи со Скиндером и что eго предпочли осудить поэтому за ошибки при исправлении книг /В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 476/.

38 Послания Иосифа Волоцкого. М.-Л., 1959, стр. 239-240; В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 477, 495, 542.

39 Сочинения преподобного Максима Грека, т. III. Казань, 1862, стр. 61; B. C. Иконников. Указ. соч., стр. 509.

Е. Е. Голубинский, напротив, правильно полагал, что Максим Грек был лишен причастия в 1525 г. /Е. Е. Голубинский. История русской церкви, т. II, 1-я половина, М., 1900, стр. 816-817/.

40 См. обзор этих данных: В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 477-478.

41 Сочинения преподобного Максима Грека, т. I. Казань, 1859, стр. 23-39; т. II. Казань, 1860, стр. 365-367, 369-371, 376-379, 383; т. III. Казань, 1862, стр. 60-79.

42 Е. Е. Голубинский. Указ. соч., стр 712-725; С. Н. Чернов, Указ. соч., стр.473; В. Ф. Ржига. Максим Грек как публицист. Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы /Пушкинский дом/ АН СССР /далее ТОДРЛ/, т. I. Л., 1934, стр. 91-95; И. У. Будовниц. Русская публицистика XVI века. М., 1947, стр. 140-144; Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Макима Грека. Византийский временник, т. XXVIII. М., 1968, стр. 109-126; т. XXIX, М., 1969, стр. 107-134.

43 Б. И. Дунаев. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI в. М., 1916; И. И. Смирнов. Указ.соч., стр. 121-126; И. Б. Греков. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV-XVI вв. М., 1963, отр. 283-287. См. об этом Н. А. Казакова. Указ. соч. Византийский временник, т. XXVIII, стр. 110.

44 Сочинения преподобного Максима Грека ... т. III, стр. 154-164.

45 С. Н. Чернов. Заметки о следствии по делу Максима Грека ... стр. 473.

46 Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 287; Сибирский список, л. 338.

47 Официальное апологетическое житие Пафнутия было написано братом Иосифа Волоцкого Вассианом Саниным, /В. О. Ключевский. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, с тр. 204-207/. Пафнутий был канонизирован 1 мая 1531 г. /В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 470/.

48 Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 297 -298.

49 Обвинению в 1531 г., несомненно, не было известно сочинение Максима Грека "Об Афонской горе и тамошних монастырях", где он утверждает, что афонские монастыри "без имениях, и своими трудами и питаются и одеваются, села у них несть, одны винограды и садове". Поэтому вряд ли справедливо утверждение А. Иванова, вводящего это сочинение в научный оборот, о том, что оно было создано до 1525 г. /А. И. Иванов. К вопросу о нестяжательских взглядах Максима Грека. Византийский временник, т. XXIX. M., 1969, стр. 141/.

50 Описи Царского архива XVI века ... стр. 20, 25; Б. И. Дунаев. Указ. соч., стр. 16; И. И.Смирнов. Указ. соч., стр.124; Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека. Византийский временник, т. XXIX, М., 1969, стр. 113-114.

Отметим, кстати, что речь идет здесь о земельных актах византийских императоров, а не о грамотах на Афон русских государей, как ошибочно считал В. С. Иконников /указ. соч., стр. 471/.

51 В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 123-124.

52 Сочинения преподобного Максима Грека ... ч. III, стр. 194-205; В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 560-573; Б. И. Дунаев. Сочинения Савонаролы и Максима Грека. "Древности". Труды Славянской комиссии Московского Археологического общества, т. IV. Вып.1. М., 1907, стр. 56-58; А. И. Иванов. Максим Грек и Савонарола. ТОДРЛ, т. XXIII. Л., 1968, стр. 217-226; А. И. Иванов. К вопрсy о нестяжательских взглядах Максима Грека. Византийский временник, т. XXIX. М., 1969, стр. 136-138.

53 B. C. Иконников. Указ. соч., стр. 197-211.

54 В частности, в обвинениях Максима Грека в колдовстве. Бросается в глаза и то, что Максима, например, в отличие от Вассиана, обвиняли в осуждении не только монастырского, но и церковного землевладения, хотя Максим не возражал против землевладения приходских церквей, в чем он расходился с Вассианом /Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения ... стр. 130-131/.

55 С. И. Чернов. К ученым несогласиям ... стр. 69.

56 Б. И. Дунаев. Указ. соч., стр. 32; И. И. Смирнов. Указ.соч., стр. 124; В. С. Иконников. Указ.соч., стр. 481-482.

5 7ААЭ, т.1, № 172.

58 Обзор их см. В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 495-497. См. также М. Н. Тихомиров. Указ. соч., стр. 112.

59 И. И.Смирнов. Указ. соч., стр. 120-123; Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения Максима Грека ... стр. 119-120

60 Б. И. Дунаев. Указ. соч., стр. 28.

61 Сочинения преподобного Максима Грека ... т. II, стр. 277-290; 296-319; В. Ф. Ржига. Указ. соч., приложения, стр. 111-116

62 Н. А. Казакова. Вопрос о причинах осуждения ... стр. 120-123.

63 Так утверждает Н. А. Казакова, доказывая абсолютную невозможность этих высказываний для Максима.

64 В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 466, 476.

65 Слова эти сообщил собору по приказанию своего отца В. М. Тучков, один из учеников Максима Грека, которому Максим адресовал несколько своих произведений и которого он, как теперь выясняется, видимо, обучал греческому языку. В. С. Иконников считал, что он остался в стороне от судебного дела Максима Грека. Его придворная и писательская карьера продолжалась и после 1531 г. /B. C. Иконников. Указ. соч., стр. 575-577/.

66 В. С. Иконников. /указ. соч., стр. 246/ объясняет это греческим патриотизмом Максима, нежелавшего вспоминать о столь неудачной попытке греков вступить в унию с Римом.

67 Сказания князя Курбского. СПб., 1868, стр. 294-302. См. об этом также; E. Denissoff Op. cit., p. 356. В. С. Иконников. Указ. соч., стр. 227.

68 М. Н. Тихомиров. Указ. соч., стр. 112; ЧОИДР, 1847, № 8, стр. 4; С. А. Белокуров. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М., 1899, стр. LIX-LX, LXV, CCL; ПСРЛ, т. XXIV, стр. 222; Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 295-297.

69 При этом получалось, конечно, вопиющее противоречие: "судный список" 1531 г. начинался с обвинений, связанных с поведением Максима в заточении в Иосифо-Волоколамском монастыре после собора 1525 г., а завершался этим самым соборным решением 1525 г., отправлявшим Максима в Иосифо-Волоколамский монастырь.

70 Е. Е. Голубинский. Указ. соч., стр. 715; С. Н. Чернов. К ученым несогласиям ... стр. 71; В. С. Иконников, Указ. соч., стр. 495-500.

71 "Неключимьство - негодность, бесполезность" - И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, т. II. СПб., 1895, стлб. 392.

72 Е. В. Зацепина. К вопросу о происхождении старопечатного орнамента. В кн.: "У истоков русского книгопечатания". М., 1959, стр. 138-142, 150-153.

73 Судное дело Вассиана Патрикеева ... стр. 294-295.

В настоящее время рукописи "Исаака Собакина письма", Медоварцова и Селивана исследуются Н. В. Синицыной.

74 Митрополит Макарий и решение собора 1549 г. ссылаются на это вторичное отлучение Исака Собаки, однако, опять приводится лишь цитированное выше очень глухое упоминание об этом соборе, не содержащее ни его даты, ни конкретной причины осуждения. Ничего не говорится и о реакции самого Исака Собаки на соборе 1549 г. на известие о втором соборе на него, а сам Макарий, кратко сообщая в письмах к Иоасафу об этом втором соборе, в дальнейшем все время расспрашивает Иоасафа лишь о судьбе первого отлучения Исака. Нельзя исключать возможность того, что это неясное добавление о втором отлучении Исака Собаки было сделано по указанию Макария, желавшего таким образом несколько отделить готовившееся новое осуждение Исака Собаки в 1549 г. от вопроса о судьбе Максима Грека: собор 1549 г. обвинял Исака лишь за то, что он, будучи отлученным от церкви, "дерзнул на священство" и был главой двух монастырей.

75 Представляет интерес сообщение нашего источника о составе этого узкого совета при митрополите, обсуждавшего дело Исака Собаки перед вынесением его на церковный собор. В него входили; архиепископ новгородский и псковский Феодосий, епископ рязанский и муромский Михаил, епископ тверской и кашинский Акакий, епископ коломенский и каширский Феодосий, епископ сарский и подонский Савва /л. 351/.

76 С. О. Шмидт. Соборы середины XVI в. "История СССР", I960,  № 4, стр. 70-71, 74. См. также С. О. Шмидт. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. "Исторический архив", т. 7. М., 1951.

77 ПСРЛ, т. XIII, ч. 1, стр. 157.

78 Послания Ивана Грозного. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.-Л., 1951, стр. 172-173.

79 Н. А. Казакова. Указ. соч., Византийский временник, т. XXVIII, М., 1968, стр. 114, 117.